Жили-были

                ЖИЛИ БЫЛИ.
          Жили были в начале ХХ века два друга, два молодых парня — Франсуа Рамбе и Огюстен Буве.
Оба тогда стояли на пороге жизни, как на берегу моря, которое ещё только предстояло переплыть. Оба были молоды, веселы, самоуверенны и беззаботны. Оба считали, что всё у них получится.
          Но прошли годы и оказалось, что один плыл по жизни, а другого несло как щепку и он сам давно понял, что никогда и никуда он не приплывёт. По разному сложилась их судьба.
          Франсуа Рамбе поселился в Париже в 1903 году после службы в драгунском полку. Он был высокий, статный и красивый парень. Благодаря внешности он и нашёл себе работу — в похоронном бюро. Там были нужны сильные, с хорошей выправкой, представительные люди, к тому же умеющие ухаживать и управлять лошадьми. Тогда автомобили ещё только начинали своё победное шествие по земле. Были капризны, ненадёжны и дороги. Поэтому часто на улицах многих городов  можно было увидеть лошадей запряжённых в телеги. Вот и похоронные катафалки тоже перевозили лошади. Сначала Франсуа взяли на скромную должность факельщика. Однако скоро хозяйка сказала рослому красавцу.
            Мы заботимся о покойниках, но вы, молодой человек, думайте о живых. Ваше жизнь в ваших руках и только от вас зависит какой она будет.
           Слова хозяйки оказались пророческими. Франсуа не переставая думал о живых, и прежде всего о себе любимом. Проработав две недели он присмотрелся вокруг и быстро понял что к чему. Скромное жалованье, выплачиваемое хозяйкой, может удовлетворить только пришибленных жизнью и не умеющих думать. Не даром древние мудрецы говорили, что тот, кто не умеет работать головой, всю жизнь работает руками на того кто головой работать умеет.
          И вот однажды, возвращаясь с похорон, Франсуа встретил на улице своего сослуживца по драгунскому полку Огюстена Буве. В армии они особо не дружили, но теперь встретились как старые товарищи. Завернули в бистро, за бутылкой вина вспомнили службу, и рассказали друг другу о своей жизни теперь. И тут Франсуа напрягся, услышав, что Буве теперь санитар в больнице.
          А нет ли у тебя на примете кого-нибудь побогаче готового отправиться на тот свет?
          Как не быть! В моей палате есть один. К вечеру наверняка даст дуба.
          Прекрасно! Надо чтобы его хоронила наша контора. Рысью в больницу! Ты сообщаешь мне адрес его родных. Я скачу к ним, а ты никого не подпускаешь к нему и на сабельный удар. Если мы этого покойника не упустим я получаю хороший куртаж и конечно не забуду тебя. По коням!
          Они расплатились и выбежали из кабачка. Это был первый опыт Рамбе и он оказался удачным. Покойник оказался богатым, и за выгодного клиента Франсуа получил приличные комиссионные. При всей своей прискорбности смертный случай может и кое-кого порадовать. За похороны платят деньги. А в денежных делах надо знать обстановку. Опираясь на помощь Огюстена Буве, Франсуа взялся за создание сети осведомителей из горничных, кухарок, продавщиц магазинов, санитаров и полицейских этого квартала. То и дело он получал записочки.
             Господина Дювалье оперировали. До утра не протянет.
             Господин Шарпантье причащался. Спешите.
             Госпожа Клебер скончалась. Выгодное дельце. Опасайся швейцарихи. Тысяча поцелуев.
             Весьма спешно. Господин Шанталь застрелился.
          Рамбе оказался настолько ловким, что из факельщиков его перевели в процессионеры первого разряда. Теперь он важно шествовал впереди катафалка в бархатном, чёрном фраке с серебренной цепью на груди, коротких шёлковых брюках, шляпе-треуголке с плюмажем, туфлях с большими серебренными пряжками, широком чёрном плаще и жезлом в руках. Он быстро сделал карьеру, но его звезда закатилась так же быстро, как и взошла. Слишком он намозолил глаза конкурирующей конторе. А это почтенное предприятие, существовало в этом квартале уже почти столетие и имело своих осведомителей среди извозчиков, санитарок, сиделок, аптекарей, врачей, священников и полицейских — словом среди тех, чья профессия позволяет чувствовать приближение смерти — разумеется чужой. Дела этой конторы шли хорошо, но на конкурентов там смотрели без всякого удовольствия. Конечно же кому понравиться, что их всякий раз обскакивают стоит появиться выгодному клиенту. И в один прекрасный день случилась развязка, очень уж выгоден был покойник. 
         Обе конторы приложили массу усилий чтобы заполучить его. Старая контора опиралась на двух лечащих врачей и кюре, что его причащал. Долгом человеколюбия было заранее подготовить родных к неизбежной утрате. Предвидя столь понятную в безутешном горе растерянность, доктора и кюре рекомендовали обратиться к старой похоронной конторе. Однако новая контора в лице Рамбе, три дня и три ночи просидела в доме больного у швейцара. С замиранием крепкого драгунского сердца прислушивалась к слабеющему биению сердца больного. Когда ночью больной испустил последний вздох, она была тут как тут. Франсуа стоял среди убитых горем родных, безутешный казалось не меньше чем они. В чутко уловленное мгновение он подошел к одному из родственников покойного, оказавшемся способным выслушать слова глубокого сочувствия и подписать договор погребальных услуг, даже не заметив, что там была написана такая сумма, какую можно запросить только у человека и без того подавленного горем.
          Контора тут же приступила к делу. Но в церкви, после отпевания, гроб сразу подхватили и люди Рамбе и конкурирующей конторы. Никто в церкви не понял, что происходит что-то неладное, ибо все погребальщики носят одинаковые чёрные одежды. Но на улице стояло два катафалка! И две группы тружеников могильного дела потащили гроб в разные стороны! Шло время и ни одна сторона не могла взять верх. Наконец они, к ужасу родных покойного, бросили гроб на землю и вступили в драку. Кто-то опрокинул гроб и покойный выпал из него. Вмешалась полиция.
          В этом праведном бою Франсуа получил кулаком по голове и головой в живот, падая ударился головой и потерял сознание. Очнулся он в той самой больнице из которой сам не раз отвозил усопших на кладбища. В отличии от своих клиентов его не увезли вперёд ногами, а он вышел на них сам. Но за драку в святом месте и оскорбление праха умершего (была во французском уголовном кодексе и такая статья) его посадили на пол года в тюрьму. А выйдя на свободу он узнал, что пока он отдыхал на нарах, обе похоронные конторы слились в одну, и в его услугах больше не нуждаются.
         Так познал Франсуа Рамбе бренность земного благополучия, особенно того, что строится на переходе людей из сей юдоли плачевной в лучший мир. Кое-какие сбережения у него были и он мог позволить себе не спеша, но и не затягивая, искать новое поле деятельности жаждущее приложения его великих талантов. И нашел! Раз уж смерть оказалась столь неблагодарной, не оценила его самоотверженного служения ей, он решил посвятить себя служению любви. Такой странный поворот в его карьере был опять-таки связан с Огюстеном Буве. 
          Отставному кавалеристу надоело сидеть в больнице подстерегая чужую смерть. Надоело до того, что дирекции больницы пришлось уволить его за пьяный дебош в больничной палате. От этого он не сильно огорчился. Ещё когда Рамбе создавал сеть своих осведомителей, Буве познакомился с хорошенькой и бойкой Луизой, служившей няней в богатом доме. Странная штука — любовь. Невозможно понять почему неглупые люди попадаются на самый примитивный обман. Именно Луиза сообщила Буве, что ребёнок, нянькой которого она была, заболел. Огюстен сообщил об этом Франсуа, тот получил с похорон хорошие деньги и поделился с другом. Все оказались в выигрыше и только Луиза проиграла, ибо после смерти ребёнка её уволили. А через неделю безработным стал и Огюстен Буве. Но он не долго горевал и сразу объяснил Луизе, что нечего ждать от богачей чтобы они наплодили достаточно младенцев для всех нянь. К тому же такой красивой девчонке вовсе незачем возится с зассатыми пелёнками. Есть другой более лёгкий способ. Узнав, что это за способ Луиза возмутилась — ты что?! Однако Буве оказался настойчив и убедителен. Это только временно, пока они не найдут другую работу. И Луиза в это поверила! Ведь её любимый говорил об этом так легко, как о каком-то пустяке, так обворожительно улыбался, казался ей самым лучшим на свете и как-то само собой разумелось что этот временный период будет коротким, всего-то несколько дней. А потом настанет счастливая и беззаботная жизнь, и они будут со смехом вспоминать об этом. Это кажется невероятным, но это срабатывает до сих пор! Если мы кого-то любим, то доверяем ему во всём. Вот так и Луиза поверила своему «жениху». Уже следующим вечером они, на заработанные ей деньги, неплохо поужинали в довольно приличном кафе и кружились в завораживающем танце. Так они и стали жить — Луиза приносила деньги, а Огюстен всё искал достойную для него работу. Но скоро девушку арестовала «полиция нравов», где выяснилось, что она занимается проституцией не состоя на учете, и к тому же больна венерической болезнью. Так она оказалась в тюрьме среди проституток, алкоголичек и наркоманок. Их жизни уже были разбиты давно и они не верили что для них возможна какая-то другая жизнь, кроме той, которой они живут. Все люди разные, с разными характерами. Одни борются за лучшую жизнь, потерпев поражение поднимаются и борются снова, а другие считают случившееся с ними концом света и если рядом не находится сильного духом человека, способного сказать что делать и повести за собой, то они опускаются на самое жизненное дно и погибают в ужасной нищете всеми презираемые.
           Луиза оказалась как раз из вторых. Выйдя из тюрьмы она стала разыскивать Огюстена, но оказалось, что он уже давно с другой «невестой». Остатки совести, то, что Луиза не сдала его полиции и страх перед её возможной местью заставили его всё-таки заняться её судьбой. Выразилось это в том, что он устроил её в публичный дом владельцем которого был его дядюшка. Он назывался  «Крошка». Это был дешёвый базар любви для бедняков и солдат но это было единственное место, где могла найти кусок хлеба женщина, только что выпущенная из тюрьмы с волчьим билетом леченной проститутки, не имеющая ни крова, ни знакомств, ни денег даже для самого необходимого.
          «Позаботившись» так о девушке, которая его любила, верила каждому его слову до такой степени, что даже пошла ради него на панель и не выдавшая его полиции, Буве узнал, что его дядя, старый сержант колониальных войск, вывез оттуда не только кое-какие сбережения, но и тропическую лихорадку. Она безжалостно мучила его и старику становилось всё труднее вести дела. И он подыскивал покупателя на свой доходный бизнес, чтобы можно было спокойно отправиться в Шампань, чей хороший климат и дешевое вино гарантировали ему хорошую старость.
           И он рассказал об этом Франсуа Рамбе.  У того были  деньги накопленные за время службы в похоронной конторе, он осмотрел будущее приобретение и сделка состоялась. «Крошка» был двухэтажной развалюхой с протекающей крышей и продуваемыми стенами. Но он приносил неплохой и самое главное стабильный доход. Официально, во всех бумагах он назывался «гостиница с почасовой оплатой». Франсуа был уверен, что в бизнесе, как и в искусстве, можно преуспеть только используя «вечные темы» и потребности. А половая —  вторая по значимости после голода. Надо сказать, что тут он оказался прав. Он даже женился на бывшей белошвейке обладавшей умом и математическими способностями, взявшей на себя всю бухгалтерию и слежение за работой. А Рамбе улаживал дела с полицией и решал проблемы, где была нужна мужская сила.
           Когда началась первая мировая война Франсуа Рамбе,  благодаря одному врачу, постоянному клиенту его заведения, получил медицинское заключение, что он, здоровенный амбал, «ограниченно годен» к военной службе. А благодаря ещё кое-каким связям стал служить посыльным по штабу парижского гарнизона. Целыми днями он скакал на лошади туда-сюда доставляя запечатанные конверты, по пути успевая завернуть домой, проверить как идут дела. Временами ему приходилось вышвыривать слишком буйного клиента. Выкинув его на улицу он орал тряся запечатанными конвертами с большими печатями.
          Что, темперамент девать некуда?! Что же ты тогда не на фронте?! Мигом устрою! Хочешь?!
          Потом он пересел с лошади на мотоцикл и вот так и «провоевал» всю войну. При этом он, даже не побывав ни разу под обстрелом, умудрился получить несколько боевых наград, которые потом без стеснения носил. Всё хорошие отношения кое с кем в штабе.
          И всю войну «Крошка» приносил огромный доход. Долгое время фронт находился не так уж далеко от Парижа. Всегда в нём было много военных и всем хотелось женской ласки. Говорят, во время войны любовь валялась на улице и любой мог подобрать её без труда и не тратя денег. Может это и так. Но и тут тыловые «герои» забирали себе самых лучших, молодых, красивых, изящных и богатых женщин. Ведь они были всегда рядом, были упитанны, здоровы и имели возможность делать подарки. И когда с фронта вырывался солдат: оборванный, весь пропахший запахами окопов и госпиталей, изуродованный ранами, обросший и завшивевший. Который не отошёл от ужасов фронта, где как дождь с неба падали снаряды, где приходилось бежать на вражеские позиции с которых в любую секунду его могли превратить в решето германские пулемёты, где его травили ядовитыми газами. Которому каким-то чудом всего на несколько дней удалось вырваться оттуда и через несколько дней придётся туда вернуться. Которого чудом не убили вчера и почти наверняка убьют завтра, он спешил получить напоследок от жизни всё, что получится. Но ему приходилось довольствоваться теми женщинами, которые ни о чём не спрашивают, не брезгливы, не ждут слов любви и довольствуются скудными солдатскими медяками.
         Вот поэтому «Крошка» процветал, а вместе с ним процветал и его владелец. Деньги помещались в банки под хорошие проценты. И так все четыре года войны. Когда она кончилась Франсуа Рамбе  смог без всякого  риска для себя открыть ещё две таких «гостиницы» в Париже и по одной в портовых Гавре и Марселе. Почти такой же доход что и они приносили деньги вложенные под проценты в разные банки. Так Франсуа Рамбе богател день ото дня. Он попытался играть на бирже, заняться ещё каким-нибудь бизнесом, но это оказалось слишком хлопотно и не приносило такого верного дохода как служение богини любви. Но когда война кончилась, жена сказала ему.
          Дорогой, наши дома устроены так, чтобы обслуживать бедняков. Теперь, когда столько мужчин перебили на войне, боюсь мы не сможем работать в полную силу. Как бы нам не пропасть.
          Но муж ответил ей , что владельцы заводов не могут остаться без рабочих и что-нибудь обязательно придумают, где им найти бедняков, готовых работать за гроши. Так, что для них хорошие времена только начинаются.
           Тут надо отметить, что он оказался прав, что делает честь его уму и прозорливости. Скоро появился закон разрешающий нанимать на работу людей не являющихся  французскими гражданами. В города Франции хлынул поток жителей французских колоний: арабов с севера  и негров из центра Африки. Ещё недавно их называли спасителями отечества, они были грозными марроканскими и сенегальскими стрелками, но стоило кончится войне и у них тут-же отобрали оружие и живописные мундиры, вернули презрительную кличку БИКО (ЧУРКА) и они снова стали теми, кем были раньше — бесправными  подёнщиками, батраками и пастухами. Они не принесли домой ничего, кроме звона медалей и рассказов о том, как их убивали. И вот теперь великая Франция великодушно позволила им вкалывать за гроши на самой тяжёлой работе, за плату, за которую не согласился бы работать ни один француз. Они селились в самых бедных кварталах, их не пускали на центральные улицы, гнали из всех приличных магазинов, они были вынужденны довольствоваться самой дешёвой пищей, самым дешёвым жильём и самыми дешёвыми женщинами.
           Теперь дома Франсуа Рамбе работали круглосуточно, без выходных и перерывов на обед. Он был вынужден их перестроить, расширить и даже немного благоустроить. Сам он всё время мотался между Парижем, Гавром и Марселем. У него была шикарные квартира в Париже, вилла за городом и личный автомобиль. Счёт денег уже шёл на сотни тысяч. Он имел связи на бирже, в министерствах, полиции и среди сотрудников влиятельных газет. И пускай многие из его знакомых занимали там низовые должности, но благодаря им он всё равно мог очень многое. Его сын и дочь учились в очень престижной, частной школе. Им уже была открыта прямая дорога в парижский университет, где они могли легко найти себе подходящую невесту или жениха и попасть в верхи общества. Рамбе даже не испугался начавшейся в 1929 году «великой депрессии». Он понимал, что половая потребность никуда не денется, разве только наступит конец света. Иногда, мысленно пересматривая собственную жизнь, он убеждался, что это была жизнь труженика, обязанным своими успехами только своему уму и трудолюбию. Но чем больше росло его благосостояние, тем больше росло и его беспокойство. И виновата в этом была советская Россия.
            Узнав, что далеко на востоке простые работяги прогнали своих хозяев и правителей, он сначала только смеялся — как эти дураки ничего не понимающие ни в экономике, ни в политике будут управлять огромной страной, без людей знающих как это делать? Но скоро ему стало не до смеха! Время шло, а русские коммунисты никуда не делись, их страна продолжала крепнуть и развиваться, значит идеи социализма вовсе не такой уж бред. Но это пол беды, в конце концов до России ему дела нет -  хуже оказалось, что эти идеи появились и с каждым днём находили всё больше сторонников здесь, во Франции, и вот это касалось его уже напрямую!
           Уважаемому гражданину и патриоту третьей французской республики очень не нравилось что кто-то всерьёз собирается установить тут всеобщее равенство, где не будет ни бедных, ни богатых. Равенство?! С кем?! С тупыми работягами, не желающими пошевелить мозгами чтобы хоть чуть-чуть улучшить собственную жизнь, а умеющих только тупо, как вол, выполнять неинтересную работу? С нищими алкашами, бомжами-клошарами, роющихся в мусорных баках, ночующих под мостами, мечтающих только напиться как свинья. А когда напьются им уже и так хорошо и больше не нужно ничего. С ними стать равным?! Не слишком ли много хотите дорогие «товарищи пролетарии всех стран соединяйтесь»!? А пулю получить не желаете?!
           Но чем дальше, тем больше становилось кричащих на митингах под красными флагами. И вот тогда-то Франсуа Рамбе почувствовал страх. Он ясно понял, что перспектива остаться без своего богатства с каждым днём становится всё реальнее, и всё меньше верил, что правительство, армия и полиция могут его богатство защитить. Бывая на «весёлой бирже», где собирались сводни, сутенёры содержатели различных притонов и владельцы борделей, он узнал, что есть организация серьёзных и смелых людей желающих и главное могущих, согнуть в бараний рог этих голодранцев тянущихся к чужому добру. При этом они не собираются оглядываться на всяких трусов умеющих только болтать но не умеющих ничего делать. Среди этих людей много богатых и влиятельных лиц, много бывших офицеров, их зовут «кагуляры» или «боевые кресты». Эти люди готовы уничтожить во Франции всех «красных», как это сделал в Германии Гитлер. И совсем скоро наступит время когда у руля власти встанут настоящие патриоты, а не паршивые слюнтяи. Рамбе познакомили с некоторыми из этих решительных людей и они ему понравилось. Ему приняли в эту организацию, очень обрадовавшись щедрому вступительному, а после ежемесячным, денежным взносам, приказали подобрать надёжных людей, послушных его приказам и быть готовым к решительному выступлению спасать Францию от «красных». Вскоре его пригласили на тайное совещание где он увидел большую карту Парижа будто накрытую большой сеткой. Каждая ячейка этой сетки был район действий какого-нибудь отряда «боевых крестов». Потом Франсуа увидел секретные списки, что какой отряд должен делать в своём районе в день «Х». Какие объекты захватывать, кого ликвидировать, кто и какую помощь может оказать, а кто и как помешать не будучи «красным». Так почтенный господин коммерсант и  содержатель публичных домов продолжал явно трудится на благо родины ( и своего собственного), а тайно готовить переворот. И вдруг однажды ему доложили, что его хочет видеть старый друг. Рамбе удивился, друзей у него давно не было. Кто это может быть? Может посыльный из «боевых крестов», ещё не знающий внутренних правил. И он велел слуге пропустить этого посетителя. Но в кабинет вошёл пожилой человек в потрёпанной шинели иностранного легиона с несколькими орденами на груди. Без разрешения уселся на стуле и сказал
          «Факельщик», что-то ты не очень ласково встречаешь старых друзей!
          Услышав своё старое прозвище о котором он уже сам успел забыть, Франсуа напряг память и сразу всё понял.
          Буве? Вот уж не думал что увижу тебя ещё на этом свете. Где тебя носило?
          Ездил в туристический круиз за казённый счёт. Пришлось позагорать на песочке в Сахаре, мило побеседовать с арабами, после уже здесь с немцами, а потом опять с детьми пустынь.
            И долго беседовал?
            Нет, лет 30.
            А чего ко мне припёрся? Что надо? Женщину? 5 франков!
            Услышав такой ледяной тон Огюстен Буве отпрянул. Он конечно не ждал что пройдоха факельщик увидев его расчувствуется и кинется ему в объятия. Но он ожидал хотя бы теплоты в голосе. А старый знакомый глядел на него как на таракана, словно решал раздавить его сразу или погодить. И он заговорил просительным, сбивчивым тоном.
           Нет, видишь ли …. ты помнишь Луизу?
           Какую ещё Луизу?
           Ну ту, что я сосватал сюда перед тем как привёл тебя покупать этот прекрасный пансион благородных девиц. Я вижу ты не бедствуешь, а ведь именно я устроил тогда ту сделку и …..
           И что? Если ты пришёл сюда устроить вечер воспоминаний, то у меня нет времени.
           Так вот Луиза оказалась классной девчонкой, она не выдала меня легавым, а вот другая сука, которую я пустил по той же дорожке, настучала и мне пришлось уносить ноги, иначе вместо Сахары я бы угодил в Кайену и мы бы с тобой сейчас бы не разговаривали.
           Дальше?
           А дальше я 30 лет топтал пески, приучая всяких «бико» уважать французский флаг, но ничего так и не получил кроме этих побрякушек. А недавно мне сказали, что я уже не гожусь для пробежек по песочку и вышвырнули восвояси. Вернули свободу и весь Париж, и вместе с ним всё-всё, вот только жрать нечего, а если я возьмусь за старое то быстро окажусь на нарах. И оказалось, что во всей Франции у меня  нет никого, к кому бы я смог пойти. И тут я вспомнил о старом друге с которым мы когда-то собирались взять судьбу за вымя. Надеюсь у тебя найдётся какое-нибудь местечко для старого приятеля, вроде швейцара или консьержа?
          Слушая рассказ Огюстена Буве, Франсуа Рамбе испытывал удовольствие, хотя его и не показывал. Всё познаётся в сравнении и это сравнение было явно в его пользу. Теперь с трудом можно было узнать прежнего весёлого, разбитного парня в этом почти старике. Рамбе было уже давно плевать на всякие сантименты. Всех и вся он оценивал только выгодно ему или не выгодно. Вот и сейчас он прикидывал какую пользу может получить от отставного легионера. Умеет стрелять, во Франции нет ни друзей ни родных, на мели, готов на всё ради куска хлеба и крыши над головой. Годится для тайных дел! И он сказал.
          Ладно, я подыщу для тебя работёнку. Главное - держи язык за зубами. Сболтнёшь кому-нибудь об увиденном — станешь свободным как ветер!
           Огюстен Буве имел самую заурядную внешность. Таких людей много раз встретишь на улице и уже через секунду не вспомнишь о том, как он выглядит. Именно поэтому он оказался подходящим для всяких деликатных дел, о которых не стоило знать широкой публике. Он получал приказы от Рамбе, а тот от своего командира «боевых крестов». Часто бывшему легионеру приходилось, вместе с группами людей о которых он не знал ничего, выезжать на побережье и там, в укромных бухтах, выгружать с затемнённых кораблей какие-то ящики. А потом сопровождать их на грузовиках вглубь страны и прятать в тайных местах. Когда они по неосторожности разбили один из этих ящиков, там оказались итальянские автоматы и германские пулемёты. За это их тут-же избили и пообещали, что если такое еще хоть раз повториться, то вообще убьют. Потом многие удивлялись, почему на рабочих митингах, в редакциях левых газет, на складах имущества собранных французской общественностью для Респуликанской Испании стали взрываться бомбы? Почему многие левые депутаты стали получать письма с угрозами? Почему некоторых из них сбивали машины?
           На все эти вопросы знал ответ Огюстен Буве! Он стал ценным исполнителем поручений «боевых крестов», никогда не задавал лишних вопросов, делал, что приказывали, получал за это деньги и уходил. Правда эта «скотина Факельщик» давал ему жалкие гроши, но Огюстен боялся протестовать, чтобы вообще не остаться без куска хлеба. Так всё и продолжалось до одного очень особенного дня. До осени 1935 года.
          Командиром отряда «боевых крестов» был сын очень крупного фабриканта, обычный «мажор» не желавший хоть чуть-чуть трудиться и напрягать мозги, зато давно испробовавший все доступные развлечения и теперь просто бесившийся с жиру.  Он искренне считал себя сверхчеловеком, тем, кому позволено всё, властелином и повелителем всех и вся. Таких было много в «боевых крестах». И вот однажды, получив задание от ещё более высших «боевых крестов», со своим отрядом напасть на собрание коммунистов. До этого он нападал только минимум втроём на одного и всегда выходил из таких «поединков» победителем. И от своих главарей знал, что точно такие же нападения произойдут и в других районах Парижа. Вот и теперь считая, что раз с ним несколько десятков вооружённых подручных, он решил, что снова покажет этим голодранцам, кто хозяин жизни, кому предназначено повелевать, а кому подчиняться. Вломившись со своей бандой на собрание он узнал многих рабочих с фабрики своего отца. Ну сейчас он развлечётся на славу! Но рабочих оказалось больше сотни. Все они друг друга знали, все понимали, что если один начнёт, то другие поддержат. И они не испугались в завязавшейся драке «боевых крестов» просто вышвырнули  вон с их ножами и револьверами. Потом такое же случилось и в других районах. После рабочие провели демонстрацию, к которой присоединились тысячи других пролетариев.
          А избитый мажор сначала просто не поверил, что ему — властелину жизни, дали отпор. То, что его посмели не испугаться, и кто — быдло, простые работяги, грязь под его ногами, те, кто должны только подобострастно хихикать над его «милыми шутками». Кто должны ссаться от страха если он только нахмурит брови! И они посмели набить ему морду?! Это всё равно, что земля перевернётся с ног на голову, это НЕПРАВИЛЬНО! А ведь то, что его избили и он это с терпел, об этом наверняка растреплют по всему Парижу! Все узнают, что он никакой не сверхчеловек, а жалкий трус! Ну нет, дорогие «товарищи, пролетарии всех стран соединяйтесь» - вы у меня ещё попляшете! Я вам сейчас покажу кто тут хозяин!
           И давясь от ярости он бросился в тайную штаб-квартиру «боевых крестов» этого района, где он был начальник. Там он застал только дежурного Огюстена Буве и пришедшего за очередными инструкциями Франсуа Рамбе. Весь трясясь от злобы он крикнул им: «Вы, оба за мной!» И выбежал на улицу. Не зная, что у него на уме, приученные не задавать тайному начальству лишних вопросов, они бросились за ним. А тот, помня что среди набивших ему морду были и рабочие его же фабрики, ещё не понимая, что конкретно будет делать, устремился туда. Выскочив из машины битый «герой» вбежал в заводской двор. Там как раз выходили отработавшие смену рабочие. Среди них слышались шутки и смех. От этого, почти ничего не соображающий сын хозяина крикнул: «Вам смешно?! Над кем смеётесь?! Надо мной?! Над своим хозяином?!» В этот момент он ненавидел весь мир, который казалось весь над ним смеётся и кричит - «Трус! Трус!» Его полностью поглотило только одно желание - разорвать всех своими руками, убить всех на свете, заткнуть, заставить замолчать этот смех. И почти ничего не видя и не соображая от злобы, он выхватил револьвер и стал стрелять.
          Только когда револьвер в холостую щёлкнул в руке, кровавя пелена, всё это время застилавшая ему глаза спала и он смог нормально видеть и соображать. Увидев на земле несколько упавших тел и столпившихся над ними других рабочих, число которых всё увеличивалось за счёт продолжавших выходить с фабрики, он понял, что натворил. ОН УБИЛ!!! И тут на него навалился страх! Даже не страх, а УЖАС! Он убил людей, которые ему ничего не сделали! На глазах у множества свидетелей! Любой судья поймёт, что тут нет никаких смягчающих обстоятельств: ни самообороны, ни аффекта, ни неосторожности! За это любой судья приговорит только к одному — смертной казни! Но ему ведь всего 24 года, он ещё и не жил совсем! И теперь всё?! Конец жизни?! Тут среди столпившихся людей раздался крик ярости, все бросились на него, и тот понял, что до суда не доживёт. В ужасе он бросился прочь, не видя толком куда бежит, успев только крикнуть Рамбе и Буве: «Задержите их!»
          Случившиеся было неожиданностью и для них. Они видели, что их начальника переполняет злоба, понимали, что он страстно хочет не одарить кого-нибудь цветами, но ТАКОГО, даже они не ожидали. Ну наорать, ну избить, ещё куда ни шло. Но УБИВАТЬ?! На такое они не подписывались! Но пока они об этом думали их захлестнула волна злобных людей, замелькали кулаки и оба оказались на земле, пинаемые ногами. Рамбе заверещал, что он тут случайно, а Буве, помня боевой опыт, молчал стараясь только скорчится так, чтобы удары не попали в жизненно важные органы. Оба с невероятной радостью услышали полицейский свисток. Избитых и истерзанных их подняли с земли, на руках защёлкнули наручники и скоро они оба тряслись в тюремном фургоне.
           Наступил рассвет, начинался новый день. Гасли уличные фонари, тускнели огни световой рекламы, закрывались ночные клубы и рестораны. Всё чаще хлопали открываемые двери, всё больше становилось прохожих на улицах и автомобилей на дорогах. Всё больше звуков слышалось в воздухе. Париж начинал новый день. Миллионы людей спешили по своим делам, всех их ждали свои радости и заботы и каждый надеялся, что для него новый день будет лучше или, на худой конец, не хуже предыдущего. И никто из этих снующих туда-сюда людей не знал, что за стенами невзрачного серого дома, с табличкой «Полицейский участок» сидят двое человек страстно желающих чтобы этот день никогда не наступил, чтобы снова вернулось вчера!
           Франсуа Рамбе был просто раздавлен случившимся. Крах! Конец всему! Положению в обществе, богатству, обеспеченной жизни! Опять всё сначала?! Опять нищета?! И из-за чего? Из-за какого-то неврастеника, который то ли перепил, то ли обкурился какой-то дряни и ему приспичило открыть пальбу?! Да если бы он знал, что у этого дурака на уме то бы и не двинулся с места! Хочешь убивать?! Пожалуйста, только без меня! Что, что ему стоило придти в штаб-квартиру раньше или позже?! Если бы можно было отмотать жизнь как киноплёнку назад, всего на один день! Никаких денег за это не жалко. Ещё вчера, в это время он проснулся в своей постели, позавтракал, пообщался с семьёй и впереди его ждал счастливый день, счастливая жизнь! А что теперь?! Что делать? Как отсюда выбираться? Конечно же этого сучонка папаша отмажет, у него все друзья-приятели: судьи, адвокаты, министры! А как же я?! У меня папочки-миллионера нет! Что же делать?! Что же делать?!
          Так текли минуты. Франсуа Рамбе не находил себе места, а Огюстен Буве мирно спал, словно ничего особенного и не случилось. Его похрапывание мешало Рамбе думать и накопившаяся злость, требовавшая выхода, излилась на того кто был рядом. Больше было не на ком. Рамбе с силой толкнул сокамерника: «Заткнись! Мешаешь думать!» Храп прекратился, Буве потянулся, открыл глаза и спокойно сказал издевательским тоном.
           А не кажется ли вам почтенный месье Рамбе, что стоит быть повежливее со старыми приятелями? Или вы всё ещё думаете, что находитесь в своём особняке, или среди этих ряженных героев умеющих только пакостить, а потом сразу удирать, наложив в штаны? Это там ты был уважаемый господин, содержатель публичного дома, а здесь ты никто и звать никак! Что нервишки пошаливают, обстановка не нравится? Привыкай, теперь это надолго и впредь советую сто раз подумать, прежде чем что-нибудь сделать, а то думать станет нечем!
          Франсуа Рамбе поразил наглый тон, с которым этот нищий бродяга посмел так с ним говорить! Да он его за это ….! И тут его словно окатило холодной водой. А действительно, что он сможет теперь ему сделать? Деньги, связи, влияние — где всё это теперь? Что у него осталось? И вот тут он почувствовал страх. Он понял, что теперь совершенно беззащитен перед такими - сильными, наглыми, плюющими на все правила и законы. Это раньше, на свободе, он мог уйти от них, укрыться за дверью собственной квартиры, позвать на помощь полицию, а теперь они всё время будут рядом и днём и ночью! Никуда от них не уйти, ни за какой дверью не закрыться, и никакая полиция тебя не защитит, для неё ты такой же преступник, как и они! Только силой и характером можно держать этих мерзавцев на расстоянии! А есть они у тебя? Связи с деньгами остались там, за этими стенами и нечего на них надеяться. Друзья оставшиеся на воле? Они дружат только с теми, с кем дружить выгодно, а какая теперь польза от него — обвиняемого в убийстве? Нет, о друзьях можно забыть? И тут опять раздался наглый голос Буве.
           Что-то я проголодался, но роскошный обед из ресторана «Максим» нам принесут не скоро. А нет ли у вас почтенный месье Рамбе чем угостить старого друга? Нет? Жаль! Я понимаю, вы не озаботились заранее обновить меню в этом роскошном отеле, тогда не угостите ли сигарой старого защитника родины тридцать лет пробегавшего с винтовкой защищая прекрасную Францию, а за одно и вас! Я предпочитаю «Гавану», а вы? Позвольте полюбопытствовать, что у вас в портсигаре?
          Его голос звучал умильно-издевательски, но он странно действовал на Рамбе. Он не кричал и не угрожал, но Рамбе и в голову не приходило его ослушаться. Словно кто-то внутри его тела действовал вместо него. Огюстен выгреб из портсигара почти все сигареты, оставив только две, прикурил от протянутой зажигалки, и со словами: «Дай-ка посмотреть», опустил её себе в карман. И Франсуа Рамбе даже не попытался вернуть её обратно.
          А полицейский участок продолжал жить своей жизнью. Слышались голоса, звуки шагов, хлопанье дверей и много других звуков. И вдруг неожиданно наступила тишина. Абсолютная. Странно, с улицы тоже не доносилось ни звука. Потом из репродуктора раздалась торжественная песня. Арестанты удивились, но скоро всё опять вернулось на круги своя. Буве равнодушно спросил.
          Интересно по ком это поминки?
          Ты что забыл? Сегодня же 11 ноября. День окончания войны, минута молчания, парад и возложение цветов к могиле Неизвестного Солдата.
          А-а-а, ну тогда понятно.
          Подумать только — ведь ты тоже был на войне! Если бы тебя убили, ты бы был героем войны, а не бродягой и вором.
          Сказав это Франсуа Рамбе сразу пожалел об этом. Он ожидал что в ответ получит порцию ругани, а то и кое чего похуже. Но, после недолгой паузы, послышался смех.
           Ты знаешь, а ведь ты совершенно прав. Если бы меня убили на войне, мне воздавали бы почести, восторгались, возможно бы именно я лежал бы сейчас на месте этого неизвестного солдата и ты бы, приходя возложить цветы думал — может быть здесь лежит тот самый парень Огюстен Буве, с которым я когда-то шлялся по кабакам и тискал девчонок. Интересно, чтобы ты написал на моей могиле? Наверное: «Здесь лежит славный парень, герой войны Огюстен Буве, который храбро сражался за родину, и умер …. вором и бомжом». Нет, так не годится, лучше: «Здесь лежит тело отличного весельчака, которому сам чёрт был не страшен, который, хотя его никто об этом не просил, отправился защищать прекрасную Францию в колониях и на войне. Не кланялся пулям, не прятался от снарядов, ни разу не показал врагам своей задницы и умер … бомжом и вором». Нет знаешь что — не пиши ничего на моей могиле.
           Я часто думаю, а не потому ли благодарная Франция так чествует этого самого Неизвестного Солдата, что он дал себя укокошить окончательно, и теперь не путается под ногами у уважаемых месье, вроде тебя, лежит себе спокойно под могильной плитой и не требует ни денег, ни работы, ни лекарств, никакого ухода? Что ты вообще знаешь о солдатах, о войне? Тебя хоть раз убивали? Ты знаешь что это за штука такая - смерть? Конечно, ты провожал покойников на кладбище, так ведь это одно удовольствие, за это деньги платят. И это смерть? Нет, ты на неё на войне посмотри, когда она прыгает вокруг тебя как боксёр на ринге и наносит запрещённые удары!
           А знаешь ли ты, как встретили этот самый день — 11 ноября в 1918 году на фронте? Это был весёлый денёк! Солдаты плакали. Были такие, что катались по земле, и мычали как телята! Мёртвые спали, а живые орали во всё горло: «Победа! Да здравствует Франция!» Знаешь ли ты какого это месяц за месяцем, год за годом, каждый день ожидать пули снайпера в башку? Когда на тебя как дождь падают снаряды и не  получить осколок в тело всё равно что  остаться сухим под проливным дождём? Когда тебя травят ядовитыми газами, как таракана, и ты молишься только о том, чтобы не порвалась  противогазная маска? Какого чувствовать себя, идя в атаку на вражеские пулемёты которые в миг сделают из тебя решето? Знаешь ли ты какого чувствовать себя, вдруг осознав что всё это кончилось и ты можешь больше не боятся что тебя убьют? Какого это драться за Родину и вдруг узнать что она победила, а ты остался жив не продырявленный и с целыми руками и ногами? Говорю тебе — взрослые мужики, не раз смотревшие смерти в лицо, рыдали как дети! Ты не представляешь какое это было СЧАСТЬЕ! А ты когда нибудь испытывал счастье от того, что не можешь положить себе в карман? Только вот какая странность — четыре года шла игра по крупному, но когда она кончилась всю выручку забрали такие как ты, а те кто обеспечил выигрыш, как я, остались не у дел.
          Хватит, надоело слушать твою болтовню! Сейчас не время копаться в прошлом, надо думать о будущем! Как отсюда выбираться!? Эта скотина натворил дел и бросил нас. Сейчас мы в одной лодке и эта лодка идёт ко дну. Ему хорошо, а нам что делать? У нас папочки-миллионера нет!
          Ты прав — у нас папочки миллионера нет! Что ж давай прикинем каков расклад и какие карты у нас на руках. Этому, как ты совершенно правильно выразился, скоту непонятно с чего ударила моча в голову и он решил устроить шоу со стрельбой. У него возникли проблемы со своими рабочими и мы решили ему  немного помочь. Мы этого делать были не обязаны - это была чистая любезность с нашей стороны. Но он, внезапно вспомнив о неотложных делах, покинул место представления, оставив нас одних в самый разгар веселья. Согласись это было невежливо с его стороны. И можешь быть уверен - он уже наверняка на пути в другую страну, как ты понимаешь не пешком. И вряд ли он по нам так соскучится, чтобы занять место рядом. Так что можешь считать что его там вообще не было, и на заводском дворе весело проводили время только мы. Соответственно нам нечего ждать помощи от его папы и дружков.
          Ну спасибо, утешил! А пули из его револьвера? А его машина? Когда нас сажали в «воронок» она так и стояла у ворот. Этот трус так потерял голову от страха, что даже про неё не вспомнил и убежал пешком! А ведь он был без перчаток! Там полно его отпечатков пальцев и в машине и на револьвере!
         Тебе нужно истинное положение дел или приятное враньё? Револьвер уже наверняка на дне Сены. Даже если он и засветился где-то раньше, адвокат его высочества пупа земли и сукиного сына заявит, что это оружие у него давно украли или он по пьянке его потерял. А машина? Её у него угнали и он вдруг случайно её увидев побежал отбивать её у вора, а угодив в перестрелку, испугался и убежал. Можешь быть уверен — даже в самом худшем для него случае адвокат предоставит кучу справок, что у него слабое здоровье, пошаливают нервишки и для выздоровления ему необходимо длительное лечение за границей. Деньги папочки и его дружки сделают так, что из уголовного дела испарятся кое-какие детали и можешь мне поверить, на суде он будет свидетелем или не будет вообще, а будут только его письменные показания.
          А свидетели?! Во дворе было множество людей, а это коммунисты, они ненормальные — их не купишь и не запугаешь, убили их друзей и они этого так не оставят!
          Стоило сюда попасть чтобы увидеть, как почтенный бизнесмен надеется только на помощь коммунистов. Ты сам-то в это веришь? Их слова против денег его папаши! Даже если их не удастся ни купить, ни запугать, вспомни как было дело. Они были ярко освещены светом с проходной, а мы были в тени, к тому же этот доморощенный «Вильгельм Тель» всё время дёргался и перемещался. Да многие из них не смогут ни уверенно опознать нас в лицо ни твёрдо сказать двое или трое нас было! Тем более кто именно стрелял! Его там или не было вообще или он пытался вернуть угнанную машину, а после … ну ты понимаешь. И его не  поймали, а нас скрутили на месте откуда стреляли, через считанные секунды после выстрелов. Вот так-то! Такова се ля ви!
          И ты так спокойно об этом говоришь?!
          А ты ожидал услышать другое? Может у тебя есть другие предложения? Скажи, обсудим. Ты прав — сейчас мы с тобой в одной лодке и эта лодка тонет. Я-то немного потеряю если придётся тут задержаться на десяток лет, а вот ты … Чем выше залетишь, тем больнее падать.
          Огюстен Буве оказался совершенно прав. Скоро им предъявили обвинение в убийстве двух и более лиц из хулиганских побуждений. В неожиданной посылке ими было получено послание, чтобы о сыне владельца фабрики не смели и говорить, иначе умрут в тюрьме и очень скоро. Отставной легионер даже не удивился, что его подельника выпустили до суда под залог, а его оставили в тюрьме. Примерно месяц длились допросы у следователей, выезды на место происшествия и очные ставки. Потом Огюстену Буве сказали, что следствие закончено и дело передано в суд. Странно, всё это время он получал с воли посылки-передачи, а на его счёт в тюремном ларьке-магазинчике регулярно вносили деньги и он мог заказывать оттуда продукты себе в камеру. Кто это всё устраивал Буве не знал, но догадывался, что это плата за молчание о настоящем убийце. Только после окончания следствия Огюстену позволили встречи с назначенным адвокатом, чтобы выработать линию защиты.
          Адвокат был очень подвижный толстяк, с вечно бегающими глазами. Он будто не умел долго глядеть в одну точку. После долгих бесед и увещеваний, сыпанья разными непонятными словами и юридическими терминами, адвокат, по прежнему пряча глаза, угостил сигаретами и протянул подзащитному записку. В ней было написано.
          «Послушай ты. Чтобы на суде всё взял на себя. Не вздумай болтать лишнее. Тебе так и так сидеть и вопрос только в том куда ты вернёшься: в ночлежку или в свой личный дом в Бургундии. Адвокат скажет что и как ты должен говорить. Сделаешь всё как надо - отделаешься малым сроком, а по выходу получишь 75 000 франков. После этого чтобы сидел тихо и носа оттуда  не  показывал. А не то придётся возмещать всё потраченное на тебя до последнего сантима. Ляпнешь что-нибудь лишнее — тебе не жить. Другого предложения не будет».
          Увидев что записка прочитана, адвокат сразу перестал юлить, забрал бумажку и тут же её сжег.
После этого он заговорил властным тоном, было ясно видно, что ему противно тратить время на такого босяка. Словно  офицер солдату он говорил, что Огюстен должен отвечать судье. А Буве расхохотался — теперь он понял откуда была такая забота о нём, все эти посылки и переводы. Франсуа Рамбе! Эта скотина Факельщик! Раньше от него пятёрки было не выпросить, а теперь на 75 тысяч расщедрился?! Адвокат напрягся, но Буве отсмеявшись махнул рукой — согласен. Адвокат сразу оживился и показал нотариально оформленный акт о том, что месье Огюстен Буве, родившийся 17 марта 1881 года в деревне де Сон-Ленкур, является собственником дома (далее было подробное описание дома) и земельного участка площадью (дальше шли размеры этого участка и место, где он расположен). В другом акте было написано, что на имя Огюстена Буве в банке «Де Франс» открыт счёт в сумме 75 000 франков которые он может получить по предъявлению удостоверяющих личность документов. В течении месяца адвокат навещал его и словно учитель спрашивал ученика хорошо ли он выучил урок. Ни «уважаемым месье Буве», ни «героем нации» он больше Огюстена не называл, как и не угощал больше сигаретами. Наконец объявили дату суда.
            Зал судебного заседания был переполнен. Сидели многие рабочие бывшие тогда во дворе, их друзья, родственники погибших, журналисты и просто зеваки для которых происходящее было как театральное представление. Слышался приглушённый гул голосов, отдельные реплики и разговоры. В первом ряду сидел Франсуа Рамбе и несколько «боевых крестов». Буве со злорадством заметил, что несмотря на то, что он изо всех сил пытается бодриться, это даётся ему нелегко. Ясно —  дружки  бросили его, пригрозив, что если даже случайно, впутает их в это дело, то ему не жить. И они могут это сделать. Вот и приходится ему выпутываться самому и «смазывать» Буве, чтобы тот не испортил им всю обедню.
           Раздалась команда «Встать! Суд идёт!», судьи заняли свои места и заседание началось. Сначала всем объявили состав суда, спросили нет ли у сторон отводов и ходатайств, потом секретарь долго зачитывал описание преступления и приступили к опросу свидетелей. Два дня опрашивали рабочих, кто что видел, где находился и что делал в момент выстрелов. Вместо прежнего адвоката, навещавшего его в тюрьме, Огюстен увидел другого и понял всё. Решив что он выучил урок и нужный результат обеспечен, господин защитник занялся другими клиентами с которых можно взять немалый гонорар. Вот и пришлось суду назначить государственного защитника из недавних студентов, не имеющего опыта, ещё не вникшего во все тонкости судопроизводства и не могущего гарантировать своим подзащитным стопроцентный успех дела. Если прежний адвокат был в дорогом костюме, пах дорогим одеколоном и имел манеры важного господина, то этот был скромно одетый молодой парень  в потрёпанном костюме, выглядевший как студент на экзамене. Было ясно что он из небогатой семьи и его родным пришлось во многом себе отказывать, чтобы оплатить его обучение в университете.
          Он даже не удивился, когда адвокат Франсуа Рамбе попросил приобщить к делу справку от известного профессора медицины, что месье такой-то находится на излечении  и вызывать его сюда было бы бесчеловечным и поэтому защита просит уважаемый суд приобщить к делу его письменные показания. При этом он просил уважаемый суд покарать угонщиков его машины. И судья счёл возможным пойти навстречу этому пожеланию. Так настоящий убийца из подозреваемого стал свидетелем и дальше вопрос был только в том, кто конкретно стрелял - Буве или Рамбе. Сколько же денег пришлось отвалить Факельщику чтобы подготовить лжесвидетелей «видевших» его в разных местах и постепенно выстроилась цепочка мест, где якобы шёл почтенный содержатель публичного дома, но самое главное — двое видели ПЕРЕД воротами фабрики, когда там раздались выстрелы. А Буве, как и договаривались, всё время повторял: «Простите, пьян был. Помню как пил в кабаке, а потом помню себя уже в полицейском участке. Что видел и что делал не помню совсем». Всё шло как по маслу и все понимали, что дело идёт к концу и приговор очевиден, как вдруг, неожиданно для всех, на первый план выдвинулся адвокат Буве. До этого он казалось безучастно слушал показания свидетелей, изредка переспрашивая «Вы точно уверенны что ….» или «Вы подтверждаете что ...» и что-то записывая. Никто в зале уже не сомневался, что убийца — Буве, напившийся  и спьяна, ничего не соображая, начавший стрелять. Но вот пришёл черёд адвоката. Он стал вызывать свидетелей. Огюстен сам забыл о этих людях, все это были те, кто с ним воевал. Из их рассказов вставал образ не спившегося бродяги, а героя войны, защищавшего родину во время угрожавшей ей смертельной опасности. Все понимали, что защитник пытается вызвать жалость к своему подзащитному и этим смягчить приговор. А это не входило в планы кое-кого в зале суда. И по их наущению между прокурором и адвокатом произошел такой разговор.
         Это всё слова! Мог ли герой войны превратиться в такое …., я даже не могу найти подходящего определения. Где всё это задокументировано? Можно ли верить этим людям?
         Если показания этих бывших солдат вызывают у вас сомнения, то надеюсь показания подполковника Бомье не вызовут у вас возражений?
         В зале возник удивлённый гул. Многие из газет знали о ком идёт речь — герой многих войн в колониях. Странно — какая связь между прославленным офицером и преступником, жалким бродягой? Тем временем в зале появился и прошел на трибуну подтянутый офицер с волевым, мужественным лицом. Защёлкали фотоаппараты репортёров. Огюстен Буве внимательно вгляделся в его лицо и сразу всё понял. 1925 год! Марокко!
         В те времена вся Африка была поделена между европейскими державами. В зависимости от силы государств у одних колоний было много, у других мало. Имела немного колоний и Испания. Периодически народы Африки бунтовали против своих хозяев. И вот, в первой половине двадцатых годов вспыхнуло восстание в испанском Марокко! Испанская армия оказалась настолько никуда не годной, что даже арабы на верблюдах, вооруженные устаревшими ружьями громили и гоняли по пустыне их войска. Дело дошло до того, что в руках испанцев осталось только несколько городов на побережье Средиземного моря. И пришлось Испании обратиться за помощью к Франции. К тому времени во французском правительстве всерьёз обеспокоились, что и их арабы подумают, что и у них получится тоже самое, что и у «испанских» арабов. И было принято решение помочь европейским братьям в борьбе с кровожадными дикарями, ответившими черной неблагодарностью на ласку и заботу просвещенной Европы. Вот и двинулись вперёд свежие войска вооружённые самым современным оружием: магазинными винтовками, пулемётами, скорострельными орудиями, танками, авиацией и ядовитыми газами. А впереди всех шёл «Иностранный Легион».
          Ещё в середине 19го века во Франции было принято решение, во всех войнах по возможности щадить французов и подставлять под пули тех, до кого во Франции нет никому никакого дела. Вот так и появились войска состоящие из иностранцев, авантюристов, бандитов, и просто нищих. Дома многих из них ждала тюрьма или смертная казнь. Заставить их подчиняться приказам можно было только жесточайшей палочной (то есть расстрельной) дисциплиной. И действительно, многие земли были завоёваны и удержаны именно этими солдатами. Вот среди таких милых ребят и служил тогда Огюстен Буве.
           К тому времени он уже был опытным легионером. Много видел и много понял. Как не словить пулю из-за какого-нибудь бархана. Как по возможности оказаться подальше от начальства и поближе к кухне, вину и весёлым девкам. Как проучить слишком обнаглевшего сержанта ещё вчера бывшего таким же как ты, а теперь возомнившего себя важнее генерала. Много он уже знал, много понимал, был многим полезен и уже имел кое-какой авторитет. Задирать его без нужды было опасно. Плохо было то, что его невзлюбил командир батальона капитан Сенье. Его бесило то, что этот солдат его не боялся и в грош не ставил его приказы. То, что он выживал там, где по всем правилам должен был погибнуть, то, что вернулся с войны с боевым орденом, а Сенье всю войну переждал в безопасности в Алжире и имел награды только за выслугу лет. То, что ему сам черт был не брат и он не боялся ни гауптвахты, ни тяжёлых работ, ни разжалования из сержантов в рядовые и вообще просто был таким, каков есть, командир батальона решил во что бы то  ни стало погубить его.
            Батальон наступал вглубь Рифского эмирата. Днём нещадно пекло солнце, а по ночам все тряслись от сильного холода. Вдали то появлялись, то исчезали арабские стрелки. Они не нападали, только следили, но было ясно, что ждут своего часа. Приходилось постоянно быть начеку. В штабе, разрабатывая план наступления, очевидно не поняли, что воевать в Сахаре — это не в Европе. Ноги увязали в жарком песке, чтобы их вытянуть и сделать следующий шаг, приходилось тратить всё больше сил. С каждым днём это давалось всё труднее. Всё больше солдат обессилили и еле плелись. Всё больше из боевой части, батальон превращался в беспомощную толпу. Все страстно хотели только одного — вдоволь напиться воды и отдохнуть. Их целью был небольшой оазис среди пустыни. Они должны были занять его и двигаться дальше, на поиски врага. Все стремились изо всех сил, все понимали, что надо добраться до оазиса — там вода и отдых, там спасение. Все понимали, что назад идти нельзя — они просто передохнут в пустыне от жажды, арабам и стрелять не придётся. Наконец вдали среди песков заметили какие-то строения, несколько пальм и главное — там была земля, а не пески. Все, и солдаты и офицеры устремились вперёд. Сильные бежали первыми, за ними  шагали слабые, а последними еле плелись совсем ослабевшие. Всех гнала вперёд огромная радость — наконец-то впереди вода, наконец-то конец этой невероятной, сводящей с ума жажде. Но когда солдаты достигли пальм раздался страшный крик — воды не было. Когда-то тут была жизнь, на земле виднелись канавки по которым из земли текла вода. Но теперь пальмы засохли, а земля по твёрдости не уступала камню. Какого было сотням людей, после вспыхнувшей радостной надежды и уверенности, что все горести позади понять, что ничего не кончилось, что беды продолжаются и конца им не видать. Страшные, полные отчаяния, крики разносились вокруг. Многие плакали, все поняли — это конец. С трудом офицерам, сержантам и не потерявшим духу солдатам удалось выстроить остальных в некоторое подобие строя. Сенье объявил, что надо идти дальше, обратно они не дойдут, а в 43 километрах есть ещё один оазис. Иного пути нет, иначе все умрут здесь. Легионеры двинулись дальше, теперь это была уже не грозная сила — теперь это была толпа отчаявшихся людей думающих только о спасении. И тут капитан Сенье увидел Огюстена  и крикнул «Легионер Буве, назначаю вас старшим здешнего гарнизона. Подчиняетесь лейтенанту Бомье. Эти легионеры до цели не дойдут. Приказываю дождаться помощи и направить её за нами вслед. Выполняйте приказ!»
          Когда фигуры в солдатской форме скрылись вдали, Огюстен оглянулся на своих подчинённых. Их было 23 и ещё молоденький лейтенант, прибывший в батальон перед самым походом. Все лежали без сознания от солнечных ударов. Было совершенно ясно, что Сенье бросил их на верную смерть. Какая помощь?! Неизвестно когда она появиться! А они с одной флягой воды на 25 человек будут все мертвы уже дня через три. Да и эту флягу им оставили только из-за офицера. Буве невесело подумал — ну вот и конец тебе. Скоро и ты будешь лежать так же как они. А после арабы найдут 25 трупов. Он огляделся вокруг - им оставили пулемёт «гочкис», много патронов и продуктов, но только потому, что остальные не хотели тащить дальше много груза. Им всё это уже не пригодиться! Сразу что ли застрелиться, чтобы не мучиться? Влив поровну последнюю воду во всех и ни на что уже не надеясь, Огюсен подошел к колодцу и наклонился, стараясь разглядеть что там внизу. От этого его фуражка упала вниз.  Почувствовав, как стало печь солнце легионер решил её достать. Он делал это только для того, чтобы чем-то занять себя, чтобы не сходить медленно с ума. Закрепил верёвку и обвязавшись полез вниз.
           Это был не совсем колодец, скорее конус сложенный из камней с глиной вместо цемента. Арабы называли их кяризы. Возможно его сложили лет 300-500 назад, а может быть и раньше. Спустившись вниз и надев фуражку, солдат посмотрел вверх. Сквозь отверстие не больше метра виднелось небо. Только тут Огюстен обратил внимание на то какое оно синее, раньше было не до того. Снаружи стены возвышались над землёй метра на два, значит сейчас он стоял на уровне где-то метра два ниже поверхности земли. Вылезать не хотелось, тут было гораздо прохладнее, чем снаружи. Внутри были выступы, явно для того, чтобы подниматься и опускаться. Странно, для чего они? Чтобы чем-то занять себя Буве решил осмотреть кяриз изнутри. И обнаружил в стенах несколько щелей и дырок сквозь которые струился горячий воздух. Чтобы прекратить сюда приток зноя солдат решил закрыть эти отверстия. На дне он зачерпнул земли и постепенно заткнул их все. Прошло несколько часов. Вылезать отсюда не хотелось,  однако нельзя же было просидеть тут всю оставшуюся жизнь. Как только он вылез, то сразу почувствовал изнуряющую жару и ему тут же захотелось обратно. Вдруг он случайно задел рукой пустую фляжку на поясе и с изумлением понял, что его пальцы мокрые. С чего бы? Внимательно осмотрев фляжку он увидел, что она вся запотела. Это были маленькие капельки, но это была вода. Он облизал фляжку, казалось капли испарились в пересохшей глотке, так и не успев попасть в желудок. Легионер обвязал фляжку верёвкой, опустил её внутрь, а потом поднял наверх. Она опять оказалась запотевшей. Раз за разом он повторял это, слизывая капли со стенок и опять делал тоже самое. Он вспомнил, как в детстве, стоило поднять из холодного погреба кувшин молока, как тот сразу запотевал. Тогда это не имело никакого значения, но теперь …. !
          Буве всё смеялся и никак не мог остановиться — они спасены! Смерть их не достанет! Ну господин капитан, рано вы нас списали со счётов! Пока вы там бродите по пескам, подыхая от жажды, мы тут неплохо проведём время. Вот у вас будет тогда и рожа!
         Утолив первую жажду он собрал у всех пустые фляжки и котелок и стал опускать и поднимать целую связку фляжек. Пальцами он стряхивал капли в котелок и снова и снова продолжал это. Странно, теперь он явно ощущал воздушную струю, поднимающуюся вверх, а ведь когда он лез внутрь её не было, он это помнил точно. Но эта мысль, мелькнув в голове, сразу пропала. Огюстен не знал сколько прошло времени, когда перед ним оказался котелок полный воды. Глядя, на него, солдат ощутил себя обладателем огромного богатства, счастливейшим из людей. Ему нестерпимо хотелось припасть губами к краям и выпить всё до последней капли. Но он оглянулся на остальных, так и лежавших без сознания, решительно опустил в котелок фляжку и когда она заполнилась, крепко завинтив пробку, отложил её в сторону и только тогда, допив остатки воды на дне котелка, опять принялся за дело.
           Когда заполнилась последняя фляжка, Огюстен с удивлением увидел, что уже темнеет. Почувствовав прохладу, остальные стали слабо шевелиться. Буве подошел к ним и весело сказал.
          Ребята — мы спасены. Ваше счастье, что с вами оказался великий маг и волшебник Огюстен Буве. Сейчас он сотворит великое чудо, Жан — открывай рот.
           Почувствовав на губах влагу, молодой солдат широко распахнул глаза и закашлялся. Он не верил происходящему ибо мысленно себя уже похоронил. И поняв, что смерть отступила, что он будет жить, зарыдал как ребёнок. А Буве переходил от одного к другому и все оживали. Оазис огласился криками: кто-то плакал, кто-то смеялся, кто-то молился. Все смотрели на Огюстена, как на спасителя, все готовы были обнимать и целовать его. Напоив всех он понял, что ему самому воды осталось только на дне котелка. Все стали спрашивать его — КАК! Как ему удалось добыть воду из ничего и спасти их всех? Ведь это же настоящее чудо! И он ничего не утаил. Новый взрыв веселья разнёсся по округе. Все хохотали и не могли остановиться, всех переполняло огромное счастье. Однако, когда другие попытались повторить сделанное им у них ничего не получилось. Фляжки не запотевали, но Огюстен успокоил всех — просто уже воздух остыл и нет большой разницы температур внутри и снаружи кяриза. Завтра всё получится, а сейчас пора спать.
          На следующий день, когда солнце раскалило песок так, что на нём можно печь пироги, все собрались у кяриза. Увидев капли на стенках поднятых из глубины фляжек, всех снова охватило безудержное веселье. Никто уже не проклинал жару, все были ей рады. Но тут опускающий упустил верёвку, все стали ругать его, но Буве их успокоил и полез за фляжками. Спускаясь вниз, он опять почувствовал устремившийся вверх воздушный поток. Найдя связку фляжек он полез наверх, но неожиданно его рука соскользнула с одного из внутренних выступов и он полетел вниз. Боль от ушиба быстро прошла и в сердцах выругавшись он снова стал выбираться наружу. Но сегодня ему это почему-то оказалось сделать гораздо труднее. Все выступы были скользкие и влажные, а ведь вчера этого не было. Почему? Чем выше, тем больше усилий требовалось на то, чтобы удержаться и не сорваться вниз. И вдруг, когда он уже почти добрался до самого верха, его взгляд уцепился за странности на стене. Он коснулся её и не удержавшись одной рукой опять сорвался и рухнул вниз. Ударился очень больно, но даже не обратил на это внимания. Он захохотал. Текли минуты, а он всё никак не мог остановиться. Снаружи его смех казался немыслимо громким и гулким. Товарищи звали его, а он не откликался. Они уже заволновались - не сошел ли он с ума? Но отсмеявшись он крикнул — «У меня для вас ещё подарок!»
           Причиной его хохота было то, что он понял принцип работы этого кяриза. Многие думали, что всё дело в подземном источнике-роднике, а каменные стенки, похожие на арабский шатёр, нужны только затем, чтобы вода не испарялась от палящего солнца. А всё дело было именно в этих стенах. Снизу находилось отверстие, которое Огюстен не заметил в первый раз. От сильных ветров Сахары через него внутрь врывался воздух. Не находя выхода воздушный напор устремлялся вверх, к отверстию. Но ветер дул не постоянно, воздух успевал хоть немного, но охладиться. Новый порыв ветра невольно толкал воздух вверх, а от жгучего солнца верхняя часть кяриза сильно нагревалась и часть охлаждённого воздуха, попадая в горячую часть, конденсировалась и превращалась в  водяные капли, оседавшие на стенах. Каждый новый порыв ветра загонял внутрь новую порцию горячего воздуха, толкающую вверх, всё новые и новые порции воздуха охлаждённого. Вылезая Буве увидел, что стены кяриза запотели, водяные капли набухают, делаются всё больше и не удержавшись стекают вниз по стенкам, пока ещё тоненькими, струйками воды. Он понял, что постепенно так заполнится вся подземная часть и скоро у них будет воды сколько угодно. Арабы наверняка знали об этом. Для того, чтобы это перестало действовать, оказалось достаточно всего лишь пробить ещё несколько отверстий. Воздушный поток терял силу и конденсирование на стенах прекращалось. Вот почему арабы были всегда снабжены водой, а европейцы умирали от жажды. Подумать только — не урони он внутрь фуражку и не захоти закрыть увиденные дыры, они бы уже все прощались с жизнью. Через пару дней тут бы остались только трупы. Но теперь всё — они выживут.
           Выбравшись наружу, он всё рассказал остальным. Сначала ему не поверили, но когда изнутри на верёвке сумели поднять котелок, доверху полный прозрачной водой, их счастью не было предела. Скоро задымил костёр и в котелке забурлил суп, а после и каша. Когда все наелись и напились, встал вопрос — что им делать дальше? Уходить от источника воды обратно в место дислокации никому не хотелось. Тащиться по пустыне, под палящим солнцем, когда тут столько прекрасной воды? И тут все вспомнили про арабов. Лейтенант достал штабную карту и оказалось что во всей округе на 50 километров в любую сторону нет ни одного колодца. Все только посочувствовали ушедшему батальону, потому что знали, что их ждёт и как эти колодцы в пустыне действуют. Теперь понятно, почему на арабов не действует жара и они всегда напоены. Они наверняка появятся здесь — на всю округу это единственный источник воды. Сюда должна подойти помощь, а после перехода свои будут измученны жарой и возможность утолить жажду будет очень важна для  сохранения боеспособности. Удерживая этот кяриз, они обеспечат наступление вглубь вражеской территории, а арабы будут вынужденны отсюда убраться. Но совершенно ясно, что те всё это тоже понимают и обязательно появятся тут. Хорошо если помощь придёт первой, а если нет? Поняв свои перспективы, солдаты приуныли, они поняли, что впереди их ждёт серьёзный бой. Вот когда они обрадовались, что уходя, солдаты батальона оставили много имущества. Они соорудили укрытия, вырыли окопы, из камней, мешков и ящиков заполненных песком выложили брустверы и дальше им осталось только ждать, надеясь, что свои войска, те что должны были, по плану разработанному в штабе, наступать вслед за их батальоном, подойдут сюда раньше арабов.
           Арабы появились на третий день. Сначала это были лишь несколько всадников на верблюдах на которых было много пустых кожаных мешков. Подъезжая они видимо заметили изменения, но всё-же надеялись, что французы здесь были и ушли. Стали осторожны но продолжали приближаться. Вдруг один из них что-то крикнул гортанным голосом и выстрелил. Он заметил блеск солнца на стволе одной винтовки. Ответным огнём они все были перебиты. А потом началась осада. Сначала арабы думали взять кяриз штурмом, по приказу лейтенанта легионеры отстреливались только из винтовок. Но когда сыны пустыни бросились вперёд всей толпой, заговорил пулемёт. За барханы смогли уйти немногие. Думая, что это окончательная победа многие солдаты вылезли из укрытий и заорали «Ура!» Из-за этих криков никто не услышал выстрелов и только когда несколько упали с простреленной грудью, все поняли, что ничего не кончилось, всё только начинается. Отбили ночную атаку. Когда рассвело, вокруг кяриза лежало много тел в арабских бурнусах. Уйти арабы уже не могли. Не пополнив запасы воды, они бы сами передохли от жажды. Стоило французу только чуть чуть приподняться или среагировать на специально поднятый арабами шум, как туда летели пули. Стреляли враги метко, несколько солдат погибло от огня снайперов. Но и мучимым жаждой арабам было невыносимо лежать на раскалённом песке, когда сверху ещё немилосердно палит солнце. Умирать от жажды почти в двух шагах от воды, которая уже заполнила колодец и переливаясь потекла снизу кяриза , действительно как родник. Ясно видимая, но недоступная — это сводило с ума. Они предложили — дайте нам воды и мы уйдём, а нет, всех перебьём! Ответом были выстрелы. И настал момент, когда арабы поняли, что от пуль кто-нибудь обязательно уцелеет, а без воды все поголовно умрут наверняка и бросились на штурм со всех сторон. Совсем обезумевшие от жажды неслись вперёд. Те, кто ещё мог терпеть стреляли из-за барханов. Легионеры только успевали перезаряжать винтовки. Укрываться им было некогда иначе было не отбить лезущих на них. Всё больше арабов погибали, но и французские винтовки замолкали одна за другой.
          Помощь подоспела в последний момент. Вокруг оазиса они насчитали 317 убитых арабов, но из 25 обороняющихся в живых осталось 7. Командир подошедшего полка, видя как его солдаты утоляют жажду и собирают трофеи, обнял раненого лейтенанта и искренне поблагодарил остальных.  И тут вдали показались еле бредущие фигуры, похожие на толпу оборванцев. Это возвращался первый батальон. Вернее то, что от него осталось. Истощённые, измученные, заросшие щетиной, в грязной и мятой форме, волочащие винтовки по песку, а многие вообще безоружные, эти солдаты  напоминали сборище нищих. Увидев воду они бросились к ней и буквально рыдали катаясь по песку. Капитан Сенье выглядел немногим лучше своих солдат. Когда он доложил полковнику о прибытии, тот спросил.
          Ну и где же ваш батальон? Вот эти две сотни огородных пугал? Вы блуждая по пескам, не выполнив боевой задачи, потеряли половину своих людей и сделали полностью небоеспособной другую. От жажды, ни разу так и не встретившись с врагом. А лейтенант Бомье с одним взводом неделю удерживал важный стратегический объект уничтожив две вражеских роты! Я потрясён! Теперь  мы двинемся дальше, а вам даётся неделя на то, чтобы привести своих людей в боеспособное состояние. Будете удерживать этот оазис - всё равно от ваших людей сейчас никакого толку. За нами двигаются другие войска и если они не найдут тут воды … я вам не завидую.
           Сенье с изумлением смотрел на переполненный водяной резервуар, бывший несколько дней назад пересохшим, на людей, брошенных им на верную смерть и которые вопреки всему не только не умерли, но и совершили подвиг, в то время как он полностью опозорился. С изумлением, завистью и злобой глядел он вслед уходящим дальше войскам, с которыми уходили и люди Бомье, не понимая, как ему теперь жить дальше. Всё перевернулось с ног на голову. Как это стало возможным? Кто объяснит?
            Теперь, стоя на трибуне, тогда лейтенант, а теперь подполковник Бомье продолжал.
        За тот бой нас всех повысили в чине и наградили: меня орденом «Почётного легиона», Буве «Военной медалью», а всех остальных «Военным крестом за службу в колониях». Мой боевой друг стал незаменимым специалистом по поиску воды в пустыне. От этого порой зависела судьба целых дивизий. Его знали и помнили многие генералы. К сожалению потом меня ранило и я потерял Буве из виду. Его после победы вернули служить в прежний батальон, под начало всё того же Сенье всю войну так и просидевшего в том оазисе. Он буквально ненавидел Буве, за то, что тот посмел быть более храбрым и умным чем он! Придравшись к какому-то пустяку снова разжаловал его в рядовые. Я повторял, повторяю и буду повторять — легионер Буве герой не раз обеспечивавший успех важных боевых операций и сохранивший жизни многих солдат! Я видел его в бою, в смертельной опасности! Он не трусил под пулями! Если бы не он, я бы сейчас здесь не стоял! И я не верю в то, что он совершил такое преступление! Всё это ложь и клевета, таких как Сенье!
         Когда подполковник закончил свою речь, в зале раздались овации. Под не смолкающие аплодисменты он подошёл к скамье подсудимых и отдал честь. Огюстен Буве вскочил с места, одёрнул свой потрёпанный пиджак и тоже вытянулся по стойке смирно поднеся ладонь к виску. Так они и стояли напротив друг друга: блестящий офицер и старый бродяга в потрёпанном костюме. И всем было ясно видно, что между ними особая связь, которую невозможно разорвать, которую они очень ценят и которой завидовали все находившиеся в зале.
           Когда за подполковником закрылась дверь и звук колокольчика председателя восстановил тишину, прокурор сказал.
          Что ж, очень, очень печально, что герой войны, совершавший подвиги на поле боя, опозорил своё боевое прошлое, свои, без сомнения заслуженные, боевые награды, и в своём лице всю армию Франции призванную защищать безопасность и счастливую жизнь нашего народа. Конечно же при  вынесении приговора суд учтёт военное прошлое подсудимого, но это не отменяет главного — совершенного им страшного преступления, убийство ни в чём не повинных людей.
           На следующий день заседание продолжалось. Увидев занявшего своё место  адвоката, зрители стали переговариваться между собой о том, что вчера он неплохо заявил о себе в  юриспруденции. Его ход с боевым прошлым был очень хорош и неожидан, теперь суд вряд ли приговорит к смертной казни такого героя. Теперь у этого адвоката репутация защитника умеющего обелить даже чёрта. Неплохое начало карьеры. В зал ввели подсудимого, остальные участники процесса заняли свои места, раздалась команда: «Встать! Суд идёт!» и заседание началось.
          Все ждали, что адвокат скажет сегодня? А он, неожиданно стал просить вызывать свидетелей, вроде бы по угону машины. Все решили, что он продолжает зарабатывать себе репутацию на будущее и его просьба была удовлетворена. Как же потом кое-кто жалел, что это допустил. Среди публики царило разочарование, после вчерашнего, такого интересного представления, сегодня было явно скучно. Все решили, что защитник понял, что большего для своего подзащитного он сделать не может и теперь пытается отработать все мелочи. Раз убийство оспорить невозможно, так хоть убрать обвинение в угоне машины. Убийство и угон - вещи не сопоставимые. В зале все успокоились и заскучали. Стало ясно, что больше интересного ничего не будет, адвокат продолжает зарабатывать  очки на будущее, а судьба подсудимого его интересует постольку - поскольку. 
        А он продолжал задавать свидетелям вроде бы никому ничем не грозившие вопросы, постоянно повторяя «Прошу занести эти показания в протокол» и эти показания заносили, как вдруг в зале суда появились свидетели заявившие, что сами видели как хозяин машины садился в неё всего за день до убийства. Из этого следовало, что в момент, когда её якобы угнали, никто её не угонял и её владелец в своём заявлении лжет. Потом появились рабочие с рабочего собрания которое пытались разогнать «боевые кресты» и все уверенно описали «несчастную жертву» угона. Вытянули на свет многие полицейские протоколы зафиксировавшие многие его «невинные шутки» и перед публикой предстала картина полного мерзавца и морального урода обнаглевшего от своей безнаказанности. Среди прочего были и многочисленные угрозы убийством с демонстрацией оружия и беспричинной стрельбой только случайно не закончившиеся трагедией. Но самое главное случилось под конец заседания. Адвокат встал с места, зачитал и потребовал приобщить к делу два акта экспертизы, где было написано чёрным по белому, за подписью уважаемых полицейских экспертов. В первом, что пули извлечённые из стен, где проходило  собрание рабочих, которое пытались разогнать «боевые кресты» абсолютно идентичны тем, которыми были убиты люди на заводском дворе. А во втором были показания свидетелей, что в момент стрельбы на собрании револьвер был в руках его владельца. Оба акта были взяты из оформленных с соблюдением всех формальностей разных полицейских дел и усомниться в их подлинности теперь было невозможно. В зале наступила тишина. Теперь всем стало ясно, почему во время всего процесса этот защитник задал, среди прочих, вопрос вроде бы совершенно не имеющий к делу никакого отношения — не заявлял ли «потерпевший» о пропаже ещё каких-либо вещей кроме машины? И почему адвокат переспросил это несколько раз и просил занести это в протокол. И это, не чувствуя в этом подвоха, занесли. Теперь изъять из дела и объявить это всё ложным было невозможно. Все, абсолютно все, поняли, что всего за 43 минуты до убийства револьвер был в руках его владельца и тот о его пропаже так и не заявил, то есть он так и был у него всё это время! И в момент убийства тоже! В зале поднялся шум, никто не представлял, что дело об убийстве на фабрике и дело о нападении на рабочее собрание можно связать воедино. Но это случилось и весь сценарий полетел к чёрту. А адвокат продолжал своё дело. Тот, о ком уже  забыли, снова стал главным подозреваемым. Но самое главное, адвокат зачитал полицейские протоколы о прошлых «шалостях» этого «нуждающегося в длительном санаторном лечении», и зачитал на весь зал показания врача, к которому обращался это «несчастный больной» после очередной драки. Прямо адвокат ничего не сказал, но вывод из сказанного был только один - этот мерзавец здоров как бык и его внезапный отъезд за границу «на лечение», сразу после убийства слишком похож на бегство. От чего? Как только защитник закончил свою речь и потребовал приобщить эти документы к делу, прокурор сразу вскочил и крикнул.
          Протестую, ваша честь! Это не имеет никакого отношения к делу!
          Протест принят. Господин защитник, можете продолжать.
          После закрытия заседания зрители расходились удивлённо переговариваясь. Адвокат явно полез не туда куда надо! С кем посмел связаться? Кому бросил вызов? Разве он не знает чей сын тот, кого он обвиняет? Да его же прихлопнут за это как муху! Репортёры бросились в свои редакции и на следующий день многие газеты вышли с заголовками «Сенсация! Сенсация! Сын миллионера обвиняется в убийстве собственных рабочих!»
         Перед следующим заседанием адвокат сказал Огюстену Буве.
          Вы знаете, ко мне стали подходить те адвокаты, что раньше меня и не замечали, а теперь вдруг стали вежливо здороваться, восхищаться моим умом и эрудицей и предрекать большое будущее в мире адвокатуры. Вот только не надо быть слишком горячим. Эмоции видите ли мешают делу!
          Процесс затягивался! На каждом заседании адвокат вытаскивал на всеобщее обозрение всё новые и новые факты. Хотя газеты казалось быстро потеряли к нему интерес, зал судебных заседаний всегда был переполнен. Публика ходила туда как в театр, всех интересовало, что адвокат скажет на этот раз и как его противники будут выкручиваться. Всё чаще судья был вынужден отвечать «Вопрос снят, как не имеющий отношения к делу» и «Ходатайство отклонено», хотя каждому в зале было ясно, что всё заявленное адвокатом к делу отношение имеет и еще какое. Даже Огюстен Буве забыв, что речь идёт о его судьбе, чувствовал себя, как в театральной ложе. О нём уже никто не вспоминал, все понимали, что тут уже судят не сидящего на скамье подсудимых, а совсем другого. Адвокату аплодировали как известному артисту. Он стал знаменит на весь Париж. Сначала им восхищались. Считали всё его поведение ловким способом заявить о себе и обеспечить себе будущее. Но когда он отказался и от больших денег и от дорогих клиентов и от обеспеченной карьеры в министерстве юстиции, при этом обнародовав все попытки его подкупить, стали удивляться. Он что — дурачок? Не понимает, что губит собственную судьбу? А защитник на каждом заседании продолжал вести сою линию и всем стало ясно, что он уже обвиняет не только настоящего убийцу но и его дружков из «боевых крестов». Запахло политическим скандалом, посыпались запросы из парламента. Адвокат стал получать письма с угрозами, его пытались избить и однажды чуть не столкнули с тротуара под колёса проезжающей машины. Его мать умоляла отступиться, он же её единственный сын, что с ней будет, если его убьют?! Даже Огюстен Буве сказал ему.
          Парень, ты мне нравишься! Брось меня! Я уже конченный человек, подумай о себе, о матери. Не губи себя.
         Теперь уже все смотрели смотрели на адвоката по разному, в мере своего разумения. Его считали Дон Кихотом сражающимся с ветряными мельницами, дураком, упустившим такой шанс наладить собственное будущее, блаженным с обострённым чувством справедливости и много еще кем. Но все сходились в одном — этот адвокат не такой как все, он вызывает беспокойство, портит многим существование уже просто тем, что он есть. ОН СОЗДАЁТ ВСЕМ ПРОБЛЕМЫ БЕЗ ВЫГОДЫ ДЛЯ СЕБЯ! А это неправильно. Таких надо убирать с глаз долой, чтобы не мешали людям жить. Все понимали, что главного он не добьётся. Тот, кого он обвиняет — неприкасаемый! Но тот всё продолжал вызывать свидетелей, при этом с соблюдением всех формальностей и судья, нехотя, был вынужден вызывать их в суд. Всё чаще на реплики адвоката звучали ответы: «Вопрос снят, как не имеющий отношения к делу», «В ходатайстве отказано», «Протест отклонён»
         Наступил день, когда все в зале суда глядели на защитника, как на покойника. Слышалось перешептывание: «Ну всё — он допрыгался!». В первом ряду зрителей сидел высокий человек в дорогом костюме, с волевым лицом и пронзительным взглядом. Весь его вид излучал огромную волю и решимость. Всем увидевшим его сразу становилось ясно — у этого человека огромная сила и власть и он раздавит любого, как таракана, если захочет. Это был отец того самого «мажора», которого посмел обвинять адвокат Огюстена Буве. Все понимали, что если всесильный отец отложил свои дела и приехал посмотреть, кто это смеет трогать его сына, неприкасаемого, то этому «кто» не жить. Понимал это и адвокат. Его речь страстно гремела под сводами зала судебных заседаний, как последнее слово приговорённого к смерти. Говорил, как человек, которому нечего терять. Он не назвал ни одного имени, ни одной фамилии, но всем было ясно о ком идёт речь. А говорил он об обнаглевших негодяях, на самом деле ничего из себя не представляющих, однако возомнивших себя богами, имеющими право безнаказанно попирать все божьи и человеческие законы. И то, что такие обязательно получат по заслугам. И если этого не сделает правительство, это сделают другие. И что такие мерзавцы сами делают то, чтобы их выкинули поганой метлой, как это сделали с такими в России. И что они ещё своё получат. Не сегодня, так завтра, но получат обязательно.
          После того, как он замолчал, в зале воцарилась тишина. Все ждали, как отреагирует на обвинения в адрес своего сына один из некоронованных королей Франции. Все понимали, что этой речью, молодой адвокат сам подписал себе смертный приговор. На что он рассчитывал?! Ведь ничего, абсолютно ничего не изменится, а себя он погубил. С видом человека, которому уже нечего терять адвокат подошел к месту, где сидел владыка жизни. Между ними сразу встали частные охранники, но подошедший протянул прямо через них папку, толщиной напоминающую древний фолиант. Сотни глаз, не отрываясь следили за происходящим. Все ждали - что сейчас будет? В гробовой тишине адвокат сказал.
           Господин Перье! Тут собраны доказательства похождений вашего сына с тех пор, как он стал студентом. Вы сможете найти подтверждение всему этому в полицейских архивах. Конечно же вам решать что делать, но вы должны знать, что из себя представляет ваш сын на самом деле.
          Тот, к кому он обратился, даже не пошевелился. Во время речи адвоката он никак на неё не  реагировал, хотя все ожидали, что он в любую секунду, даже не крикнет, а спокойно скажет: «Заткните ему глотку» и того тут же заставят замолчать. Но текли минуты, а этих слов всё не было. Властелину жизни было просто интересно посмотреть на «Дон Кихота» посмевшего бросить ему вызов. Интересно посмотреть на чудака не от мира сего. И теперь лишь молча, пристально глядел в глаза, мелкому человечку позволившего себе замахнуться на неприкасаемых. Тот не отвёл взгляда. В глазах у промышленника появился интерес, будто он разглядывал редкую вещь и решал, положить её себе в карман или тут же сломать. Наконец он кивнул секретарю и тот взял папку из рук адвоката. По залу пронёсся единый выдох многих людей. Отец полистал папку, прочитал несколько листов, и сказав: «Благодарю вас. Я ознакомлюсь с этим» - вышел из зала.
          Сразу в зале возник шум. Все переговаривались, обменивались впечатлениями. Защитник вернулся на своё место и буквально рухнул на стул. Было видно, как сильно он устал. Какого же нервного напряжения стоила ему эта речь? И что с ним будет дальше? Не часто можно увидеть как человек на глазах у множества людей гробит сам себя. Как будто отец не знает похождениях своего сынка?! Ему ничего не будет, а тот кто посмел поднять руку на неприкасаемых, кто посмел поставить под сомнение их право творить всё, что вздумается, посмел поставить их на одну доску с простыми смертными, посмел требовать опустить их с небес на землю — да они раздавят его как клопа! Ведь он понимал это и всё равно на это пошел! Нет — он точно сумасшедший! Никто, хоть как-то ценящий свою жизнь на такое не пойдёт. Интересно, что именно этот небожитель теперь с ним сделает?
           С трудом председателю удалось восстановить тишину. После он объявил, что речь уважаемого защитника не имеет отношения к рассматриваемому делу и безусловно не может быть принята во внимание. Тут сам адвокат попросил прервать заседание и все увидели, что ему действительно плохо. Заседание перенесли на следующий день. Огюстен Буве жалел — хороший он парень. И подумал, а он смог бы поступить, так как этот молодой человек? И вынужден был честно себе ответить, что нет. Человек пожертвовал собой, ради справедливости, хотя знал, что ни к чему это не приведёт. Только себя погубит. Знал и всё равно сделал это. Невероятный человек. Подумать только, он всё время был рядом, мог на многое ответить, многому научить, а теперь всё — поздно! Больше он его не увидит. Тот уже должен бежать из Парижа, если хоть чуть-чуть ценит свою жизнь. И всё равно, за его жизнь он не даст теперь и ломанного гроша.
          Каково же было изумление подсудимого, когда на следующий день, он увидел своего адвоката на прежнем месте. В зале не смолкал гул голосов. Многие с изумлением показывали на адвоката и продолжали переговариваться. Буве сказал.
           Я начинается верить в чудеса! Странно видеть тебя живым и невредимым после вчерашнего представления. Но парень — сегодня же беги прочь из этого города, а лучше и из этой страны. Они тебе этого не простят. Я удивлён, что они этого до сих пор с тобой не сделали.
         Не волнуйтесь месье Буве. Ничего они мне не сделают. Я всё-таки сделал это! Я всё-таки победил, хотя сам до сих пор верю в это с трудом.
         И он протянул свежий номер газеты «Фигаро». На первой странице был огромный заголовок «СЕНСАЦИЯ! Миллионер отрекается от родного сына, вычёркивает из списка наследников и лишает  всякого содержания!» Удивлённый гул всё нарастал, делался всё громче и в зале вдруг раздались аплодисменты, как после удачного театрального или циркового представления. Овации всё не смолкали, но тот, кому они предназначались, сидел с видом смертельно уставшего человека, только что закончившего тяжелую работу и наконец сбросившего тяжёлую, непосильную ношу.
         Дело об убийстве на заводском дворе было возвращено на повторное расследование в связи с новыми обстоятельствами. Все понимали, что достать настоящего убийцу невозможно ибо он уже скрылся оттуда где был совсем недавно. Но все так же понимали и какого ему вмиг из богача превратиться в нищего. Всё иметь и всё потерять! Осознать какой счастливой жизни он теперь лишен навсегда. От такого он скорее всего сам покончит с собой.
          Адвокат всё же добился своего! Он всё-таки покарал убийцу! Он уничтожил богатого негодяя! Но этим он уничтожил и себя! Никто не позволит быть в столице юристу способному совершить невозможное, способного погубить неприкасаемого, и при этом абсолютно не ценящего своей выгоды, способного пожертвовать своей жизнью ради какого-то дурацкого чувства справедливости! Ради того, что не приносит выгоды, того, что нельзя положить в карман, превратить в удовольствия. Дурак! Чокнутый! Блаженный не от мира сего! Словно в облаках витает, грешной земли не касается!
          Что, что стоило ему, после удачного хода связав воедино убийство и нападения на рабочее собрание, отступиться, передать дело другому адвокату. Ведь благодаря продемонстрированным так ярко способностям его ждало уважение других адвокатов, выгодные клиенты, огромные гонорары, богатая, обеспеченная жизнь, вхождение во влиятельные круги, выгодная женитьба, возможность стать причастным к ВЛАСТИ! И он от всего этого отказался?! Сам швырнул всё на помойку! Сам, своими руками угробил собственное будущее!
         Нет, долой — долой такого из Парижа! Чтобы не путался под ногами у нормальных людей! Ведь по настоящему большие дела и большие деньги не делаются в белых перчатках. А он со своей жаждой справедливости может влезть куда не следует. Если он один раз сумел погубить жизнь такого неприкасаемого, то кто может поручиться, что он не сделает того же во второй, в третий раз? А он это может, он это ясно показал! И ведь не испугается, ничем не прельстится! Нет, такому в столице делать нечего! Пусть сидит в какой-нибудь провинциальной дыре, разбирает дрязги крестьян и кухарок, раз не ценит хорошую жизнь!
         А Огюстен Буве, на которого все махнули рукой, всё-же получил как бродяга 5 лет тюрьмы. Он даже не сильно огорчился. У него была крыша над головой, не тяжёлая, хоть и монотонная работа, а еда и постель были не намного хуже того, что он имел на свободе. Правда не хватало возможности шляться по кабакам, пить вино и тискать девок. Ну тут уж ничего не поделаешь. Когда его другие заключенные спрашивали за что его посадили, он отвечал.
          За собственную глупость! За то, что доверился старому приятелю преуспевшему в жизни!
          Вот это ты зря! Старых приятелей преуспевших в жизни надо бояться больше всего!
         Однако теперь, в голову лезли разные мысли, и он никак не мог от них отмахнуться. Вечерами лёжа на нарах, перед тем как заснуть, он думал.
         Итак месье Огюстен Буве, подведём наш баланс. Снова ты в той же самой тюрьме, возможно в той же самой камере, вот только лет тебе уже не слегка за 20, а почти 60. Жизнь считай прошла! Другие люди заводили семьи, рожали детей, воспитывали внуков, работали на заводах, выращивали хлеб, писали книги, путешествовали, развлекались в кино, цирках, театрах и т.д, переживали разные чувства и эмоции, в общем жили на полную катушку! А что в своей жизни видел ты? Пустыню, где за водой приходилось ходить с пулемётом? Шлюх из солдатских борделей? Разных моральных уродов? Нормальных людей встреченных тобой за все эти годы, можно пересчитать по пальцам. Всю жизнь ты куда-то бежал, спешил, боялся не успеть, вот только оказывается, что бежал-то ты по кругу и прибежал туда же, откуда убежал. За что же господь меня так покарал? Может за очень весёлую молодость? За ту несчастную Луизу, что преданно меня любила, и которую я упрятал в бордель?
         Ах как ярко светило солнце, как зеленела листва голубело небо, как пели птицы, каким пьянящим был воздух Парижа, когда он — молодой 24 летний парень, решил плюнуть на всё и записаться в Иностранный Легион. Как-то очень не хотелось в тюрьму. Его действительно не обманули — Легион навсегда отсекал прежнюю жизнь. Каждый мог назваться любым именем, придумать любую биографию. Никто и не думал это проверять. Из Легиона не выдавали преступников, какое бы преступление они не совершали. Но легион и не выпускал никого из себя. Огюстен Буве навсегда запомнил старый форт в Марселе, где сержанты заставляли по длинной, крутой лестнице, затаскивать наверх тяжеленные камни, сбрасывать их вниз и снова тащить наверх. Он запомнил бесконечные издевательства и грязную ругань сержантов где «скоты»  и «твари» были самыми вежливыми словами. Они все без исключения были «маленькими наполеончиками» буквально упивающиеся своей властью над теми, какими они были сами ещё совсем недавно. Им доставляло удовольствие мучить всех, кто был хоть чуть-чуть ниже их в служебной иерархии. Запомнил презрительные взгляды офицеров считающих своих подчинённых грязью у себя под ногами. Запомнил дикую, изнуряющую жару, бег по пескам в полном снаряжении с ранцем набитым камнями. Запомнил вонючую казарму, где легионеры падали без сил после тренировок и где сержанты заставляли солдат вместо отдыха выполнять изнурительные и унизительные задания. Запомнил гауптвахту, куда он попал за то, что ударил по морде сержанта-садиста так мучившего новобранцев, что двое повесились, где многие сходили с ума от дикой жары, жажды и поедом евших его африканских клопов. Запомнил слова тогда ещё только лейтенанта Сенье, что если такое ещё хоть раз повториться, то его расстреляют. Запомнил поход вглубь пустыни, где они должны были сменить гарнизон одного из фортов окруженного враждебными арабами, где то и дело надо было ожидать пули в голову прилетевшей непонятно откуда. Потери убитыми и умершими от болезней в треть гарнизона считались хорошим результатом. Он многое запомнил. Но особенно он запомнил как уже в Марселе он проклинал сам себя - «Дурак! Что тебе дома не сиделось? Романтики захотелось, острых ощущений? Ну теперь ты нахлебаешься этого досыта!» Как он был готов отдать всё, только бы вырваться обратно, на весёлые улицы Парижа. Но теперь это было всё равно, что попасть на луну. Запомнил, как ему снились улицы Парижа, так что он ясно ощущал даже звуки и запахи. Как у него возникало убеждение, что это всё происходит наяву и жуткое разочарование, когда сквозь эти прекрасные видения звучал звук армейской трубы, трубившей подъём и понимание, что прекрасные картины всего лишь сон и на самом деле впереди ждут новые мучения которым нет ни конца, ни края.
          Он помнил, с какой страстью считал дни и месяцы оставшиеся до окончания контракта. Как мечтал о времени, когда наконец сможет навсегда покинуть эту надевшую казарму, сесть на пароход и никогда больше не видеть этих опыстылевших мундиров и рож. И помнил ужас охвативший его, когда за месяц до истечения срока службы, его вызвали в канцелярию и Сенье сказал, что либо он подписывает новый контракт, либо его переводят в форт Ронде. Все знали — это была верная смерть. Этот форт был дальше всего в пустыне, на него постоянно нападали арабы и никто не мог там выжить больше двух недель. Почему он не застрелил тогда эту тварь в офицерском мундире? Почему не застрелился сам? Этого он сам не мог понять даже сейчас. Легион не отпускал никого из попавших в его сети. Оттуда отпускали либо покойников, либо калек. И понял тогда молодой парень, что это на всю жизнь.
        Потянулись годы службы. Вся жизнь теперь проходила между казармой, кабаком и борделем. Жизнь в крупных портовых городах перемешалась со службой в отдалённых фортах в глубине Сахары. И как-то незаметно такая жизнь стала казаться не такой уж ужасной. Плохо, но вроде терпимо. От добра добра не ищут. Тут уже всё ясно понятно, жизнь катится сама собой, а что будет ТАМ ещё неизвестно. Вдруг хуже? По прежнему хотелось вернуться в Париж, быть самому себе хозяином, но уже не так нестерпимо. Тем более он уже приобрёл кое-какой опыт, мог дать отпор совсем уж обнаглевшим сержантам, знал что и как надо делать, чтобы не попасться на глаза офицерам и не подставиться под арабскую пулю, как выполнять приказы по возможности не сильно напрягаясь, не боялся ни гауптвахты, ни досрочной отправки обратно в пустыню, имел уже кое-какой авторитет, его уже старались сильно не задевать. Он стал неформальным лидером большой группы легионеров, от него многое зависело, с ним многие считались, очень уважали, он стал ФИГУРОЙ. А вот кем он будет в гражданской жизни ещё большой вопрос.
          Когда в 1914 году началась война, на плацу казармы вызвали добровольцев желающих воевать в Европе. Каждый легионер решал этот вопрос сам. Кто-то согласился на это для того чтобы вырваться из проклятой пустыни, кто-то готов был отправиться куда угодно, лишь бы не видеть больше опостылевших рож «любимых» сержантов и офицеров. Кто-то мечтал совершить подвиг, а кто-то собирался сразу сбежать ибо во Франции это было сделать проще чем в Африке. На прощание командир роты старший лейтенант Сенье пожелал Буве поскорее сдохнуть. Те, кто больше всех любил издеваться и мучить подчинённых, остались служить в Африке. На уходящих в порт они смотрели как на дураков и самоубийц. А ещё с ненавистью, будто именно они и были врагами.
            Потом была война. Многие надеялись, что она будет быстрой и победной, будет приключением. Рядом оказалось много новых солдат из иностранцев, которых война застала во Франции, они пошли добровольцами в армию и их направили в Иностранный Легион минуя Африку. Огюстен быстро понял разницу между войной с кочевыми племенами и войной с индустриальной державой. 4 года смерть играла с ним в кошки-мышки. 4 года его старались превратить в решето пулемётами, мешали с землёй снарядами, травили ядовитыми газами. Несколько раз в его  теле появлялись такие дыры, что даже врачи не понимали, как это его душа не упорхнула через них на небо. Не сосчитать сколько раз Буве пожалел, что не остался в Африке и не сосчитать сколько раз он страстно мечтал чтобы всё это скорее кончилось. Но всему есть начало и всему есть конец. Пришел он и войне. После того как отгремели победные салюты, после того как он промаршировал на параде победы под Триумфальной Аркой в сводном полку Иностранного Легиона, встал вопрос как жить дальше.
         Всем объявили, что теперь — в честь победы, любой, по желанию, может быть демобилизован досрочно. Призванные в начале войны все этим воспользовались. А Огюстен Буве крепко задумался. Он помнил, как раньше ненавидел жизнь в Иностранном Легионе, страстно мечтал вернуться к гражданской жизни, чтобы быть самому себе хозяином, чтобы не приходилось терпеть сержантские и офицерские издевательства. Чтобы делать только то, что хочется. И вот всё это рядом, только руку протяни, бери, пользуйся. Но странное дело, теперь, когда всё это стало возможным, потеряло свою привлекательность. Он бродил по улицам Парижа, видел тысячи спешащих по своим делам людей, множество машин, ярко освещённые витрины магазинов и увеселительных заведений и вдруг понял, что всё это для других, а не для него. Буве понял, что там — в казарме, конечно худо, но там у него есть влияние, с ним считаются, его уважают. Он НАД многими, а здесь он ТАКОЙ ЖЕ КАК ВСЕ! Там он какая - никакая фигура, а здесь он пешка — никто и звать никак. Тут, чтобы стать фигурой надо начинать с нуля. А что он умеет? Да и возраст уже не тот. Он почувствовал, что без ощущения превосходства над кем-то, ему уже жить не нравится . А радости жизни Парижа — это конечно хорошо, но только если у тебя полно денег. А есть они у него? Что-то благодарное отечество не слишком расщедрилось для тех, кто её защищал. Пока на неё лезли враги солдат уважали, да и то не все. Не стало врагов, не стало и уважения. Теперь каждый сам за себя, один бог за всех. Это всё равно, что плывёшь вплавь, силы уже на пределе, а мимо проплывает шикарный пароход, где жрут устриц и пьют шампанское и никто тебя на этот туда не втащит. Тут каждый выплывает как может. И у каждого что-то своё: крепкий корабль, лодка, плот, или дырявое корыто. А у кого-то нет и этого. Так что  не факт, что гражданская жизнь будет лучше жизни в Легионе. Как бы не пришлось пожалеть о казарме. Жизнь в Легионе конечно хреновая, но вроде терпимая и то, что было и будет дальше уже не кажется концом света. Там всё ясно и понятно. А вот какая будет жизнь на гражданке ещё большой вопрос. К тому же за подвиги на войне ему присвоили чин сержанта, а жизни сержанта и рядового легионера, это две большие разницы. В этом он убедился в Африке. И Огюстен Буве отказался от демобилизации. Как же он потом об этом пожалел.
          Надо же было так случиться, что он опять попал служить под начало того самого Сенье, к тому времени ставшего капитаном и командиром батальона. Увидев живого Буве, да ещё и с боевыми наградами, он сказал.
          Мало того, что ты портил мне показатели раньше, так ты опять путаешься у меня под ногами. И почему тебя немцы не убили? Ты всегда был плохим солдатом, так ты ещё и сержант? Ну ничего, я это исправлю!
          Да, очень скоро Огюстен снова стал рядовым легионером. На войне ценится солдат умеющий метко стрелять, бросать гранаты, драться в рукопашной, быстро окапываться, не трусить под ураганным огнём, не паниковать, не метаться, не воздевать руки к небу орав «мамочка». А какой у него вид — дело десятое. В мирное время хороший солдат — это тот, у которого всегда чистая форма, начищены сапоги, сверкают на солнце пуговицы и пряжка ремня, кто чётко марширует на парадах, лихо щёлкает каблуками, быстро вытягивается по стойке «смирно», буквально «ест» глазами начальство, и всеми силами изображает готовность по первому слову офицеров броситься, как собака за брошенной палкой, выполнять все их распоряжения. Если он это делает без должного усердия, даже если у него вся грудь в боевых наградах — всё равно он плохой солдат.
         Сенье считал личным оскорблением, то что этот «мерзавец», смеет спокойно смотреть ему в глаза. Даже не пытается изобразить верноподданность. Смеет считать себя равным, а то и выше его — своего командира. В то время как он должен всегда помнить, что офицер для рядового всегда небожитель, а рядовой для офицера — грязь под сапогами. Он смеет думать, что его кресты дают ему какие-то права. В то время, как он должен помнить, что у него есть только обязанности, любую подачку принимать как дрессированная собака и смертельно боятся её потерять. А этот Буве всем видом показывает, что ему на всё это наплевать. Что плевал он на всё, на порядок, на субординацию, на него — Сенье.
         Надо сказать, что тут он не ошибся. Буве видел смерть, понял как легко можно потерять жизнь, научился ценить настоящую смелость и дружбу, то, что он жив и не искалечен. Он давно понял, что по настоящему смелый, уверенный в себе мужчина и так знает, что он настоящий мужчина и никогда не будет ставить себя над кем-то. А не уверенный в себе, закомплексованный неудачник, будет постоянно доказывать, прежде всего самому себе, какой он настоящий мужчина, какой он большой начальник. Он будет получать садисткое удовольствие от чувства власти, вседозволенности и безнаказанности  над людьми, от возможности творить всё, что вздумается, от возможности попирать все нормы морали. «Я начальник — ты дурак!» «Я — всемогущ! Я — царь! Я — бог! А вы все — дерьмо у меня под сапогами.
         А Огюстен Буве своими боевыми наградами, своим спокойным поведением, просто тем, что он такой, каков есть, ставил под сомнение эту их вознесённость. То, что он заслужил награды на войне, действительно защищая родину, а они получили свои звания и ордена только за выслугу лет, отсиживаясь в полной безопасности, воспринималось всеми этими «тыловыми героями», как личное оскорбление. Ему ничего не стоило рассмеяться в лицо сержанту и сказать - «Хочешь сделать что-то хорошо — сделай это сам!» Выполнять команду офицера так медленно, что пока он это выполнял, офицер уже подавал другую. Не обращать внимания на крики «Быстрее» и в конце концов офицер срывал голос. Его уже не пугали ни наряды вне очереди, ни гауптвахта, ни отправка в дальние форты под пули арабов. Наконец он добился, что на него махнули рукой — ничем его не прошибёшь, ничего не боится. После сражений на Марне, Сомме, под Верденом и в Шампани, перестрелки в пустыне для него — одно развлечение. Его авторитет у остальных легионеров взлетел на небывалую высоту. Он стал неформальным лидером. С ним считались и уважали, хотя по прежнему называли «сукиным сыном» и ненавидели.
          А потом было Марокко, «Рифская война» и та оборона оазиса. Через три месяца после того как  война кончилась, в батальоне Сенье неожиданно приехал, ставший уже генералом, тот самый полковник, что командовал войсками подошедшими к оазису сразу после боя. Перед строем всего батальона, под звуки оркестра он нацепил легионерам награды за тот бой, а потом объявил, что все они переводятся к новому месту службы. Для Буве было настоящим наслаждением видеть перекошенную от злобы рожу Сенье, смотрящему вслед уезжающим грузовикам.
          После этого Огюстен Буве служил в комендантском взводе штаба французских войск в городе Алжир. При всех своих орденах он стоял положенные часы перед входом, всё остальное время валяясь на кровати. Легионеры этого взвода жили не в казарме, а в караульном помещении штаба похожего скорее на гостиницу средней руки. Их хорошо кормили, платили приличное жалование, часто пускали в увольнение. Можно было шляться по кабакам и развлекаться с портовыми девками. При этом генерал часто вспоминал тот оазис, все считали Буве его любимчиком и не приставали к нему с замечаниями, а он старался не раздражать офицеров. Вот так он и прослужил 10 лет как швейцар в дорогом отеле. Его показывали всем комиссиям и репортёрам из Парижа, как местную достопримечательность. Потом Огюстен вспоминал это время, как самое лучшее бывшее с ним в жизни. Обязанности были несложные, их было немного, а удовольствия не заставляли себя ждать.  Но прошли и эти 10 лет и вдруг на него навалились разные болезни. Стали слезиться глаза, дрожать руки, болеть спина, ныть колени. На очередном медицинском осмотре военные врачи вынесли окончательный вердикт - «Всё, кончилось твоё время! К военной службе ты больше не годен! Износился ты старик! Тебе уже шестой десяток, езжай ка ты домой!»
          Ему устроили торжественные проводы, тут постарался знакомый генерал. На плацу были выстроены ровные ряды легионеров. Стояли офицеры в парадной форме. Играл оркестр. Полчаса какой-то штабной подполковник произносил патриотическую речь о человеке, положивший всю жизнь на защиту прекрасной, всеми любимой Франции, в этот торжественный момент чествующую  своего верного сына. Огюстен Буве стоял перед всеми в парадной форме Иностранного Легиона, блестя своими наградами: «Военная медаль»( по значимости уступающую только ордену Почётного легиона, «Военный крест» за войну 1914-1918 годов, «Военный крест» за службу в колониях, медаль «За ранение», медаль «За победу в войне 1914-1918 годов». Под звуки торжественного марша генерал приколол к его мундиру «Медаль за службу в колониях»(за выслугу лет). После Буве поднялся на трибуну и встал рядом с генералом. На весь плац разнеслась команда.
          К торжественному маршу … Побатальонно … Шагом …. Марш!
         Стоя рядом с генералом уже бывший легионер принимал военный парад. Маршируя мимо трибуны легионеры люто завидовали его возможности законно выйти за ворота, сесть на корабль и вернуться домой. Глядя на этого седого человека все мысленно смеялись над старым идиотом всю жизнь проползавшего по пескам, постоянно рискуя жизнью, и уверенные что они-то обязательно сумеют свалить с этой каторги раньше, молодыми и ещё поживут в своё удовольствие. Всё это Буве явно читал на их лицах и думал: «Ну-ну! Блажен, кто верует — тепло тому на свете. Посмотрим как у вас это получится».
          Когда за ним захлопнулись ворота, им овладело странное чувство. Раньше всё было ясно и понятно — делай что положено, что тебе говорят и ни о чём не думай. Всё получится само собой. А теперь ничего само не получится, теперь принимать решения и расхлёбывать результаты, теперь о каждом жизненном шаге придётся думать самому. Только теперь он полностью осознал смысл слов «В армии хорошо — в армии думать не надо!» А теперь думать придётся и ещё как.
         Шагая вниз, к порту он нащупал толстую пачку денег, выданную ему не прощание в штабной канцелярии. Это был окончательный расчёт дорогой родины с ним. Никакой пенсии, никакого гарантированного трудоустройства ему было не положено. Крутись сам, как знаешь. Теперь ты свободен как ветер, весь мир открыт перед тобой. Огюстен ещё раз пересчитал деньги. Для одного раза это была вполне приличная сумма, но если разделить её на все годы службы — благодарная Франция могла бы быть и пощедрее. С трудом, словно ноги прилипали к земле, он зашагал вниз, в порт. Отойдя подальше он оглянулся назад. За зубчатыми стенами древней мавританской крепости, слышались звуки команд, мерный топот многих солдатских ног, отдалённая стрельба на полигоне, а на самой высокой башне развивался большой трёхцветный флаг. Легион продолжал свою  жизнь.
           А всё-таки хорошо, что теперь никакой сержант, никакой офицер не может посадить тебя на гауптвахту, загнать в пески почти на верную смерть. Теперь всё позади. Позади дураки офицеры, скоты сержанты, воняющие карболкой казармы и госпиталя, позади наряды вне очереди, стояние с полной выкладкой на 50-ти градусной жаре пока не рухнешь без сознания, осточертевшие пески, где днём можно без огня испечь яичницу, а ночью трясёшься от холода, позади сводящая с ума жажда, когда за ковш воды готов отдать ковш золота. Позади крики арабов, миражи, ежеминутное ожидание пули могущей прилететь непонятно откуда. Позади дикая тоска, война без начала и конца, парады, гарнизоны, окопы, смотры, форты в пустыне, построения, окопы, тридцать лет жизни — всё позади.
         Всё дым, мираж, марево. Словно ничего не было. ТРИДЦАТЬ ЛЕТ!!! Тридцать лет пролетели, как один день, как будто всё было только вчера. Почему же так трудно уйти? Разве не об этом ты мечтал долгие годы? Всё сбылось! Почему же такое чувство, что за этими воротами навсегда осталось что-то для тебя очень важное, без чего ты уже не сможешь жить? Он вдруг понял значение выражения «тюрьма — дом родной». Правда здесь была не тюрьма, а казарма, но суть была та же самая.
          На пути раскинулся арабский рынок. Целый город под открытым небом. Чего тут только не было: яркие ткани, ковры, арабская посуда, пирамиды растущих только здесь фруктов, роскошные украшения, восточные благовония и много, много чего ещё. Слышалась смесь самых разных языков и наречий, чувствовался умопомрачительный аромат но ноги сами, всё быстрее несли его в порт. Скорее, скорее прочь отсюда, домой, во Францию.
           В пароходстве ему сказали, что корабль в Марсель отправится только завтра. Купив билет, он призадумался. Надо было где-то искать ночлег. А ночной Алжир горел и переливался множеством огней, звал и манил к себе. И Огюстен Буве решил: «Была, не была. Погуляю напоследок. Больше я этого никогда не увижу!»
         Очнулся он только на следующий день на борту корабля. С дико болящей от похмелья головой, без вещей, без наградных часов и без денег. В кармане завалялось только несколько монет. Что с ним было до этого: пропил ли он все деньги, проиграл в карты или их просто вытащили у него, пьяного из кармана, он не помнил совершенно. Как же он проклинал сам себя — ещё вчера он был не бедным человеком, а сегодня стал нищим. Старый дурак! До седых волос дожил, а ума так и не нажил. Ещё хорошо, что для пассажиров еда входила в стоимость билета. Берег Алжира уже виднелся за кормой далеко вдали, затем превратился в тоненькую полоску, а потом вообще пропал вдали. Прощайте пески Сахары, прощай Африка, прощай Иностранный Легион — век бы вас не видеть!
         Сойдя с борта на причал Марселя, Буве остановился. Он попал в какую-то другую Францию, совсем не такую, какую знал и помнил. Люди, машины, одежды, вывески, всё, всё стало другим. Словно он оказался на другой планете. Звуки, шум и ритмы подавляли его, вселяли неуверенность. Он почувствовал себя одиноким, маленьким мальчиком, слабым и беспомощным перед огромной силой. Он не мог объяснить даже самому себе, чего ждал от встречи с родиной, но был разочарован, словно его обманули. Пока он стремился сюда, его душа пела от счастья. Даже потеря денег его не сильно огорчила — переживём. Ему казалось, что стоит только вырваться из опостылевшей казармы, стоит только добраться до родины и сразу, само собой начнётся и не оставит его никогда огромное, всепоглощающее СЧАСТЬЕ! И вот всё это сбылось, а счастья почему-то нет. Он конечно не ожидал, что ему устроят торжественную встречу, но хоть какой-то интерес должен был быть?! Однако сотни людей шли по своим делам, их взгляды равнодушно скользили мимо и никто не заинтересовался его легионерской шинелью со сверкающими наградами. Всех волновали только их  дела и заботы, все обходили его будто столб на дороге. Нет, не такой представлял он встречу с Родиной. Он не мог сказать какой именно, но уж точно не такой.
          Огюстен Буве всё так и бродил по Марселю, пока не почувствовал голод. Проклятый Алжир! Что есть и на что жить?! Он похлопал себя по карманам, не завалялось ли там чего-нибудь и нашёл  за подкладкой шинели исписанный листок. Он вспомнил, что как-то в свободное время, от нечего делать помогал штабному писарю заполнять листки с обратными адресами некоторых легионеров: имя, фамилия, где жил до службы в легионе и т. д. И теперь Буве рассмеялся, теперь он не пропадёт.
         Так он и стал жить. В Марселе жило пять семей, чьи сыновья служили в Легионе. Буве навестил
их передал привет любящим родственникам и долго рассказывал какие их сыновья храбрые солдаты, как они вместе дружили и прочее, прочее, прочее. Язык у него был хорошо подвешен, разных историй он знал много, его слушали с замиранием сердца. А он, пользуясь их гостеприимством, неплохо жил по неделе в каждой семье. Так он и стал действовать дальше: Марсель, Тулон, Лимож, Тулуза, Орлеан, Дижон, Брест, Гавр, Бордо …..  Везде его встречали с распростёртыми объятиями. Правда никого из этих сыновей он в глаза никогда не видел, но это были несущественные частности. Париж он оставил напоследок. Но всему хорошему приходит конец. Пришёл конец и именам в списке. Встал вопрос как жить дальше.
          Он ходил по Парижу и не узнавал его, словно попал на другую планету. Дома и улицы те же, но одежда прохожих, машины и сама атмосфера стали иными. Будто он попал в какой-то другой, незнакомы город, не Париж! Старый легионер пробовал ходить по кабакам рассказывая интересные истории, ожидая от благодарных слушателей, что его накормят. Однако легионерская форма истрепалась, потускнели награды и никто больше не наливал ему стаканчик и не пододвигал тарелку. Все были погружены в свои заботы. Всё чаще он слышал : «Слышишь дед — заткнись! Дай поесть спокойно!» «Угостить тебя? А платить тебе есть чем? Нет? Я тебя в Африку не посылал!»
         Наступила осень. Теперь он всё чаще он ночевал в ночлежках, всё больше становясь похожим на старого, спившегося бродягу. Каждое утро просыпался с одной мыслью — где бы согреться и пожрать. Работы не было. Шестой десяток — чего он может? Всё чаще и сильнее болело тело. Всё чаще он думал: «Всё! Финиш!» Жить ему было негде и не на что. Что его тогда занесло на возвышенность Монмантра он и сам не мог сказать. Глядя на раскинувшийся у его ног сверкающий ночными огнями Париж, он с грустью думал.
          Париж, Париж, столица мировой моды, столица мира, город грёз. Главный город великого правового государства, вот только права тут у всех разные.  Рядом остановились двое обнявшихся молодых парней. Они пили вино из одной бутылки и что-то восторженно орали пьяными голосами огням большого города. С грустью Огюстен подумал: «Вот так и мы когда-то стояли обнявшиеся с моим другом Филипом Рамбе. Как же мы были счастливы тогда. Филип, Филип ….. ФИЛИПП!»
         Мысли завертелись с невероятной быстротой. Филип! Старина факельщик! Где он? Что с ним?А ведь это единственный друг во всей Франции за всю жизнь. Правда мы не виделись 30 лет. Он мог уехать, умереть, пропасть без вести. Но всё равно надо попытаться его найти. Хуже не будет.
         И вот теперь, лёжа на тюремных нарах, вспоминая прошедшую жизнь, старый легионер думал.
         Итак господин Буве, герой войны, кавалер многих орденов и старый дурак, подведём итог. Какого черта тебя понесло в Иностранный Легион? Ну посадили бы тебя тогда в тюрьму, за Луизу, так больше 5 лет бы не дали. Отсидел бы да вышел и была бы твоя жизнь совсем иной. Чего ты испугался после войны, когда была возможность демобилизоваться? Конечно 37 лет это не 20, но и не 60! Испугался, что надо было начинать всё с нуля? Начал бы и тоже итог жизни был бы иным. Кто-то боролся за лучшую жизнь, куда-то стремился, чего-то добивался. Шёл, бежал, карабкался, срывался вниз, снова лез вверх, тонул, выплывал, полз и т. д. и т.п к лучшей жизни. А ты плыл по течению, куда река вынесет, ну вот ты и приплыл. На шестом десятке каждый человек пожинает плоды собственной жизни. Живёт за счёт её результатов. Каков он у тебя? Есть у тебя семья, дом, сбережения? Куда ты пойдёшь после того, как выйдешь из тюрьмы? Под мост к бомжам - клошарам? Похоже тебе там самое место. Свою жизнь, единственную и неповторимую, которую потеряешь - не вернёшь, ты ПРОСРАЛ! Эта скотина Факельщик наверняка тебя обманул. Нищий, дряхлый, лысый, ты будешь вымаливать у прохожих себе на выпивку и сдохнешь на какой-нибудь помойке. Поделом тебе! Лучше тебе отсюда не выходить. Похоже про тебя поговорка  - «Тюрьма — дом родной!»
         Потянулись дни тюремного заключения. В камерах у заключённых было полно свободного времени и среди них, кроме всего прочего, ценилось умение рассказывать разные интересные истории. Вот потому Огюстен Буве стал знаменит благодаря своим воспоминаниям о службе в Иностранном Легионе. В камере и тюремном дворе вокруг него всегда собиралось множество слушателей. Он вспоминал.
         Вот мы всегда смеёмся над всем, что не так, как у нас. Считаем живущих и действующих по другому дураками. А в северной Африке мусульманские законы вполне разумны. Вот например, во время некоторых месяцев нельзя есть днём, можно только ночью. Вроде бы глупость. Но там это самое жаркое время года, 50 градусов жары. Да на таком солнцепёке тебе самому кусок в горло не полезет, вот и приходится ждать прохлады, а это только ночью. Нельзя есть свинину и пить вино. Почему? Там холодильников нет. Любое мясо, если его нарезать на тонкие полоски и повесить на солнышке, вялиться и может долго храниться. Любое кроме свинины, оно на жаре не вялиться, а гниёт. Почему, я не знаю, но это так. А вино в таком пекле быстро превратится в уксус, и зачем оно тогда. А арабы в основном ездят по пустыне на верблюдах, как им это сохранить? Вот они этим и не пользуются. У них разрешено многоженство. Вроде бы рай на земле. Только учтите, что там не получиться поразвлечься и разбежаться. Ты должен всех кормить и содержать, а это часто и их родственники. Сможешь? У нас, если к тебе заявился незваный гость ты можешь его выгнать — пошел вон, я тебя не звал. А у них, даже если ты его первый раз видишь, даже если это твой смертельный враг, и он успеет сказать — «Я пришёл к тебе погостить» - то всё, ты обязан его кормить, содержать и даже защищать его от других его врагов, пока он у тебя в доме. Продолжаться это может сколько ему вздумается, но не будет же он сидеть у тебя вечно. Пока он в твоём доме — он твой гость, но как только он выйдет из твоего дома, ты имеешь полное право его убить. Мы в легионе долго не могли понять, как же так — вот только что угощал нас чаем, а теперь всаживает нож в спину. Потом поняли. Арабы, это какой-то непонятный народ. Разговариваешь с любым из них, у него глаза словно какой-то пеленой затянуты. Мы все проклинали эту службу. Все мечтали поскорее оттуда вырваться. Я долго не мог понять — на кой чёрт мы вообще туда полезли? Ну побережье средиземного моря ещё понятно, там действительно можно жить, но дальше ведь ничего нет кроме песков. Там дикая жара и за ковш воды готов отдать ковш золота и не посчитаешь что это слишком дорого. Нравиться арабам там жить, ну пусть живут, ездят на своих верблюдах. Не понимал я этого пока под Верденом мне не разъяснил это один иностранный студент. Оказывается после поражения во франко-прусской войне, многие господа в правительстве почувствовали себя очень обиженными тем, что им набили морду. Вот и принялись, чтобы потешить самолюбие захватывать земли, везде, где удастся, чтобы не отстать от других колонизаторов. Приятно видеть на географической карте, как много земли, в самых разных частях света, закрашено в цвет Франции.
         Вот для того, чтобы важным господам в Париже было приятно на душе, таким как мы и приходиться жариться на солнышке, постоянно рискуя получить пулю в башку, в землях, никому даром не нужных! Парни, никогда не думайте, что там вы найдёте интересную, весёлую жизнь или скроетесь от тюрьмы. Тюремный срок когда-нибудь закончиться, а Легион, это навсегда. Истории про Легион интересно слушать, но не дай вам бог туда попасть! Посмотрите на меня — мне почти 60, а что я нажил за всю жизнь кроме медалей на грудь? На что я буду жить, выйдя отсюда? Любой простой человек чтобы выжить должен работать как вол, а есть у меня на это силы? Во всей Франции нет никого, кто бы меня приютил! Так, что я либо быстро вернусь на эти нары, либо сдохну под каким-нибудь забором. Очень весёлая перспектива!
          Так протекали дни за днями. Работа в тюрьме была не тяжёлая. У него была крыша над головой, а еда и постель были не намного хуже того, что у него было на свободе. Правда не хватало возможности шляться по кабакам, пить вино и тискать девок, но тут уж было ничего не поделать. Благодаря его рассказам, его не задирали уголовники и делились содержимым посылок с воли. Так всё и продолжалось весь его тюремный срок.
         Когда за Огюстеном Буве закрылись ворота тюрьмы, он остановился — куда теперь идти? Наверно на вокзал! Ясно, что на обещанные этой скотиной Факельщиком деньги, рассчитывать нечего и всё-таки он решил заглянуть в нотариальную контору, адрес которой ему дал адвокат.
         По дороге он заметил нечто странное. Раньше жители Парижа шли по своим делам в разных направлениях, теперь же очень многие из них двигались в одну сторону — к южным окраинам. Двери многих магазинов и учреждений были закрыты, хотя был будний день. У многих домов стояли машины и грузовики загружаемые разными вещами. В самом воздухе была какая-то нервозность. Или ему это казалось после размеренного существования в тюрьме?
         Нотариальную контору он нашёл в каком-то тихом переулке, вдали от центральных улиц. У её дверей стоял легковой «ситроен» с прикреплёнными к крыше чемоданами, а из дверей всё выносили вещи и укладывали в багажник. Когда Огюстен спросил куда они собрались, хозяин зло ответил
      -    А что, я тут немцев дожидаться буду?
      -    Каких немцев?
      -    Каких, каких! Обыкновенных! Вы что с луны свалились? Они уже на подходе! Париж объявлен открытым городом и у меня нет никакого желания близко с ними общаться!
        Буве не поверил услышанному. В тюрьме он конечно знал о начавшейся второй мировой войне, но был уверен, что она будет такой же как и первая, разве что оружие станет совершеннее и смертоноснее. Войной он не интересовался считая, что своё уже отвоевал. Но ему в голову не могло прийти, что французскую армию, победительницу в прошлой, страшной войне, можно наголову разбить, что она отступает по всему фронту и неизвестно где остановится. Что все настолько перетрусили, что бросили собственную столицу, это всё равно что отдать свою жену насильникам даже не попытавшись её защитить. И это делают те, кто победил в прошлой войне, перед теми, кто ту войну проиграл?! Невозможно! Немыслимо!
          Однако нотариус не собирался его слушать. Узнав зачем к нему пришли он разразился бранью: «Какое ещё вступление в право собственности?! Сейчас, когда всё летит к чёртовой матери?! Вы что, с ума сошли?» Но посетитель всё-таки заставил его вернуться в контору, найти и выдать акт о котором когда-то говорил адвокат.  Хоть в этом его тогда не обманули. Торопливо закончив все формальности, хозяин запер контору, сел вместе с семьёй в машину и скоро она скрылась за углом.
           Банк, в котором он должен был получить 75 тысяч франков оказался закрыт и как Огюстен не стучал и не ломился внутрь, никто к нему не вышел. Ясно, при приближении немцев господа банкиры сразу удрали. Никого внутри нет, так что о деньгах, обещанных когда-то, можно забыть.
           Снова оказавшись на центральных улицах, Буве увидел, что людей и машин стремившихся прочь из столицы стало ещё больше. Это уже были не отдельные пешеходы и автомобили, пусть и в большом количестве, а один мощный поток стремившийся скорее оказаться подальше от этих улиц и площадей. В Париже делать ему было нечего. В всём огромном городе у него не было никого, кто бы его приютил, дал еду и крышу над головой. Как и во всей Франции! И отставного солдата, помимо собственной воли, захватило общее стремление, тоже покинуть этот город, так и оставшийся для него чужим. Узнав, что правительство уже сбежало, что столицу страны даже не собираются защищать, многие парижане почувствовали себя брошенными и беззащитными. Внезапно они поняли, что больше никто не скажет, что и как надо делать чтобы не пропасть. А это было очень страшно, о каждом своём шаге и за каждое своё решение теперь придётся думать и отвечать самому.
          И многих охватила паника, все почувствовали неотвратимое приближение, чего-то огромного и страшного. Чего-то, что невозможно остановить, перед чем они бессильны. Того, что раздавит тебя как таракана и даже не заметив этого покатится дальше, куда ему нужно. Это называлось «тихая паника», когда внешне человек спокоен, но внутри него всё нарастает и нарастает ужас и внезапно, вроде бы совершенно без причины, множество людей накрывает массовая истерика и они все превращаются в безумную толпу. Именно с этим пришлось столкнуться Огюстену Буве и это едва не стоило ему жизни.
           Двигаясь вместе со всеми, он увидел, как в боковом переулке толпиться народ. Решив, что они  ожидают какого-то важного известия Буве подошел к ним. И тут ему стало ясно - здесь растаскивают склад. Перед входом толпилось множество желающих скорее попасть внутрь и те, кто выбирался обратно появлялись сильно растрёпанными и помятыми. И тут Огюстен вспомнил, что ничего не ел с самого утра. С трудом сумел пробиться внутрь. Заполнив рюкзак продуктами, немало поработав локтями и кулаками, оказавшись снаружи он двинулся в путь.
        Вокзалы были переполнены, вагоны приходилось брать штурмом. Не будь у него опыта легиона он бы так и остался на перроне. Раздался свисток паровоза, мимо окон проплыли привокзальные виды, и поезд вырвался на просторы полей и лугов.
         Вот уже несколько часов стучали колёса, раскачивались переполненные вагоны. В них были заняты даже багажные полки, даже в коридорах сидели на чемоданах люди. Утомлённый дневными передрягами Огюстен заснул. Когда утром он проснулся, поезд стоял. Никто не знал в чём дело. Выбравшись из вагона Буве увидел, что вокруг тянутся поля и лишь километрах в 2 тянется шоссе битком забитое движущимися людьми и машинами. Пройдя дальше он узнал, что впереди путь повреждён бомбами. Наружу высыпали многие пассажиры. Узнав в чём дело послышались растерянные разговоры, злобные крики, истерические рыдания. К дороге двинулось множество людей. Поняв, что делать у поезда нечего, с ними двинулся и Буве. И вдруг раздался страшный крик «САМОЛЁТЫ»! Люди бросились в рассыпную. Старый легионер посмотрел куда указывают многие люди и увидел, как в небесной синеве появилась черная фигурка. Появилась и стала стремительно приближаться, с каждой секундой увеличиваться в размерах и становясь похожей на падающего за добычей коршуна — так же как и у него, у самолёта были заломлены крылья. Огюстен  увидел как от самолёта отделились и устремились к земле три продолговатых предмета, рухнул на землю и почти сразу над ним пронеслась стремительная тень. Раздались взрывы и скоро звук мотора самолёта стих вдали.  Огюстен встал на ноги, несмотря на звон в ушах он слышал громкий, протяжный крик полный страданий и боли.  Разбежавшиеся люди снова двигались к дороге и лишь в одном месте столпилась большая группа людей. Подойдя туда отставной легионер увидел лежавшую женщину с ногой буквально вспоротой сверху донизу. Именно она страшно кричала. Люди смотрели на неё но никто не знал что делать и только её муж беспомощно метался вокруг. Вспомнив службу в легионе Огюстен влил женщине в рот половину фляжки вина, взятой еще в Париже, чтобы она опьянела и перестала остро чувствовать боль, а вторую половину вылил на рану. Перетянув ногу у бедра ремнём, забинтовал разорванной рубашкой, поданной кем-то из людей. После перевязки женщина глухо стонала, но уже не кричала. Сцепив с мужем руки в замок, они посадили женщину на руки и так отнесли её к дороге. Пришлось долго упрашивать водителей, чтобы кто-то взял пострадавших и отвёз в больницу. Муж горячо поблагодарил его и они уехали.
         И тут Огюстен вспомнил, что видел как с самолёт сбросил 3 бомбы, а взрывов было только 2. Кто его знает что случилось с третьей бомбой? Вдруг неожиданно взорвётся когда рядом будут люди ничего о ней не знающие. В пшенице её же не видно. Надо её обозначить. Он привязал к длинной палке белую тряпку и направился  к бомбе. На поле было ещё довольно много людей. Слышались отдельные разговоры, плач и причитания - «Да когда же это всё кончится?! Чем мы так господа бога прогневили?! Ну попадись нам кто-нибудь из этих проклятых врагов — мы их … ». Огюстен продолжал идти к бомбе. Поняв куда он идёт многие люди закричали чтобы он туда не подходил, там опасно. Однако он всё равно подошел к ней и воткнул рядом палку в землю. Случившееся сразу после этого было настолько невероятно, что он не мог себе даже представить ничего подобного.
          На поле раздался страшный, многоголосый рёв и буквально через считанные секунды старый легионер оказался в центре дикой, орущей и вопящей толпы. Вокруг мелькали перекошенные ненавистью, именно ненавистью, лица. Его сразу стали избивать, повалили на землю, ещё немного и растерзали бы. Почему?! Ведь он же хотел как лучше?! Содержимое его рюкзака вывалили на землю и какой-то человек тряся легионерской шинелью с наградами заорал: «Вот чем его наградил его любимый фюрер». Все буквально озверели. Одежду изорвали, били кулаками и ногами ещё немного и его забили бы до смерти. И это в благодарность за то, что он предупредил других людей о опасности?! Неожиданно раздался властный голос: «Что тут происходит?!»
        Только теперь все заметили, что рядом стоит примерно 2 десятка солдат во главе с офицером. Округа огласилась радостными криками: «Шпиона поймали! Его надо убить! Это он наводил на нас немецкие самолёты!» Офицер спокойно выслушал их и спросил: «С чего вы это взяли?» Ему показали кресты Буве, но он сказал: «Вы что с ума сошли? Это французские награды!» - и приказал солдатам забрать Огюстена. Толпа завопила так, будто её обокрали. Все были уверенны в своей правоте, все жаждали крови и не хотели лишаться удовольствия. Мужчина стоявший ближе всех орал громче всех и с ненавистью глядя на Буве несколько раз провёл себя ладонью поперёк горла. По приказу офицера солдаты взяли винтовки на изготовку и выстрелили поверх голов. Крики стихли и толпа стала редеть буквально на глазах. И только несколько человек бормоча угрозы смотрели на одевающегося Буве и не желали расходиться. Доведя старого легионера до дороги, военные сами остановили машину, посадили его в неё и посоветовали впредь быть осмотрительней. Огюстен был им очень благодарен, потрясённый такой внезапной и беспричинной реакцией тех, кому он хотел помочь.
         Примерно через час машина уткнулась в большой затор. Дальше все машины ехали со скоростью пешехода, часто останавливаясь, трогаясь и снова замирая на месте. Поняв, что дальше будет быстрее идти пешком и уже отдохнув Буве вылез из машины и пошел по обочине.
         Так он и пришел к городу Орлеан. Там через реку Луару были  3 моста, один из них уже взорван. Оказавшись на другом берегу Огюстен увидел что в нескольких местах из-за домов поднимается густой, чёрный дым. Город недавно бомбили. На улицах находилось множество людей. Центральная площадь была забита машинами, основной поток лился дальше по параллельным улицам. Ратушу буквально осаждали толпы людей, каждый из которых пытался что-то узнать. Буве остановился чтобы немного передохнуть и перекусить, ведь он не ел весь день. По площади сновали из стороны в сторону люди пытавшиеся что-то добыть и что-то узнать и вдруг все замерли. Только что на площади слышался сплошной галдёж, а теперь неожиданно настала  тишина. Из ратуши вышел городской глашатай. Ещё в средние века была должность оглашающего, доводящего до всеобщего сведения, решения городского руководства. Прошли столетия, но эту должность так и не отменили даже теперь, в эпоху телефонов и телеграфов. Видимо просто забыли. В абсолютной тишине старичок в старомодном камзоле, держа в руках барабан и какой-то конверт, прошёл  на бетонную возвышенность так же бывшую здесь уже несколько столетий. Затаив дыхание сотни людей ждали, что же он скажет. Целыми днями одуревших чиновников забрасывали требованиями бензина, жилья, еды, медицинской помощи, и вопросами о войне, о том когда же другие страны придут Франции на  помощь, о пропавших родственниках, о том где немцы, о том что делать дальше о том … , каждого на этой площади терзали множество вопросов. У всех они были разные, но для них сейчас это были вопросы жизни и смерти. Все затаили дыхание, боясь пропустить хоть слово из будущего объявления. Вот сейчас, сейчас они наконец узнают ответ на самый главный вопрос, всё станет как прежде. Вдруг сейчас объявят что война наконец кончилась и можно возвращаться по домам. Что опять вернулось старое, доброе время бывшее ещё совсем недавно так рядом и теперь ставшее так далеко.
           А глашатай, встал на возвышенность, выбил дробь на барабане, надел очки и распечатал конверт. Тишина вокруг была такая, что все слышали как шелестят листья деревьев. Послышался нетерпеливый молодой голос: «Дед, ну давай уже! Не тяни резину!» На всю площадь раздались слова.
      -   Мадам де Бувье, потерявшая два дня назад свою болонку просит вернуть её за вознаграждение.
Собачке три года, глаза чёрные, окрас белый.
        Звенящую тишину сразу сменил многоголосый гвалт. Все испытали глубокое разочарование. Послышались смех и проклятия. Вместо важных известий, от которых возможно впрямую зависела жизнь, опять услышать какую-то фигню! Все снова заговорили между собой и стали заниматься своими делами. Поев и отдохнув Огюстен двинулся дальше. В одной из машин он помог починить поломку и за это с ним поделились едой. Однако все автомобили были забиты под завязку, да и взглянув на приборную доску, он понял, что скоро в этой машине кончится бензин и хозяева её бросят. Скоро Буве поравнялся с местом, где совсем рядом, на боковой улице, за ближайшими домами, полыхал огромный пожар. Сам не зная что будет делать дальше Огюстен протолкался сквозь толпу и увидел страшное зрелище. Улицу разбомбила немецкая авиация. По обе стороны от дороги лежали развалины, а уцелевшие дома полыхали вовсю. Из всех окон, проёмов и дверей, как огненные фонтаны, вырывалось пламя. Было видно, что улица кончается тупиком, ближние дома уже пылали как факелы, а дальние были ещё целы, но огонь быстро приближался и к ним. Там стояло человек 30. Им кричали чтобы они скорее выбирались оттуда на центральную улицу по середине дороги, но те только рыдали в истерике. Сунувшись туда Огюстен отпрянул назад. Жар от пылающих домов был настолько нестерпимым, что хотя огонь ещё не полыхал по дороге, но находиться там было уже невозможно. Все видели, что скоро пламя окончательно перережет и этот путь, но никто не пытался пробиться, пока ещё была такая возможность. У ног людей с этой стороны было несколько вёдер воды, видимо их притащили думая тушить пожар, но все понимали, что этими жалкими вёдрами такое пламя не потушить. Стоявшие близко к огню кричали находившимся по другую сторону огня спасаться пока ещё есть возможность, другие просто стояли глазея на происходящее, как простые зеваки. Поняв, что минут через 10 несчастные будут отрезаны огнём окончательно и погибнут Огюстен решился. Он намочил свою куртку в воде, накинул её себе на голову и вылив на себя ведро бросился вперёд. Сразу его охватил нестерпимый жар, но он продолжал бежать и не прошло и минуты, как жар отступил. Сняв куртку бывший легионер увидел, что стоит уже с другой стороны пламени. Не теряя времени он подхватил на руки маленькую девочку, снова накинул куртку и бросился обратно. Снова его обдало нестерпимым зноем, но он уже был в безопасности. Передав девочку на руки другим людям он опять облил себя водой и бросился обратно. Так он и бегал туда-сюда, обливаясь водой и накрыв голову мокрой курткой. Взрослых пришлось выводить за руку так же накрыв им головы. Спасаемые с невероятной надеждой смотрели на него, каждое его появление, находившиеся в безопасности встречали радостными криками, но никто не пытался последовать его примеру. Вся помощь заключалась в том, что его сразу обливали водой. С каждой секундой пламя приближалось всё ближе к середине дороги. Последних двух женщин била истерика и ему пришлось так их ударить кулаком, что они потеряли сознания. Вынеся на руках последнюю Огюстен увидел, что несмотря на обливание его одежда дымится. На него навалилась такая усталость, что он чуть не потерял сознание. Пока он спасал людей организм был мобилизован, но стоило осознать, что опасность позади и держаться уже не надо, усталость овладела им и Буве понял как же он измучен. Через несколько минут он смог оглянуться и увидел, как на всей дороге по которой он только что выводил несчастных, стоит сплошная стена огня. Не сделай он этого почти 3 десятка человек сгорели бы живьём. Родственники и соседи окружили спасённых, все хлопотали вокруг них, Огюстен слышал слова горячей благодарности. Кто-то сунул ему кусок сыра, кто-то бутылку с вином, кто-то дал закурить. Постепенно толпа разошлась. Поняв что может идти дальше Огюстен пошёл дальше. Пройдя несколько улиц он вдруг почувствовал беспокойство и оглянувшись увидел среди других людей  идущих за ним двоих мужчин бывших у пожара и всё время так и простоявших с руками в карманах. Они переговаривались между собой и их взгляды были очень недобрыми. Буве всё шел и шел но они так и не отставали. Буквально шкурой он ощутил исходящую от них смертельную опасность. Несмотря на то, что он ускорил шаги, эти двое приближались с каждой минутой.  Стало ясно, что им бесполезно что-то объяснять или доказывать. Сами ничего не сделали чтобы хоть кого-то спасти, а теперь …. . Все прохожие были заняты своими делами и было ясно, что никто пальцем не пошевелит, чтобы хоть как-то ему помочь. ДА ЧТО ЖЕ ЭТО  ТВОРИТСЯ?! Он жизнью рисковал спасая соотечественников и в ответ получил ТАКОЕ?!
         И вдруг раздался звук автомобильного сигнала. Огюстен увидел, как сзади приближается армейский грузовик с прицепленной пушкой и бросился к нему едва не попав под колёса. Остановив машину шофёр закричал: «Тебе что старый дурак, жить надоело?!» Не слушая его Буве стал умолять взять его с собой. Вдруг послышался удивлённый голос: «Ого? Да это же наш старый знакомый!» Рядом с водителем сидел тот самый лейтенант вырвавший старого ветерана из рук разъярённой толпы. Узнав в чём дело он приказал сидевшим в кузове солдатам взять его в кузов. Отъезжая Огюстен увидел как рожи тех двоих перекосила самая настоящая ненависть. Тряся в воздухе кулаками они что-то орали вслед, но быстро скрылись из виду. Слава богу, спасён! Потом, выслушав его историю, лейтенант объяснил причину всего произошедшего.
         А чему вы удивляетесь? От всего этого творящегося вокруг бардака, все уже много дней испытывают постоянные стрессы. Страх и отчаяние бьют по нервам так же как кулаки по телу. Какого постоянно чувствовать свою беспомощность и беззащитность перед огромной силой? Все наверняка думают: «За что со мной так обращаются? Я же хороший, я же не сделал никому ничего плохого?! Кто? Кто в этом виноват? Ну попадись он мне, я ему устрою!» Все страстно хотят всё это прекратить. Все люто ненавидят врагов и жаждут их убить. Все очень хотят сбросить стресс. Вот почему все неосознанно ищут врага на котором можно выпустить пар и готовы его сразу разорвать. Когда нервы уже много дней напряжены до предела, то любой кто не мечется из стороны в сторону, не плачет, не орёт, не воздевает руки к небу, и вообще хоть чем-то отличается от всех, сразу вызывает подозрение.
         Почему он спокойно пошёл к бомбе, когда все вокруг сходили с ума от паники? Потому что уверен, что с ним ничего плохого не случиться! Почему он в этом уверен? Потому что знал, что она не взорвётся! Почему он это знал? Потому что он враг!
         Подозрение сразу перерастает в уверенность, потому что все жаждут наконец-то свести счёты и успокоиться, и бесполезно пытаться их переубедить. Они уже поверили в то что, как им кажется, принесёт им облегчение и ни за что от этого не откажутся. А в последнем случае добавилось ещё вот что. Те двое сами в огонь не полезли, понимали, что люди погибнут, но своя шкура дороже. И спокойно смотрели на гибель людей, успокоив себя тем, что всё равно ничем не поможешь, нечего и пытаться. Внутри же себя они понимали, что просто струсили. И успокаивали себя, что в той ситуации быть трусом, это естественно и нормально — это хорошо. А вы своим поступком показали им, что оказывается можно было поступить и по другому. Вы показали им, что можно было не трусить и этим показали им какие они трусы. Вот этого они вам и не простили — раз они трусы, значит трусами должны быть все! Так им спокойнее на душе.
         Мне в голову не могло такое прийти! Я хотел помочь, а меня так отблагодарили. Мне что, надо было спокойно пройти мимо, пусть люди гибли дальше? Нет, все точно посходили с ума. Мне уже шестой десяток, но оказывается я совершенно не знаю французов. Я служил в Африке и знаю — когда жизнь берёт человека, любого человека, за горло, когда перед ним впрямую  становиться вопрос жить ему или умереть, с него спадают все покровы в которые он рядится стараясь казаться другим лучше чем он есть. И его подлинная сущность проявляется сразу очень ярко. Пока что те, кто попадались мне по дороге проявили себя очень интересно.
         Что поделать — такова жизнь. А куда вам надо?
         Понятия не имею. Позвольте мне остаться вместе с вами. Я чувствую что обязательно вляпаюсь ещё в какую-нибудь историю, а таких как вы рядом может не оказаться. Я испытывал судьбу уже два раза и в третий раз испытывать как-то не хочется.
         А сумеете? Вы уже не молоды, а нам предстоит не загородный пикник.
         Ну это как получится. Опыт какой-никакой у меня есть, и по мере сил постараюсь быть полезным.
         Ну тогда оставайтесь.
         А куда вы направляетесь?
         Сам не знаю! Ищу свой полк, но где он неизвестно, и кого ни спроси никто ничего не знает.
         Как же это произошло?
         Нашему курсу на месяц раньше присвоили звание лейтенантов и досрочно выпустили в войска. Полк двигался походным маршем и вдруг бомбёжка. Всё время в небе не видели ни одного нашего самолёта, зато немецких полно, мы даже не успели развернуть зенитки. Когда всё кончилось, оказалось что мы лишились трети состава и всей артиллерийской тяги. Не тащить же тяжёлые пушки вручную! Полковник приказал пока остановиться. 3 дня мимо нас двигались почти одни беженцы. Редкие отступавшие ничего сказать не могли. Полковник разослал в разные стороны разведчиков и посыльных с приказом найти хоть какой-то штаб и узнать наконец что вокруг твориться и что полку делать. Мне дали этот грузовик с ранеными и отправили в городок находившийся в 17 километрах, там должен был быть расположен госпиталь. Никаких военных врачей я там не нашёл, все уже сбежали. Пристроив раненых в гражданские машины, я вернулся обратно. Никого! Только пустые окопы, даже записки не оставили. Пока мы с шофёром искали бензин подошли несколько отступавших. Говорят: «Господин лейтенант, примите командование». Не бросать же их! С тех пор так и едем, сами не знаем куда. Ищем хоть какое-то начальство, да всё никак не найдём.
          Этот молоденький лейтенант, как и тысячи других людей не мог понять, что твориться и что теперь надо делать. Он не мог понять, как же враги оказались так глубоко внутри его страны. Почему оказалась бессильной и бесполезной могучая «Линия Мажино», считавшаяся панацеей от всех бед. Ведь это была действительно продуманная система укреплений с мощной артиллерией, железобетонными укреплениями, подземными складами, укрытиями, коммуникациями. Если бы немцы штурмовали её в лоб, то неминуемо умылись бы кровью, так ничего и не добившись. Но и немцам это было ясно. Элементарная логика требовала наступать севернее, через Бельгию. В первую мировую войну эта страна стала ареной упорных и жестоких боёв, была разорена и поэтому правительство этой страны, чтобы удержаться у власти заявило, что теперь во всех войнах будет нейтральной. Вот почему оно отвергло предложение Парижа продолжить «линию Мажино» дальше, по германо-бельгийской границе. Зачем, если мы больше не будем воевать? Тогда французы стали укреплять и свою границу с Бельгией, но сделать её такой же мощной, как немецкую  не успели. В Париже понимали, что у Гитлера будет только один путь, в обход «линии Мажино». В случае нападения, мощные французские войска, должны были прибыть в Бельгию и вместе с бельгийской и английской армией разбить, или на худой конец, остановить немцев. А дальше началось бы повторение первой мировой войны в которой Франция победила.
         Этот план был вполне разумен, но не даром говорят, что генералы всегда готовятся к прошедшей войне. В данном случае первой мировой. В Париже не учли насколько быстрыми теперь стали армии. Они надеялись что бельгийская армия продержится до подхода французских войск, ведь там много каналов и рек, которые трудно преодолевать под огнём. Но навалившись всей силой, Гитлер быстро разгромил бельгийцев и не дал прибывшим французам собраться с силами. Вырвавшиеся вперёд французские силы, что могли с ходу атаковать врага и затормозить его наступление, часто отказывались это делать, ожидая подхода главных сил. Немецкие дивизии воевали так умело и быстро, что союзным частям приходилось вступать в бой по частям, а это всё равно что тушить огонь выливая на него воду по каплям. Имея опыт войны в Испании, Польше, Дании и Норвегии, немцы всегда создавали преимущество там, где им было надо. К тому же они совершили то, чего союзные стратеги мыслившие ещё категориями прошедшей войны, никак не могли ожидать.
          В южной части Бельгии находится Арденнская долина, с единственным проходом между двумя горными хребтами. По всем правилам тогдашней военной науки наступать там считалось самоубийством, ибо выход из неё легко запирался и удерживался малыми силами, а втянувшиеся туда войска быстро уничтожались с воздуха. Сами французские генералы, ни за что бы не полезли в эту долину, были уверены что и немцы так не поступят и поэтому держали там слабые войска. Но немцы, дождавшись когда самые сильные французские части втянутся в бои в Бельгии, ударили именно там. Танковые и моторизованные дивизии Гитлера с неслыханной для французов быстротой проскочили Арденны, разгромили заслоны и устремились к побережью Ла-Манша, отрезая союзников в Бельгии от складов, подкреплений и снабжения. Союзные войска покатились назад к морю. Бросив все танки, пушки, грузовики и массу другого оружия они (кто успели) эвакуировались в Англию. Так весь план войны, по которому собирались воевать французы полетел к чёрту. Нужно было срочно придумывать что-то новое, но что?  Так как воевал Гитлер, ещё не воевал никто. Надо было быстро и безошибочно реагировать на его действия, но из всех генералов Франции лишь один из них мог на равных воевать с немцами — Шарль де Голль, будущий президент. Вопреки всем правилам и уставам он собрал танковые части в единый кулак и ударил по немцам рвущимся к Ла-Маншу. Но никто его не поддержал. Немцы быстро перегруппировались и на его танки, оставшихся уже почти без бензина и снарядов, обрушилось несколько дивизий. Корпус был уничтожен и его остатки тоже покатились на юг. А ведь это была самая успешная операция французов за всю войну. Все остальные генералы, считая их только самоходными пушками, вместо того чтобы сосредотачивать танки вместе, разделяли их по по пехотным частям. Вот так и получилось что французы тыкали растопыренными пальцами, а немцы били кулаком. Почти вся авиация была уничтожена на аэродромах в первые же дни войны, в воздухе постоянно висели самолёты с чёрными крестами на крыльях и фюзеляжах. Множество французских частей были уничтожены с воздуха, даже не успев встретится с врагом. Благодаря авиации немецкие генералы знали всё о противнике, а французские не знали ничего. Они всё ещё думали что воевать можно только когда есть сплошная линия фронта и поэтому распыляли силы, а немцы собирали их в мощный кулак. Поэтому в одних местах на французов обрушивалась стальная лавина, многократно сильнее их, а в других они напрасно ждали врагов, пока не оказывались в окружении. После чего и попавшие под немецкий удар, и так и не увидевшие  врага, бросали свои позиции и откатывались вглубь страны.
          К началу нового немецкого наступления на юг, Франция уже лишилась авиации, бронетанковых сил, лучших пехотных частей. Новая линия фронта была очень слабой — не хватало средств усиления, опытных командиров, артиллерии, обученных солдат. А немцы всё не давали французам остановиться, перевести дух, собраться с силами. Снова и снова ревели моторы, снова и снова землю перепахивали железные дожди, снова и снова французы оказывались разбиты. Самые лучшие войска были отрезаны в Бельгии и теперь врагам противостояли не обученные новобранцы и резервисты первой мировой войны за 22 года забывшие всё что знали. Все они были плохо обучены, хуже вооружены, с растерявшимся командованием, часто не знающие что твориться совсем рядом и конечно же не могли остановить рвущихся на юг прекрасно вооружённых, умеющих воевать по современному, упоённых победами врагов.
         А перед отступающей армией, катилась огромная волна гражданских беженцев. Сначала это были жители северо-восточных департаментов. Потом в них вливались жители всё новых и новых городов, к которым приближался фронт и скоро все дороги Франции оказались буквально запружены машинами, телегами, велосипедами и пешеходами стремящихся на юг. Гражданские беженцы перемешались с отступающими войсками, мешали военным быстро прибывать в нужные места и скоро уже никто ничего не понимал — как разлившаяся бурная быстрая река подхватывает и несёт в одном направлении всё попавшее в её воды. И среди этой реки машин, телег и человеческих голов, подобно плывущей щепке, двигался и одинокий грузовик в кузове которого теперь сидел старый отставной легионер Огюстен Буве.
         Дорога была похожа на центральную парижскую улицу в час пик.  Лошади тянули телеги, с как стога сена наваленными целыми горами домашнего скарба. Дети и старики были зажаты между вещами, шкафами, чемоданами, столами, стульями, комодами, настенными зеркалами, узлами, кроватями, клетками с домашней птицей и всякой другой всячиной. Сзади к телегам были привязаны козы и коровы. Ехали грузовики с до отказа набитыми кузовами. Женщина катила строительную тачку где сидели два малыша. Мужчина толкал впереди себя детскую коляску заполненную вещами. Попалось несколько шикарных открытых лимузинов, в них сидели дамы с роскошными украшениями, но машины тащили коровы. Ехали забитые до отказа городские автобусы с так и не снятыми номерами маршрутов. Странно выглядели на них таблички типа «Пер-Лашез — Елисейские поля». Далековато их занесло от этих полей. Неслись нанятые в складчину за огромные деньги, парижские такси со свёрнутыми счётчиками. На грузовиках восседали санитарки в белых халатах, валялись мешки и чемоданы, и на них кое как устроились модистки, работницы, молоденькие продавщицы, даже здесь пытающиеся что-то петь. Проезжали красные огромные пожарные автомобили с лестницами, насосами, брандспойтами, вокруг которых сидели пожарные в  сверкающих медных касках. Требуя освободить им дорогу, машины тревожно гудели, словно мчались на пожар. Изредка мелькали зловещие, с чёрными балдахинами и серебренными шарами катафалки. На месте гроба, на чемоданах сидели пытающиеся улыбаться, сознававшие нелепость своего положения, люди. Однако улыбки получались виноватыми, жалкими и вымученными. На некоторых катафалках были гробы, вокруг которых сидели родственники покойного в трауре. Вероятно ехали на кладбище, поддались панике, влились в общий поток и теперь везли покойника неизвестно куда. Словно бегемоты, вдруг пустившиеся в пляс, катили городские машины-мусоровозы. Между ними мелькали велосипедисты, повесившие на руль мешки и рюкзаки. В общий поток вливались жители расположенных по пути городков и деревень. Тысячи автомобилей из-за поломок и от того, что кончился бензин просто бросались. Ехавшие следом снимали с них всё, что можно: оставшийся багаж, фары, колёса, стёкла, аккумуляторы, динамо, иногда даже моторы целиком. Сливали остатки бензина, причём просто пробивали бензобак, подставляли вёдра, а затем сталкивали разбитую машину с дороги и продолжали свой путь. Среди беженцев было и много военных машин, часто с прицепленными орудиями. Шли на юг солдаты, многие без оружия, но и вооруженные выглядели немногим лучше. Штатские издевались над собственной армией. Часто звучало: «Эй, защитнички! Куда так торопитесь, так что гражданских обогнали? Враг немножко в другой стороне!» «А ты куда несёшься?! Мы хоть  военную форму одели! Мы хоть что-то сделали, а что сделал ты?!» «Да пошли вы (дальше обе стороны переходили на местный непереводимый диалект с употреблением очень специфических выражений). Из многих окон уже вывешивались белые флаги, хотя немцы были ещё далеко. На обочинах дорог и рядом с ними валялись кузова обгорелых,  разбитых машин, повреждённые автомобили, тачки, велосипеды, детские коляски, погнутые, поломанные, разбитые на куски. Всё это буквально засыпали тысячи пустых консервных банок и слои разорванной бумаги. В попутных деревнях даже ягоды с кустов были съедены. Нигде было невозможно найти ни еды, ни бензина.
          Происходило это всегда так. Сначала показывались редкие измученные люди, умолявшие дать им поесть и попить. Они никогда не заходили внутрь, даже если их приглашали, а спешили дальше, словно за ними гналась сама смерть. Сначала местные жители не понимали почему, но скоро вдали будто появлялось огромное облако. Постепенно оно приближалось и становились видны отдельные люди. Их были сотни и тысячи, и все хотели есть, пить, отдохнуть. Всем помочь было невозможно, слов о том, что больше ничего нет пришлые не понимали и постепенно все двери и ставни оказывались на запоре. Снаружи звучали плач, стоны, мольбы, крики, проклятия, в двери и окна колотили так, что казалось развалятся дома. Когда на следующий день хозяева осмеливались выглянуть наружу, их взорам представлялась страшная картина - в их дворах казалась побывала стая голодной саранчи. Огороды были вытоптаны и перекопаны с деревьев были сорваны все плоды, даже незрелые, даже ветки были обломаны. Всё было изгажено, изломано, завалено всяким хламом. То тут, то там слышались проклятья хозяев, пока вдали не появлялась новая толпа беженцев.
           Возле одной деревни, в грузовике кончился бензин и лейтенант, на всякий случай, приказал рыть окопы, установить бывшие в грузовике два пулемёта и прицепленное орудие. Вдруг на них набросилась целая толпа, с перекошенными от злобы и ненависти рожами, разъярённых местных жителей. Если убрать нецензурную брань, то смысл их речей был такой: «Вы чего сюда припёрлись герои хреновы?! Раньше надо было геройствовать, в другом месте, подальше отсюда! Из-за вашего геройства у нас порушат дома, вылетят стёкла, от испуга перестанут доиться коровы и вообще геройствуйте в другом месте! А не то мы вас сами прикончим, раньше немцев!» Офицер устало махнул рукой и с горечью сказал: « Если вы и есть французский народ, то всерьёз подумаешь стоит ли защищать ТАКОЙ народ!» Ответом ему был новый взрыв брани.
          Иногда попадались машины с офицерами в больших званиях, но они только раздражённо отмахивались, в лучшем случае говоря: «Обратитесь туда-то ...». Когда грузовик прибывал в указанное место, там или уже никого из военных не было, или никто тоже ничего не знал. Так грузовик и катился как бильярдный шар по столу из лузы в лузу.
         Настал момент когда в очередной раз стало кончатся горючее. От гражданских узнали, что неподалёку находится большой воинский склад. Подъехав к нему военные увидели длиннющую очередь из разных машин растянувшуюся на несколько километров и исчезающую в проёме ворот, выломанных и валявшихся на земле. Водителю пришлось долго гудеть чтобы их пропустили, ему отвечали злобными взглядами и руганью, но всё же грузовик смог заехать внутрь. Никого из военных не было. Все ворота пакгаузов были распахнуты нараспашку. Все машины тянулись только в одну сторону, к штабелям бочек с бензином. Ещё толпа крутилась у трёх складов, вытаскивая какие-то ящики и вся земля вокруг была почему-то белая, словно в снегу. А вокруг других складов не было никого, хотя там все двери тоже были раскрыты. Там что-то тускло блестело на земле и подойдя ближе Буве понял что это патроны. Они валялись буквально усыпав всё вокруг, никому не нужные словно мусор. Войдя внутрь старый легионер увидел целые штабеля ящиков со снарядами и патронами, и ни одного человека. И тут военные всё бросили и сбежали!
          Выйдя наружу Огюстен увидел как грузовик, отчаянно сигналя, пытается проехать к бочкам с бензином, но нам уже сплошной затор и невозможно продвинуться ни на метр. Подойдя Буве услышал такой отборный и многоголосый мат, который он никогда не слышал даже служа в Легионе. Лейтенант был окружён разъярённой толпой, совсем как он сам на поле у бомбы. Вокруг были настолько опьянённые злобой рожи (лицами это назвать было нельзя), будто он и был их главным врагом. Огюстен понял, что ещё немного и лейтенанта просто разорвут, а потом разъярённая толпа набросится и на остальных солдат. Он взял у одного из солдат пулемёт «гочкис» и выпустил весь магазин поверх голов. Сразу стало тихо, а Буве крикнул: «ВЗВ-О-О-ОД! ОРУЖИЕ К БОЮ!» Солдаты вскинули винтовки, и толпа сразу стала редеть.
        И тут опытный Буве увидел, что с лейтенантом вот-вот случится истерика. Что он стал уже совсем как  (тогда ещё лейтенант) Бомье в том оазисе в Марокко. От него ждут решения, решающего все проблемы, а он сам не знает что делать. Все ждут от него спасения, а он сам без помощи пропадёт! И понял Буве что перед ним просто мальчик, для чего-то одетый в офицерскую форму, безжалостно брошенный в страшную передрягу, брошенный всеми на кого он рассчитывал, кто обязаны ему помочь, а просто сбежали бросив его один на один с опытным, сильным и беспощадным врагом. Ему тут явно не место, ему бы быть дома, рядом с любящими родителями, а не здесь, среди спасающими свою шкуру трусов.
          Понял Буве и что лейтенанта надо срочно занять каким-нибудь делом, чтобы у него не осталось времени на разные вопросы без ответа. Он одел свою старую легионерскую шинель с наградами и увидев в очереди машин несколько грузовиков, скомандовал.
       -   ВЗВО-О-ОД! СМИРНО!
         Услышав властный голос солдаты даже с облегчением, что наконец-то нашёлся тот, кто возьмёт на себя принятие решений, выстроились в ряд, а гражданские с интересом стали ждать что будет дальше. А Буве продолжал.
       -  Слушай приказ господина лейтенанта. (тот сам удивлённо смотрел на всё происходящее). Ты, ты и ты — к воротам. Ты и ты открыть задние ворота. Ты и ты к бочкам. Ты, ты и ты к складу с продовольствием. Слушать всем. Все машины въезжают в эти ворота, а выезжают в те, чтобы не создавать заторов. Грузовики сюда.
         Понимая, что это разумно, гражданские подчинились, скоро затор рассосался и очередь машин стала двигаться быстрее. Только 5 бывших в очереди грузовиков солдаты направили к старому легионеру. Все они были до отказа нагружены разными вещами и Буве приказал.
       -   Выгружай это барахло!
          Сидевшие в них возмущённо закричали, с надеждой смотря на других гражданских, но сидевшие в легковых машинах, старательно отворачивались будто ничего не видят, а Огюстен властно продолжал.
       -   Чем быстрее выполните что скажут, тем быстрее уедете! А нет — пойдёте пешком! И учтите — господин лейтенант два раза не повторяет.
          Лейтенант уже стоял рядом и хмуро глядел на штатских с таким видом, что все понимали — лучше его не злить и не задавать дурацких вопросов. Когда грузовики разгрузили, Буве приказал подогнать их к складу с боеприпасами. После встал в воротах и громко объявил водителям легковушек.
        -  Никто не получит горючего, пока не будут загружены грузовики!
         Въехавшие на территорию склада раньше, видя что он обращается не к ним, торопились заправиться и уехать. Не успевшие возмущённо заорали, но очередь поверх голов быстро их успокоила. С металлом в голосе Буве произнёс.
        -  Повторяю — никто не получит горючего, пока не будут загружены грузовики! Быстрее загрузите, быстрее уедете! Господин лейтенант 2 раза не повторяет.
          Когда грузовики загрузили ящиками со снарядами, старый легионер сказал офицеру.
        -  Хватит отступать! Так мы до средиземного моря докатимся! Я выберу позицию, все снаряды подходящие по калибру к нашей пушке, с патронами надо вывезти сюда, не дарить же их немцам. Ты оставайся здесь. Все грузовики реквизируй. Как поступать ты уже знаешь. Не робей парень — прорвёмся.
         Лейтенант с благодарностью пробормотал «Спасибо» и приняв властный вид решительно зашагал к складам. А Огюстен посадив в кабины по солдату и вместе с их грузовиком с прицепленной пушкой поехали обратно.
         Скоро он нашёл подходящее место — в небольшой низине, с одной стороны которой было болото, а с другой изгиб реки. На 50 километров в обе стороны больше прохода не было и немцы никак не могли миновать это место. На небольшой возвышенности располагалась большая деревня. Над всеми домами высилась колокольня церкви с сверкающим в солнечных лучах крестом. Напротив деревни, с другой стороны дороги, росли плодовые деревья большого сада. Именно там Огюстен приказал сгрузить ящики, а артиллеристам копать укрытие для орудия. Сам же с пустыми машинами вернулся к складу.
         Так дело и пошло. Всё больше и больше грузовиков становилось в их колонне, всё больше и больше ящиков появлялось за садом. Оставив на складе 10 солдат с сержантом, все остальные солдаты оказались у деревни. Теперь беженцы видели на телеграфном столбе большой плакат - «Через 7 километров поворот направо к пункту выдачи топлива». Дымила походная кухня, у остановившейся машины гражданский врач оказывал помощь всем нуждающимся, а перед офицером стоит целый строй солдат вытащенных из потока отступавших. Строй всё рос и рос. Многие солдаты были безоружные, голодные и смертельно усталыми. Первым делом их всех отправляли к полевой кухне. Потом их осматривал врач. После их разбивали на взводы, назначали сержантов и отправляли на рытьё окопов. Ещё полчаса назад в деревню оправили десяток солдат взять на время лопаты, но их всё не было и не было. Наконец они вернулись, но с пустыми руками.
      -    Где лопаты?
      -    Многие дома закрыты и заколочены. А там, где жители есть, нам ничего не дали. Только сказали: «Катитесь отсюда куда подальше, герои хреновы! Вас только тут не хватало!» И никто ничего не дал. Ни один.
      -    А в пустых домах почему не взяли?
      -    Так заперто же. Что, ломать двери? Мы уйдём, а вдруг что-то пропадёт? Кто отвечать будет?
      -    Уж точно не мы! Сейчас не до этого. Ничего никому поручить нельзя, всё приходится делать самому.
        И Огюстен велел десятку солдат сесть в грузовик и поехал с ними. Машинально, только потому, что чувствовал себя не в своей тарелке, если руки не заняты оружием, он приказал солдатам взять винтовки, а сам прихватил ручной пулемёт. Ему в голову не могло прийти, что возможно то, что случится совсем скоро. Что он снова возблагодарит свою интуицию и проницательность, опять спасшую ему жизнь.
         Он решил начать с пустых домов и сараев, но стоило вскрыть первую дверь, как словно из под земли появились несколько крестьян. Один из них явно был вожаком. Высокий, плохо выбритый, в грубой одежде он громче всех орал и больше всех размахивал руками. При этом каждое слово пересыпал отборным матом.
      -   Вы что тут делаете … такие-то?!
      -   Успокойся. Нам нужны только лопаты. Потом вернём.
      -   Да пошли вы все на … ! Лопаты им?! Да мы вам вместо лопат сейчас такой …. дадим! Пошли на … отсюда!
      -   Что ты орёшь? Мы тебя же защищать пришли, а ты нас так встречаешь?
      -   Да пошли вы на …, защитнички ….! Вас сюда кто-то звал?! Раньше надо было защищать, подальше отсюда! Много вы тут назащищаете?!
       -   Слушай, мы с тобой нормально разговариваем, говори нормально и ты!
       -   Чё ты сказал … старый?! На!
         И он изо всех сил ударил Буве так, что тот рухнул на землю. От такого внутри старого легионера вспыхнула ярость и злоба. Всё пережитое в дороге, прорвалось наружу. Глаза будто затмил какой-то кровавый туман и в нём виднелись только эти сверкающие ненавистью глаза. И не осталось никаких мыслей и желаний кроме одного — убить эти глаза, заставить их потухнуть навсегда.
          С неожиданной для себя самого скоростью, он вскочил, вырвал у ближайшего солдата винтовку и выстрелил. Если бы солдат, в последнюю секунду не толкнул его, обидчик был бы убит. От выстрела тот опешил. Не испугался, а именно опешил. От ярости даже забыв передёрнуть затвор, Огюстен со всего размаха врезал ему по морде прикладом и сбил на землю. Из него вырывались только отдельные звуки, лицо выражало такую же ненависть, как и у его обидчика совсем недавно и он всё наступал и наступал на пытающегося отдалиться от приближающегося штыка. Крестьянин пытался встать, но штык всё время оказывался у самой его груди и ему так и приходилось всё ползти и ползти на заднице по земле. Все поняли - сейчас произойдёт убийство, настолько страшен был Буве и настолько перекошена ужасом рожа его обидчика. Наконец тот уткнулся в забор и завизжал как свинья. Старый легионер размахнулся, но в последний миг один из солдат толкнул его и штык вонзился в землю оцарапав щеку крестьянина.
          После этого кровавая пелена в глазах спала и Огюстен Буве увидел перед собой зажмурившегося, визжащего как недорезанная свинья, слизняка. Солдаты оттеснили его от «представителя местной общественности» и кивком указали тому - «Пошёл вон!» Через несколько секунд никого из местных видно не было и только из-за забора послышалась визгливая грязная ругань. От пулемётной очереди поверх забора всё стихло. Когда грузовик, загруженный лопатами, уже трогался с места снова появились местные жители. Теперь их было десятка два и впереди был человек одетый, как городской чиновник.  Размахивая руками он визгливо кричал.
       -  Общественность нашего муниципального образования протестует и вы будете отвечать перед …
          Обдав его выхлопными газами, грузовик выехал из деревни. Вслед неслись проклятия и ругательства.  Скоро в низине замелькали лопаты и постепенно возникла настоящая боевая позиция с тремя линиями траншей соединёнными ходами сообщения, брустверами, пулемётными гнёздами, наблюдательным пунктом, командирским блиндажом. За садом установили пушку — 105 мм Шнайдера времён 1 мировой войны. Остальные снаряды со склада лейтенант приказал выгружать ещё дальше, в лощине. Нельзя их держать слишком много прямо у пушки — одно вражеское попадание и они останутся без артиллерии. На складе нашлись и винтовки и скоро все солдаты были вооружены. Теперь тут была настоящая пехотная рота с 3 пулемётами, пушкой и вдоволь боеприпасов. Правда снаряды все были шрапнельные. Против танков и бронетранспортёров решили использовать шрапнель поставленную «на удар». Солдаты были из самых разных подразделений: пехота, сапёры, артиллеристы, французы, иностранные легионеры, арабы, сенегальские негры. Многие были вооружены винтовками Лебеля и Бертье  с обоймами даже не на 5, а на 3 патрона, устаревшими ещё в первую мировую войну. И с этим воевать с сильным врагом, вооружённым самым современным оружием? Но лейтенант твёрдо сказал.
       -    Хватит! Доотступались, что уже полстраны отдали ни за грош! Я должен наконец драться!
           Огюстен оказался незаменим в общении с марроканцами и сенегальцами. По французски они знали от силы десятка два слов. Во всей северной Африке население говорило на каком-то общем жаргоне - «Лингва Франка». В нём были французские, арабские, итальянские, испанские, суахили и чёрт знает ещё какие слова. Прослужив там 30 лет Буве тоже понимал эту речь и теперь они беззаговорочно выполняли всё, что он им говорил. Именно они были самые спокойные и дисциплинированные ибо вряд ли вообще понимали что твориться вокруг. Когда-то давно им показали как заряжать винтовку, как целиться и стрелять, и в людей в какой форме надо стрелять. Потом они всё время куда-то шли. Никто их не понимал и они никого не понимали, и вот наконец нашёлся кто-то, чья речь ясна, их накормили, указали что делать и всё опять наконец стало просто и ясно. С властным, зычным голосом, в легионерской шинели с многими наградами, Огюстен стал заместителем командира и никому не приходило в голову в этом усомниться. Так текло время, мимо окопов продолжал катиться поток машин, повозок, велосипедистов и пешеходов. Наконец с грузовиками прибыли солдаты со склада и сказали, что боеприпасы вывезены все сюда, бензина грузовику хватит до самого Марселя, а продуктов хватит роте на месяц. На складе нашлась лежавшая там с прошлой войны траншейная пушка Пюто, 3 ящика снарядов к ней и несколько ящиков противотанковых мин. Пушку можно установить прямо в окопах и довольно легко перемещать с места на место, неожиданно открывая огонь с разных позиций, и калибр вполне приличный — 37 мм. Вот только снаряды к ней все оказались со стальными болванками. Броню танков они может и пробьют, но внутри не взорвутся. Самое лучшее проломят борт вместе с корпусом двигателя. Двигаться после этого танк не сможет, но стрелять — вполне. Лейтенант отпустил гражданские машины и махнул рукой — пусть на складе растаскивают продукты и горючее, не немцам же это оставлять. И вдруг опять появился чиновник из деревни. Он был словно не от мира сего. Яростно жестикулируя он кричал       
      -   Если вы не перестанете подвергать опасности вверенную моим заботам деревню, и как мэр я буду вынужден позвонить по телефону и сообщить …
      -   Кому?
      -   Что кому?
      -   Кому вы сообщите и что?
      -   Руководству департамента и вы ответите ….
      -   Ваше руководство уже драпануло наклав в штаны! Если вы действительно заботитесь о населении этой деревни, советую вам сделать всё, чтобы оно тоже убралось отсюда подальше. Скоро тут будет жарко!
      -   Как вы смеете оскорблять органы власти, законно назначенные …
      -   У вас есть телефон? Это хорошо, он нам пригодится!
      -   Мало того что вы сотворили насилие над честными гражданами французской республики …
      -   Уберите этого старого дурака! Доставить сюда телефон с проводами ...
      -    Как вы смеете ….
      -   …. нужна устойчивая связь от командного пункта к артиллерийской позиции. Для пехоты хватит посыльных.
          Мэр успел только крикнуть: «Я протестую ...», как Буве едва не пинками погнал его прочь и вместе с десятком солдат двинулся следом за ним в деревню. У ратуши собралась целая толпа народу, видимо они ожидали возвращения мэра. Увидев что солдаты гонят его как под конвоем, они возмущённо заорали, но очередь поверх голов заставила их разбежаться. Только два парня, лет 14-15, немного отбежали, а потом остановились и с интересом стали смотреть, что будет дальше. Забрав 2 телефонных аппарата и большой моток провода, солдаты пошли обратно на позицию, не обращая внимания на крики мера, продолжавшего что-то кричать им вслед. Наладив и проверив связь, солдаты приступили к обеду. После лейтенант приказал изготовить из брёвен макеты орудий. Возникала надежда что хотя бы в начале боя зря потратят снаряды. А потом осталось только ждать.
         Прошла ночь и наступило утро. Поток машин стал заметно реже. Если все эти дни, мимо текла целая река, без малейшего просвета, то теперь на дороге появилось много пустого пространства. Все спешили, все со страхом оглядывались, будто за ними гналась сама смерть. Изредка в стороне пролетали немецкие самолёты, но никто из них не снизился и не обратил внимание на происходящее здесь. Текли часы и всё меньше становилось машин на дороге. Мины закопали перед первой траншеей. Буве знал как тягостное ожидание боя выматывает душу. Если немцы скоро не появятся, то солдаты разложатся и к моменту появления врага окажутся ни на что не способны. По его совету, лейтенант приказал всем разбирать и собирать, чистить оружие, бросать гранаты, учиться штыковому бою. Так проходило время, как вдруг на противоположной возвышенности появился и стал приближаться броневик «Панар» с крупнокалиберным пулемётом. Вот это подарок! Солдаты высыпали на дорогу и когда из броневика показался его командир молодой лейтенант-гасконец с усиками и в берете, его подхватили и стали подбрасывать в воздухе, словно он принёс известие о победе. Удивлённый таким приёмом, тот конечно же обрадовался, но хорошего сказать мог мало. Он тоже отстал от своей части. В бою его броневик получил повреждение и пока искали ремонтников, а потом нужные детали, дивизия ушла и больше никого из своей части танкисты не видели. К тому же всё равно нужен ремонт, сюда-то доковыляли, но ещё 2 часа такой езды и двигатель сдохнет окончательно. В дороге насмотрелись на всякий бардак, все словно с ума посходили, все бегут, никто ни черта не знает, наконец-то первая нормальная воинская часть, теперь им помогут. Очень не хотелось видеть как радостная улыбка на лице офицера-танкиста сменяется сначала удивлением, а потом разочарованием. Но видимо долго он грустить не умел и тряхнув головой весело сказал.
      -    Если вы хотите устроить немцам тёплую встречу, то пожалуй будет интересно посмотреть на эту потеху. Надеюсь вы не против если и мы примем участие в вашем веселье?! Всё равно далеко мы не уедем, а просто бросить броневик на дороге как-то неинтересно! В конце концов у меня полный боезапас, есть даже с бронебойными пулями и думаю это будет для вас не лишним.
          Своими усиками и манерой говорить он чем-то неуловимо напоминал Дартаньяна из книги и скоро его весёлый голос слышался казалось отовсюду. Солдаты повеселели и время от времени слышался смех. Танкистов накормили, броневик закопали сбоку от позиции так что над землёй возвышалась только башня, вокруг воткнули несколько молоденьких срубленных деревьев. И тут все заметили, что среди солдат крутятся, всячески помогая те самые подростки из деревни. Лейтенант спросил.
      -  А вы что тут делаете?
      -  Позвольте вам помочь!
      -  Чем вы нам поможете? Это не игра в войну, идите домой.
      -  В деревне уже половина людей сбежала, а вторая половина растаскивает их дома. Вот это соседи! Вот это друзья! Всю жизнь мило раскланивались: «Бон жур! Мерси!», а теперь тащат чужое и едва не дерутся!
      -  И почему это нас не удивляет!? 
        Кончился и этот день. Наступило новое утро. Солдаты позавтракали и лейтенант, чтобы они были всё время заняты, по совету танкиста, приказал вырыть ещё несколько позиций для пушки и подготовить на каждой запас снарядов.  Уже побывавший в бою с немцами офицер-танкист сказал, что стрелять из орудия с одного места больше 5 минут нельзя. Немцы мгновенно засекают расположение орудий и обрушивают на них ураган снарядов. Поэтому 5 минут стрельбы,  сразу цеплять пушку к грузовику и на другую позицию. К тому же пусть немцы считают, что орудий несколько. Лейтенант приказал всем писать письма родным, после сложить все в ящик от инструментов броневика и закопать в приметном месте. Буве писать было некому, он обошёл позицию, к нему подошёл солдат-повар и спросил что готовить на обед. Старый легионер посмотрел на пристроившихся в окопах и пишущих письма солдат, на игравшего на гармошке протяжную мелодию иностранного легионера, на марроканцев молившихся по своему на маленьких ковриках, на что-то бормочущих и приплясывающих сенегальцев, на дорогу, ещё позавчера забитую, а теперь почти пустую, с редкими последними проезжающими машинами и ковыляющими пешеходами, и пробормотал.
      - Вари что хочешь! Я очень удивлюсь если нам придётся обедать, а если дотянем до ужина, то я поверю в чудеса.
        Часов в 10 дорога опустела окончательно — ни души. Только ветер шевелил вороха бумаг буквально засыпавшие обочины, да раздавался дребезжащий звон какой-нибудь перекатывающейся из стороны в сторону пустой консервной банки. Только шелестела листва садовых деревьев да трепетал большой флаг Франции на башне деревенской церкви. Каким-то шестым чувством, появившемся у него в Африке, и никогда его не обманывающее, Огюстен понял — сейчас начнётся. По окопам пронеслась команда — приготовиться! Все до боли в пальцах сжимали оружие и ждали.
          Сначала все уловили какой-то новый, странный и никогда раньше не слышанный звук. Будто стрекотало множество кузнечиков. С каждым мгновением этот треск становился всё отчётливей и громче и вскоре на противоположной возвышенности появилось огромная туча пыли. Именно из него слышался этот треск, оно стремительно росло и приближалось, скоро все увидели, что впереди него быстро несутся какие-то странные фигуры. Это была немецкая разведка: десяток мотоциклов с колясками и броневик RFS 222. От поднятой ими же пыли все они были одинаково серого цвета: мотоциклы, военная форма, корпус броневика, стволы пулемётов на колясках, солдатские лица. Мотоциклетные очки делали глаза немцев похожие на стрекозиные, казалось что это стремительно приближаются не люди, а какие-то инопланетяне, настолько их вид был непривычен, непохож на обычный человеческий. Приближаются чтобы убить всё знакомое, привычное и родное.
            Когда немцы поравнялись с заранее намеченными ориентирами ударило множество винтовок и пулемётов. Враги не успели затормозить и через считанные минуты все мотоциклы скатились в дорожную канаву, беспомощно застыли на дороге, валялись вверх колёсами, некоторые всё ещё вращались. Сразу застучали пулемёты броневика, его очереди вспороли бруствер первой траншеи, раздались крики раненых, но тут же загрохотал крупнокалиберный пулемёт «панара». Вражеский броневик дал было задний ход, его башня развернулась в сторону новой опасности, но крупнокалиберные бронебойные пули сделали своё дело. Немецкая машина ещё немного попятилась назад, остановилась, из неё потянулся сначала тоненький дымок, а потом повалил густой жирный дым. Всё! Солдаты вылезли на брустверы, стали подбрасывать вверх пилотки и каски, трясти оружием и кричать ура. Но Огюстен Буве вышел вперёд, дал очередь из «гочкиса» и закричал.
         - Рано радуетесь! Это была всего лишь разведка. Скоро пожалуют остальные гости. Собрать оружие и всё что пригодиться. Смазать оружие, пополнить боезапас, раненых в третью траншею. Быстро!
         Восторженные крики стихли. 2 мотоцикла смогли завести и они засновали туда-сюда с заполненными колясками. Буве предложил скорее убрать все следы боя, но лейтенант только махнул рукой — бесполезно, немецкий броневик уже пылал так, что не подойдёшь, к тому же на нём сверху была странная конструкция. Это радиоантенна, не получив от разведки очередного доклада немцы наверняка насторожатся и повторить такой удар не получиться.
          Где-то через час послышался приближающийся шум моторов. По рядам солдат в окопах словно пробежала судорога. Все напряжёно глядели на возвышенность, откуда вот-вот должны были появиться враги. И они не заставили себя долго ждать. На противоположной возвышенности появились и стали быстро приближаться пять танков. Огюстен увидел, что лейтенант быстро листает какой-то справочник. Наконец найдя нужное изображение он сказал.
        - Чешские LT-38. Лёгкие танки, как немецкие Т-2 или наши Д-3.
        Буве ничего не ответил. Танки съехали вниз, на несколько минут замерли, водя из стороны в сторону стволами пушек, видимо танкисты осматривали местность, а потом, выбросив вверх клубы сизого дыма, рванулись вперёд. Вспоров брустверы окопов пулемётными очередями, с коротких остановок немцы стали обстреливать из пушек деревянные макеты. Они явно вызывали огонь на себя, но огня не было и танкисты, решив что французы блефуют и никакой артиллерии тут на самом деле нет, устремились в атаку.
          От каждого взрыва тряслась земля в окопах, из разных мест слышались испуганные возгласы, этот бой для многих был первым. Когда танки поравнялись с заранее пристреленными ориентирами с левого фланга выстрелила пушка Пюто — промах! Там есть оптический прицел и наводчиком к ней поставили лучшего стрелка, но прицелы винтовки и пушки всё же различаются, впрочем солдат сразу взял поправку. Второй снаряд ударил по ходовой, третий попал в башню, но ушёл в рикошет, зато два следующих проломили борт, как раз в месте расположения двигателя.  Остальные немцы среагировали быстро, танки сразу развернулись к этому месту и снаряд посланный в другой танк только высек искры на лобовой броне. Тут же эта позиция скрылась в пелене то и дело взлетающей земли, которую постоянно пронизывали всполохи взрывов. Буве понимал что у расчёта были считанные секунды чтобы скрыться с этого места. Хоть бы они успели ими воспользоваться, хоть бы не замешкались! Развернувшись танки подставили корму броневику и тут же по ним ударили крупнокалиберные пули. Расстояние между врагами был метров 300 и скоро позади башен двух танков заплясали огненные лепестки. Два оставшихся «немца» сразу повернулись к новой опасности. Третий обездвиженный в самом начале боя, тоже повернул башню и огненные вспышки накрыли место расположения броневика. Немцы были опытными танкистами и искусно маневрировали, а броневик уже был повреждён. Маскировавшие деревья разлетелись словно спички от сильного ветра. Даже без биноклей все видели, как из то и дело взлетающих в небо разрывов, пятясь назад выбрался «Панар». Но взрывы тут же снова скрыли его из виду. То ли осколки повредили колёса, то ли окончательно сломался мотор, но броневик вдруг остановился, будто уменьшился в размерах, осел как тонущий корабль, а потом  как-то сразу вспыхнул, как коробок спичек, где одновременно зажглись все спички. Ни один люк так и не откинулся, ни один человек так и не выбрался наружу. Буве вспомнил молодого весёлого танкиста-гасконца — вечная тебе память парень. Горло сдавил спазм, ни одного звука невозможно было выдавить из себя. Старый легионер обернулся на офицера — чего он ждёт? Тот как раз по телефону передавал артиллеристам куда стрелять. Над головой послышался свист снарядов, но они почему-то взрывались не среди немецких танков, а на опушке небольшого лесочка. Куда же они стреляют?! Что лейтенант назвал за координаты?! Но офицер продолжал говорить в телефонную трубку не отрывая от глаз бинокля. И вдруг Огюстен увидел, как среди столбов разрывов пятится назад большая коробка на гусеницах. Танк был странный, маленький с торчащими из башни двумя пулемётами вместо орудия. Почему лейтенант решил начать именно с него? Словно угадав этот вопрос, тот ответил сам.
      -   На нём радиоантенна — это Т-1 «командирский» . Стоит начать стрелять из пушки, как он сразу засечёт координаты и тут же передаст своим. Его надо обязательно выбить первым!
         Гремели и гремели выстрелы единственного орудия. Взрывы от шрапнели «на удар» были не очень-то и большие. Однако скоро Огюстен увидел как этот танк замер и возле него мелькнули и пропали несколько человеческих фигур. Всё-таки артиллеристы его достали. 105ка Шнайдера перенесла огонь на «чехов». Лейтенант держал перед собой разграфлённую на квадраты карту местности и передавал по телефону расчёту пушки по какому квадрату стрелять, а те заранее пристреляв орудие, сразу посылали снаряды куда надо. Скоро два подбитых «панаром» танка запылали как большие костры. Два отползали назад стараясь не подставлять борта и корму. Повреждённый из пушки Пюто не горел, но стоял без движений. Благодаря приказам лейтенанта удалось перебить гусеницу ещё одному «чеху», а потом всадить в него несколько снарядов. Уполз только один танк из пяти. Неужели всё? 5 танков, один броневик и десяток мотоциклов за один «панар»! Неплохой счёт если не вдумываться в то, что погибли отличные ребята ценой своей жизни обеспечившие всё это. Пока счёт в нашу пользу, но что будет дальше?
           Несколько солдат пробрались к подбитому танку и принесли трофейный пулемёт с патронами. Оказывается шрапнель «на удар» не смогла пробить таковую броню, но в местах попаданий с внутренней стороны корпусов как картечь отлетели осколки собственной брони. Они-то и погубили экипаж. А два других загорелись от того, что немцы прикрепили позади танковых башен запасные канистры с бензином. Рано они решили что уже победили, вот и поплатились за это. Текли минуты и вдруг Огюстена Буве объял ужас. Он отчётливо помнил это состояние во время первой мировой войны. Такое было перед каждой серьёзной вражеской артподготовкой. И это чутьё его ни разу не подвело. Он совершенно ясно понял что именно сейчас, вот в эти самые секунды, немецкие  артиллеристы заряжают орудия, вертят рукоятки-маховики наводки, офицеры уточняют данные стрельбы и что совсем скоро тут не получить в тело осколок снаряда будет всё равно что остаться сухим под проливным дождём. Диким голосом он заорал.
         - НАЗАД! Все назад! Быстро! Все в третью траншею! Быстрее идиоты, если жить хотите! Сейчас нас раздолбает их артиллерия! Быстрее вам говорят!
         С дикой руганью, пинками и кулаками, буквально физически ощущая как истекают последние секунды, он стал гнать солдат в ходы сообщения. Сначала на него глядели как на сумасшедшего, но видя в каком он состоянии, то один, то другой постепенно поняли что это не шутка. Что надо срочно убираться отсюда. Последними мимо Огюстена в ход сообщения пробежали солдаты тащившие пушку Пюто. Он бросился вслед за ними. Когда он упал на дно третьей траншеи, сердце казалось выскочит из груди. Он ещё успел крикнуть.
        -  Сейчас они пустят на нас «огневой вал»! Следите в оба, как только впереди перестанут взрываться снаряды — все обратно, если жизнь дорога! Немцы сразу перенесут огонь дальше, как раз сюда. Их пехота уже будет рядом, поэтому — со всех ног обратно, как только впереди прекратятся взрывы! Замешкаетесь, и или тут перемешают с землёй снарядами или там забросают гранатами пехотинцы! Всем заткнуть уши, открыть рот и орать погромче, если не хотите оглохнуть! Помните — сразу обратно, если жить не надоело!
         Едва он закончил как раздался приближающийся пронзительный свист и всё потонуло в адском грохоте. Буве упал на дно окопа, зажмурился и заорал как только мог. Земля ходила ходуном, будто какой-то силач швырял его из стороны в сторону, больно ударяя о стенки окопа. Всё, что осталось делать, это только молится и надеяться что у немцев не хватит пушек накрыть огнём все три траншеи сразу.
         О том, что обстрел кончился, он понял по тому, что перестала дрожать земля. Не теряя времени он вскочил на ноги  и бросился поднимать припавших к дну окопа солдат. Слыша собственный голос будто через вату, он снова орал самые грязные ругательства, тянул солдат вверх за шиворот, пинками и кулаками гнал их в ход сообщения. К счастью у него сразу нашлись помощники и скоро быстрый людской поток устремился в первую траншею. Однако траншеями это уже назвать было сложно. Всё перепахали снаряды, многие участки засыпало землёй, зато появилось множество глубоких ям-воронок. Отчётливо ощущался запах гари и разорвавшейся взрывчатки. Буве сразу понял, что многие солдаты будут ранены или убиты.
           Вдруг вокруг снова стали рваться снаряды. Огюстен ужаснулся — неужели немцы решили ещё раз обстрелять передовые окопы, как раз когда французы снова их займут?! Это же всем нам конец! Но скоро понял, что разрывы какие-то маленькие и редкие. Выглянув из окопа он увидел стреляющие с коротких остановок, несущиеся на них танки. Немцы атаковали умело и грамотно. Одни танки выезжали вперёд, останавливались, прицеливались и стреляли, после снова устремляясь вперёд. Пока одни стреляли, другие выкатывались вперёд и повторяли тоже самое. Танки катились волнами, всё время держа окопы под огнём своих пушек и пулемётов, причём механики-водители постоянно бросали их из стороны в сторону, мешая взять их на прицел. За танками ползли бронетранспортёры «ганомаг» тоже поливая всё из пулемётов.
           В окопах то тут, то там слышались крики полные боли. Стоявший рядом с Буве солдат упал с простреленной головой. Многие припали к земле и тряслись от страха, забыв что они солдаты. Одеть военную форму ещё не значит стать хорошим военным. Наконец между танками стали вспухать снарядные разрывы. Получите привет от господина Шнайдера! Танки устремились вперёд на предельной скорости. Из «ганомагов» высыпала пехота. Они тоже атаковали грамотно: перемещались отделениями поочерёдно, прикрывая друг друга огнём. Наступали не в полный рост, короткими перебежками, и тоже не по прямой. Попробуй в них попади!
          Несколько танков остановилось, один из них задымил, но остальные продолжали нестись вперёд. Буве огляделся — многие солдаты прижались к стенкам окопов и только дрожали, немногие испуганно сжимали в руках оружие и лишь некоторые осмеливались на мгновение высунуться из окоп выстрелить и сразу нырнуть обратно. Но вот впереди загрохотало множество взрывов — танки заехали на минное поле. Огюстен увидел как то один, то другой начинают вертеться на месте с перебитыми гусеницами. Он вырвал из рук обалдевшего солдата ручной пулемёт «гочкис» и выпустил в немцев весь магазин. Тут же заорал второму номеру пулемётного расчёта.
      -   Чего вылупился?! Магазин вставляй!
         Трясущимися руками тот выполнил команду. Огюстен толкнул к пулемёту пулемётчика и заорал.
      -   Бей по пехоте! Не подпускай их на расстояние броска гранаты!
         Увидев, что солдат его понял Буве побежал по траншее, поднимая солдат с земли, бросая их к брустверу и крича.
      -   Отсекая пехоту! Чего вылупился?! Стреляй! Сейчас они забросают нас гранатами! Стреляй!
         Всё больше винтовок и пулемётов стреляло из окопов. Как раз над местом, где находились немецкие пехотинцы в появились комочки разрывов шрапнели. Враги залегли. Однако примерно десяток танков проскочили минное заграждение и стали утюжить окопы. Рёв моторов стал оглушающим, никто не слышал даже собственного голоса. Буве увидел как танк с крестами на башне подмял под себя пулемётный расчёт, крутанувшись на одном месте поехал дальше, а на месте окопа теперь ровная земля из которой только торчит искорёженный пулемётный ствол. Лица окружающих солдат выражают неподдельный ужас, несколько выскочили из окопов и бросились прочь, но тут же упали срезанные пулемётным огнём  танков потерявших гусеницы на минах. Почти все оставшиеся превратились в безвольное стадо. Буве бежал по окопу и видел ничего не соображающих, прижавшихся к стенам окопов, бросивших оружие и молившихся с закрытыми глазами, лежавших и плачущих на дне окопов. Лишь у немногих на лицах были злость и осмысленное выражение. Буве заорал.
      -   Солдаты! Приготовить гранаты!
        Услышав внятную команду, некоторые вышли из ступора, стали доставать гранаты, притягивать поближе оружие. Но большинство смотрели на него испуганно и раздражённо. Они не могли понять зачем вообще оказались здесь, не  могли понять чего от них хочет этот сумасшедший. Они перестали быть бойцами, да скорее всего никогда ими и не были. Но старый легионер давно усвоил, как ясно и доходчиво вразумлять других, как заставить их отвлечься от собственного парализующего страха.
      -   ТЫ! Кусок собачьего дерьма! Плохо слышишь команды офицера?! Тебе пулей прочистить мозги, чтобы научить выполнять команды?! ГРАНАТЫ К БОЮ ЕСЛИ ХОТИТЕ СПАСТИ СВОИ ШКУРЫ!!! Да не забудьте выдернуть чеку, ослиное отродье!
         Кто-то хохотнул. Что ж, это хороший признак. А танки продолжали утюжить окопы. Огюстен увидел, как один солдат выскочил из воронки и бросился к танку, ползущего вдоль окопа и расстреливающего всех в нём. В руке у него был какой-то чемоданчик, почему-то круглый. Не добежав несколько метров солдат размахнулся и бросил толстый диск прямо под гусеницу танка. Раздался взрыв, потеряв гусеницу танк повернул в сторону и замер на месте. Бросивший противотанковую мину солдат так и не поднялся. Другой танк тоже утюжил окопы, из ямы оставшейся позади поднялись двое солдат. Они размахнулись руками в которых были какие-то бутылки, но тут же один упал прошитый пулемётными очередями, а у другого бутылка разлетелась прямо над головой и он тут же превратился в огромный пылающий факел. Дикий, нечеловеческий вой сгорающего заживо человека, пересилил даже стрельбу и взрывы. Живой факел пробежал несколько метров, а потом рухнул на землю слегка дёргаясь. Тут же из окопа вынырнула ещё одна фигура в солдатской форме, подхватил у убитого две бутылки и бросил на корпус танка позади башни. Танк продолжал ползти, но задняя часть корпуса скоро уже горела. Буве подбежал к окопу вдоль которого этот танк проехал и увидел, что он весь от начала до конца завален трупами. Старому легионеру уже не раз приходилось видеть убитых, но тут даже он застыл поражённый. Это уже не бой, это была бойня! Снаряды мелких калибров не просто убивали - они пробивали тела насквозь, отрывали руки и ноги, сносили головы. Весь окоп был забрызган перемешанными с землёй кровью и мозгами. А уже вовсю дымивший Т-2 остановился метрах в 20, распахнулись люки и из него появились фигуры в чёрных комбинезонах. Весь трясясь от ненависти и злобы, Буве схватил карабин Бертье. Одного он застрелил на земле, второго когда тот собирался спрыгнуть на землю, на третьем карабин щёлкнул в пустую. Проклятье! А третий немец поняв, что у француза кончились патроны, полез в кобуру. Поняв, что перезарядить не успеет, Огюстен с одним штыком, со страшным воем бросился на него. Немец успел вытащить пистолет, но его противник успел схватить его за запястье. Немец выстрелил несколько раз, но все пули ушли в землю. Буве взмахнул штыком, но и немец перехватил его руку. Так они и стояли качаясь на одном месте, будто танцуя. Каждый стремился удержать руку врага и освободить свою. У обоих это не получалось, но постепенно более молодой и сильный немец стал одолевать. Ноги Буве подкосились, и враг прижал его к земле постепенно все больше и больше поворачивая дуло пистолета в сторону легионера. Напрягая последние силы Огюстен старался отвести ствол от себя, но сам ощущал как стремительно убывают силы, как пистолет в руке врага всё больше и больше становится похож на страшное отверстие.
         Его спасло только то, что вблизи разорвался снаряд и все осколки впились в тело немца. Отшвырнув от себя убитого, Буве увидел что уже горят все прорвавшиеся танки, обездвиженные на минах продолжают стрелять, не давая поднять головы, немецкая пехота залегла между ними, а свои снаряды взрываются на прежнем месте, где уже никого нет. Немцы припали к земле и подозрительно возились. Огюстен понял что сейчас будет и изо всех сил заорал.
      -  Гранаты к бою!
        Французские лимонки и немецкие колотушки полетели навстречу друг другу. Упавшую рядом гранату Буве успел отшвырнуть обратно, но далеко не все солдаты оказались такими ловкими. Везде слышались громкие хлопки и крики боли. Схватив «гочкис» выглянул из окопа и выпустив весь магазин сумел срезать трёх немцев изготовившихся к броску, старый легионер успел увидеть как выпавшие из их рук гранаты, поразили много немцев залегших рядом. Он успел нырнуть на дно окопа всего за миг до того как очередь танкового пулемёта вспорола бруствер. Почему молчит пушка?! Подбитые танки не дают поднять головы, ещё минут 20 такого боя и они перебьют почти всех, а оставшихся забросает гранатами немецкая пехота! Отставной легионер бросился к лейтенанту.
           Нашёл он его на командном пункте, в перепачканной землёй и гарью форме, с забинтованной головой. Всё вокруг тоже перепахали снаряды. Офицер внимательно смотрел в бинокль на поле.
      -  Господин лейтенант, нужен срочно артиллерийский огонь! Ещё немного и танки своими снарядами так заровняют окопы, что не нужно будет хоронить!
      -  Сам всё вижу! Связи нет, должно быть снарядами перебило.
      -  Надо послать посыльных!
      -  Уже послал две пары. Как в воду канули, а связи как не было, так и нет. Остались последние. Жером, Мишель — пройти по линии связи, найти и исправить повреждение. Если это окажется невозможно, добраться до расчёта и передать — квадраты 10-17, 10-15 и 10-18, беглый огонь «на удар». Срочно!
         Солдаты отдали честь и побежали вдоль телефонного провода. Сам не зная зачем Огюстен пошёл вслед за ними. Когда солдаты подбежали к фруктовому саду, из-за кустов на них вдруг набросились какие-то люди. Немцы?! Вот почему нет связи. Буве бросился на помощь и открыл огонь из пулемёта. Клубок  катающихся по земле человеческих тел сразу распался и тут старый легионер с изумлением увидел, что на солдат напали не немцы, а жители деревни. Они что, все с ума посходили?! Но тут он узнал того самого, что его ударил и которого он в ответ едва не убил. Дикая ярость захлестнула Буве. Штатского спасло только то, что Огюстену пришлось менять магазин. Увидев с каким лицом он это делает мирные граждане третьей французской республики с воем бросились наутёк и очередь пришлась по кустам. С криком Буве бросился вслед за ними и увидел мелькающие спины убегавших. На бегу сложно прицелится, грудь ходила ходуном, пот заливал глаза, а от переполнявшей его злобы, он видел всё словно через какую-то пелену.
       -   СТОЙ СВОЛОЧЬ!
         Но спины метнулись в разные стороны. Пули сбили ветки кустов.
       -   Всё равно достану! Всё равно не уйдёшь!
         Опустел и этот магазин. Больше бежать старый легионер не мог. Он остановился и с трудом смог отдышаться. После последних выстрелов он услышал крик боли, но перезарядив пулемёт и пройдя дальше никого не увидел, только капли крови на примятой траве. Всё-таки он кого-то достал — век не забудут!
         В зарослях Огюстен нашёл две пары солдат посланных лейтенантом раньше: связанных и избитых. Телефонный провод был не перебит вражескими снарядами, а аккуратно перерезан теми за кого солдаты отдавали жизни. Когда связь наладили, Огюстен увидел как среди обездвиженных танков взлетает земля от попаданий снарядов. Вскоре у многих танков распахнулись люки и стали видны фигуры убегающих танкистов. Над ними появились комочки шрапнельных разрывов и всё стихло. Минут на пять      
          А потом снова загрохотали немецкие орудия и первая траншея исчезла из виду. Снаряды падали так  часто и густо что земля не успевала падать вниз так и вися в воздухе. Сквозь чёрную пелену прорезывались яркие вспышки взрывов, слышался несмолкаемый, раскалывающий голову грохот. На всякий случай немцы подстраховались и обстреляли собственные подбитые танки. Постепенно вокруг Буве и лейтенанта собиралось всё больше людей, но боже мой, как же их мало! С каждой минутой таяла надежда, значит все остальные остались там, в первых траншеях, убитые и засыпаемые сейчас землёй вражескими снарядами. Старый легионер огляделся вокруг — от силы два взвода, все израненные оглушённые, перемазанные землёй. Два взвода от усиленной роты! Неожиданно немцы прекратили огонь. Наступила тишина, от которой у некоторых солдат началась истерика. Они голосили так, что их пришлось бить кулаком, чтобы они успокоились. Теперь все видели что первая и вторая траншеи перепаханы снарядами так, что там нет даже метра нетронутыми снарядами земли. Всё там было скоплением воронок, часто одна над другой. В некоторых местах из земли торчат какие-то обломки, искорёженные винтовки, валяются измятые каски. Прошло 10 минут, 20, а вокруг стояла тишина. Чего это немцы замолчали? Последние защитники, сжимая оружие, давно заняли третью траншею, но немцы всё не стреляли. Неужели всё? Неужели атак больше не будет? Неужели мы их всё-таки остановили? Неужели мы победили?
          Однако скоро послышался шум моторов и скоро на противоположной высоте снова появились танки. Но они почему-то немного проехали вперёд и остановились. Текли минуты, а они всё не двигались. Что это с ними? Они же подставляются под огонь! Решили вызвать огонь на себя? Зачем? Но стоило оглянуться и всё сразу стало ясно. На шпиле деревенской церкви вместо трёхцветного флага Франции развивалась грязная, давно не стираная простыня. Вот оно в чём дело! Лейтенант тоже поглядел назад и устало сел на дно окопа. Появился сержант-артиллерист и сказал что у грузовика осколками продырявило колёса, менять позиции и пополнять боезапас больше невозможно. Офицер только устало поглядел на Огюстена. Всё поняв тот приложил руку к каске и вместе с десятком солдат отправился в деревню. Вернулись с лошадью и телегой. Пушку установили на центральной позиции, собрали снаряды с других мест и лейтенант приказал открыть огонь.
          Среди немецких танков вспухли разрывы, два из них задымили, остальные скрылись из виду и сразу загрохотала немецкая артиллерия. На этот раз били по деревне. Там летела вверх земля, вылетали стёкла, горели сараи и постройки, выли от ужаса дворовые собаки, разлетелся на куски церковный шпиль с белым флагом. Видимо немцы решили, что белый флаг — это ловушка и обрушили всю злобу туда. И вдруг солдаты увидели как из деревни к ним бежит радостный, буквально сияющий мэр, размахивая большим листом бумаги и что-то крича. Когда он приблизился, все, пока ещё смутно расслышали.
          ….. лейтенант — всё в порядке! Всё в порядке!
         От этих слов у всех в окопах спало нервное напряжение. Раз всё в порядке, значит сюда идёт помощь, значит всё было не напрасно! Отчаяние отступления, выматывающее душу ожидание боя, стах смерти, ужас артобстрела, убивающие всё живое казавшиеся неуязвимыми стальные монстры, гибель товарищей — всё было не зря. Они всё-таки выстояли, они всё-таки смогли - скоро они будут не одни, немцев наконец-то погонят, а может, чем чёрт не шутит, вдруг уже победа, вдруг немцев уже полностью разгромили в других местах и только они об этом не знают!
         Предположение переросло в уверенность ибо человек всегда хочет услышать радостные новости, всегда надеется на лучшее и все солдаты дружно заорали «Ура», готовые обнимать и целовать мэра от радости. А он был уже близко, продолжая кричать и размахивая белым листом в руке. Сейчас, вот сейчас они услышат то, от чего их захлестнёт полное, всепоглощающее счастье … А мэр был уже совсем близко и все отчётливо услышали
        .... лейтенант — я обо всём договорился. Согласно решения муниципального совета города, которому подчинён весь наш район вам приказано капитулировать!
         Огюстен ощутил как радостное забившееся было сердце рухнуло куда-то вниз. Опять приложили мордой об стол. Неожиданно на здании деревенской ратуши ожил динамик радиоустановки. Сквозь треск атмосферных помех даже сюда доносился старческий, дребезжащий голос.
         …. маршал Петен обращается к вам … я принимаю руководство правительством Франции …. наша героическая армия, достойная славных традиций прошлого, отважно сражающаяся против врага, превосходящего по мощи и численности и …. В это тяжкое время я думаю о несчастных беженцах, заполнивших сейчас дороги Франции, об их невероятных страданиях. Я выражаю им своё сочувствие и тревогу об их судьбе. С тяжёлым сердцем говорю я вам сегодня, что необходимо прекратить борьбу ….
…. Вчера я обратился к противнику с вопросом, готов ли он обсудить со мной, как солдат с солдатом, с достоинством и уважением, условия прекращения боевых действий, дабы положить конец войне. …. тяжёлые дни …. прекратить страдания …. судьба родины …. КАПИТУЛЯЦИЯ!!!
          И тут снова завыли немецкие снаряды, снова затряслась земля. Часть немецких пушек продолжали обстреливать деревню, а часть перенесли огонь сюда. Жители деревни уже давно попрятались кто куда. В одном из домов на постели лежал и стонал от боли тот самый крестьянин чуть не убитый Буве. Вокруг него, пытаясь помочь, суетились две женщины, к стенам жались несколько детей, а у дверей стоял один из подростков, пытавшихся помочь солдатам. Испуганно прислушиваясь к взрывам гремевшим то далеко, то совсем близко крестьянин стонал.
      -  О-о-о! Как же больно! И всё из-за них, из-за этих проклятых военных! Чего припёрлись сюда, герои хреновы?! Кто их звал?! Кто их просил?! Пострелять им захотелось, на подвиги потянуло?! Другого места не нашли?! А теперь из-за них должны люди страдать!
         От очередного близкого разрыва со звоном вылетели стёкла, женщины испугано запричитали, дети заплакали и только подросток презрительно спросил.
      -  Люди? Это кто люди — ты что ли дядя?! Люди там — воюют! А ты как таракан за плинтус забился и сидишь! Ну и сиди дальше!
      -  Что ты сказал щенок?! Да я тебя сейчас за эти слова … у-у-уй как больно!
      -  Руки коротки дядя! Трус ты! И хочешь чтобы все вокруг были трусами — тогда таким как ты, быть естественно и нормально, потому что иначе невозможно! А они показывают что оказывается  можно действовать и по другому. Показывают тебе какой ты трус!
      -  Заткнись щенок! Вот встану ….
      -  Ну конечно! Это ты только со мной и матерью такой смелый, дядюшка! «Герой»! С пулей в жопе! Когда потом будешь хвастать что был ранен во время боя за нашу деревню, не забудь сказать как ты деревню защищал, куда тебя ранили и от кого ты эту пулю получил!
      -  Убью сопляк!
      -  Хрен тебе!
      -  Назад! … Ушёл гадёныш! Жанетта, позови ко мне Гийома. С этими ... надо что-то делать.
        А тем временем немцы бросились в очередную атаку. Буве стрелял из «гочкиса» пока чудовищный удар от разорвавшегося близко снаряда не отбросил его к противоположной стене окопа. Комья земли хлестнули по лицу с силой боксёрских ударов. С трудом, цепляясь за стену окопа, старый легионер сумел встать. Ноги подкашивались и он еле устоял. Всё вокруг постоянно норовило завалиться куда-то влево, глаза заливают кровь и пот, почти ничего не видно, в голове звенит, больше ничего не слышно — контузия.
        Немного протерев лицо Огюстен увидел ослепительные, мелькающие солнечные блики, на быстро вращающихся и стремительно приближающихся звеньях танковых гусениц. Трясущимися руками Буве нащупал вещмешок с гранатами. Одну «лимонку» затянул в его горлышке. Танкисты решили раздавить людей в окопе. Разжать усики на гранате … ЛОВИ!
         Вещмешок не долетел, но от близкого взрыва многих гранат порвалась гусеница. Тут же стоявший рядом солдат, за миг до того как его прошила очередь танкового пулемёта, бросил бутылку с зажигательной смесью. Попади она в корпус позади башни, то сожгла бы танк. Но она разбилась на его «лбу», горящая смесь только ослепила экипаж, но и этого оказалось достаточно, чтобы они выскочили из танка. «Туше». Вот только немецких пехотинцев уже не остановить.
         Их сотни две, градом летят «колотушки», по всей траншее вспыхивают и опадают гранатные разрывы. Немцы уже в нескольких шагах, из оружия у Буве остался только револьвер на 7 патронов. Он успел застрелить двух немцев, как они ворвались в окоп. Понимая что жить осталось считанные секунды, в дикой ярости старый легионер как юла вертелся вокруг себя. Точно выстрелил в голову врага спрыгнувшего справа. Понимая что повернуться не успеет, поворачиваясь бросился на дно траншеи. Вовремя — в него уже целился немец. Его пуля просвистела над головой, пуля Огюстена поразила его в грудь. Но сверху, прямо на голову Буве, спрыгнул ещё один немец. На него набросился последний французский солдат, оставшийся рядом. Оба валятся на дно траншеи что-то беззвучно крича. От контузии ничего не слышно. Немец подмял под себя француза и изо всех сил бьёт его головой о стенку окопа. От тряски следующая пуля Буве пролетела мимо, следующая точно в цель. Последняя пуля досталась немцу бегущему на него с карабином наперевес. Всё, теперь совершенно безоружен. За убитым появились сразу три врага. Буве бросился к убитому немцу, чтобы схватить его винтовку, но споткнулся и рухнул вниз. Конец, теперь точно убьют! Однако подняв голову старый легионер увидел одного из подростков стреляющего поверх его головы из автомата MAS-38. А ведь Огюстен презрительно называл его бесполезной «пукалкой» годной лишь для полиции. Он по прежнему ничего не слышал. От взорвавшейся сзади гранаты почувствовал только толчок воздуха, куски земли ударившие в спину, да жжение осколка, рассекшего кожу на спине. И тут старый легионер уловил знакомую дрожь земли. Опять артобстрел! Уже не думая, есть ли сзади немцы, он бросился на парня, сбил его с ног и придавил к земле.
          Сколько это продолжалось Буве не знал. О том что всё кончилось, он понял от того, что перестала дрожать земля. С трудом удалось подняться. Дышать сквозь пороховую гарь удавалось с трудом, грудь ходила ходуном, душил кашель, подгибались ноги, но выглянув из окопа Огюстен увидел убегающих немцев, а над ними время от времени появляются комочки шрапнельных разрывов. И эту атаку отбили, но боже мой — как же я устал! То тут, то там он заметил слабое шевеление. Оставшиеся французские солдаты поднимались на ноги, ошарашено вертели головами, осматривали себя — всё ли у них цело, перезаряжали оружие. Вдруг подросток тронул старого легионера за плечо и указал назад. Оглянувшись Буве даже не удивился, просто констатировал факт. Сил уже ни на что не осталось, даже на яркие эмоции, хотя в другой момент от увиденного было в пору было завыть как волк. Над лощиной, где они сгрузили боеприпасы со склада, поднимался густой жирный дым - горели ящики со снарядами, сейчас будет взрыв. Огюстен сразу понял — это не попадание немецкого снаряда, тогда бы всё взорвались сразу. Кто-то специально поджог, и Буве сразу понял кто именно — те кого они защищали от врагов! Пусть их захватят в плен, зато барахло будет цело! И плевать им на войну, на родину, лишь бы своя шкура была цела!
         Раздался взрыв чудовищной силы. По всей округе словно пронёсся сильный ветер. Всё — они остались без артиллерии! Теперь точно конец! Странно было увидеть другого подростка бегущего к ним с радостной улыбкой на лице. Интересно что он скажет — тоже сдаться? Сил уже не осталось даже на то, чтобы ненавидеть. Наступила апатия, как же я устал, как же всё надоело! Да делайте вы все что хотите, только без меня! Однако слух начал восстанавливаться и сквозь звон в голове Буве услышал.
       -  … Господин лейтенант — я всё узнал! Я знаю тропу через болото, я был на той стороне и всё видел! Я знаю где стоят их пушки, где собираются солдаты перед атакой. У них уже нет исправных танков, вокруг всех суетятся танкисты и механики, их офицеры всё совещаются, никак не могут ничего решить …
       -   Эх парень, парень! Где же ты был раньше? Теперь мы знаем куда стрелять, да стрелять нечем!
       -  Как же это?!
       -  Парни — обыщете все позиции для пушки! Может там ещё что-то осталось?
       Солдаты разошлись. Лейтенант с горечью смотрел на них видя как же их осталось мало. А ведь ещё сегодня утром их было больше сотни. И сколько их осталось! Потом он развернул карту и мальчишка показал где и что у немцев расположено. Текло время, а немцы молчали. Натолкнувшись на такое упорное сопротивление они запрашивали своё командование что теперь делать. А на позициях собрали всего лишь 37 снарядов! Все понимали что ещё одной, даже самой слабенькой, атаки они не выдержат — их сметут. Все смотрели вперёд. Земля была многократно перепахана снарядами — воронка на воронке, много танков дымили перед разбитыми окопами. То тут, то там из земли торчали какие-то обломки, куски железа и ещё совсем непонятно что. Сзади в деревне горело несколько больших пожаров, деревья фруктового сада вырвало с корнем. Последние защитники ждали близкой смерти. Но её почему-то всё не было и не было. И вдруг в грузовике с пробитыми и осевшими колёсами ожил радиоприёмник. Сквозь атмосферные помехи послышался чей-то властный голос. Кто-то из солдат покрутил ручку настройки и все услышали чёткие и ясные слова.
          Внимание, внимание! Всем, кто меня слышит! Французы — к вам обращается генерал Де-Голь! …
          Лидеры, которые на протяжении многих лет стоят во главе французских армий, сформировали правительство. Это правительство, ссылаясь на поражение наших армий, вступило в контакт с врагом,чтобы остановить боевые действия. Конечно мы были, мы есть затоплены вражеской силой: механической, сухопутной и воздушной. Бесчисленные танки, самолёты, тактика немцев заставляет нас отступать. Танки, самолёты, тактика немцев, которые застали врасплох наших лидеров, приведя их туда, где они находятся.
         Но разве последнее слово уже сказано? Разве надежда должна исчезнуть? Разве это поражение окончательно? Нет! ...
         Речь генерала продолжала звучать и странно — от казалось бы самых простых слов, но сказанных именно в ЭТОТ момент, именно с ТАКОЙ интонацией, именно с ЭТИМ смыслом, с каждой секундой оказывало на собравшихся тут странный, почти волшебный эффект. Огюстен Буве ясно чувствовал, как уменьшается невыносимая усталость, чётче мыслит голова, острее смотрят глаза, лучше слышат уши, а главное — пропадает жуткое отчаяние, когда самому хочется застрелиться и ты бы это уже давно сделал если бы не такая страшная усталость. Каждому уцелевшему тут казалось что генерал говорит с ним лично.
       А слова всё продолжали и продолжали звучать. На измученных, закопчённых лицах появились улыбки. Значит всё было не зря - вой снарядов, свист пуль, грохот танковых моторов, жуткий страх, невыносимая боль, опустошающая усталость, смерть, лишь чудом не утащившая тебя к себе. Ничего не зря! Родина — это не те трусы, встречавшиеся на пути все эти дни. Не те зажравшиеся неблагодарные трусливые твари, которых они пытались защитить от врага! Родина — это что-то такое великое, что и представить себе невозможно, но она есть и за неё стоит и надо сражаться, за неё стоит умереть!
           Я,  генерал де Голль, находящийся сейчас в Лондоне, я призываю французских офицеров и солдат, которые находятся на британской территории или которые прибудут туда, с оружием или без оружия, я призываю инженеров и рабочих промышленности вооружения, которые находятся на британской территории или прибудут туда, связаться со мной.
           Чтобы ни случилось, пламя французского сопротивления не должно потухнуть и не потухнет. Завтра, как и сегодня, я буду говорить по радио из Лондона.
          Уже совершенно твёрдым голосом лейтенант скомандовал.
      -   Сержант, все снаряды кроме одного — по квадрату 32-40. Потом забить ствол землёй и выстрелить последний раз.
      -   Ствол же разорвёт!
      -   У нас осталась только лошадь. Она может везти или орудие или раненых. Не бросать же их тут! «Благодарное» население их ещё чего доброго добьёт! А пушку не дарить же врагу, чтобы потом из него же наших убивали! После замок утопить в колодце. Старшина (Буве вытянулся), раненых на телегу, всем собраться у орудия, скоро выступаем.
         Выстрелив оставшиеся снаряды по месту расположения немецких орудий, они взорвали так верно послужившую им пушку, уложили раненых на телегу, в последний раз посмотрели на поле сражения, где так много пришлось пережить и лейтенант громким голосом скомандовал.
       -   Рота …. в колонну по два — стано-о-о-вись!
         Когда все выстроились, он не сразу смог произнести следующую команду. Перед ним выстроились 15 человек. Всего ПЯТНАДЦАДЬ из более сотни встретивших тут сегодняшнее утро! Он снова обернулся на всё ещё дымившееся кое-где поле, сглотнул ком в горле и громким и твёрдым голосом продолжил.
           Ро-о-та — на ле-е-во! Шагом! Ма-а-рш!
          По дороге маршировали солдаты. Они уходили от места где выдержали невероятный бой. Где они выстояли там, где выстоять невозможно! Где их так засыпали снарядами что не получить в тело осколок было всё равно что остаться сухим под проливным дождём! Где их убивали ужасные стальные, почти неуязвимые монстры! Где на них раз за разом, как штормовое море, накатывались полчища вражеской пехоты. Где в них летели тысячи пуль, где их забрасывали гранатами, мешали с землёй, давили, кололи, рубили, взрывали — они всё выдержали! А теперь они уходили! Один из иностранных легионеров достал гармошку и прямо на ходу заиграл ту самую мелодию что играл утром перед боем. Под мерный топот солдатских ног зазвучала весёлая песня на русском языке.
                По России слух пошёл — Николай с ума сошёл.
                Траляля ля ля. Траляля ля ля. Траляля ля-ля-ля-ля-ля.
                Траляля ля ля. Траляля ля ля. Траляля ля-ля-ля-ля-ля ...
          Если утром мелодия звучала плавно и лирично, то теперь лихо и бодро. И странное дело — хотя никто не понимал этих слов, но у всех с каждой минутой прибавлялось сил, выше поднимались головы, шире разворачивались плечи, твёрже становился шаг, руки крепче сжимали оружие. А песня всё продолжала звучать.
                От Алтая до Дуная, нет глупее Николая.
                На суку висит корона, Николай Второй — ворона!
                Траляля ля ля. Траляля ля ля. Траляля ля-ля-ля-ля-ля.
                Траляля ля ля. Траляля ля ля. Траляля ля-ля-ля-ля-ля.
           Солдаты уходили. Их было всего 23 человека: пехотинцы, артиллеристы, сапёры, связисты, пять иностранных легионеров, три марокканца, сенегальский негр, штатский подросток с автоматом MAS на груди. Последней ехала телега с семью ранеными. Солдаты уходили. У многих белели бинты. Все были в грязной мятой форме, смертельно уставшие, оглохшие, избитые, контуженные — но не побеждённые.  Их командир уже не был несчастным растерявшимся мальчиком для чего-то одетый в офицерскую форму. Теперь это был мужественный молодой мужчина твёрдо знавший что надо делать. Теперь шёл он твёрдо и голову держал высоко.
         Солдаты проходили по деревенской улице, по которой казалось пронёсся ураган. Проходили даже не глядя на высовывающиеся то тут, то там, перекошенные от страха рожи (лицами это назвать было нельзя) обывателей. С изумлением и ужасом те смотрели на этих людей в военной форме, так и не сумев их понять. НЕНОРМАЛЬНЫЕ!!! ЧТО ОНИ СДЕЛАЛИ?! Как можно НАСТОЛЬКО не ценить жизнь?! Что может быть важнее СОБСТВЕННОЙ жизни, а вернее собственной шкуры?! Могли же забиться в щели, отсидеться, сделать вид что их ничего не касается и всё — продолжай жить в своё удовольствие! Пей, жри, спи, развлекайся с бабами — как можно от всего этого отказаться?! Невозможно! Немыслимо! А они так сделали! И ведь сделают это снова и снова - чудом уцелели и снова идут в такое пекло! Нет, хорошо что они уходят, без них спокойнее, а то из-за чувствуешь себя неуверенно, будто не поступаешь естественно и разумно, а совершаешь подлость. Ну их к дьяволу! А песня продолжала звучать.
                Вся Россия торжествует — Николай вином торгует.
                По России слух пошёл — Николай с ума сошёл.
                Траляля ля ля. Траляля ля ля. Траляля ля-ля-ля-ля-ля.
                Траляля ля ля. Траляля ля ля. Траляля ля-ля-ля-ля-ля.
          Солдаты уходили к новым землям, к новым боям. Теперь они все стали другими людьми. Пережитое закалило их — значит этот страшный враг не непобедим! Значит возможно с ним драться и побеждать! Значит они не трусы, не тряпки, они пойдут вперёд, с пути не свернут и назад не повернут. К ним подбежал второй подросток, взял с телеги у раненого карабин Бертье и тоже зашагал вместе с ними. А песня, даже удаляясь, продолжала звучать. Уже не было слышно слов и только затихающая мелодия разносилась далеко по окрестностям и казалось что она неразрывное целое с этой землёй, с этим небом, с этими цветами, травой и деревьями. Она всё звучала и звучала.
         Уходившие всё дальше и дальше солдаты ещё не знали что встретив такое упорное сопротивление, немцы вызовут авиацию и через пол часа после того как они ушли, эту местность перепашут бомбами, так, что не останется не то что метра, но даже сантиметра земли нетронутого огнём и железом. Что даже после этого немецкий полковник не решится наступать, а затребует подкрепление и немцы займут эту деревню только на следующее утро. Что пока они сражались тысячи беженцев, евреев, коммунистов, всех кого ждала неминуемая смерть попади они к нацистам, успели переправится через реку. Что немцы после этого боя уже наступали не походным маршем, а осторожно, с соблюдением всех правил устава и из-за этого, когда пришёл приказ о перемирии и остановке наступления, многие несчастные были уже вне опасности (до 27 ноября 1942 года). Ничего этого солдаты ещё не знали. Они уходили всё дальше и дальше.
          Через две недели, на берегу укромной бухты недалеко от Марселя Огюстен Буве прощался с ними. Мимо него на борт небольшой рыбацкой шхуны проходили боевые товарищи, французские беженцы, испанские эмигранты, несколько еврейских семей умоливших взять их с собой и видевших в этих солдатах единственную надежду на спасение. Шхуна всё заполнялась и заполнялась, как библейский ковчег Ноя. А лейтенант всё никак не мог выпустить его руку. Огюстен спросил.
      -   Куда вы теперь?
      -   Для начала в Алжир, потом в Гиблартар, а оттуда в Англию, к генералу Де Голлю. Давайте с нами. Вашему опыту нет цены, без вас я не знаю что со всеми нами бы было. Генерал будет рад такому опытному бойцу!
      -    Стар я уже бегать по пескам. Да и на Африку у меня аллергия на весь остаток жизни. Насмотрелся я на неё.
      -     Куда же вы тогда?
      -     Навещу свой дом в Бургундии, где ещё ни разу не был. Вот адрес. Чем чёрт не шутит, может ещё пригожусь. Теперь прощайте, да кстати — а как вас зовут?
      -     Гийом Клебер.
      -     Всего доброго! Передайте, если встретите, привет подполковнику Бомье. Прощайте!
           Лейтенант всё никак не мог оторвать взгляд от человека, за эти дни ставшего для него таким родным, научившему так многому и так важному, что ж — теперь он не пропадёт, теперь он знает что и как делать. Новый ковчег со спасающимися от нового библейского потопа скользил по воде все дальше и дальше, всё меньше и меньше становилась фигура на берегу.  Вот она стала совсем маленькой и исчезла, растворилась в прибрежном мареве.
          Спрятав свою легионерскую шинель с наградами Огюстен Буве пробирался на северо-запад, в Бургундию. Вот когда он понял смысл восточного проклятия «Чтобы тебе выпало жить во время перемен!»
Все дороги были забиты растерянными, сорванными с привычных мест, людьми. Поезда ехали на юг переполненными: мужчины с незнакомыми женщинами, ученые с преступниками, солдаты с монахинями. Солдаты ехали с оружием, но никому уже не приходило в голову стрелять в немцев. Они ехали по приказам уже не существующего командования, но это была хоть какая-то определённость. На них смотрели даже с ненавистью. Когда они, измученные и голодные просили поесть, им подавали как нищим. Теперь, как в средневековье, каждый городок устанавливал свои собственные, всё время меняющиеся, правила. Их власти хозяйничали, как хотели. Озверевшие чиновники и полицейские, словно живодёры, рыскали по улицам, ищя «подозрительных личностей». Их тащили в городские тюрьмы или отправляли в лагеря, если они не вносили вовремя выкупа или не находился ушлый адвокат, делившийся своим непомерно огромным гонораром с этими живодёрами. Любой человек, даже с самыми безупречными документами в любую минуту мог оказаться в тюрьме. За косой взгляд, за иностранный акцент, за плохое настроение проверяющих документы, за понравившийся перстень на пальце или за красивую жену или дочь. В одном таком городке, в кафе, Огюстен Буве стал свидетелем такой сцены. Внезапно в зал ворвались чиновники и полицейские. У них на рожах было буквально написано упоение властью и жажда наживы. Так в дома врываются грабители. Причем они все были настолько пьяны, что даже не заметили как один из сидевших, после того как у него проверили документы, передал под столом своё удостоверение личности другому. Зато заметили очень красивую еврейскую девушку, придрались к её документам и вывели прочь, несмотря на мольбы и рыдания её родителей, маленьких сестёр и братьев. Как только девушку увели, кто-то в зале спросил, чтобы с ней было если бы кто-нибудь заявил, то вот сейчас, сию минуту жениться на ней? За одним из столов разгорелся такой страстный спор, кому на ней жениться, что дело едва не дошло до драки.
          Огюстен подумал — что же вы не были такими страстными когда девушку уводили? Давайте после драки помашем кулаками — так что ли? Выйдя из кафе, он увидел, как родственники девушки умоляют блюстителей порядка, но уводивший девушку был уже далеко. Пьяная свора устремилась к следующему ресторану не обращая внимания на мольбы семьи девушки. Один из них уводил девушку. Сам не зная что делать дальше, Буве пошёл следом. Вдруг его обогнала и остановилась шикарная машина. Из неё вышел богато одетый господин перед этим бывший в том же ресторане что и Огюстен. Поигрывая дорогой тростью он двинулся навстречу, казалось ему ни до чего нет дела, но как только он поравнялся с девушкой и полицейским, мелькнул его кулак и пьяный страж порядка согнулся пополам. Тут же в воздухе несколько раз взметнулась трость и полицейский рухнул без сознания. Господин схватил за руку ошеломлённую девушку, втолкнул её в машину и скоро она скрылась из виду. Всё это заняло минуты две, не больше. Слава богу, нашёлся хоть кто-то защитивший несчастную.
           Каково же было изумление отставного легионера, когда через 20 минут он увидел ту самую девушку идущую ему навстречу. Он загородил ей дорогу.
          Неужели этот важный господин тебя выгнал? Он что, потребовал от тебя за спасение … ну, ты понимаешь, а ты отказалась?!
          Нет, что вы — он очень хороший, предложил увезти меня к себе в Марсель, помочь мне …
          А ты?
          Так у меня же тут мама, папа, братья и сёстры! Я буду в безопасности, а они тут с ума сходить будут?
          А им будет лучше если опять схватят эти скоты? Видал я дур, но такую как ты вижу впервые. Иди сюда, в этот сад. Спрячься в этих кустах, а я приведу сюда твоих родных.
          Вот так Огюстен шёл всё дальше и дальше на северо-запад. Когда он впервые встретился с немцами, те даже не обратили на него внимания — подумаешь, ещё один старик. Место того боя он старательно обошёл. Он старался увидеть следы войны, но их не было. Только земля истоптана тысячами ног да кое-где следы бомбёжек. Горы французских винтовок и пулемётов свалены как мусор. Даже пушки и танки почему-то выглядят не боевой силой, а грудой металлолома. Фары машин смотрят жалобно, почему-то именно такое впечатление от увиденного. Ящики с боеприпасами высились штабелями и тянулись на километры. На фронте было нечем стрелять, а тут их целые горы!
         А немцы совершенно не обращали на всё это внимания, они даже не смотрели на французов, на них смотрели как на негров в Африке. Только в одном месте Буве услышал выстрелы и взрывы, его сердце дрогнуло — неужели ещё кто-то сражается, неужели не все подняли лапки вверх?! Но почему же немцы так спокойны? Лишь подойдя ближе он увидел, как из ближайшего лесочка выехала компания немецких офицеров с ручными пулемётами и тушами оленей, а в пруду солдаты вычерпывают сетями плавающую на поверхности рыбу. В сетях что-то тускло блестело — это были французские винтовки, пулемёты, патроны и гранаты. Да сколько же их уже тут?!
         В препоганом настроении старый легионер шёл дальше и дальше. Везде он видел одно и то же. И он давно махнул на всё рукой — пропадите вы все пропадом, живите как хотите, только меня не трогайте. Уже совсем близко к своей цели, в одном из небольших городков, он присел на скамейку и невольно услышал разговор из окна дома.
         Этого не может быть.
         Должно быть, всё к лучшему. Ты же знаешь маршала Петена. Он безусловный герой великой войны, и если он говорит что надо сдаться, значит надо сдаться. Значит капитуляция лучшее что может быть для Франции. Сейчас, временно. По крайней мере наши мужчины вернутся домой. Он сумел договориться.
          С кем? С врагом! С Гитлером? С ним надо драться, а не договариваться!
          Ты знаешь больше чем наши национальные герои?
          Это кто герой? Петен? Он БЫЛ национальным героем, а теперь он трус и предатель!
          Ты просто дура!
          Отлично! Ну и пусть! Сиди в своей норе, раз ты такая умная!
          Такие разговоры происходили по все Франции. Капитуляция оказалась горькой пилюлей, но ведь маршал Петен — достойный и благородный человек, герой прошлой войны с Германией. Да, он стар, но возраст лишь добавляет человеку мудрости и опыта, позволяет лучше видеть перспективы. Маршал придумал способ вернуть солдат, чтобы не повторились кошмары Великой войны. Петен подписал капитуляцию, чтобы спасти жизни французов, сохранить нацию и французский образ жизни. Да, условия тяжелы: Франция разрезана пополам, разделена на две зоны, стали пропадать продукты, хозяйственное мыло исчезло совсем, на продовольственные карточки много не купишь, почтовая и телефонная связь стала ненадёжной. Немцы намеренно обрывали контакты между людьми. А Огюстен Буве наконец-то зажил спокойной жизнью. Дом, владельцем которого он стал, оказался халупой с дырявой крышей в лесу. Много, очень много сил и времени понадобилось старому легионеру, чтобы привести его в состояние пригодное для жилья. В лесу он нашёл брошенный склад для «линии Мажино». Сам ещё не зная зачем, спрятал множество ящиков. На брошенных огородах добыл овощей, засадил грядки и стал жить.
           Почти год он прожил отшельником. В лесах водилась дичь, в реке рыба, огород давал овощи — на жизнь хватало. О том, что творится в мире он узнавал лишь во время редких приходов в тот самый городок. По старой памяти он любил присесть, отдохнуть на той самой скамейке и часто слышал знакомые голоса.
          Франция капитулировала! Тебе известен этот факт.
          Ты что, не слышала генерала де Голля?
           А кто он такой, этот де Голль? Маршал Петен герой Великой войны и наш вождь. Мы должны ему подчиняться. Ему удалось договориться с Гитлером! Ему удалось спасти часть Франции от оккупации!
          А ВСЮ Францию спасти было не судьба?! В детстве мать говорила нам, что вожди бывают только у дикарей! Петен сотрудничает с врагом! Гитлеру даже всю страну захватывать нет нужды. Твой любимый Петен и так всё делает что он прикажет! Разве можно подчиняться ТАКОМУ лидеру?!
          Ты не помнишь прошлую войну, ты ещё не родилась когда она кончилась. А я помню! Помню как возвращались домой отцы, мужья, братья. Помню как плакали мои одноклассницы когда к ним в дом приносили «похоронки». Помню мужчин на костылях, как болтались их пустые штанины. И безруких помню и изуродованных. Помню каким отец уходил и каким вернулся! Он пил, хлопал дверьми, орал на нас с мамой, а потом просто замолчал. Я помню его рассказы про Верден и Сомму, про миллион погибших французов, про окопы полные крови будто бассейны. И зверства немцев как часть той войны. Они были чудовищно жестоки!
          Я же тебе об этом и твержу …
          Они были жестоки , потому что мы воевали против них. И Петен спас нас от всего этого. Он остановил войну. И теперь мой муж и все остальные вернуться домой!
           Что ты всё твердишь как заведённая шарманка «вернуться, вернуться» - как же, жди! Так немцы их и отпустят! Они победители, может ты думаешь они ещё вежливо извинятся и уйдут? Типа — «простите, ошибочка вышла»! Как же — жди! И даже если наши мужчины и вернуться то куда?! КУДА они вернутся?! В мир «Хайль Гитлер»?!
           Замолчи! У меня болит голова от тебя! Помни у тебя есть сестра и маленькая племянница. Не смей провоцировать немцев.
          Они и без провоцирования сделаю всё что им вздумается!
           Замолчи! Замолчи!!! ЗАМОЛЧИ!!!
        Странное дело, слушая эти споры Огюстен будто набирался свежих сил. Он уже давно знал, что там живут две сестры. 26 и 18 лет, старшая уже замужем и имеет трёхлетнюю дочь. В один из вечеров он увидел, как младшая сестра, несмотря на комендантский час, за что без всяких шуток грозил расстрел, тайком пробирается по улицам от забора к забору. Подойдя к одному из них Буве увидел приклеенный белый листок. На нём была переписанная печатными буквами сводка «Би-би-си» и призыв «Сражающейся Франции». Он торопливо пошёл за девушкой и схватил её когда приклеивала очередную листовку.
         Ты что творишь негодница?!
         Отпустите немедленно, а не то …
         Что не то?! На  помощь позовёшь? Первыми прибегут немцы! Ну кричи!
         Что вам надо? А понятно — вы такой же как все! Забились в свою нору и сидите! Родина для вас пустой звук!
         Что ты знаешь о родине, соплячка? Я этой родине служил 30 лет, а она мне отплатила мордой об стол! Сейчас марш домой, ты думаешь от твоих бумажек хоть что-то изменится? Кто хочет, тот давно сражается и без этого, а кто не хочет, того никакими листовками не проймёшь!
          Как и вас!
          Вот что, если хочешь действительно что-то сделать, приходи вот по этому адресу, вроде как менять вещи на продукты. Сейчас этим многие занимаются, тогда и поговорим.
         Вот так и завязалась дружба между 60и летним отставным солдатом и 18и летней девушкой Изабель. Оба будто заряжались друг от друга энергией. Он словно молодел, а она впитывала его житейский опыт, слушая его рассказы. И вот однажды ….
          Однажды она привела в его дом смуглую женщину с двумя детьми: мальчика 12и лет и девочку лет 8. Все были измученны и у всех на левой стороне груди была большая жёлтая шестиконечная звезда. Буве знал что она значит, но никогда не видел её ТАКОЙ. Ни он, ни Изабель, ни мать с детьми ещё не знали что она теперь значит, но поняли что ничего хорошего. Изабель уже давно кипела энергией, ей страстно хотелось сделать что-то назло немцам и она буквально вырвала у Огюстена обещание проводить их к швейцарской границе.
           Тяжёлым и опасным был этот путь, но всё же он закончился удачно. Глухой ночью уже видя забор из колючей проволоки, тревожно прислушиваясь не слышно ли где-нибудь немцев, беглецы вдруг увидели как с той стороны забора, так же прячась к проволоке подобрались две девушки и парень. Причём у девушек были немецкие карабины, а у парня охотничье ружьё. Они перерезали проволоку и быстро скрылись в кустах на французской стороне. Это ещё кто?! Изабель с евреями быстро оказалась на швейцарской стороне, а Буве отправился за той троицей.
           Вот так и началась для отставного легионера Огюстена Буве новая жизнь. Его дом в глухом лесу стал партизанской базой и перевалочным пунктом для спасения евреев. Изабелла стала проводником евреев и партизанской разведчицей. Всё больше и больше становился отряд, кого там только не было: сбежавшие из  плена русские, польские рабочие приехавшие на заработки и застигнутые здесь войной, испанские антифашисты-эмигранты, английский лётчик со сбитого бомбардировщика, бельгийцы, голландцы … , вот только французов почти не было. Из 23 членов французского партизанского отряда, французов было всего два. 2 из 23! Было о чём тут задуматься. На боевые операции Буве не брали. За 60 уже, как тут бегать по лесам от немцев. Кому-то надо было учить и хранить. О боевых делах, тех кого он хорошо знал Огюстен узнавал из немецких сообщений. Повсюду ползли невероятные слухи о английских парашютистах-коммандос и он был рад что тоже причастен к этим делам. Так все и продолжалось почти год, пока однажды вечером, когда очередная группа евреев ожидала проводника …
           К нему в дом прибежала измученная, растрёпанная Изабель.
            Месье Буве — беда! Нас кто-то предал. Отряд попал в засаду, почти все перебиты. Я сама видела сваленных для опознания на площади убитых наших. Там были почти все, немцы объявили что двое схвачены живыми. Их наверняка уже пытают в гестапо, надо скорее уходить, скоро немцы будут здесь!
          Если мы уйдём все вместе, немцы пустят по следу собак и нас найдут по следам. Поэтому ты уйдёшь с людьми сейчас, а я останусь встретить дорогих гостей.
         Вас же убьют!
         Пусть попробуют, кое-какой опыт есть. Не волнуйся, судя по погоде часа через три начнётся дождь, тогда и я тут не задержусь. Но пока кому-то надо остаться. Ты знаешь дорогу, ты должна вывести этих людей. Жизнь одного одинокого старика или жизнь 19 людей, которым ещё жить и жить. Не хорони меня раньше времени, может всё ещё обойдётся! Но не мешкайте!
          Давно стихли шаги, мерно тикали часы-ходики на стене. Буве обошёл весь дом. В самых разных местах он установил ловушки — гранаты с выдернутыми чеками вставленные в бутылки с отбитой верхней частью. Стоило только открыть двери или окна, задеть натянутые верёвки, как бутылки падали вниз, разбивались, чеки освобождались и гранаты взрывались.  Он натаскал во двор кучи хвороста приготовил ещё несколько сюрпризов и дальше ему осталось только ждать  поглаживая восстановленный им оставленный партизанами для ремонта тяжёлый пулемёт, надеясь что всё обойдётся.
        Не обошлось! Пока ещё далеко послышались звуки автомобильных моторов. Мелькнула мысль что может едут не сюда, проедут мимо, но тут же пропала —  в лесу, кроме его дома на десятки километров вокруг нет ничего. Едут сюда и едут враги — кроме немцев и их прихвостней сейчас ни о кого нет бензина. Своим внутренним чутьём, всегда предупреждавшим его об опасности и никогда не обманывающем старый легионер понял, что истекают последние минуты, когда он ещё может спастись. А звуки моторов с каждой секундой становился всё слышнее и отчётливей. Всё внутри буквально кричало - «СПАСАЙСЯ!БЕГИ! ИНАЧЕ БУДЕТ ПОЗДНО!» Огюстен с надеждой было ещё раз поглядел на небо. Бесполезно, тучи в небе явно густели и темнели, но до дождя ещё далеко. Выглянув на задний двор, седой солдат горестно покачал головой — сам-то он может быть и скроется, но от его дома в лес протоптана ясно видимая тропа, немцы сразу пустят по следу собак и схватят несчастных, схватят милую девушку Изабель. Тяжко вздохнув ветеран многих войн, отставной солдат французского иностранного легиона Огюсстен Буве посмотрел на себя в зеркало, потушил керосиновую лампу и одел каску со своей старой легионерской шинелью со всеми наградами.
          Свет автомобильных фар ударил в тёмные окна, звук моторов стих, послышались голоса и всё перекрыла громкая команда по французски: « Все из машин! Оружие к бою! Окружить дом!» Странно, этот голос показался знакомым, но кому он принадлежал Огюстен не мог вспомнить. Несколько минут слышались приглушённые голоса и тут этот голос раздался вновь.
           Огюстен Буве, мы знаем что ты здесь! Мы к тебе в гости приехали, а ты так невежливо встречаешь дорогих гостей. Выйди, поздоровайся с лучшими друзьями, покажи своё личико, не стесняйся!
         Непристойный, многоголосый хохот ударил в уши. Этот голос — кому он принадлежит? И пряча за спиной оружие старый легионер вышел на крыльцо.
         Он увидел три  грузовика «Ситроен 23U», два за забором, один во дворе, легковой «ситроен7V» и немецкий «кюбельваген-лоханка». Часть забора валялась на земле, а двор был заполнен вооружёнными автоматами MAS 38 полицаями в чёрной форме. У всех береты на голове сдвинуты на бок, так что одно ухо открыто, а другое нет. Немцы были только в «Кюбеловагене», их было всего четверо: солдат шофёр с карабином, два офицера с тремя и двумя квадратиками на воротниках и девушка в серой форме с чёрными сапогами и пилоткой. Постепенно стих говор полицаев. Буве посмотрел на них и громко сказал.
         Ого как вас много! Но я что-то не помню чтобы хоть кого-нибудь из вас приглашал!
         Полицаи издевательски захохотали, но вдруг смех как обрезало. В их группе произошло движение, все расступились и вперёд вышел пожилой, опиравшийся на дорогую трость господин в дорогом костюме и лакированных ботинках. У него даже не было оружия, но все держались перед ним как лакеи. Он молча, внимательно посмотрел на стоявшего на крыльце хозяина и заговорил.
          Эх Буве, Буве — если бы ты только знал как же ты сейчас жалок с этим горшком на твоей пустой башке и этими побрякушками годные только на огородное пугало …
         Полицаи снова захохотали, а у Огюстена сердце словно рухнуло куда-то вниз. «Факельщик»! Франсуа Рамбе! Вот почему показался таким знакомым голос во дворе! А тот, опираясь на трость, неторопливо и насмешливо продолжал.
          Помнишь как когда-то давно, на Монматре, тысячу лет назад и словно вчера мы с тобой, два пьяных от счастья и вина только что демобилизованных молокососа, обнявшись орали огням раскинувшегося у наших ног Парижа: «Париж! Мы тебя покорим, мы тебя завоюем!» Ну как — покорил? Эх Буве, Буве — ну сколько нам с тобой ещё осталось? Я-то жил на всю катушку, я-то пожил на славу! Делал что хотел, жил как хотел, имел что хотел. Всё у меня есть: вкусная жратва, сладкое вино, богатое барахло, шикарные бабы, дети, внуки, уважение, богатство, власть. Есть что вспомнить, есть что кому оставить - я-то жил на всю катушку! А как жил ты?! Как ты прожил жизнь, такую единственную и неповторимую?! На что ты её потратил?! Что ты от неё получил, кроме этих железяк?! Ты думаешь, что они хоть что-то значат?! Можешь нацепить их себе на задницу, там им самое место...
         Приумолкнувшие было полицаи опять захохотали. Это уже был не просто смех, они буквально подыхали от хохота. Некоторые даже не могли стоять на ногах. А Рамбе продолжал.
         Вот видишь как нам смешно? Какой же ты дурак Буве, боже — какой же ты старый дурак! До седых волос дожил, жизнь прожил, а ума так и не нажил. Кому ты нужен?! Что ты можешь?! Ты хоть понимаешь что свою жизнь, единственную и неповторимую, которую если потеряешь - не вернёшь, просто просрал?!
         Каждое слово словно било наотмашь, словно стегало плетью. Огюстен Буве вдруг представил всё происходящее со стороны и понял насколько же он действительно жалок в своей старой потрёпанной шинели с крестами, среди этих подыхающих от смеха молодых мордоворотов. Действительно, жизнь считай прошла, а что в итоге? Ни семьи, ни денег, ни имущества. Даже этот дом ему бросили как кость уличной собачонке. Неужели для этого он родился?! Что у него за спиной? Тюрьма, казармы мало чем от неё отличающиеся, пустыня, где даже за водой приходилось идти с пулемётом, заполненные трупами окопы и снова пустыня и казармами! Для этого стоило родиться на свет? Всё словно поплыло перед его глазами, словно он смотрел через залитое дождём стекло, а, будто вбивающие в крышку гроба гвозди, слова продолжали звучать.
          И вот теперь ты — жалкий неудачник, путаешься под ногами серьёзных людей. Этот район мой! Я в нём хозяин и ничего в этом районе не случиться если я этого не захочу. А ты мне мешаешь …
          Вот как?! Твой значит и ты тут хозяин? А я почему-то думал что хозяева всему тут немцы!
          А что мне немцы? Они как пришли, так и уйдут, а я останусь! Я не пропаду при любой власти, хоть французской, хоть немецкой, хоть любой другой, ибо полезен всегда и всем. Немцы понимают что без меня им будет гораздо труднее, я лучше всех умею держать в узде это тупое стадо под названием народ. Да, они надо мной, зато я над всеми остальными. А ты мне мешаешь! Чего ради ты полез в не своё дело?! Объявились тут несколько дураков решивших несколькими винтовками победить всю Германию! Вся Франция, серьёзные люди не смогли, а они видите ли смогут, то же мне нашлись герои. Могли долго жить, а сдохли! Чего ради ты стал им помогать, старый дурак, сидел бы тихо, никуда не высовываясь, доживал бы себе потихоньку сколько тебе ещё осталось. Так нет же опять приключений на задницу тебе захотелось! Чего ради ты стал помогать этим евреям, думаешь без тебя помочь некому?
          Кому? Тебе что ли?
          Хотя бы и мне! Не всем конечно, только тем кто может за это заплатить …
          Вот как? А те кому заплатит нечем?
          Сами виноваты. Раз нет денег, значит дураки и таким делать на земле нечего. Есть деньги, пускай отдают и катятся куда хотят из моего района, нет денег … Должен же я кем-то заполнять количество требуемое немцами.
          Да ты оказывается благодетель! И почему я не удивлён?
          Своё мнение обо мне можешь засунуть себе в задницу — мне на него тьфу и растереть! А вот что мне важно, так это то, что из-за тебя я потерял часть своих доходов. Если я это так оставлю, то меня станут меньше уважать. Многие станут думать что раз я простил такого старого неудачника как ты, то и их прощу. А это создаст мне проблемы, большие проблемы, так что сам понимаешь! Нет, ты мне не нужен, можешь хоть сейчас убираться куда хочешь, раз спокойную жизнь не ценишь. Живи сколько тебе ещё осталось, пока не подохнешь под каким-нибудь забором. Ты — старый дурак и неудачник мне не нужен, мне нужны те евреи, которых ты прячешь. Не беспокойся, ценным ничего не грозит.
          С чего ты взял, что у меня кто-то есть?
          Не прикидывайся. Двоих твоих дружков взяли живыми. Девка с номером на руке молчит. Пока молчит, в гестапо разговаривают даже немые, а парень оказался умнее, все рассказал. Вот  так мы и узнали об этом уютном домике. Ладно, хватит болтать - у тебя есть две возможности. Первая -ты говоришь и делаешь всё что нам надо и спокойно убираешься отсюда так чтобы мы тебя больше не видели, а мы забираем евреев. Второе — ты нам сначала ничего не говоришь, мы из тебя делаем отбивную котлету, если после этого не сдохнешь ты убираешься куда глаза глядят а мы опять-таки забираем евреев.
          Вот как?! А силёнок хватит?!
         От этого полицаи снова захохотали как сумасшедшие. Слышалось: «А ты старик шутник!», «Что он может!», «Он видно решил что мы при виде его железок отсалютуем ему как маршалу и извинившись уйдём!» «Ха-ха-ха!»
         И никто из этих мордоворотов в черной форме, сапогах и беретах, не обратил внимание как изменилось лицо этого старика. Только что бывшее растерянным и жалким, оно за считанные секунды стало другим — все черты лица словно заострились и уже другим голосом он произнёс.
         Ребята, последний раз говорю — убирайтесь пока целы! Ребята — давайте жить дружно!
        Ответом был новый взрыв хохота, не смеялись только Рамбе и немцы. Офицер с двумя квадратами и девушка вышли из машины и сидели откинувшись на капот и багажник, водитель и другой офицер сидели в машине повернувшись к дому лицом. Все четверо молчали, и вели себя как зрители, даже свою машину остановили поодаль от «ситроенов» словно брезговали быть рядом со своими прислужниками. А Буве глядел в наглые, хохочущие рожи полицаев и им овладела холодная ярость. 30 лет! 30 лет он служил в армии! 4 года в прошлою войну и тот бой уже в эту! За кого?! За ЭТИХ!? Чтобы они теперь так над ним глумились?! Всё естество старого легионера охватило только одно желание: страстное, всепоглощающее, вытеснившее всё остальное — заткнуть им глотки, стереть с их рож эти хамские ухмылки, заставить заткнутся этот издевательский смех. Он ещё раз глянул на немцев и то, что они молчали, с вниманием, сожалением и уважением глядя на его награды, старательно держали дистанцию от своих лакеев, решило дело. Отвращение к предателям пересилило злость к врагам. И когда повинуясь словам Рамбе, по прежнему хохоча, полицаи двинулись к крыльцу. И никто из них просто не успел поверить собственным глазам когда, словно из воздуха, в руках этого старика …
          Предназначенный для «линии Мажино» пулемёт Рейбеля с боковым диском на 150 патронов, в умелых руках и на расстоянии 20 метров — страшная штука. В считанные секунды многие полицаи  были убиты даже не успев перестать смеяться. Другие только успели крикнуть: «Ты что дед — охренел?!», как тоже свалились на землю прошитые пулями. Понимая что счёт времени пошёл на секунды, Огюстен, больно ударившись спиной, опрокинулся навзничь и перекатившись вбок исчез из дверного проёма. Через секунду в то место где он только что был ударило множество пуль. В заранее приготовленную в стене щель над самой полом, Огюстен выставил ствол пулемёта и длинной, до полного опустошения диска, очередью, хорошо прошёлся по двору. Крики затихли, только кто-то жалобно стонал. Несколько минут у уцелевших полицаев ушло на то, чтобы очухаться, убраться со двора и, пока ещё в разнобой, начать стрелять. За эти минуты Огюстен успел слезть в подвал, перезарядить пулемёт и когда пули автоматов стали впиваться в стены дома, из подвального окна трассирующими пулями прострелить бензобаки и поджечь заранее приготовленные кучи хвороста. Во дворе стало светло как днём, оттуда неслись крики: «Ну всё дед — ты влип! Ты конкретно влип!», уже через несколько секунд пули плотно накрыли подвальное окно, где он только что был. Но в это время его уже там не было. Снова сменив диск в пулемёте, Буве залез на чердак, оттуда открылся прекрасный вид — машины пылали как огромные костры, во дворе неподвижно лежало десятка два тел в чёрной форме, весь двор и большое пространство за ним освещены как днём, сверху отлично видны залёгшие полицаи, некоторые уползали в лес. Старый солдат стал длинными очередями бить по местам где врагов было побольше. Сквозь грохот пулемёта он слышал вой и предсмертные вопли полицаев, видел как они пытаются скрыться, как дёргаются от попавших пуль и остаются недвижимые, как вертится на месте словно юла орущий раненый, и со злой радостью что-то кричал Увлёкшись он позабыл о своём же золотом правиле —  стреляя нигде не оставаться больше пол минуты. Внезапно по правой руке словно ударили палкой, вспыхнула адская боль и рука сразу стала будто не своя. Всё-таки всадили пулю! В досках единственная дырка от пули, это кто тут такой меткий?
         Перетянув себе руку ремнём Огюстен Буве подполз к боковому скату крыши и глянул в щель. Конечно, кто же ещё — немцы! Они залегли за деревьями отдельной группой: один офицер склонился над каким-то чемоданчиком с торчащим вверх железным штырём, шофёр целился из карабина, девушка бинтовала простреленную руку второму офицеру. Именно в них хозяин дома выпустил остатки патронов в диске и стал слезать с чердака.
         Наступила тишина, прерываемая только треском догорающих машин, да стороны леса слышались злобные крики: «Ну всё дед — ты допрыгался! Мы с тебя с живого кожу спустим! Ты у нас в ногах валятся будешь! Ты ещё взвоешь! Ты ещё вспомнишь всех святых! Мы из тебя отбивную котлету сделаем ...»
Усмехнувшись, Буве крикнул в ответ.
          Не по вашим зубам эта отбивная ребятки! А давно вы научились самостоятельно нос вытирать!
         В ответ снова ударили пули, с удовольствием старый солдат заметил что стреляют совсем немного автоматов. Может пора выбираться? Но сердце старого солдата ухнуло куда-то вниз, когда подобравшись к окну в задней части дома, он увидел как возле старого пня, под которым был выход из прорытого из подвала подземного хода расположились немцы: офицер и девушка. Они что-то сделали и бросились со всех ног прочь. Раздался взрыв, пень взлетел на воздух, а по всей длине хода осела вниз земля. Всё — тайного хода больше нет! Может попробовать прорваться так — по верху. Сколько же их было и сколько осталось? Кузов «ситроен 23U» вмещает примерно десяток человек. Может и больше, но вряд ли эти «герои» ожидали встретить тут такой «горячий и душевный» приём. Так что вряд ли ехали  в тесноте. Будем считать что в кузове каждого грузовика было 10 полицаев и 2 в кабине — итого 36. В легковой машине 4-5 — эта скотина «факельщик» всегда любил комфорт. Итого 40 полицаев и в «кюбельвагене»  4 немца. Во дворе валяется десятка два, может и больше, наверняка ещё кого-то он уложил после. Ещё кто-то у них ранен.  Значит полноценных бойцов осталось чуть больше десятка. Может попытаться уйти поверху? Вдруг получится? Но глянув на настенные часы понял — рано, беглецы ещё не успели далеко уйти. Надо подольше удерживать  этих здесь. Ещё хотя бы полчаса!
          Только теперь он смог заняться раной. Хорошего мало, рука онемела и совершенно не слушалась. Этот немец всё-таки сумел её надёжно «отключить». Это ещё пол беды, гораздо хуже, что сердце бешено колотится, что дрожат руки, что грудь адски болит и ходит ходуном. Попробуй побегать и полазить вверх-вниз с тяжёлым пулемётом в руках в 58 лет! Это не 25 лет! С грустью Огюстен оглядел свой дом — стёкла все выбиты, стены и мебель все в пулевых отметинах, занавески сорваны, пол засыпан штукатуркой и гильзами, посуда на столе разлетелась на куски, воздух сизый от сгоревшего пороха. Твой дом — недолго он был твоим! И всё же неплохо — как они ржали над ним! Я значит жалкий старый неудачник, а вы молодые молодцы?! Ну-ну!
         Стрельба стихла  и снова из леса послышался голос.
          Слышь дед, ты это кончай — лучше выходи по хорошему, а не то …
          Не то что? Ну продолжай, чего же ты замолчал? Что вы мне можете сделать, немецкие прихвостни? Со мной воевать надо, а вы только с безоружными такие смелые! Ну, попробуйте взять, рискните здоровьем вонючие недоноски — вы ещё надолго запомните солдата 23ей роты иностранного легиона!
          В ответ ничего не последовало. Буве снова прокрался к заднему окну, но стоило только поглядеть в него, как прямо напротив шевельнулась ветка и если бы он не бросился тут же на пол, то тут бы всё и кончилось. Осталось только ждать. Текли минуты. С удовольствием Огюстен смотрел как бегут стрелки на настенных часах и с каждым оборотом беглецы всё дальше и дальше. Вот только с каждым оборотом и утекают собственные силы, словно песок в песочных часах, и когда этот песок кончится никто эти часы не перевернёт. Старый легионер зарядил опустевшие диски к пулемёту и подсчитал оставшийся боезапас - не густо: 3 диска (один не полный), десяток гранат (не считая сюрпризов), бельгийский «браунинг» с двумя запасными обоймами. Надолго не хватит! Попробовать поджечь дом и в дыму попытаться проскочить в лес? Они же не дураки, наверняка уже кого-то послали за помощью и скоро шансов уйти не останется совсем. Но даже если он сумеет скрыться, теперь они будут землю носом рыть, пустят по следу собак и … схватят беглецов. А ведь там 26 человек и среди них 7 женщин, 11 детей (4 совсем малыши). И эти твари наверняка отыграются на них. Никак всем не спастись — или-или! Или его жизнь, или их! Одинокого старика или десятков людей у которых ещё вся жизнь впереди?
            Пока он раздумывал его слух вдруг уловил какой-то далёкий, но знакомый звук — неужели стреляют пушки? Здесь, сейчас? В кого? Тут он увидел в темноте мгновенную вспышку и всё понял — молния! Скоро будет гроза, теперь беглецов не найдут даже с собаками! Значит они уже в безопасности, значит всё было не зря! Но вспыхнувшая было радость сразу пропала, когда вместе со звуками отдалённого грома, Огюстен Буве услышал и другие звуки. С каждой секундой они приближались и последняя надежда на спасение исчезла. Автомобильные моторы! Быстро же они вызвали подкрепление, теперь понятно что за чемодан был у немцев! Теперь ему не уйти! Снова он оглядел небогатую обстановку своего дома- не долго он был его! Жизнь подошла к концу! Как же он её прожил?
           Скоро он будет убит, а эти скоты останутся и вспоминая о нём будут крутить пальцем у виска — старый дурак, мог ещё жить да жить, а сдох! Сам себе это устроил, сам себя в могилу загнал! ИДИОТ! Как спрашивал «факельщик» Рамбе — на что ты потратил свою жизнь, что в результате? Повлияла твоя жизнь хоть на что-то? Кому-то от твое жизни стало лучше?! … СТОП!!! А ведь стало! Очень даже стало и очень многим! Эти беглецы, которых Изабель провела в Швейцарию  - ведь их же сотни! Сотни людей спаслись благодаря ему. Не только ему конечно, но и он тут приложил руку! Сотни людей вместо того чтобы сгинуть в газовых камерах и дымом отлететь на небо, теперь проживут долгую жизнь, дадут жизнь новым поколениям. Сотни, а может и тысячи людей смогут родиться на свет благодаря тебе — старый неудачник! Так может не такой уж ты и неудачник  - Огюстен Буве?! Может не такой уж напрасной была твоя жизнь?!
            Многие люди живут очень долго, но что они сделали хорошего за свою жизнь? От многих после них остаётся только тире между двумя датами — родился-умер. Кому хорошо от их жизни, кому плохо от их смерти? Да, «факельщику» есть что вспомнить, есть что кому оставить. Всё у него есть: семья, богатство, положение, власть — но так ли он счастлив? Что он всё это заберёт с собой на тот свет? Может быть он и счастлив, вот только его счастье — несчастье других! Как говориться бог нас рассудит, недолго уже ждать осталось.
         Да, мне не долго осталось — я умру! Но не один! Я утащу вас за собой — скоты! Продавшиеся врагам, убивающие невинных беззащитных людей, храбрых со слабыми и трусливых и жалких стоит вам только получить отпор. Я утащу вас за собой, всех кого только смогу! Много невинных останется жить потому что вы уже никогда до них доберётесь! Много я наделал в жизни разных дел, за многое мне скоро придётся ответить, но вот за это бог мне сделает ба-а-а-льшую скидку. Так что милости прошу гости дорогие, угощение вам приготовлено!
         Громкий звук моторов оборвался, послышался топот многих ног и крики и по французски и по немецки: «Оружие к бою! Окружить дом! Стрелять только по команде!» Выглянув в окно старый легионер увидел мелькающие среди деревьев фигуры, чёрные береты и поблескивающие немецкие каски. Когда большая группа перебегала открытое пространство, он дал по ним очередь и сразу бросился на пол. Тут же загрохотали десятки винтовок, карабинов, автоматов и пулемётов. Прямо на глазах на стенках появлялись следы влетевших в окна пуль, воздух заполнился обитой штукатуркой, со звоном разлетелись на куски остатки посуды, сквозь грохот стрельбы слышались обрывки команд — теперь уже сдаваться никто не предлагал.
          Даже не пытаясь встать на ноги Огюстен ползал по полу, стреляя из пулемёта по вспышкам то в одну, то в другую щель в стенах. Толстые брёвна, из которых они были сложены пока что выдерживали попадания, но скоро это будет уже не важным. Опытный солдат понимал, что кто-то из врагов обязательно подберётся к дому. Диск опустел, зарядив второй Буве увидел, как из зарослей малины, находящихся ближе всего к дому бросилось несколько фигур. Срезав их длинной очередью, хозяин дома был оглушён близким разрывом — граната! Отсюда слишком далеко, не добросить, но если они всё же сумеют подобраться к самым стенам … Вдруг он услышал в соседних комнатах взрывы и страшные, душераздирающие крики. Сработали его «сюрпризы», они сумели подобраться к стенам, залезть в окна и … Перебегая от двери к двери, Огюстен стрелял из пистолета в виднеющиеся за окном силуэты и бросил в окна свои гранаты. От их взрывов раздались ещё крики и стоны, уменьшившиеся было стрельба опять загрохотала с новой силой. Старый легионер выпустил второй диск, с радостью отмечая, как после его выстрелов гаснут вспышки его врагов. Притихло и только какой-то ненатуральный, будто каркающий, голос громко кричал с немецким акцентом, как заведённый: «Партизаны - сдавайтесь! Иначе будете уничтожены! Партизаны -сдавайтесь! Иначе ...» Дело шло к концу, в пылу боя старый легионер не замечал, как же ему тяжело, но теперь, в минуты затишья усталость навалилась на него с новой силой. Как же тяжело дышать в этом наполненном пороховым дымом и пылью от штукатурки воздухе. От усталости ходуном ходит грудь, подкашиваются ноги и пот всё заливает и заливает глаза. И уже не только не действует раненая рука и нога с этой стороны сделалась будто не своя. Пересчитал боезапас: в пулемёте последний диск с остатками патронов с трассерами, в пистолете 5 патронов и последняя граната. Выглянув в щель увидел как та самая немка что-то приказывает залёгшим полицаям указывая им на дом. Те отрицательно закачали головами, тогда она …. пристрелила двоих, третьего за шиворот подняла с земли и пинком бросила его вперёд, потом ещё одного, и ещё. В ужасе те отползали от неё но она неумолимо приближалась к каждому, наконец примерно десяток вскочили и и с крича от ужаса бросились вперёд. Длинной очередью Буве срезал их и тут же всё опять потонуло в страшном грохоте. Тут он увидел как рядом с им упала немецкая «колотушка». Молясь только о том чтобы немцы бросили её без задержки, Огюстен успел выбросить её обратно. От взрыва за окном снова раздались жуткие вопли, но в другие окна уже летели другие гранаты. Понимая что все выбросить не успеет хозяин дома упал за поваленный шкаф. Взрывы оглушили его, в полной тишине, сквозь густое марево белой, превратившейся в пыль штукатурке, он смутно угадал в проёме человеческий силуэт в немецкой каске. Бесшумно вырывалось пламя из «шмайсера» в его руках, а за ним маячили другие силуэты. Огюстен попробовал откатится в сторону и не смог, от малейшего движения в теле вспыхнула адская боль и всё что он видел стало видно словно через красное стекло. Сил хватило только на то, чтобы навести пистолет на этот силуэт и нажать на курок.
           На улице раздалась команда и солдаты и полицаи уже добежавшие до стен, бросились обратно. Добежав до спасительных деревьев они увидели, как из под крыши валит густой чёрный дым, а задняя часть дома уже пылает вовсю. Толстые брёвна стен выдержали обстрел пулями, но тонкая крыша поддалась трассирующим пулям и внутри начался пожар. Теперь уже никто ничего не кричал. Тяжело дыша и перезаряжая оружие все молча смотрели на разгорающееся пламя. Теперь-то этот ненормальный, если жив, выйдет. Вот тогда-то они рассчитаются с ним за всё. Сколько трупов валяется во дворе и за деревьями — попробуй сосчитать! За всё старый дурак ответит, за всё!
         Но время шло, дом уже пылал как огромный костёр, гудело огромное пламя и от воздушных потоков летели вверх и  разносились ветром вокруг горящие искры и обломки. Никто из дома так и не вышел. Ясно, этот ненормальный старик или застрелен или раненый предпочёл погибнуть. СУМАСШЕДШИЙ!!! Ну кто, кто из нормальных людей та поступает?! Мог же сидеть тихо, ни во что не вмешиваясь и жил бы себе потихоньку! Мог же сдаться, выбежать из огня, но нет! Любой нормальный человек прежде всего ценит жизнь! СВОЮ СОБСТВЕННУЮ жизнь! И он сделает всё чтобы продлить её хоть на секунду! А этот нет!  Нет он точно чокнутый, слава богу что его уже нет в живых! Без таких как он жить проще и спокойнее!
          Молодая немка Хельа Функ видела как постепенно немцы и полицаи выходили из-за деревьев, подходили к дому пока жар не заставлял их остановиться. У неё мелькнула мысль что древние великие воины-викинги, которых эсэсовцы считали своими предтечами, хоронили в земле только трусов, героев сжигали на кострах, чтобы их души летели с дымом на небо - в Валгаллу! Хороший у этого воина погребальный костёр, уж его-то бог Один встретит с распростёртыми объятиями!
         Тут над головами раздался грохот, сверкнула молния и по лицам немцев и полицаев с силой хлестнули дождевые капли. Началась гроза. Все посмотрели на небо, а когда вновь глянули на дом из сотен глоток вырвался вопль ужаса. На горящем крыльце, где ещё несколько мгновений назад никого не было, стоял с пулемётом наперевес человек! Его шинель с крестами уже горела, вокруг головы словно был огненный нимб и не успел никто даже пошевелиться, как он медленно двинулся вперёд и в толпу полетели страшные светлячки. В последний раз дёрнувшись в его руках, пулемёт замолк и тогда загрохотало множество винтовок и автоматов. Грохот не смолкал, а этот страшный человек всё шёл и шёл к ним и не падал. Дикий рёв всё не смолкал, всех поразил страх, дрожащие пальцы всё жали и жали на курки, трясущиеся руки не могли вставить магазины в автоматы и обоймы в винтовки, слышались страшные, полные ужаса крики.
          Добейте его! Да убейте же его наконец! Он что, бессмертный?! Не дайте ему дойти до нас!
         Но вот наконец этот страшный человек остановился, зачем-то прижал руку к груди и упал лицом вперёд. Он уже не шевелился, а крик всё не смолкал, пули продолжали рвать его шинель, взбивать фонтанчики земли вокруг него. Наконец огонь стал постепенно стихать. Со страхом смотрело множество глаз на лежащее без движения тело — вдруг оно опять зашевелится, вдруг этот страшный человек сейчас снова оживёт и пойдёт к ним. Ведь он очень хочет до тебя дойти, чтобы тебя убить, а его убить невозможно, потому что он уже убит! Сотни рук до боли сжимали оружие, готовые опять стрелять и стрелять лишь бы заставить этого страшного человека замереть навсегда. Но время шло, текли минута за минутой, а всё оставалось по прежнему. Тишина, только трещит пламя, только свистит ветер, только шумит дождь. Всё? Неужели всё?! ВСЁ!!! Конец этому ужасу, этот страшный человек наконец-то убит навсегда, а мы остались живы! Теперь всё! Слава богу!
         Хельга Функ тоже вышла из-за укрытия, со своего места она увидела как многие полицаи подошли вплотную к убитому. Потом они расступились перед тем французом в шикарном белом костюме, говорившем о чём-то с убитым. Только костюм его теперь был грязен и измят, пришлось и его владельцу попрыгать и поползать по грязи! Снова фигуры полицаев скрыли из виду убитого и их начальника. Молодая немка огляделась вокруг. Убитые во дворе, среди деревьев, тех что несут с других сторон дома, раненые — больше сотни! Больше сотни убитых и раненых и единственный убитый партизан — такое было только в России! Зря, ой зря знаменитый скульптор Бенно Аренд делал статуи древних героев в виде молодых мускулистых красавцев! А в виде 60ти летнего старика изобразить не угодно ли?! Оказывается вот какие были викинги-берсерки! Не дай бог с такими встретится!
         Тяжело присев на простреленный капот «кюбельвагена», глядя на убитого шофёра у своих ног, офицера вызвавшего по рации подкрепление, которого теперь без сознания несли к машину, на суетящихся вокруг немецких солдат и полицаев она устало думала.
          Господи! Как же мне всё надоело! Крутимся, вертимся, куда-то спешим, чего-то добиваемся, а ведь всё уже напрасно! Войну мы уже проиграли! Проиграли не здесь, а в России! Разъярённый русский медведь, в берлогу которого мы влезли, обязательно придёт вслед за нами и пойдёт дальше, даже не заметив у себя под ногами таких полян как Германия и таких луж как Ла-Манш или Средиземное море! Придёт и спросит всех нас что мы в его берлоге натворили, и нам придётся ответить - каждому придётся! Какая же я была дура! Сначала потому что верила тому, чему меня учили, потом, потому что поняв что же мы творим, думала что всех перехитрю, всех кого надо спасу, всех кого надо покараю! Ничего я не могу, ничего я не сделаю! СИСТЕМА!!! Она всех перемелет, всех заставит плясать под свою дудку, и ничего-то тут не сделать — НИ-ЧЕ-ГО-ШЕНЬ-КИ! Хоть вой!
          Думая так, она продолжала смотреть на то место, где лежало тело убитого партизана. Вдруг, прямо сквозь множество ног, она уловила движение на земле, полицаи дёрнулись, раздался было крик, но тут же сверкнула вспышка, раздался грохот и тела в чёрной форме разметало в разные стороны. Страшно воя, двое или трое пытались отползти прочь, а человек 7 слабо шевелились на месте или лежали недвижимо. Даже мёртвый, этот человек забрал с собой на тот свет ещё некоторых! Герой! Настоящий герой! Что же мы творим?! Тех кого хочется уважать — убиваем, а тех кого приближаем к себе, хочется пристрелить!
           Словно сама не своя, будто глядя на себя со стороны, она подошла к распростертым на земле телам в старой простреленной шинели и дорогом, когда-то белом и чистом костюме. Так она всё стояла и стояла над ними а в голове звучали одни и те же слова.
          Жили-были когда-то два парня, два друга. Оба когда-то были молоды и перед ними лежала вся жизнь.
Лежала как море которое надо переплыть. Каждый плыл в свою сторону, каждый считал что плывёт куда надо. Жили-были когда-то два парня. И вот они оба приплыли! Жили-были и приплыли! Жили-были!