Легенда о Жестоком короле 13

-13-

– Скажи мне, Малидор, почему? Почему всё случилось так, как случилось? Ты обещал мне власть над Адрэссом. Твой бог обманул меня, жрец.
Бледное лицо императора едва угадывалось в полумраке огромной опочивальни, Горан возлежал на кровати, многочисленные подушки поддерживали его тело в полусидячем положении. Густеющие за окнами сумерки дождливого дня, незаметно подкравшись, заполнили дворцовые помещения. Казалось, не столь еще ощутимый днем запах наступающей осени усилился, обострился к ночи: ее дыхание проникло во дворец, смешалось с горьким  дымом благовоний, оставляя на губах привкус разочарования и тлена.
Худой высокий с изможденным лицом аскета длинноволосый человек в жреческой мантии застыл приблизительно на полпути между закрытыми дверьми и королевским ложем. Некогда роскошное одеяние Ближнего жреца бога Брудора находилось в плачевном состоянии:  измятая мантия пропиталась пылью, из ярко-желтой она стала почти что серой, черные письмена местами стерлись, потеряв свою былую четкость, в нескольких местах ткань была порвана, подол и рукава обремкались. Спутанные пегие волосы и борода Малидора давно забыли о гребне и воде, глубокие морщины обозначили носогубные складки, вокруг глаз залегли темные тени. Узкие губы под нависающим крючковатым носом были твердо сжаты, а пронзительные светлые глаза смотрели холодно и недобро. Четыре года заточения в подземелье не пошли строптивцу на пользу: Малидор так и не научился смотреть на императора с обязательным для подданных подобострастием.
– Теперь ты сам общаешься с богом, Горан. Чего же ты хочешь от меня? Я стал тебе не нужен, помнишь?
Неожиданно сильный и громкий – при общей изможденности тела – голос жреца заставил императора вздрогнуть.
– Ты слишком много знал, Малидор…
– И теперь знаю много, – жрец открыто усмехнулся. – А ты неважно выглядишь, император. Боги не любят снисходить до объяснений с простыми смертными, чтобы те о себе ни возомнили. 
– Ты рискуешь! – лицо правителя Метера начало темнеть от прилива бешеной крови.
– Чем? Жизнью? Нет. Тебе нужны ответы, а кроме меня их никто не даст. Или, быть может, спросишь у Квара? Новый Ближний жрец храма не посвящен в твои тайны. И не трудись угрожать мне пытками.
Говоря, Малидор медленно приближался к кровати, теперь он стоял всего лишь на расстоянии вытянутой руки от спрятанных под одеялом искалеченных ног Сильного. Комната еще не настолько погрузилась во мрак, чтобы на таком расстоянии собеседники не могли разглядеть друг друга. 
Император подумал, что на деле бывший Ближний жрец гораздо крепче и сильнее, чем показалось издалека. Пожалуй, подземелье лишь закалило его дух. Имея большой опыт по части развязывания языков, Горан прекрасно понимал, когда бесполезны даже самые изощренные методы причинения боли.
Малидор молча наблюдал, как невероятным усилием воли, император гасит свой гнев, как вновь бледнеет его болезненное, оплывающее лицо. Наконец, Горан совладал с собой достаточно, чтобы заговорить:
– Я погорячился, Малидор. Ты свободен. Я дам тебе все, что захочешь: золото, земли, положение.
Служитель Брудора чуть заметно кивнул. По выражению его лица трудно было понять, что он на самом деле думал в эту минуту. Возможно, ему самому захотелось узнать ответ на мучающий императора вопрос.
– Мне нужно несколько дней, чтобы разобраться. Ты не слишком-то стремился посвящать меня в ход событий. Скажи, что или кто беспокоит тебя больше всего?
– Равальдо, – с ненавистью произнес, словно выплюнул Горан.
Жрец вопросительно приподнял левую бровь, имя ничего не говорило бывшему узнику.
– Император Виастора.
– Я понял. Прикажи доставить меня в храм.


*     *     *

«Королевские» фарфоровые часы на каминной полке, сделанные в форме великолепного дворца со множеством башенок, балкончиков, лестниц и огражденных балюстрадами галерей – шедевр гелиросских мастеров – отбили два часа пополудни, изящные фигурки короля и королевы, высотой с ладонь взрослого мужчины дважды исполнили почетный круг перед циферблатом и скрылись внутри механизма. Бросив беглый взгляд на вычурный трофей, император закрыл пухлый том законов Скерлиндра, отложил книгу и вышел из кабинета. Часы напомнили ему о намерении нанести прощальный визит последнему представителю королевского дома Гелироса.

Тяжелая, окованная железом дверь с натужным скрежетом поддалась усилиям двух охранников. Равальдо вошел внутрь узкой, высокой – в два с половиной человеческих роста – камеры, скупо освещенной тремя крошечными окошками, расположенными по периметру круглой внешней стены под самым потолком и жестом приказал сопровождающим остаться снаружи. В расположенной в основании северной башни замка Рофт камере было зябко в любое время года, затхлый, как в любом плохо проветриваемом помещении, воздух отдавал запахами застарелого пота, гнилой соломы и… безнадежности.
 На грубо сколоченном деревянном топчане с соломенной подстилкой – единственном предмете обстановки – сидел заключенный. Его руки и ноги сковывали кандалы, крепившиеся недлинной цепью к стене.  Принц Кастид поднял голову – при появлении посетителя его колени были подтянуты к подбородку, лицо опущено – и, звякнув цепями, спустил ноги с топчана, однако вставать не спешил.
В полумраке каменного колодца два человека молча пытались рассмотреть друг друга. Последний раз лицом к лицу они встречались почти полтора года назад, когда младший сын покойного короля Гелироса присягал на верность императору Равальдо, освободившему принца из подземного каземата гармского дворца Горана. Этот, в сущности, небольшой срок изменил обоих достаточно сильно: случайно встретившись в другом месте, они, пожалуй, не сразу поняли бы, что знакомы. Нет, сейчас Кастид не был истощен голодом, его тело не покрывали грязные лохмотья, спутанные космы русых волос не торчали колтуном и лицо не заросло густой бородой – таким Равальдо увидел его впервые в Метере за два месяца до принятия присяги. В Рофте условия содержания были, очевидно, гораздо лучше. Это объяснялось тем, что в момент пленения мятежник был серьезно ранен, Равальдо же не хотел, чтобы он умер как герой – от боевых ран, полученных в сражении. Кастид должен был принять позорную смерть изменника из рук палача и взойти на эшафот здоровым и полным сил. Поскольку других распоряжений от императора не поступало, поправившегося пленника продолжали хорошо кормить, ему присылали цирюльника, давали воду для умывания, держали в тесной, но чистой камере.
Но узнать принца было нелегко: косой рубящий удар через все лицо изуродовал его чрезвычайно. Широкий, все еще ярко-розовый рубец начинался на лбу над правой бровью, рассекал ее, тянулся по кое-как заштопанному веку, прикрывавшему пустую теперь глазницу, впивался в щеку, нырял в разорванную ноздрю – ее никто не удосужился зашить так же, как и развороченные губы – и заканчивался на левой стороне подбородка. Смотреть на это, застывшее в жуткой гримасе, перекошенное лицо было неприятно: казалось, Кастид подмигивает и издевательски ухмыляется. 
Пока холодные глаза императора пристально изучали пленника, Кастид не менее внимательно вглядывался снизу в возвышавшегося над ним посетителя своим единственным оком. Седые волосы и наличие правой руки – Равальдо был в перчатках – сбивали его с толку. Сначала пленник даже подумал, что его визитер –  герцог Карви. Но почему седой? Кастид не мог с точностью судить о том, сколько времени прошло с момента его пленения – он долго был в беспамятстве. Последнее, что принц помнил до того, как пришел в себя на этом топчане, был страшный удар в лицо, взрыв боли и чернота. А к тому моменту он был уже дважды ранен – арбалетная стрела засела в правом бедре, и левая рука плохо слушалась: железный шип булавы пробил доспех и впился в плечо. Поэтому он не сумел отразить роковой удар… И все равно было невозможно предположить, будто минули годы. 
 – А мне казалось, что гостеприимство Горана пришлось тебе не по вкусу, – наконец, нарушил молчание император. – Надо было сразу сказать, что темница нравится тебе больше, чем кресло наместника.
Несмотря на необъяснимые изменения во внешности (откуда у однорукого взялась отрубленная конечность?), Кастид узнал голос и окончательно убедился в том, кого он видит перед собой.
– Да, император, ты гораздо щедрее, – рваные губы принца еще больше обнажили десны, окончательно превращая его лицо в уродливую демоническую маску. – Кресло наместника взамен принадлежащей мне по праву короны.
– Корона дураку не к лицу, шутовской колпак пошел бы тебе больше, принц. Вместо того, чтобы возродить Гелирос после учиненного Гораном разорения, ты вверг страну в еще большие несчастья. А я ведь дал тебе возможность мирно править твоим народом.
Чуть насмешливый тон императора и оскорбительные слова взбесили пленника: Кастид вскочил на ноги и попытался кинуться на Равальдо, но цепи не позволили ему сделать больше трех шагов. С побагровевшим лицом и поднятыми сжатыми кулаками он выглядел разъяренным чудовищем, один его вид мог бы обратить сейчас в бегство целый отряд. Впрочем, Равальдо не повел и бровью. 
– Ты… ты кровавый узурпатор! Будь ты проклят, исчадие Гдира! Если бы не та подлая ловушка, я бы изгнал твоих наемников из Гелироса! Я бы… 
– Неужели ты думал, что будешь в силах совладать с моей армией? Хлопот ты мне доставил, но и только.
Ничуть не изменившийся по высоте и тембру голос Равальдо вдруг охладил сорвавшегося на крик Кастида. Принц отступил к топчану и опустил все еще сжатые в кулаки руки.
– Уж, не от этих ли хлопот ты поседел, император? А, может быть, ты уже потерял свою империю?
– Мои войска стоят у границ Химлоса на севере и Танконии - на западе, восточное и южное побережья Адрэсса уже вошли в империю. У меня много забот, тут ты прав, и мало людей, способных достойно править от моего имени.
Равальдо заметил, как при упоминании Химлоса лицо Кастида свела мгновенная судорога. Огонь, пылавший в единственном глазу принца, потух. Он медленно опустился на топчан и, не глядя на императора, глухо спросил:
– Зачем ты пришел сюда?
– Я пришел посмотреть на человека, изменившего присяге, перед тем, как отправить его на плаху. Ответь, когда ты клялся именем Тагранта служить мне честью и кровью, ты уже знал, что выступишь против меня? Что ты чувствовал, давая ложную клятву?
– Какая теперь разница? Я все равно умру. И какой мне смысл откровенничать с тобой?
– Смысл большой, Кастид. Смерть бывает разной. Я еще не решил, поджарить ли тебя на решетке, четвертовать или просто обезглавить. Хотя такой милости ни один изменник не заслуживает. Итак?
– Не понимаю, что ты хочешь от меня услышать, – покачал опущенной головой Кастид.
– Говорят, клятвопреступник слышит грозный оклик Тагранта. Это так?
– Ты начал верить россказням жрецов? – Кастид вновь посмотрел в лицо императору. – Богам давно плевать на то, что происходит на земле. Будь это не так, мы бы поменялись с тобой местами. А так… Завоеватель казнит законного правителя под видом измены. Где же здесь справедливость?
– Когда-то я тоже думал, что боги позабыли о нас. Но, боюсь, ошибался. Нам трудно судить о божественных замыслах и божественной справедливости. И не строй из себя героя-освободителя, принц. Ты заставил меня вновь завоевать Гелирос, который я, а не ты освободил от метерца. Так слышал ты что-нибудь или нет?
Равальдо подошел ближе и наклонился над пленником, словно гипнотизируя его ледяным взглядом.
– Я ничего не слышал, никаких голосов, – тихо, как завороженный, ответил Кастид.
– Хорошо, ты умрешь быстро. 
В следующую минуту Равальдо был уже у двери.
– Ваше величество!   
Император обернулся.
– Я был помолвлен с дочерью короля Этвера, хотя не видел ее уже четыре года, – Кастид на мгновение замолчал, словно решаясь на что-то. – Будь ей защитником, император. Это моя последняя просьба.
– Такую честь оказывают лучшим друзьям…
– Или лучшим врагам. Ты – человек слова, Жестокий, я знаю. Я не хочу, чтобы Альори погибла, как моя сестра. Они были ровесницами.
– Обещаю, – кивнул Равальдо и ударил правым кулаком по двери.
Железная пластина отозвалась протяжным металлическим звоном.