Черная планета

Уволуфовалль спускался по крутому склону. Земля у него под ногами была черная. Чернее блестящих на свету резиновых сапог.

Яркая звезда стояла в зените. Она была совсем близко. Всего лишь пять милионных парсека. Свет доходил до поверхности планеты за восемь секунд. Преломляясь в атмосфере, он окрашивал воздух и пеленал тускло-серой простынью звёздную бездну небес. В воздухе словно стояла дымка. Она застилала, прятала светило, но яркие лучи всё равно пробивались насквозь.

Уволуфоваллю было тепло. Пять миллионных! Какое приятное расстояния для такого радиуса. И всего один центр в системе. Планету не мотает петлями вокруг двух, а то и трёх звёзд! Температура не скачет так, что пару минут назад на костюме оседало испарившееся железо, а сейчас азот в двигателе стынет.

Нет. Здесь такого не бывает.

Если бы в межгалактическом языке было бы слово «удивительный», то Уволуфовалль обязательно сказал бы, что это была удивительная планета! Но в синтетическом диалекте были только «статистический уникум» и «маловероятное событие».

Родной же язык Уволуфовалль, если и знал когда-то, то не помнил напрочь – не прошло и сотой галактического цикла с того момента, как его распределили с родной планеты в межсистемную школу универсариев, где стёрли всю, и без того не очень то богатую, память.

По факту это было обычное похищение, но в галактическом законодательстве такие похищения назывались «программой по распределению и универсификации представителей малоразвитых форм жизни».

Само собой, что в школе, куда распределяли по программе с таким сухим и канцелярским названием, никто и никогда не позволял себе сказать неточное, и тем более двузначное, слово. На то безусловно были свои причины. Межгалактический диалект знали далеко не на всех планетах и даже «статистический уникум» было во многих случаях невозможно перевести. Что уж говорить про «удивительно»!

Но между тем, планета, на которой две космические недели назад Уволуфовалль высадился со своей командой, была не никаким не статистическим уникумом, а воистину удивительным местом.

Вся её поверхность была покрыта пластом почвы, насыщенной уголеродом и его оксидами. Планета была черной от переизбытка углеродного грунта.

Мрачные холмы уходили вдаль, но не терялись в сереющем горизонте. Чёрная линия земли ровно разрезала небо напополам. Мёртвая земля не отдавала ни толики того, что безвозвратно принадлежало ей.

Иногда встречался водород. Но колоссальный уровень радиации как в почве, так и в атмосфере исключал малейший шанс существования каких-либо живых организмов, свойственных углеводородной среде.

Здесь не было ничего кроме однородного чёрного пустыря. Сканеры показывали, что когда-то на планете была влага, вероятно даже были озёра и небольшие моря. Но по непонятной причине он испарились, бесследно исчезли. Как исчезли и их следы в рельефе. Здесь не было ни глубоких впадин, ни скалистых гор. Только холмы и долины. Повыше-пониже.

Казалось, что все было выравнено программой для ландшафтной архитектуры. Будто кто-то забыл уничтожить испорченный черновик и бросил его летать в космосе до скончания времён.

Но в этом уголке галактики не было развитых рас способных на такое. Да и большинство цивилизаций, владевшие технологиями терраформирования давно уяснили простое правило: намусорил – убери за собой!

Ничто другое не могло объяснить однородный грунт по всей планете. По крайней мере объяснить сразу и всеобъемлюще.

И хоть Уволуфовалль много полетал по всей галактике, такого он никогда не встречал, да и не слышал о подобном. Он видел множество странностей, удивительных мест и таинственных планет. Но во всех странных и удивительных местах было что-то. Здесь же не было ничего. Совсем.

Даже на самых пустынных планетах за долгие столетия появлялись четкие, пускай и почти незаметные, системы. В каменных пустошах песчаный ураган вытачивал на скалах волнистые узоры. В бескрайних океанах волны рано или поздно попадали в резонанс, появлялись течения и бури.

Но здесь... Здесь не было системы. Никакой. Всё было перемешано и пусто.

Уволуфовалль любил загадки, и чертовски не любил находить на них ответы. Его нервную систему будоражило от мыслей, что он стоит лицом к лицу с неизвестным, необъяснимым. С тем, что невозможно описать при помощи обыденных теорий и сухих схем. С тем, что ломает эти теории и схемы.

За это в школе универсариев его часто обзывали нестандартизированным. Но Уволуфоваллю было глубоко наплевать, он забыл всё, что было в школе, как только вышел за её порог. Стёр из памяти, как на процедуре универсификации, когда вместе с пересадкой новых органов, вживлением механических конечностей и генетическими мутациями, стирали из памяти все воспоминания о детстве, близких и родной планете.

И правда – кому это надо? Зачем помнить что-то о своей бесполезной и отсталой культуре? Это не нужно, ведь теперь ты универсарий! Гражданин галактики! Ещё один штампованный флаер, рекламка идеи равенства, которую унесет солнечный ветер в черную пропасть космоса.

Но Уволуфовааль не пускал в голову мыслей, которые сбивали гормональный фон, и энергично шел дальше, с наслаждением вдыхая перенасыщенный ураном и полонием воздух.

Давно ему не приходилось бывать на планетах, где можно обогащаться без тесного, душного скафандра.

После мутаций и пересадки новых органов он мог существовать только в радиоактивной среде. Это было удобно – в космосе облучения хоть отбавляй, а поломки ядерного двигателя можно чинить хоть голыми руками.

Грудь приятно набухала, расширялась, полнилась силой и топливом.

Но и этого Уволуфоваль не замечал.

Он думал о другом. Вчера, сканируя недра планеты, волновые датчики засекли вполне четкие слои грунта и обособленные породы. Планета не была однородной внутри!

Отчего же тогда ближе к поверхности почва формировалась совершенно по-другому? Почему она была настолько тёмной повсюду?

Это нельзя было объяснить ничем! И Уволуфоваль шел дальше, в надежде, что сегодняшний день принесет ему ещё больше тайн и загадок. И, ни в коем случае, никаких ответов!

Сыпучая почва проваливалась под ногами и они тонули, растворялись в чёрной земле. Черной как бездна космоса.

Космический путешественник прошел сквозь ровные квадраты клумб. Здесь были и зеленолистые папоротники со спутника неподалеку и огненно-рыжие элиссы, привезенные с другого конца галактики Были сухие шипастые грабылы, походившие на гигансткие щупальца, и вилины, полностью покрытые, как гигантские орехи, иссиня-черной скорлупой. В’галы и трудды, бьайи и сигании, растения-симбионты и хищные цветы. Все они вяли, чахли и, несмотря на сизифов труд роботов-опылителей, которые ежесекундно вводили в повчу, листья, побеги и плоды, макроэлементы и стимуляторы роста, несмотря на все это большинство из растений засыхали.

Только кислотно-зелёные гибриссы, привезенные с Таркха, планеты урановых шахт и рудников, прекрасно прижились и уже нагло лезли прочь за ровные клетки шахматной доски клумб.

Уволуфоваль пошел дальше. Звезда припекала.

Он поднялся на небольшой холм и остановился. Вокруг мертвел чёрный простор. Чёрное море песков и земли. Изредка сплавившиеся под действием неизвестной силы сгустки поблескивали в лучах светила. Они походили на звёзды и Уволуфоваллю казалось, что он стоит посреди звёздного неба.

Тонкие механические руки, прикрепленные к широкому железному поясу сзади, отделились от спины, распрямились как крылья нетопыря и принялись за работу. Их вживили ему во время универсификации, и это было единственным, за что Уволуфоваль был благодарен школе.

Ему никогда не приходилось ничего делать собственными руками. Механические конечности были во всем лучше, сильнее, эффективней. Он даже не помнил, когда в последний раз их напрягал. И его руки, два высохших, атрофировавшихся отростка безжизненно болтались по бокам тела.

Обычно он стягивал их ремнём. Сегодняшний день не стал исключением.

Уволуфовалль нередко подумывал об ампутации, но вместо дела, любил приговаривать:

– Руки никак не доходят.

Он смеялся над этим, но никто из его команды никогда не разделял шутки. Большинство даже не понимало смысла слов. Да и сам Уволуфовалль не мог его объяснить, как и не мог вспомнить, откуда он это знает. Наверное, это было дефектом универсифекации.

Только Униликалисса, Лиловая Уни или просто Уника, вечная спутница Уволуфовалля, всегда улыбалась, слыша эти слова. И он не упускал случая их повторить. Он любил, когда Уника улыбается. «Иррационально повышенный гормональный фон», – сухо скрипела фраза из учебника универсариев, но в душе звучало ещё одно странное, непонятное, забытое слово. Счастье.

Но даже к Лиловой Уни, он никогда не прикасался собственными руками. Механические клешни реагировали на нервные импульсы его мозга и были ему словно родные. И если Уволуфовалль хотел, он мог чувствовать их, также ярко и естественно, как и настоящие конечности.

***

Раскопки длились несколько часов. Уволуфовалль вырыл яму в полтора своих роста, а высотой его природа наградила знатной. Но, даже несмотря на это, до разнородных пород он не добрался.

Уволуфовалль уже хотел прерваться и посмотреть по локатору сколько нужно ещё копать до слоистого грунта, и не стоит ли поменять место поисков, но вдруг в оскучневшей смоляной земле мелькнуло что-то… что?

Железная конечность извлекла из почвы слипшийся, дырявый овал какого-то материала.

Датчики быстро просканировали его. Это был полиизопрен вулканизированный серой. Резина. Причем крайне низкого качества. Она была хрупкой и ломкой. Эта резина не годилась даже для пропитки кресел, она бы вся потрескалась при первом, самом мягком, взлёте. Ни о каком техническом применении и речи быть не могло.

Самое странное, что резина была разноцветной.

Уволуфовалль стряхнул налипшую на резину грязь. Под ней он смог различить шесть остроконечных элипсов сходившихся концами в дух точках с разных сторон куска резины, словно меридианы в полюсах.

Уволуфовалль присмотрелся внимательнее, через разорванную, дырявую резину было видно, что необычный предмет двуслойный. При нужном наполнителе он превратился бы в макет шара. Может для этого он и служил?

Археолог быстро спаял и укрепил резину в местах разрывов, а через последнюю дырку присоединил к насосу у себя на поясе. Шар наполнился воздухом, распрямился.

– Может это макет планеты? – подумал Уволуфовалль. – Но почему на нем тогда ничего не изображено? Зачем эти странные цвета? Только если это акцептор для голограммы. Но почему цвета не стандартные? Вместо зеленого желтый, а красный и синий не чистые, с оттенками друг друга. Да и такая резина при самом мягком взлете разлетится от перепада давлений на куски.

Он еще раз оглядел шар. С одной стороны в резину вплавился кусочек органического волокна, обугленного по краям. Местами стрешись на нем проступали странные символы. Они походили на письмена.

– Не может быть!

Да! Это были буквы. Археолог присмотрелся. Язык казался ему смутно знакомым. Словно когда-то в далеком детстве он уже знал его. Но как Уволуфовалль не старался, он так и не смог прочесть ничего из написанного.

Внезапно что-то внутри сжалось. Концентрация стимулирующих гормонов повысилась на один, нет! на полтора процента! Уволуфовалль это ясно чувствовал.

Нервную систему потревожила неизвестная до этого потребность. Странно нечеткое желание. Нет это был не голод и не жажда. Он вводил необходимый запас питательных веществ совсем недавно, а воздух был так насыщен радиацией, что их расщепление даже не должно было ещё начаться – хватало топлива.

Уволуфовалль застыл в нерешительности.

Вдруг сами, словно не подчинялись ему вовсе, из-под ремня выползли высохшие, атрофировавшиеся руки. Его настоящие руки. Они отлипли, оторвались от тела и потянулись к шару. Взяли его. Сжали.

Он почувствовал натяжение.

Уволуфовалль ещё раз повернул мяч и посмотрел на клочок волокна.

Он мог взять его на корабль. Мог на криптографе расшифровать надписи. Мог узнать что-то же там написано. Что случилось с этой планетой. Мог. Но не хотел. Не хотел знать ответов.

Он неумело подкинул мяч в руках, а затем… затем отработанным, как будто знакомым всю жизнь, движением прижал его к груди и бросил в землю перед собой.

Мяч отскочил от твёрдой почвы. Подлетел вверх, затмил собой солнце и шлепнулся неподалеку, за краем ямы, на выжженную, выгоревшую землю. Подпрыгнув, он покатился вниз по склону.

– Удивительная планета, – прошептал Уволуфовалль неизвестные слова. Быть может когда-то давно он их понимал? Он не хотел знать ответа.

«Си-214! Немедленно прибыть к месту высадки», - пронесся в его голове железный голос.

«Уника!», – сердито подумал он, – «Я же давал необязательные инструкции, чтобы ты меня так не называла. У меня негативное подкрепление сцеплено с этим номером. Он активирует след памяти, связанный со школой».

«Приняла, приняла, Уво, не реагируй негативно. Я хотела создать несоответствие для яркой эмоциональной реакции. Где ты там передвигаешься? Через две минуты сорок секунд по нашей звезде начнется сеанс сознательного единения. Направляйся к вышке».

«Совсем стерся след памяти! Начинаю движение».

Он вылез из ямы и в последний раз посмотрел на катящийся по склону мяч.

Нет. Он не хотел ничего знать. Только чувствовать.

И развернувшись, Уволуфовалль быстрым шагом пошел к кораблю.

А мяч, прокатившись ещё немного по мертвой земле, замедлился, замер. Он лежал в пустыне пепла, повернувшись к жаркому солнцу боком, в который вплавился обрывок газеты.

Маленький обгоревший клочок, на котором, среди стершихся букв и выцветших чернил, виднелось одно-единственное уцелевшее слово

война.