Бабушка Дора. Великой Победе посвящается

БАБУШКА ДОРА. Великой Победе посвящается



В мою жизнь баба Дора не постучалась – без стука вошла и осталась там навсегда. Наверное, так бывает. Во всяком случае, со мной стали происходить чудеса. Вы верили в чудеса в пятнадцать лет? Даже, не в пятнадцать, а чуть раньше - в четырнадцать? Именно в этом возрасте я впервые поняла, что вечно дымящая печка в доме, старые застиранные половики, лопнувшие стёкла в оконных рамах, через которые не видно улицы, пока не прижмёшь горячий пальчик и не сделаешь глазок для обзора – это и есть моя жизнь. А глазок, словно калейдоскоп со стекляшками: видишь только то, что мало-мальски видно. А вокруг – труба. Картонная ли труба, или жизнь – труба, какая разница?

О чём это я? Ах, да, о чудесах. Я давно  привыкла к тому, что жизнь бывает практически однотонной. Эта постоянная скромность не давала жить. Скромность в поведении, в маминой зарплате, в одежде, особенно, в зимней обуви. Я раньше думала, что все люди на земле ходят с мокрыми ногами в зимнюю слякоть. Обувь протекала всегда, сколько себя помню. Помню неизменные полиэтиленовые пакеты на ногах поверх носков.
- Ты как солдат, - говорила мама, обматывая дочкины ступни пакетами. Я верила, пока была маленькой.

И еще это: ежедневный противный стакан глюкозы. Помните, на стакан сахара – полстакана теплой воды? И вредная мама не отвернется до тех пор, пока не увидит, что стакан пустой. Я мало и плохо ела. Неужели нельзя было накормить  вкусностями? Наверное, нельзя. Об этом я могла только мечтать. Я уяснила одно: вырасту, обязательно буду покупать только красивые продукты. Не важно, какой вкус у яблока,  главное, - оно будет красивым.

 Вот так рос среднестатистический ребёнок, то есть – я.
Домой из школы не хотелось возвращаться: мама допоздна на работе, снова нетопленая печь, холод, что-то в холодильнике, что не подогреешь, пока не затопишь печь. Только бы дрова были не отсыревшие, думала я, вытаскивая из щели в заборе почту. Ящика почтового у нас тоже не было. Но что это? Письмо!
Таких писем я ещё не получала. Да что там не получала. Я в глаза не видела заграничные конверты. У них какой-то особый аромат. И ведь это было настоящее письмо - «оттуда». Я держала в руках нестандартного размера конверт, щедро расклеенный иностранными марками. В школе многие одноклассники переписывались с одногодками из Болгарии, Германии, Чехословакии, но я никому не писала. Не верила в такую дружбу. Прочитала обратный адрес - Париж!

Из маминых рассказов я знала, что по отцовской линии у меня есть бабушка, то есть его тётушка, которая когда-то воевала и каким-то образом оказалась во Франции. В самом Париже. Больше  ничего не знала. Взрослым не очень хотелось посвящать детей в тайны семьи. Мать точно избегала всяческих расспросов о загранице. В те времена об этом не принято было говорить на людях. Разве что – дома, на кухне. А тут - письмо!

« Привет из Парижа. Здравствуй, Ирочка!»… Это был самый настоящий привет из самого настоящего Парижа!
В письме баба Дора рассказала, что скучает по Родине и родным, что летом приезжает к родне в какой-то посёлок под Харьковом на свадьбу и мечтает познакомиться и подружиться со своей внучкой.

В пятнадцать лет (или в четырнадцать) завести старую подружку как-то не желалось, но здесь снова победила  скромность: бабушка сказала – значит,  обязана.
До лета ещё было время. Много времени для того, чтобы я стала на два-три месяца старше, чтобы мама набралась смелости отправить дочь одну поездом. И за этот же срок научилась владеть ножом и вилкой. Культура – дело тонкое. Эту проблему Инна тут же отмела: она была в себе более чем уверена. Чему ещё можно научить самостоятельную девочку!

 *

- Ты Ира? – услышала я уверенный голос откуда-то из-за спины.
- Я, - обернулась я на незнакомый голос на перроне.
- Я бабушка Даша, - потянулась с поцелуем  еще красивая старая высокая женщина.
- А мне бабу Дору… - продолжила было я, но бабушка засмеялась и сказала, что Дорой её называют только в Париже, а для всех своих она – просто Даша.
Новоявленная бабушка кинулась  обнимать и плакать одновременно. Как можно плакать за чужой девочкой, совсем ее не зная? Глупость какая! Но какой аромат исходил от её волос, рук, носового платочка! Вот просто грохнуться и не подняться. Мне ещё раз захотелось прижаться к этой незнакомой бабушке Даше, но вечная скромность не дала сделать лишнего шага навстречу.

Бабушка была красива своей взрослой красотой. Высокая, стройная, в туфельках на каблучке и золотыми часами на запястье. Короткая стрижка и химическая завивка придавали лицу вид артистки из кино. Вот, оказывается, как выглядят парижанки. Разговаривала Бабушка с небольшим прононсом, как француженка. Но когда забывала русские слова и говорила на французском, даже у меня, изучавшей в школе английский, появлялись сомнения, правильно ли произносит слова бабушка. Как-то, в разговоре, она сама рассказала, что специально разговаривает на французском с большим акцентом. Она таким образом сопротивляется тому, что жизнь не дала возможности вернуться на Родину и она потихоньку мстит. Кому? Зачем? Какая разница? Просто, Дора-Даша была настырной и уверенной женщиной и именно так выражала свой протест.

Я уже и не помню, кто взял у меня из рук маленький потёртый чемоданчик, и кто еще был с бабушкой на перроне. Лица дальней родни совсем стёрлись из памяти. Так бывает. Память – штука хитрая. Она остается только в том случае, если сердце и мозг захватывает самое важное событие в жизни. Бабушка Даша оказалась этим важнейшим замечательным событием. Это как то чудо, испытанное в детстве. Когда я осмелилась взглянуть в глаза самому солнцу, вдруг ощутила на себе его мощь.  Вы не пробовали? Попытайтесь. Стоит только открыто посмотреть на солнце, как оно превращается в черную точку, а затем перед глазами простирается алого цвета все, что тебя окружает. Этого ощущения хватает до конца жизни.

Дома я достала из чемоданчика нехитрый сувенир. Конечно, это была матрёшка. Что ещё можно было придумать в то время? Именно матрёшку. Какое же было удивление, когда бабушка начала одаривать и меня подарками. Их было много. Столько много, что у меня снова появились разноцветные шарики перед глазами.
Все подарки издавали божественный аромат французских духов и туалетной воды, о которых  в то время я и не подозревала. Я навсегда запомнила аромат Парижа – это  бабушка. Она с трудом разговаривала на русском языке. Речь была медленной. Я видела, как нелегко даётся ей память, как давно она не произносила родных слов. Но сколько в ней было нерастраченной любви к детям!

 *
Стоит ли говорить о том, что я попала в мальчишечью компанию и мой очень дальний родственник мною, городской, гордился. Это было так смешно! Славка был немного младше, но очень быстро взял над «городской» шефство. Это было уморительно.
- Пойдём в сад по яблоки! – скомандовал Славка.
- Пойдём, - тут же согласилась. А во что мы их будем собирать? Сумку берём?
- Нет, сумка там не поможет, - лукаво улыбнулся братец и кивнул, мол, иди за мной.
Возле сада нас уже ждали мальчишки. Сколько их было – уже трудно припомнить, только меня вдруг осенило: это колхозный сад.
- Нет, я туда не пойду. Я ещё никогда в жизни не воровала яблоки в колхозном саду. Другое дело – за забором у соседей. То ли не было желания, то ли возможности, но считать себя вором я не хотела. – Нет! – повторила настойчиво и отвернулась. Но меня никто уже не слушал, ни одной живой души вокруг. Все юркнули в сад.
- Да, вляпалась, - произнесла я вслух и оглянулась. – Сама с собой уже разговаривать начала. Бред какой-то и только.

Сколько прошло времени, неизвестно, но я не заметила, как потихоньку пришла домой. Была уверена, что мальчишки обманули и другой дорогой убежали от меня подальше. У двора никого не было. Я спокойно разместилась на скамейке под яблоней и что-то чертила прутиком на песке под ногами. Очень хотелось разозлиться на брата, но не получалось: не было к нему сильного родственного чувства, а на чужого и обижаться лень.

- Ирочка, ты здесь? – услышала голос своей новой бабушки.
- Здесь! –  подхватилась я и побежала к ней. Почему я чувствую родство? Уж не потому ли, что она не такая, как все? Что в ней так притягивает? Может быть то, что я никогда в жизни не знала, что такое бабушкина ласка и ладошку, которая гладит меня по голове…
- Бабушка Даша, а Славка убежал с мальчишками.
- Знаю я, где наш Славка. Вон, смотри, костёр разжигает.
- Костёр? Это зачем?
- Пойди к нему, он расскажет, - засмеялась  красавица бабушка.
- Славик, а куда ты делся? – спросила я виновато, чувствуя, что всё же надо было дождаться мальчишек. Трусиха.
- По яблоки ходил. Ты не поверила?
- Нет. А зачем ты полез в колхозный, если у тебя во дворе свой яблоневый сад?
- А у нас не такие, - кислятина одна. Вот, попробуй это. Славка быстрым движением обтёр яблоко о штанину, отгрыз кусок с таким смачным хрустом, что у меня слюнка потекла, и протянул в руку.
- Нет! – резко вскрикнула я. Такой наглости я не видела: он  предлагает яблоко и сам же его грызёт.
- Не дрейфь, сестра. Не заразный, - засмеялся пацан.
- Я и не боюсь, - промямлила я и откусила яблоко с обратной стороны.
- Дай сюда, - Славка быстро схватил ее яблоко и швырнул подальше в траву. – Я тебя сейчас накормлю самыми вкусными яблоками. Хочешь?
- Наверное…
- Мы будем печь яблоки на костре.

Такого я ещё не знала. Честное слово, не знала. Я знала, что в костре пекут только картошку и сало. Шашлыки не в счёт. Славка нанизал яблоко на толстый прут и наклонил над огнём самодельный шампур. Я наблюдала за этим чудом с удовольствием, ощущая яркий аромат печёного яблока. Яблок было много, времени свободного – ещё больше. От обеда мы отказались в пользу печёных яблок. Руки, лица, одежда были испачканы в золу, но удовольствие того стоило.
Всё началось чуть позже. И такое началось, что бабушка Даша готова была вызвать скорую помощь. Вокруг меня суетилась вся родня. Кто бы мог подумать, что эта городская девчонка никогда не пробовала грязные печёные яблоки. Желудок объявил войну. Славка исчез со двора от кошмарных криков его матери. Не враг же он себе – попадаться под горячую руку. Страдала я сама, а с него, как с гуся вода.

Чем только бабушка  ни отпаивала внучку. Все её лекарства были вкусными - мятными и ароматными. То и дело, ругая своего непутёвого внука, бабушка подала мне маленькую чашечку с настоящим крепким горьким французским кофе. Как приятно было осознавать, что у тебя есть бабушка. Самая настоящая. Пусть всего на несколько дней, но – своя. Несколько часов бабушка от меня не отходила. Вот так мы стали очень близкими подругами. Мы и спать улеглись вместе.
- Хочешь, я расскажу о себе? – спросила вдруг баба Дора.
- Хочу. Мне все интересно. И первый вопрос: как вы оказались в Париже?
- Слушай.

Родом я из Харьковской области. Конечно, жить в деревне – безрадостное занятие. А для меня – вдвойне. Я ведь всегда была веселой и заводной девчонкой. Уехала работать в Харьков. Да так работала, что заработала медаль. Сижу в зале в нарядном платье, новых туфельках и жду, когда позовут на сцену. Не позвали. Ирочка, ты не представляешь, ка мне было стыдно перед подругами. Я ведь как сорока всем тарахтела о медали. На следующий день вызывают меня в Обком комсомола. Не хотела идти, но разве можно возмущаться? Захожу в кабинет, встает из-за стола парень в пиджаке серого цвета – то ли холщовый, то ли льняной – и протягивает руку для приветствия. Я подумала: вот он – момент. Просто на сцене в суматохе меня пропустили в списке. И слышу:
- Здравствуйте, товарищ Дора. По поручению правительства города Харькова и самого товарища Никиты Сергеевича Хрущёва, за отличные показатели в работе позвольте вручить подарок.

- Я чуть не выбежала из кабинета, - продолжила бабушка. Это была швейная машинка. Настольная, с ручным управлением машинка. Мне тут же перехотелось быть в передовиках. Шить никогда не умела, да и не любила. Плакала моя медаль. Но с тех пор, где бы я ни была, только при упоминании  фамилии «Хрущёв», злилась, как девчонка.

Ты хотела о Приже? Перед Парижем была война. Та самая, в которой гибли миллионы людей. Я ведь отчаянная была. Мой Николай был командиром танковой бригады. Курск… Читала историю?
- Читала.
- Не верь. Не верь, детка, сухим словам и цифрам. Когда тебе двадцать и впереди вся жизнь, а ты сидишь в открытом поле рядом с раненым солдатом, из которого хлещет кровь и который умирает у тебя на глазах, а ты не можешь уже ничего сделать, а по полю прямо на тебя едут танки. А наши, советские, горят. И горит танк Николая. Рев стоит на всю вселенную такой, что не слышны залпы. И ты не можешь никуда спрятаться, потому что рядом мертвые, мертвые, мертвые. А на руках умирает товарищ. Медсестрой я была совсем недолго. Еще не привыкла к крови, еще не могла смириться с тем, что все, что находится рядом – в одно мгновение может исчезнуть. Даже я.

Очнулась я в темной комнате на земляном полу. Никак не могла сообразить, как я там оказалась. Ведь только что оказывала помощь раненому солдату. Все время тошнило, кружилась голова и нечеловеческая боль сковывала до парализации. Контузия…
- Это был плен?
- Это еще не плен, но уже допросы, издевательства, побои. Это уже потом я поняла, почему не вывернули руки и ноги, почему не искромсали лицо. Не буду скромничать – красивой меня считали. Высокая, статная, с тонкой талией и пышной грудью – хоть на сцену. И скажу по секрету, я быстро сообразила, что надо делать, чтобы фашисты меня не тронули. Я измазывалась в собственных фекалиях. И не криви нос! Думаешь, приятно было в говне жить? От злости меня били шомполами. Это металлические пруты. Этот свист во мне живет всегда. Хочешь, покажу?
Бабушка Дора вдруг сняла с себя красивую гипюровую комбинацию и повернулась спиной. Не было живого места – сплошные рубцы, словно послеоперационные швы.
- Я орала от боли, мне предлагали подчиниться, но лучше пусть забьют до смерти, решила я тогда, чем попасть в лапы фашистам. О Коле никаких вестей не было. Я была одна. А потом нас (я ведь не одна такая была) куда-то долго везли поездом. Как везли? Как скотину. Представь товарный вагон, набитый девушками и женщинами, и никаких условий для гигиены. Ни в туалет, ни помыться, ни переодеться. Грязные, вонючие, липкие мы выходили из вагона и строились в колонну. И тут я услышала польский язык. Ненависть комом в горле застряла на всю жизнь. Поляки! Как они могли! Бараки, грязь, доносы, предательства, каторжные работы… Девять дней ада.
- Только девять?

- Ты думаешь, этого мало? Это вся жизнь! Когда на девятый день наша колонна шла на каторжные работы обычным нестройным потоком, кто-то из молодых парней, стоявших у обочины дороги, подбежал ко мне и выдернул за руку. Я поддалась рывку и тут же оказалась в кольце группы ребят. Всё произошло так быстро, что никто не заметил. Даже собаки. Я не выдумываю – было все именно так. Ребята, взяв меня за руки, побежали во дворы.

*

Бабушка рассказала, что Александр, один из ребят, которые помогли бежать из плена, очень ее любил. Спустя некоторое время они поженились. Всю жизнь, до самой смерти он очень боялся ее потерять, как в тот день, когда она решила сбежать в Россию. По Парижу пошел слух, что в Москву отправляется поезд, и что все, кто случайно оказался на чужой территории, может без проблем вернуться домой. Родина их ждет. Дора хотела домой. Как ни уговаривал Александр остаться здесь, сердце рвалось в родные края.

Долго она добиралась домой, а Александр каждый день ходил на вокзал и ждал свою любимую. В один из дней решил, что в последний раз сходит на вокзал, и больше не будет ждать - его судьба оставила его навсегда. А Дора ехала домой и знала, что назад дороги нет. Как бы не любил ее друг, родные стены никто не заменит. И пусть Николая больше никогда не будет рядом, она всегда будет навещать его могилу, если найдет. А она обязательно найдет.

На вокзале в Москве перрон был наводнен солдатами с автоматами наперевес. Что это? Встреча дорогих гостей или облава? Оказалось, с поезда забирали беглецов и грузили в товарный состав,  для отправки в ссылку как предателей. Какой из Доры предатель? Она воевала, была ранена, в плену всего несколько дней находилась. Никого не предала. Мечтала вернуться на Родину, работать, детей рожать. Первым же поездом Дора отправилась в обратную дорогу – во Францию.

Счастливую жизнь прожили Дора и Александр. Счастливую, но бездетную. Только однажды у них была возможность – на свет появилась шестимесячная девочка. Не спасли. Больше детей не было. Доктора сказали, что это последствия войны. Может, поэтому старая женщина прониклась любовью к внучке? Может поэтому я, внучка, прониклась любовью к женщине, называющей себя моей родной бабушкой?

*

Со временем, когда страсти по разоблачению врагов народа улягутся, Дора Тимофеевна приедет в Москву. Приедет не одна, а с группой коммунистов, вдохновенно поддерживающих Победу нашей страны в Великой Отечественной войне. Встреча возле Большого театра у фонтана – место встречи ветеранов войны и участников боевых действий. На 35-летие Великой Победы бабушка Дора, как руководитель организации «Союз ветеранов войны города Парижа», привезла группу бывших узников концлагерей. Мужа Александра с ними уже не было…

Когда я подала руку для приветствия незнакомому мужчине, он  ее поцеловал и представился: «Мишель». Для девушки, женщины, воспитанной в почти спартанских условиях, это было слегка стыдно. Я ведь хотела пожать руку, а тут такие «реверансы». Следующему я уже сознательно подавала для поцелуев. Трогательно было смотреть на людей, вставших в небольшой круг. Они положили руки друг другу на плечи и медленно пошли по кругу. Они тихо пели и плакали.

На следующий юбилей Великой Победы я поехала в Париж. Встречали все, кто знал и любил Русскую Дору, как ее там называли. С улыбкой рассказывали, а бабушка переводила, что она сознательно не хотела разговаривать на их диалекте, используя в речи русские произношения. Родина навсегда была в ней так глубоко, что даже находясь десятилетиями вдали от родного дома, старалась не утратить способности думать и петь по-русски. Из подвала извлекли старую запыленную бутылку виски. Это дядя Александр, когда-то спасший свою любимую из плена, оставил бутылку на полочке со словами, что ее откроет только русский человек, приехавший к ним в дом из России.

Это была я. К сожалению, виски – не мой напиток. К огромному сожалению. И чтобы не обидеть французских друзей, я мужественно съела одну улитку.
Тосты за мир и победу не умолкали. Все были убеждены, что войны больше никогда не будет, что фашизм навсегда побежден.

*

Я рассматриваю старые фотографии. Вот бабушка Дора, вот дядя Александр. А вот Славка с яблоком в руках. Как он там, в Харькове? Взрослый мужчина. Мы ведь были почти ровесниками. Помнит ли меня?
Эх, Славка – Славка, где ты сейчас?  Нет уже бабушки, познакомившей и породнившей нас. У тебя хозяйничают оккупанты. Воюешь ли? А если взял оружие в руки, то против кого?

Ничего  больше не связывает…
Интересно, а Славка помнит печёные яблоки?

*

Фоши Дора Тимофеевна. Харьковская область. Село Лозовое.
Участник боевых действий в ВОВ, санинструктор. Курск.