Терпение

Он нёс меня на руках...

...Мамочка! Мамочка, я скоро приду!
Мамааа!...

Он несёт меня на руках.
Он с трудом протискивается по темной лестнице, пахнущей кухней и мокрыми пеленками. Мои ноги задевают за стены, ботинки с грохотом падают и катятся вниз. Руки тоже задевают за стены, но ничего не чувствуют. А он медленно спускается по скрипучим ступенькам, осторожно нащупывая каждую из них. У меня по груди и по животу липко течет молоко. Давно пора кормить.

Мамааа!... Мама, ты где?! Я же видела тебя?!

Он несёт меня вниз.
Толкает плечом дверь, входит в комнату, где мне в глаза бьёт свет.. Кроме керосинки в комнате ничего быть не должно. Но мне слишком ярко, глазам больно.
Он кладет меня на кровать.
Я пытаюсь пошевелить рукой, но не могу. Рука не слушается. И я ее почти не чувствую. Шея болит.
А сын плачет и плачет в своей кроватке. А где же Соня?

- Мамочка. Мамочка! Я к тебе! - кричу я матери и со всех ног бегу по косогору через цветущий сад к красивой женщине в длинном платье с узкими манжетами, стоящей на берегу реки. Сзади бежит востроглазая Маруська, чертёнок с тощими косичками, и тоже пищит своим противным голоском:
-  Маамичкааа! Биииигуууу!

Мамиичкаааа! - слышу я где-то совсем близко тоненький голосок. Но это не Маруська. Это Сонечка  теребит меня пальчиком, дотрагиваясь  до моего лица.
- Да, доча, да, Сонечка, - пытаюсь отозваться  я. Но говорить не получается. Только слезы горячо текут на подушку.  С трудом открываю глаза и вижу лицо Георгия. Он не отрываясь смотрит на меня.
Не могу!
Не могу его видеть!
Закрываю глаза и сразу снова проваливаюсь в забытьё.

...Мама! Мама, забери меня отсюда! Господи, забери его отсюда! За что мне это!?..

Зимой к нам в дом часто приходил уездный  доктор. Осматривал маму.  Говорил  о чем-то с отцом. И уходил.
Отец, посеревший и осунувшийся, с утра шел на службу, вечером возвращался домой и запирался в кабинете, никого к себе не пуская. Даже Ваню, старшего, не говоря о нас или младших братьях.
Мы с Маруськой, как положено женщинам десяти и двенадцати лет, топили печь, мыли полы, готовили еду. Потом бежали в церковь и истово молились за мамочку... А она давно не вставала со своей окровавленной постели, кусала губы и старалась кричать не очень громко, чтобы нас не пугать. Потом она стала забываться. И ее звериные крики будили нас ночами.
К весне ее похоронили над рекой среди цветущих садов.

Георгий расстёгивает мне пуговки на груди.
- Гад, уйди! - я беззвучно кричу ему и бессильно  пытаюсь отстраниться от его рук.
- Что ты, милая, что ты! - голос у Георгия сдавленный, прерывающийся, -  надо же Алёшеньку покормить!
Вспомнил, сукин сын, про Алёшеньку!
Я попыталась открыть глаза , но не смогла. Глаза опухали. За ухом саднило. Язык не слушался.
- Пить! - с трудом прошептала я. Георгий бросился к буфету. Вернулся со стаканом. Потом побежал обратно и принес ложку. И стал аккуратно наливать мне воду в рот.
- Сонечка, мама хочет пить, - приговаривал он, иногда оглядываясь через плечо  - сейчас мы дадим маме водички и принесем ей  Алёшеньку, а ты иди спать, детка.

Гад.

Я слышала всё, что он говорил ей тогда:
- Доченька, давай мы пойдем жить к тёте Клаве. Тетя Клава добрая и хорошая. У нее много игрушек и белая собачка. Тебе будет весело. А Алёшеньку мы оставим маме, он же маленький!

Клава. Эта девчонка ни в чем не виновата. Мне жаль ее.  Влюбилась в него прямо там, посреди актового зала, когда  поздравляла его от лица всех выпускников и дарила цаеты. Когда этот мой красавец-муж пожал ей руку и, взяв букет,  расцеловал на глазах у всего завода. Бедная девчонка чуть не провалилась со стыда. Но было ясно,    что ещё одно неопытное сердце сражено наповал.  Я сама была такой в мои девятнадцать, когда он, наглаженный и наодеколоненный, произносил речь на фабричном празднике. Я также влюбилась в него с первого взгляда. Он сразу смекнул, что по характеру я подойду ему лучше, чем нахрапистая Маруська, и пошел к нашему отцу свататься незамедлительно. А отец был бы и рад отдать обеих девок заезжему молодцу, но взять можно было, к сожалению, только одну. Так я и оказалась замужем. Расписались мы с ним через два дня. Я сложила в мамин дорожный чемодан все свое небогатое приданое и уехала строить счастливое будущее с самым красивым и умным мужчиной на свете.

Я улыбнулась от воспоминаний и застонала. Потому что улыбка больно отдалась в щеках, шее и затылке.

Сколько их было... Сколько я терпела в нашей жизни этих Клав, которые влюблялись в  Георгия, в его стать, голос, черные глаза, в его зажигательные  речи с трибуны и острый ум. Он не особо-то и скрывал свои романы. А куда я от него денусь? Я ж не Маруська, которая своих ухажёров гоняла как пацан, с молодецким  свистом и матерком, смеясь и подтрунивая над ними. Я терпелива и рассудительна.

Он вдруг встрепенулся и снова стал протискивать мне в рот ложку. Потом опомнился,  метнулся к кроватке, схватил сипло плачущего из последних сил Алёшу и приложил его мне к груди. Ребенок зачмокал и вскоре затих. Я приоткрыла глаза.

Георгий решил заняться дочерью. Он присел на корточки и заговорил слащавым голосом:
- Сонечка, мама очень устала, ей надо поспать. Давай ты будешь умничкой и не будешь мамочке...

В ответ малышка  посмотрела на него тяжёлым взрослым взглядом, в котором были написаны такой силы  ненависть,  презрение и жалость, что он осёкся и, быстро встав, отошёл от нее.
А она вздохнула и, сжав обеими ручонками тряпичную куклу,  одиноко побрела на свою лежанку к печке, тоненько напевая колыбельную.

Слезы текли по моему лицу и стекали за уши. Подушка давно была уже мокрой....

Я терпелива как рабочая лошадка.
Я вытерпела всё: войну, эвакуацию, теплушки, чужие квартиры в уральской зиме, холод, голод, одиночество. Я рожала и хоронила его детей на просторах нашей необъятной  Родины. Я ждала его с фронта. Я молилась за него Богородице и Георгию Победоносцу. Дождалась. Он вернулся без единой царапины.

Мамочка! Мамочкаааа! Как я хочу к тебе! Как я устала!

Господи!
Я молилась за него и за детей. Но забывала молиться за себя . Теперь я  даже не помню, есть ли у меня имя?! Нет у меня имени! Я  - жена Георгия Сергеевича! Заслуженного мастера заслуженного завода!

Я прислушалась. В доме была тишина. Сонечка заснула, убаюкав свою куклу. Алёшенька согрелся и почти неслышно дышал у меня под грудью, отлепившись от соска. Георгий тоже заснул - в углу у стола, завернувшись в фронтовую плащ-палатку.

Матушка нас с детства учила: Господь терпел и нам велел. Она сама, закусывая губы, превозмогала боль, пока была в сознании...
И я была в сознании, а потому терпела эту боль.

Брак - это Терпение. Послушание. Насилие. Дети. Муж. Ложь. Небытие. Забытьё.

Никто и никогда не догадывался, что творилось дома у Заслуженного Мастера.

Мамочка! Прости, что у меня кончились силы терпеть, что я так по тебе соскучилась и захотела тебя увидеть прямо  сегодня! Я бежала на чердак, как бежала тогда к реке, когда ты ждала нас с Маруськой там, у белых садов! Я знала, что Клава вырастит детей вместе с Георгием, она славная девочка. А потому...
А потому я сделала петлю из бельевой веревки и думала, что успею. Но успел он.

Он нёс меня на руках....

Я забыла себя.
Я осталась жива.
Может быть, потому что имя моё означает Жизнь?
Я буду с ним жить долго.  Очень долго.
Но вряд ли - счастливо.