Повзрослевший труженик

Это полный текст рассказа, представленного ранее и адаптированного до миниатюры к условиям конкурса "Любовь" - http://proza.ru/2020/02/13/189
 
*     *      *     *     *

Труженик

Ствол неизвестной породы дерева был гладок, отшлифован волнами, и, наверное, при очередном балтийском капризе ими же сюда и принесён. Толщиной в хороший обхват, притопившийся в песок вдоль нанесённой волнами полосы камышинок и подсыхающих водорослей, он оказался естественной скамейкой, которая как будто специально была помещена на берегу Залива между валунами, гладкими на ощупь, доведенными до таинственной водной глубины, и поджидала именно его, Зиновия.
Он потыкал ствол клюкой.
По краям гигант покрыт тёмной мозаикой мелких трещин, как на обветренном лице древнего старца, в середине же отдавал мраморной белизной, напоминавшей то ли кость какого-то допотопного мастодонта, то ли ляжку дородной изнеженной бабы, и отдавался гулким стуком женского каблучка по паркету...
Соблазнённый проснувшейся в нём какой-то древней тактильной тягой, он потрогал рукой шершавый край ствола и гладкую поверхность середины. Ствол был тепловат на краю, но неприятно холоден как раз в том месте, куда вознамерился присесть Зиновий.
- Меряла баба клюкОй, да и махнула рукой, - усмехнулся Зиновий, и, кряхтя, помогая себе палкой, уселся, пристроив пакет с пивом позади себя.
Ветер дул как из аэродинамической трубы. Так на Заливе почти всегда. Северное солнце ласкало правую щёку, так же однобоко прогревая камни, которыми был усеян весь берег, и которые то лежали отдельными семейками, то мощной россыпью врезались в Залив, образуя естественные пирсы.
- М-да-а, тут он пропитан морскими солями и фактически окаменел… потому и холодный.
Посидел несколько минут, глядя на буруны, вслушиваясь в шум набегавших волн, настраиваясь на ритм и магию Залива.
Достал из пакета бутылку. Затем своей ладонью, морщинистой, но твёрдой, как этот окаменевший ствол, открыл пиво.

На Залив он сегодня не собирался. Вышел на прогулку, намереваясь выпить бутылку-другую пива, да покурить на воздухе.
Сначала присел на скамейке у детской площадки. Не будь ребятишек, открыл бы пиво и здесь. Но площадка трудилась: малыши взбирались по лесенкам под зорким оком мам и бабушек, а подростки забирались на крутую крышу сооружения, рискуя свалиться вниз и сломать себе шею. Этих родители выпустили на волю, и они лазят сами по себе, как коты.
Зиновий поворчал:
- Раньше такого отругала бы и чужая тётя, а сейчас люди стали равнодушными друг к другу.
Но и сам не стал проявлять инициативы.
Рядом с ним на скамейке устроились две женщины, молодая и пожилая. Молодая покачивала детскую коляску, а пожилая периодически схватывалась и бежала к горкам, вмешиваясь в детские забавы. Вот она скомандовала куда-то в метровой толщины изогнутую трубу, внутри которой детишки скатывались вниз:
- Мальчик, не сиди тут, дай спускаться другим детям!
Затем возвращалась на скамейку и продолжала разговор с соседкой буквально с середины прерванной фразы:
- … о любви, о мальчиках… мы в возрасте десяти-двенадцати лет и не помышляли…
Молодая, двигавшая туда-сюда коляску, возражала:
- Это вы не помните; девочки в этом возрасте всегда обсуждали мальчишек.
- Да всё я прекрасно помню, – стояла на своём пожилая. – Мы собирали открытки артистов, причём, заметь, не только актёров, но и красивых актрис, Целиковскую…
- Ха-ха, сравнила. Конечно, у вас не было телевизора, но вы-то сами были живыми…

Зиновий сделал несколько крупных глотков и, пристроив бутылку в горку песка, достал папиросы. Несколько раз он пробовал перейти на сигареты с фильтром, но, в конце концов, бросил эти попытки и вернулся к привычному «Беломору».
Сейчас он раздумывал, не прекращая начатый ещё на детской площадке свой «внутренний диалог»:
- Зажравшиеся бездельники. Принимают какие-то дурацкие законы. Это я не могу выкурить папиросу на скамейке в парке? Не хрен им делать! И в то же время кричат, про несовершенную судебную систему, мол поэтому надо принимать много новых законов… напринимали…
Постепенно мысль повернулась к разговору женщин на детской площадке.
- Когда я влюбился в ту красивенькую девчонку, в Лялю Балух, сколько мне было?

По кромке прибоя шли мальчик и девочка. Мальчик шел посуху, держа в руке башмачки подружки, а та шлёпала босая и хохотала, когда волна побольше заставляла мальчишку отскакивать.
На Зиновия нахлынули воспоминания. Это случилось... ну да – в пионерлагере...
Да-а, чем старее, тем чётче давнее прошлое, хоть забывается вчерашний день…

Пионерский лагерь размещался неподалёку от старинной крепости, на горе; от вычурных ворот с плакатом «До боротьби за справу Леніна-Сталіна будь напоготові!» просматривались башенки крепостных стен…
У прощального костра Зиновий с Витькой Юсовым пели дуэтом. Тогда пелись песни о войне, об армии.
Сначала они вместе пели:
– Были два друга в нашем полку, пой песню, пой.
Потом Витька выводил:
– Когда один из друзей грустил…
Зиновий, стараясь басить, продолжал:
– Смеялся и пел другой.
Далее опять вместе:
– И часто ссорились эти друзья, пой песню, пой.
Наступала очередь Витьки:
– Когда говорил один из них «Да»,
Зиновий заканчивал, кося глазом на ту сторону костра, где в группе девочек стояла Ляля:
- «Нет» говорил другой.
Самые важные слова песни «Когда был ранен один из них, жизнь ему спас другой!» Зиновий буквально выкрикивал, но противная девчонка о чём-то шепталась с подружкой, явно не выражая восторга в адрес исполнителей, старавшихся изо всех сил…

- Сколько же мне тогда было? Конечно, не больше тринадцати, потому как в четырнадцать лет мы получали комсомольские билеты и в пионерлагерь нам поступать уже было нельзя, разве что вожатыми….

А потом…

Зиновий узнал, где живёт Ляля.
Её дом, старой, возможно румынской постройки, смотрел узкими окнами на улицу, по которой Зиновий, его мама, отец и бабушка ходили на огород. Улица представляла собой крупную брусчатку; тротуаров не было, но вдоль заборов велись утоптанные тропинки, кое-где перегороженные косыми проводами-оттяжками телеграфных и электрических столбов.
В том году семья Зиновия держала корову. Отец научил эту животину тащить телегу. Он запрягал её между двух оглобель, и Бурёнка послушно тянула нагруженную сеном телегу. Оси были смазаны солидолом из ступиц разбитых немецких гаубиц, по грунтовке телега ползла бесшумно, но на брусчатке той дороги, что вела к огородам, она предательски гремела.
Большие умные и добрые глаза Бурёнки смотрели с пониманием – для себя, мол, стараюсь. Иногда её всё же стимулировали кусочком плотной мамалыги, или кочерыжкой от вилка капусты.
Трава для будущего сена росла по краю огорода. На огороде не было никакой постройки, и необходимый инвентарь они каждый раз носили с собой. Отец брал на плечо косу, предварительно отбитую сапожным молотком на небольшой наковальне, и шёл на огород. Спустя час-другой из огорода доносилось звонкое «вжик-вжик». Это отец продолговатым оселком доводил косу до такой заточки, что хоть брейся.
Затем наступала очередь Зиновия. Надо было идти через весь город с граблями на плече, два-три дня только ворошить скошенное сено, чтобы не попрело, не превратилось в гниющий силос, а затем собирать его в небольшие скирдочки (стожки).
Наконец отец запрягал корову и вместе с сыном загружал телегу. Зиновий, подражая отцу, старался наколоть на вилы большую охапку сена и не бросать её как попало, а укладывать, чтобы и поместилось больше, и не растряслось по дороге.
Обычно отец или мать выгоняли Зиновия на эту каторгу с трудом и угрозами. Но после пионерлагеря отец с гордостью за сына заметил:
- Никак парень повзрослел. Труженик растёт!

Действительно, теперь Зиновий сам, поспешно позавтракав, не стремился на пустырь среди развалин довоенной больницы, где ребята гоняли в футбол, устроив вместо ворот две колонки, сложенные из кирпичей от тех же развалин; нет, теперь он, поместив на плечо - как трёхлинейку - грабли, гордо шествовал по улице, ведущей к огороду.
Проходя возле дома Ляли, Зиновий не решался повернуть голову и убедиться, что девочка его видит. Поэтому, придя на огород и потрудившись минут десять, он начинал сомневаться:
- Она же могла и не смотреть в это время в окно!
Поэтому он снова превращал грабли в трёхлинейку и маршировал в обратном направлении. Пройдя с квартал, Зиновий заходил в переулок, выжидал, стараясь пробыть там подольше, чтобы его частые «шпацирен» не показались подозрительными, и снова двигал к огороду.
Потом всё опять повторялось.
Демарши пришлось прекратить после того, как до него донёсся разговор тёток, сидевших под яблоней во дворе напротив Лялиного дома:
- Зовсим загонялы хлопця, совисти нэма у батькив… у дитэй каникулы, а цэй нэбога бач, з граблями вэсь дэнь!

В день, когда нагруженная сеном телега с коровой в упряжи, гремя по булыжнику, подходила к Лялиному дому, Зиновий «спохватывался», что, мол, потерял где-то в огородах ножичек, и удирал назад, оставляя отца самому управляться с привычным транспортом. Упаси бог, Ляля увидит великолепного Зиновия возле телеги с коровой… и тогда… тогда рухнет старинная крепость, тогда – конец света!

Зиновий улыбнулся этому воспоминанию, вздохнул, и потянул из пакета вторую бутылку.
Ветер поутих, но Залив всё так же ритмично гремел, гоняя туда-сюда по кромке прибоя мелкие камни и будоража память дорогими сердцу ассоциациями.