Скряга

С ее головы стащили парик, и она в ужасе схватилась за свою лысину, покрытую редкими  седыми волосенками. А ее продолжали раздевать, и когда раздели догола, она перестала сопротивляться. Лежала неподвижно на больничной каталке, укрытая простыней, и молчала. Худая, маленькая и слабая  девочка-старушка с просвечивающим черепом. А потом она провалилась в долгий-долгий сон, и вокруг неё в безмолвной темноте поплыли  прекрасные диатомеи. Они двигались в размеренном хороводе,  а она разглядывала их и не могла налюбоваться. Удивительное дело: они были не белесыми, не бесцветными, какими она вот уже полсотни лет привыкла видеть их под микроскопом, а праздничными разноцветными ажурными фонариками, резными шкатулочками, башенками, кружевными ленточками и цепочками  самой невероятной формы и расцветки. Они подплывали к Элле, тихо и нежно касались ее головы, отталкивались от нее и растворялись в тумане, а взамен уже приближались другие волшебные огоньки.
 
А потом она увидела Колю. Не того умученного жизнью, семидесятилетнего и безнадежно мертвого, а маленького  мальчика  в огромных дядькиных подшитых валенках и в старом  куцем пальтишке двоюродного брата. Большие валенки смешно выглядели на семилетнем ребенке, но Элле было не до смеха. Она заметила: у мамы кончились силы, а улица шла в гору. Мама остановилась, беспомощно оглянулась на детей и хотела осесть в снег, но мальчик догадался упереться руками  в мамину спину и подтолкнул её. Трудно дыша, она сделала шаг, потом следующий, потом ещё один... Так она, подталкиваемая сыном, одолела подъем, а дальше было легче, дорога стала ровней. Элла  плелась за ними  и тащила саквояж с учебниками. Они втроём шли в школу, где мама была учительницей, а они – учениками. Это было давно, Элла  точно знала,  это было первой военной зимой. Поехали на летних каникулах в гости к бабушке – и приехали. Из мира в войну. Ни теплой одежды, ни припасов. Никаких вещей, которые можно было бы обменять на еду. Коля как раз сегодня утром безнадежно написал на развороте книжки: я хочу есть. Элла молча дописала: я тоже. Вслух они этого не говорили, маму жалели.  Старуха  видела младшего брата вот сейчас, сию минуту, замерзшего, в огромных дядиных рукавицах  и валенках.  И отчетливо блестела мокрая дорожка под его покрасневшим носом, и выбилось ухо из-под шапки, а  ресницы осыпал иней, и на впавшие  детские щеки лег снежный пушок. Он обернулся к сестре и взглянул ей с отчаянием прямо в глаза.   А она в ответ успокаивающе сказала: ничего, Коля, осталось совсем чуть-чуть, гляди, уже и школа видна! Она его ободряла, но у самой так бешено колотилось сердце от жалости к ним, к маме и Коле, что она очнулась.  Очнулась уже в палате, привязанная к кровати.
 
Анка летела к ней, как на крыльях! Узнала о беде и примчалась. Не одна, с мужем прилетела. Первым делом –  бегом к лечащему врачу. Да, все очень серьезно. Поражена обширная область мозга, готовьтесь к худшему, это возможно в любую минуту. Да и возраст, сами понимаете. Но  в больнице  долго не держат, через неделю выпишем. Потом – в палату к бабке. Та не узнала Анку. Да и Анка ее не узнала без парика. Лежит какая-то курица общипанная и лепечет невнятную хрень. Да, действительно, совсем плоха. И уж только потом – на ее квартиру. Ключи взяли  у дальней родственницы, она присматривала за бабкиной кошкой. Вдвоем с мужем сноровисто обыскали комнаты. По углам, на антресолях, в кладовке, под столами – везде стояли картонные коробки с пыльными пожелтевшими кипами бумаг. На полках книжных шкафов – старые зачитанные книги, кучи похвальных грамот, групповые фотографии каких-то стариков, обвешанных наградами. Кошка сидела на подоконнике среди горшков с  полузасохшими цветами и молча наблюдала за налетчиками.  Совсем скоро эта обставленная старьем квартира будет принадлежать ей, Анке. Они, конечно, ее продадут. Хламу много придется выкинуть, хоть бульдозер заказывай, но это пускай новые хозяева. И проблему с кошкой решать – тоже потом, потом. Надо в первую очередь найти среди этого мусора  деньги. Денег много, Анка это знала, бабка ей каждый месяц отстегивала на оплату ипотеки, лехххко. Да и так, по мелочам, на день рождения там, посидеть в кафе с друзьями, на коротенькую поездку в Индию, на приданое для новорожденного сына Анки, бабкиного правнука. Бабка – доктор наук, типа ученая тетка мирового уровня. Уже за восемьдесят, а все работает в своем институте. Вернее, работала. Теперь уж куда? Только на погост, ну, не будем о грустном. Нашли. И деньги, и домовую книгу, и свидетельство на квартиру. И  банковские карточки, и тут же записанные на клочках бумаги коды к ним. Умница бабка, будто знала, что наследница приедет, облегчила поиски! Бабка честных правил, хе-хе. Когда не в шутку занемогла. Не  усложнила Анке жизнь. Денюжки она держала в старом задрипанном ридикюле, а ридикюль – в старом задрипанном платяном шкафу, который стоял в спальне. Найти – пара пустяков. Документы на квартиру – в старом задрипанном кейсе с поломанным замком на самом видном месте, на обшарпанном комоде. И искать не надо.
 
Вернули ключи родственнице и умчались домой. Через несколько дней  богатая наследница уже выкладывала в  Контактике свои фотографии с берегов турецкого курорта. Вот она в новом купальнике, тоненькая-тоненькая, белокурая бестия, как любовно называет её муж. Она сияет белозубой улыбкой, а за ее спиной  пейзаж с  береговой линией, уходящей вдаль.  А вот она спиной к зрителю на фоне плещущего у ног моря. Безупречная фигурка, подружки иззавидовались в комментах. А вот она, томно изогнувшись, в баре сидит, лениво потягивает коктейль из трубочки. Сынишку маленького не взяли, оставили с другой бабкой, родной. У той пока мозги на месте. Жизнь хороша.

А эта, больная бабка, все не умирает и не умирает. Вот она уже сидит, свесив костлявые  босые ноги с кровати. Вот она сама пытается есть. Рука плохо слушается, ложка, намертво зажатая в ней, загребает воздух рядом с тарелкой. Она упрямо отвергает помощь санитарки и снова и снова зачерпывает ложкой  пустоту.  Вот она что-то тарабарское пытается сказать соседкам по палате, таким же старухам, но те ничего не понимают из сказанного, пожимают плечами и  что-то бормочут. Она в досаде машет на них рукой и отворачивается.  Она их не слышит, куда-то делся слуховой аппарат.

Приходят коллеги из института. Она им рада, узнаёт. Лепечет что-то. Начало предложения, два-три слова – понятны, дальше – абракадабра, об остальном приходится догадываться. Спрашивает их и пытается понять ответы. Она обнаружила, что забыла буквы и цифры, а это очень важно, их надо знать. Она точно знает, что это очень важно. Ей бы тетрадь и ручку! Принесли, догадались. Теперь она часами вырисовывала азбуку, от первой до последней буквы, но не могла ничего  запомнить. Это ее тревожило. Такого с ней никогда не было, она и не подозревала, что такое может случиться. Она даже забыла, как называются эти невероятно красивые ажурные коробочки, которые она рассматривала в микроскоп. И как она теперь будет работать? Нет, надо выздоравливать! Забыла названия предметов, а у нее мерзнут голые ноги, ей нужны носки.  И тапочки, потому что надо снова учиться ходить. Догадались,  принесли.  Она радостно хватает носки, тут же натягивает их на ноги. Потом – ямпочки. Они немножко малы, но это и хорошо. Правая нога не слушается и цепляется за левую, зато тапок уж точно не слетит. Ее водят по палате от кровати до окна, от окна до умывальника у двери. Она сама открыла кран с водой, сняла очки  и с наслаждением умылась. Поглядела в зеркало над раковиной, усмехнулась своему изображению. Ах, какая лысая красавица! Если бы могла, процитировала бы вслух  саму себя: «Я слепая и глухая, но еще зубастая! Чистить зуб предпочитаю специальной пастой я!» Села на кровать и задумалась. Что мы имеем? Слова забыла, вот эти вот, эти, которые здесь записаны, да, буквы, конечно, это буквы – забыла. И эти, в таблице умножения, вот они, на последней странице тетрадки – тоже забыла. Язык не слушается, рука и нога – тоже. Ничччего не понимаю!

Но с каждым днем рука слушалась все лучше, ложка чаще попадала в рот, а нога перестала цеплять другую ногу.  Она  отважилась ходить по палате и коридору без поддержки. Потом она внезапно узнала буквы и поняла, что снова умеет читать. Только вот речь возвратилась к ней пока не в полной мере. В сказанные ею фразы, в серединную их часть, искусно вплетались куски тарабарщины. Они вырывались  помимо воли, но теперь Элла  уже знала, что она победит и это препятствие.
               
Институтские друзья нашли ей сиделку, и когда её выписали, дома уже был готов обед, вытерта пыль с мебели, вымыты полы.
 
А через несколько дней она подумала, что надо бы дать няньке  деньги на продукты,  нашла свой старый ридикюль,  и обнаружила, что он пуст. Она ошеломленно показала внутренность ридикюля сиделке. Той, деваться некуда, пришлось рассказать про налет Анки, про ограбление. У Эллы снова часто-часто заколотилось сердце. Как она могла, эта, как её? В непослушной памяти никак не хотело всплывать её имя. Та красавица  с кукольным личиком, голубоглазая девочка, внучка брата.

Ночью она не могла заснуть.  Уж кто-кто, но Анка-то не могла пожаловаться на бабкину жадность!  Все, о чем в письме попросит, получала. Надо  взнос на новую квартиру -  конечно, помогу, о чем речь.  Надо ежемесячно платить за ипотеку – да, конечно. Надо приданое ребеночку – да,  разумеется, господи! Сейчас Элле хотелось найти способ наказать бессовестную внучку брата, но она вспоминала  отчаянный взгляд  замерзшего мальчика из своего недавнего сна и не знала, на что решиться.

Утром решилась. Вместе с сиделкой пошла к нотариусу и переписала завещание на другую свою дальнюю родственницу, ту, что кошку ее кормила, пока она лежала в больнице. Написала доверенность на сиделку, чтобы оформить новые документы на квартиру.

Анка ждала, ждала, ждала хороших новостей, но их все не было. В ее голове все вертелась назойливая издевательская строчка, хрен поймешь, чья: если смерть тебя обманет, если смерть тебя обманет, если смерть тебя обманет. Вот, похоже, и обманула её старуха? И та, что с косой, и та, что с лысиной. Деньги из старого ридикюля закончились еще там, на прекрасном турецком курорте, а воспользоваться заблокированными банковскими карточками не удалось. Ипотеку пришлось выплачивать самим, отказались от няньки для ребенка. Да и в Турцию больше не поедешь. Начались ссоры с мужем. Анка недоумевала: что ей теперь делать с документами на квартиру чертовой бессмертной бабы-яги?  Постепенно, с годами,  в  ее душу закралось подозрение, что эти бумажки ей не понадобятся.
 
А Элла  жила еще много-много лет, работала в своем институте, изучала свои дорогие  бесценные и  бесцветные диатомеи,   эти невероятно сложной формы  простейшие создания природы, делала публикации  в научных журналах и участвовала в международных конференциях. Снова образовались излишки денег. Она с легкостью раздавала деньги всем, кто жаловался ей на трудности. Но из этого списка навечно пропала красавица, внучка брата, как её?  Постоянно из головы вылетает. А на себя ей хватало, Элла никогда толком не знала, как можно столько денег угробить на себя.  Дырки в белье можно заштопать, сидя вечером у телевизора, включенного всегда на один канал – «Культуру». Старую куртку  в сильные холода вполне допустимо носить дома вместо свитера, дряхлую футболку, не поддающуюся починке, можно просто надеть под кофту задом наперед, а домашние тапочки и дырявые хороши.  А самая лучшая еда – щи в кастрюльке на неделю. Что и говорить, по отношению к себе она была лютой скрягой. Подружки-старушки посмеивались и подшучивали над ней. Само собой, прозвище у нее было – Плюшкин в юбке. Ведь она даже тот словарик сталинского еще языкознания, на котором Коля написал – я хочу есть, - ведь она даже его выбросить не может.

Иногда по праздникам подруги приходили к ней в гости,  чаевничали, а потом  хором песни пели. Жизнь была прекрасна.

Ноябрь-декабрь 2015г.