На пыльном чердаке деревенского дома - 27

        Павел Вегов
                …Поволжским моим
                землякам-одноклассникам
                посвящается…

                НА ПЫЛЬНОМ ЧЕРДАКЕ ДЕРЕВЕНСКОГО ДОМА
                (часть 27)

         Серые страницы рукописи, найденные девчонками-подружками на пыльном чердаке деревенского дома поволжской деревни, сохранили нам стихи неизвестного поэта, датированные годами с 1904-го по 1915-й. Строки стихов ожили сейчас, ожили такими, какими они и были написаны когда-то в родном правобережье Средней Волги, малой родины моей, и удалось мне показать их на страницах сайта в Стихи.ру.
         Но после стихов в рукописи следуют ещё и несколько сказок, написанных тем же автором, в те же годы, и сохранившиеся в той же загадочной рукописи, основе нашего повествования. Вот и счёл возможным оставить их тексты здесь, на очередных страницах...
         Вот сказка четвёртая…

                1913год
                Omnia vivuit amor
                Всё живое – любовь (ПВ)

         Жил давно-давно один бедняк-рыбак. С незапамятных времён предки его поселились в Тавриде, на самом берегу моря, недалеко от когда-то богатой и славной колонии Ольвии. Ловили рыбу и выкармливали скот. Этим и жили.
         Он рос мальчиком молчаливым и скрытным. Со сверстниками не играл, не бегал по берегу моря за раковинами и камнями, что выкидывал на берег прибой. Но зато готов был просиживать все дни и вечера среди стариков и слушать их невероятные, необыкновенные рассказы об их общей матери Элладе, рассказы, полные чудес и красоты, которые заставляли трепетать его сердце.
         И с этих пор мечта неотразимо влекла его в Афины, где небо так чисто и глубоко и где глаза молоденьких девушек, казалось, говорили ему, что он ещё чище и глубже…
         В круговороте времени лето не раз сменялось осенью. За ней следовала зима, вызывая грёзы о весне, которая шествовала, как царица, щедрыми руками одевая берега дивными зелёными уборами, осыпая, как снегом, деревья белыми цветами. Заливая море горячим светом распалённого полудня, заставляя его по ночам тускнеть под высоким балдахином звёзд и жадно впитывать в себя благовонное испарение дышащей негой наслаждения берегов…
         Море, воя, ревя и пенясь, огромными волнами обрушивалось на скалы. Оно дробило их, и, в коварстве, как рассвирепевший тигр, отбегало назад, вытягивалось и расстилалось. Расстилалось для того, чтобы снова, и с новой силой, совершить свой ужасный прыжок на непоколебимого врага, который, казалось, своим гордым молчанием вызывал волны моря на новую ярость…
         А позже море, смиряясь, с тихим шумом плескалось у скал, лаская их тысячами всё новых и новых прикосновений, то знойных и страстных, как солнце Кубии, то тихих и нежных, как Арфа Эола. А тихим вечером Альфитрида, царица моря, окружённая возницами-тритонами, шествовала в своей жемчужной раковине по зеркальной глади моря…
         Мальчик рос. Над верхней губой уже появился первый пушок, вестник мужества. Вместо робкой мечты в его глазах засветился огонь желания к действиям и совершениям. Он всей душой полюбил море, он как бы сливался с ним своей душой. Душой такой же, как и само море, гордой и могучей. Такой же, как море, нежной и тихой.
         Каждый день с восходом солнца он вместе с другими рыбаками отправлялся в море, и каждый день, с заходом солнца возвращался на берег. Кроме дней, когда все живое спешило попрятаться от разгневанного Бога моря.
         Так и протекал день за днём. Мальчик вырос и возмужал, но мечты о сладостной Элладе по-прежнему жгли его душу безумием желания увидеть её.
         И однажды случилось так, что барка, нагружённая хлебным зерном, отправлялась в Афины. Какая-то тайная сила направила шаги юноши к пристани. Он остановился неподалёку от главного корабля и с явной завистью, сжигаемый желанием, стал смотреть на тех счастливцев, которые через несколько дней отдадут канаты и поплывут туда, к Элладе, одно имя которой приводило его душу в трепет.
         - Что ты тут торчишь целые часы, бездельник? – грубо и насмешливо обратился к нему капитан. – Вот у нас на одном корабле заболел младший помощник рулевого, и некому заменить его. Вы ведь все тут народ бывалый. Умеешь ли ты управлять рулём?
         Глаза юноши сверкнули.
         - Не хочешь ли ты заменить его на один раз? В новое полнолуние мы снова прибудем сюда за зерном, возьмём того, что заболел, с собой, а тебя оставим здесь. Согласен?
         Юноша уверенно кивнул головой
         - Ну, вот и хорошо. А что заслужишь, то за труды и получишь. Не обижу.
         И наступили чудные незабываемые дни. В первые дни, когда корабли оказались в открытом море, погода оставалась штормовой и доставила маленькому каравану много бед. Но вскоре море стало успокаиваться, и в свободное время юноша сидел на носу корабля и не отрываясь смотрел, как впереди, через головы, один за другим кувыркались в воде дельфины. Вот послышались крики чаек – предвестников берега.
         В тиши дремлющего пролива промелькнула красавица Византия, возле которой простояли целый день. Потом ночи в Геллеспонте. Выход в Архипелаг, этот «образ неба», где, как звёзды, раскинулись Киклады и Спорады, острова мира, окутанные прозрачной лазурью. С глубокими далями, с мягкими изломами берегов, с чарующей нежностью и приятной неожиданностью открывающие взгляду всё новые и новые картины.
         Замерло сердце, смутилась душа и уносилась вдаль в безмолвном восторге, сливаясь с далью открывающейся перспективы. В ней слагался гимн этому солнцу, что потоками расплавленного золота лилось на море и бирюзово-зелёные острова, превращая их в громадные изумруды, плавающие в лазури воды; этой луне, что тихо поднималась над морем, одевая всё своей серебряной прозрачной ризой, вытканной будто из тончайшей паутины.
         Иногда он переводил утомлённый взгляд назад, и тогда глаза его не могли оторваться от той широкой серебряной полосы, что оставляли за собой корабли: она горела, переливаясь мириадами драгоценных камней. Он поднимал голову вверх: млечный путь, этот исполинский мост, выстроенный для того, чтобы два сердца, стремившиеся друг к другу, могли соединиться, сиял над ним в красоте ароматной ночи…
         Вот показалось и копьё Афины Промахос, а скоро стал виден и весь город. Шумная набережная Пирея. Тихие морские вечера. Дивные ночи.
Мечта стала действительностью. Действительность стала мечтою. Плыла ночь.
На гордого юношу обратила внимание молоденькая девушка. У неё были большие и глубокие глаза и светлые волосы. Почему она вечером, проходя по улице, остановила на нём свой взор? Должно быть, он показался ей красивым: его взор горел, должно быть. Горел так, что не зажечь её не мог.
         - Кто ты, и как тебя зовут, и откуда ты? – спросила она его.
         Он ответил:
         - А мне как тебя назвать?
         - Подруги называют меня Аспадией.
         Она улыбнулась ему улыбкой, от которой затепетало его сердце.
         Тихие афинские ночи. Месяц пролетел, как сон. Последнюю ночь просидели они на скале возле моря. Она лежала на его груди и улыбалась улыбкой, заставлявшей сильнее биться его сердце. Внизу, под скалой, чуть слышно плескалось засыпающее море. Цветы нежного венка, украшающего её голову, постепенно увядали…
         А утром юноша в безумной тоске вошёл на корабль, который понёс его назад. Он сидел на корме корабля. Взгляд его не мог оторваться от этих блаженных берегов, которые он покидал навеки. Сердце его переставало биться. Лишь его губы шептали:
         - О, Боги!
         Архипелаг, Геллеспонт, Венеция, море – всё повторялось в обратном порядке. Часы, дни, годы горя.
         Бушевало море, улыбалось море… Он ничего не видел, не слышал, не понимал. Губы его сжимались, чтобы произнести какое-то слово, но оно замирало на его губах.
         Один только раз, когда он сидел над морем, и оно было так прекрасно, что, как тихий стон, замерло на его губах: Аспадия. Может быть, оно напоминало ему об её глазах, или об её голосе? Кто знает. Только он испугался и с каким-то суеверным ужасом посмотрел вокруг себя. Всё было тихо, и он ушёл подальше от борта: море было так прекрасно, и так манило в свои объятия…
         Пришло, наконец, известие: его Аспадия вышла замуж за одного богатого купца.
         Море так же было спокойно и так же улыбалось, когда он хоронил свою мечту.
         Минуло три года. И вот по воле причудливой судьбы он увидел свою Аспадию снова. Она приехала на торговом корабле со своим мужем, который имел там свои дела.
         Когда он увидел её, коленки его задрожали и из груди его вырвался только стон. Только она одна могла услышать, что этот стон был её именем. Она стояла перед ним в красоте ночи, прекрасная и тихая, как сама ночь, и вспоминала те афинские вечера, когда она раз задремала на его груди.
         Зачем она приехала сюда? Посмотреть, что с ним стало? Пережить снова то, что было? Кто знает? Но она стояла и улыбалась. Она говорила: У меня двое детей. Если бы ты знал, Агапин, какие у меня прекрасные дети!
         Он застонал. Нож вонзился ему в грудь и достал до сердца.
         - Теперь - продолжала она – прощай! Мне надо идти. Я боюсь, как бы меня не хватился муж. Завтра мы уезжаем. Ты будешь, конечно, вспоминать обо мне?
         - Подожди ещё хоть несколько мгновений, - молил он. – Дай мне хоть наглядеться на тебя…
         - Не могу, милый, звёзды уже зажглися. Надо мужу приготовить ужин.
         Он прильнул на мгновение к её плечу, коснулся своими устами её прекрасной шеи и сказал:
         - Иди.
         И она ушла. Он остался один в тишине ночи. Губы его шептали:
         - О, Боги!
                27/III - 1913 г.

                П.Вегов, Москва
                февраль 2020 года