Кто видел этот снег?

                — А господин мой хоть на три дня меня переживет ли?
                «Разговор господина с рабом»,
                Шумер, IX в. до РХ


За окнами сыплет и сыплет мокрый снег.

Но я видел этот снег много раз, и мокрый, и сухой, и даже сладкий.

Можно и даже нужно выйти под этот снег и начать бродить по блестящим улицам. Красота – вокруг ни одной живой души, все попрятались! Когда наступит ночь, можно долго стоять под фонарем в каком-нибудь закоулке: в ярком электрическом свете мятущийся снег приобретает наркотические свойства.

Но я много раз бродил под снегом по блестящим улицам и часами стоял под фонарем, наблюдая мятущийся снег в резком электрическом свете.

Можно выпить пива. С водкой. Или водки, без пива. Это неплохой вариант.

Но я много раз пил пиво с водкой, и водку без пива, и даже, что ужаснее всего, просто пиво, без всего, даже без хлебушка. Дело темное, хотя известное.

Можно закурить. Сигарету или даже сигару. Сейчас намного меньше людей курит, чем раньше. Раньше чуть ли не все дымили, а сегодня еще надо поискать. Иным полгорода приходится обежать, пока найдут кого-нибудь, кто согласиться дать огоньку, не говоря уже о том, чтобы стрельнуть. И вот тут я такой, иду с сигарой, посматривая снисходительно.

Но я не курю. Более того, я никогда в жизни не курил. Даже когда чуть ли не все дымили, что уж говорить о сегодняшнем дне, когда, бывает, курильщика еще надо поискать. И кем тогда, скажите на милость, я буду выглядеть со своей сигарой, если курильщиков днем со огнем не сыщешь и не стрельнешь? В конце концов, на кого я тогда буду снисходительно посматривать?

Можно написать текст, дав ему глубокомысленный заголовок, например: «Кто видел этот снег?». А можно – «Кто видел этот снег», без вопросительного знака. Подумайте: одна какая-то закорючка, а как меняется весь смысл написанного! Можно еще поиграть: «Кто не видел этот снег?», но тогда уже будут стихи:

Кто не видел этот снег,
этот снег,
этот снег,
вовсе он не человек,
не человек!

Но это уже запредельно. Не стоит заходить так далеко. Не знаю, кому как, а лично мне становится страшно. Здесь уже лед, а не снег, точнее – заледеневшая земля. Когда земля промерзает, для того чтобы вырыть могилу, приходится сперва разогреть верхний заледеневший твердый слой. Нужно развести большой огонь, костер, желательно не один: костры должны разогреть землю, смягчить ее, и только после этого можно копать могилу для нечеловека. Что значит, почему? В могилу же тело погружается, а человек при этом, по-моему, не присутствует: получается, что разогревают землю для нечеловека. Часто для такого разогрева жгут старые автомобильные покрышки, которые неспроста дают густой черный траурный дым.
Впрочем, этот заголовок ничего не стоит. Он ничем не лучше «Не виден этот снег» — такую строчку не грех расписать в целый торжественный гимн, а потом продать Обществу Слепых. Но тогда может возникнуть совершенно резонный (у кого может?) вопрос: разве заголовок «Никто не видел этот снег» не хорош? Ведь в нем просто настоящий фейерверк сарказма! Согласен, хорош фейерверк. Но что же мы будем наблюдать тогда в сухом остатке? А я вам скажу, что – мы будем наблюдать тотальное уничтожение семантической логики построения фразы. Вот почему текст отпадает однозначно. Хватит литературы. Я много раз писал тексты, и прекрасно мог убедиться, чем все заканчивается.

Можно возлюбить людей. Возлюбить ближнего своего. Ходить и излучать потоки любви на все человечество. Творить добро, нести свет. Что может быть лучше?
Пожертвовать собой на благо всего человечества.

Но я много раз любил ближнего своего. И всякий раз получал в ответ неблагодарность, а бывало что, и прямую пакость. Это в ответ на любовь-то. И всякий раз я огорчался и думал: я огорчаюсь из-за неблагодарности ближнего своего, потому что я рассчитываю на его благодарность, и никак иначе. Ведь никто из тех, кто любит ближнего и все человечество не стремиться к ответной пакости, а совсем наоборот: каждый рассчитывает, что его любовь к ближнему отзовется какой-либо пользой. Не благодарностью, так раем после смерти, не раем, так славой среди людей. И даже тот подвижник, который любит людей и творит добрые дела смиренно, чураясь всякой огласки, тайно, совершает это не просто так, а из расчета на спасение и жизнь вечную, так-то. А такой расчет и есть самая обыкновенная гордыня. И чтобы не впасть в смертный грех гордыни, я не буду любить людей.

Чифиря! чифиря можно наварить!

Сейчас расскажу, как это делается. Нужно варить полпачки мелкого черного чая на медленном огне – лучше всего на костре, когда разогреваешь верхний заледеневший твердый слой земли. Появилась сверху пена – сцеживай ее и жди, когда она появится опять, потом снова сцеживай, пока не нацедишь, сколько нужно. Смотри только, чтобы пена была густой – спичка должна в ней ровно стоять. Если спичка не стоит, не пей. И не вздумай ничего туда добавлять, особенно сахара. Добавишь – нечеловеком станешь, гарантирую. Ну, и не жги покрышки, все резиной горелой провоняет.

Но я много раз варил и пил чифирь. Это он и есть, а не то, что рассказывают, мол, просто варишь пакет чая и пьешь: то ты просто очень крепкий чай пьешь, а чифирь, он – пена. Эффект от него один – будешь блевать. А если я захочу блевать, мне и не нужен никакой чифирь. Блевать, безусловно, можно. Но я уже блевал много раз. И потом, это уже какая-то физиология на уровне рефлекса, а не следствие выбора свободной личности. Эдак можно и в туалет сходить или с бабой потрахаться, но бессмысленность этих действий настолько очевидна, что их и желаниями-то не назовешь; так, судороги нечеловека какие-то, вроде чесотки.

Можно выброситься в окно с пятнадцатого этажа.

Но, во-первых, нет никакой разницы: выброситься с пятнадцатого, или с десятого, хоть с тридцать четвертого. Во-вторых, возвращаясь назад, ты никогда не попадешь именно в то окно, из которого вышел. Даже на тот этаж – пятнадцатый или тридцать четвертый — не попадешь никогда. Я много раз пытался, но всегда мимо — постоянно другие, ненужные, этажи, чужие, окна не те.

И самое главное – за ними все время сыплет и сыплет мокрый снег.