Из Дневника священника 1854 - 1855 гг. -часть-1

ИЗ СЕРИИ: От корреспондентов Крымской войны 1853 - 1856 гг.

От автора публикации:
Из множества рассказов очевидцев мы выделили именно этот "Дневник священника...", так как на наш взгляд описание производится без пафоса и обстоятельно. Причём выделяются детали, которые у других они отсутствуют. Накладывается внутренняя мобилизация человека, привыкшего видеть и чувствовать боль других, не оценивать болезненно события, а как бы жить в них. Заметно и отношение людей к нему. Одним словом - это реальное освещение событий... 


ИЗ ЗАМЕТОК СВЯЩЕННИКА ЖИВШЕГО В ОСАЖДЁННОМ СЕВАСТОПОЛЕ.


13-го октября. (1854 г.).
Утреню и литурню отслужили благополучно. В 12 часов слышал приятную весть, что нашими войсками отбиты три редута неприятельских, взяты 3 орудия.
Во 2-м часу разорвало бомбу, над северным углом церкви с входа и вырвало кусок железа.
Во время вечерни, едва сказал: «Благословен Бог», — лопнула бомба на южной стороне церкви. Дым и пыль понесло в церковь, впрочем, без повреждения церкви.
Замечательно, что эта бомба упала в яму, вырытую вчерашнею бомбою, и также в 4 часа. После вечерни, ещё разорвались две бомбы на высоте церкви; осколки посыпались в сад, между церковью и домом.
Сего же числа, пало две бомбы в контору питейную, и одна ракета. Ракета же пала к соседу П. Другому соседу ядром пробило ворота.
«День прешед, благодарю Тя, Господи»!..

*  * * * *  * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *  * * * *
16-го октября.
13-й день (?) осады Севастополя Воскресенье. Благовест к утрени в 5 часов. Молящихся было довольно; нижние чины и простонародие.
В 6 часов утра погребали секретаря К., чиновника достаточного и любимого купечеством. Но теперь, едва нашли несколько человек, чтобы взять тело. Хоругвей или, по крайней мере, креста некому было взять. Спешили выносом тела к пристани, чтобы не подвергнуться неприятельским бомбам.
Впрочем, почему-то выстрелов не было слышно до половины 9-го часу. Северная сторона теперь служить спасением для здоровых и больных, для живых, и умерших — там теперь кладбище.
Со стороны Херсонеса и монастыря во весь день не было бомбардировки. А на остальных пунктах слабая.
Весь день дул сильный северо-западный ветер, по временам с дождём. На линии неприятельской незаметно было ни деятельности, ни людей. Непогода ли тому причиною?
Мысль моя, что церковь служить целью для неприятелей, сегодня некоторыми образом подтвердилась. Я предложил этот вопрос знакомому поручику штурманов М.
 - «Кто-то сказал неприятелям, что под церквами склад пороху и снарядов, — оттого они и целят в церкви», -  сказал мне М.— От кого вы слышали? — «Мне говорил лейтенант С.» — Как бы то ни было, но это не может быть, выдумкой.
Франзоль  - 7 коп. сер. Говядины -  фунт 6 коп. сер. Воды трудно достать. Для армии берут воду в колодцах Хомутова и Грязнова.

* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *
20-го октября.
16 день (?) осады Севастополя.
Утро тихое — без ветру; в 6 часов я вышел из дому, чтобы посмотреть новую батарею, устроенную в городе, на возвышенном пустопорожнем месте, впереди театра. Оттуда прошёл к театральной площади и по большой улице к базару и потом к графской пристани. На площадях и улицах везде войска наши. Идёшь не городом, а лагерем. Все дворы большой улицы, от театра к базару, заняты солдатами, где они расположились, как дома... Хозяева, верно, выехали, и незаметно их там пребывания. Инде с галереи выглядывает человек, или служанка: сторожа домов. По всему протяжению улицы ружья поставлены рогатками. Инде на воротах написано: такая-то рота, такого-то полка.
Я вышел из дому, с намерением посмотреть город, который, как говорил мне, много пострадал от бомбардирования, особенно в артиллерийской части.
Действительно, видны дома сгоревшие; их полагают до двух десятков,— но это большею частью не дома, а домики или хижины. Один из сгоревших домов капитальных и стойных — это дом Зал...
(Пожару содействовали сильный ветер. Кроме того, пожаров не тушили, говорят, из опасения подвергать команду гибельному действию бомб, которые были нарочито бросаемы туда, где вспыхивал пожар). Видны язвы в стенах домов, и улиц. Там дыра в крыше, там труба слетела.
Можно представить большое разорение внутри домов, куда залетала даже одна разорвавшаяся бомба. Но руин в городе, даже на близком расстоянии, не видно. Заметное разорение вы видите только в известных линиях, соответствующих неприятельским батареям и направлению их орудий. Баракам, находившимся подле самых бастионов, можно было ожидать постигшей их участи: они загорались и разрушены нашими руками. Во всяком случай неприятели, и после двухнедельной (дневной и ночной) бомбардировки, не могут похвалиться, чтоб они, хотя отчасти разрушили город. Ибо для глаз их город цели, как, отчасти, и для наших — таков же. Если нам жалеть должно, то о госпитале, и то не о зданиях, в которых также не может быть капитальных повреждений, а о жалком положении больных, которых нужно было спасать из огня, а некоторых, очень понятно, и не успели спасти. За то, какая слава за сие неприятелями, не уважившими и флага больных и раненых!..
Хотя бы поучились у варваров — у своих же союзников — турок! Хотя бы затвердили декларацию турецкого паши в Бухаресте, которой предписывает своим справедливую заботливость об оставленных русских раненых!..
Пришедши к Графской пристани, я встретился там с плачевным зрелищем, подобным вчерашнему, вечером.
В доме дворянского собрания, где прежде совершалось одно веселье, устроен перевязочный пункт для раненых.
В продолжение дня делается перевязка; вечером отправляют раненых на Северную, а чаще на они пол бытия, где, т. е. на Северной стороне, и кладбище.
Не без труда и ночью на перевязочном пункте: ибо и ночью, хотя в меньшем числе, бывают раненые; кроме того, принесённые вечером не могут быть тогда же отправлены на Северную. Потому шествие с ранеными из дома собрания к Графской пристани бывает и утром. Печальная картина!
Одних носят в койках, других в носилках парусинных, которые уже почернели от крови, истекающей из раненых. Стонов я не слышал (уже довольно они стонали, верно, под ножом оператора); по бледным и полумёртвым лицам страдальцев, можно было судить об их состоянии.
Главный доктор на перевязочном пункте, на вопрос:  -  "Много умирающих?" -  отвечал, безусловно:  - "Нет. — Впрочем", — прибавил — "мы их недолго задерживаем здесь, а отправляем на ту сторону в госпиталь".
Я не был ещё на той стороне, т. е. Северной; а пока, замечу то, что слышал от бывших там о госпитале, устроенном во временных бараках, где видели тесноту, нечистоту и нужду всякого рода...
При перемене обстоятельств, при критическом положении больных и ежечастном умножении их, порядок в госпитале прежнего мирного времени: медики собираются только в известные урочные часы, а во всё прочее время один дежурный медик, который не в состоянии, и удовлетворить и тысячной доли настоящих потребностей госпиталя.
Прислуги мало или почти нет. Больные муку терпят от жажды, и тщетно вопиют о капле воды. В пище недостаток, за неприведением в порядок разбитых частей госпиталя. Многих умерших предают земле, будто бы, без погребения... Но там есть госпитальный священник. Разве не успевает? Можно послать праздных иеромонахов. (Нет Корнилова)...
Прости мне, Господи! Не сужу, а пишу, что слышал. — Погребают нижних чинов десятками, без гробов, в общей яме. Офицеров по два и по три, если случится, также в общей яме.
Вчера похоронили двух медиков — одного армейского, другого — флотского, товарищей по учению, в общей яме. Числа потери нашей, наверное, доселе не могу узнать. Но вообще полагают до 4 тысяч морских чинов. В последнее дни, убыль значительно меньше: круглым числом полагают 25 человек в день.

* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *
22-го октября. (1854 г.)
Батареи действовали всю ночь. Но осо¬бенно сильная началась канонада в 5 часов. До 10 часов, всё было похоже на 5-е октября.
В обедни и в утрени народу было мало, очень мало, судя по великому празднику. Люди живут на Северной. Мне хотелось иметь понятие о Северной стороне, в настоящее время, и после обеда я, на пароходе «Турок», отправился на Северную сторону.
На дороге к пристани, у Михайловской церкви, я встретил командира ** корпуса Д. Ну, слава Богу, если начальник здесь, — значит, и корпус его уже на месте...
На пароходе мне сказали, что в эту ночь ещё войдут три полка в город; для чего и пароходы, и боты наготове.
Прекрасная была мысль — затопить кораблями фарватер: мы отказались от моря, — за то свободно ходим по дорогому для нас рейду. Пароходы день и ночь под парами, перевозя казенный и частный груз, войска и жителей.
На Северной я встретил многих знакомых, которые там проводят день, а ночью переезжают в город, чтобы осведомиться о своих домах. Там я увидел рынок — преимущественно съестной: ибо забота всех теперь ограничена насущным хлебом, и то для одного лишь дня.
На рынке перемешаны здоровые с больными в серых чуйках и белых колпаках. Как ни грустно посмотреть на этот бивуачный привал бесприютных семейств, — но всё же здесь жизнь — продают, покупают, встречают, провожают, даже многие представляют вид прогуливающихся — Бог знает — для раз¬влечения, или — от неимения приюта.
Там обозы казенные, там дилижансы (всех родов) отъезжающих и приезжающих, переселение в мирные города и в ближайший Симферополь продолжается.
Вот, вижу, возвращается из полищи (?) чей-то штаб с казённым конвоем. Пройдя далее по дороге к баракам, в которые переведён гос¬питаль, на взморье Северного укрепления, я заметил большие, как-будто редуты, могилы, и далее рабочих, которые роют новые могилы, и погребателей... Боже мой! недостает рук погребающих!
Продолжаю идти к госпиталю и слышу громкую жалобу матроса, который привёз к какому-то магазину убитых, Он кричит, что не принимают там мёртвых, а велят везти прямо к могилам. «Куда я повезу, — отвечает он, — когда могилы не готовы», — и пошёл с сими словами в госпиталь, вероятно, просить, у кого следует распоряжения.
Не знаю, успеет ли он в этом. Ибо такое время, что можно сомневаться в исполнении самых законных требований.
Не достаёт рук для удовлетворения самых священных потребностей... Сопровождая носилки с ранеными, которых привезли со мною же на пароходе, я пришёл в бараки и отыскал уголок, занимаемый о. Василием, госпитальным священником, от которого, к удовольствию моему, узнал, что он уже требовал от начальства себе в помощь иеромонахов, что сегодня ожидает ответа, т. е. удовлетворения.
Бедный о. Василий, он сам, едва одного себя с полупокрытым семейством спас от пожара и бомб, обращённых на морской госпиталь.
Церковь госпитальная, почти вся разрушена. Там, у о. Василия, я застал нескольких штаб и обер-офицеров, потом пришёл и смотритель госпиталя Л.
О. Василий и на бивуаке отличается гостеприимством: всем приходившим в его палатку, он радушно предлагал чай. За чаем шёл разговор о том, что у нас делается...
Шла речь о больных — раненых: наших, с убитыми, собственно по флоту, полагали в три тысячи. Много выбыло офицеров.
Три брата К. ранены, старший без ноги. Удивлялись, как остался жив лейтенант  И., у которого ядро оторвало эполет, оконтузило шею и плечо, а голова осталась на плечах. С восторгом говорили о лейтенанте К., командире Воло¬ховой батареи.
«Видали мы храбрых, — так, по словам лейтенанта Б., отзывались о нём бессрочные, служители той батареи, — но таких не видали и не увидим. Когда орудия накалились до такой степени, что опасно было заряжать их, а между тем команда — вовсе не артиллерийская — выбилась из сил, он, уже получивший несколько сильных ран, послал команду вниз, а сам палил и охлаждал водою все орудия. Неприятель, заметив молчание батареи и полагая, что она сбита, подошёл на картечный выстрел и открыл новый убийственный огонь.
Вызвав опять прислугу наверх, К. продолжал защищаться до вечера, или, лучше, пока в нём самом держалась душа. От ран он не мог уже стоять; сидя на орудии, он получил новую тяжелую рану в шею и, зажав язву рукой, не переставал говорить: «хорошо, ребята! кончай, ребята»!
И когда дело действительно кончи¬лось, тогда сказал: «ну, теперь ступай вниз, и меня берите», -— ибо не мог уже двинуться с места. После перевязки, он отправлен в Симферополь, куда для всех раненых путь открыт, если сами того желают. Да и где с ними деваться здесь?..
Ещё рассказывали анекдоты о мужестве матросов.
Боцман без ноги просит, чтобы его поднесли к орудию, которое он не успел навести на неприятеля; когда его просьба не могла быть исполнена, он говорит. «Смотри же, Кузька, правее немножко, — а не то, будешь ты знать у меня... и пр. и пр.
Да что и говорить о матросах? Когда в 18-й день бомбардирования Севастополя, начальству пришла, было, мысль сменить у батарей прислугу, — то на это матросы отвечали: разве в продолжение 17-ти дней мы худо стояли? Зачем нас сменять»? — и остались на своих местах доселе.
Возвращаясь уже на заходе солнца, домой, я заметил на Северной, любимого матросами, адмирала Нахимова.

* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *
25-ю октября. (1854 г.)
Бомбардировка была усиленная. Неприятели весь день были заняты уборкой тел и раненых (После Инкерманской битвы).

Больно то, что наших убитых, как говорят, не убирают. А мы не можем взять их, под неприятельскими выстрелами. Там лежать и живые, но тяжелораненые.
Нескольких подобрали послушники Инкерманской киновии, по которым не стреляли неприятели.
Другие раненые, в кустах лежавшие, опасаясь, может быть за жизнь самих подбирателей, просили прейти за ними ночью.
Утром, на Графской пристани, я был свидетелем тяжкого для сердца зрелища. Носили на баркас мёртвые тела — вчера раненых, которые не пережили своих ран и сделанной им операции, и ночью скончались.
Клали мёртвых на баркас головами к бортам, а ноги к ногам; клали одного подле другого по всему баркасу, и потом другой ряд, над теми же телами... Третьего ряда я не дождался, не могши смотреть на невиданное мною зрелище.
Были здесь и наши, в серых шинелях, — их немного; большею частью это были французы — одни в синих мундирах и панталонах (народ рослый), другие в синих мундирах и красных панта¬лонах (народ помелче, — это, говорят, стрелки или штуцерные).
 
1-е января. (1855 г.).
В самую полночь с 3-го бастиона сделана вылазка в числе 300 охотников. Неприятели бежали и были преследуемы до 3-й траншеи. В плен взято 18 человек. Много положили на месте. Наше «ура» слышно было в городе. В след затем с обеих сторон открыт огонь.
Таким образом, мы встретили новый год громами и молниями.
Мороз с ночи был хороший, и северный ветер с небольшим снегом.
Днём, хотя и падал снег, но при оттепели.

* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * 
5-го января. (1855 г.)
Утром был на рынке. Всё дорого, да и нет ничего. Белый хлеб, который прежде платили 15 коп., теперь 40 коп.
В полдень, по совершении литургии, освятили соборне воду. Народу или лучше солдат было довольно в церкви, и не обошлось без шума за воду, как обыкновенно бывает.
В 4 часа, по желанию гг. офицеров, служил панихиду по адмирале Корнилове на могиле его.
День был тихий и ясный; мороз держался, хоть ма¬лый; начинал южный ветерок.
Со стороны неприятелей ничего особенного.

* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *
10-го января. (1855 г.).
С полудня было ясно. В 12 часов, я ходил в дом благородного собрания, где перевязочный пункт для раненых, исповедать и приобщить раненого лейтенанта Т.
Этот молодой офицер три раза был охотником в вылазках, и в четвертый — ранен в грудь на вылет.
Доктора находят рану не смертельной, и подают надежду к выздоровлению, но Бог весть! Больной сам чувствует себя очень трудно. Подле него ухаживает родной брат его, на батареи тяжело контуженный.
Война сродняет братьев, как и утроба матерная.
Сколько случаев, где братья родные вместе падают на поле битвы, и даже от одного, ядра, вместе ранены и встречаются на перевязочном пункте и потом в госпитальной палате!
Уврачевав больного Т. св. таинствами, я уже сложил было ризу с епитрахилью и крест в платок, и шёл домой, как слышу, голос другого больного: «дайте мне, батюшка, поцеловать крест». Я, не медля, возложил на себя епитрахилью и поднёс крест. Это был наш офицер без руки; я преж¬де признал его по физиономии за француза. Что значит болезнь!

* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *

Продолжение следует...