Валенки

"Натуля, доченька! Увозят нас, говорят, на Колыму. Принеси мне теплые вещи, какие похуже, а что получше себе оставь, на продукты выменяешь. Встретимся ли, родная, не знаю. Крепись, моя хорошая. Целую, обнимаю. Мама."

Наташа перечитывала эту записку много-много раз, пока не истрепала. Сколько слез, сколько боли... Маму взяли через месяц после отца, жив ли он, они не знали. Наташу выбросили из медицинского, шутка ли, дочь врагов народа! Мыкалась, вещи продавала, носила передачи, потом война, на фронт не взяли - близорукость, мобилизовали окопы рыть, бомбы по крышам тушить, постояла и у станка, пока голодные обмороки не начались. Можно было эвакуироваться, да куда ж от родного дома уедешь, может, папа туда придет. А теперь вот маму в этап...

Завтра надо на Воинова, в тюрьму НКВД вещи на саночках отвезти. Вещи она собрала, сняла даже валенки, маме нужнее, кто его знает, какие там морозы на той Колыме. Саночки Валька даст, она у Наташи в долгу за Барбоску. Украла Барбоску, суп из него сварила, меняла на золото, Приходько из восьмой квартиры ей мятый комок золота сунул и всю кастрюлю к себе унес. Чуть не побили его тогда голодные-то... Наташа в Валькину сторону и смотреть-то не хотела, а вишь ты, саночки понадобились, ее и надоумили, у кого взять. Ничего, пообещала дать, тоже помнит свою вину, понимает.

Там же, у Вальки этой, можно и еды какой-никакой раздобыть. Маме в передачку положить, да и самой Наташе силы понадобятся в город брести, чай, не ближний свет. Валька, говорят, пирожками торгует. С мясом пирожки. Откуда мясо, если ни собак, ни кошек в городе не осталось? С человечиной, поди. На базаре давно об этом шепчутся. Наташа не верила, не хотела вдумываться. А сейчас представила себе пирожок, и желудок скрутило невыносимой острой болью. Да пусть хоть с человечиной, мама ничего не поймет, а она сначала откусит, и если совсем не сможет в себя это протолкнуть, положит маме и свою порцию. Сахарку бы, да где его взять. Бадаевские склады сгорели, так оттуда, Наташа слышала, землю продавали, пропитанную сахаром. Господи, да за что ж такие муки-то?.. А ведь как хорошо до войны жили, квартира, паркет, папина портупея, мамина чернобурка, обедали в столовой, на белоснежной скатерти, домработница из фарфоровой супницы серебряным половником уху разливала. Да полно, было ли это? Приснилось, должно.

Наташа порыскала по карманам, поискала крошки. Нет крошек, все подъела. Она легла в большой комнате, не раздеваясь, набросила на себя все тряпки, что не запаковала маме. Хорошо бы бомбежки сегодня не было, куда ей с мешком по бомбоубежищам-то мотаться? Еще отнимут, хулиганского элемента на улицах полно.

Ночь прошла спокойно. Утром Наташа разлепила заиндевевшие ресницы, похлопала себя по заледеневшим щекам - в комнате было не намного теплее, чем на улице, и, шатаясь, поволокла свой мешок к выходу. Только бы Валька про саночки не забыла.

Валька саночки дала, вынесла и два пирожка за отдельную плату. Пирожки были - заглядение, как довоенные, но есть их Наташа не могла. Ладно, вернется, получит в распределителе свою пайку, тогда и пообедает. Кипяточку бы из снега натаять, да времени нет. Этап ждать не будет. Извещение-то давно пришло, надо идти.

Она взвалила на саночки свой мешок, не такой уж и тяжелый для сытого человека, впряглась в них наподобие лошади и поволокла за собой. Со всех сторон стекались люди с такими же саночками, только Наташин мешок был круглым, а у них - продолговатыми. Мелькнуло отрешенное лицо соседа, до войны профессора филологии - он вез на саночках свою умершую жену. В душе у Наташи ничего не ворохнулось.Пусто было у нее на душе.

С Васильевского на Воинова путь неблизкий. Когда перед глазами стали мелькать разноцветные пятна, Наташа поняла, что не дойдет. Мороз кусал лицо, кусал руки, нещадно мерзли ноги в жидких сапогах на рыбьем меху. Эх, валеночки бы сейчас, в них мигом дотопаешь!..

Наташа остановилась на набережной у замерзшей Невы, присела у парапета, спиной ко всем - и в лицо не дует, и в рот не смотрят. Пирожки лежали у нее на груди, и поэтому не окаменели от мороза. Непослушными пальцами она развернула пакет, достала пирожок. Ну и пусть человечина, что с того, если Валька от замерзшего трупа кусок оттяпает да на фарш прокрутит? Люди едят, ничего. Пирожок оказался вкусным, немного солоноватым, но вкусным, и мяса в нем было неожиданно много. Блаженное тепло разлилось по Наташиным жилам, захотелось сесть, прислониться спиной к чему-нибудь основательному, вытянуть ноги инемножко подремать в блаженной сытой истоме. Вставай, приказала себе Наташа. Вставай, людоедка, дочь красного командира, ты не имеешь права тут умереть!

Она дошла до тюрьмы уже в сумерках. У входа волновалось людское море. Спустя полчаса вышел пожилой, усталый нквдшник в шинели с малиновыми петлицами, велел расходиться, этап уже ушел. Поднялся вой, нквдшник махнул рукой, повернулся и вошел в здание. Дверь за ним с лязгом захлопнулась.

Наташа села на свои саночки. Сил идти назад у нее не было. Сил достать второй пирожок не было тоже. Его надо съесть, он поможет дойти, подумала она, засыпая от усталости на морозе. Пропали карточки. И валенки пропали. Хорошие валенки, подшитые. На хлеб можно было выменять.