Из Дневника Крымской войны - Альма

    ИЗ СЕРИИ: От корреспондентов Крымской войны 1853 - 1856 гг.
От автора публикации:
Данный текст является переводом с английского языка.
Отметим одну деталь:
В "Дневнике" упомянуто о письмах Меншикова. При Альме, в ходе сражения, к союзникам попала в плен карета князя А.С. Меншикова, главнокомандующего русской армией.
Видимо, а так как в карете был писарь штаба Меншикова, действительно факт имел место. В дальнейшем, как сообщает адъютант Меншикова - А. Панаев, эти бумаги послужили шумихе в английской прессе, а также в Петербурге, по поводу секретных документов, которые удалось союзникам захватить. И последнее: в Британском музее Национальной армии хранятся только сапоги князя Меншикова, захваченные вместе с каретой.


Из "Дневника Крымской войны" Фредерика Робинсона, доктора медицины, помощника хирурга Шотландского гвардейского фузилерного полка (1856)

20-е. (1854 г., Альма) - Подняты в ружьё в четыре утра: кругом всё ещё темно, а земля промокла от росы.
Французы, по слухам, ввязались во вчерашнюю схватку и убили несколько лошадей. Чтобы дать генералам возможность сориентироваться, стояли на месте часов до девяти. Продвинуться предстояло не больше чем на пять миль за день.
Погода была прекрасная, солнечная, и мы почти преодолели это расстояние, когда заметили сильно укреплённые позиции противника на вершине крутого холма, у подножия которого, по разделявшей нас долине, текла речушка Альма.
Мы как раз собирались спуститься с похожей возвышенности по нашу сторону реки. При нашем приближении противник поджёг прибрежную деревеньку, и долина наполнилась дымом. Всё это должно было замедлить наше наступление, покуда русская артиллерия, успевшая, как оказалось, хорошенько пристреляться на местности, поливала нас огнём.
Поскольку обе армии находились всего в двух милях от морского побережья, сопровождавший нас флот открыл огонь почти одновременно с русскими, тем самым прикрывая наступление французов справа.
Задачей последних было взять штурмом позиции противника со стороны моря и обойти русских с фланга.
Мы же наступали практически в лоб. Стрелковый полк и Легкая дивизия бросились врукопашную, в то время как наша артиллерия отвечала на залпы противника.
Прочие части Первой дивизии, включая нашу бригаду, а за ней и Вторая дивизия (полагаю, в полном составе) спустились с холма и пересекли реку разомкнутой колонной. Такой боевой порядок сохранялся во время атаки и практически до конца боя.
В результате короткой, но яростной борьбы нам достались укрепленные высоты и всего два орудия, брошенные отступившим противником. Преследовать его было невозможно из-за нехватки кавалерии.
В какой-то момент штуцерный огонь противника и залпы картечи настолько усилились, что часть Легкой дивизии отступила для перегруппировки.
Гвардейцы упорно продвигались вперед, пусть и с большими потерями - только в моём батальоне набралось сто девяносто пять человек убитыми и ранеными. Приметные мундиры английских офицеров делали их легкой мишенью для вражеских стрелков, тогда как русские офицеры почти не выделялись на фоне солдат: во всяком случае, в горячке боя нам казалось именно так.
 Единственным видимым различием между солдатом и офицером были какие-то маленькие звездочки на шинели.
Жестокость противника был столь же сильна, сколь и неожиданна. Многие наши легкораненые солдаты и офицеры, упав на землю, целенаправленно отстреливались русскими, даже теми, кто и сам страдал от ран.
Именно по вине столь грубого попрания законов цивилизованной войны погиб мой без того израненный однополчанин лорд Чутон, а за жизнь полковника Хейгарта пришлось бороться не один месяц.
Пока он лежал без сознания, его едва не добили выстрелом в голову, приставив ствол кремневого ружья к лицу. В момент выстрела рука полковника инстинктивно дернулась, и вместо смертельной раны пуля содрала кожу с черепа.
Не могу не отдать должное памяти лорда Чутона, этого доблестного воина, павшего вместе с другими храбрецами на поле брани. Никогда прежде не приходилось мне видеть такого мужества пред лицом страданий и вместе с тем столь христианнейшего смирения пред волей Всевышнего в сочетании с личной храбростью, каковая служила примером всем нижним чинам. До гробовой доски не забуду тот миг, когда осматривал его раны. Невзирая на тяжесть своего состояния и на жестокость, с которой с ним обошлись, он сжал мою руку и попросил прощения за обиду столь мелкую и столь давнюю (да и не обиду, по сути, а легкую вспышку недовольства, которая едва ли могла кого-то задеть), что вспомнить о ней в тех обстоятельствах мог только истинный рыцарь и христианин.
Случалось и так, что раненные солдаты противника, получив помощь от наших офицеров, тут же пытались пристрелить своих благодетелей.
Следует добавить, что битва началась около половины восьмого и продолжалась часа четыре, но самыми жаркими выдались первые три часа.
Как явствовало из характера травм, полученных нашими солдатами, противник стрелял низко и потому эффективно. Большинство огнестрельных ранений, по крайней мере, в моём корпусе, приходилось на нижние конечности и туловище.
Капитану Касту, адъютанту генерал-майора Бентинка, раздробило ногу ядром в самом начале боя, на дальнем берегу реки. Он почти мгновенно обессилел от сильного кровотечения, которое, впрочем, само собою прекратилось незадолго до того, как я его нашёл. Все мои санитары с носилками уже сопровождали раненых в тыл, но, по счастью, рядом оказались санитары линейного полка. Несчастный капитан старался не терять самообладания, но болевой шок был слишком велик и, насколько мне известно, он умер сразу же после ампутации.
В подтверждение мнения мистера Гатри, не слишком интересного широкой публике, но разделяемого представителями нашей профессии, сообщаю, что за всё это время мне лишь раз пришлось останавливать кровотечение наложением турникета. Другими словами, из тридцати или сорока тяжелейших огнестрельных ранений только одно могло вызвать смерть от потери крови.
Эвакуировав раненых как можно глубже в тыл и подобрав по исходу дела всех, кто оставался на поле боя, я присоединился к хирургу, который развернул временный госпиталь (а по сути, только операционную) в маленькой хижине у виноградника на противоположном холме.
До глубоких сумерек, пока позволял солнечный свет, мы оперировали раненых, а с наступлением темноты продолжили работать на улице, при свете костров.
Каждые несколько минут появлялись поисковые группы с новыми страдальцами, обнаруженными на поле боя.
Мы совершенно выбились из сил. За целый день трудов я не имел во рту и маковой росинки, не считая пары глотков из речушки, чьи воды, если и не окрашенные кровью, были порядком взбаламучены людьми и лошадьми, да из подвернувшейся по случаю фляги адъютанта.
Никогда в жизни я так не радовался чаю, который, по счастью, оказался в моём ранце вместе с галетами. За помощь в его приготовлении выражаю благодарность часовым соседнего полка, сидевшим у костра вместе с ранеными.
Денщик мой куда-то запропастился вместе с моим плащом и прочими пожитками, так что ночевать пришлось в какой-то развалюхе без окон и дверей, где уже устроились четыре раненых офицера из нашего полка.
Постелью мне служила грязная солома, а запах в этой хибаре стоял такой, что, не будь я так измучен, в жизни не остался бы там на ночь. Поспать почти не удалось; впрочем, подремав пару часов, я встал с рассветом довольно бодрым, хоть и порядком замерз.
Стоит ли говорить об ужасном зрелище поля брани! Я подобрал там двух русских офицеров; один из них, с виду доброжелательный и благовоспитанный пожилой генерал в очках, больше напоминал ученого. Он был очень благодарен за помощь и с чувством пожал мне руку, когда я с грехом пополам объяснил свои намерения на плохом французском.

21-е. (1854 г., Альма) – Встал с рассветом и ухаживал за теми, кому вчера не удалось помочь из-за темноты. При необходимости производились ампутации.
Вчера поздно ночью объявились наши денщики, по счастью, не пострадавшие, так что утром нас ожидал вполне сносный завтрак.
С раннего утра ухаживал за ранеными, управившись со всеми до трёх часов дня. Матросы с кораблей, бросивших якорь в устье реки в двух милях отсюда, принесли койки, растянутые на шестах.
Таким манером удалось переправить часть самых тяжелых раненых на борт. Для армии в нашем положении это большая удача. Ведь завтра мы двинемся на Севастополь, и все уверены, что враг не устоит.
Погода отличная. Точного числа потерь пока назвать не могу, но с нашей стороны они весьма велики.

22-е. (1854 г., Альма) – Герцог Кембриджский несколько раз справлялся о раненых, в том числе и о характере ранений. Его Королевское Высочество и сам едва уцелел: под ним убило лошадь.
Днём сопровождал оставшихся раненых на побережье и смотрел, как их грузят на корабли. Транспорта катастрофически не хватало, и на помощь пришли французские лазареты с мулами, навьюченными подушками. Милосердие и доброта французских солдат (зуавов) и сопровождавшего их офицера оказались выше всяческих похвал.
 Какой разительный контраст с воображаемой картиной, сформировавшейся в сознании англичан под воздействием национальных предрассудков и былой вражды!
Убедившись, что все раненые в безопасности, я привязал своего пони и предался роскоши морского купания. По возвращении, к немалому своему удивлению, увидал разношерстную толпу солдат и матросов, нагруженных трофеями, касками, ружьями, саблями – последние были отвратительного качества.
Вечером прогулялся в лагерь (разбитый в миле от поля боя). Все, конечно, обсуждают последние события. Из захваченных писем главнокомандующего Меншикова следует, что он собирался удерживать свои позиции как минимум в течение трёх недель.
Утверждалось, что если сам Севастополь можно взять за месяц, эта позиция продержится полгода. Нашлась и депеша о поражении, где сообщалось, что он (Меншиков) был готов сразиться с храбрецами, но никак не с «красными дьяволами», как русские прозвали англичан.
Источник:
https://crimean-war.livejournal.com/94137.htmlснова Альма
[сент. 12, 2013|03:30]


О кубанских пластунах



"...в эту войну русские лазутчики действительно стаскивали вражеских часовых с редутов при помощи арканов и шестов с крючком. В конце концов, обиженный французский генерал Канробер отправил начальнику Севастопольского гарнизона, генерал-адъютанту Сакену, записку: "Позвольте мне довести до вашего сведения факт, по всей вероятности, вам неизвестный: я удостоверился, что в схватках, происшедших на днях впереди наших траншей, несколько офицеров и солдат были захвачены с помощью веревок и шестов с крючьями.
У нас нет никакого оружия, кроме ружей, штыков и сабель, и хотя я не беру на себя обязанности доказывать, что употребление других средств противно правилам войны, однако же, позволю себе повторить старинное французское выражение: Que ce ne sont point la des armes courtoises ("такие средства не могут считаться приличным оружием").
Предоставляю на ваше усмотрение.
Сакен, притворившись простаком, ответил: "Солдатам нашим приказано брать в плен неприятелей, не убивая их без надобности. Что же касается до упомянутых вами снастей, то легко, быть может, что рабочие, всегда сопровождающие наши вылазки, употребляли свои инструменты для собственной обороны".


(Бурба Д.В., Драгунов А.В. Крымские дороги графа Льва Толстого - офицера, писателя, мыслителя, человека. - Симферополь: Бизнес-Информ, 2011. - 336 с.)