Из охотничьих рассказов. Дёмич

                Я сотни вёрст войной протопал.
                С винтовкой пил.               
                С винтовкой спал.
                Спущу курок - и пуля в штопор,
                и кто-то замертво упал...
                Лежат фашисты в поле чистом,
                торчат крестами на восток.
                Иду на запад  - по фашистам,
                как танк - железен и жесток...
                А пули дулом сердца ищут.
                А пули-дуры свищут, свищут.
                А сердца нет, приказ - во мне:
                Не надо сердца на Войне.
                Николай Панченко." Баллада о расстрелянном сердце".               

     Жил в деревеньке Усть-Онон, Забайкальского края вполне ещё ядрёный дед Волокитин по прозвищу Дёмич. Именно  так к нему все и обращались. А, может, это было его отчество: мне не ведомо. Моложавый, высокий, широкоплечий потомок так называемых "суворников", то есть суворовских солдат, сосланных в Забайкалье при Павле Первом.   Про  них издавна говорили, что ..."это люди особливые и никого не боятся; как сойдутся, так про своих прадедов вспоминают".
   Пришлось мне с ним однажды,  во время белковья по первому снегу, заночевать в таёжном зимовье. Топящаяся железная печь гудит и кидает отсветы  от дверцы на  стену.  Сварили и попили чай, ободрали белок, свернув в клубок шкурки. За долгий вечер, до того, как заснуть, переговорили о многом. Обратив внимание на мои лёгкие сошки из осины, он их раскритиковал:
 - Чё это, паря, у тебя  сажанки-то таки хлипкие? Могут сломаться и подвести в неурочный час.
 - Зато лёгкие и для мелкашки в самый раз. Пока не подводили. Это для карабина  надо крепкие из листвянки. Так у меня есть и такие, храню их пока в кладовой до охоты на зверя. Придёт час — воспользуюсь.
 - Из листвени, паря, самые сподручные. Мою судьбу  они на фронте круто развернули. Если бы тогда оставили в пехоте, то так и до сих пор гнил бы в болотах под  Тверью.
 - А что, на фронте и сажанки были на вооружении?  Впервые слышу.
- Было такое , паря, было. Многие из сибиряков охотников их делали по-возможности. И это не запрещалось. Хоть и не по уставу было, но зато на пользу. Значит, дело было так. Прибыл я с пополнением на Северо-Западный фронт весной сорок второго в самые болота с перелесками. Перед нами в шестистах метров лесистый островок и на нём немецкая пулемётная точка. И к этому островку наискосок из леса, что на той стороне болота,  вела настеленная  гать. А по ней по утрам немцы  из леса свободно переходили на островок и весь световой день пуляли по нам, не давая поднять головы. А на ночь уже по потёмкам уходили назад, в блиндажи.  А когда нас поднимали в атаку, то они с пулемёта секли, как капусту. Народу там положили немерено.  Много там и земляков загинуло. Загинуть, конечно, не штука, да что толку в том, еслив пользы от этого  нет никому. Разве что врагу.  А трупы так и лежали посередь болота.  Над ними весь день кружило вороньё. Воевали наши командиры, по моим меркам, бестолково, чё тут греха таить. Гнали в лобовую атаку, когда можно было и обойти. Или сперва перепахать снарядами, а посля и пехоту посылать. В общем, подумал я, что еще день-два таких атак и мне может  прийти полный карачун. А помирать не хочется, хотя и не страшно по-молодости-то.  Уже взатемень отлучился я  из окопа «до ветру» в лесочек. Срезал две молоденьких листвяночки и сделал сажанки. Гвоздя не было, так я связал их крепким шпагатом. Спрашиваю лейтенантика комвзвода, дескать сколь будет метров до гати. Он мне и отвечает, что ровно шестьсот. Ну я и поставил прицел на шестёрку еще с вечера. Тот и спрашиват: « Что вы задумали, боец Волокитин? А я отвечаю, что начну охотиться на пулеметчиков, если разрешите. Пущай они нас боятся, а не мы их. Он  давай  на КП звонить.  Пришел комбат с ротным, осмотрел мои сажанки, винтовку, а заодно расспросил меня — дескать, кто такой и откуда, много ли  охотился в тайге. Выслушал и говорит взводному, чтоб готовился к очередной атаке. А мне пожелал удачи. И напоследок спросил: « А  у вас там в Сибири действительно медведи по улицам ходят?»  Отвечаю, что бывало и такое, когда в тайге на ягоду неурожай. Шастают по деревням и собак из конур таскают вместе с цепями. Свиней и телят задирают и в охапке уносят. Он только головой покачал и ушел на командный пункт. Видать - не поверил.

     К рассвету вся рота изготовилась к атаке. Я встал за дерево во весь рост и пристроил винтовку на сажанки. Держу гать под прицелом. Гляжу: два немца вышли из кустов на гать, как по расписанию и идут во весь рост. Гуськом, один за однем. Ну, навроде, как у нас козы на увале. У каждого в руках по две коробки с пулемётными лентами. Я ещё и подумал : « А сколь же наших смертей спрятано в этих коробках? Можеть и моя там дожидат!»  И такая злость меня взяла! Выцелил я переднего, вынес упреждение и торнул. Тут он и уткнулся. А второй сразу пригнулся и побежал вперёд. А коробки-то ему бежать мешают, он с имя и раскачивается.  Я беру упреждение, стреляю — мимо.  Промазал! Ах ты, ёхары бабай! Какой позор для охотника - промахнуться! Передёрнул затвор, а сам себе говорю: «Спокойно, паря, спокойно. Этот кашерик — мой. Никуда не денется.»  Торнул. Упал , гад, ажно ноги задрал кверху. Лежит и дрыгается. Пытается подняться.  Нет, вражина! Теперя ты никуда не денешься. Спокойно выцеливаю, хлесь — готов! Четыре патрона: два Фрица. Неплохой расклад. Смотрю: на гать выбегают ещё двое с коробками. И согнулись в три погибели. Я ажно повеселел, а сам себе думаю :"Ну, что, колбасники, в гроб вашу мать, заставил я вас согнумши бегать! Здеся вам не хухры-мухры! Устрою теперя  для вас тирольские танцы-лянцы с приплясом."   Сунул в  магазинную коробку новую обойму и тремя выстрелами прибрал обоих. Тут наша рота и пошла по болоту. Немцы с кустов стреляют из винтовок да автоматов. А пулемёта у них, видать больше и не было. Давай палить с миномётов. А  с наших позиций на них тоже полетели мины.  А я всё стою, готовый к стрельбе  и наблюдаю за гатью. Смотрю, выползают из леска двое. И на гать. А  ползут, как змеи. Только уже без коробок. Но этих-то уже доле того прибрать. И без всякого там упреждения. Припечатал обоих. Всё, паря, попустились, боле никто на гать не выползал. В итоге, заняли мы этот островок. Вскоре прибыл комполка. Меня ему представили. Он обнял меня и приказал комбату представить  к награждению орденом Красной звезды и долго разглядывал  мои сажанки.  И приказал : бойцам всего полка делать такие же сажанки. Меня же после этого перевели в снайперы и выдали винтовку с оптикой и снайперскую книжку. Оприходовали в неё первых шесть немцев. До своего ранения в сорок четвёртом успел ишшо полторы сотни завалить. И орден  вскоре  вручили перед строем. И многие посля просили меня помочь им сделать  сажанки. А я чё. Завсегды готов  был помочь.
 А погибших наших, как уже прокисших, так и свежих, похоронила спецкоманда. Да и немцев "моих" там же прикопали.
 А летом немцы в самую жару, после мощного обстрела и бомбёжки окружили и потеснили нас,  загнав нашу роту в очередное болото. Мы брели в камышах по пояс в воде, а они шли с собаками по берегу с засученными до локтей рукавами и строчили с автоматов по камышам.  А сами хохочут, сволочи! И время от времени играют на губных гармошках про свою Розу мунду. Высокие и белобрысые, как на подбор. И почти все, видать,  для храбрости - в лом пьяные. По всем видам, какой-то отряд специального назначения. Пленных не брали. Даже тех, кто выходил к ним с поднятыми руками и без оружия. Строчили гады напропалую и всех там делов. Я смекнул, что дела наши аховые, гибель неизбежна и решил использовать единственный шанс на спасение. Вспомнил своё баловство в детстве, когда мы играли в утопленников и пугали на озере девчат. Срезал камышовую дудку, взял в рот, зажал одной рукой нос, а другой держал винтовку за ремень и присел на дно. В башке аж звенело, когда пули ударяли по воде Так и сидел, пока хватало сил и терпения.. Время для меня остановилось и казалось, что прошла вечность. Потом, когда лёгкие стало раздирать болью и было совсем невмоготу,  высунул голову — навроде тихо. Посидел до темноты и тажно вылез на сушу. Кожа на руках отвисла от вымыкания. Жрать сильно хотелось. Пошел скрадывать по перелеску. Натакался ещё на нескольких наших, спасшихся каким-то чудом. Из ста с лишним бойцов только восемь и выдюжили, таким вот родом. На другой день вышли к своим. Подержали меня неделю в подвале люди из Смерша и направили  в мой же полк. Спасло то, что я сохранил орден и винтовку. Правда документы размокли, но видно было, что они мои. Мне посля новые выдали Дознаватель ещё удивился и сказал, что сохранив оружие и документы  с орденом, я спас свою жизнь. А у других не было ни оружия, ни документов. Так их куды-то ночью увели. Не иначе как кокнули по-тихому. А , может, в штрафбат отправили. Поди теперича, узнай.  Вот тебе, паря, и вся история про сажанки. Да и про жизню нашу, которая на войне ничего не стоила. Сердце на ней зачерствело, да так, что не было в ём жалости не только к врагу, но и к себе. В каждый свой выстрел я вкладывал его кусочек. А человек без сердца - намного страшней, чем  с тем же сердцем хищный  зверь. А  война эта таперича до гробу жизни так и будет сидеть в голове. И ничем её оттудова не выбить: ни временем, ни вином, сколь ты его ни пей. Будь она неладна, да  и не к ночи помянута!

                Февраль 2020 г.  Воронеж.