Геннадий и его вера

1.
Геннадий гулял у пруда. Зимняя погода в Москве выдалась весенней. Солнце, трава зелёная. Как-то больше воздуха, он как-то вкуснее, сытнее. Много детей, на площадках слышится детский смех. Словно гражданское торжество в городе.
Вот школа, где насилу осталось человека два, которые меня учили. Не хватает советов по жизни, ученичества в жизни.
А вот пруд. В который я когда-то выпустил лягушку, пойманную братом из озорства и принесённую домой. Мой философский пруд. Почти без льда. А бывал я в нём и во времена метели. Адская метель, русская, пушкинская. Э! Где она теперь?
А вот скамейка, похожая на ту, где целовал ланиты Настеньки. Десять лет назад. Теперь она замужем за каким-то бородатым хмырём.

Бегают собаки. Стоят берёзы и тополя, лиственницы-девственницы.

Дома всё с прямыми углами. Там я подглядывал за Беллой, в том окне видел кухню Насти, её родных.

Весь район когда-то на скейт-борде объехал. Тогда и принял за данность, что есть инстинкт самосохранения, ведь иначе бы я разбился давно: уклон одной из улиц уж больно крут. Ночной герой. А в наушниках рок-н-ролл.

Теперь уж стар для этого.

Влюблён. А когда влюблён, весь мир улыбается. Так идёт у пруда и мечтает. А когда-то книги по философии любви читал на берегу. В. Соловьёв, В. Розанов, Н. Бердяев. Друзья по вечности. Любил свою Беатриче, свою Биче Саниэль.

Белла Красоткина. Такая активная. Красавица, детей хочет. Но всякий, кто посмотрит на неё, превращается в зачарованного принца, замерзает от нерешительности как Кай. В храме она — вторая по святости дева для Гены.

Баловал её Геннадий: конфетки, подарочки. Её дед был учёным, и это много значило в СССР, отец её предприниматель, что ценно в России. На её фотографиях в сети она и в Венгрии, и в Швейцарии, во Франции, в США. Языки знает умница.
И катается на сноу-борде. Только негде, наверное, в Москве теперь.

И много-много мечтал он о ней. Хотя уж и не к годам просто мечтать. Семьи, мне один поп сказал, у меня не будет. Верить ему?!

Любимая девушка, она как идеал содержится во всём мироздании вокруг. Гена жил ей одной, ей одной дышал. Как Вертер. Как Данте. 

А ещё любил Эмму Уотсон. Так, не всерьёз, как зритель. Волшебница, отучившаяся в Хогвартсе, где волшебство — само кино. Белла и Эмма —  любовно-платонический гарем Геннадия.   

2.

Облако село на крышу дома. Сегодня опять солнце... и мороз. Снег лежит, с троп его убирают люди в оранжевом. Из-под снега торчат жухлые коричневые листья и травы. Из белого полотна выпрыгивают берёзы. Пруд наполовину заморожен, разделённый мостом. То, что с другой стороны моста, не замёрзло и приютило ленивых уток, не улетевших на юг. Кричат голодные утки, на меня все подплывают. Даже какой-то комплекс вины за горожан почувствовал: вот они не улетели, а москвичи их мором держат. Зато ближе к домам хорошо кушают голуби.

Дети играют в макете корабля. Арктическая русская экспедиция.

Ну, пусть скопец, ну и что? Что же, не жениться теперь? Положим, не жениться. Так что же и не влюбляться? Не любить? А как же НАДЕЖДА — христианская добродетель? Вылечат, медицина не стоит на месте. Да как смеет этот поп указывать?

***
Геннадия мучили противоречия.

Как может быть священник таким материалистом в понимании брака?
Как жить и не быть влюблённым?
Отчего зима стала теплее, а лето было холодным?   
   
***
В часовне, прочитав любимые молитвы, он вопрошал у Бога и, кажется, получал ответ.
«Отче наш...» читал всегда, когда не мог долго уснуть, когда на душе не спокойно. С этой молитвой, думал Гена, можно побороть всё, выдержать всё.
Гена любил Церковь, хоть и считал, что не все батюшки дело говорят. Батюшка тебя и не знает, не знает твой мысленный  и образный мир. Родная мать не всё понимает в тебе. Священник в общих чертах даёт совет. Один священник скажет одно, другой — другое. Православие — немного суровая конфессия, но красивая. Так думал Гена.

Геннадий много читал. Но когда автор что-то намекал против Церкви, тогда Геннадий весьма печалился. Он доверял Церкви. Доверял иконам. «Сомнения, оставление молитв, маловерие», — говорил Гена тому священнику, на которого был так зол. Нет, не мужику в рясе говорил, а Богу, ведь то таинство исповеди было.

Как же хорошо на литургии! Хор вверху подобен ангелам поющим. Горят свечи, словно души их поставившие. Идёт обряд. Сидят только самые слабые старушки. То, что делают священнослужители, не какой-то спектакль, который сидя смотрит зритель. Все пред Богом стоят. Поклоны, крёстные знамения. Женщины в платках как-то краше, величественнее, строже и добрее.

Но нет мира в душе. Разлад. И от этого все грехи, цепляющиеся один за другим. Исповедовал их Геннадий. Особенно гордыню. В храм зашел, уже святым себя чувствует. Но это одноклассникам его бывшим так думать было бы проще. В храм зашел, потом в монахи. И почему он не монах? — Спрашивали все одноклассники. А он был честен. Водку с ними даже в поездках не пил. Был тогда здоров в половом смысле, но никак это не проявлял. Как-то одинок он был в старшей школе. Тогда и вошел впервые в храм.

Пели «Господи, помилуй» много раз. Слёзы сразу навернулись. Отчего же слёзы? Ну, наверное, от умиления, от того, что вот тут так хорошо, не так, как в школе. Да, грешен тогда уже был Геннадий, разные грехи. И гордыня. И вот его совесть освобождается от болезни вечного нравственного закона внутри. Всю жизнь бы его грызли.

3.

На улице сыро, снег тает. Солнце и мокрые облака. На дорогах бегают малые метели от движения автомобилей. Снег не успели убрать ещё с тротуара, там много следов. И от санок тоже.

Шел Геннадий, просто гулял. Заглядывал в глаза прохожим. Погожий день.

Зашел в часовню. Пусто, уютно, хорошо. Надо в среду причаститься. Рассмотрел расписание. Да, есть литургия.

Дома прочитал правило ко причастию. Минут за сорок прочитал. И всё не уверен был, стоит ли идти. Прочитал. Стоит? Нужно? Можно? Нет, просто необходимо. Давно не причащался. Там сомнения начались.

А что за сомнения? Ему было больно, что Церковь обвиняют, что сами церковники лезут туда, где их ждут разоблачители, и выходит так, что Русская Церковь — сборище хамов и идиотов, тупых мужиков и каких-то ретроградов Так нас малюют, так нас представляют. Такую репутацию дают нам — Христовым людям. Геннадий не любил ПОЛИТИКУ Церкви, игнорировал молодёжные православные движения. Как говориться, Кесарю — кесарево сечение, а большего он не достоин. Обидно, когда задевают чувства. Но часто это просто что-то неудачное, шутка, выставка, фильм. А другие прямо провоцируют, и глупо на провокации вестись. Ведь нет хулы на Духа. И не надо её искать. Церковь выше обид. Коммунисты больше обижали. Зачем отменять, проклинать, запрещать единичное как общее? Надо разоблачать самим! Вы думаете, что хула на Бога — это поэзия и художественная проза? Нет! (Мысли Геннадия побежали быстрее, он переставлял, что всё это читает за кафедрой. Снова гордыня.) Нет, пнуть Церковь земную может каждый дурак,  что же его издавать и гонорары бешеные давать? Это просто пошло. Вы там что-то про царя последнего? Ну, уж про его семью и более обидные вещи снимали. Церковь обижают, когда сами эстетически неполноценны, бездарны и беспомощны, а значит хула на Церковь — это в высшей степени пошло и есть псевдо значительное искусство! И эта оценка больнее, чем призывы наказать и запретить. И должно принять извинения, если кто понял себя как хулителя. А шутки, они разные бывают. Добрые.
Мысли бежали дальше. Уж не записать ли, не послать ли в «Фому» или в «Русский дом»?

4.
Заявлено, что исповедь начнётся в 8:00. Геннадий встал рано.

Жил он один. Не работал, и как он так мог жить, никто не знает. Может, дома через Интернет где-то что-то делает удалённо. Хлеб насущный он получал.

Идёт он по улице. Дети идут в школу. Кого-то ведут родители. Темно, романтично. В часовне пока три человека. Уютная такая часовня, не жарко внутри и не холодно. Батюшка Серафим проскочил за иконостас. И как-то не заметно. Геннадий ставил свечки. За дедушку, в основном.

Василий Николаевич. Дед воспитывал Гену за отца, с которым мать развелась по причине его пьянства. Дед знал деда  Беллы Красоткиной, тоже много сделал для науки. На момент рождения Гены Василий Николаевич уже стал вдовцом. Бабушка умерла до рождения внука от сердечной болезни. Василий Николаевич учил внука жизни,  говорил, что нельзя быть пацифистом. «Если человек по-другому не понимает, то можно его ударить кулаком». Но этот урок Гена не усвоил, знаменитые слова Христа о другой щеке были написаны в сердце Геннадия ещё до его сближения с Церковью. Отец же дал Гене другой урок: пьянство приводит к краху семьи.      

В решетчатых окнах часовни маячила зима. Снежная, морозная, настоящая. В часовне пару лет назад произошел ремонт. Новый иконостас, новые иконы, мраморный узорчатый пол.

Геннадий дописал тройку грехов в свою шпаргалку.

Стоим. Ждём батюшку. Пришёл мальчик читать молитвы до появления певчих и дьякона.

Началась исповедь. Геннадий — третий в очереди. Сердце тревожилось. Но это как у стоматолога: больше боишься. Да, грехи не самые лёгкие, даже надо многое в жизни пересмотреть, но Бог простит.  До причастия Серафим допустил Геннадия. Мальчик запел молитвы. Скоро подтянулись и поющие женщины. И дьякон.   
Вдруг выбежал чёрный котик. Он бы сорвал всё богослужение, если бы его оперативно не изловили.
Началась литургия. Молитвы, песнопения. Ладан наполнил помещение и молящихся. Восторг души. Вот и Апостол прочитан и Евангелие. Вот и символ веры и «Отче наш...». Как хорошо! Как светло! Вот и чаша.

Геннадий редко исповедовался. Но страх перед разрастающийся греховностью, перед какой-то пропастью погнал его на причастие. И вот во рту уже жжёт  Святая Кровь. Жжение и сладость. И Хлеб для голодного чрева.

Был ещё водосвятный молебен и акафист апостолу Петру. Но Геннадий поспешил домой. Сегодня начался новый этап его жизни.

5.            
      
Белла Красоткина и Эмма Уотсон занимали всё светское сознание Геннадия. Что-то неземное было в этой платонической влюблённости. Кажется из этой экзальтированности произошла и вера, религиозность Геннадия. Эмма Уотсон никогда не будет с ним (Геннадий не верил, что есть места, где нет России, все другие страны казались сказочными). Но что он хочет от Беллы? Детей у них точно не будет. А ведь она их хочет. Сейчас же она ему как сестра, сестра во Христе. И надо за неё тоже молиться.

Автобус. Гена любит куда-нибудь ехать. Любит дорогу. Когда убегают припаркованные машины. Как много их стало! У всех есть автомобили. А он, а ему как-то не по себе от вождения.

***
Ему снился сон. Вот храм, богослужение. Появляется Белла, такая весёлая, смеётся. Геннадий подходит к ней, поддерживает разговор и якобы приветственно целует в щеку, отведя угол платочка. Проснулся в пять часов ночи. Снова сон. Снова богослужение и храм. Он на исповеди. Растаскивается в том, что в храме девушку поцеловал. Что не только дружба выражалась в этом поцелуе. Проснулся в семь. Второй сон повторился. Отец Серафим был как никогда добр. Ещё почему-то подарил Гене матрёшку.

В жизни Гены мало что менялось. Многое менялось в душе. Он железно контролировал свои мысли. Никакой гордыни.

Вот он снова на улице. Бабка роется в контейнере с мусором. А денег в кармане нет. И тут он начал себя обвинять, что мало делает добрых дел. Что не помогает детям, помощи которым требуют на ТВ и в Интернете. А ещё какие-то грехи вспоминаются. Стоит ли их ещё раз исповедовать?

Грыз он себя жестоко. Что-то в сердце прищемило. Что же, святым хочешь стать? И это ли не высокомерие? И не уныл ли ты?

Религиозное его сознание помутилось. Он перестал думать о девушках, о Белле, об Эмме. Нет, он всегда будет один. Да от этого и наступило уныние. Хотя Бог  ведь счастье даёт, мир в душе. Надо жаждать Бога, подняться над действительностью.

Столько же вопросов Гена себе задавал! И пытался ответить на все. И так просто ему отвечали священники: в реальности и в виртуальности. Всегда ответ был неявен. Но противоречий становилось больше и больше. Созерцание природы только и спасало.

Как-то в тягость ему было читать молитвы с утра и на ночь, до и после еды.  Маловерие, сомнения. Но нет, он не бросит Церковь, не отлучит себя сам. Даже если он будет последним человеком, который верит, он останется верующим.

***
Мать жила с новым мужем. Гене выделили отдельные апартаменты в том же районе. Скоро у него родилась настоящая сестра. Отец Гены куда-то пропал. И Гена не мог его найти, грыз, что не почитает отца так, как следовало бы. 

Перед началом отдельной жизни  (в двадцать один год) Гену многому научили: менять лампочки, даже если застревал отломившийся от стекла патрон, готовить. Купили ему компьютер (настроить помогли друзья; сам Гена был в технике нулём без палочки). Их Интернета он выведывал новые рецепты. Показали ему, как снимать показания счётчиков и перекрывать воду и электричество. Научили платить за квартиру. Гене было очень тяжело, его детство прошло слишком беззаботно. Плохо ему одному было.
Он разлюбил есть. Кушать он себя заставлял. Легче было приготовить ту же картошку, чем её есть. Сам вкус пищи его раздражал.
Ненавистная и нужная техника: пылесос громоздкий, стиральная машина, компьютер, телевизор с антенной, унитаз. Что-то ломалось и Гена кое-как сначала привыкал, смирялся, а потом и через силу чинил, разбирался, звал на помощь друзей и родственников. Жены не будет. Надо как-то одному выживать.
Моральную сторону одиночества взяла на себя Церковь. Тот же батюшка Серафим. Действительно стал ему отцом. Священник приглашался на чай. Вели  философские беседы.

Но тут эти противоречия. Бунт души. Жизнь не складывается. Надо Библию  дочитать. Надо больше бывать на природе. Она выручает нас, потому что  создана до нас. Гена... Один на целом свете. 

6.

Молитвы пошли какие-то пустые. Да, читает их Геннадий утром и на ночь, до и после еды. И пусто. Обязанность пустая. Сам не верил, Кому читал, Кого молил.

Да, он уже не первый день в Церкви. Но духовной литературы читает мало. Не интересуется верой своей. «Назад пути нет!» Он связал себя с Церковью, и предать уже не может, не хочет. Но чего-то не может понять. Боится отдаться Богу.
И любовь к девушкам стала пресная и стеклянная. Кризис сердца. Он бросил затею с идеализмом в любви. Теперь у него было много девушек: приятельницы. С одной там познакомился, с другой сям. Пару знал со прихода.  Простое общение. Разговоры о Боге и литературе, о жизни. И это успокаивало. Школьные друзья куда-то пропали, когда он впервые вошел в православный храм. Появились новые. Приятельницам он звонил и общался с ними в социальных сетях Интернета. Ему была ценна и одна весточка от любой из десяти дам.

***
Луна обгрызенная видна на небе, хотя на часах только половина пятого дня. Давно Геннадий не выходил из дома, когда сгущаются сумерки. Романтичное время, таинственное. Снег под ногами, освещённый фонарями, белее неба. Когда-то они с Настей ходили-бродили вот по таким улицам. Однажды у неё дома не было родителей, и она пригласила его на ночь. Тогда его половое здоровье было в норме, но он отказался. Не хотел обманывать девушку и себя.  Он не был уверен в своём чувстве к ней. Он её уважал более, чем она — себя.  Да, было дело, когда целовал на скамейке полночи. Но и тени разврата там не было. Нравственный закон жил в нём и до Церкви. И всё чувство было целомудренно. Его сомнения по поводу близости Настя сочла малодушием, боязнью. И ещё тем, что он её якобы не любит, а «как любят парни», она по её же соображениям догадывается.

Врач заявил о его мужской болезни давно. Геннадий не придал этому значения, а потом было уже поздно. Да и не видел он себя мужем. Для многих брак становится игом, и Гене уже нравилось жить одному. Не монах, не развратник, не семьянин. У него своя дорога. Свой путь в жизни. Загадочный для других. Как луна и солнце вмещает вместе небо, так и его жизнь кажется необъяснимой. Но мы попробовали.   

И уходит он в ночь, растворяется. Пока, дружище! Спасибо за мысли и чувства! У тебя всё получится! Бог тебе поможет!