Сказитель-исказитель и его преданное им предание

                Былина


   
                О сладкие былые времена!
                Вы стали легендарно старыми.
                От вас остались только имена,
                Овеянные сказками и чарами...

Моя бабушка вырастила пятерых детей и трех внуков. Когда она укладывала их спать, то рассказывала им всегда одни и те же сказки. Их она помнила с тех времен, когда сама еще в далеком детстве росла в деревне. Их ей рассказывали ее родители и старшие сестры. И сказки эти были всегда одними и теми же - про колобка или Ивана-царевича на сером волке. Причем бабушка от этих сказок засыпала быстрее, чем внуки, которых она укачивала. И это меня всегда смешило. Я был очень любопытным ребенком, целыми днями проводил с бабушкой и часто расспрашивал ее про давнишнюю старину. Однажды меня заинтересовали исторические подробности того места, где бабушка родилась и выросла. А название ее деревни было необычное - БерЕзино. Я сначала подумал, что бабушка родилась в селе, что стоит на реке БерезинА, и которое прославилось тем, что там армия Кутузова в очередной раз разбила Наполеона при его отступлении из России. Но бабушка меня поправила:

 - Нет, внучек, не в БерезинЕ, а в БерЕзино. И не в Белоруссии, а в Нижегородской губернии, близ знаменитого Свято-Дивеевского монастыря.

 Бабушке понравилось, что я интересуюсь такими подробностями из ее прошлого. Вот поэтому как-то, будучи в хорошем настроении, она и рассказала мне легенду, которую ни до, ни после меня почему-то не рассказывала уже никому. И сколько я потом, спустя уже много десятилетий, своим родственникам ни пересказывал бабушкину легенду, все они, как один, в ответ только пожимали плечами и дружно отвечали:

 - Впервые слышим. Сказка какая-то. Небылица... Ни разу она нам такое не рассказывала. Не может такого быть!

 Однако же было. И бабушка хорошо это помнила. Дело в том, что ее девичья фамилия была Пономарева. И не случайно. Кто-то из предков в ее семье когда-то служил пономарем в их деревенской церкви. Бабушка говорила, что это был то ли ее дядя, то ли дед в его достославной молодости - всех подробностей она не помнила уже и сама. Но так или иначе бабушка оказалась вхожа в семью тамошнего священника и потому хорошо знала историю местного погоста, который, как и полагалось по христианской традиции, располагался при церкви. Церковь стояла на берегу речушки, которая называлась Монашеской. И был этот погост старинным - наверное, двухсотлетним, никак не меньше. Потому что о людях, похороненных здесь сто лет назад, еще остались в памяти народной кой-какие, хоть и очень смутные, воспоминания. Но тут же по соседству с теми умершими, кого еще помнили, находились надмогильные плиты которые были намного древнее столетних. То, что было выбито на этих почти уже целиком ушедших в землю плоских камнях, прочесть было совершенно невозможно - всё съели мох и влага, перетерли в пыль колючие ветра, унесли с собой в небытие дожди, град и снега. Однако среди всех этих так безжалостно ставших безымянными надгробий, столь привычных для России, вдруг весьма и весьма выделялся огромный крест высотой в два с лишним человеческих роста. Он стоял посреди погоста нерушимым и вечным великаном - почерневший и покрывшийся, словно дуб, глубокими каменными же морщинами! Будто крест был живой и неуклонно старел и все более морщинился, как и всякое одушевленное существо. И что было самое необычное - стоял он не прямо, а низко склонялся над землей, словно покосившееся дерево в сильную бурю. Казалось, что еще вот-вот и он упадет окончательно. Однако проходили века, а крест так и не падал. То, что на нем было когда-то написано, прочесть тоже было уже невозможно. Лишь пальцами едва прощупывалось единственное слово. Оно было церковнославянское. И слово это было для креста не вполне уместным - "предание". Что оно означало и как относилось к человеку, под ним похороненному, было совершенно не понятно. И никому уже не известно. Да и никого вокруг это уже не интересовало. Люди жили своими мелкими заботами, и дела загробные их мало волновали. Однако все ж таки гулял по округе слух, что под крестом лежит некий беззвестный монах-летописец, который собирал всяческие сказания и воспоминания о выдающихся происшествиях, в здешних местах случившихся, и записывал их не на бумаге, а на дорогом пергаменте, который выделывал из шкур животных сам же, своими руками. Но эти его исторические рассказы мало кому из неблагодарных потомков оказались нужны.

 Жил этот монах далеко в лесу, в малюсенькой избушке-келье, и иконы на ее стенах, кто их случайно смог увидеть, были мало похожи на иконы, что висели в церкви. Почерневшие, едва различимые лики, изображенные на огромных досках в келье, были ликами как бы не совсем Спасителя и не привычных святых, а невесть каких людей не вполне привычной для Руси внешности... Поэтому тогдашним берЕзинцам от страха и казалось, что этот самый летописец знался, ни много ни мало, аж с нечистой силой - так подробно он про всё и про всех вокруг знал! И якобы мог даже предсказывать будущее. В общем был в народном представлении почти волшебником. А церковь, как известно, волшебство не приветствует, поскольку оно противоречит христианству. В церковь этот монах ходил крайне редко, исповедоваться не любил, духовника не имел, отпущения грехов, а также батюшкиного совета и благословения никогда не испрашивал, ничего тогдашним священникам про свои собирательства и письмена не рассказывал, и поэтому, когда он умер, то настоятель церкви его пергаменты - от греха подальше -  в свой церковный архив перенести строго-настрого запретил! Испугался пришествия за ними нечистой силы, которая дескать вскорости попытается ворваться в церковь, схватить настоятеля за горло и потребовать от него, чтобы он отдал эти пергаменты ей. А она унесет их уже в ад! Такие вот были в старину представления о мире даже у просвещенных и весьма начитанных священников. Чего уж тогда было говорить о простых безграмотных крестьянах... Наследников у летописца не было. Или же про них никто не знал и о смерти монаха им потому не сообщил. И тогда все многочисленные монашеские свитки, чтобы они не сгинули от времени и не были разворованы, добрые и заботливые люди на всякий случай аккуратно сложили в большой сундук, тщательно его запечатали от сырости - то есть замазали все щели в нем воском - да и похоронили этот "клад" вместе с его создателем в одной могиле. Мол, пусть мать-сыра земля сама разберется по справедливости - сохранит то, что ей будет нужным. А что окажется для земли непотребным, то это и сгниет там, в могиле, вместе со странным и таким нелюдимым монахом-отшельником...

 Так прошли многие десятилетия. Сменилось не одно поколение жителей Березино. Неоднократно поменялись и священники в ее церкви. Однако нынешний священник, седой, сгорбленный старик, как-то под большим секретом поведал историю этого отшельника и его могилы бабушкиному деду, а тот потом уже как сказку передал это откровение моей бабушке. Так вот этот самый священник и раскрыл тайну, что слово "предание", выбитое на кресте, означает вовсе не "рассказ" и не "историю", а - "предательство"!

   А дело было так...

   В древности у славян было очень много богов. Главным среди них был Перун. Его огромное каменное изваяние стояло в Киеве на высоком берегу Днепра, и перед ним день и ночь жгли вечный костер. На этом костре регулярно сжигали жертву богу - как правило, быка или барана. Но случалось, что приносили в жертву и людей. Чаще всего это были захваченные в битвах пленники. Но порой сгорали в "священном" огне и местные жители - сами же киевляне. Это были те, кого на вече общенародный суд признал предателем, колдуном или ведьмой. Так продолжалось века и века. Но потом появился в этих местах князь Владимир Красное Солнышко. Он в один прекрасный день заставил всех киевлян войти в Днепр и креститься в нем. И приказал верить отныне только в единственного бога - в Иисуса Христа. Так древние славяне все сразу и уже навсегда стали христианами. А всех прежних богов князь Владимир назвал неправильными, лживыми, самозванными и приказал сбросить их огромные статуи с крутизны, на краю которой они стояли, прямиком в Днепр! Так покорные его воле киевляне и поступили. И среди поверженных богов был самый вредный и хитрый - по имени Оборотень. Он не имел собственного лица и умел превращаться в кого угодно - и в старика, и в ребенка, и в дерево, и в камень. Не понравилось Оборотню то, как с ним поступили киевляне. Разозлился! Несказанно разбушевался! Превратился в ветер и унесся в далекую землю, на берег, где сливались в одно целое две другие великие русские реки - Волга и Ока. Там были непроходимые дикие леса и жили люди, которые именовались эрзя и мокша. Они ходили еще в звериных шкурах, жили тоже по-звериному, ничего еще не знали о христианстве и продолжали оставаться многобожниками. Как когда-то раньше над Киевом, встал огромный каменный Оборотень теперь над матушкой Волгой и сестрой ее Окой! Оглядел распростертую перед ним всю даль далекую, ширь широкую и красотень красотущую! Восхитился простором просторным! Да на радостях и приказал местным жителям построить подле себя большую крепость! И в честь него, Оборотня, назвать ее Обрань. А тех непокорных людишек, кто ему не подчинялся, Оборотень превращал в волков или свиней или вообще безжалостно убивал! Некуда было деваться эрзянам и мокшанам. Покорились они Оборотню и, как он повелел, так всё в точности и исполнили.

 Так прошло еще много веков. Со временем сюда, к Обрани, к местным эрзянам и мокшанам, пришли с Днепра славяне и тоже поселились здесь. Народ эрзя во множественном числе всегда называл себя особым словом - раське. Все эти три народа перемешались между собой, и их дети и внуки стали именоваться уже не славянами, не эрзянами и не мокшанами, а от мордовского слова "раське" - русскими. А главным богом у жителей крепости Обрань продолжал оставаться хитрый и подлый Оборотень.


продолжение следует...