Манты, так манты!

 
      
     Началась сутолока... Многие из пассажиров как мазаевские зайцы по вскакивали с мест и прильнули к стеклам плацкартного вагона. Тетя Соня беспокойно завертела головой и, недолго думая, ткнула в бок сидящего рядом мужчину:
     – Що це за столпотворэнне такэ, що воны так повскакувалы, никак Содом та-й Гоморра?
     – К Ташкенту подъезжаем, тетенька, – пояснил мужчина, указывая рукой в окно, за которым проплывали невзрачные строения, глухо обнесенные заборами, из-за которых кое-где выглядывали слегка прибитые пылью ветви фруктовых деревьев.
     – Чого ж тоди я сыдю, – всплеснула она руками. Быстро собрала остаток еды со столика и сунула в сумку. Проворно сдернула с багажной полки объемный чемодан, поставила на пол в проходе, водрузила на него свою сумку. Когда все приготовления к выходу из поезда были закончены, тетя Соня легонько, но упрямо подтолкнула пялящихся в окно людей, и принялась высматривать встречающих ее родственников.
     Состав, протянув вдоль вокзала, и заскрипев тормозными колодками, остановился. Не признав никого в толпе снующих по перрону людей, Соня сошла с вагона и принялась тревожно озираться. А на встречу к ней уже неслась парочка – парень и девушка. На вид им было лет по двадцать пять. Девушка принялась обнимать опешившую тетю Соню, та ошалело вглядывалась в нее, пытаясь определить, кто же ее так трогательно милует.
     – Никак не признаете, тетя Соня, это же я, Вера  – ваша племянница, а это мой муж Николай, – девушка обняла и поцеловала в щеку молодого человека.
     – Батюшка ж ты мий ридний, та неужто цэ ты, моя Верочка?! – Як же я тэбя не признала, моя ты сладка? Ты ж тоди була совсем мала... Скики тоби було, дай мэни вспомнить? Годкив пятнацать? А таперь ты така гарна дивчина стала, у-у-х!  – И хлопиц такий  гарний, де-ж ты его ото отыскала, – тетя Соня, улыбнувшись, обняла Николая и три раза поцеловала в губы.
     По дороге с вокзала тетя Соня, сидя с племянницей на заднем сиденье такси, восхищалась проносящимся за окном видами города, дергала племянницу за руку, и, звучно цокая языком, не уставала задавать вопросы, прикидывая масштабы увиденного с  оставшимся за тысячи километров хутором в далекой Украине. То и дело, сокрушаясь, повторяла:
     – М-м-м, такого в нашей Веселухе я нэ бачила, такого у нас нимае... Ах, мий бы Василь оцэ побачив та й подывылся, где и як мои родычи живуть! Нет, чертяка, остався в своей Веселухе баб тискать да горилку жрать. А, щоб ему, ото, неладно було. Вон, яка  красота, дывись...
    
     Пока тетя Соня, обливаясь слезами радости,  вспоминала со своей сестрой по зернышку прожитые годы. Племянница же, вместе с супругом, что-то колдовали на кухне, готовя гостье праздничный стол. Через пару часов все было готово. На столе, помимо всевозможных салатов, сыра, колбасы и порезанной кусочками курочки в золотистой кожице, возвышалось огромное блюдо. На нем уложенные горкой в виде пирамиды, источая необыкновенный аромат, красовались узбекские манты. Хозяева и гостья сели за стол. Тетя Соня по-хозяйски отмела предложенную магазинную водку, выставив как безоговорочную альтернативу штоф домашней горилки. Когда самогон  был разлит по рюмкам, ее взор приковало невиданное доселе блюдо.
     – Дивлюсь, не могу взяты у толк,  що цэ такэ за кушання будэ? Варэныки – ни варэныки, та и ни пильмени – дюже больши?
     – Пробуйте, пробуйте, тетя... Это блюдо, называется «манты», – племянница поспешила положить на тарелку тете несколько аппетитных комочков.
     – Манди?.. Тю, ой дюже непристойнэ названня якись. А як их йисты?
     Трапезники громко рассмеялись
     – Да не манди, а манты. Поливайте сметанкой и прямо ручками и в рот... – пояснила племянница, не переставая заходиться от смеха.
     Опрокинув рюмку горилки, тетя Соня с опаской стала пробовать предложенное кушанье, мысленно борясь с образом, кой невольно всплывал в ее сознании... Однако, проглотив кусочек, другой... лицо ее стало принимать довольно благодушные черты, и лик недоверия быстро сменяли восхищение и восторг. С видом гурмана она стала покачивать головой из стороны в сторону, издавая звуки похожие на мычание коровы – факт того, что блюдо потрясло ее до крайности. Прочие слова восхищения исчезали в чреве тети Сони вместе с обжигающей пальцы вкуснотищей. Прочие разносолы для нее просто перестали существовать... Сдабривая не без участия Николая приглянувшееся кушанье самогоном, тетя находилась на вершине блаженства.
     Придя в себя от чар восточного фетиша, тетя Соня стала осыпать племянницу комплиментами по поводу ее кулинарных способностей:
     – Ай, да Вера, ай да уважила тетку ридну, ныколы я  такого не куштувала. Ты ж, плэмя мая ридна, нэ забудь ото дать мэни рецепт цих... як там вони зовуться?.. Мандей. Тьфу-тьфу – просты мэни Господи за таке названня, – перекрестилась тетя Соня. – Я, ото, як прииду до дому до хаты – зроблю свому Василю  таки манди. Нехай куштуе, нехай знае, як плэмя, у Ташкенте, потчевала его жинку...    
     Тетя Соня с беспокойством перевела взгляд на общее блюдо, которое манты покидали с катастрофической быстротой. Глаза выражали ужас от осознания того, что вот-вот иссякнет эта несравненная блажь.
     Племянница, узрев испуг тети, поспешила ее уверить, чтобы та никоим образом не укрощала свои аппетиты и ела, сколько душеньке угодно. В подтверждение своих слов водрузила на стол новую гору мантов. Николай наполнил рюмки из бездонного штофа тетки, подмигнул гостье, и застолье продолжилось с новой силой.
    Тетя Соня уже, абсолютно спокойная за манты, и счастливая от такого сердечного внимания родственников, млея от яства и горилки, увлекала хозяев все дальше и дальше в украинские просторы к родному ее сердцу хутору Веселуха. Очень живо воспроизводила быт и образы хуторян, не преминув в каждую из картин вписать своего любимого Василя... Млела... То вдруг сокрушалась, очевидно, представив его в объятиях коварной разлучницы, молвила:
     – Уж очень он до баб охоч, мий Василь... – Но потом вскидывала глаза на племянницу, вновь цокая языком по поводу приготовленных ею мантов, ласково вещала: – Я, ото, як прииду до дому – сразу зроблю свому Василю такэ блюдо, нэхай покуштуе...
     ...Как бы прекрасен не был отдых, но дома заждалось хозяйство... Пришло время тетке собираться в обратную дорогу. Все хлопоты сборов, как обычно, приходятся на последний день: суетились, готовили пищу в дорогу, пихали всевозможные гостинцы, напутствуя, передавали приветы... 
     Тетя Соня, во всеобщей сумятице тоже стараясь; где-то запомнить, где-то записать рецепт понравившегося ей блюда. Она непрестанно теребила племянницу по всяким возникавшим вопросам. Уж больно велико было желание поразить своего Василя этаким дивом... Но когда тетя Соня увидела огромную кастрюлю, именуемую «мантышницей», ее страсти немного поостыли:
     – Ой, мама ридна, тай куды ж, плэмя я ее впихаю, бачь вона яка громадна – цила бочка... Я, ото, не буду тащыть таку громаднючу. У мэни дома така больша кастрюля е, Василь у ней дно выреже – вин у мэне що-ныбудь придумае... Нэ буду я таку дуру визты чериз вись свит, людэй пужать.
     Нет – так нет, на том и порешили. На вокзале тетя Соня слезно распрощалась с родственниками, села в вагон и укатила в  свою батьковщину.
     Месяц спустя к радости ташкентской родни приходит долгожданное письмо из далекой Украины. Послание поражало внушительным объемом. Все домочадцы с любопытством собрались круг Веры, та с волнением принялась за чтение.
     Послание начиналось горячими приветами, с перечислением всех поименно, кого тетя знала и, разумеется, с таким же поименным списком передающих привет.
     Криком души взывал «небольшой» постскриптум:
     – Плэмя ты ж мое плэмя, мое ж ты дитятко! Слухай мэнэ як я свому Василю, робыла... так як вони там зовуться, ти варэныки, опьять забула, дура стара. Ага, успомнила – манти! Так ото, слухай...
     Прыихала я до дому ранэнько утрычком. Встретил мэнэ Василь та-й каже, що дюже погано було ему без мэнэ, та-й без горячей пищи. Соскучився, мол, по украиньским борщам. Ну я у пэрвий же дэнь решила побалувать свого мужика та-й зварыть ему цэ узбекскэ кушання. Ну, думаю, ныхай мий Василь покуштуе ци манти та-й оценэ мое мастэрство.
      Побросала дома шмотье, помылась з дороги та й за дило. Нарубыла, ото мьясо, як ты мэнэ учыла – свынынку... Та она, зараза, така жирна була,  но що робыты – другой нэ було. И цыбуля, проклята, у доме тики одна отыскалась, правда дюже больша.  Поризала я ее, усе поперчила, посолыла та-й за тисто. Туточки я и успомнила, що не спросила у тэбэ, як тисто мысить на те манти. Ну, на усякый случай я бросыла у воду маленьку ложку чайной соды, та и стала, ото мэсить тисто. Манты зробыла крупни – ни таки маленьки, як у тэбэ булы. Думала, нэхай крупни будуть, будэ шо у рот положить, та и мьяса там побильш.
     Отой кострули  дыравой  (я забула, як вона там, скаженна зоветься) у мэнэ нэмае, так я воду нагрила у большой каструле, що борщи варуть. Як вода закыпыла, я стала туда бросаты манти, та-й перыпужалась – вони тики пьять штук ото помыстылыся у кострулю, усе разбухли, пораскрывалыся, та-й пиднялысь до вирху. Таки страшни стали, я думала, шо вони из каструли повипрыгивают – дюже больши...
    Подошев мий Василь до кострюли, подывывся на них, та-й каже: «Так ото як це блюдо зовеця?»
    А я перепужалась та-й позабула, как вони зовуться: – манди кажу, клычат. – Вин нос сморщив та-й каже: «Таперь понятно, чого вони так зовуться. Натуральни манды и есть – вони и похожи на них вин як пороскрывалыся...»
     Побачив, а йисты  ни стал, побоявся...