Жертва педантизма

     Как-то августовскими днями гостил я на даче у своего приятеля, Ильдара Загнулловича Самруллина. По батюшке, конечно, я шучу, вообще-то отца его звали Зайнулла, но однажды, за крутой норов Ильдара, приклеил, я ему это прозвище, так и продолжал величать в дальнейшем. Он не возражал и не обижался. Вообще-то, нужно сказать, к его чести, он был очень состоятельный и хозяйственный мужик. А лицо его – было просто воплощением интеллигентности: благообразная седая, аккуратно подстриженная бородка, на прямом носу, круглые, в тонкой серебристой оправе очки... короче, что долго говорить – профессиональный фотограф, и самый что ни наесть, заслуженный человек...
     Ну, как я гостил?.. Приятель мой, скажу я вам откровенно, человек радушный, приветливый, хлебосольный: и накормит тебя, и напоет, и в баньке-сауне выпарит – словом, всё чин-чинарем. Однако из-за фасада его добродушия всё же, нет-нет проглядывала личина корыстолюбца – эдакий кулачок нашего времени. Уж очень он не любил, когда человек предается праздному времяпровождению, без пользы для обустройства его загородного поместья. Ему по душе, когда человек, отдыхая – ну, скажем, вскопал бы землицу, или прибрал бы, тот же самый мусор... Или, скажем, где-то, чего-то подлатал, прибил, сколотил, разбил клумбу, – обрамив её горными валунами... А в перерывах, или управившись с делами – отдыхай в своё удовольствие, наслаждайся, так сказать, жизнью.
     Да мы нешто против, дорогой ты наш Ильдар Загнуллович, да за ради бога, мы завсегда с огромным удовольствием готовы благоустраивать сею гостеприимную обитель, только знай, распоряжайся... Нам, пенсионерам, физический труд для здоровья самое то, – отгребай пригоршнями, наслаждайся и благословляй хозяина. А то, как же? Кто тебе ещё окажет такую милость в наше время, а-а-а?.. Вот, и я про то...
     Хозяин доволен и мы, довольны: бывшие начальники, пилоты, капитаны и старпомы... а ныне старперы – пенсионного возраста. Казалось, могла бы формироваться идеальная картина сосуществования для общего блага, если бы, опять-таки, не сварливый, и до чрезвычайной степени не педантичный характер Самруллина. Целый день только и слышишь:
     – Сюда не наступи, по травке не пройди, кустик не обломи... О, ё-ё!.. Куда тебя понесло? Под ноги смотри, пожалуйста...
     Правда, все нарекания – в самой вежливой и, что ни наесть, интеллигентной форме, но согласитесь, всё равно неприятно, чувствуешь себя как-то ущербно, вроде как мужичок на одной ноге. «Да уж ладно, бог с ним...»
     Так вот, ближе к делу. Дачка моего приятеля находилась недалеко от ташкентской ГРЭС и огородом упиралась в берег реки Боз-су, а там ступеньками сбегала в ледяную и стремительно несущуюся водную ширь. Красотища!..         
     Вот так – поковыряю я, значит, лопаткой, прожарюсь на щедром азиатском солнышке, и бултых со ступенек в студеную водицу... Окунулся раз другой, более то невозможно, уж очень водица леденючая. Выскочу на берег бодрый, как малосольный огурчик, и опять за лопатку. Красотища!..
     Хозяин тоже, глядючи на меня, радуется, аж сердцем заходится. «Не зря, мол, товарища пригласил, есть какая-то пользушка...» Тут тебе чаёк поднесет, либо катык – молочко кисленькое, о то и винца сухенького выкатит, домашнего... Во, как!
     – Обедать сейчас будем, Андреич, бросай лопату! – кричит он мне, осклабившись. А сам с кастрюлькой в руках семенит к ступенькам, приладил там свою кастрюлю, и прищурив глаз, поясняет:
     – Пока на стол накрою, пока пообедаем, компотик наш охладится, вот и запьём трапезу холодненьким.
     Мне что – мне два раза повторять не надо – обед, так обед. Отставил я свою лопату в стороночку и отправился к ступенечкам – окунуться перед обедом, усталость сбросить. Подхожу к спуску, смотрю – кастрюлька кружит по воде как в заводе между перил ступенек.
     «Эко...»? – подумал я тогда, «Ну и умнющий этот татарин. Вода в реке вровень с компотом в кастрюле, а через края не переливается, и кастрюлька кружит себе, и не тонет – охлаждается, значит. – Голова!..» Окунулся я, вылез, а Ильдар Зайнуллович, гляжу, тут же, на бережке столик для обеда сервирует и манит меня, мол, живее, Андреич, шурпа стынет. Гурманим мы, значит, наслаждаемся варевом, и я, в знак благодарности, разные лестные слова высказываю хозяину, он конфузится, но слушает – млеет. А что, хорошее слово и кошке приятно.
     Увлекшись комплиментами, поощряемый самодовольством хозяина, я и говорю ему:
     – Ох, и умнющий ты, Загнуллович, – прям под стать своему имени, одно слово – здравый и хозяйственный. Как же ты так рассчитал, что кастрюля твоя кружит в заводе, и воду краями не зачерпывает...
     – Как, кружит? – встрепенулся он, и глаза на меня таращит. – Я ж её на кирпичи, на ступеньках, поставил?..
     Соскочил сердешный, выразив на лице предчувствие беды непоправимой, и бросился к спуску. Я устремился за ним. Подбегаем к ступенькам, кирпичики на месте, а кастрюльку с компотом как языком слизало... Глянули туда-сюда, в камышах пошарили, нет окаянной... Глянули дальше по реке, а кастрюля несется по самой стремнине, как ялик, подхваченный буйным ветром. Поймав солнце, блеснула она нам напоследок своим алюминиевым бочком, и скралась за излучиной реки.
     – Что, не рассчитал, Загнуллович?.. – сокрушенно вопрошал я, пытаясь хоть как-то разделить с хозяином бремя утраты.
     Ильдар Зайнуллович, как-то недобро воззрился на меня, выждал паузу, и совсем не интеллигентно зачастил:
     – Ты что, ещё и издеваешься, или идиотом прикидываешься? Ты что, б.. не видел, когда спускался в свою гребанную купель, что вода поднялась на целую ладонь? Видел же, что кастрюля плавает, что, ума не хватило выставить её на берег?
     Потупившись, я смог лишь выдавить:
     – Твои действия всегда были неоспоримы, вот я и решил, что так оно и должно быть, а насчет кастрюльки – не убивайся ты так, – получу пенсию, куплю тебе новую. Втянув голову в плечи, и недоуменно разведя руками, я добавил: – Откуда мне ведать про твои отливы и приливы... Ты сам себе голова, и сам во всем рулишь, господин Сам-ру-ли-н...