Собачья жизнь

       Весна хрупкими сосульками падала в слякоть и, стряхнув с платья брызги грязного снега, ворча, уходила с улиц. Сегодня сын привёз меня из больницы домой, а я не радовалась. Чему может радоваться больная женщина с парализованными ногами!  Я лежала на кровати и глядела в белёный потолок.
     Прошлое туманом повисло в тишине. Эх! как я жила хмельно и бездумно. Сына родила, и всё весело и легко было, потом муж умер. Ушёл в запой и помер. Разлучница стеклянная рядышком была, да за своей весёлостью горе прятала, а я не видела. Застелил глаза пьяный туман, разве что разглядишь!
       Водку я любила, а сына нет. А за что его любить? То бутылку спрячет, то деньги, то водку в раковину выльет, доставалось ему конечно. Била, наказывала. А что делать? Он мне выпить не даст, а я его без обеда оставлю. Так и жили. Школу закончил, затем в ПТУ на электрика выучился. Сейчас электриком в ЖЭКе  работает. Не пьёт, скучно живёт. Сам не радуется жизни и мне не даёт, змей подколодный.
        Дверь взвизгнула и в квартиру вошёл сын, высокий черноглазый, широкоплечий, с короткой стрижкой, на отца похож, только характером не знаю в кого. «Пришёл проклятый. Лучше бы я померла, чем так лежать. Сейчас бы опрокинуть стаканчик винца, да забыть обо всём», подумала я и вздохнула.
- Мам, я тебе водочки принёс,- донеслось до меня.
- Бог услышал меня! Тащи стакан, да закусить чего-нибудь,- обрадовалась я.
Он зашёл в спальню с бутылкой водки и пустым гранёным стаканом, потом принёс кусок хлеба и тонко порезанное сало, и положил всё это на табуретку.
- Спасибо тебе сыночек,- ласково сказала я, и облила сына тёплой благодарностью.
        Он положил мне две подушки в изголовье, налил стакан водки и поставил на табуретку, рядом с порезанным салом и хлебом, потом отодвинул табуретку подальше от кровати так, чтобы я не могла дотянуться.
- Я тебе миску собачью купил, из неё теперь есть будешь, сучка парализованная! А теперь погавкай,- улыбаясь сказал едко сын, и в глазах его заблестели льдинки ненависти.
- Ну,-  нетерпеливо потребовал он. – Давай, гавкай!
- Ты что, сынок, я же не собака! Пожалей меня, я же твоя мать! Ты хочешь меня извести? Жестокость не только меня убьёт, но и тебя,- обиженно произнесла я.
- А помнишь, как ты меня заставляла гавкать, когда я учился во втором классе? Шоколадку держала высоко над головой, и гавкать заставляла. Мне так хотелось съесть эту шоколадку! Я чувствовал её запах, даже чувствовал её вкус, и я гавкнул несмело, тихо так два раза, а тебе не понравилось, кричала, чтобы громче лаял. Потом смеялась без удержу. Вот так мне досталась шоколадка. Ты даже гостей не стеснялась! Да какие там гости – собутыльники! Ты при них заставляла меня лаять за шоколадку или за мороженое. Помню, мужик тебе один сказал: «Эх! Баба ты вроде симпатичная, а мать никудышная. Щенок ведь и укусить может, когда вырастет». А ты в ответ только рассмеялась, да вином его слова запила. Однажды я отказался лаять, так ты меня в кладовку закрыла, да забыла. Я стучал в дверь, выйти просился, а ты спала пьяная, я брюки и обмочил. Так ты меня потом этими спортивными брюками по лицу отхлестала. Благодаря тебе я рано стал самостоятельным, и в доме прибирался, и готовить научился. Ну что это я отвлёкся?  Гавкай, я сказал, слышишь, иначе с голоду сдохнешь, и воды не подам,- зло сказал сын, глядя с ненавистью в мои глаза.
Душа моя вся сжалась, как кусок мяса на горячей сковороде. «Господи, за что?»- подумала я, и остервенело залаяла, в слезах катая яблоки глаз.
Он брезгливо пододвинул стул. Я с жадностью выпила стакан водки, закусила ломтиком сала с кусочком чёрного хлеба. Приятно закружилась голова. «Лишь бы кормил, да убирал за мной, а остальное переживу, брошу на дно души, да забуду», подумала я.
        Я оглядела прибранную чистую комнату, и сморщилась, от упавшего на меня порядка и не прикрытой  нищеты. «Надо бы ремонт в квартире сделать. Не замечала раньше этой запущенности. Всё дышит старостью, и мебель уж рассыпается как моя жизнь, и полы давно не крашены, из каждой щели нужда выглядывает, а безнадёга прижилась, и уходить не собирается», летели мысли, и бились как мухи о холодное стекло.
         Я услышала, как хлопнула дверь. «Наверно к Маринке пошёл. Девка красивая, фигуристая, в администрации секретарём работает. Отец у неё строгий. Она у них – поздний ребёнок и единственный. Матери её сорок два года уже было, когда она её родила, а отцу около пятидесяти. Мать то уже померла, а отец жив. Любили они её очень, но в строгости держали. Она для сына хороша, а вот он для неё, ещё подумать надо. Говорила ему: «Что ты Маринку ревностью изводишь! Внимание мужики обращают, потому что красивая. А как же это красота, и без внимания! А если хочешь чтобы на девку твою никто внимания не обращал, тогда женись на Верке Стешкиной. Страшненькая, зато спокойствие на всю жизнь». Сколько раз Маринку обижал! Сынок, сынок никакого у тебя уважения к людям нет, да и мать ни в грош не ставишь», подумала я, и закачалась в тумане забытья.
        Так началась моя собачья жизнь. Сын кормил меня из собачьей миски, собачьей похлёбкой, кстати, специально сваренной для меня, и я гавкала чтобы получить собачью пайку, и даже привыкла, а когда он уходил, выла от унижения и  досады, как сучка у которой утопили щенков.
         Дни проходили мимо, не оставляя следов у моей открытой души. Никто не приходил ко мне. Старые друзья и подруги вытекли из моей жизни как вода из дырявой кружки, оставив на дне только мелкий сор, так что пожаловаться и поплакаться было некому.
         Сын со мной особо беседы не разводил, и ни о чём не спрашивал. Мне так хотелось высказаться! Хорошо, что памперсы менял. Сморщится весь, как-будто лимон кислючий ест, воротит всего, и меня матюками обливает, как помоями. А я терплю, молчу. Видеть его уже тошно! Господи, а как унизительно лаять за надоевшую собачью баланду! Сам-то он себе и пельмешки варит, и котлетки жарит. Мне казалось, что ему приносит удовольствие видеть мои страдания. «Как же мне хочется умереть! Но никто не хочет мне сделать такого подарка. Бог ослеп, а Чёрт вечно занят», подумала я, и залила душу тоской.
           Вдруг дверь в квартиру резко отворилась. В спальню ворвался Степан, отец Маринки.
- Где Димка? Где эта сволочь!- заорал он.
- Не знаю, - ответила я.- А что случилось?
- Твой сын Маринку покалечил, два ребра сломал и руку. Она же тоненькая такая, хрупкая как статуэтка. А он уже который раз её колотит. Говорил ей: «Брось ты его», а она головой мотает. «Люблю», говорит. Этого дурака разве можно любить! Бедная моя девочка! Захотелось руки почесать, так чесал бы об угол дома. Нет, ему надо силу свою испытать на слабых. Что-то не слышал, чтобы он с мужиками дрался. Он думает, что если я старый, то за свою дочь  заступиться не смогу, и буду ждать, когда он её в могилу сведёт? Где он?- зарычал Степан, метая из глаз молнии гнева.
- А посмотри-ка  на балконе, так тихо проскользнул, видно за думкой я и не заметила. Поди стоит, курит, испугался гнева твоего, ждёт когда ты жар своего негодования зальёшь его раскаянием. Ты уж прости его,- спокойно ответила я.
            Степан выскочил из спальни и ринулся на балкон. Схватив Димку за шиворот, он затащил его в комнату и ударил, лежащей на полу гантелей по голове.
- Ну, вот и всё. В милицию пойду, пусть судят. Не хотелось о дерьмо мараться, но больно дочь жалко. Мне и так жить не долго оставалось, а так с собой этого кобелюку прихвачу, чтобы больше никого не кусал.
Я не могла видеть сына,  а могла только представить, как он лежит скорчившись весь в крови. Волна жалости окатила меня.
- Убей и меня!- взмолилась я.
- Тебя? А ты и так сдохнешь,- процедил он и, сплюнув, вышел из квартиры. 
Тишина убилась, падая на мои одеревенелые ноги.
- Прости меня, сынок!- крикнула я в пустоту.
Крик вылетел из груди и, свалившись на пол, провалился в щель.