Сокровенный человек

Сокровенный человек: Алексей Прасолов

Кто кончил жизнь трагически – тот истинный поэт.
В. Высоцкий.

В 2000 году Центрально-Черноземное книжное издательство выпустило в свет объемистый однотомник сочинений Алексея Тимофеевича Прасолова (1930 – 1972) «И душу я несу сквозь годы…» Семидесятилетие поэта ознаменовалось выходом наиболее полного собрания стихотворений (в том числе самых первых, ранних), а также прозаических набросков, дневников и писем. Даже невиданная издательская щедрость (560 страниц), к сожалению, не позволила шире представить переписку. Хотя Прасолов – и это признают все без исключения – был мастером эпистолярного жанра. («В письмах своих Прасолов строг и умен», – сообщает его воронежский знакомый, редактор первой книжки поэта литературовед Владимир Гусев.) Многое по необходимости дано в отрывках, извлечениях. Пострадала и критик Инна Ивановна Ростовцева, хотя послания к ней публикуются с максимальной щедростью и занимают в томе полсотни страниц. Такая щедрость – на фоне скупости в дозировке переписки с другими адресатами – требует комментариев.

О большом влиянии на творчество Алексея Прасолова Инны Ростовцевой не уставал напоминать человек с абсолютным поэтическим слухом, литературовед Вадим Валерианович Кожинов. Одно это заставляет присмотреться к этой женщине внимательнее, чтобы понять ее роль в судьбе земляка (о чем ниже). Здесь ограничимся необходимым минимумом. Инна Ивановна Ростовцева – уроженка Воронежа. Ее знакомство и переписка с поэтом начались в 1962 году, когда критик после окончания ВГУ работала в Центрально-Черноземном издательстве, и продолжалось с перерывами по 1966 год.

Для того, чтобы издать всю переписку, потребуется отдельный том, предупреждала Ростовцева читателей книги «И душу я несу сквозь годы…» Сбылось. К тридцатилетию со дня смерти А. Прасолова приурочен выход составленного и прокомментированного ею сборника «Я встретил ночь твою. Роман в письмах» (Москва, «Хроникер», 2003, тираж 2 тыс.).

Эпистолярное наследие поэта внушительно. «Страниц, иногда отдельных листочков, записок в несколько строк набралось немало: почти 200 писем», – сообщает составитель в предисловии. А это ровно пятьсот (!) книжных страниц шестисотстраничного тома, куда вошли также неизвестная проза и рисунки воронежского поэта. Оба тома – и черноземный и столичный – позволяют полнее оценить масштаб дарования Алексея Прасолова, увидеть его «лица необщее выраженье»…

Здесь рецензент должен был бы поставить точку, ибо читатель проинформирован и в определенной степени заинтригован. Однако приходится ставить многоточие. И вот отчего. С какой стати избалованный рыночным книжным изобилием читатель должен вникать в дела давно минувших дней? Какое ему дело до страданий и страстей человеческих, ежели на них легла патина времени? Сколько их, стихотворцев, осталось в своем времени, сколько «упало в эту бездну», именуемую забвением? Вопросы не праздные, коль скоро речь идет о творчестве поэта, широкой публике известного мало. Уже по этой причине требуется подстрочник: к стихам, письмам, в конце концов – к житейской драме Прасолова.

Прежде обращу внимание читателей на выбранный мной эпиграф. Строка Владимира Высоцкого появилась вовсе не красивости ради, не для того, чтобы провести параллели во имя эффектной, но дешевой сентиментальности. Но что было, то было. Прасолов ушел из жизни трагически рано, на взлете. Ушел как-то буднично (хотя я отдаю себе отчет в чудовищности этого определения), не кричал: «Только не порвите серебряные струны!» И покинул сей бренный мир добровольно. Это роднит его и в бытовой, и в экзистенциальной перспективе с другим поэтом – Сергеем Есениным. Подобно певцу «страны березового ситца», Прасолов погружался в инфернальные бездны, заливал тоску водкой, тяжело переживал разлад со временем, искал свою Инонию. Подобно земляку и одногодку Анатолию Жигулину, хлебал тюремную баланду, хотя за решеткой оказался не по политическим мотивам.

Уж коль скоро в нашем тексте возникло имя Есенина не обойдем вниманием классическое есенинское: «Лицом к лицу лица не увидать, большое видится на расстояньи». Историческая дистанция в три десятилетия позволяет четче оценить перспективу, и в ней контуры «планеты Прасолов», чей восход пришелся на знаковую пору. В шестидесятые годы как никогда оказалось востребовано поэтическое слово. Бесстрастная кинолента зафиксировала многолюдные, шумные вечера поэзии в Политехническом музее. Нынешнее телевидение, охочее на моду, часто подверстывает «ретро» (молодые Вознесенский, Ахмадулина, Рождественский, Евтушенко глаголом жгут сердца современников) к различным передачам…

Голос Прасолова крепнет в это время. В 1964 году Инна Ростовцева передает подборку стихов воронежского поэта редактору журнала «Новый мир» Александру Трифоновичу Твардовскому. Предоставим слово ей самой. «Сколько лет?» – первое, о чем он (Твардовский – авт.) спросил меня в телефоном разговоре. – «34». – «Я думал, старше, – и помолчав, – Кажется, талантлив». Но идет-то Прасолов своим путем, торит свою поэтическую тропу, движется параллельно мейнстриму (главному течению) века.

За спинами многих из названных выше стихотворцев, их последователей и эпигонов маячил горлан-главарь Маяковский. Цену «горланству» Прасолов знает. 2 мая 1962 года из лагеря сообщает Ростовцевой о новом знакомце и темах задушевных бесед: «Любит поэзию… Ходим друг за другом уже больше недели. Прохаживаемся по поэзии нынешней, вспоминаем строки Евтушенко, Вознесенского и других «левых». И ниже в постскриптуме формулирует творческое и житейское кредо: «Мир не тесен… Избегай в мире тесных мест – и будет просторно».

Бодрячество, социалистический романтизм поэту претит по определению. В сентябре 1965 года Ростовцева читает: «У меня все, как писал, так пишу… Посылаю первое из своего. Америку не ищи. Вознесенских поворотов и вознесений нет и не будет…»
В этих строчках – гениальное предвидение. «Левые» вожди оттепели вполне логично променяли социалистический интернационализм на западный либерализм. Грустная ирония судьбы заключена в том, что сын Никиты Хрущева (именно Хрущева принято считать отцом оттепели) променял отечество – получил недавно американское гражданство. Давно и прочно обосновался в США Евгений Евтушенко. Изредка навещает историческую родину, учит бывших соотечественников уму-разуму. Очень точно сказал недавно об этом феномене политолог Александр Ципко: «Теперь понятно, что «шестидесятникам» и «новым западникам» «идеалы Октября» были дороги прежде всего своей враждебностью к традиционной России. Теперь понятно, что новые западники, многие из которых были идеологами августовской демократической революции 1991 года, боролись не с коммунизмом, а с державным воплощением, боролись с СССР как наследником российской империи». Алексей Прасолов навсегда остался в русской земле – и не только в прямом, физическом значении, но и творчески…

Однако нам пора представить основные темы и мотивы писем поэта Инне Ростовцевой. Прежде всего требует объяснений подзаголовок сборника – «Роман в письмах». Составительница поясняет: «Письмо с топографической и мистической точностью вычерчивает черно-белые зигзаги судьбы поэта, его «день и ночь». Переписку с критиком поэт начинает из колонии. Получает ответ. В короткий период между двумя заключениями происходит личное знакомство – в Петровском сквере.

Можно представить атмосферу, в которой вынужден существовать поэт («Везут Одиссея в телячьем вагоне…» – так оценил аналогичную ситуацию другой стихотворец), и те чувства, которые пробудило в его душе живое участие другого человека. Участливость Прасолов принимает за нечто большее, он влюбляется. Смею утверждать, что письма Прасолова возлюбленной принадлежат к лучшим страницам классической русской прозы.

Любовь, как часто бывает, оказалась безответной. Эпилог романа в письмах изложим словами самой И. Ростовцевой. «Вот он в нескольких словах. Она уходит к другому поэту, у нее рождается дочь. Окончательный разрыв отношений к 1968 году. В 1970 году Прасолов женится на Р. В. Андреевой, у них рождается сын». Последняя встреча с поэтом у Ростовцевой происходит в 1971 году. Второго февраля 1972 года Прасолов кончает жизнь самоубийством (он повесился у себя дома).

Легко списать добровольный уход из жизни на любовную драму. Еще Пушкин иронизировал: «Толпа жадно читает исповеди, записки, потому что в подлости своей радуется унижению высокого, слабости могущего. Он мал как мы, он мерзок как мы. Врете, подлецы! Он и мал, и мерзок не так как вы, иначе…» Вот и прасоловский уход имеет более глубокие основания… Какие же? Поговорим и об этом. Прежде должно заметить, что для воронежца письма поэта – драгоценный кладезь. Но и для иного – не черноземного – читателя в них много познавательного.

Душная атмосфера времени передана тонко и точно. Скитания по районным редакциям, чужие углы, несмываемое клеймо вчерашнего заключенного. Из сельской глубинки Прасолов рвется в Воронеж, где есть какая-никакая литературная жизнь, собеседники. Всемогущий обком КПСС манипулирует человеческой судьбой. Дважды к родителям Инны Ростовцевой, у которых останавливался Прасолов в Воронеже, наведывались визитеры из компетентных органов. 22 апреля 1966 года он пишет в Москву: «Дома у вас не буду. Второй раз делают ночную проверку… У Ростовцевых ночует человек без прописки». И наконец торжествует. «С 31 мая 1966 года я – житель гор. Воронежа с постоянной пропиской» (письмо от 1 июня).
Некоторые из тех, кто поглядывал на поэта свысока, снисходительно похлопывал его по плечу, ныне, по-старчески шамкая, выступают с «воспоминаниями», греются в лучах чужой славы – посмертной… Бог им судья.

Мытарства, связанные с бездомностью, хлопоты о прописке (без нее не принимают на работу) кого хочешь выведут из себя. Не забудем, однако ж, что перед нами поэт, тонко и чутко реагирующий на диссонансы времени и – шире – эпохи. Он мечется в поисках «места», «точки» в пространстве, где мог бы совершить свой полет, остро ощущает «заброшенность человека в метафизической пустыне, где окружают одиночество, тоска, отчаяние, темный тютчевский хаос, ночная сторона души» (И.Ростовцева).

Что мог предъявить Прасолов времени, требовавшему классового подхода к оценке социальной действительности, материалистического мировоззрения, бодряческого оптимизма, что мог предъявить он, еще в 1964 году очертивший основные темы творчества: Время, Бытие, Человек, День, Ночь! Современность требовала определенности. В ходе подготовки первой книги «День и ночь» в Центрально-Черноземном издательстве Прасолову предлагали сократить слово «душа», слишко часто, по мнению редактора, встречавшееся в рукописи. В письме к упомянутому выше критику В. Гусеву Прасолов сообщает: «…думал над душами. Все вытравить нельзя да и нет смысла». В этих строках, как мне представляется, ключ к разгадке творчества и судьбы Алексея Тимофеевича Прасолова. Его драма – это драма обезбоженного времени. Его стихи и письма, его трагический срыв в бездну – пророческое предвидение и предупреждение. Предупреждение всем нам. В обществе, где редуцирована душа и поддерживающая и подпитывающая ее вера, царствует либо идеология (за отступления от «правильного мировоззрения» еще совсем недавно жестоко карали, уродовали биографии, анкеты, судьбы), либо патология (в нынешнем рыночном половодье с его культом извращений, культом телесного низа).

Май, 2003.