3. Студенческие годы в Алтайском сельхозинституте

Автор текст Альберт Бахтин

В 1954-59 г. г. учился в Алтайском сельскохозяйственном институте на факультете механизации. Пошел в сельхоз по двум причинам: на вступительных экзаменах не требовался иностранный язык, и время поступления совпало с компанией по освоению целины, комсомол призывал молодёжь на село. Вступительные экзамены вытянул на математике и химии. На химии мне просто чудовищно повезло. На сколько – можно представить из того, что после химии наша группа абитуриентов уменьшилась с 23 до 3-х человек –  нужно было расчистить место в общежитии для абитуриентов второго потока.
Мне   попал вопрос по катализаторам, который я готовил на химическом кружке в школе. Мой ответ так понравился химику (исполнявшему обязанности председателя приемной комиссии), что он спас меня, когда я поспорил с преподавателем на экзамене по русскому языку и она хотела поставить мне неуд.
Факультет наш был очень молодой, мы были пятым выпуском. Лаборатории были слабо оснащены оборудованием. Практические занятия по технологии мы начали с подъёма токарных станков на второй этаж. А по некоторым предметам практические занятия проводились на близлежащих заводах.

Преподаватели
 Преподавательский штат был укомплектован в основном доцентами, аспирантами и инженерами-производственниками.
Запомнилась кафедра сопромата, про преподавателей которой говорили:
- Один еврей как еврей, два еврея как русские, один русский как еврей.
Первый, Рувим Петрович Ланкин , к.т.н. лет 50, читал лекции по сопромату. Начало нашего учебного года совпало с его неудачной попыткой защитить докторскую диссертацию. В это время его замещал инженер-производственник, плохо подготовленный к работе с большой аудиторией. Рувим Петрович приступил к работе с темы «Поперечный изгиб балок».
Прочитав лекцию, он спросил:
- Вопросы есть?
С задней скамьи поднимается студент:
- Рувим Петрович, а почему деревянные балки лопаются не поперек, а повдоль?
Рувим Петрович минуту жует губы и выдает ответ:
- Выйди вон! Ещё вопросы есть?
В ответ – мертвая тишина.
Доучивали сопромат на практических занятиях, который вел другой еврей  Викентий Абрамович (он же преподаватель ТММ). Не знаю, имел ли он ученую степень, но человек он был приветливый, внимательный, не жалел своего времени на разжевывание вопросов, непонятых нами на лекциях.
Третий еврей – Леонид Исаакович вел теоретическую механику.
Познакомился я с ним на вступительном экзамене по математике. Выслушав мои ответы по билету, он продиктовал мне простое уравнение. Я добросовестно принялся раскрывать скобки и перемножать члены. Через несколько минут до меня дошло, что в результате я получу кубическое уравнение, которое мне придется решать ещё полчаса. Ещё раз посмотрев на исходное, я стер с доски первую попытку решения и написал ответ.  Леонид Исаакович удовлетворенно хмыкнул и поставил мне пятерку. После этого у нас установились хорошие отношения и не только на время учебы. Когда я работал на Опытном заводе СибИМЭ, несколько раз встречался с ним в стенах СибИМЭ, куда он приезжал по поводу защиты своей диссертации.
Лекции он читал такой скороговоркой и не очень четкой дикцией, что его не только конспектировать, но порой и разобрать было сложно, пока мы не адаптировались к его говору. Вывод формул он писал не по памяти, а проводя математические преобразования как сейчас говорят «on line». В этом мы убедились, когда он, доказывая теорему Мещерского и исписав плотно обе стороны доски, получил результат, который его страшно удивил. Озадаченно почесав подбородок вымазанной мелом рукой, он вернул доску в исходное состояние и начал её внимательно изучать. Минут через пять он ткнул пальцем в написанное и с извинениями пояснил, что он в этом месте по ошибке поставил «+» вместо «минуса». Ещё через пять минут он получил требуемый ответ.

Математику преподавал единственный на кафедре русский Гаврила Михайлович Никулин. Как к преподавателю претензий мы к нему не имели, но и большой любви к нему у студентов  не наблюдалось по причине его ехидности. В народе ходил слух, что он раньше преподавал в педагогическом, но ушел оттуда после того, как студенты спустили его с лестницы.
Нас он поразил своим вступлением – выйдя к доске, он после формального «Здравствуйте!» сразу произнес свою коронную фразу:
- Возьмем ф-у-у-у-у-нкцию.
- Где возьмем, Гаврила Михайлович? – спрашивает какой-то любопытный студент.
- Возьмем, и всё! – с математической точностью отрезает Гаврила Михайлович. Этот ритуал установился на весь курс математики.
На практических занятиях он снова поражает нас:
- К следующему занятию решить примеры №№ 50 – 150.
- Может быть 55? – растерянно переспрашивает кто-то из нас.
- 150! – отрезает  Гаврила Михайлович.
Да-а, это не в школе!
Конечно мне, по случаю попавшему в конструкторы, эта школа пошла во благо и я потом не раз с благодарностью вспоминал эту «ф-у-у-у-у-нкцию». Но зачем это колхозному механику?

Были преподаватели, которые попали на студенческий юмор, как на крючок.
Одним из них оказался преподаватель сельхозмашин – скромный, вежливый старичок, одним из главных достоинств, кроме знания и желания передать их нам, была замечательная, блестящая лысина на затылке. Когда нужно было что-то написать на старой, отполированной доске, он заботливо спрашивал:
- Не отсвечивает?
- Отсвечивает! – хором отвечали мы.
Преподаватель переходил на другой край доски и сцена повторялась, так несколько раз.
Другим объектом для развлечений студенты избрали молодую преподавательницу английского языка, которая приехала в Барнаул с мужем по распределению, который преподавал у нас же физкультуру. Кажется, они учились одной специальности, поэтому наши познания в английском за первый год прибыли слишком мало.
Видимо, эта дама полагала причиной тому нашу деревенскую тупость, по крайней мере это было написано на её густо напомаженном лице. Взрывпакетов и кнопок мы ей не подкладывали. Мы просто изображали непонимание сказанного ей, умышленно коверкали слова, доводя её до истерик, пока ей не нашли работу по специальности, а нам – тоже молодую, но знающую и доброжелательную преподавательницу.

Самыми колоритными фигурами были преподаватели термодинамики и диалектического материализма.
Первый был сухощав, подвижен, с кавалерийскими усами и имел от студентов соответствующий псевдоним – «Термоус». Лекции читал четко, понятно, и по военному лаконично. Экзамены принимал так же. Ответ студента слушал не перебивая и не переспрашивая и не давая наводящих вопросов. Если в ответе не было существенных изъянов, ставил «отл» и отпускал. Но не дай бог чего-то  недоговорить, показать неуверенность в знании! Тут начиналось такое аутодафе! С вежливостью инквизитора Термоус спрашивает:
- Вот Вы тут сказали то-то. Объясните, почему.
Студент пытается что-то придумать, но снова натыкается на уточняющий вопрос. Процесс длится, пока у студента не взмокает спина или он не сдается добровольно. Редко кто выходил благополучно из этой ситуации. Мне, к счастью, повезло знакомым вопросом и ни разу не сбиться. Жаль только, что курс термодинамики был очень сжатый (всего один семестр), а ведь он имеет не только техническое, но и философское значение, важное для понятия процессов в природе и обществе, особенно второй закон, цикл Карно.
Второй, ещё более колоритной фигурой был преподаватель диалектического материализма, в прошлом майор КГБ, по слухам уволенный за расхождение во взглядах с начальством. Мужик он был лет 50-ти, высокий, плотный, представительный, голова крупная, с широким, выпуклым лбом и красивым породистым лицом. На лекциях предмет он излагал в рамках учебника, а когда выдел, что аудитория начинает дремать, выдавал очередной политический анекдот или какую-нибудь подробность  из личной жизни итальянского премьера. На зачете разрешил пользоваться учебниками. Похоже, его отношение к своему предмету было не лучше нашего.
Однажды кому-то пришла в голову идея пригласить майора на вечер танцев прочитать положенную в таких случаях лекцию по международному положению. Собрались часов в 8 вечера. Лектор исполнил свой долг и начал отвечать на посыпавшие вопросы. Время было 20-го съезда партии, началась ломка стереотипов, появилась прежде недоступная информация, которой у майора было в избытке. Уже полдвенадцатого он остановил нас:
- Ребята, через полчаса зал закроют. Потанцуйте хоть немного.

Учился я средне
Проблемы со здоровьем – практически постоянное чувство усталости и надсаженные глаза давали знать о себе, особенно на первом курсе.Сказался и стресс от бытовой неустроенности. Первые три месяца жил с школьным товарищем Мишей Чикиным у его тетки на окраине Барнаула. Каждое утро начиналось со скудного завтрака из тарелки постного супа и пробежки около двух км до трамвайной остановки. По дороге приходилось преодолевать двухметровый забор стадиона. Технология была отработана быстро. Я подбегал к забору и упирался в него руками. Миша с ходу заскакивал мне на плечи, садился на забор и перебрасывал меня, как матрешку, на другую сторону.
В институтском ларьке обед из резинового калачика со стаканом газировки. Иногда после стипендии обед в близлежащей столовой, где за тарелкой щей из сушеной капусты и манной каши на воде, чуть сдобренной капелькой гидрожира, стояли в очередь за каждым стулом по три-четыре голодных посетителя. Домой возвращались поздно. Там был ужин – копия завтрака. Такой режим и рацион меня так вымотали, что я уже хотел бросать учебу.
Спас меня дядя моего отчима Гаврила Кузьмич Бахтин. Мать отыскала его квартиру, которая оказалась в двух кварталах от института, и договорилась принять меня к ним на квартиру с питанием.
Баба Аня была приветливой, заботливой, но очень болезненной женщиной.
С ними жила их тридцатилетняя дочь  Лида с годовалым сыном Мишей, человеком страшно энергичным и любопытным. Он постоянно контролировал порядок в моём хозяйстве, приучая убирать подальше ручки, конспекты и учебники.
С Мишей мы встретились в Новосибирске, когда он поступил на учебу в НГУ, а потом был одним из первых научных сотрудников НПО «Вектор». В конце 80-х он занялся бизнесом, связанным с компьютерами и уехал покорять Москву
Сейчас он генеральный директор Чебоксарского электроаппаратного завода.
 А в 1954 г. мы с тётей Лидой на пару ходили по магазинам закупать лапшу и сахар. В магазинах стояли огромные очереди, т.к. было железное правило – больше 0,5 кг в одни руки не давать. Поэтому мы занимали очередь 3-4 раза, стояли там весь вечер и возвращались с тяжеленными сумками.
Кроме дефицитных лапши и сахара в магазине можно было взять фасоль со смальцем под томатным соусом в пол-литровых банках и пеклеванный хлеб, от которого после обеда мучила изжога.
Такую ситуацию с продовольствием «организовал» первый секретарь Алтайского крайкома партии Беляев, который выдвинул лозунг – Алтай на самообеспечении, всё производит и ничего не получает извне. Получив орден Ленина за ценную инициативу перекочевал на место первого секретаря Казахстана, но провалил уборку урожая 1961 г. и был разжалован в мелкие чиновники.

Практика
Мы, студенты всех специальностей принимали самое активное участие в реализации государственной продовольственной программы работой в уборочных компаниях. Ну, а нам, студентам сельхозинститута сельхозработы были предписаны в первую очередь в качестве производственной практики.
На уборочную нас посылали и школьниками. Первый раз это было в первом классе – собирали колоски. В четырнадцать лет лопатили зерно, собирали картофель за копателем. В шестнадцать послали рубить табак.  Работали в близлежащем колхозе в пяти километрах от дома и характер работы был щадящий.
В институте первый выезд был похож на военную мобилизацию. На третий день занятий первого курса нам объявили –  завтра выезжаем на уборку. Большая часть ребят были из села и имели универсальный костюм, состоящий из спортивной куртки, ватника и кирзовых сапог с портянками, годный для учебы (по меркам того времени) и для работы в поле. Часть ребят были местными городскими, у них смена экипировки труда не составила. Хуже было иногородним. Пришлось ехать в пиджачках, как правило, единственных.
Этот выезд был одним из самых тяжелых. Загнали нас в Краюшкинский район, деревню Старая Тараба, полуразваленный колхоз. Привезли вечером, растолкали по квартирам колхозников, а утром выгнали на работу даже не спросив, сумели ли мы позавтракать. Так мы два дня с темна до темна трудились натощак. Мы с земляком Мишей Чикиным работали на копнителе. На второй день, точнее во втором часу ночи я ему говорю:
- Ещё круг и я свалюсь с копнителя. Уже колени дрожат и подгибаются.
К счастью, через круг комбайнер почувствовал, что начала падать роса, и остановил комбайн.
На третий день мы, конечно, работать не пошли и потребовали встречи с председателем. Это оказался грубый, тупой мужик, привыкший к беспрекословному подчинению своих затюканных колхозников. Наши ребята ему сразу дали понять, что мы не его быдло. Пришлось ему сменить тон.
На первый случай нашлось молоко и по куску отвратительного хлеба (наверное, остался из запасов блокадного Ленинграда). В один из ближайших дней колхозницы собрали этот хлеб, слепили из него куклу и принесли председателю в кабинет.
В тот же день завалили мерина-пенсионера, сложили в ямку со льдом, нашли повариху, оборудовали кухню, и ужин у нас был почти сносный. Так мы этим мерином и питались три месяца, пока мясо не стало как на броненосце «Потёмкин». После инцидента с куклой председатель нашел то ли муку получше, то ли пекаря поумелее, но хлеб стал съедобным.
Работали по большей части на току, ворошили, перекидывали, грузили и возили на элеватор зерно. Погрузочно-разгрузочных механизмов было два: деревянная лопата и железная плица. Втроем за 25-30 минут нагружаем 2,5-тонный ГАЗик и потные в кузове едем за 40 км на элеватор. Там очередь часа на 3-4, в конце которой приемный элеватор. Норма времени на разгрузку 15 минут, после этого, опять потные, едем домой грузиться на второй рейс.
В 1954 г. после нескольких засушливых лет хлеб уродился на диво, в колхозе зерном были засыпаны все амбары, тока, более или менее пригодные площадки. Дело дошло до того, что выкашивали площадку среди поля и на неё ссыпали зерно.
Зерно-соломистая масса была такая мощная, что с ней не справлялся приемный транспортер и нас садили на хедер с рейкой проталкивать на ходу массу в приемную камеру.
Когда меня для этой цели посадили на самоходный комбайн, где моё рабочее место было отделено от бешено вращающегося внизу битера одной тоненькой досточкой, которая гнулась под моим весом, я категорически отказался от задания. Проломись эта досточка, и у меня шансы выжить равнялись нулю. Бригадир, высказав в соответствующей форме всё нехорошее,  что он думал обо мне, загнал туда своего колхозного парня.
На помощь сибирякам прибыли со своими комбайнами украинские комбайнеры.
Уборка осложнялась частыми дождями. Как-то вечером, после очередного дождя на стан прибыл председатель и, увидев там отдыхающих комбайнеров, потребовал немедленно возобновить уборку. Все угрюмо молчали, только один чернявый, как цыган, горячий хохол пытался убедить председателя в нелепости его распоряжения. Разговор был очень горячим, и в конце концов хохол не выдержал упертости начальства, плюнул и пошел заводить свой новенький самоходный С-4, лучший комбайн украинского отряда (местных были только несколько побитых прицепных С-6). Через полчаса он вернулся на стан угрюмый, подавленный и сказал:
- Всё, вал барабана погнул, можно домой возвращаться.

 Народ в деревне
был как из XV века – верили в разную нечисть, колдунов и гадалок. Хозяйка, у которой мы жили, рассказывала о своей соседке, которая якобы была ведьмой и превращалась в свинью и насылала порчу на её корову, о какой то кошке, которая забежала к ней в дом, а когда хозяйка попыталась её погладить, приговаривая «Киса, киса», та ей ответила: «Киса, киса, … твою мать» и прочие аналогичные истории.
Особенную реакцию вызвали в деревне метеориты, которых в ту осень было очень много. Приходилось дежурить на току до поздней ночи и каждую ясную ночь любоваться этим зрелищем. За осень пришлось наблюдать три или четыре болида. Такого я больше не видел за всю оставшуюся жизнь.
Для укрепления здоровья занимался в баскетбольной секции, хотя физических данных для этой игры у меня совершенно не было, и на спортивные успехи я не рассчитывал. Зато за четыре года у меня полностью восстановилось зрение, существенно повысилась работоспособность. Участвовал в институтских соревнованиях по баскетболу, волейболу и шахматам. В летнее время, в перерывах между экзаменами, любил взять на прокат шлюпку и сходить на веслах за Обь в Затон, километра за 2 выше по течению. Зимой ходил на каток в городском парке и на лыжах в лес. Серьезным спортом не занимался никогда.

Культурная жизнь
состояла из регулярных танцев в одной из аудиторий института, коллективных походов в драмтеатр, где нас привлекали не столько провинциальные актеры, сколько вестибюль, где в антрактах тоже были танцы, и на  паркетном полу можно было здорово кружиться в вальсе. По собственной инициативе я несколько раз ходил в филармонию, где давали замечательные концерты-лекции о музыкальных классиках. Это было очень похоже на лекции Кабалевского, звучавшие по радио в 70-80-х годах.
Потрясение вызвал у меня концерт-лекция великого чтеца Яхонтова о творчестве Есенина. Собрали нас, студентов в актовом зале дома техники чуть не принудительно. Кто такой Есенин, мы тогда даже не слышали, собирались недружно, последняя группа ввалилась в зал, когда Яхонтов уже начал читать «Анну Снегину». В зале послышалась возня, препирательства за место, чтец сбился и замолчал. Минут за пять в зале установилась гнетущая тишина, продолжавшаяся ещё около пяти минут. После этого Яхонтов начал с начала, и два часа мы сидели, не шелохнувшись, потрясенные чтецом и Есениным.

Дипломную работу на тему «Ремонт навесных гидравлических систем» защитил на отлично.После окончания института повышал квалификацию на курсах «Система ЕСКД», «Разработка и технология изготовления сосудов под давлением» «Правила устройства и безопасной эксплуатации электроустановок» и т.п. Но основным способом повышения квалификации было самообразование, которое обеспечивалось занятиями в заводских библиотеках, в ГПНТБ и созданием личной технической библиотечки, которая начала формироваться еще во время учебы в институте.