Мои девятнадцать чудес ч. 3

Часть 3.
 

                Испытания


                Тьмы низких истин мне   дороже
                Нас возвышающий обман…
                A.Пушкин
                               

               
               


                Глава1. Вылет в Иркутск

       Перед началом этого повествования я опять заглянула в астрологический календарь, и снова в гороскопах зловредный Сатурн был в полной силе, но Васе всё-таки  выдался  положительный аспект с этой  планетой: космос давал ему шанс…
С замиранием сердца я начинаю свой рассказ с самого конца 1969-го года…

Итак, 30-го декабря во второй половине дня на автобусе я выехала в аэропорт Братска, чтобы лететь с Вениаминовой подушкой в Иркутск. Конечно, подушка была предлогом к знакомству с его родителями, но ещё больше меня интересовала встреча с ним самим. 

         Вася видел, как я истомилась, как нервничаю, и без сопротивления отпустил меня. Мне, конечно, повезло, что муж не был ревнив и многое позволял, но я так устроена, что не смогла бы жить при запретах и подозрениях. Я не рассказывала мужу того, о чём он не спрашивал, но и не скрывала того, что скрыть было невозможно.

      Приехав в аэропорт, была разочарована задержкой рейса, как было объявлено, на час, но я набралась терпения. Задерживались и другие рейсы, поэтому народу скопилось предостаточно. Пассажиры радовались случайно встреченным знакомым, но с удовольствием общались и с незнакомыми. Все ощущали  приподнятое настроение, все были взволнованы предстоящим праздником: приближался 1970-ый год! Страна  вступала в новое десятилетие.

      Я тоже встретила давнюю знакомую Тамару Сычёву. Теперь она жила в Иркутске. Она развелась с одноклассником Иоллосом и вышла за некоего Волкова. 
Моё  волнение было не столько праздничным, сколь тревожным. Я оставила дома детей, хотя постаралась нарядить им ёлку.  Было грустно без малышек,  но встречать Новый год с Васей  не хотелось по причине «с кем встретишь, с тем и будешь».


     Мы предварительно созвонились с Вениамином. На новогоднюю ночь он обещал билеты в музкомедию. Я сообщила, что везу подушку, что буду жить у Лоркиной сестры Маши в Лисихе, и, разумеется, номер рейса и время вылета.

     Я старалась быть спокойной, но смутные предчувствия одолевали меня.  Невольно я стала прислушиваться к разговорам соседей. Две женщины, вероятно, землячки, сидели рядом, и одна другой рассказывала о случаях блужданий в лесу:
- … И вот она совсем заблудилась, и уже не было сил идти. И тогда  вспомнила, что надо переодеться: всю одежду снять и вывернуть наизнанку.  Начала всё снимать, выворачивать и надевать вывернутое. Остался один чулок, который уже  пыталась надеть. Вдруг из-за куста ей показалась рука и поманила за собою, и она - бежать за рукой и вышла из лесу, и увидела свою деревню!..

- А был другой случай, - продолжала женщина, - когда Клавка Ознобихина заблудилась, так только косточки отыскали в лесу…
Рейс снова отложили. Рассказ незнакомой соседки меня взволновал не на шутку! Дальше разговор пошёл о любви:
- Да, разные способы приворота существуют,  но надо пользоваться ими осторожно. Вот приворожишь, а потом разлюбишь, а он будет столь маяться, что  из жизни уйдёт…
- А вы знаете приворотные заговоры? – не сдержавшись, вступила я.
- А чо, тебе надо? Он подействует, если передать от старшей к младшей. Ты, я вижу, помоложе меня. Только заговор надо заучивать наизусть, а не записывать… А читать надо на рассвете в сторону дома, где живёт твоя любовь.
Я вспомнила заговор голубоглазой бабушки, лечившей меня от грудницы. Было жаль, что плохо запомнила, а лучше бы тогда записала. Зачем? Да мало ли зачем! Красиво!
- Я всё-таки запишу, может, и так сгодится.
 Записала и положила в книгу.

      В порту было прохладно, новое здание ещё не открыли, а где  мы ожидали рейс -  вспомнить трудно. Посадку объявили с опозданием на три часа. В самолёте согрелись, разморились и вместо семи вечера приземлились в одиннадцатом часу.
 Я вошла в здание Иркутского аэропорта. Меня никто не встречал! Вениамина не было. Следовало тут же позвонить ему, но мною овладела паника, я поддалась пассажирскому потоку, и вместе с ним меня занесло в автобус, который тут же тронулся. Я взялась за вертикальный поручень. Кто-то обхватил мою руку. Я убрала руку и снова ухватилась за поручень  пониже. Мою руку снова обхватили. Может, это Вениамин? Я вскинула глаза и встретила чужой молодой взгляд невысокого парня, и снова освободила руку.

       Куда я еду? Надо выйти сейчас. Будет остановка неподалёку от дома Вениамина. Выйду и позвоню из автомата: уже виднеются аж две телефонные будки.
Я вышла на улице Декабрьских событий в том месте, где теперь автостанция. Зашла в будку, набрала номер, ответил женский голос. Я спросила:
- Можно Вену?
- Это Галя?
- Да.
- А Вена уехал в аэропорт…
Я была просто убита! У меня не было сил говорить, и я положила трубку.
Молодой человек стоял за плечом:
- Девушка, Вам негде ночевать?
- Надо ехать в Лисиху. Но как теперь туда добраться? Ходит ли ещё транспорт?
 Я была так растеряна, что вряд ли всё это произнесла, скорей, подумала. Но он всё понял и сразу начал приглашать к себе. Я молчала. Он стал убеждать:
- Вы не бойтесь, я живу с родителями, это недалеко. Вы ляжете спать с моей сестрой-школьницей.

     Господи! Ну что за тип? Он что, ходит по улицам в поисках бездомных и всех устраивает у себя? Мне было некуда идти, не к кому, я утратила волю. Темная улица, морозный воздух заставили молча согласиться. Стало всё равно, куда и с кем идти. Остаться на улице и распрощаться с жизнью мне совсем не хотелось. Молодой человек в чёрном пальто взял мою сумку, и мы двинулись по ходу автобуса - дальше на запад. Огней стало больше, я даже рассмотрела, какой  чёрный  снег от маленьких частных котелен. Но сначала, пребывая в полном шоке, я чуть не попала под машину, и тогда молодой человек взял меня под руку.



                Глава 2. Ангел или бес?

      Куда меня ведут? Что меня ожидает? Молиться? Нет, правила жизни того времени пока ещё не позволяли сосредоточиться на молитве. Это желание возникнет через несколько лет, когда начнётся возрождение храмов.  Вспоминая этот случай, я осознаю, что не только Ангел-хранитель мне  помогал, но сам Господь-Бог оказывал  покровительство.

      Но всё по порядку. Меня привели в крохотный частный домик в центре Иркутска.  Жарко натопленная и ярко освещённая кухня, пара притенённых комнат. Я грелась, пила чай и настраивалась на сон с сестрёнкой Кости. Именно так мне хочется назвать молодого человека, спасшего меня в ту ночь.
Наутро мы встали, когда уже светило солнце. Костиной сестре не надо в школу: каникулы. Рассматривая моё комбинированное платье, она спросила, почему кофта пришита к юбке.

    После завтрака Костя дал мне какую-то иркутскую газету, и я сделала вид, что читаю. Потом он достал пачку листов с машинописным текстом. Я прочла заголовок: «Камасутра». И здесь я была равнодушна, но вежливо поблагодарила, сказав, что уже знаю содержание, но оно меня не привлекает. Костя с любопытством и недоверием посмотрел на меня. Тогда я пояснила, что эта  «писанина» ничего общего с любовью не имеет. Он ещё больше округлил глаза, узнав, что вообще-то я замужем, но приехала передать подушку матери моего возлюбленного, живущего неподалёку.
Придя в себя, Костя заметил:
- Какая у тебя обманчивая внешность! Я думал, что тебе лет 16. Если бы знал, что 24, то  повел бы тебя в другое место. Мы с другом снимаем квартиру, куда бы я тебя и привёл. Знаешь, чтобы испробовать всё, что написано в этом тексте, надо провести несколько суток вдвоём…

 Услышав  эти слова,  я подумала: «И, слава Богу, что ты ошибся в моём возрасте! Мне «для полного счастья»  только этого безобразия   недоставало!»
Но открыто я не стала реагировать на Костино разочарование, так как была  благодарна ему за выручку с ночлегом, и втихомолку  радовалась, что всего прочего  благополучно избежала.

       Мы вышли на улицу и вскоре оказались у розового дома. Я попросила молодого человека подняться в сотую квартиру и передать подушку. Он быстро вернулся, сказав, что дверь открыла высокая блондинка с двумя золотыми «фиксами» и поблагодарила  за доставку.

               
                Глава 3. Новогодняя ночь

       Я добралась до Лисихи к обеду. Маша была дома и с сочувствием выслушала мои приключения. Каждый в тот день планировал свою новогоднюю ночь. Позвонил Вениамин и пояснил, как и во сколько мне надо добраться до музкомедии. Я не видела Вену четыре месяца, и предстоящая встреча очень волновала: вот-вот увижу, и мы вместе встретим Новый, 1970-ый год!

      И мы встретились за праздничным  столом  в театре музкомедии, рядом с  наряженной ёлкой. Но было не так уж празднично. Вскоре я рассмотрела, что праздник устроен не в зале театра, а в его фойе. Освещение тускловатое, народ  чужой. За нашим круглым столом сидела пара девушек, не первой свежести -  одиноких и бездомных, то есть из общежития с улицы Чехова. Они жадными глазами смотрели на Вениамина и, пиная его  под столом, пытались на себя обратить его внимание.

    Невзирая на неудобства, мы перезнакомились, и Новый год всё-таки наступил. Все оживились: поздравляли друг друга, смеялись и пили шампанское, закусывая салатом и, как говорят теперь, мясными и рыбными  нарезками. Было и горячее блюдо, и десерт, но я плохо помню угощение. Главным было видеть любимого Веночку, встречать его любящий таинственный взгляд, танцевать в  его объятиях. Возможно, что в домашней обстановке было бы лучше, но ведь мы в театре! Я в бархатном тёмно-синем платье, он – в тёмно-синем костюме. Нам даже какой-то концерт показали в большом зале… Нет-нет, всё отлично! Новый год!

Вот и свела судьба
Вот и свела судьба
Вот и свела судьба нас!
Только не отведи,
Только не отведи
Только не отведи глаз!

      В два часа ночи праздник закончился, все оделись и повалили на улицу. Возле фанерной вывески пристроилась наша соседка по столу. Она вставила лицо в вырез фанерного щита, и все одинокие  мужчины её целовали. 

      Множество машин мчалось по улице Ленина, и в одну из них нас взяли  беспрепятственно, и мы благополучно добрались до Лисихи.

     Так моя мечта встретить с Веной ещё один Новый год сбылась! Я уже забыла все предыдущие неприятности. Из его рассказа  узнала, как он меня ждал и звонил в аэропорт, знал о задержке рейса, но самолёт всё-таки приземлился раньше обещанного. Я должна была оставаться в аэропорту, а не ехать на авось неведомо куда.  А ещё, в музкомедии Вена сражался за столик. В общем, я была удовлетворена вниманием к себе, да и много ли мне надо! Хотя со временем   отнесусь критически ко всем его стараниям и усилиям…

     Не знаю, где и с кем встречала Новый год Маша и её подруги, но когда я пришла, они уже улеглись, и как бы мне ни хотелось поболтать, я тоже утихомирилась. Через час-два меня разбудил свет настольной лампы. Маша копошилась в постели, что-то разыскивая. Она, суетясь,  искала, находила и замирала, а потом снова продолжала поиски. Я была заинтригована:
- Маша, ты что ищешь?
- Да клопов бью!
- Так у вас клопы?!
- Да вот завелись, не можем вывести.
Я задрожала и до утра не могла уснуть.


                Глава 4. Встреча с родителями

     И всё-таки мы выспались, встав часов в 11. Напились чаю, побеседовали. Позвонил Вениамин и пригласил к себе в гости. Я была так рада! Нарядилась в красное платье, красный капор, красное пальтишко, в новые чёрные сапожки, купленные к зиме (у прошлогодних сапог  скосились каблуки).

     И вот я у розового дома, поднимаюсь на третий этаж, звоню в заветную дверь. Меня встречает золотоволосая высокая  полногрудая дама. Она улыбается и с радостным удивлением замечает:
- Какая Вы маленькая!

     Я вижу, что она похожа на Вену, а, точнее, он на неё. За нею выходит высокий красивый брюнет. Он помогает мне снять пальто, приглашает в гостиную. Днём здесь особенно светло. Мы садимся на тахту. Я уже знаю, как зовут Вениных родителей, а они знают, что я – Галя. Этель Абрамовна отмечает моё красивое платье, мы  беседуем вдвоём.

     Она благодарит за подушку и выражает сочувствие тем  препятствиям, которые оказались на моём пути.
Потом переходим к разговору о сыне. На тот момент он отсутствовал,  (потом станет понятно, что его специально отправили за хлебом).

     - Знаете, Галя, я очень Вам сочувствую, – радостно начала Этель Абрамовна, - нам известно, как Вы любите нашего сына, какой дорогой подарок Вы прислали ему на День рождения, но он Вас не стоит! Ведь он Вас совсем не ценит! Вы - такая красивая, заботливая, пишете ему большие прекрасные письма, а он их разбрасывает по всему дому. Каждый раз мы уговариваем его ответить Вам – ведь Вы ждёте его писем!..

      Я молча слушала, не перебивая. Она перевела дыхание и с новой энергией   и даже  с возмущением продолжала:
- Вена не приспособлен к домашним делам! Ничего не умеет! Он не рукастый, и ничего не может починить! Зарабатывает  немного: всего 100 рублей…
Я не реагировала, поэтому она затронула более интимную тему:
 - Он не следит за собой! Мы не можем его заставить даже постричься. Ну, зачем Вам такая обуза в Вашей молодой жизни! У Вас же дети! Вы – мать! Вам надо заботиться о детях, а не тратить силы на чужого и неопытного в семейной жизни человека…
 - Вена очень ленив! -  не унималась Этель, - Сколько мы предлагали ему разных интересных занятий!.. Всё напрасно! Он ничего не хочет делать!..
Она обрушила на меня столько отрицательного о своём сыне, что я была ошеломлена её интимной откровенностью! Но она ведь говорила правду! Но зачем  так плохо о родном сыне?

      В этот  момент появился Вениамин. Он был  взволнован  общей  встречей. Удивительно, что Этель словно околдовала меня, и при виде Вениамина, вместо нежной  радости, которую в ожидании встречи я таила в сердце, прямо на глазах я отказалась от возлюбленного, заявив ему, что он меня не достоин.
 Вена так  хитро усмехнулся, сказав, что понимает причину моей перемены и знает, откуда ветер дует. Родители вышли, Вениамин сел рядом. Он гладил моё платье, мои волосы, и, взяв их прядь в руку, поцеловал, но это был шиньон, отчего мне стало ещё досаднее! Потом он преподнёс  подарок: неширокий белый с голубенькой маленькой пряжкой поясок, который стал прикладывать к моему красному платью. Видно было, что поясок ни то ни сё, и напоминает багажный ремень. И где он его нашёл? В аэропорту?

    Я была так расстроена, вспомнились все промахи Вениамина, но он продолжал  увиваться вокруг меня, обнимать и целовать, да  так, что я и растаяла… 
 Мне вдруг всё стало ясно! Этель готова оболгать сына, лишь бы отвадить меня от него, то есть его от меня. Можно представить, что она говорила ему обо мне! Избавиться от моего влияния на Вениамина стало для неё  задачей № 1…
Между тем накрывался праздничный обед! Я зашла поздороваться с бабушкой. Тогда я ещё не знала, что Этель не ладит со свекровью,  я же в этом доме любила всех. Поделилась с бабушкой происшествием с клопами, и получила приглашение переночевать на её диване.

     На столе были необыкновенно вкусные рыбные блюда:  форшмак, сельдь под покрывалом. Очищенные кусочки сельди с луком в растительном масле  (для бутербродов)  таяли во рту.  Из простых продуктов такие затейливые вкусные блюда!  До сих пор помню вкус каждого!
 
     Но, наслаждаясь едой, я говорила и говорила: уверенно токовала и толковала обо всём. Стресс после разговора с Этель будто подхлестнул меня. Нет, я не врала, подобно Гоголевскому Хлестакову, но упивалась своими речами, полагая, что они интересуют присутствующих так же, как меня. И всё-таки они слушали. Из вежливости, но может, и из любопытства.

     Вена  по-прежнему был со мною внимателен и нежен, и всё то, что сказала о нём его мать, скоро вытеснилось из моего сознания. Но я не забыла о хитром (изуверском) способе избавления от неугодного влияния, правда, никогда не прибегала к нему: не в моей природе такой способ. А может, и Бог миловал?
Ночью вдруг вспомнила о «заговоре на любовь» и тихо рассмеялась. «Читать в сторону дома возлюбленного». А если я в его доме? Нет, у меня совсем другой случай, и я любима несмотря ни на что! Подумала так, да и забыла про ту записку в книге, а Этель, оказывается, её найдёт и решит, что  я всё-таки приворожила её единственного и обожаемого сына. А он-то разве меня не приворожил?


         
    
                Глава 5. Письмо к Этель Абрамовне

     Домой я летела по студенческому билету, выписанному на Машину подругу по фамилии Бондарь. Я не была студенткой, но авиабилет  по студенческому для всех был в полцены. Фото Машиной подруги слегка напоминало моё.
- Фамилия? – строго спросила кассир.
- Бондарь! – так же громко и чётко ответила я. Если бы она спросила имя, я бы не ответила и выдала себя. Полную сумму на билет Вениамин дать не смог. Это было неприятно (я не привыкла обманывать), но в моём положении и это казалось пустяком: мне было всё равно: лететь или не лететь… Но меня ждали дети.

       Я сохранила это противоречивое письмо к матери Вениамина. Письмо, пропитанное… нет, не слезами, а любовью не столько к ней,  как к своим детям. Не так уж приятно его перечитывать, так как вскоре пойму, что я была чересчур наивна и доверчива. Более всего я доверяла своим фантазиям, но, чтобы убедить читателей в этом, надо его опубликовать. Всё, что пишу о детях – истинная правда. Замечу, что это черновик, то есть первый вариант  письма, а второго у меня нет:  отправлен по адресу.

    «Здравствуйте, милая хорошая Этель Абрамовна! Поговорить с вами ещё раз возможности не оказалось, и я, легкомысленная, решила, что это неважно – всё напишу в письме. А теперь спохватилась: как напишу, что напишу? Как легко просто говорить, а в письме многое покажется ничего не значащей мелочью…
Я помню Вас по фотографии с бантом и букетом роз. Затем среди маленьких детей, которых Вы, будучи ещё старшеклассницей, учили в школе… Далее Вы не фотогеничны, поэтому я так ничего и не узнала про Вас. Не знала и боялась: «Какая она?» Думала, что Вы очень сердита на меня и понимала почему: единственный сын!
Первый сон. Стоим с Веной в вашей большой комнате, Вы – напротив.  Смотрим друг на друга и молчим. Проснулась и думаю: «Уже не сердится».
Перед Новым годом второй сон очень длинный. Расскажу про Вас. Обнявшись, шепчемся и гладим друг дружку по волосам. Сон был плохой, но я всё равно осталась довольна: «Она хорошая, ласковая».

Иногда наяву я бываю, как во сне, в самые неподходящие моменты. На этот раз:  плохо  с вами попрощалась, будто чем-то недовольная.  Я уже тогда жалела, что всё так быстро кончилось.  Имею в виду встречу с Вами. Я тогда очень устала, и было неловко, что Вена открыто раздражён.
При расставании думала, что Вы считаете меня плохой матерью, которая на столько дней оставляет  детей и не вспоминает про них.
Я очень мнительна. Любая мать беспокоится о детях, представляя, что с ними может случиться. У меня же эти воображаемые картины развиваются с такой скоростью и так ужасны, что если давать им волю, то можно сойти с ума. (А можно, не дай Бог, и напророчить).

Многие осуждают меня: «Ах, она оставляет детей спящих!». Но почти все эти матери отдают детей нянькам, своим родителям,  или  в детсады, имея возможность не только отвлечься, но и развлечься. А я пятый год без помощников и без отдыха (не считая двух недель в Иркутске в прошлое лето). Муж мне помогал, но это было давно и недолго.

Не всем приятно слушать бесконечные рассказы о детях. Я давно это поняла и научилась молчать, пока не спросят. Кому интересны мои дети, кроме меня самой?
А дети у меня самые красивые (особенно Юля) и самые милые (особенно Таня)! Капризны?  В меру.

Много им читаю, но у самой столько планов, столько неоткрытого и неизученного, что не знаю, как их не обидеть и самой быть довольной. Но читать им люблю. Знаю много детских стихов наизусть, причём настоящих, наилучших. «Тебя не тошнит ещё от детских стихов?» - спрашивает Вена. Перед ним я угомонилась, но помню, «что детским поэтом нельзя стать: им надо родиться».  (Кажется, Белинский).
Мои самые любимые поэты: Маршак и Квитко, Новелла Матвеева и Овсей Дриз, Даниил Хармс и Петер Хакс, а ещё Джеймс Крюс. А так же английская народная поэзия, японская и русская, и я не только читаю их детям, но даже пою, распеваю многие стихи.

Потом мы берёмся за английский. Учила Юлю, а Таня вдруг сама стала называть слова. Умница Юля поняла артикль, и теперь ко всем, ранее выученным словам, прибавляет его самостоятельно. Стихи она читает прекрасно! Столько интонаций и музыки в её чтении! Я могу читать ей и Пушкина, и Полонского – внимание постоянно!

Я вовсе не считаю, что идеально справляюсь со всем, что необходимо дать детям. Очень трудно! И нервы слабые, и сама порой как ребёнок, да и жизнь не устроена… Но, ох, как не хочется отдавать детей в ясли-сады, хотя я сама выросла в детсаду. Я боюсь инфекций, дурного влияния на них. Вдруг они научатся кривляться, хитрить, лгать. Пока ещё посижу с ними. Может быть, поступлю в училище культуры, пойду работать в библиотеку, если устроим их в детские сады. В Братске это непросто.
Мои девочки ласковые, внимательные друг к другу и ко мне.

Я многое пережила с Веной, и всегда знала, что наши отношения ни к чему не приведут, и не стремилась к определённости, но хотела бы знать её от него. Встреча с ним оказалась моим первым экзаменом на чувства. Страшно было лгать себе, ему и другим. Но я успокоилась сразу, как  чувство пришло. Плакала, идя по улице, но  счастливая, что живу и люблю! И теперь силы мои не растрачены, в счастье всё так же верю. Обманулась? Это заживёт. Но всё же моя жизнь расстроена.
Всё прошло, и вспоминать не стоит. Надо отдыхать и учиться. Надо шить и стирать, готовить еду и покупать книги. И дети во всём: и в отдыхе, и в учении, и в шитье, и в стирке, и в обедах, и в покупках. Себе – значит, им!

Мне уже кажется, что Новый год – это сон. Мне Вена раньше говорил: «У меня умные родители». Но люди разные бывают, даже и очень умные.

Поговорили с ним откровенно много и хорошо. Спасибо ему. Спросила его: «А как мне теперь жить?» Ответил: «Ни на кого не смотреть». На поиски  я не собираюсь: это не по мне. А как жить, я уже сказала.

Есть у меня дети светловолосые и синеглазые, с ясной улыбкой старшая и смешная Туська младшая. Есть Шолом-Алейхем и Достоевский, Вознесенский и Эдгар По. Музыка, которую очень люблю. Спасибо, спасибо за Вашу искренность, тепло, ум, внимание и очарование! Удивлена Вашей с Иосифом Соломоновичем бесконечной молодостью, вы явились наградой за некоторые разочарования. И есть у меня надежда, что в чём-то я буду похожа на вас.
Обнимаю Вас, до свидания. Привет Веночке, его папе и бабушке. Галя».




                Глава 6. Творчество

     Ответа на своё письмо я не получила, да и не очень-то ждала. Всё теперь было ясно: Вениамин – единственный сын, он любит и слушается маму, он похож на неё, она держит его железной хваткой, а у него нет сил её преодолеть… Но хотел ли он преодолеть силу материнского притяжения? Я так чувствовала, что да, хотел, но недолго…

    Я пыталась справиться с изматывающими чувствами не только любви, но и накопившихся унижений. Я меняла тактику. Совершая над собою необходимое  усилие,  отстранялась... В письмах к Вениамину излагала разочарование и новую жизненную  позицию, будто способную меня охладить. Но  воспоминания опять волновали и возвращали все мысли к любимому. Я маскировалась, прикидываясь равнодушной, писала вздорные письма, плакала, брала себя в руки…

   Я ощущала  тягу к творчеству, но боялась насмешить народ, так как вокруг меня никто, кроме профессионала Сафроновича, ничего не творил… Возможно, Нелечка что-то сочиняла, но не показывала. Она любила и умела рисовать, но  это было как-то не всерьёз.

    В те  времена государственная машина не приветствовала массовое  литературное творчество. Разрешалось петь, танцевать, декламировать… Любой труд был в почёте, но особенно физический. Признанных писателей, то есть членов  писательского союза, как я уже говорила, боготворили, и вместе с тем простой народ считал их бездельниками, и потому не получающими ежемесячную зарплату. И как они жили тогда? Им давали аванс под очередной творческий процесс. Ну, получат гонорар, раздадут долги, съездят куда-нибудь, купят одежонку и снова живут в долг… Но тогда и не писатели жили в долг, правда,  краткосрочный. И к чему я говорю об этом? Нет, в писатели я не собиралась, но вдруг сочинила  стишок. Неловкий и подражательный. но с чувством, и самой стало ясно, что крепко люблю. Люблю навсегда…

О стол и стул! Мне ничего не надо боле -
Уже давно мечтаю я о вас.
Когда б в моей вы оказались воле,
Я стала бы умней, начитанней в сто раз!
Я села бы строчить роман - не мене.
А вы б вошли в историю  созданья…
Почувствовав моё горенье,
Вы б разлучились с ненавистным зданьем.
А ведь не правда ли, вам скучно без меня?
Никто не гладит вас с такой любовью,
И не стирает пыль горячею ладонью…
Не правда ли, вам грустно без меня!
Мои глаза не смотрят в зелень стёкол
Зеркальным отражением души,
И не читают Пушкинские строки
И Грибоедова известные стихи…
И ноги не бегут проворно к двери,
Чтоб встретить вас!..
О стол и стул! Ну, кто же вам поверит,
Что есть душа и сострадание у вас?!
Вы не поможете писать мне тот роман,
Что рвётся с языка то днём, то ночью!
Вы не приедете ко мне. Самообман –
Увидеть не во сне вас, а воочью…

     В этих строчках на поверхность вышло многое. Не только то, что мне очень нравились старинные вещи в розовом доме, но я, оказывается, уже тогда хотела писать роман… Вениамин - бесчувственный стол, и я сама с радостью сливаю его с мебелью. И третье: в Вениамине я нашла любимую игрушку, с которой не могу расстаться. Так я сотворила кумира, и он будет мучить меня пятьдесят  лет.  Своё сочинение я никому не показала.




                Глава 7. Письма Вениамина

     «Здравствуй, Галя! Получил твоё письмо, которое меня весьма удивило. Не тем, что  «отвечать нечего» и т. д. То, что всё прошло, я и так знаю, и мы оба не заслужили, чтобы лгать друг другу – хорошего у нас было больше. Это была часть нашей жизни, и не стоит отмахиваться от неё и судить, кто виноват и кто в чём прав.

     Ты знаешь, что я считал и считаю тебя человеком прекрасным, с душою доброй и отзывчивой, с горячим и щедрым сердцем. Никогда я не забуду тебя, наших встреч и разговоров. Но любви, Галя, не было. Я это понимал, ждал, что она придёт, но этого не случилось. Ты помнишь, я никогда не обманывал тебя на этот счёт, но ты понимала это и сама.

     Галочка, мне очень горько писать об этом, горько сознавать, что я не смог ответить на бывшие у тебя чувства, но обмануть тебя было бы ещё хуже, а продолжение переписки – тоже обман…

     Галочка, прости меня за всё, если сможешь. Я себя не прощаю. Писать не надо, пройдёт время, и будет легче.

     Вот и всё, Галя. Мне очень тяжело, но пусть тебе будет легче. Овидия я тебе дарю, береги его. Здоровья тебе и детям. Вена».

И второе письмо:
«Здравствуй, Галя! Причиной тому, что долго не отвечал, было твоё письмо. Описывать, почему мне не хотелось писать ответ – значит, доставить себе сомнительное удовольствие заниматься перечислением твоих не лучших качеств, но в этом, в отличие от тебя, я всё же себе откажу.

    Я хорошо понимаю, почему ты занялась подобным перечислением – очень приятно ощущать себя несправедливо обиженной и т.д. То, что я тебе сказал, теперь ты возводишь в ранг всего плохого. Думаешь, мне легко было сказать это? Но я это сделал, так как не скажи я, дальнейшее было бы обманом по отношению к тебе.
Но ты не поняла даже этого. Галочка, ты всё поняла не так. А я говорил тебе, будучи уверен, что ты всё сама поймёшь. Ведь то, что я тебе сказал, это я сам постарался себе внушить, хотя и понимал, как больно будет тебе выслушать это.
Моё самовнушение – следствие, а причина в другом. Я не должен, не имею права любить тебя, жену другого. Дело не в библейских заповедях, а в том, что нет счастья  на чужом несчастье. Ты любишь своих детей, и я хочу, чтобы твои дети всегда любили тебя, а есть вещи, которые они ни тебе, ни мне бы не простили.
Прости меня, добрая славная хорошая девочка. Ты ни в чём не виновата -  ни перед кем.

    Я лишь хочу, чтобы ты была здорова, чтобы душа твоя оставалась такой же светлой и доброй. Не замутняй её случайностями, не дай ожесточиться (отсутствие денег и т. п). Встречай трудности спокойно (находи в них что-нибудь смешное), иначе будет невмоготу.

    Душа твоя будет искать общения, контролируй её (не держи в тисках, а просто будь сама собой).

    Галочка, как мне хочется, чтобы ты училась! Ты окончишь училище (всего два года) и будешь в школе выдавать детям радость - хорошие книги…
Эвенки, нанайцы и некоторые другие верят, что души животных переселяются в людей. Ты знаешь, кто ты? А я знаю: ты иссиня-чёрная галка на белом-белом снегу, которой холодно и хочется тепла». 

       Какие странные противоречивые письма! Сколько в них  грусти и отчаянья! Каково было мне их читать! Отповеди и наставления, но внимание и забота, и тут же попытка разрыва… А после объяснение, что «нелюбовь» была внушена самому себе… Я читала их, обливаясь слезами.  С замиранием сердца и с тайной надеждой перечитывала последний абзац.

       Тогда же я встретила у Тургенева: «Елена знала, что счастье всегда строится на несчастье других». Но несчастья Васе я всё-таки не хотела… Однако, стал ли бы развод несчастьем для Васи? Не уверена, но  стать инициатором развода я не смогла …

     Я ещё не знала, что мы с Вениамином так похожи! Похожи потому, что родились под одним астрологическим знаком: мы оба Весы! Любить и быть любимыми – смысл нашей жизни, но мы оба не решительны, (хотя считаемся кардинальными в действии). Ну как разобраться в таких противоречиях даже теперь?!



                Глава 8. Подготовка в техникум

     Я начала целенаправленную подготовку  на филологический факультет Иркутского университета. Сейчас удивляюсь той смелости, а по сути, наивности. Я не планировала занятий с репетитором: в нашей провинции (а может, не только в нашей) это было не принято. Думаю, что занимаясь самостоятельно, даже много и долго, я вряд ли поступила бы на филфак университета. Стыдно признаться, но я не имею врождённого орфографического чутья. Но и Нелечка затруднялась с поступлением туда три раза, - и все безрезультатно!

     Первыми вразумили меня учителя словесности из четвёртой школы  Валентина Кармина и Эльвира Пластинина. Они скептически отнеслись к моей идее, но вовсе не по причине отсутствия моей врождённой грамотности, а из   нежелания мне своей учительской судьбы. Проверка тетрадей на пуховой подушке (по-другому 40 тетрадей, помноженные на три-четыре класса, одолеть  невозможно), подготовка к урокам, диктанты и сочинения, классное руководство и родительские собрания… Они даже рассердились на меня:
- Не вздумай! У тебя же семья! – возмущались они вместе и по отдельности.

     Кармина и Пластинина любили воспитывать. То они ругали меня за чтение Камасутры (будто я сама не понимала её громоздкой надуманности и неприемлемости для нашей ментальности), то осуждали мои методы воспитания старшей дочери:
- Ты её не уговаривай!

      Но что значит «не уговаривай»? Надо разъяснять детям требования и правила. Я предпочитала метод убеждения.

      Не знаю, почему, но Юля всегда спрашивала разрешения за едой взять что-либо с общей тарелки. Может, когда-то я вспугнула её приказным тоном?

      Следующим вразумляющим  стал Вениамин: «Что за идея фикс пришла тебе в голову? Запомни: твоё место в лучшем классе школы – в библиотеке!»
Я одумалась и стала готовиться в институт культуры  на библиотечный факультет в Улан-Удэ. В этом городе теперь жила моя средняя сестра Тамара, советовавшая идти в торговый техникум учиться на товароведа. Мама же мечтала видеть меня только инженером. Она скептически повторяла: «Что это – библиотека?..» Я и сама понимала, что библиотека – не завод с массой рабочих мест, но надеялась, что такой одержимой книгами, как я, местечко найдётся.

  Но Вениамину (да и мне) хотелось встреч в Иркутске. Там  культпросветучилище, в  которое я смогла бы поступить наверняка и, приезжая в Иркутск на сессии, быстро получить диплом. Я будто бы согласилась на этот вариант. Вениамин задался условиями приёма, программой и методикой подготовки, но моя душа не лежала к этому заведению. Теперь, закидывая меня письмами, он писал и писал, как туда сходил, что спросил, что ответили, разрешив его «сестре, не работающей сейчас в библиотеке», приехать на вступительные экзамены, которые начинались с 15-го апреля. Он перечислял мне, какие нужны документы и справки, как готовить историю, не вдаваясь в её подробные детали и т.д. и т.п. Но что-то останавливало меня, и я не ходила за справками, не писала заявление, не вникала в советы и даже не отвечала на письма с вопросами, купила ли учебники, сходила ли в поликлинику… Но учиться - так хотелось!..



                Глава 9. Васино ночное дежурство

      Вот уже и февраль настал, и ветры подули, а я не готовлю историю в училище, а с радостью читаю русскую литературу по программе для поступающих в вузы, начиная со «Слова о полку Игореве»:
«На Дунае слышится голос Ярославны. На городской стене одинокой кукушкой рано утром кукует: «Полечу я кукушкой по Дунаю, омочу рукав в Каяле-реке, омою князю  кровавые  раны его…»  (Пишу по памяти). 

    С детских лет у меня выработалась привычка отождествлять героев книг с реальными людьми. Нет, на этот раз  не было никакого  отождествления, но помимо моей воли оно всё-таки случилось.

    Обычно раз в неделю, в девятом часу утра, муж возвращался с ночного дежурства в общежитии профтехучилища. Что-то на сей раз он задерживался, но я, по привычке, продолжала его ждать.

    Вот звонок в дверь! Открываю, и с удивлением вижу не только мужа, но ещё двоих его сослуживцев. В чём дело? Что-то случилось? Я вижу бледного измученного Васю.
- Его избили, - поясняет Давид. «Какое унижение!» - мелькнуло в моей голове. Вася  с трудом наклонился, чтобы снять обувь, и я стала ему помогать развязывать шнурки. Давид тут же начал руководить:
- Ну, ты что? Руки-ноги целы! – и мне:  «Мы водили его на рентген – всё в порядке!»
- Давай сам раздевайся! – продолжал руководить Давид, и  снова  мне: «Он испугался, у него ушибы…»

      Они ушли, Вася сделал несколько шагов и повалился на кровать. Я заметила вспухшую разбитую губу. Принесла воды. Он отдышался и начал  рассказывать:
- Я, как обычно, приступил к дежурству в 8 вечера, и, как всегда,  пришли  наши мужики, чтобы помочь угомонить ребятню на ночь. Мы отправились по этажам, заглядывая во все комнаты: нет ли посторонних. В одной - шла ссора и драка, я вмешался и стал выпроваживать троих гостей. Мужики мне помогли, и я бегом спровадил хулиганов, но когда выбежал за ними на улицу, увидел только двоих. Это означало, что третий остался в общаге, и мне стало страшно, так как я понял, что в темноте он меня встретит и убьёт! Долго стоять на улице я не мог: было очень холодно… Я отворил дверь в тамбур, где он уже ждал и изо всей силы ударил меня  в лицо. Я упал. Сильная боль в груди не давала подняться. Мужики меня нашли и положили на кушетку, вызвали милицию, а под утро повели в травмпункт, но всё оказалось в порядке. А боль от ушибов не проходит…

- Ну, ничего, отлежишься, и всё пройдёт, - сказала я с облегчением, так как Вася, всё рассказав, успокоился. После завтрака он продолжал лежать. Но долго лежать он тогда ещё не умел, и как ни уговаривала я его,  на следующий же день решил размяться и вместе с тем помочь мне по хозяйству: протереть полы   шваброй. В то время я находилась в острой стадии невроза, и не имела сил исполнять  домашние дела.

  - И всё-таки болит,  дышать тяжело, но ничего, пройдёт, - уверял он себя, но передал мне швабру. Я видела и ощущала, как ему приятна моя помощь, моё сочувствие, и он, казалось, был счастлив, находясь  в таком положении.



             Глава 10. Вася летит в Иркутск, или Чудо тринадцатое

На следующий день Васю  навестили две девушки с работы. От него я уже знала, что какая-то  ему нравилась, но сейчас их было две, и какая из них – не понятно,  да мне было всё равно. Они пощебетали, посочувствовали и ушли. Я бы не сказала, что эта встреча порадовала и  оживила его:  он и так оживал, но этого ему было мало. Вася решил принять участие в областных соревнованиях по баскетболу. Для этого надо  лететь в Иркутск. Я попробовала вразумить его, что травма свежа, но он был уверен, что спорт, как всегда, пойдёт ему на пользу. Быстро засобирался и улетел на два-три дня.

Для меня Васин отъезд был в привычку, он уезжал даже тогда, когда я должна была родить первого ребёнка. Обидно было? Не очень, так как наше советское воспитание, да и сама жизнь проходили по правилу:  «Надо? Значит, надо!» Это потом я научусь капризничать, а тогда была терпеливой и смиренной, да и то, смотря в чём. Знаю, что  не мне гордиться терпением и смирением, но всё же!

Прошло два и три дня, а Васи нет. Вдруг раздался телефонный звонок в маминой квартире, и чужой далёкий мужской голос сообщил, что Вася вроде болен,  но несерьёзно, и приедет позже, а если что, напишет.  Я успокоилась и  перестала его ждать. С детьми мы каждый день ходили к маме, которая была рада  пенсии, но продолжала шить на заказ, а нередко шила нам, то есть дочерям и внучкам. Наш маршрут по Сибирской я  описывала прежде.

Время летело быстро, уже начался март, из Иркутска от Васи пришло   письмо. Он сообщал, что произошло недоразумение. Его не допустили до соревнований после сделанной кардиограммы, которая показала, что у него инфаркт, но чувствует он себя хорошо и скоро выпишется из больницы. Я не знала, что значит слово «инфаркт», и только поняла, что всё хорошо,  скоро Вася приедет, и вполне успокоилась.

        Придя в очередной раз к маме, встретила там её подругу, которая спросила о моём муже: где  он, и что с ним?
Я же совершенно спокойно, даже отстранённо, ответила, что у него инфаркт, и он скоро приедет.
- Как?! – изумилась она, - у Васи инфаркт, а ты об этом так спокойно говоришь?!
- Ну и что, что инфаркт, он пишет, что чувствует себя хорошо,  скоро его  выпишут из больницы.
- Так ты понимаешь, что он может умереть?!
- С чего это?
- Это же разрыв сердца!..

       Я этого не знала и не понимала, но, услыхав про разрыв сердца, испугалась. Оказывается, в момент нападения  хулигана Вася от страха получил инфаркт и мог скончаться на месте, и произошло чудо, что он остался жив!  А ещё, он столько дней был без лечения и летел в Иркутск на самолёте…

       Пару дней я пребывала в шоке. Я никак не могла представить Васину смерть, как и ничью другую…  Я понимала, что и я была виновата в Васиной болезни, изнуряя переживаниями его сердце, но быть виноватой совсем не хотелось, и я старалась об этом не думать, хотя знала, что другие точно так и думают обо мне.
 
       Я написала мужу письмо, приободрила, хотя он и так был бодр, и стала его ждать. Он прислал доверенность на получение денег на работе, я получила их,  потом прислал больничный,  получила и эти деньги и начала собираться за ним  в Иркутск. Его обещали выписать к  двадцатому апреля, и Вася меня ждал, чтобы выехать вместе. Теперь он писал иначе:
 
«У меня дела, конечно, неважные. Дело очень серьёзное. Видимо, придётся сменить работу и вообще изменить свою жизнь. Спорт забросить. Курить нельзя, спиртное нельзя… Спроси Давида, что у меня с группой в училище, как там они без меня? Милая, родная, я тебя очень, очень люблю. О тебе много думаю. Не волнуйся, всё будет хорошо. Крепко вас всех целую. Ждите меня».

      Ясно, что ни о каком моём поступлении в училище культуры уже не могло быть и речи, о чём я сообщила Вениамину и попросила поискать  гостиницу в Иркутске.
Стояли тёплые апрельские дни,  относительно тёплые. Я купила в дорогу новые осенние туфельки – не самые дорогие, но непромокаемые и удобные. Правда, у них было странное свойство: металлические пряжки побрякивали на каждом шагу.  Помню, как выбирая сухую дорогу между двумя длинными домами и школой № 34, под аккомпанемент пряжек шла к маме по Приморской улице. Дом под номером 43 уже был собран, а у будущего 45-го тянулся бетонный фундамент, но тротуар, кажется, был.


                Глава 11. Иркутск

       Впервые Вениамин встречал меня, и это оказалось очень приятно! Я тут же спросила, в какую гостиницу  поеду, где она находится.  Ни разу в жизни я не останавливалась в гостиницах, поэтому меня очень волновал этот вопрос. Всё новое, не испытанное прежде, меня  чрезвычайно напрягает, и так  всю жизнь.

       Вениамин взял мой чемодан, отчего стало ещё приятнее, отвёл в сторону, и, сделав значительную паузу, так серьёзно сказал:
- Мы дома посовещались и решили, что в твоём положении  будет лучше, если ты остановишься у нас.

       Это было так неожиданно, но я просто подпрыгнула от радости: сколько проблем сразу отпало, и я испытала небывалую лёгкость – все страхи остались позади!  Сегодня же увижу Васю, и мы на днях уедем вместе на поезде. Да и радостно было ещё потому, что буду общаться с Веной, делить с ним свои проблемы: я же вижу, что он готов поддерживать меня.

       Бабушка была, как всегда дома, а родители Вены – на работе. Мы перекусили, Вена отправился на работу, а я пошла по Главной улице к Васе в кардиологию Областной больницы. Я волновалась, но не сильно, а радостно: вот сейчас увижу Васю, и он, весёлый и отдохнувший от семьи и работы,  очень обрадуется мне!
И вот выдали халат, я поднялась на этаж. Вася был неузнаваем: бледный, потухший, весь в сиренево-лиловых  тонах. Казалось, он был совсем не рад моему появлению. Что же случилось? Ведь он меня ждал, писал, уверял в последнем письме, что чувствует себя хорошо…

- Что случилось, Васенька, что с тобой произошло? – заплакала я.
- Всё было нормально, я ждал, что меня скоро выпишут… Рядом лежал мужик, он был постарше – лет сорока. Мы с ним хорошо общались. Я  вчера проснулся, а его нет. Подождал немного, спросил медсестру, а она… ответила, что он ночью умер!.. Мне после этого стало плохо.
Я постаралась успокоить мужа, заверив, что такое с ним  не случится: он не умрёт! И хотя он был не слишком рад, что я остановилась у бабушки Вениамина, чуть успокоился и заказал принести что-нибудь вкусное ещё.

         Пережив стресс перелёта и таких разных встреч, я, не спеша и внимательно всматриваясь в новый для меня весенний Иркутск, направилась в обратную сторону, по пути заходя в магазины. На углу Главной и Бабушкина, заглянула в галантерею и увидела интересные красивые пуговицы, которые решила привезти маме. Они были недёшевы, и пришлось заплатить целых шесть рублей за три разных вида. Но мне стало чуточку легче. В те времена ещё не знали о пользе шопинга, но на опыте эту пользу я  ощутила. Тогда  украшения почти не носили, они едва входили в моду, их  заменяли пуговицы.


       
                Глава 12. Жизнь в розовом доме

       Я оказалась в непростом положении, но зная, что это временно, быстро свыклась с ситуацией: пусть всё идёт, как оно идёт, а я постараюсь уладить личные проблемы, хотя это  непросто. Может показаться, что это и не судьба вовсе – любить двоих мужчин, но я уже столько сопротивлялась этому, что махнула рукой: а будь, что будет! Я ко всему готова, но Васе в 29 лет умереть не дам и сделаю всё, что от меня зависит.

        Вася поведал мне интересный случай, происшедший с ним в первый день в больнице. С учётом его диагноза и болей в сердце, ему решили вкатить наркотический укол. Вдруг он почувствовал странную лёгкость и ощутил потребность встать и  идти без остановки, что он и сделал. Ему казалось, что его ноги стали необыкновенно длинными, шаги большими, переходящими в прыжки. Вася вышел в коридор с намерением двигаться  дальше, но в коридоре его «полёт» застукал медперсонал и, закудахтав, живо водворил в палату и в постель.  Таких уколов ему больше не ставили.

       В розовом доме меня встретили хорошо, то есть очень постарались быть интеллигентными людьми, выше обывательских предрассудков. Этель тщательно скрывала неприязнь ко мне. Иосиф – наоборот: не мог скрыть «приязни», и, представляю, как это бесило  жену, но поначалу всё шло гладко. На следующий день мы вышли на улицу вместе с Этель. Она – на работу, я – к Васе в больницу.

      И сейчас помню, с каким трепетом я относилась  к Вениным родителям! Вот мы вышли во двор. Я в малиновом пальто и в красной шляпке, Этель в бежевом плаще. Мы продолжаем разговор об образовании, о том, что мне не удалось, как планировалось, поступить в библиотечный техникум, но Этель делает приятный для меня вывод:
- Я бы и сейчас, Галя, дала Вам диплом о высшем образовании. Не надо Вам в техникум.

     Я рада такому «приговору»: работая в вузе, она ведь знает в этом толк.  Этель ведёт меня  на трамвайную остановку, и мы вместе едем в одном вагоне. Я – на улицу Ленина, откуда устремляюсь к Васе. Этель - возможно, дальше.
Сегодня Вася чувствует себя лучше и держится бодрее. Он договорился с лечащим врачом о  встрече со мной, и врач Генриетта, молодая и энергичная, сообщает, что лечение продолжается, но пока неизвестно,  когда Васю выпишут.

     Вечером с Веной и его мамой встречаемся в центре.  В кафе на Главной улице  заказываем сосиски. Этель просит нож: она не может есть без ножа, а я обхожусь без него.  Наблюдаю за её манерами – они безупречны.  Вениамин счастлив и весел! Мы заказываем мороженое, пьём чёрный кофе, едим пирожные – нам с Веной всё можно: мы не толстые, о диете даже не задумываемся.

      По пути, я покупаю свежие огурцы и несу их в авоське. Этель вручает мне прозрачный пакетик, но сама укладывает в него огурцы, а потом в сетку. Спрашивает:
- Так лучше?
- Лучше! – с радостью соглашаюсь я.


                Глава 13. Питание и зубы

         Генриетта сказала, что Васе необходима отварная говядина, и я с утра иду на рынок, покупаю большой кусок говядины на всю семью. Когда Иосиф увидел  такую порцию  свежего мяса, то  возмутился моими тратами и отдал  деньги за покупку.
Я сходила  к Васе, а вечером приготовила вкусный ужин. На гарнир к мясу умело поджарила картофель. Иосиф обрадовался, что наконец-то он отведает мою знаменитую жареную картошку.

      И вот уже казалось, что меня все полюбили, и я была счастлива. Вениамин же был счастлив вдвойне и не отходил от меня. Однажды Этель попросила ей подравнять волосы. Она села за стол, глядя в небольшое зеркало, я стояла у неё за спиной с ножницами, а Вениамин за спиной матери увивался вокруг меня. Вдруг в зеркале я уловила напряжённый взгляд Этель, она из последних сил сдерживала возмущение.  С детства мне  знаком этот закон «серебряного зеркала», когда тебе кажется, что человек, отвернувшись, тебя  не видит. Но если ты встречаешь его взгляд в зеркале, будь начеку: ему всё известно! И я, вздрогнув, дала отпор Вениамину. В очередной раз открылся истинный взгляд Этель на наши отношения. Я приготовилась к нападению, но ряд событий отсрочил его.

      Вся страна встала под козырёк! Исполнялось 100 лет со Дня рождения вождя и учителя всех времён и народов – Владимира Ильича Ленина. Газеты, журналы, плакаты переполнены его портретами! Лозунги в печати и на улицах, торжественные собрания и заседания во всех организациях. Всё вещало о гениальности вождя  мирового пролетариата. Случались казусы. В газете «Восточно-Сибирская правда» вышла передовица, в которой была допущена грубейшая ошибка: вместо выражения «неуёмная деятельность» значилось «неумная деятельность» В.И. Ленина, то есть была пропущена всего одна буква ё. А как изменился смысл! Да за такое!.. Редактора сняли с работы.

      В природе резко похолодало, и началась еврейская пасха. В доме появилась маца. Я впервые увидела и попробовала эту древнюю реликвию и экзотику. Мне понравилось. Вкус мацы улавливается не сразу. Её можно есть с мёдом, вареньем, бульоном, запекать с яйцом, но лучше просто  с чаем во время беседы.
Бабушка испекла вкусное печенье с маком – не оторвёшься! А наутро у меня образовался флюс, но он был пока в начальной стадии, и чтобы не перекосило лицо, я лежала днём и ночью на высокой подушке. От этого опухоль переместилась а центр лица, увеличив верхнюю челюсть, и я стала похожа на обезьяну. При этом в голове сильно токало, я ничего не ела, и всё было похоже на мой приближающийся конец.

     Вениамин при этом не отходил от меня и с удвоенным чувством говорил комплементы:  «Какая ты красивая!» Его слова можно было принять за насмешку, но у меня не было сил ему возражать, я только подумала: «Ну-ну, говори, да не заговаривайся! Привык молоть, думаешь, сойдёт?»  Но  сошло.

     Отец и бабушка первыми озадачились моим состоянием, и было решено срочно вести меня к зубному врачу по фамилии Кофман. Готовясь к протезированию, Вениамин к тому времени уже удалил немало своих зубов, испорченных жизнью в Воркуте. Моя неосторожность, способствовавшая удалению его первого зуба, будто бы даже понравилась отцу, и ещё зимой он весело сказал: «Галя работает стоматологом при Вениамине».

  Нарядившись в тёплое красное платье, вместе с бабушкой, я пришла в кабинет стоматолога, а точнее, в клинику. Меня осмотрел врач-мужчина. Он молча взял в руки инструмент, напоминающий короткое долото, и со всей силой провёл по моей верхней десне – так он вспорол нарыв. Я дико заорала! Он удивился моей нервозности. Но это было только начало. Вошла, потирая руки,   большая женщина. Это была известная «Кофманша». Она заглянула в мой раненый рот,  уложила на спину, сделала укол и, подойдя сзади, ухватила щипцами неощущаемый мною зуб и вырвала его к чёртовой матери! Так началась и моя зубная эпопея. Впоследствии, мы с Веной перечисляли признаки, по которым нашли друг друга и «сошлись» на почве поэзии, еврейства и зубов.

          Вася ждал меня, но увидимся мы только через два дня.
 
 

                Глава 14. Торт,  водка и шуба

        Ещё в Братске я слышала о замечательном торте с названием  «Таллиннский», который продавали в Иркутске. После удаления зловредного зуба хотелось (и уже можно было!) есть сладкое. Утром я пошла в кулинарию при ресторане «Ангара» в надежде  купить торт, но его не было. Тогда, поборов стеснение, спросила, когда  привезут «Таллинский». Продавец задумалась и назначила время ориентировочно, а я решила уточнить:
- Его везут самолётом, чтобы он не испортился? Ведь Таллин далеко…
Она так странно на меня посмотрела, но,  преодолев замешательство, ответила:
- Зачем самолётом??? Мы же выпекаем его здесь!

        Я была слегка разочарована: думала, что из Таллина…
Но торт превзошёл все ожидания! Известный «Киевский» нечего и сравнивать и Иркутским «Таллинским» начала 70-х годов ХХ века. Потом, в ожидании 1-го Мая, мы с Веной опять придём в эту кулинарию и снова купим «Таллинский» торт, но не устоим и от двух других. Запомнился «Трюфельный». Так неделю мы питалась тремя тортами, и Вениамин вздыхал: «Нет, торт надо ждать – тогда он вкуснее!»
Вена включил проигрыватель, поставил пластинку, и мы стали танцевать:
«Одесский порт в ночи простёрт…
Я не поэт и не брюнет…»
«Да, - подумала я, - ты не брюнет!»… И мои губы задрожали от счастья!  Но в следующее мгновение Утёсов пел:
«Выйдешь замуж за Васю-диспетчера…»

       Зашёл как-то друг семьи Лёвка. Мужчины сели поговорить, и я с ними. Разлили по рюмочкам водку, ну и мне надо! Выпила, хотя зачем? Я уже давно не пила водку, зато Вениамину предоставила повод меня повоспитывать. Это, помнится, был третий раз моего «водкопития», а впоследствии  - ещё раза три за всю жизнь…
Этель отозвала меня в сторону и спросила, почему я без чулок. Я удивлённо ответила:
- Я же не на улице, а дома.  Мне  так удобно…
Отец Иосиф, казалось, смирился с нашими отношениями с Веной, и сказал:
- Вот с Венкой поженитесь, уедете на север, заберёте с собой нашу бабушку.
Этель, не сдержавшись, моментально  воскликнула с возмущением:
- Как?! Рано ему жениться!
Но опомнилась, и, чтобы скрыть своё волнение, спокойно продолжила:
- Гале есть кого брать с собой…

       Эта эмоциональная и тешащая мою надежду сцена, позволила сделать несколько выводов. Отец не против нашего с Веной союза, но категорически против - мать! Она даже в мыслях не допускает такого варианта!.. А со свекровью Этель не в ладах. Иосиф во всём подчиняется жене, и даже готов отправить мать на север с мало знакомой женщиной – то есть со мной…
- Поедем в Билибино? – спросил вечером Вениамин, - только там холодно! Надо запасаться шубами.

     Я согласилась, но поняла, что не поедем. У Вениамина есть шуба, а у меня нет, и денег тоже нет, а на север нельзя без шубы …
   

       
                Глава 15. Цирк, или Чудо четырнадцатое

       С той весны 1970-го года при слове «цирк» я ощущаю тепло во всём теле, а в душе -  радость и благодать…

      Пожалуй, я только однажды, в детстве, посещала цирк (и тоже в Иркутске) и, когда Вениамин сообщил, что  купил билеты в цирк «на Кио», я его не поняла. Ну не насмешка ли надо мною - идти в цирк, когда мой муж тяжело болен, а в моей жизни и так сплошной цирк. И кто такой Кио, и почему на него надо доставать билеты и обязательно идти? Вена не стал долго рассказывать, он загадочно улыбался, сказав, что идти надо, и что я сама там увижу «такоое!» и всё пойму…

    С утра навестила Васю. Уже  было понятно, что его выпишут нескоро. После обеда начали с Веной собираться на представление. Я решила идти в бархатном тёмно-синем платье. Завернула, как принято, в газету, синие туфли. Оставалось протереть тряпкой уличную обувь, надеть пальто и шляпку. Вениамин замешкался. В последний момент он вздумал сменить пальто на чёрный плащ, который я ещё не видела. Оказалось, что в плаще он очень красив. Потом он возился с обувью, выбирал головной убор: берет или шляпу? К плащу лучше берет. До цирка было недалеко, но мы потеряли много времени на эти переодевания.

      Когда  вышли из циркового гардероба, прозвенел третий звонок, и грянула музыка. Мы кинулись в зал, но дежурная преградила путь: идите в другой сектор. Мы бежали от одного входа к другому.  Когда на бегу я повернула голову к арене, то увидела, как под музыку скачут белые лошади, и сравнила себя с ними: мы, как они, скачем по кругу, только они скачут по арене внутренней, а мы – по внешней, к тому же, я на каблуках! Это остановило меня у очередного входа, а дежурная подсказала подняться на верхний этаж и оттуда спуститься в зал. Мы так и сделали, и нас пропустили.

      Мы  шли по лестнице вниз, номер с конями подошёл к концу, и раздались громкие аплодисменты, и под них мы и спускались до самого низа: наши места были во втором ряду. Такого «цирка» я не ожидала и очень рассердилась на Вениамина! С нами был Венин друг  Болеслав, но он пришёл в цирк вовремя. Вениамин пропустил меня и сел рядом, но я на него не смотрела. Он предложил  программку, но я не хотела её читать! Я была вымотана и зла!

     Начались, то есть продолжались номер за номером. Гимнасты, клоун, силовой акробат с большим шаром, который он так и эдак поднимал, катал по спине, опускал, снова поднимал, а потом, вместе с клоуном, обратился в зал  и, заметив такого заинтересованного зрителя, как Вениамин, предложил ему испытать вес шара. И Вениамин вышел, и поднял, и удержал этот тяжеленный шар! Я, видя такой его подвиг, конечно, смягчилась.

      Первое отделение закончилось, все зашумели, задвигались, мы тоже вышли погулять. Люди спрашивали, действительно ли шар тяжёлый, не подсадная ли он, Вениамин, «утка»? Мы все развеселились,  хорошее настроение вернулось, и, казалось, что уже достаточно цирка и пора идти домой. Но раздался гонг, все поспешили на свои места. Вениамин в нетерпении всё повторял: «Сейчас Кио, будет Кио». А мне было уже достаточно и без Кио.

     И вот музыка, и на арену выходит группа черноголовых юношей в тёмных очках. Это не клоуны, это окружение-свита иллюзиониста-фокусника Кио. «Его ассистенты», - поясняет Вена. Когда на арене появляется невысокий и скромно одетый человек, зал взрывается аплодисментами. Он кланяется всем секторам, и я замечаю, что, возвращаясь к центральному сектору, он каждый раз будто смотрит на нас. Я ощущаю его взгляд, вроде бы даже встречаемся  с ним глазами… Но с чего бы это? Вечно мне мерещится то, чего нет! С какой стати он будет смотреть на нас? Вон сколько народу!

     И представление закрутилось, и, как в калейдоскопе, одно чудо следовало за другим, и я сидела, застыв и раскрыв рот, а потом подскакивала, подброшенная волной аплодисментов! Больше  всех представленных фокусов меня поразил сам артист Эмиль Кио. С каким достоинством он держался, как был сосредоточен, как умело скрывал напряжение и потом сдержанно улыбался при завершении фокуса, и - никакой вульгарности при этом! Всё это мне напомнило гипнотизёра Вольфа Мессинга. Как и он, Эмиль Кио оказался способным на сверхчудеса, и одно из них он подарит лично нам с Веной.

     Горящая клетка со львом, превратившимся в женщину, или наоборот? Клоун, уменьшенный в размерах до одной головы, красавица, пополам распиленная и снова целёхонькая… И вдруг снова его взгляд! Он держит в руках большую белую рамку и объявляет: «Моментальная фотография!» Все смеются: все же знают, что моментальных фотографий не бывает, поэтому, будет просто иллюзия фото, а после оно исчезнет. И он нацеливает свой «прибор» на левый сектор, и показывает цирку настоящую фотографию матери с сыном! Мы сидим близко, я внимательно смотрю, в чём же фокус, и вижу на бумаге чёрно-белую пару:  женщина и ребёнок. Потом Кио настраивает свой «аппарат» на правый сектор и представляет снимок двух подруг. Я снова внимательно разглядываю: да, подруги на снимке хохочут.

     Эмиль Кио обращается в центральный сектор, и мне опять кажется, что он смотрит на нас! И это правда! Он нацеливает рамку в нашу сторону!  На снимке я угадываю пару влюблённых! И это мы с Веной! Зал взрывается! Зал  грохочет и хохочет… Мы принимаем из рук Кио (или его ассистента?) два влажных экземпляра нашего общего фото. Оно приклеено на картон, а на нём автограф… Ну почему я не сохранила автограф?!
 


                Глава 16. Разгадка   
                Самым невероятным чудом в нашей с Веной истории я признаю мою детскую игру в три года с воображаемым Вэшкой. Она не имеет разгадки, но имеет продолжение. А чудо с фотографией я разгадала, хотя и не вполне. Сейчас расскажу.

На представлении была масса народу (аншлаг!), и сколько здесь присутствовало пар, чтобы из всех выбрать именно нас – никто бы не сосчитал. Вероятно, нас с Веной заметили, когда мы вошли в амфитеатр цирка (так и хочется сказать «влетели»), и встали на первую ступеньку длинной лестницы «сверху вниз». Помню, как я замешкалась, увидя её высоту, которой боюсь патологически. Гремели аплодисменты, лошади кланялись, а мне надо преодолеть все ступеньки, чтобы сесть во второй ряд… Скорей всего, Вениамин взял меня за руку, и мы осторожно, и от этого несколько торжественно, начали своё нисхождение. У меня мелькнуло: «Вот идём под аплодисменты, как артисты, и будто нам аплодируют зрители»…

На фотографии я сижу, сжав губы – ещё сержусь на Вениамина. Фото было сделано в момент нашего «приземления». После первого отделения поменяемся местами, и я окажусь с другой стороны от напарника. Когда Кио вышел на арену, он, действительно, стал искать нашу пару, заметив некоторое несовпадение.

Изображение слегка размыто. Так бывает при сильном увеличении, или при снимке, сделанном  с большого расстояния. Так что же? Ни с купола ли нас заметили и сфотографировали? И почему нам вручили два снимка? Они что, знали, что мы временная пара?

    Для себя я выбрала худший вариант фото, а Вениамину оставила более чёткий. Чтобы сохранить портрет, я оторвала картон с автографом (ещё неизвестно чьим), разрезала фото пополам, вложила в длинный  конверт и убрала подальше от посторонних глаз.

Мы были так взбудоражены происшествием! Такого чудесного  сюрприза никто не ожидал! Зрители, видя большие фото в наших руках, спрашивали, на самом ли деле они сделаны моментально и случайно ли? Мы кивали в ответ.

Когда одевались в гардеробе, Вена вдруг достал из кармана плаща кусок розового мыла, с удивлением посмотрев на него, сказал: «От Кио!»

Дома наше приключение выслушали с некоторым скепсисом, и я поняла, что нас далеко занесло, и назревают перемены.


 
                Глава 17. Разлад

Я вовремя ощутила родительский холодок, и решила, что пора ехать домой. Меня ждут дети, мама, а Васю пока не выписывают. Я сообщила о своём решении Вениамину, но он отговорился, что сейчас у него нет денег на билет, и надо подождать получку.

Он не хотел со мной расставаться, хотя не говорил об этом, но я чувствовала, да и не только я. Он без конца шутил, да так, что я смеялась до боли в животе. Может, так смеясь, мы снимали стресс?

Однажды нарядились в филармонию, вышли во двор, а ветер сорвал наши шляпы. Мы за ними бежим, а они катятся, как колёса. Еле догнали! Хорошо, что было сухо: поймали, отряхнули, надели и давай смеяться!

Неожиданно на крыльце магазина по улице Урицкого мы встретили Васиного доктора Генриетту. Я смущённо поздоровалась, так как весело смеялась очередному Вениному каламбуру. На следующий день Вася поведал о разговоре с врачихой:
- Генриетта спросила: «Какие у вас отношения с женой? Всё ли в порядке?» Я ответил, что у нас всё хорошо.
- Да, у нас всё хорошо, но мне надо ехать домой, я буду тебя ждать, или снова приеду за тобой. Как куплю билет, сообщу.

Пока Вениамин был на работе, я старалась читать. В их доме увидела собрание Шекспира, о котором мечтала три года назад, но тогда на его покупку не было денег. Как-то в момент очередных Вениных комплиментов, я  ответила ему:               
- Оставь меня!  Моей любви ты недостоин…
- Ого! Да ты заговорила языком Шекспира!
И опять смех!..

        В прошлые приезды не могла оторваться от «Метаморфоз» Овидия.  Не могла расстаться с книгой, и Вена разрешил  взять её с собой в Братск. Теперь мне намекнули, что эта книга Вениамину не принадлежала…

       По вечерам, когда все уединялись по комнатам, мы с Веной долго сидели на кухне за длинным столом, размещаясь в его противоположных торцах. Именно в таком положении можно было говорить обо всём без помех и без объятий, которые смущают и отвлекают от разговоров. Утром, когда я усаживалась завтракать, Вена уже был на работе. Я брала со стола свои часы и пыталась их завести, но они всегда были на полном взводе. Удивившись, сказала Вениамину, что часы не заводятся, но при этом почему-то идут…

- Так это я их каждое утро завожу!

     И было достаточно, чтобы оставаться благодарной на многие годы!               
Этель долго думала, вынашивала и взвешивала, чем бы меня уесть, то есть окончательно съесть, и придумала: «Галя – плохая мать!».  Вениамину она тоже вынесла приговор: «Наш сын  ведёт себя безнравственно!» Мы же с Веной считали его родителей современными людьми, и были разочарованы таким выводом. Всерьёз  слова Этель я не воспринимала, хотя уж если говорить о безнравственности, то мы оба были таковыми. Меня она  «пощадила».

     Помню, как Елена Борисовна однажды сказала в классе: «Когда любят, в паспорт не заглядывают!» Слова Этель о безнравственности повлияют на Вену, и он без конца будет винить себя и оправдываться в письмах ко мне.  В начала 60-х Елена Борисовна была молода, мы с Веной  были  молоды теперь... Или время было такое, или обычный разлад отцов и детей? Теперь принято думать иначе: надо заглядывать в паспорт.

      Насчёт того, что я плохая мать, следовало бы рассмеяться, но было не до смеха: слова Этель очень задели меня.  Я согласилась, что не звонила детям по трём причинам. Во-первых, было неловко тратить чужие деньги на переговоры, во-вторых, городские телефоны были только у Леры и мамы, а мама в то время жила у нас. Мне разрешили позвонить, и я поговорила с Лерой.  А, в-третьих, я всегда включала интуицию, и дома всё было хорошо, что и сказала Лера.

     Венин отец решил поговорить со мной, но разговор вышел коротким. Он сказал, что Вена должен делать карьеру, намекая, что в этом я стану ему помехой. Я ответила, что Венино призвание – семья. Откуда  мне пришло такое умозаключение? А интуитивно! И, в общем, я оказалась права…



                Глава 18. Отъезд

     Так разразился кризис отцов и детей. Вениамин,  в конечном счёте, примет сторону родителей, но без меня ему будет плохо…

     Наш разговор с «предками» продолжался. Тут выяснилось, что меня терпели две недели потому, что Вена сообщил в первый же день, что у меня нет денег, и поэтому я прошу разрешения жить у них. Я удивилась и пояснила, что жила у них потому, что они пригласили меня – так мне сказал Вена.

      Дальше очередь зашла о деньгах на самолёт. Видимо, Вена ещё не получил зарплату, да и билетов перед праздником 9 Мая уже не было, и родители тут же нашли способ выпроводить меня поездом. Если самолёт стоил 12 рублей, то поезд был дешевле: 5 или 6 рублей.

      Итак, мы купили билет на поезд на утро 9 мая. Я сообщила Васе, что уезжаю к детям, а он сказал, что приедет с сопровождающей медсестрой – была такая услуга в областной больнице.

      Вернувшись от Васи в розовый дом, я увидела в коридоре большой чемодан, и сердце моё учащённо забилось: вдруг Веночка поедет со мною? Но, оказалось, этот чемодан оставила некая Катя (влюблённая в Вену) и пошла по городу искать  комнату.

      Вена получил зарплату, и мы побежали в магазин за немецкой куклой, которую я присмотрела заранее. Он взял её в руки, удивляясь столь выразительно одухотворённому лицу, и назвал её Гундэль - с ударением на первый слог. Кукла жива до сих пор, правда, под другим именем.

      Бабушка Вены очень радовалась, но не моему отъезду, а приезду какой-то родственницы или приятельницы. Так что мой отъезд и для неё оказался кстати. Она так радовалась, что всем сообщила эту новость. Этель уже, не стесняясь меня, возмутилась:
- Всё, хватит! Никаких гостей!
Бабушка была разочарована и тоже не сдержалась:
- Гале-то можно было жить у нас почти три недели, а мне никого нельзя пригласить…
Мы с Веной приготовились на выход с вещами, родители тоже вышли в прихожую прощаться. Я вместо благодарности за гостеприимство, кинулась на шею к отцу.
Тогда мне казалось, что он на моей стороне.

       Грустным был мой отъезд. Смех сменили слезы. Сердце разрывалось! Казалось, что Вена меня снова предаёт.

      Скорых поездов до Братска тогда не было, остановки - на каждом полустанке. Одно утешение: вот-вот увижу детей! И хочешь-не хочешь, а поезд успокаивает…
 


                Глава 19. Мама    

      Никто меня не встречал, из знакомых никто не встретился. Я поспешила на автобус: всего-то две остановки, потом пустырь и четвёртый этаж. Ура-ура! Вот мои маленькие родные, которые всегда будут мне рады и никогда не предадут! Они визжат от радости! Юля скачет, Танюшка прижимается, и обе враз говорят! Я вижу, как моя мамочка светится, вижу её любовь, но не  ко мне, а  к моим детям. Мои дети – самые лучшие! Я чувствую, как мама присваивает мои заслуги себе (это её дети!) и пытается настраивать малышек против меня. Она же понимает, что у неё одной не хватит сил на их воспитание, так зачем она пугает детей моими отъездами: «Вот бросит вас мать: вы ей не нужны!»  Странная логика!

       Мои малышки напоминали бабушке её молодость и кратковременное счастье. Может, поэтому она так нервничает теперь, переживая мою историю, не желая  «безотцовщины» для внучек?

      Перина! Опять вспоминается та красная полосатая перина. Её купил мамин муж на рынке старого Братска, и, довольный, принёс  в дом на своём плече. Потом он бросит жену и трёх маленьких  дочек, а перина останется «жить». Она будет мерещиться мне в виде  удушающего валика  в момент  болезни, а временами мы будем нежиться на ней… Через 50 лет мама решит избавиться от перины и разобрать   её на подушки. Часть пуха достанется Лере. Когда Лера сооружала  подушку, она заметила странную вещь:  пух   запутан нитками в узел. Ну и что из этого? Оказывается, этот узел-моток называют «порчей»! В той перине была порча! Выходит, что мамин брак был обречён, и потому я родилась от другого отца…

         Однажды перед войной мамочка приедет в Иркутск. Она была так красива и так нарядно одета в сшитое своими руками, что её, красавицу,  запомнила одна небольшая девочка по имени Гера. Эта девочка вырастет и приедет жить в новый Братск (в Падун), и вдруг встретит ту самую красивую женщину,  побитую жизнью, но узнает её! А лет через 20 Гертруда Николаевна  придёт к нам в гости и спросит нашу мамочку: «А Вы были перед войной во Втором Иркутске?» И, к моему удивлению, мама с улыбкой ответит: «Была…»

       Ушедшего от неё мужа призовут в Дальневосточную армию, и он останется жив, но больше никогда, никогда они не встретятся! Мамочка тяжело перенесёт войну, но сохранит своих дочек, а в год Победы родит меня – четвёртую!

     Порой говорят, что в сороковые в Сибири не было голода.  Это в деревне могло не быть, а в селе приходилось туго.  Неурожай случился  уже перед войной, и потом все военные годы «земля не рожала, сотрясаясь от взрывов». Чтобы спасти детей, мама отдала все свои наряды! За ведро мороженой картошки, или за пару кусочков хлеба отдала вышитый вручную  костюм. Через Падунские пороги волокла на себе гружёную лодку и чуть не утонула в весенней полынье. Она всё отдавала детям, а свой голод утоляла крохотным круто посоленным кусочком хлеба с четырьмя стаканами пустого кипятку. Война подорвала её сердце, но Бог дал  без малого 93 года!



                Глава 20. Возвращение Васи

       Расставшись с Вениамином, я полностью переключилась на свою семью. Перечитывала Васины письма и, с надеждой на перемены, ждала его.

       И вот в июне, получив телеграмму с сообщением даты приезда и номера вагона, я помчалась на вокзал встречать Васеньку. Было часа три дня, перрон  совершенно пустой, я - единственная встречающая у вагона. Тогда в Иркутск и в Братск все летали самолётами. Поезд затормозил, зашипел. Лязг и стук открывающейся двери, уже вижу ступеньки…

        В раскрытом тамбуре Вася! В руках он держит авоську с серым  зимним пальто. Вид у Васи такой же серый - несчастный и потерянный… Я подаю ему руку, он нерешительно спускается на перрон. Мы обнимаемся,  я ощущаю его полную растерянность и нежизнеспособность. Поезд трогается, мы одни, а Вася не может идти, и некого позвать на помощь. В это мгновение от отчаянья я сама чуть не скончалась! Ну почему я не предусмотрела такой ситуации?! Надо было договориться с машиной. В больнице Вася был без воздуха и очень ослаб. Но что же делать теперь? Как нам добраться до дома?
 
        Мы чуть постояли, обнявшись, и Вася  мобилизовал все свои силы и приготовился идти до автобусной остановки. Немного вдоль путей, потом осторожно через пути, а дальше, обогнув небольшую насыпь, чуть пройти по пустырю, и мы уже на дороге. Но ни скамеечки, ни автобуса! Тогда я беру инициативу в руки и останавливаю грузовик!  Надо сесть в кабину, а она высоко. Но вот нам  удалось  в ней устроиться. Объясняю водителю ситуацию, и он довозит нас до подъезда и денег не берёт.

       Мы у подъезда, но надо подняться на четвёртый этаж! И видимо, Васины ноги сами понесли его, и вот заветная дверь!
Вася пребывал в отчаянье. Страх смерти преследовал его. Без медицинского присмотра он растерялся, хотя и принимал лекарства, выполнял предписания. Я не отходила от него, но мне надо было ухаживать не только за мужем, но и за детьми. Моя мама, видимо, устала, или была занята  шитьём и как-то отстранилась от наших проблем.

      Всё время сидеть дома, да ещё и  летом, просто невозможно. Мы стали потихоньку двигаться по лестнице вниз, а там чуть до магазина. Помню, как я купила полбулки хлеба и дала нести Васе, но он не мог его держать и вернул обратно. В этот момент мы встретили Лору Петрову, и она была потрясена и одновременно  возмущена Васиным поведением:
 - Что же это он? Не может нести полбулки хлеба?!
Поздно вечером Васе стало совсем плохо, и я вызвала Скорую помощь.  Мужчина-фельдшер, по фамилии Токарь, стал расспрашивать, что случилось. Вася высказал свои опасения. Фельдшер вынес вердикт:
- У тебя был инфаркт, но сейчас его нет!  На сердце образовался рубец. Говорили тебе про рубец?
- Говорили.
- Так вот, на месте раны  – рубец! Рана зарубцевалась. Не бойся, теперь ты не умрёшь!

       Вася успокоился, а наутро мы потихоньку пошли в соседний лес. Не за грибами, а просто гулять и дышать свежим воздухом.



                Глава 21. Зубы

      Так мы ежедневно бродили по лесам, и погода располагала к таким прогулкам. Вася набирался сил и даже смог сходить к знакомой врачихе Капитолине, чтобы договориться о лечении моих зубов. Капитолина рекомендовала врача Антонину Масленникову. Я очень обрадовалась, так как ещё Нелечка рассказывала, почему  не боится зубных врачей:

- Врач Масленникова так работает, что в процессе лечения  успокаивает больных, и, сидя в кресле, можно думать о чём угодно и даже о приятном, а врач осторожно копается в твоих зубах…

     И я испытала всё то же самое в кабинете Масленниковой. Потом злые языки начнут её ругать, что она им не удаляла нервы. Масленникова была детским стоматологом, поэтому, может и вправду, не удаляла зубные нервы, но мои обычные нервы она  сберегла, и я благодарна ей и за это тоже. Помню, как поделилась с  ней своими соображениями:
- Вот сейчас мне так трудно переносить все зубные операции, но зато в пожилом возрасте будет меньше проблем?
Масленникова замялась, и скорей для того, чтобы меня утешить, ответила:
- Конечно, меньше…

А теперь я думаю, что «меньше» потому, что зубов меньше. И с возрастом зубных проблем у меня прибавилось.

     Я выбегала из дома за пять минут до назначенного времени, чтобы без ожидания, мигом сесть в зубоврачебное кресло. Запрокидывала голову и погружалась в любимый образ Вениамина. Он столько вытерпел удалений зубов! И теперь моя очередь: справлюсь, выдержу!

     Кажется, уже зимой, сама Римма Лядова – жена друга  Васиной юности - поставила мне зубной мост. Это был красивый белый мост! Но сколько пришлось мне вытерпеть совершенно новых и каждый раз таких пугающих операций! Так что, берегите зубы, дорогие мои потомки! Для зубов, как для всего организма, необходимо полноценное питание и особенно в период беременности. Полощите рот после еды, очищайте зубы два раза в день: утром и вечером, и не запускайте – лечите вовремя.


                Глава 22. Письма от Вениамина

        «Галочка, здравствуй! Не писал – обижался. Ты (или Вася) могли бы сообщить, как полагается, что Вася доехал благополучно, чтобы я не беспокоился, а беспокоиться я начал, так как не было никакого сообщения о его приезде домой. Это элементарно. Или же ты не пишешь, так как за что-либо обиделась на меня? Затем через три недели после отъезда Васи получил три письма. После первого – не писал. Второе – лучше. Третье – хоть и не совсем, но тоже хорошее…

  Не перегружай детей английским. Ничего, кроме вреда, не будет. Галочка, очень прошу тебя: возьмись за зубы. Пиши, как готовишься в библиотечный институт, что тебе прислать из литературы».

        До писем ли мне было тогда, когда Вася в любой момент мог умереть на моих руках! Как ни старалась я реабилитировать мужа после болезни, он таки попал в больницу – в кардиологию на Правый берег. Теперь мне надо было навещать его каждый день. Но не это главное! Уезжая из Иркутска, Вася не взял   кардиограмму, а она срочно понадобилась лечащему врачу в Братске. Я обратилась к Вениамину, и он ответил:
«24.08.70. Галочка, здравствуй! Получил в субботу  твоё письмо с просьбой прислать кардиограмму. Я сразу же поехал в больницу, но из архива уже ушли, и потому пришлось ждать до понедельника. В понедельник не было врача по функциональной диагностике, у которой кардиограммы, и лишь приехав вновь во вторник с намерением не уходить без результата, я получил пакет с кардиограммами. Затем помчался в аэропорт, залез в самолёт, и после вопроса «есть кто-нибудь из Энергетика?», вручил пакет одному мужчине. Надеюсь, что кардиограммы уже доставлены. Я попросил его сразу же занести их по адресу, написанному на конверте…

       Я был уверен, что кардиограммы уже прислали. Васин лечащий врач в отпуске, поэтому я говорил с зав. терапевтическим отделением Цепелевич. Главное сейчас для Васи – покой и восстановление нервной системы. Следи за тем, чтобы он выполнял врачебные предписания.

      Как будто ты не знаешь, что человеку, лежащему в больнице, я  всегда готов помочь. Понимаю, что просить тебе, как и мне, неловко, но насчёт лекарств или чего-либо для лечения я всегда  сделаю, что смогу… Седуксен нужен?»
Да, седуксен был нужен, а потом нитронг, и Вениамин присылал эти лекарства много раз.


               
                Глава 23. Смерть бабушки

         В июле, когда я не могла отойти от Васи, а то и от детей, умерла моя единственная бабушка Евдокия Суркова. Я побежала проститься, не соображая, что стоит жара и тело находится в морге. В доме застала одну Леру. Она сидела за швейной машинкой, готовя траурную ленту. На похороны я уже не выбралась.
Память о бабушке вечно жива! В последние свои годы её внешность напоминала мне Владимира Ильича Ульянова, Ленина то есть. Я соглашусь, что странное сходство, но напоминала. Когда бабушка была ещё в силе, а это было в 50-е годы  прошлого века, она работала сторожем, и называла эту работу службой. «Пойду на службу», - важно замечала она.

       Родившись в 19 веке, Евдокия Гавриловна Суркова-Петрова выросла в простой крестьянской семье и всю жизнь оставалась неграмотной. Возможно, она попала бы под ликвидацию безграмотности, которая массово проводилась после революции, но на ней одной оказались малолетние дети: кроме подросшей Шуры, маленькая Маруся и крохотный Коля. 

       Бабушкина грубоватость вспоминается с улыбкой: все её ответы-присказки были рифмованы и сходу запоминались. Возможно, это известные поговорки, но я их знаю из бабушкиных уст. На моё постоянное «конечно» бабушка давала ответ: «Кобыла подвенечна!». На вопрос «Сколько время?» отвечала: «Целое беремя!». На чью-либо жалость говорила: «Пожалел волк кобылу: оставил хвост да гриву!». На сообщение о женитьбе: «Как женился, так ощенился!» И совсем обидное: «Чем с тобою водиться – лучше голым задом в крапиву садиться!» Может, под её первоначальным влиянием я стала сочинять стишки?

      Творческий потенциал достался нашей мамочке с двух сторон. Отец был мастером на все руки. Он даже строил пароход и мельницу для купца Самарина. Бабушка рассказывала мне, как наша мамочка ещё в детстве начала шить:    
- Сошьёт одежду на куклу и спрячет – заткнёт в щель. Я найду, разверну, посмотрю: все шовчики ровные, края заделаны – хорошо сшито! Так и научилась!

      Маруся прятала своё рукоделие потому, что боялась матери: много обязанностей лежало на детских плечах, чтобы тратить время на такие забавы, как шитьё на куклу.

      Каждое лето в бабушкином дворе  для меня  сооружалась «качеля», и я самозабвенно и постоянно качалась. Так я вырабатывала чувство ритма и гармонизировала тело, а вместе с ним и мозг.
 
      Как-то на чернозёмном обрыве реки я нашла семейство грибов, и, не зная, съедобные ли, принесла в дом. Бабушка похвалила, назвав грибы шампиньонами, и сварила очень вкусный  душистый грибной суп.  Любимой бабушкиной ягодой была черёмуха.
- Бабушка, а сколько тебе лет? – видя, как она стареет, спрашивала я.
- Много! Пора татарам на смолу, - всегда отвечала она, делая ударение на букве о, а я с ужасом представляла, как мою любимую бабушку кидают в котёл со смолой. И для чего такая смола? Неужели для неё нужны живые люди? Вероятно, это была древняя поговорка поволжских мест, откуда родом была наша бабушка.
 
      Не забываю об одной интимной подробности. С летнее время перед сном вдвоём  с бабушкой выходили во двор и устраивались у заплота по-маленькому. Это называлось «прудить». Бабушка, чуть пригибая колени, наклонялась вперёд, что удивляло и смешило меня. Возможно, коленки болели, а может, так проще и полезней в старости.
 
 


                Глава 24. Неля в Иркутске

            Наступил август, Нелечка опять поступала в Иркутский университет. Там она встретилась с Вениамином, который  её, как и меня, начал отговаривать от учительской карьеры. Он узнал, что Нелечка хорошо рисует и дал совет поступать в художественное училище или в культпросвет на библиотечный факультет.

           Неля срочно начала рисовать, но в том ли году, или на следующий, она поступила в культпросвет, и, как и я, стала библиотекарем.

          А тогда я выбрала момент и приехала в Падун узнать, как Неля сдаёт экзамены в Иркутске. Она остановилась в квартире Сафроновича. На этот  раз писатель был с женой  в Братске. Нелина  мать оторвалась от огородных дел и сообщила:

- Нелька опять провалила в университет. Мы говорим по телефону каждый день. Давай сейчас позвоним,  сама поговоришь с нею.
- Так ведь надо идти на  переговорный пункт!
- Зачем? Я из дома звоню ей в квартиру, где она сейчас проживает – там же тоже есть телефон!
И я вспомнила, как звонила Лере из квартиры Вениамина. Нелина мать набрала 08, потом назвала номер Сафроновича и дала мне трубку:

- Говори!
- Алло! Неля?
- Вена! Ты где? Куда исчез?
- Нелечка, это Галя!
- Ты что, у Вениамина?
- Да нет, я в Братске, пришла к вам узнать о тебе.
- Ну как не вовремя! Мы сейчас говорили с Веной, и вдруг разговор  прервали…
- Ну, пока! – сказала я и повесила трубку.
- Поговорили? – спросила Нелина мать.
- Поговорили, – ответила я.

- Так, скажи-ка мне, зачем ты свела Нельку с каким-то проходимцем Греховодовым!? Он требует денег!
- Я познакомила их  для дружеской переписки. А если он требует денег…
- А зачем ты нарожала столько детей?
- Всего двоих. (У Нелиной матери было шестеро).
- А что будешь делать, как останешься одна, если муж умрёт?
- Не останусь! Не умрёт! – ответила я и поехала домой.

  Я была ошарашена: Неля с Вениамином! Но я ведь сама хотела этого! Вот оно и случилось…
Вскоре Нелечка вернулась в Братск. Очень хвалила кровать Сафроновича, а мне сказала:
- Да, Вениамин такой хороший! Лучшего ты не найдёшь…
- А я и не собираюсь искать, и знаю, что он очень хороший…
Я подарила Нелечке брошку с красными подвесками, которую мне купил Вена в прошлое лето. Пусть носит: его подарок ей нужнее.

После окажется, что это были мои пустые фантазии. Вена оставался верен мне.        Продолжение: "Мои девятнадцать чудес", часть 4.