Тьма ждёт, тьма жаждет... Часть третья

Часть третья
Пиковый король
 В детстве я был беспокойным ребёнком. Постоянно проказничал. В четыре года я умудрился поджечь загон с лошадьми, просто потому что мне хотелось посмотреть, как двигаются лошадки. Они всё время стояли и ели свой овёс и сено и совсем не реагировали на мои приказы. Я видел такое в цирке – дрессировщик щёлкал кнутом, и красивые статные лошади выполняли его команды.
 Кнута у меня не было, но была тлеющая головешка и два старых мерина и жеребёнок-трёхлетка, вполне были готовы исполнять мои желания.
 Слава богу лошадей удалось спасти, чего нельзя было сказать про сам загон. Он выгорел почти дотла. Отец был очень раздосадован. Моя задница и спина долго ещё оставались красными от следов, что оставили на них несколько ударов хлыстом.
 Да, не смотря на мой юный возраст, суровый мой батюшка собственноручно «отходил» меня стеком, не взирая на мольбы и увещевания мягкой и уступчивой матери.
 Он считал, что в любом возрасте мужчина должен отвечать за свои поступки и даже несмотря на то, что я ещё не выговаривал и половины букв алфавита, мне досталось от него, как у нас говорят, «по первое число».
 Впрочем, это остудило мой пыл совсем ненадолго. В пять лет, на свой день рождения, я толкнул одну из девочек, из тех, что пришли ко мне на праздник, в бассейн с одной целью, чтобы посмотреть, как она умеет плавать.
 Как оказалось, девочка плавать не умела, но вокруг было много взрослых и её спасли. Я же стоял на самой кромке бассейна и с любопытством наблюдал за тщетными попытками рыженькой пухляшки удержаться на поверхности.
 Праздник был безнадёжно испорчен, но только не для меня. Это происшествие лишь распалило мой дух исследователя, но свои эксперименты пришлось прекратить на целых пять лет, потому что отец не двусмысленно намекнул моей матушки, что готов и меня утопить в этом бассейне собственноручно. Я слышал их разговор и поверил моему суровому и неулыбчивому папаше.
 Пять лет я был обычным ребёнком, который ходил в подготовительную группу, потом в начальную школу, играл со сверстниками, собирал с ними в лесу грибы и ездил на великах за двадцать миль на речку Капош, чтобы половить блестящих щук на спиннинги.
 Но сам я, я имею ввиду, моё истинное Я, всё это время наблюдало за происходящими событиями в моей жизни, как бы со стороны. Делало выводы, анализировало, собирало информацию.
 Родители мои почти поверили, что я нормальный.
 И вот через неделю после моего десятого дня рождения, я вновь «учудил».  В моём понимании это было очередная затея, но все в нашем городке, пригороде Капошвара, чуть ли не сошли с ума, от этой моей проказы.
 У нас была учительница, наш классный руководитель, пышнотелая и высокая мисс Бах. Я не любил её, как, впрочем, и она меня. Наша антипатия возникла, так сказать, стихийно и почти одновременно. Скорее всего она, «сама доброта и взаимопомощь», шестым чувством распознала во мне «истинное зло». Это словосочетание, кстати любил повторять на суде, наш завуч, тщедушный и плюгавый мужичок с труднопроизносимой трансильванской фамилией.
 Мы долгое время ходили вокруг друг друга, как будто примеряясь. Но у меня было неоспоримое преимущество перед мисс Бах - я взрослел, а значит умнел и становился сильнее, и меня не сдерживали путы социальных устоев. Я так сказать, был стерилен по части морали и этики. Тогда я мыслил другими категориями.
 Два года продолжалась наша незримая и почти не заметная на фоне обычных будничных дел и забот, дуэль. Мисс Бах, звали её Ангелика, с наслаждением ставила мне «трояки» за те же ответы, за которые ставила моим одноклассникам «хорошо» и «отлично». Но я не роптал и не возмущался.  Даже не злился. Я выжидал и, как бы это сказать по точнее… Крепчал как ветер, вот.
 Мне доставалась самая трудная работа по классу – доску мыл только я, за цветами следил тоже только я, и чтобы в классе всегда был мел, также было моей обязанностью. Я же в ответ лишь холодно улыбался и не говорил не слова. Эта моя «мнимая» покорность, а мою игру мисс Бах распознала сразу, выводила её из себя. Она даже начинала злиться и её щёки, и лоб начинали покрывать красные неровные пятна. Нет, голос она не повышала. Я же говорю, она была насквозь пропитана добродетелью и человеческим состраданием.
 И вот когда Ангелика ослабила хватку, возможно поверив, что я не так уж безнадёжен и мою душу можно спасти, я нанёс удар.
 Согласен, если два моих первых эксперимента, были только в исследовательском духе и детском желании увидеть что-то меня интересующее, то в этот раз к холодному созерцанию добавились эмоции. Я ненавидел эту женщину всеми фибрами своей души.
 Ровно через неделю после моего дня рождения, в воскресенье, у нас был день Матери. Мисс Бах не была матерю в истинном, физиологическом смысле этого слова, но была мамой для всех детей её класса, кроме меня, конечно же.
 Впрочем, она не была и замужем, хотя неистово этого хотела. Я узнал это, когда взломал её акаунт в соцсетях. Её страничка пестрела «пряничными» фотками молодых супругов, держащихся за руки и розовощёких младенцев, пускающих слюни.
 Май в Венгрии выдался солнечным и ярким. И настроения у многих людей было приподнятым. Так же себя чувствовала себя и мисс Бах. На уроках она была не в меру добрая и заботливая. Даже в мою сторону перестала сыпать придирками и тупыми вопросами, а потом и вовсе «поплыла», сменим вечного дежурного у доски в моём лице на Тадеуша Харки, тонкого как жердь и нескладного второгодку с коэффициентом интеллекта ниже черты Хекслера.
 Тогда-то я и понял, что пора действовать.
 Я дождался мисс Бах после школы, она задерживалась в преподавательской комнате после уроков ровно на столько, чтобы успеть выпить пинту чая и съесть фунт эклеров с кремом, что пекла одна из её коллег.
 Когда я увидел Ангелику, выходящую из парадной, улыбающуюся и цветущую, я сам невольно улыбнулся, прячась в кустах по другую сторону дороги. Только моя улыбка не имела ничего общего с радостью, что излучала мисс Бах, или «толстуха», как некоторые злые детишки, то есть я, в школе называли Ангелику.
 Я прокрался за ней до самого заброшенного хладокомбината, а потом вышел на дорогу и уже не прячась стал догонять свою учительницу.
 Я всё рассчитал верно и поравнялся с мисс Бах в аккурат на против входа на проходную.
 Она увидела меня и воскликнула удивлённо.
- Ракош, что ты тут делаешь?
 Было видно, что её мысли ещё секунду назад были где-то далеко.
 «Думает про принца на белом коне или про слюнявого младенца» - подумал я про себя не без ехидства.
- Добрый день, мисс Бах. Я собирался домой сразу после уроков, - я остановился и развернулся к учительнице в пол оборота, - но услышал жалобное поскуливание там.
 Мой палец ткнул в обвалившийся проём проходной давно заброшенного хладокомбината.
 Ангелика смотрела на меня во все глаза и явно ждала продолжения.
 Я нахмурил лоб, как положено было по роли, что я играл и негромко, чуть запинаясь, продолжил.
- Пробравшись вовнутрь я нашёл собаку, небольшого золотистого ретривера, ещё совсем молодого. Он застрял между балками возле холодильника, и я сам, - в этот момент я потупил взгляд в расколотый асфальт, - я сам не могу его вытащить.
 Глаза мисс Бах вспыхнули. На её страничке в твитере, помимо свадебных пар и имбецильных детёнышей, было полным-полно фоток лабрадоров – и именно такой расцветки, что я сказал.
 Я даже представил, что творилось сейчас в её мозгу – она спасёт бедное животное, сделав ещё одно богоугодное дело и может быть оставит у себя несчастную собаку, тем более ей так нравятся золотистые ретриверы.
 Она решительно шагнула вперёд и кивнула головой, «Мол, показывай».
 Я заспешил впереди учительницы, сдерживая выпирающую наружу улыбку. Но уже на ступеньках меня догнал её вопрос.
- Я ничего не слышу. Почему же он не скулит, как ты говоришь?
 Я на миг замер с зависшей над раскрошившейся ступенькой ногой, а затем медленно повернулся к Ангелике.
 К этому вопросу я был готов и потому округлив глаза от ужаса, пробормотал.
- Наверное он совсем выдохся и у бедняжки не осталось сил гавкать.
 Лицо моей классной учительницы стало меняться и выражение решительности и настойчивости сменилось жалостью и… да-да, страхом.
 Я не смог удержаться и «подлил масло в огонь».
- Может быть он уже … мёртв?
 Мисс Бах больше не стала ждать. Ринувшись вперёд, она небрежно оттолкнула меня, и первая ворвалась в фойе проходной заброшенного предприятия. Там она немного замешкалась, явно не зная куда идти дальше. Её круглая голова с нелепыми кудрями повернулась в мою сторону.
- Ну… Куда дальше?
 Я нахмурился и громко втянул носом воздух. Я не боялся, что «переиграю» и училка может что-то заподозрить. Мисс Бах, как говориться, уже «закусила удила» и потому ничего вокруг, я имею ввиду кроме спасения собаки, для неё больше не существовало.
 Я провёл её по катакомбам заброшенного завода. Мрачные и сюрреалистичные, они могли вызвать дрожь у любого, хоть взрослого, хоть ребёнка, обладающего «подвижным» воображением. К счастью, ни я, ни Ангелика, в теперешнем её состоянии, этим качеством не обладали.
 Когда мы добрались до холодильных камер еле заметный и довольно липкий пот выступил у меня на лбу. Я с удивлением для самого себя констатировал, что волнуюсь и это ощущение было так ново, что я тут же чуть всё «не запорол».
- Стефан, куда дальше? – нетерпение в голосе мисс Бах было очевидным. Нельзя сказать, что она перестала мне верить насчёт щенка, но трещинки сомнений явно уже поползли в её железобетонной добродетели.
 Я же вместо того, чтобы ответить, стоял и смотрел на облезлую стену, пытаясь отследить доселе неизвестное мне чувство.
- Ракош, ты что меня обманул? – грянул над самой моей головой громоподобный бас Ангелики.
 Я вздрогнул… и пришёл в себя.
- Нет, нет, что вы мисс Бах. Я… я… просто заплутал, - виноватый и чуть испуганный взгляд вернул мне расположение классной учительницы и полный контроль над ситуацией.
— Вот, по-моему, тут, - я открыл один из холодильных камер, затем с сомнением посмотрел вглубь помещения.
- Нет, не здесь, - я медленно перешёл к соседней камере. Именно её я выбрал для осуществления моего плана. Она продолжала держать холод и замок на двери был рабочий.
- Здесь? – сомнения в голосе Ангелики явно превалировали над твёрдой уверенностью спасти божью тварь.
- Да-да, точно здесь, - я посторонился, пропуская вперёд мисс Бах и улыбнулся самой обворожительной улыбкой, на которую только был способен.
 Учительница на мгновение замерла перед дверью, явно раздумывая, а стоит ли ей туда входить и этот миг растянулся для меня в целую вечность.
 Но вот она вошла, сделала шаг, другой. Её грузное тело полностью скрылось от моего взгляда за массивной дверью. Я сосчитал про себя до пяти и с силой закрыл дверь.
 Последнее что я услышал – Здесь так темно и холодно.
 Замок утробно чавкнул, разделяя нас с мисс Бах на два мира – я здесь, среди света и жизни, она там, в холоде и темноте.
 Да, и потому ещё я выбрал вторую камеру - в ней не было света.
 Прислонившись к гладкой поверхности двери, я сполз вниз на пол, спиной ощущая, холод камеры.
- Ракош? Стефан? Что произошло? – услышал я приглушенное восклицание Ангелики. Она или правда не понимала, что произошло, или отказывалась в это верить.
 Следующий час был похоронной песней мисс Бах и бравурным маршем для моих ушей. Учительница просила и умоляла меня выпустить её, когда наконец-то осознала, что попала в ловушку.
 Я же молча сидел на грязном полу с закрытыми глазами и слушал, ловил каждое сказанное ей слово.
 За тот час, что я провёл у камеры, были и мольбы, и попытки воздействовать на моё чувство долга и чувство вины. На порядочность, сострадание, терпимость и добродетель. Всеми этими «глупостями» я не обладал. Никогда.
 Затем начались угрозы. И снова мольбы, стенания, плач, истерика и… тишина. Ненадолго.
 Затем мисс Бах сняла свой «неизменный кардиган добродетели» и принялась угрожать мне уже по-настоящему, выкрикивая что-то про ад и раскалённую сковородку, и колотить в дверь с той стороны.
 Но это не заставило меня открыть глаза, только улыбнуться.
 Я просидел возле камеры до позднего вечера, совсем не чувствуя голода или жажды. Время как будто застыло для меня, и только различная реакция попавшей в смертельную западню мисс Бах, как-то проявляли для движение физического мира вперёд.
 Сейчас таких людей как я называют маньяками и социопатами. Может быть я и был таким тогда. А может быть и нет.
 Мне не нравилось убивать, или тем более наслаждаться мучениями других. Вовсе нет. С моей стороны это был чисто исследовательский интерес, не более.
 Хотя постой, здесь я чуть лукавлю – Ангелика в конец достала меня, и я был рад, что мой план сработал, и «толстуха» попала в расставленную мной западню.
 Вернувшись домой, я как ни в чём не, бывало, принялся за домашнее задание. Мисс Бах задала нам написать эссе на творчество Иштвана Фекете, известного детского писателя Венгрии.  Я справился с этим «на ура», жаль только оценить это было уже некому. Затем я поужинал, посмотрел с родителями очередной выпуск «Шоу Бенни Хилла» и лёг спать.
 Спал я сном праведника, так, по-моему, называют крепкие сны и когда засыпаешь сразу, не ворочаясь и не перебирая в голове кучу мыслей и дел.
 Уже идя в школу, я не удержался и завернул на хладокомбинат, чтобы проверить, жива ли ещё мисс Бах. Не знаю, зачем я это сделал, будто бес попутал и нашептал мне, что было бы неплохо ещё раз услышать мольбы или проклятия Ангелики.
 Это-то меня и сгубило. Но всё по порядку. Мисс Бах и правда ещё была жива.
- Мисс Бах, мисс Бах, - несколько раз негромко произнёс я, прижавшись лицом к холодному металлу двери, ведущей в хладокамеру.
 Ответом мне был сокрушительный удар с той стороны и невнятный хрип, более похожий на рык. «Зверь» всё ещё был жив. Я улыбнулся.
- Вы живучая, Ангелика, - впервые я назвал свою классную учительницу по имени.
 Снова последовал удар и вновь какое-то бессвязное бормотание. Впрочем, может просто из-за толщины стен я не мог разобрать, что она говорит. На миг у меня возникло жгучее желание открыть дверь и выпустить мисс Бах на свободу, но я сдержал сей опасный душевный порыв и сделал шаг назад.
- Прощайте, мисс Бах, - я послал закрытой двери воздушный поцелуй, правда тут же найдя это вульгарным.
 Ответом мне была зловещая тишина.
 Я аккуратно пробрался сквозь разрушенные боксы и комнаты к проходной заброшенного предприятия. Миссия моя была на этом выполнена, и я в приподнятом настроении заспешил в школу.
 Первым уроком была математика, а я очень любил этот предмет. Именно этот предмет вела у нас не мисс Бах, а молодая и симпатичная миссис Борос. Она самозабвенно любила свою дисциплину и мне это нравилось в ней больше всего.
 Мы как раз приступили к изучению чисел натурального ряда. Время пролетело незаметно и «моя забава» даже вылетела у меня из головы на целых сорок минут. Но затем события стали развиваться со стремительностью броска кобры и мне оставалось лишь быть немым свидетелем, впрочем, очень быстро превратившись в обвиняемого.
 Оказалось, что во время моего утреннего визита на хладокомбинат, там же обитал один из местных клошаров, опустившийся бродяга по имени Петефи Шандор. Он видел, как я подходил к одной из камер и слышал о чём я разговаривал с закрытой дверью.
 Как только я попрощался с мисс Бах и отправился в школу, он пробрался в помещение и открыл дверь, где была заперта Ангелика. Она и правда была ещё жива. Белая как мел с застывшими глазами и синими губами, она напугала бродягу. Он вызвал скорую и полицию и те приехали довольно быстро. Но медики не смогли спасти мисс Бах, и она умерла в больнице святого Януса после обеда.
 Всё это я прочитал в газете, точнее во многих газетах. Тогда это было громкое дело, как сейчас принято говорить, резонансное.
 Клошар со странным именем Петефи стал героем года, а способный ученик Мартин Ракош отправился в исправительный интернат, точь-в-точь похожий на взрослую тюрьму, так как был не совершеннолетним.
 Правда до этого была ещё сильная взбучка от отца, стоившая мне двух выбитых зубов и лёгкого сотрясения мозга и слёзы матери, отрекающейся от такого «чудовища».
 Я принял всё это спокойно и даже сказал бы, стоически. И психиатрическая экспертиза, последовавшая через неделю после моего ареста, не выявила ни каких отклонений или нарушений в моей психики.
 Тогда не было так много адвокатов, готовых защищать что угодно и кого угодно, потому меня скоро и быстро приговорили к двенадцати годам лишения свободы, с правом отбывать срок вначале в исправительном интернате, а затем, по наступлению моего совершеннолетия, переводом во взрослую тюрьму.
 Всё это время, я имею ввиду, на суде и в «больничке» я молчал. Не видел смысла говорить ничего. Зачем? Я допустил ошибку и неверно решил уравнение. Всё как в математике. Ни мать, ни отец не разу не приходили ко мне на свидание, только двое-трое ребят из класса и миссис Борос, учительница математики. И именно её приходу я был удивлен больше всего.
 Помню я даже ответил ей на вопрос зачем я это сделал.
- Не правильный вопрос миссис Борос. Не зачем, а почему так плохо сделал.
 В общем, она тогда убежала вся зарёванная и нервная, а я отправился в место моей новой жизни – в специнтернат для трудных подростков.


II
 
 По прибытию, меня определили в «Синий» корпус, в группу Б. Директор интерната был большим оригиналом. Не лишённый творческого воображения и заражённый либеральными идеями Запада, мистер Ян Готролис, постоянно чего-то выдумывал, менял, строил, ломал, вновь строил. Одним словом, был ещё тем экспериментатором, чем мне сразу и приглянулся.
 Я прибыл поздней весной в это мрачное место с неуместными копиями знаменитых картин виднейших мастеров живописи на стенах. Воспитатели, которых, впрочем, мы называли надзирателями, были здесь одеты в смешные костюмы, смесь средневековых традиций Ренессанса и современной моды.
 В «Синем» корпусе сидели, точнее, пытались исправиться детишки, уличённые в серьёзных, но не тяжёлых правонарушениях, как-то – поджог дома, избиение учителя или ученика без летального исхода, изнасилование и так далее. Не знаю уж, за какие такие «добрые» дела я оказался в этом корпусе, за мои прегрешения мне была заказана дорога в «Чёрный» корпус. Но видимо, система дала сбой, или бог, взирающий на нас с небес, сжалился надо мной и дал послабление моему шестилетнему существованию.
 Первый месяц мне приходилось туго, постоянно надо было доказывать своё право на существование кулаками и только кулаками. Драться я не любил, но от природы был крепкий и проворный. Так что через три недели с небольшим я занял своё место в местной иерархии «Синего» корпуса и смог сосредоточиться на другом, более важном деле, а именно на подготовке нового эксперимента.
 Вокруг меня образовался круг особо доверенных лиц, можно сказать друзей. Все мы были выходцами из западной части страны. Только Ран Милорски был с севера, с польских вотчин. Наша четвёрка была крепка именно сплочённостью и даже «чёрные», особая элита интерната, старались нас не задирать.
На «малолетке» был схожий со школой режим с той лишь разницей, что после уроков мы не спешили домой к телевизору и попкорну, а плелись под зорким взглядом воспитателя в свои бараки, любовно названные мистером Готролисом – хижинами. 
 Телевизор нам дозволяли смотреть только по воскресеньям, а попкорна не было и в помине. Зато было в избытке спортивных секций на любой вкус и море книг в местной библиотеке.
 Я в равной степени уделял время и первому, и второму. Через год я недурно играл в «грязное регби», местный аналог одной из разновидностей популярной игры и прочитал всего Хемингуэя и Маркеса. К тому же взялся за изучение французского и китайского.
 Но все мои мысли занимала очередная «проказа». Она зрела в моей голове, подобно зёрнышку, брошенному в благодатную почву. В этот раз я замахнулся на куда более значимые величины – я решил спровоцировать в интернате бунт, для того чтобы посмотреться к чему это приведёт.
 Освоившись и «обтесавшись» в интернате, я открыл в себе жажду познания и желания жить. Я не знал покоя ни одного дня в первый год моей «отсидки в малолетке». Я играл в регби и почти каждый день бегал, насколько это позволяли условия содержания под стражей. Даже был период, когда я настолько сошёлся с директором, что он дал мне допуск в свой личный бассейн. Но через пару месяцев это удовольствие пришлось прекратить, потому что на меня стали искоса поглядывать даже близкие мне ребята.
 После учёбы я частенько до самого отбоя зависал в библиотеке, убивая, так сказать, сразу двух зайцев. Я наслаждался чтением и готовился к своей очередной «забаве», отыскивая всю возможную информацию по бунтам в различных тюрьмах и колониях нашей страны и не только.
 И как я уже говорил, я изучал французский и китайский и именно эти языки, потому что один дружок из «синих» был наполовину французом, а другой знакомец из старших классов «Коричневого» корпуса был натурализованным китаёзом.
 У меня было уйма времени, потому что по законодательству нашей страны, детский труд был запрещён и только когда мне исполнилось четырнадцать, я узнал, что значить «пахать как на галерах». Но до этого было ещё далеко, целых четыре года и потому я с радостью встречал каждый новый день, пусть он и был расчерчен ровными клетками окна нашей хижины и одинаковой синей формы, которую мистер Готролис ласково называл – цветом «индиго».
 Первый год в новом месте обитания пролетел для меня не заметно. Может, конечно, это сейчас мне так вспоминается. Ведь по прошествии лет, многие вещи; ситуации и поступки, значимые тогда, стираются, теряются в тумане прошлого. Но в любом случае, я довольно легко влился в коллектив и принял для себя новые правила и устои местного общества.
 В первый год моего пребывания в интернате ни отец, ни мать не навещали меня ни разу. «Малолетка» располагалась довольно далеко от городка, в котором я жил, но думаю, если бы кто-то из близких родственников хотел бы меня навестить, он бы сделал это.
 Приступы грусти и меланхолии случались и у меня, ведь я был самым настоящим ребёнком десяти лет от роду. И в тоже время, я был другим, особенным, совсем не похожим на остальных десятилеток. Сейчас новое поколение называют таких детей – «иными». То есть думал я и тем более чувствовал, совсем отлично от моих сверстников и совсем иначе, чем того требовали моральные устои общества.
 Какое-то время я был знаменит в интернате, газеты и радио, и даже телевидение говорили и показывали эпизоды моего нашумевшего дела. Журналисты окрестили его «Школьным делом».
 Это добавило мне нужных очков при становлении себя как личности на иерархической лестнице «малолетки», но очень сильно расстраивало меня лично. Ведь на всю страну и даже за её пределы СМИ трубили о моей неудачи, о моём промахе. Потому я особо и не кичился, что я тот самый Стефан Ракош, который заманил и убил таким извращённым способом свою классную учительницу.
 Такое моё поведение с другой стороны расположило ко мне некоторых воспитателей и что самое главное, директора специнтерната. Иногда, не чаще одного раза в месяц, он приглашал меня к себе и в его уютном, пахнувшим старой кожей и благовониями кабинете, мы пили чай с имбирным печеньем и беседовали. Говорили мы на самые разные темы, а точнее говорил мистер Готролис, я же кивал и слушал. Мне не составила труда распознать в нём одиночку и депрессивного, и вечно не уверенного в себе человека, которому нужно внимание.
 Потому, я смиренно сидел, наслаждаясь чудесным горячем чаем и ел не менее восхитительные имбирные крендельки, и слушал, слушал, слушал. Через пару месяцев мне было дозволено пользоваться раз в неделю личным бассейном директора, а чтобы ребята по корпусу не считали меня штрейкбрехером, мне приходилось воровать печенье и угощать им своих друзей, по отряду.
 После Рождества ко мне неожиданно приехала в гости моя учительница математики, миссис Борос, та самая, которая приходила ко мне и в следственный изолятор.
 Я был удивлён, но и только. Все полчаса, что она провела в общей комнате для свиданий, женщина больше молчала и теребила свой измятый носовой платок. Она же мне и рассказала о смерти матери и о том, что отец продал дом и конюшню, и куда-то уехал.
 Моя реакция удивил меня самого – новость о смерти мамы ничем не отозвалась в моём сердце. Я принял это как должное. Я же говорю, я был странным ребёнком. Братьев и сестёр у меня не было, а отец был мне совсем чужим человеком. Всегда.
 Я спокойно выслушал миссис Борос и просто кивнул, когда она, сбиваясь, поведала мне про постигшее меня горе. Видя же, что я совсем не реагирую на весть о смерти близкого мне человека, учительница математики разрыдалась в прямом смысле слова и даже пришлось позвать одного из воспитателей, чтобы он помог ей успокоиться и напоить водой.
В одиннадцать лет я совсем ещё не интересовался женским полом и соблазнительные формы миссис Борос, и её стройная фигурка совсем не трогали моего воображения. Мои мысли были почти всецело поглощены предстоящим делом.
 Я понимал, что осуществить его будет не просто, ой как не просто. И в этот раз я не имел права на ошибку. Ведь если мой план раскроют и меня поймают, то следующие двадцать пять лет я проведу где-нибудь в Закарпатье, в «Австрийской Бастилии».
 Потому я готовился со всей тщательностью, на которую только был способен одиннадцатилетний мальчик с нестандартным мышлением и «пустым эмоциональным фоном», как любили говорить психиатры, обследующие меня.
 Я изучал, изучал и изучал схожие случаи. Первый год это было именно изучение теоритической части – где, кто, когда. Начиная со второго года моей жизни на «малолетке» я приступил к практическому воплощению своего плана в жизнь.
 Мне надо было сойтись поближе, а не просто познакомиться со всеми значимыми фигурами всех трёх корпусов воспитанников. По моим прикидкам таких лидеров было семеро – трое из коричневого корпуса, трое из синего и один, единоличный хозяин, из чёрного.
 Себя я тоже причислял к местным авторитетам, но с самим собой я и так был в ладах. С ворами и ребятами из моего корпуса я подружился довольно просто и скоро. Одному оказал услугу, другому что-то подогнал с «большой земли», так мы – воспитанники называли мир за высокими стенами интерната. В общем всё шло по плану, пока очередь не дошла до Фимы «Мясоеда», основного и почти единоличного главы «Черного» корпуса.
 Нравы у них там были по жёстче, всё же ребятишки отбывали свои сроки за серьёзные преступления.
 Фима никак не хотел идти на контакт. Я чувствовал, что, если начну настаивать и даже давить, вся схема может затрещать по швам. Потому я терпел и ждал. Ждал и терпел. Это-то я делать умел.
 Прошло три месяца второго моего года на перевоспитании, а первый пункт моего плана «забавы» так и оставался не выполненным. Мы с «Мясоедом» так и не стали корешами. Да что там, мы практически не общались. Я не сдавался и продолжал выжидать, зная, нет, чувствуя наверняка, что поддержка Фимы мне будет крайне необходима, когда я перейду ко второму и третьему пунктам моего плана.
 Решить эту дилемму мне помог случай, а точнее новенький в нашем корпусе, высокий парень с странным именем Андош. Он попал к нам в хижину совсем не давно и особо ничем не выделялся. Вёл себя ровно, законы и «понятия» принимал, «косяков» не чинил.
 Попал он в специнтернат вроде как за разбой. Грабанул с дружками винный магазин, ну всех и «схлопали». Подельники-то были постарше и сразу «загремели» во взрослую тюрьму. Андошу было двенадцать и его отправили к нам. Вроде так было. Он сам-то не особо рассказывал, что да как, разок только проболтался, что стоял на стрёме.
 Как-то он подсел ко мне в библиотеке и подмигнув одним глазом, негромко произнёс:
- Думаешь сработает?
 Я тогда удивился прилично, но виду не подал и как ни в чём не бывало «отбрил» его.
- Ты о чём это, паря? Видишь читаю, зачем мешаешь.
 Он улыбнулся такой бесхитростной улыбкой, что у меня мгновенно пропала желание ему врать и захотелось рассказать всё-всё без утайки. Но я сдержался и продолжал хмуриться и буравить его свирепым взглядом.
 Андош ещё какое-то время посидел рядом, а затем не сказав больше ни слова, просто ушёл, что-то насвистывая себе под нос.
 После этого случая прошло три недели, и я почти забыл про тот инцидент в библиотеке, продолжая искать пути подхода к Фиме «Мясоеду».
 В понедельник, или вторник, я сидел один в столовую и пил сладкий чай. В прошедший уикенд наша команда по регби «наваляла» воспитанникам из «коричневого» корпуса и заняла первую строчку в местном чемпионате, состоящим правда, всего из четырёх команд. Мне же крепко досталось в этом бою. Наши игры в «грязное регби» именно тем и были – боями. Редко кто-то из состава обеих команд уходил с поля без ушибов и синяков. В этот раз мне не повезло, я заработал лёгкое сотрясение мозга, пытаясь остановить во втором тайме одного здоровяка из «коричневых», когда тот уж сильно рьяно рвался к нашей «зачётке».
 Меня на день освободили от уроков и прописали постельный режим и глюкозную диету.
 Из лазарета я «слинял» сразу, как представилась такая возможность и спокойно «дул» уже второй стакан крепкого сладкого чая в полном одиночестве в столовке.
- Он тебе не нужен, - раздался уверенный мальчишеский голос у меня над головой.
 Я невольно вздрогнул и расплескал немного чая себе на куртку.
- Аа, чёрт, - резко развернувшись, я уставился на потревожившего меня смельчака.
 Им оказался Андош, совсем не обращающий внимания на мой злобный взгляд.
- Ты болван? – рявкнул я, - Чего подбираешься как «крыса»?
 «Крысами» мы называли воспитателей-надзирателей.
 Андош никак не отреагировал на оскорбление.
- Он тебе не нужен, - вместо этого повторил он и лёгкая улыбка блуждала у него на губах.
 «Будто приклеенная» - подумалось мне тогда.
- Да кто не нужен, чёрт тебя побери? – никак не мог успокоиться я.
- Фима «Мясоед».
 Я, было вскочивший, тут же сел обратно на скамью.
 Про пролитый чай и гудящую голову я тут же забыл.
- Ты откуда знаешь? – я не смог скрыть своего удивления и задал вопрос «на автомате».
 Андош несколько секунд помолчал, разглядывая меня своими чуть прищуренными глазами, затем сел рядом, на скамью.
- Я давно наблюдаю за тобой.
- Наблюдаешь? Но за чем?
- Ты мне интересен, - видя, как мои глаза стали округляться, Андош тут же замахал руками и заулыбался.
- Нет, нет, не в том смысле. Мне интересно было посмотреть вблизи на человека, что смог заманить училку в холодильник и заморозить её.
- И? – я всё ещё был напряжён.
- И узнать, чем этот экспериментатор занимается сейчас.
- Зачем узнать? – я продолжал «звенеть», как сжатая пружина, готовая в любой миг «выстрелить».
- Ну, как бы… - замялся Андош, - Ты можно сказать мой кумир!
- Что? – этот разговор мне не нравился и в нём явно чувствовалась фальшь.
- Короче, мне было бы интересно поработать с тобой, - совсем уж невпопад «брякнул» долговязый.
- Поработать со мной? – он явно сбил меня с толку, и я непроизвольно расслабился, пытаясь понять о чём твердит этот жердяй.
- Ну да. Я знаю, что ты задумал. Наблюдал за тобой долгое время. Видел, как ты изучаешь местный быт досконально, все тонкости и особенности взаимодействия людей в интернате. Потом просмотрел какие книги ты читаешь. Так что я бы не против поработать с тобой тандемом.
 Андош сидел рядом и улыбался своей странной, инопланетной улыбкой. Мне же было не до улыбок. Меня опять вычислили.
 «Второй раз подряд» - поджал я губы и резко встал. Голова закружилась, но усилием воли я подавил болевой спазм.
- Да пошёл ты, - буркнул я и несильно толкнув Андоша, выбрался из-за стола, и заспешил к себе в барак.
 Лёжа на койке, я думал. Перебирал в памяти, где же я мог проколоться, где же сделал неосторожный шаг, чем выдал себя. Но чем больше я анализировал, чем глубже я погружался в свой план, пошагово, проходя заново всё что я уже сделал, тем более убеждался, что ошибки с моей стороны не было. Я ничем себя не выдал, разыгрывая эту партию точно по нотам.
 «Откуда тогда он узнал, что я задумал?» - задал я себе вопрос после нескольких часов раздумий и размышлений. И это был очень важный вопрос. Тогда для меня, это был самый главный вопрос и от него зависело продолжать дальше воплощать свой план в жизнь и просто убрать Андоша с пути, или сворачивать все приготовления и прекращать думать о «забаве».
 Да, согласен, мне было одиннадцать, в этом возрасте дети не помышляют ни о чём кроме салок и луна-парке по выходным с призовыми игрушками и фисташковым мороженым. Но я был не обычным ребёнком, да к тому же я был лишён всех этих «прелестей» детской жизни.
 Второе не подлежало даже размышлению, то есть для меня прекращение подготовки к «забавы» было смерти подобно. Я бы просто свалился во вполне взрослую глубочайшую депрессию и наврятли бы смог уже из этой ямы выбраться. Оставалось лишь одно – убрать не в меру любознательного юношу. Меня не смущала сама формулировка «убрать», ни то, что Андош был немногим старше меня и возможно физически сильнее, нет ни это было основным фактором в принятии мной решения. Чем-то этот нескладный паренёк меня «зацепил», чем-то заинтересовал до такой степени, что я выбрал третий путь. Третье решение возникшей проблемы, а именно, я решил всё-всё рассказать Андошу и сделать его соучастником.
 Впервые за свои неполные двенадцать я встретил родственную душу, тождественную мне по образу мышления. Он как будто думал и размышлял точь-в-точь как я. Один в один. Не знаю, как это было возможно, в том возрасте не анализируешь эти глубинные слои сознания и подсознания, обременённые социальными надстройками и ограничениями. Просто это было так – по факту.
 И я всё рассказал долговязому. Просто взял и рассказал. Через день я «выловил» его в библиотеке и за полчаса выдал всё свою работу. Андош слушал не перебивая, периодически качая головой, будто бы соглашаясь с чем-то из сказанного мной.
- Ну, что думаешь? – спросил я у него, когда закончил повествование.
 Долговязый тут же отреагировал.
- Круто! – выдохнул он, одним словом. Глаза его блестели, а навеки прилепленная к вытянутому лицу улыбка, стала шире.
- Я знаю, что круто, - несколько резковато ответил я, но всё же польщённый похвалой Андоша, - ты со мной или нет?
 Это был риторический вопрос. Я даже не рассматривал такую возможность, как отказ. Но всё же долговязый заставил меня понервничать. Он нахмурил брови, по-моему, впервые, с момента нашего более глубокого знакомства и стал покусывать нижнюю губу, вроде как размышляя над моим предложением.
 Я не осознанно внутренне напрягся. Видимо это отразилось на моём лице.
 Андош посмотрел на меня… и рассмеялся.
 «Сволочь» - тогда подумал я. Помню, как сейчас. Но подумал об этом совсем без злобы.
- Конечно я с тобой. А как же может быть иначе, - и он протянул мне руку.
 Я выдержал нужную паузу, не сводя прищуренного взгляда с парня, а затем пожал протянутую руку.
 Не знаю, чтобы я стал делать, если бы он сказал нет. Не знаю, честно.
 С того самого дня, мы стали неразлучны как одноутробные братья-близнецы. Нет, внешне это ни как особо не проявлялось. «На людях» мы вели себя, как и прежде и виделись довольно редко. Но вот мысли наши были как единое целое.
 Андош предложил внести несколько поправок в мой план, и я с готовностью их принял.
 Местом тайных встреч мы избрали библиотеку и мысли, и предложения по делу выражали нами же придуманным шрифтом на клочках бумаги, таких маленьких, что в случае обнаружения нас, их можно было бы съесть.
 Слава богу, нам никогда этого делать так и не пришлось и мой план, точнее уже наш план, был полностью готов и «отточен» до состояния самой острой бритвы менее чем через два года.
 Все три этапа, выявленные мной при возникновении бунта в интернате, или колонии, были поэтапно апробированы и приведены в боевую готовность. Знаешь, как готовят космический корабль или баллистическую ракету?
 Делят на секции, воссоздают их по частям и апробируют также отдельно один сегмент от другого. А затем остаётся только собрать всю ракету разом и отправить в космос или на другой континент, в случае если ракета боевая.
 Первую часть «потехи», как я продолжал называть свой план, я реализовал почти самостоятельно. Оставался только Фима «Мясоед», как я говорил ранее. Потом появился Андош, и мы изменили концовку первого этапа. Мы сделали из лидера «чёрных» не открытого сторонника и соратника, а тайного зачинщика и «подушку для битья». Но Фима опять же этого не знал.
 В случае реализации нашего плана, в конечном итоге все следы бы вели к нему и именно он становился бы главным подозреваемым в организации бунта в специнтернате.
 Не буду вдаваться в подробности, как мы это провернули. Скажу лишь, что правильные разговоры с другими лидерами «малолетки» и в том числе с директором интерната, невзначай брошенные фразы, намёки и полунамёки, сформировали в их подсознаниях устойчивые образы. Именно такие, как нам было нужно.
 На это у нас ушло более семи месяцев. Затем я был отлучён от церкви, то есть от мистера Готролиса, так как совершил несколько непростительных ошибок, что в совокупности привело к столь печальному финалу в наших отношениях с директором специнтерната.
 Впрочем, Андош и в этом нашёл плюс, сказав мне, что мои сторонники в «Синем» корпусе, да и знакомые из других отрядов начали уже роптать и подозревать меня в измене местных принципов и понятий.
 И для поднятия своего чуть пошатнувшегося авторитета я пошёл на беспрецедентный шаг – выпросил ещё одну встречу с директором, якобы чтобы извиниться, а сам умудрился украсть у того из кабинета несколько безделушек и продать их через свои каналы у воспитателей. На вырученные деньги мы с Андошом закупили три коробки мороженого и опять же через воспитателей, сочувствующих воспитуемым, пронести их в интернат и накормить добрую половину мальчишек всех трёх корпусов.
 Согласен, это было рискованно, ведь со мной могли поступить по-разному. Думаю, мистер Готролис мог ходатайствовать о моём переводе в другую «малолетку», но всё обошлось, и я заработал лишь месяц в «ИсКоСРу», исправительной комнате строгого режима или по-нашему «кокон».
 В течении месяца у меня не было прогулок, учёбы, моих любимых книг, тренировок и игр по регби и даже еды в достаточной мере.
 Из «кокона» я вышел сильно похудевшим. Представь себе мальчишку двенадцати лет, крепкого и рослого от природы, а через месяц, хлоп, и бледная тень от того паренька.
 Впрочем, месячное заключение сыграло мне только на руку – мой авторитет поднялся до небес и даже Фима «Мясоед», о чудо, начал искать встречи со мной. Несколько сердобольных воспитателей из числа сочувствующих маленьким ублюдкам, попавшим в интернат конечно же за дело, стали моими «крёстными мамами и папами».
 В «малолетке» содержались только мальчики от восьми до шестнадцати лет, девчонок у нас никогда не было. Но вот воспитатели-женщины имелись и в приличном количестве. Многие из них были матерями, а некоторые, наоборот, только мечтали об этом, но по какой-то причине не могли воплотить свои желания в жизнь и потому «изливали» свою материнскую невостребованную любовь на нас, воспитанников.
 После выхода из «кокона» я стал «предметом материнской любви» аж трёх женщин-воспитателей, чем я не преминул воспользоваться, чтобы продолжить нашу подготовку к всеобщему бунту.
 Это как нельзя лучше вписывалось во второй этап, а именно, сойтись с наибольшим количеством воспитателей и выведать, разузнать у них разные технические вопросы по интернату. График смен, количество человек в смене по внешнему периметру, время прихода на работу тех-то и тех-то и много чего другого. Всё то, что мы не могли знать, находясь внутри интерната.
 На это ушёл ещё без малого год. Ведь нужно было действовать аккуратно. Я бы сказал филигранно, мастерски. И мне, точнее нам с Андошом, это удалось.
 Может показаться, что это невозможно – два «трудных» подростка, как любил называть воспитанников мистер Готролис, смогли придумать и воплотить в жизнь план, который был не под силу и дюжине умных, взрослых людей? Но уверяю тебя, у нас получилось. Мы смогли.
 Два самых сложных, самых тонких этапа нашей общей «забавы» были готовы. Дело оставалось за малым – дождаться искры извне и помочь раздуть пламя.
 Но вот здесь и начались загвоздки. Точнее, загвоздка была только одна, я перестал доверять Андошу и начал его подозревать.
 Произошло это таким образом. В один из «визитов вежливости», так наши воспитатели называли посещения и просвещения нас в хижинах, одна женщина по имени Сарика, не буду называть её фамилии, проговорилась о том, что с Андошом или точнее с его назначением сюда, что-то не так.
 За все годы нашей с ним дружбы никто так и не узнал, что мы были очень близки и нам, как я говорил ранее, ни разу не пришлось жевать свои записки друг другу.
- Странный мальчик этот Андош, - произнесла Сарика, обычным будничным тоном, но я тут же насторожился.
- Почему? – как бы невзначай бросил я, чувствуя на самом деле, как сердце застучало в груди в разы сильнее и быстрее.
- Вчера разговаривала с мистером Мироном, ну тот, кто привозит нам продукты. Так вот он говорит, что знает этого мальчика, а точнее его родителей…
- Он из одного с ними города родом. Так вот, эта семья вполне приличная и обеспеченная. И Андош этот, вполне порядочный мальчик. Сам мистер Мирон с ним не знаком, но его внучатые племянницы учились с этим мальчиком в одной школе на пару классов ниже.
 Сарика вздохнула и невольно пожала плечами.
- В общем, странно, что он оказался здесь.
- Все мы миссис, мягкие и пушистые, для своих родителей, пока не совершим какую-то глупость, которая нам же и портит жизнь. А бедным родителям и подавно.
 Я сказал именно то, что должен был сказать и мгновенно был вознаграждён благодарным взглядом серых материнских глаз, познавших горечь разочарования.
 В своё время я вызнал у других воспитателей, с которыми был дружен, про постигшее Сарику несчастье. Её единственный сын попался на продаже наркотиков, а так как был уже «большенький», то загремел сразу на взрослую зону с хорошим сроком.
 В лице Сарики я приобрёл настоящего друга, если так можно выразиться и это словосочетание будет уместно, учитывая специфику наших отношений и место, где они развивались. И всё в дальнейшем, эта чуть глуповатая, но добрая воспитательница ни раз мне помогала и поддерживала меня.
 Но в тот момент меня занимало другое, а именно, почему мой близкий друг Андош мне врал. Ведь по-другому это назвать было нельзя. За почти три года нашего общения мы, как считал я, стали и правда близкими друзьями. Да чего там, просто братьями. Близнецами. Думаю, на такую дружбу способны именно дети и подростки в этом возрасте. Я готов был всем пожертвовать для него, если бы это понадобилось. Стать им, если бы и в этом была необходимость. Со всеми вытекающими из этого последствиями. И я чувствовал, что наша дружба взаимна. Андош испытывал ко мне те же чувства, что и я к нему. В этом я был уверен, как никто.
 И всё же он мне соврал. Обманул меня, сказав не правду про своих родителей.
 Первым делом мне захотелось найти его и выплеснуть, выплюнуть в лицо ему, жгущие мне горло слова, про ложь и конечно же про предательство. Но чуть «поостыв» и подумав, я решил сделать по-другому. Говорю же, в детстве я был странным ребёнком. Я решил всё выведать, про то, что рассказала мне Сарика, а уж потом «предъявлять» другу претензию.
 Целый месяц я узнавал, уговаривал, запугивал, но добился своего. Мне правда пришлось однажды ночью с дружками заглянуть в коморку одной новенькой воспитательницы, которая оказывается знала про Андоша больше, чем кто-либо.
 Мы припугнули её изнасилованием и даже продемонстрировали наши нешуточные намерения, задрав ей подол и содрав нижнее бельё. Женщина сильно испугалась и выложила нам всё как на духу, про то, что долговязый мальчик, каким-то образом, смог убедить суд, а потом и комиссию, направить его на «перевоспитание» именно в этот специнтернат.
 Стучащими от страха зубами «новенькая» заикаясь рассказа ещё про то, что характеристика у Андоша очень уж положительная. Он никогда и не где, до злополучного ограбления «не засветился» и вообще учился хорошо и принимал активное участие в светской жизни школы и даже района, где он проживал.
 А знала она это всё, потому мистер Барта, член комиссии по перевоспитанию подростков, не достигших взрослого возраста, был её любовником и само собой болтал про всякие дела, лёжа с ней в постели.
 Ничего в этом мире не меняется, ни тогда, ни сейчас.
 Пришлось припугнуть «новенькую» ещё сильнее, чтобы она забыла про наш ночной визит, пообещав отрезать ей груди. Да, согласен, это уже был перебор, но в моей компании были те ещё ублюдки.
 Короче, она молчала всю неделю, до своего официального перевода, и молчала всю оставшуюся жизнь уже в дали от нашего специнтерната.
 Я же готовился встретиться с другом Андошом и серьёзно с ним побеседовать.
 Вначале я хотел просто устроить другу «тёмную». Благо подручных и желающих было более чем предостаточно. Но проведя ночь в бессоннице я всё же решил действовать по-другому. А именно, выведать у Андоша что получиться, а потом уже поставить перед фактом, задав несколько вопросов в лоб.
 На следующий день, как ни в чём небывало, я посетил библиотеку и написал подельнику записку. В ней я указал дату и время, когда и где нам надо будет встретиться. Час рандеву намечался через три дня, я сам так решил, потому что чувствовал, что, если раньше встречусь с Андошем, беды не избежать.
 Не думаю, что я бы сам полез в драку, но несколько резких слов с моей или его стороны, могли бы спровоцировать потасовку. А так как я не собирался идти на встречу в одиночку, то помяли бы мы Андоша изрядно.
 Я тянул время, где-то в глубине души понимая, что что-то не сходится. Мы были очень близки с Андошем. Больше, чем братья, больше, чем друзья. Нет, не было в наших отношениях никакого скрытого эротизма, как сейчас это принято называть. Раньше вообще с этим безобразием было строго.
 И так, я дал себе и Андошу трое суток. Себе, чтобы успокоится и взять эмоции под контроль, ему, чтобы во всём сознаться. Уверен, что он узнал о происшествии с молоденькой воспитательницей уже на следующий день. Мальчик он был умный, и думаю, сделал соответственные выводы. Тем более, моя записка, о необходимости встречи так же должна была его насторожить… и сподвигнуть на откровения.
 Но трое суток прошли, а Андош не делал никаких попыток со мной связаться.
 Мои «коллеги» начали роптать, и я рисковал потерять свой авторитет и лишиться статуса одного из лидеров «синего» корпуса. Надо было действовать.
 В назначенное время, я в окружении своих верных сподвижников прибыл на место встречи, в прачечную «коричневого» корпуса. Она была закрыта на ремонт. Об этом мне шепнул один из друзей среди воришек. Андош уже был там. Сидел на одном из автоклавов и курил. Эту вредную привычку он завёл совсем недавно, в смысле, курить, а не сидеть на автоклаве. И я эту его привычку не одобрял.
 Он посмотрел на нашу шоблу и криво усмехнулся. Один из моих подопечных дёрнулся было в сторону Андоша, но я сдержал его и выступил вперёд.
- Как поживаешь, аруло? – сказал я тогда, специально назвав друга этим оскорбительным словом.
 На мадьярском это означает предатель.
 Его глаза вспыхнули и спина напряглась. Это не укрылось от взглядов моих подельников, и они тоже напряглись. Я прям почувствовал это своих хребтом.
- Я никого не предавал, - через минуту, показавшуюся мне вечностью, спокойно ответил Андош.
 Он уже совладал с собой и взял себя в руки.
- А как же твои рассказы про «стрём и попадос», а? – я специально перешёл на сленг, так понятный всем у меня за спиной.
 Андош вновь улыбнулся.
- А что не так со «стрёмом и попадосом»? Всё было, как я и говорил. Так и в деле написано. Или ты не то прочитал?
 Теперь дёрнулся я, но цепкие руки моих приятелей удержали меня от опрометчивого шага.
- Ты же не наш? – решил зайти я с другого конца этой шаткой доски.
- Не ваш? – он будто бы искренне удивился, - А какой ваш? Насильник, вор, или просто юный отморозок, а?
 Теперь пришла моя очередь улыбаться. «Поплыл» - решил я, но ошибся.
- А что ты имеешь против? – с вызовом бросил один из моей команды, крупный лысый паренёк по имени Морик.
 Андош будто бы и не заметил сказанного.
- Или чтобы быть вашим нужно заморозить классную училку, как какую-то курицу или рыбу? – мой друг вновь был самим собой – спокойным и чуть смешливым. Он взял себя в руки и прикурив следующую сигарету, крепко затянулся.
- Так я такой и есть, - он выдохнул дым прямо мне в лицо.
- Ты врал мне, - я сдержался, лишь поморщился от едкого запаха.
- Нет, Стефан, я кое-чего не договаривал. Скрывал часть правды о себе. И здесь так поступают многие, если не все. У каждого есть тайна и не одна. Зачем же всё вываливать наружу?
 Я чувствовал, что он уводит разговор в другое русло. В правильное русло. И я начинаю терять контроль над ситуацией и над собой.
 Я посмотрел на говорившего и принял решение.
- Ты аруло, - бросил я ему в лицо со всей злостью, на которую был способен и ринулся вперёд.
 Первый удар он пропустил, но от второго сумел увернуться. Нос его сразу закровоточил. Я был крепким мальчиком и в свои четырнадцать, выглядел намного старше своих лет. Боднув его плечом в грудь, я навалился на Андоша всем телом, стараясь подмять его под себя. Но он каким-то образом вывернулся и оказался на мне сверху, прижав мои руки бёдрами к телу. Я смотрел на него, а он на меня. Но это длилось не более секунды. Затем я довольно болезненно двинул его коленом в пах, и он тут же ответил, опустив свои костлявые кулаки мне на лицо.
 Это и послужило толчком к действию моих помощников. Андош успел нанести мне лишь три удара, прежде чем его стащили с меня и начали с остервенением избивать.
 Не знаю уж сколько это продолжалось, время в такие моменты совсем не линейно, но в какой-то миг я осознал, что если не прекращу сейчас же избиение, то мои парни просто убьют Андоша.
 Как есть с разбитыми губами, я вскочил на ноги и принялся оттаскивать озверевших подельников от моего друга. Мне пришлось даже применить кулаки, чтобы утихомирить не в меру разошедшихся мальчишек.
 Когда всё было кончено, я склонился над Андошем. Лицо его походило на кровавую маску и на один миг я испугался, что было уже поздно останавливать ребят и жердяй мёртв. Но вот Андош зашевелился, и я шумно и с облегчением выдохнул.
 В глубине души я не хотел его бить, и не хотел, чтобы это делали мои ребята. Я хотел поговорить, вывести его на чистую воду, заставить признаться. Ведь я был зол на него. Тогда мне казалось, что он предал меня. Но бить, да ещё так сильно – нет, не моё это было желание. Не моё, это точно.
 Я сидел возле тела поверженного товарища и не мигая смотрел на его разбитое лицо, следя за тем, как заплывшие глаза пытаются открыться, а разбитые губы раздвигаются в знакомой ухмылке.
 Да-да, этот подонок пытался улыбнуться. И это после всего того, что мы с ним сделали.
 Я послал одного из парней, Гадика «Щегла» за доктором, а остальным приказал вернуться в барак и «схорониться», предварительно уничтожив все следы участия в расправе.
 Андошу наложили девятнадцать швов на лицо и голову. Мы сломали ему левую руку в двух местах и ещё прилично отбили селезёнку. А ещё он заработал сотрясение мозга и лишился пары, но слава богу, не передних зубов.
 Я ещё потом удивлялся, как это мои «гаврики» успели такое наворотить за те несколько минут, что они с упоением и остервенением лупили Андоша. Всю вину, конечно, я взял на себя. И как ко мне не подкатывали местные дознаватели и «следаки», я твёрдо стоял на своём, что это я и только я бил Андоша. Один бил. А вот за что – не ваше собачье дело. Примерно так я тогда разговаривал с надзирателями-воспитателями.
 Мой авторитет конечно же вновь взвился до небес. И пока мой избитый друг поправлялся на больничной койке в специнтернатовском госпитале, я сидел в одиночке, отбывая самое строгое наказание из всех возможных – три месяца содержания в БПК (бараке полного контроля), или как мы, воспитанники называли его, в «бараке повышенной комфортности».
 Меня не выводили гулять, на учёбу я не ходил и общался со своими учителями по радиосвязи. Кормили меня тоже скудно и всего лишь два раза в день. Зато у меня с головой хватало времени, чтобы привести мои мысли в порядок и обдумать дальнейшие свои действия.

*     *     *     *     *

- Давай выпьем чаю? – предложил я, но Астрид даже не шелохнулась.
 «Да уж, вот такое моё откровение. Откровения от Стефана!» - подумал я, сверху вниз глядя на свою собеседницу.
 От той девчушки, с умными глазами и красивыми ногами, ведь именно такой я впервые увидел Астрид и запечатлел её образ в своей голове, мало что осталось.  Печать прошедших адски трудных дней легла ей на плечи и будто бы стала второй кожей.
 Конечно, я тоже потерял … Но я уже свыкся с неизбежным и научился принимать проявления божественного с истинным спокойствием воина. Даже если внутренне был не согласен со Всевышнем в каком-то определённом его действии или поступке.
- Может всё же чаю? – повторил я, продолжая рассматривать свою новоиспечённую коллегу, - У меня есть айвовое варенье – подарок от бабушки Ти, из соседнего департамента.
- Аа… Что? – Астрид встрепенулась и заморгала глазами. Даже сейчас она выглядела восхитительно.
 «Повезло же Габриэлю» - не без зависти подумал я, впрочем, совсем не имея ничего такого. Она просто была красива и всё. Да к тому же умна. И моя воспитанница, а значит, как дочь мне.
- Давай попьём чаю, - терпеливо произнёс я совсем не громко и улыбнулся Астрид.
 Она рассеянно посмотрела в ответ и после небольшой паузы коротко кивнула.
 В её голове сейчас был полный сумбур, в этом я был уверен.
 «Ещё бы! Узнать, что её наставник был когда-то изощрённым маньяком с большими психическими отклонениями. И что на его руках, кровь ни одной жертвы».
 Я щёлкнул тумблером питания, и вода в стеклянной колбе в миг забурлила. Я разлил горячую воду по прозрачным селенитовым кружкам со смешными голограммами и бросил туда же по щепотки рыжих скрученных листьев.
— Это «рой бус» с предгорий Драконовых гор, - пояснил я и через мгновение добавил, - тоже подарок от коллег с седьмой базы.
 Затем я извлёк из деревянного шкафа пузатую банку из тёмного стекла и с лёгким щелчком открыв крышку, поставил пахучее варенье на стол.
— Вот, - выдохнул я и вновь сел на стул, напротив Астрид.
- На чём я остановился? Ах, да, на карцере.

*     *     *     *     *

 Сидя в своём заключении, я был предоставлен сам себе. Не встречи, ни какие-либо передачи, всё было категорически запрещено. Нет, конечно, мои друзья из отряда умудрялись мне с завидной периодичностью передавать сигареты и сладости. Именно в бараке повышенной комфортности я тоже начал курить, хотя сам до этого терпеть не мог табачный дым. Очень полюбился мне французский «Житан» без фильтра. А конфеты я любил всегда.
 Если, не считая этого проявления моего вновь возросшего авторитета и коротких записок от Семёна Гаулая, веснушчатого паренька, занявшего на время моего заключения, моё место в сложной иерархии специнтерната, связь с внешним миром была потеряна.
 Да, я общался с учителями каждый день, но по радио и с надзирателями, что приносили мне еду два раза в день, но через дверь.
 И за эти три месяца со мной произошли серьёзные изменения. Я бы сказал глобальные, но очень уж я не люблю такие слова, типа, огромные, необъятные, глобальные.
 Короче, я передумал поднимать бунт в колонии. Проснулся однажды утром и понял, что это желание, эти мысли, больше «не греют» меня. Не будоражат мои внутренности, «не знобит» меня от ощущения свершившегося действия, что я планировал более трёх лет.
 В ту ночь мне снился какой-то сон. Очень яркий и я бы даже сказал яростный. Со множеством персонажей и сплошным действием. Но вспомнить я его не мог. То есть общий фон, эмоциональный фон, чётко отражался в памяти, а вот деталей совсем не было, даже обрывков.
 Думаю, тебе знакомо такое состояние. Ты ведь «сновидец».
 В общем с того самого дня, мой основной вектор движения в этой жизни изменился. Ни скажу, что я сразу понял, чем буду заниматься в дальнейшем. Нет, для этого мне понадобилось ещё уйма времени и некоторые события в моей жизни ещё должны были произойти, чтобы я окончательно убедился в правильности нового направления. А пока я только был уверен в двух вещах – я больше не занимаюсь подготовкой бунта, и я сделаю всё возможное, чтобы поскорее выбраться из этого специнтерната.
 Через три дня после моего возвращения у меня состоялась встреча с Андошем. Я одновременно страшился и желал, страстно желал увидеть своего друга.
 Возвращаясь под вечер с работы, к тому времени я уже был совершеннолетний по меркам и законам нашего государства, а значит обязан был отрабатывать свой хлеб на текстильной фабрике, у старого моточного цеха я встретил Андоша.
 Самое странное и загадочное было в том, что этой дорогой почти никто из ребят не ходил. От ангаров фабрики до барака нашего корпуса была более короткая и удобная дорога. Но я выбрал сегодня именно эту дорожку и причём никому ничего не говорил.
 Может, конечно, мой долговязый друг следил за мной от самой фабрики и заметив каким путём я пошёл к бараку, решил обогнать меня и эффектно предстать пред моими очами. Но сомневаюсь, что так было. Нет, почти уверен, что он не следил за мной. Да и не в стиле Андоша были такие дешёвые, театральные эффекты.
 Он будто бы просто знал, что в тот вечер я пойду так. Именно. И никакой другой дорогой.
 Повернув за угол, я почти врезался в него. Он стоял, прислонившись к облезлой кирпичной стене и курил сигарету.
 Я рот раскрыл от изумления.
- Привет, - просто бросил он. Голос его был глухой и какой-то отстранённый. Как будто и не его вовсе.
- Привет, - бросил я в ответ, делая несколько шагов назад.
 Не то, чтобы я боялся Андоша. Я думал, что возможно он захочет со мной поквитаться за ту драку, а точнее избиение.
 И в силу привычки, я разорвал дистанцию, чтобы у меня было время подготовиться к бою.
 Видя мои «манипуляции» Андош улыбнулся милой и грустной, совсем не своей улыбкой. Отлипнув от стены, он сделал короткий шаг в мою сторону.
- Как там в карцере-то?
 Голос его вдруг сделался печальным и тихим, но я не терял бдительности.
- Нормально, - коротко бросил я и поднял руки на уровень груди, сжав ладони в кулаки.
- Я не собираюсь с тобой драться, - он внимательно посмотрел на меня, затем на мои поднятые руки.
 Я промолчал, оставаясь в напряжении словно пружина.
 Андош пожал плечами, затем вновь «лёг» на стену. Из кармана он достал пачку «Житана» и зажигалку. Протянул в мою сторону.
- Будешь?
 Я какое-то время колебался, стараясь почувствовать грозит ли мне опасность и этот трюк с предложенной сигаретой, только повод, чтобы я подошёл поближе.
 Но интуиция молчала, и я опустил руки.
- Давай, - я сделал шаг вперёд, затем ещё один и взял предложенную сигарету.
 Мы закурили, стоя рядом и опираясь на старую стену. Наши плечи почти касались друг друга.
 Какое-то время мы курили молча, каждый погружённый в свои мысли. Затем я, неожиданно для самого себя сказал.
- Я решил прекратить подготовку к бунту.
 Просто так сказал, обыденно. Но Андош совсем не удивился. Через небольшую паузу, сопровождающуюся только потрескиванием горящего табака и выдохами дыма, он так же спокойно спросил.
- Ты уверен?
 Со сторону это походило на какую-то странную и непонятную игру – кто более не выразит эмоций на лице от сказанного. Но мы действительно в тот момент были такими – расслабленными, уверенными, знающими.
 Я вновь после паузы кивнул.
- Хорошо, - тут же ответил мой приятель, нарушая привычный ход разговора, — Значит ты готов для чего-то большего.
 И снова умолк. А я в тот миг испугался. Не знаю, чего, но словно на меня вылили ушат холодной воды. Под ложечкой у меня засосало.
- Что, что это значит? – произнёс я не уверенно и впервые с начало нашего разговора посмотрел на друга.
- Всему своё время, - продолжая говорить загадками, ответил Андош и запустил недокуренную сигарету в темноту.
 Он тоже повернулся ко мне в пол-оборота, и я увидел шрамы на его щеке. Совсем свежие и ровные.
 «Это сделали мы» - запульсировало у меня в голове.
— Это сделали вы, - будто бы читая мои мысли негромко произнёс товарищ.
 И тут же добавил.
- Но это не важно. Мы оба здесь и это сейчас имеет значение. Мы и впредь будем сохранять нашу дружбу и общение в тайне. Никому, слышишь, никому не рассказывай того, что я буду рассказывать тебе.
- А что… - начал было я, но Андош меня перебил.
- Всему своё время. Сейчас тебе главное оставаться в авторитете у своих приятелей…
- Я хочу выбраться отсюда, - теперь настал мой черёд перебивать его.
- Я знаю, - спокойно произнёс Андош, и я поверил ему. Поверил в то, что он действительно знает это.
- В нормальный мир. Туда, за забор.
 Товарищ мой как-то грустно улыбнулся и сказал уже совсем странную и загадочную фразу.
- Там тоже тюрьма, такой же специнтернат, только заборы с колючей проволокой повыше чем здесь и стоят подальше, так что бы ты их не видел. Чтобы никто их не видел.
- Что… - начал было я, но Андош не дал мне развить свою мысль.
- Чертовски хороши эти сигареты, - он ловко поддел своими тонкими пальцами ещё один «Житан» из полупустой пачки. Чиркнул спичкой о ноготь и поднеся огонь к сигарете, глубоко затянулся.
- Ши-кар-но, - произнёс он медленно, растягивая слоги и одновременно выпуская дым через нос, - Но это моя последняя. Отвлекает от действия.
 Я ничего не ответил, но и не закурил, хотя друг мой делал это очень «вкусно».
 Прикончив последнюю, как он говорил, в своей жизни сигарету, Андош повернулся ко мне лицом. Именно сейчас я заметил ещё один дефект его лица – сломанную носовую перегородку. Доктора в больничке видимо вправили ему её, но не очень умело, и верхняя часть носа выглядывала на левую сторону сильнее чем на правую. Это было почти не заметно, если не приглядываться, но игла стыда и вины вновь кольнула меня под рёбра.
- А ещё появилась милая горбинка, - и снова будто читая мои мысли произнёс Андош. Правда в этот раз его голос был весёлым, - Думаю, девчонкам понравиться.
 Он рассмеялся, я же лишь куце улыбнулся.
- И избавляйся от этого ощущения, оно тоже будет тебе мешать в дальнейшем.
- Ты про что? – не понял я, чувствуя внутреннее напряжение.
- От чувства вины.
 Я пожал плечами, не зная, что ответить ему на это. Ведь мы избили его, хорошо, пусть не я, но мои парни и по моему негласному приказу. Вон сколько у него на лице шрамов. Как же тут не корить себя?
— Это уже свершившийся факт и шрамы на моём лице уже не исчезнут. Было и прошло. Подумаешь шрамы! Куда важнее твоё осознание.
- Осознание чего? – я полез в пачку за сигаретой. Тревога не отпускала меня.
 Андош улыбнулся.
- Поспешаем медленно. Всему своё время.
 Меня вдруг стало раздражать его «учительство». Резкие слова в его адрес уже готовы были сорваться с губ, но вместо этого я вставил в рот сигарету и зажёг спичку.
- Думаю, ничего менять мы не будем. Раз в неделю встречаемся здесь, после работы. Если кто нас и увидит, то решит, что мы просто курим и по-приятельски болтаем.
 Я был не совсем уверен в том, что если кто-то нас и заметит, то точно не решит, что мы встретились на этом пустыре поговорить за жизнь. Но я промолчал, продолжая курить и слушать товарища.
- Если что-то экстренное, то пользуемся, как и раньше библиотекой. Не забыл?
 Я отрицательно мотнул головой.
- Хорошо.
- Что хорошо? – не удержался я.
- Всё хорошо, - Андош улыбнулся, не обращая внимания на мой тон, - Хорошо, что ты вышел, а я выздоровел. Хорошо, что ты понял, и я принял.
- Опять говоришь загадками? – раздражение, сидящее внутри стало вдруг трансформироваться в злость.
- Ага. Вся жизнь загадка. И ни одна, а бесконечное множество.
- И чем мы будем заниматься, исходя из того, что я понял, а ты принял? – злость чуть поутихла, но совсем уходить не спешила.
- Разгадывать их, - Андош протянул мне руку и в который уже раз улыбнулся, но теперь как раньше. Что ни говори, улыбка у него была фантастическая.
 Она будто заставляла тебя ощущать какую-то внутреннюю сопричастность, что ли. Будто бы, и ты теперь посвящён в какую-то тайну. И в то же время, улыбка была искренной и открытой.
 Я пожал протянутую ладонь и сквозь дым, прищуренными глазами посмотрел на друга.
- Будь собой. Это просто, тем более для тебя. Иди и получи свою порцию славы и обожания. А через неделю увидимся здесь же, в это же время.
 И всё. Андош растворился в сгущающихся сумерках, оставив меня одного.
 Сказать, что я испытывал смятение, значит ни сказать ни чего. В моей душе был целый сонм ощущений, настоящая буря. Я злился на друга, за то, что он ведёт себя будто один из этих долбанных воспитателей-надзирателей, что вечно поучают нас, мол «так делать нельзя и так делать нельзя, а вот так надо». Но честно, злился я на себя, а не на него. За то, что я поступил так с ним три месяца назад. В общем, разобраться в той «каше» было мне не под силу.
 Впрочем, это и не важно. Важно было другое, а именно, что Андош вновь был рядом и снова был моим другом. И он простил меня, и готов был мне помочь. Но вот в чём?
 Всю следующую неделю я был центром внимания в корпусе. Первые три дня после моего выхода из карцера сопровождались неоднозначными реакциями моих приятелей. Кто-то от восхищения готов был «ссать» кипятком и называл меня чуть ли не пророком. Другие, наоборот, очень осторожно и внимательно следили за моим поведением – как и что я буду делать по выходу из БПК. Я же, как и советовал мне Андош, вёл себя естественно. В карцере мне «стукнуло» четырнадцать и в третий день освобождения я вышел на работу на фабрику. Вёл я себя скромно, но с достоинством. Не задирал нос, но и не панибратсвовал со всеми подряд.
 В общем, был таким, как и подобает истинному авторитету!
 Ещё несколько месяцев назад я и мечтать не мог о таком внимании и уважении, что высказывали мне окружающие меня воспитанники специнтерната. И не только из моего родного «Синего» корпуса. Почтение выражали, и ребята из «Коричневого» и даже «Чёрного» корпусов. Некоторые надзиратели также кто украдкой и намёками, а кто и в открытую тоже признавали мой авторитет.
 Я же чувствовал себя чужим на этом «празднике жизни». Конечно, я старался вести себя в соответствии с положением, но возвращаясь вечером в барак и забираясь под одеяло, я чувствовал отвращение ко всем этим людям и к себе, в том числе.
 Мне было трудно притворятся и всю длинную-предлинную неделю я жил лишь ожиданием новой встречи с Андошем. Меня тянуло к нему как магнитом, ведь я чувствовал, что он — это новый этап в моей жизни.
 Я не знаю, откуда пришла такая уверенность. Просто как-то вечером перед сном, а может и утром после пробуждения, я вдруг обнаружил эту мысль в своей голове. И этот монолит был не подъёмен. Он просто располагался внутри моей черепной коробки, ну или, внутри самого сознания, если хочешь.
 Я просто принял это за аксиому и дальше жил в интернате исходя из этого незыблемого закона.
 Когда наступил день встречи, я весь этот день был как на иголках. И на учёбе, и в фабричном боксе, где я занимался укомплектованием и фасовкой уже готовой продукции. Мне было трудно терпеть и сдерживать себя, и я бесконечно смотрел на время.
 На втором уроке это заметил один из учителей и указал мне на это. Пришлось вести себя поспокойнее, хотя внутри всё клокотало.
 Закончив работу, я почти бегом отправился к месту встречи. Каждая клеточка моего тела будто подрагивала от нетерпения. Я жаждал встречи, как изнывающий от жажды. В следствии чего и пришёл первый к разрушенному корпусу старой фабрики.
 До прихода Андоша я умудрился выкурить две сигареты и когда наконец-то появился мой друг, я весь извёлся.
 Среди недели я видел его несколько раз в коридорах школы и вечерами в бараке. Но мы, как и условились раньше, не контактировали. Даже не здоровались и не кивали друг другу. Конечно, он же был пострадавшим, все это знали. Именно мои парни избили его, а я, как и положено лидеру «загрузил» всё на себя. Он же тоже повёл себя, верно, никого не выдал и ни на кого не указал. Говорил, что дрались мы один на один и я оказался настолько сильнее, что смог нанести ему столько ударов и увечий.
 Думаю, многие из воспитателей догадывались, что это шитая белыми нитками ложь, и всё же ни у кого не было доказательств. Так что Андоша тоже больше никто не трогал в корпусе. Его просто сторонились и его это полностью устраивало.
- Ну наконец-то, я уже заждался, - я спрятал в пачку только что взятую сигарету, которую не успел прикурить и двинулся в сторону друга.
 Я хотел его обнять, по-товарищески, но он протянул мне руку. Я несколько удивлённый, пожал её.
- Твой первый враг, это эмоции, - сказал он не громко, - второй – нетерпение.
- Что? – не понял я.
 Честно сказать, я ждал большего от этой встречи. Я жаждал новых знаний, как пустой сосуд ожидает, когда его наполнят вином или маслом. Для Андоша же это было тоже испытание – ещё бы, первый ученик, адепт, первый последователь.
- Ты так был нетерпелив всю неделю, что почти выдал себя и подставил под удар наше будущее.
- Не понял, объясни, - я всё же закурил третью сигарету, хотя в горле уже першило от дыма.
- Ты так жаждал нашей встречи, что даже крыши наших бараков поднимались от нетерпения.
 Я нахмурился, чувствуя, что вновь, как и неделю назад, начинаю злиться и закипать. Нет, не такого развития событий я тогда ожидал. И тут Андош улыбнулся и напряжение спало.
- Ты нетерпелив и слишком возбуждён. Так не пойдёт. Если ты хочешь выбраться из этого «склепа» и не перебраться по наступлению совершеннолетия в другой, более мрачный и больший, то тебе надо учиться себя вести.
 Я молча курил и внимательно слушал товарища. Он стоял рядом, опираясь на кирпичную местами осыпавшуюся кладку и неспешно говорил, тщательно выговаривая каждое слово.
- Учись прятать эмоции, любые, радость, грусть, злость, недопонимание – все эмоции. Никто из окружающих не должен догадываться, что у тебя сейчас на душе.
- Зачем? – буркнул я.
- Затем, - тут же получил в ответ.
- Вспомни себя, каким ты был раньше.
- Не хочу вспоминать, - проворчал я, крепко затягиваясь «Житаном». Воспоминания о прошлых своих «подвигах», или как я их называл, «забавах» не приносили мне радости, только сожаления.
- А ты вспоминай без погружения.
- Как это?
 Андош почесал макушку.
- Как будто кино смотришь, или книжку читаешь, которые тебе совсем не интересны, но это необходимо сделать.
- И зачем это мне? Я имею ввиду, зачем мне вспоминать как я заморозил мисс Бах, что это даст?
- Тебе надо вспомнить каким ты был тогда, когда готовил свою «забаву» - спокойным, выдержанным, рассудительным, терпеливым. Я ведь совсем не призываю тебя вспоминать всё дело в мельчайших подробностях, только твоё состояние, твой настрой.
 Я тоже прислонился к стенке и задумался. Бычок полетел в кусты, а я углубился в воспоминания.
- Да, я был другим. Согласен, - наконец кивнул я.
— Вот в этом-то и суть, - обрадовался товарищ, - Вспомни, каким ты был, собираясь совершить, то что совершил и перенеси эти ощущения сюда, в настоящее время. Нет, не эмоциональные переживания по поводу удачного или не удачного выполнения задачи, а внутренний настрой. Именно он сейчас нам нужен.
- Нам? – удивился я.
- Конечно нам, - в свою очередь удивился и мой друг.
- Потому что, если не сможешь ты, не сможем и мы.
 Моя очередь наступила чесать затылок.
- Ты говоришь загадками. Ну да ладно, понял я что надо сдерживать свои эмоции, не показывать их на людях.
- Понять мало, надо попробовать их пережить.
- Опять не ясно, - я вновь тряхнул головой.
 Андош какое-то время раздумывал.
- Хорошо, садить.
- Куда?
- Садись прямо на землю, - и сам первый последовал своему совету.
 Я расчистил ногой небольшой пятачок у стены и сел.
- Сядь по-турецки и положи ладони на колени. Да-да, так. Только открытые ладони направь вверх.
 Я негромко засмеялся.
- Мы с тобой как чёртовы Будды.
- Ну что-то вроде того, - снова улыбнулся Андош.
- Теперь закрой глаза и постарайся отрешиться от посторонних звуков извне.
 Я наморщил лоб, чувствуя какой-то подвох, но всё же прикрыл глаза. Веки мои задрожали, а губы сжались в узкую полоску от напряжения.
- Хорошо. Теперь расслабься. Хочешь представь что-нибудь приятное. Ну, например, море или горы. Что тебе нравиться, и ты хотел бы там побывать?
 Я открыл глаза.
- Не знаю. Никогда об этом не задумывался.
- В школе о чём-то мечтал?
- Да не особо, - я пожал плечами.
 Товарищ потёр лицо руками. Он тоже сидел прямо на земле, сложив ноги по-турецки. Руки его покоились на бёдрах.
- О чём ты мечтал?
- Не о чём, - повторил я, вновь раздражаясь.
- Моим последним желанием было не попасться за то, что я сделал. А предпоследним сделать это с мисс Бах. И как ты знаешь, предпоследнее желание сбылось, а последнее нет.
- А было что-то красивое рядом с тем местом, где ты жил?
- Красивое? Красивое…
- Да, было, да, - я вспомнил, - было озеро.
- Хорошо. Представь это озеро. Спокойную гладь воды, деревья, обрамляющие озеро, тишину.
 Я снова закрыл глаза.
- Ещё там ветер. Ну, постоянно дует ветер.
- Ладно, представь и ветер.
 Я представил и… вспомнил. Вспомнил себя ещё совсем маленьким мальчиком. Когда я жил в Джуте, мы с родителями почти каждое воскресенье ездили туда на пикник. Мне не разрешали самостоятельно заходить в воду, берега там были довольно крутыми, и я больше стоял и смотрел на ровную гладь озера, в котором отражались облака и верхушки вязов, что окружали озеро плотным кольцом.
 Папа рассказывал смешные истории, и мама заливисто смеялась, и они пили сидр, а я содовую.
 Не открывая глаз, я удивился своим воспоминаниям. И правда было странно видеть образ весёлого отца и улыбающейся матери.
 «Когда-то они были другими. Совсем другими людьми. Обычными». Память моя заблокировала эти воспоминания с какой-то целью, а несколько простых слов, что произнёс Андош – и вуаля, я вспомнил.
 Дыхание моё участилось.
- Хватит вспоминать и переживать. Просто слушай. Чувствуй, что чувствовал тогда.
- Там другие мама и папа. Я их такими и не помню совсем, - невольно открыв глаза, я уставился на друга.
 Он тоже смотрел на меня.
— Это сейчас не важно, важно другое – твои ощущения от воспоминаний.
- Ну как же не важно? – не согласился я, - Я и не помню своих родителей такими.
- Какими такими? – Андош чуть наклонился в мою сторону, уперев ладони в бёдра.
- Такими… Живыми, - через секунду ответил я, подумав.
- Наверное это было давно-давно, когда я был совсем маленьким. Или в другой жизни, - я вздохнул, чувствуя, как предательский тугой комок приближается к горлу.
- Наверное, - согласился товарищ и отвернулся.
 Так мы сидели довольно долго. И я, и Андош молчали, оставаясь в тех же позах.
 Я не думал ни о чём. Мысли неспешно и лениво текли в моей голове, но стойкий образ других родителей не оставлял меня и потому мне было не много грустно.
- Ладно, на сегодня хватит, - наконец произнёс друг и проворно поднялся на ноги.
 Я кивнул, соглашаясь, но мне понадобилась помощь товарища, чтобы встать. Ноги затекли и плохо слушались.
- Сейчас мы расстанемся и встретимся здесь же ровно через неделю, - Андош посмотрел на меня и вдруг улыбнулся.
  Его улыбка была всё такой же обаятельной и… искренней. Её ничуть не портили шрамы на щеке и неровная носовая перегородка.
 Я невольно улыбнулся в ответ.
- Что мне делать всю неделю?
 По-видимому, мой вопрос удивил Андоша.
- Жить дальше. Быть естественным, быть спокойным, быть уверенным.
- В чём?
- В своей цели. Ты же хочешь выбраться отсюда поскорее и начать новую жизнь?
 После некоторого раздумья, я почему-то кивнул два раза к ряду.
 «Странно это, наверное, звучит – мальчишка четырнадцати лет от роду мечтает начать новую жизнь. Но поверь мне, тогда это и правда было моей главной задачей. Выбраться в другой мир, без надзирателей-воспитателей, без еды и сна по расписанию. Туда, где много счастливым, улыбающихся людей. Туда, где есть кинотеатры и Кока-Кола. Где есть всё, чего я был лишён за стенами нашего исправительного интерната.
 Не знаю, что со мной произошло в изоляторе, но мне стало не важно, смогу ли я осуществить свою «шалость» - взбунтовать тюрьму, или любую другую. Я ведь не был маньяком в полном смысле слова. Социопатом, как говорят сейчас. Суть моих «экспериментов» была не в убийстве кого-то, совсем нет. Я искренне хотел знать, смогу ли я сделать то-то и то-то, и не поймают ли меня?»
 В общем, Андош ещё раз напомнил мне про цель, к которой я стремился, и мы разошлись.
 Следующая неделя была длинной и безрадостной. С непривычки, я сильно уставал на фабрике. Спина к уйкенду почти совсем не гнулась. К тому же мне приходилось притворяться со своими корешами. Они для меня стали чужими. Как будто кто-то выключил свет и всё. Знать их не хотел, видеть бы их не видел и уж тем более не слушал бы их бестолковые разговоры и сальные шуточки. Но я терпел и делал вид, что я «в теме». Так же смеялся, порой даже ржал, но в соответствии с теперешним своим статусом. Лёжа ночью на жёсткой кровати, наш любимый директор считал, что для позвоночника намного полезнее твёрдые матрацы, а не мягкие, дурея от усталости и в тоже время, не имея сил уснуть, я размышлял обо всём что произошло в моей жизни за день. Да и не только об этом.
 Меня не удивляло, что я стал другим. Так быстро сменил окрас, как было принято говорить у нас на «малолетке». Нет, совсем нет. Да и замученную мной Ангелику я не вспоминал. Она не являлась мне в ночных кошмарах. Этого «добра» у меня тоже не было. Я вообще не особо страдал чувством вины, или чем-то подобным и это было здорово. Ну, я имею ввиду, для меня. Я не тратил время на переживания и пережёвывания уже свершённого.
 В то время мне лишь единожды было стыдно – за избиение Андоша. Но и в том случае это было сожаление по поводу того, что я не сдержался в беседе с товарищем, и ситуация вышла из-под контроля, а совсем не из-за увечий и шрамов, что мы нанесли ему.
 Мне кажется, Андош это всегда знал, но никогда не говорил об этом.
 А что касается моих изменений внутри – это ведь был следующий эксперимент. Так сказать, эволюция моего мастерства. Быть среди этих малолетних уродов, жить с ними, возглавлять их, совершать различные пакости и устраивать драки. В конечном счёте быть таким же «засранцем» и «ублюдком» и не быть ими одновременно.
 Опять же, не знаю, когда эта мысль полностью сформировалась в моём сознании, в моей голове. Как-то раз я проснулся утром и понял, что это всё моя очередная «забава».
 Знал ли об этом Андош? Думаю, и это он знал. Он вообще был каким-то… ну, не от мира сего.
 Я знал его четыре года, дружил с ним и не понимал этого. А потом вдруг понял. Когда вышел из изолятора, а он из «больнички».
 Недели проходили за неделями, мы так же встречались по воскресеньям у заброшенного цеха. Разговаривали, строили планы на будущее, решали возникшие вопросы, медитировали. Это последнее было ново для меня и первое время я сопротивлялся и «брыкался», но потом втянулся и даже стал это практиковать среди недели. Украдкой, когда выдавалась минутка-другая полного одиночества, я погружался в себя и как будто перебирался в другой мир. Там было всё иначе. Совсем всё по-другому.
 Это были новые для меня ощущения и после них, возвращаясь в реальный мир, я был более спокойным, более внимательным, более собранным и… более уверенным в том, что я всё делаю правильно.
 Я до того усовершенствовал эти «погружения», что перед отправкой меня на взрослую зону, уже мог медитировать, не закрывая глаз. Физически я присутствовал в этом мире, но всё моё естество, перемещались в другое измерение.
 Зима закончилась последними метелями и гололёдом, из-за которого мы работали сверхурочно, занимаясь совсем другой работой, не на фабрике. Мы тупо долбили лёд до полуночи, и все воспитанники конечно роптали. Роптал и я, делая это важно и рассудительно, как и подобает авторитету «Синего» корпуса, а в душе был даже рад этой сверхурочной работе.
 Правда на следующий день нам дали поспать на два часа побольше, наш директор был ещё тот гуманист.
  А потом пришла весна. Сразу, как будто только и ждала чьей-то команды, прячась за углом. И впервые я стал рассматривать природу, как что-то восхитительное, отдельное и в то же время, как часть мира, как часть меня.
 Я был в восторге от свежего ветра, что нёс какой-то аромат с далёких полей и ельника, что тёмным массивом возвышался за нашим интернатом. Я был в восторге от пенья птиц, что облюбовали ещё голые ветки редких деревьев, что росли на территории «малолетки». Я как будто прозрел, или может просто повзрослел.
 На очередной «сеансе» встречи я неприминул рассказать всё Андошу. О своих ощущениях и переживаниях, о том, что, просыпаясь утром, я иду на ненавистную фабрику в великолепном расположении духа.
 Товарищ мой и наставник, слушал меня и не перебивал. Его блуждающая, будто приклеенная улыбка изгибала губы. Но и глаза улыбались, даже в сумерках уходящего дня это было заметно.
— Это хорошо. Ты меняешься и растёшь. Это хорошо.
- Но что это значит? Раньше меня мало что интересовало вокруг. Сейчас же я не могу надышаться окружающей меня природой, - я вздохнул полной грудью.
- Ты начинаешь принимать суть этого мира, - негромко произнёс Андош загадочную фразу.
- Что это значит? – тут же спросил я.
— Это сейчас не важно. Даже если бы я смог тебе это объяснить, то скорее всего ты не понял бы многого…
- А ты попробуй, - не унимался я.
- Нет, - друг отрицательно мотнул головой, - Твоя задача сейчас в другом; смотри на мир широко раскрытыми глазами, как ты, впрочем, и делаешь. Впитывай всё как губка. Вдыхай этот мир умеренными глотками и не задумывайся о смысле. Ну и, конечно, не теряй бдительность.
 Мне так много хотелось у него ещё спросить и узнать, но Андош провёл сложенными пальцами по своим губам, будто бы закрывая замком молнию, и я умолк.
 Разовых встреч в неделю мне было мало, а когда я сказал об этом товарищу, он ответил, что чаще встречаться опасно, можно ненароком раскрыть себя. И я стал практиковать те упражнения, что показывал мне Андош и что мы делали с ним вместе по вечерам в воскресенья, самостоятельно.
 Это не всегда у меня получалось, да и уединиться я зачастую не мог, чтобы не вызвать каких-нибудь нежелательных подозрений. Но всё же я пытался, ведь у меня был зуд на всё это, в прямом смысле слова.
 Так проходили мои дни. Они сливались в недели, а те в месяцы.
 Андош многому меня научил. За год, что прошёл с момента моего выхода из изолятора, я сильно изменился. Говорить, что я стал другим в социальном представлении, значит не понимать суть наших занятий. Да, я перестал готовить бунт в специнтернате и мне больше не хотелось экспериментировать над людьми… Хотя нет, как раз эксперименты над массами мне были ещё более интересны, но не с точки зрения их физического предела возможностей, а со стороны их эмоционального и ментального восприятия.
 Я всё так же не говорил Андошу про свою следующую «забаву», про моё умение мимикрировать и интегрировать себя другого в их общество. Я продолжал быть лидером самой большой группировки в «Синем» корпусе. Иногда мне приходилось драться, и я это любил, иногда приходилось принимать решения, противоречащие вновь сформировавшемуся «личному кодексу». Но никто и не догадывался кем я был на самом деле и это тоже придавало мне сил.
 Моё эго росло и становилось сильнее, больше, массивнее.
 Мой друг и наставник не мешал мне в этом. Он делал вид, что совсем не замечает этого. Во мне, в то время как будто жило два человека. И даже три, если брать в расчёт мою личину интернатовского авторитета. Я совершенствовал свои навыки в познании непознанного. Именно так говорил Андош, и эта фраза мне до одурения нравилась. И я выпестовал свою личность, своё Я, вращаясь и общаясь со своими товарищами по интернату, отрабатывая на них свои психологические приёмчики.
 Ближе к рождеству Андош мне рассказал про осознанные сны, и мы стали практиковать новую дисциплину. В первый день своего пятнадцатилетия, а точнее в ночь, я «выкатился» из тела. Терминами этими меня снабжал наставник и я с готовностью их применял.
 На первый раз мне понадобилось меньше месяца. Второй раз у меня получилось выйти в осознанный сон, только через одиннадцать лет, когда Центр уже существовал. Но всё по порядку.
 В ту холодную январскую ночь я вышел в астрал. Помню, как сейчас, вначале появился какой-то низкий гул в голове и ещё мерехтение чего-то перед закрытыми глазами, а потом раз, и я стою в бараке, рядом с кроватью и смотрю на себя спящего. Мне не было страшно, как иногда происходит с новичками. Мне было интересно. Я огляделся вокруг. Барак был знакомый и незнакомый одновременно. Но и на этом я не стал заострять внимания. Наоборот, я посмотрел на свои руки и ноги. Они были точно моими, голые и бледные даже в темноте. Мне вдруг захотелось посмотреть на себя в зеркало, увидеть, как я выгляжу здесь, в другом мире, и я отправился на поиски зеркала.
 Я знал, что зеркал в бараке нет, только в умывальнике, но это не помешало мне найти большое овальное зеркало на винтажной ножке совсем рядом с тем местом, где я спал. Это ничуть не смутило меня. Я же искал зеркало и хотел увидеть себя. И вот, вуаля, нашёл!
 Сквозь темноту, царившую в бараке, я внимательно рассматривал себя. Меня удивило тогда, что руки и ноги были моими, а вот лицо и туловище явно принадлежали другому человеку. В зеркале был я и не я одновременно. Я всматривался в незнакомые черты, пытаясь найти сходство.
 Не знаю, как долго бы я ещё «любовался» собой, но вот в зеркале за спиной у меня что-то зашевелилось, заклубилось и из темноты явно проступили контуры какой-то фигуры. Я хотел было повернуться, но тут же услышал в голове три чётких слова, сказанные голосом Андоша.
 «Нет, только не поворачивайся»
 Я замер, продолжая рассматривать что-то у себя за спиной и пялясь в зеркало. Фигура двигалась и как будто даже приближалась ко мне, но я всё так же не мог разглядеть её, только нечёткие, размытые контуры. Как ни странно, мне и сейчас не было страшно. Тогда мне вообще было не знакомо это чувство – страх. С ним я познакомился намного позже.
 Я продолжал смотреть в зеркало и не двигаться.
 Вдруг я услышал голос товарища и наставника. Он повторял и повторял одну и ту же фразу.
 «Проснись, проснись, проснись…»
 Какое-то время я не мог уловить смысл этого простого слова и продолжал таращиться в зеркало. Затем до меня начал доходить, но как будто из глубины, из толщи воды подо мной.
 Я невольно тряхнул головой и контур овального зеркала поплыл, будто бы это было и не зеркало, а всего лишь его отражение в воде. Затем я моргнул, а дальше всё произошло в мгновение ока. Всё схлопнулось и меня будто дым, утянуло куда-то. Было именно такое ощущение. И новое ощущение накрыло меня с головой. Кто-то душил меня в реальном мире. Душил подушкой.
 Странно, но мне и в тот момент не было страшно. Я просто принял то, что всего лишь несколько секунд отделяют меня от смерти и нужно что-то делать, чтобы выжить. И я сделал – ударил в пустоту одной ногой и затем другой. Второй удар пришёлся во что-то мягкое. Давление на лицо сразу ослабло, и я смог судорожно вздохнуть столь необходимый мне воздух. Организм мой работал будто бы автономно, как кварцевые часы.
 Я скатился с кровати и оказался на полу, больно приложившись об него коленями. Но я был свободен, подушка упала рядом, и я смог увидеть своего несостоявшегося убийцу. Это был старый знакомец из соседнего отряда, Марик «Ёрш».
 Раздумывать о том, что я ему сделал и почему он решил меня придушить совсем не было времени. Я удачно попал ему коленом в промежность и пока она приходил в себя, корчась совсем рядом, я нанёс следующий удар, кулаком в ухо. В свои пятнадцать лет я был сильным подростком и удар у меня получился отменный.
 Марик рухнул как подкошенный и затих на деревянном полу. Я тряхнул головой, прогоняя шум в голове, возникший, по-видимому, от нехватки кислорода, а вместе с ним и воспоминания от нахождения там, в зазеркалье.
 Добивать парня у меня не было никакого желания, и я разбудил ближайшего своего помощника, спящего через две койки от меня. Валик сразу «въехал» в ситуацию и сонно кивнув, отправился будить ещё пару-тройку ребят.
 Они молча и почти бесшумно вытащили Марика, остававшегося без сознания из барака. Я брёл следом в одних трусах и майке. Посмотрел на небо, и я не увидел луны, а значит дело близилось к утру. Так я тогда решил. Суд над киллером-неудачником был скорый и суровый. Засунув ему в рот кляп, сделанный из его же майки, мои парни сломали Марику пару пальцев, прежде чем он заговорил. Убить меня он задумал по простой и довольно прозаичном причине – хотел занять моё место. Считал, что у него для этого есть все основания и условия.
 Помню, как я тогда пожал плечами. «Странные вы люди» - сказал я тогда про себя и с грустью посмотрел на парня. Оставлять в живых его было нельзя, но я понял, что и отдать приказ, чтобы его убили, я не мог. Я поёжился от предрассветной прохлады и коротко кивнул Валику.
 Марик задёргался и замычал, но ребята держали его крепко. Я посмотрел в глаза полные страха и негромко произнёс: отпустите его, он всё понял.
В общем, мы вернулись в барак, а Марик остался на улице.
Не знаю, что произошло дальше, но мой несостоявшийся убийца был обнаружен утром одним из воспитателей, замёрзшим возле входа в барак.
 В интернат приехала следственная бригада «с воли», расследовать странную смерть одного из воспитанников. Нас конечно же вызывали на разговор.
 Но все молчали. Даже если кто-то и видел что-то, никто ничего не сказал. Настолько высок был тогда мой авторитет, что многие воспитанники боялись меня, но многие и по-настоящему уважали. Впрочем, кроме сломанных пальцев нам нечего было предъявить.
 Всю неделю продолжалась эта чехарда – как ни как ЧП серьёзного масштаба.
 Но к воскресенью всё успокоилось и улеглось, и я смог встретился с Андошем, там же где мы всегда и виделись.
 Я пришёл первый и пока ждал друга выкурил две сигареты подряд. Понимал, что разговор будет трудным и тяжёлым. Но я ошибся.
 Пришёл Андош и пожимая мне руку, не громко спросил.
- По-другому нельзя было?
 Я внимательно посмотрел на друга сквозь сигаретный дым, удерживая его сухую, костлявую ладонь в своей.
- Он хотел задушить меня. Но мы не убивали его. Он замёрз…
- Понял, - перебил меня Андош и высвободив руку, отошёл на несколько шагов в сторону.
Мы какое-то время стояли молча. Будто бы нить разговора и суть нашей встречи сменили вектор.
 Вдруг я вспомнил про сон и что я там делал, и что ощущал и тут же рассказал другу.
 Глаза Андоша засияли неестественным блеском. Это было ему очень интересно.
 Я рассказал всё, что помнил, в мельчайших подробностях.
— Это круто! – с чувством выдал он после моего красочного и подробного повествования.
- Стефан, это правда здорово. Я смог выйти в осознанный сон, только после года регулярных тренировок. А ты, - и он обнял меня.
 Я был удивлён его реакции и в тайне рад, что он не стал меня «песочить» за инцидент с Мариком.
 Да, Андош был ещё тот чудак.
 Возвращаясь со встречи, мы, кстати, в тот раз не медитировали и не пробовали новые упражнения – просто проговорили весь час, я был доволен и, как ни странно, спокоен.
 
*     *     *     *     *

- Думаешь, я чудовище? – я добавил кипятку в остывший заварной чайник, - может быть и чудовище. Но я был нужен силе и свету, для того чтобы сделать в дальнейшем то, что должен был сделать. В конечном итоге, появился Институт, где мы боремся с тьмой во всех её проявлениях. А я? А я получил свою заслуженную награду, потеряв почти всё и вновь обретя. Впрочем, обо всё по порядку. Ты не устала?
 Астрид отрицательно кивнула.
- Хорошо, - кивнул и я.
*     *     *     *     *

  Следующие полгода мы продолжали идти к своей, точнее моей цели – выбраться из «малолетки», как можно быстрее, по возможности, не попав на взрослую зону. По суду мне же назначили двенадцать лет, из которых шесть полагалась отсидеть в интернате, а остальные шесть, перебравшись в одну из ближайших зон, может в Капошваре или подальше в Эгере.
 Говоря, что именно мне нужно было «соскочить» на волю, я подразумеваю то, что как мне казалось, у Андоша с этим проблем не было. Иногда у меня складывалось впечатление, что он сидит здесь именно из-за меня. И если захочет, то в любой момент может просто выйти и пойти куда глядят глаза.
 Бред, конечно, он же был таким же воспитанником, как и я, и тоже «мотал срок». И я никогда у него не спрашивал, сколько ему дали.
 Но в тот день, когда мы узнали, что взрослой тюрьмы мне не избежать, мы по записке собрались у старого корпуса в неурочный вечер, чтобы обсудить возникшую ситуацию. Тогда-то я у него и спросил про его срок.
 Андош как-то странно посмотрел на меня и медленно, почти по слогам произнёс.
— Это не важно. Не-важ-но. Не думай об этом, давай лучше решать, что делать с твоим «переездом».
 До моего совершеннолетия было ещё почти полгода, но Андош не любил сюрпризы. Это я уже давно понял.
- Твой авторитет мешает тебе получить «белый лист». Но здесь и сейчас ты не можешь ничего изменить. Будет только хуже.
- И что, мне готовиться к взрослой зоне?
 Честно сказать, у меня тогда всё сжалось внутри. Но опять же это был не страх, что-то другое.
 Андош долго смотрел на меня и молчал. Так долго, что мне стало не уютно под его проницательным не мигающим взглядом.
- Я вытащу тебя со взрослой зоны, как только смогу. Да, какое-то время тебе придётся посидеть. Главное, уйти там в полную «тишину».
 Я знал значение этого выражения. То есть «не отсвечивать», сидеть обычным заключённым. Днём ходить на работу, вечером читать книги и ни во что не ввязываться.
— Это тоже будет сложно осуществить. Отсюда же пойдёт «малява» про мой статус и там уже меня будут ждать.
- Будут и проверят. Надо будет действовать по ситуации. Можно «заехать на больничку» на первое время. Съесть чего-нибудь или выпить, - товарищ почесал затылок.
 Да уж, очень мне не хотелось перебираться к взрослым. Я ведь, по сути, всё ещё оставался ребёнком. Подумаешь шестнадцать лет! Впрочем, пятилетний опыт интерната тоже много что значил, и я в конечном счёте себя успокоил.
 «Переберусь, а там разберусь на месте» - заверил я сам себя.
 Оставшиеся полгода мы всё больше углублялись в мир непознанного, так его называл Андош. Он рекомендовал мне перечитать все книги, что были у нас в библиотеке на эту тему. Их оказалось катастрофически мало, только три. Ричард Бах, Ло Минь и какой-то русский автор, Савченко, по-моему. Затем мы взялись за мистическую фантастику – Лавкрафт, Олдрич, По. Их произведений было побольше и читал я их запоем, иногда засиживаясь далеко за полночь.
 Когда задули первые осенние ветра, и холодные дожди ежедневно сыпались нам на головы, мы принялись штудировать философов всех времён и сословий. Вольтера и Канта я «проглотил» за месяц. Их книг было тоже не много, зачем же их держать в тюремной библиотеке детского специнтерната. Воздействие на неокрепшие детские умы может иметь необратимые последствия!
 К счастью или сожалению, читал их только я.  Впрочем, именно это и послужило вызовом меня в кабинет к директору на долгий разговор с пристрастием.
 Предупредить о визите к начальству Андоша я не успел и потому шёл без его инструкций, надеясь только на свой уже не малый опыт и на чутьё. Некоторые приёмы я усвоил к тому времени уже достаточно хорошо, такие как внутренняя концентрация, умение быть не видимым и еле заметным для окружающих, и главное, я помнил про осознанное восприятие действительности.
 Нашего директора я не видел довольно давно, он почему-то последнее время не показывался у нас на территории. Я имею ввиду, в бараках и на фабрике.
 Теперешний внешний вид его мне не понравился. Желтушное, одутловатое лицо. Тёмно-синие, почти черные круги под глазами. Тусклые, безжизненные волосы и лёгкий тремор правой руки. Он явно был болен и очень серьёзно.
 Но увидев меня, входящего в кабинет под присмотром одного из воспитателей, мистер Готролис просиял и улыбка, знакомая и искренняя появилась на его болезненном лице.
- Аа, Стефан. Рад тебя видеть. Проходи, садись, - он одной рукой, левой, поманил меня и ей же махнул моему провожатому, чтобы оставил нас наедине. Правая рука его лежала на столе, и я заметил, как она подрагивает.
 Я сел на крайний стул напротив директора не теряя бдительности. Может я был слегка напряжён и это чувствовалось, потому-то директор спросил меня участливо.
- У тебя всё в порядке, Стефан?
 Я коротко кивнул, думая про себя, что у меня-то всё «вери гуд», а вот у тебя?? Но вслух я этого озвучивать конечно же не стал.
- Хочешь чаю и имбирного печенья?
 Я вновь кивнул. Было бы глупо отказываться от такого угощения.
 Мистер Готролис поднял трубку телефона и произнёс негромко: Принесите нам чайничек чая и вазочку имбирного печенья.
 Да, у него была такая манера разговора, он любил говорить обо всём в уменьшительно-ласкательной форме.
 Я сидел ровный как струна и ждал продолжения.
- Как там дела у вас внизу? Всё ли в порядке?
 Я снова кивнул, не считая нужным отвечать на риторический вопрос словами. Я знал, что как только буду вовлечён в разговор, то вступлю на чужую территорию, что чревато потерей концентрации и осознанности.
 «Это в любом случае наступит, через минуту-другую, так зачем же торопиться и открываться раньше времени» - решил я, стараясь не смотреть постоянно на директора, а водить блуждающим взглядом по кабинету.
- Всего вам хватает? Воспитатели не притесняют?
 Я понял, что эти вопросы сейчас совсем не риторические, директору и правда надо знать всё ли в порядке в его заведении. А так как из-за своего самочувствия, он не имеет возможности всё контролировать, он пригласил своего старого знакомого и решил всё выведать у меня.
 Я прочистил горло.
- Внизу всё в порядке, господин директор. Всё работает, как и должно. Воспитанники обеспечены всем необходимым – едой, одеждой, теплом.
- Хорошо, - промурлыкал директор.
 В комнату бесшумно вошла миловидная женщина в форме старшего воспитателя. Она несла поднос с чайником и печеньем. Пройдя чуть вперёд, она собралась поставить поднос поближе к директору, но тот отрицательно кивнул головой, и женщина, развернувшись, водрузила его передо мной.
 У меня уже начался возраст полового созревания, потому-то я и пялился на её обтянутый серой юбкой зад. Когда она повернулась и увидела, что я рассматривая её, женщина не смутилась, а лишь улыбнулась мне нейтральной улыбкой. Я тоже не смутился и перевёл свой плотоядный и похотливый взгляд на её полные груди, чуть выпирающие из явно тесной блузки.
 От неё пахло каким-то знакомым, но забытым цветочным ароматом. Я почувствовал, как «мой друг» заворочался в штанах, просясь наружу. Я тогда ещё подумал, что наш директор тот ещё фрукт, выбрал себе помощника посимпатичней и «шпилит» её в свободное время.
 Хотя, ненароком взглянув на мистера Готролиса я усомнился в своём предположении. «Во всяком случае, не сейчас» - сделал я резонный вывод и в миг забыл про симпатичную секретаршу. Женщины никогда не были для меня столь значимыми, чтобы я терял из-за них голову. Ни сейчас, ни тогда.
- Ты много читаешь, ведь так? – продолжил разговор директор.
 Я, не спеша налил чай в тонкую фарфоровую кружку и взял пальцами самую большую печенюшку.
- Да, господин директор.
 Мистер Готролис скривился, будто бы раскусил что-то кислое.
- Мы же договорились, что ты будешь называть меня по имени.
 Я «сделал» удивлённые глаза.
- Договорились? Это было так давно.
 Мне нравился этот диалог, и я старался сдерживать себя, чтобы не войти в раж. Так называл моё своеобразное эмоциональное состояние увлечения чем-либо, Андош.
- Да, ты прав. Это было давно, - директор убрал вдруг начавшую сильно трястись правую руку под стол.
— Это было давно, - повторил мистер Готролис, пока я ел и пил, - И много воды утекло с тех пор.
 Он вдруг внимательно посмотрел на меня.
- Ведь мы когда-то были друзьями. Скажи Стефан, только честно, ты что-то затеваешь в интернате?
 Я чуть не поперхнулся, но нашёл в себе силы прожевать застрявший кусок печенья и запить его горячим чаем, обжигая горло.
- С чего вы взяли, мистер ди…  Ян?
 Директор какое-то время молчал и просто и бесхитростно смотрел на меня. Всё-таки он был хорошим человеком, хоть и слишком мягким, на мой взгляд.
- Есть у меня такие подозрения. Ты много времени проводишь в библиотеке. Изучаешь разную литературу. Твой авторитет сейчас в корпусе не бывало высок. Тебя слушаются, тебя боготворят и боятся. За тобой пойдут.
 Я слушал молча, оставив кружку и отложив недоеденное печенье. Директора я не перебивал, давал ему возможность выговориться.
- Скажи, что это не так, Стефан.
- Конечно это не так, Ян, - я усмехнулся, - лично я ничего не затеваю. Это честно. Я просто спокойно хочу досидеть свой срок, а потом уйти на взрослую зону.
 Посмотрев в желтушное лицо директора, я вновь принялся за приятную трапезу. Внутренне я был спокоен и собран. У этого любителя детишек ничего не был на меня, кроме собственных подозрений. Даже косвенных улик моей причастности к готовящемуся бунту у него не было.
 Да и какой бунт? С этой идеей я распрощался более года назад. У меня теперь была другая «забава» и совсем иная цель в жизни.
- Надеюсь, ты честен со мной, - устало ответил мистер Готролис и обе руки его вновь оказались поверх стола.
 Я посмотрел на трясущуюся правую кисть. Он заметил на что я смотрю и негромко произнёс.
- Да, Стефан, я болен. Это уже не излечимо, и я не знаю, сколько мне осталось жить. Но я не хотел бы оставлять интернат приемнику в состоянии бунта.
 Я кивнул понимающе. Второе печение исчезло у меня во рту. Печенье было восхитительное, как, впрочем, и чай, и я намеревался разобраться со всей вазочкой, а то, что не съем, обязательно возьму с собой, угощу ребят.
- Можно ещё один вопрос?
 Я кивнул с готовностью выслушать директора.
- Если не ты, то кто-нибудь другой может осуществить такое в интернате?
- В смысле, поднять бунт? – с набитым ртом спросил я.
- Да, - кивнул мистер Готролис.
 Я оттопырил нижнюю губу и задумался. В своё время я не посвящал никого кроме Андоша в свои личные планы. Может кто-то догадался, что я тогда задумал? Кто-то из близких мне ребят? Но никто на мой взгляд не обладал достаточным потенциалом, для осуществления столь дерзкой задачи.
 Я прокрутил в голове имена всех явных и скрытых лидеров в «малолетке». Нет, такого человека не было.
- Нет, - я отрицательно мотнул головой, - не думаю, что у кого… - тут я запнулся, - хватит мозгов совершить такое.
- Ни у кого кроме тебя? – вкрадчиво добавил он не высказанное мной.
 Директор хоть и был болен, но мыслил здраво и хватку не терял.
 После короткой паузы я кивнул.
- Ты уверен? – настаивал мистер Готролис.
 Мне был не понятно его беспокойство. Но как говорят, лучше быть живым параноиком, чем мёртвым простаком.
 Я снова пожал плечами.
- Во всяком случае, я об этом ничего не знаю.
 Директор какое-то время пристально изучал моё лицо, но я был спокоен. Сейчас меня интересовали лишь остывающий чай и недоеденное печенье.
- Хочешь походить ко мне в бассейн? – неожиданно предложил Донат.
 Я удивлённо воззарился на него. Предложение было неожиданным, но очень лестным. Когда-то я уже плавал в его личном бассейне и получал массу удовольствия от этого. Но сколь не было оно соблазнительным, я отказался. У меня ведь были дела и поважнее водных процедур.
- Как знаешь, как знаешь, - в голосе директора явно звучало сожаление, - Можешь взять всё печенье, что осталось в вазочке. Угостишь своих товарищей.
 Он улыбнулся и снял трубку телефона.
 Через минуту в кабинет вошла та же женщина в обтягивающей юбке и слишком узкой блузке. Но в этот раз я даже не посмотрел на неё. Мысли мои были уже далеко.
 Прощаясь, а для этого больной мистер Готролис даже вышел из-за стола и протянул мне не дрожащую левую руку, он сказал, глядя мне прямо в глаза.
- Прошу тебя, Стефан, если вдруг ты что-то узнаешь, или у тебя возникнут подозрения по интересующему меня вопросу – дай мне знать. Я в долгу не останусь.
 Я осторожно пожал протянутую руку, коротко кивнул и вышел.
 Печенье я конечно раздал ближайшим своим сподвижникам. Они «приточили» его в один миг и были мне явно благодарны за такое лакомство. Одну печенюшку я припрятал для Андоша, но он отказался, мотивируя это тем, что не любит сладкого.
 Я с сомнением посмотрел на него и съел печенье сам. Так же мой товарищ не поддержал мой отказ от предложения директора про бассейн.
- Почему ты не согласился? – спросил Андош возбуждённым голосом.
- Посчитал это проявлением слабости.
- Слабости? А если тебе таким образом вселенная подсказывает?
- Что подсказывает, поясни? – я действительно не понял про вселенную.
- Если у тебя есть цель и чёткие намерения, но нет детального и полного плана, помощь может прийти откуда угодно. От друзей, от врагов, от директора, например.
- Какая помощь? – я всё ещё не понимал.
 Андош вздохнул.
- Твоё пребывание заканчивается здесь с твоим шестнадцатилетнем. Дальше – «взросляк». Туда ты идти не хочешь, так?
- Ну так.
- Тут тебя вызывает наш мистер Готролис и предлагает реальную помощь за реальную помощь.
 Наконец я «въехал».
- Ты хочешь, чтобы я стучал на своих? – желваки мои заходили туда-сюда.
- Они, во-первых, не твои. Ну, не твои же? – Андош повысил голос.
- Не мои, - согласился я, хоть и с неохотой.
- Во-вторых, с этой «забавой» мы вроде бы закончили.
- Закончили, - согласился я, коротко кивнув во второй раз.
- И, в-третьих, зачем нам здесь бедлам в последние месяцы перед уходом. А если и правда, вдруг кто-нибудь возьмёт и сотворит бунт. Бунт! Поднимет специнтернат на уши. Тогда и нам достанется.
 Я молчал и смотрел себе под ноги. В чём-то я был согласен с товарищем, а в чём-то и нет. Даже то, что окружающих меня парней я не считал друзьями, не давало мне права их предавать. Да к тому же я и правда не видел предпосылок для беспокойства директора интерната, о чём и сказал тут же Андошу.
— Это не важно, есть или нет. Никто тебя и не заставляет следить и шпионить для воспитанников. Знаешь Стефан, и ты и правда бываешь порой таким тугодумом и тупицей, - друг махнул рукой и отвернулся. Затем вдруг резко развернулся и произнёс.
- К тому же тебе предложили бассейн. Бассейн! Каждый из парней здесь мечтал бы, чтобы ему предложили поплавать в чистой и прозрачной воде.
- Но что я скажу своим помощникам и приближённым? – не сдавался я.
- Скажешь, что решил поднять бунт и поэтому сумел втереться в доверие к директору, для того чтобы выяснить некоторые важные детали для дела.
 Я стоял и смотрел на Андоша будто громом поражённый.
 Вечер у нас после этих разговоров получился напряжённый и скомканный. Я постоянно в мыслях возвращался к тому, что сказал друг, а он, по всей видимости ощущал моё состояние и тоже молчал.
 Спал я этой ночью плохо. Почти и не спал вовсе. Мысли в голове кружились каким-то гигантским хороводом. Вроде и напряжения внутреннего не было, но сон не шёл.
 Утром я поднялся разбитым и не отдохнувшим, а днём на фабрике продолжал обдумывать то, что сказал мне вчера Андош. В принципе, меня и самого удивляла моя реакция на его слова, я ведь никогда не был социальным идиотом с кучей вбитых шаблонов про честь, совесть и сострадание к ближнему.
 В тысячный раз разобрав всю ситуацию по полочкам, я убедился, что она, по сути, и гроша ломаного не стоит. Главное выбраться побыстрее на свободу, а значит любые средства для этого хороши.
 И потому, как только загудел гудок, сообщающий об окончании второй трудовой смены, я прямиком отправился к зданию администрации. Я не таился и не прятался, а шёл открыто. Знал, что кто-нибудь из ребят всё равно меня увидит и по любому надо будет объяснять, зачем ходил и с какой целью.
 Зачем и с какой целью вчера мы проработали с Андошом, точнее он сказал, как надо будет ответить своим парням.
 Но вовнутрь меня не пустили. Ко мне на ступеньки вышел один из старших воспитателей, мистер Келемен. Узнав о цели моего визита, он поведал мне, что директор очень болен и не может меня принять сегодня. И я ушёл не солоно хлебавши.
 Так повторялось трижды. Трижды я в конце смены шёл к зданию администрации и просил аудиенцию у мистера Готролиса. Но и трижды мне отвечали, что на данный момент это невозможно, так как мистер Готролис очень болен. В третий раз об этом мне сказал не старший воспитатель, а личная секретарша директора, дама с соблазнительными формами. Когда она говорила в её глазах стояли слёзы.
 Я был раздосадован и зол на себя. В тот же вечер мне пришлось выдержать «допрос с пристрастием» от моих «коллег» по цеху – Зачем, мол, я трусь третий день возле администрации?
 Помню, в тот момент, лёгкий холодок пробежал по моему телу, словно ветерок обдул меня, вызвав по всему телу мурашки. Но я всё грамотно и спокойно поведал своим парням и мне вроде как поверили. Честно, сказать мне было глубоко наплевать тогда, поверят мне они или нет. В последний месяц моего пребывания в интернате, между нами пролегла уже такая огромная пропасть, что мне стоило большого труда играть свою прежнюю роль. Я именно играл, каждый миг, каждое слово и жест. Иногда меня это забавляло, иногда раздражало.
 Андош говорил, что это и есть настоящее искусство – быть тем, кем надо в том месте и в то время и соответствовать резонансу волны. Я не всё понимал, но не спрашивал и не просил разъяснить. Просто принимал это как аксиому.
 А на следующий день нам сообщили, что дорогой и горячо любимый мистер Готролис умер, ночью не приходя в сознание от тяжёлой болезни.
 Несколько дней я ходил сам не свой, но затем не без помощи Андоша, взял себя и в руки и принял неизбежное.
 До моего совершеннолетия оставалось чуть более месяца. А ещё через две недели пропал Андош. Просто пропал, будто бы растворился в воздухе. И самым спокойным человеком в интернате, после этого инцидента, как ни странно, был я. Друг подготовил меня к этому и потому, я лишь удивлялся его проворству и смелости, и сдерживал улыбку, когда меня спрашивали были ли друзья у этого парня.
 У нас появился новый директор, человек из другого мира, не из старших воспитателей. Меня несколько раз с пристрастием допрашивали, вспомнив, что именно я избил Андоша некоторое время назад. Но я лишь пожимал плечами и совсем не нервничал, и от меня наконец отстали.
 Мой перевод задержали на месяц в связи с этими событиями, но я был только раз этому. Срок-то мой шёл и лучше было сидеть здесь, чем на взрослой зоне.
 Парни мои проводили меня с почестями почти как национального героя. Даже воспитатели-надзиратели вышли все со мной проститься и сидя уже в тюремном автобусе, я впервые готов был расплакаться, но конечно же сдержал себя.
 Вот так через шесть лет, я вновь был на свободе, хоть и проездом.

*   *   *   *   *

- Ещё чаю?
- Нет, спасибо, - Астрид мотнула головой.
- Устала? – спросил я участливо.
- Немного, - призналась девушка.
- Потерпи, осталось немного, но самое интересное, - я кивнул и долил себе в кружку остывший чай.

III
Во взрослой тюрьме меня встретили, как мы с Андошем и предполагали – ни как. Я был один из двух десятков новых заключённых, которых по традиции провели перед очами «сидельцев». Кто-то из заключённых свистел, кто-то говорил и выкрикивал что-то скабрёзное, но основная масса молчала. Им не было дела до новеньких, у них были здесь свои заботы и проблемы.
 Меня «поселили» на втором ярусе с одним «ботаном», годившимся мне в отцы. В первую же ночь я узнал, что он убил свою жену и её любовника, когда прознал про их порочную связь. Не мудрствуя лукаво, он просто спалил их в своём же доме, придумав при этом простой и незамысловатый план – что он мол уезжает в командировку. А сам вечером заглянул в окно спальни и всё увидел собственными глазами. Бензин он нашёл в гараже, там же и спички. Поджёг свою хибару по уму, так чтобы огонь было видно не сразу, и чтобы не успели приехать пожарные, чтоб не дай бог спасти «голубков». Двери он все так же предварительно закрыл и сел на лужайку прямо перед домом. Сидел и смотрел на горящий дом и слушал как кричат его жена и любовник, запертые внутри.
 Таким его и «подобрали» копы, которые прибыли по вызову. Он во всём сразу сознался и всё рассказал на первом же допросе. Жена сгорела заживо, но вот её любовничек смог выбраться, правда обгорел на сорок процентов. И то, что он останется уродом до конца дней своих согревало «душу» Балазса, так звали «ботана».
 В первую ночь мне не спалось, и я спокойно слушал исповедь соседа, перемежающуюся всхлипами и негромкими ругательствами. Я не мешал ему говорить, но в разговоре участия не принимал и не о чём его не спрашивал. Балазс за полчаса выложил мне свою историю, а потом ещё два часа ревел, «наматывая сопли на кулаки».
 Мне стало жалко его и это чувство, доселе не известное моему рациональному мозгу, напугало меня больше, чем переезд во взрослую тюрьму. Я попытался проанализировать ситуацию и выявить, как учил меня Андош, откуда «растут ноги» моей жалости, но с наскоку не смог, а сил на длительную работу у меня не было. Уставший и неспокойный я всё же уснул, изредка просыпаясь среди ночи от тревожных и незапоминающихся видений из моего сна.
 «Ботан» спал внизу, негромко поскуливая и что-то бормоча себе под нос.
 Через три дня меня вызвали к местному авторитету «на разговор».  Отложив рукавицы, это было перед обеденным перерывом, которыми я держал доски, засовывая их в станок для переработки, я отправился вслед за «шкафом» под два метра ростом. Я был спокоен и уравновешен. Об этой встрече я знал, что она в ближайшее время состоится. Ведь «малява» с интерната должна была прийти в колонию.
 Авторитет сидел на заправленной атласным покрывалом кровати, поджав под себя ноги, по-турецки. Плечи и грудь его покрывали синие узоры татуировок. Я разглядел звёзды над ключицами, верный признак, что этот человек «законник».
 Увидев меня, входящего в камеру он улыбнулся золотым ртом и предложил сесть на стул, стоящий перед кроватью.
- Меня зовут Натан, я присматриваю за этой зоной.
 Я кивнул, принимая его имя и авторитет.
- Пришла весточка с прошлого твоего дома. Люди говорят, что правильным пацаном там жил?
 Я вновь кивнул. Страха перед этим дядькой я не испытывал, как, впрочем, и значимости момента. Приходилось играть и претворяться, периодически напоминая себе про главную цель, очередную «забаву» - выбраться как можно скорее из этого чёртового места.
- Почему сразу не пришёл ко мне? – «законник» говорил с каким-то странным, не местным акцентом, - Мы бы выбрали тебе нормальную «нору», поближе к нам.
 Я выдержал положенную паузу.
- Решил осмотреться, как у вас тут что да как.
- Осмотрелся? – авторитет чуть наклонился вперёд, буравя меня взглядом.
 Я же сдерживал себя, что есть мочи, чтобы не рассмеяться. Таким комичным выглядел этот расписной дядька в моих глазах.
- Осмотрелся, - кивнул я. Порядок у вас во всём тут, всё чётко, - я слегка изогнул губы.
 Повисла пауза, которую первой нарушил Натан.
- Ну, и что решил?
 Я чувствовал, что он начинает злиться, разговор ведь получался не по его сценарию.
 Я посмотрел прямо ему в глаза.
- Решил жить обычным, работать.
- Уверен? – «законник» впился в меня проницательным взглядом.
 Я выдержал положенную паузу и кивнул, не сводя с него взгляда.
 Не знаю откуда я точно знал, как нужно себя вести в присутствии смотрителя зоны, но роль мне, по-моему, удалась тогда на ура.
- Смотри, два раза предлагать не буду, - «законник» явно был разочарован.
- Я услышал тебя. Спасибо, - я вновь коротко кивнул.
 Авторитет откинулся назад и сцепив пальцы рук, захрустел суставами.
- Дело твоё. Каждый сам делает выбор, - он вновь улыбнулся, демонстрируя крупные золотые зубы.
 Я поднялся со стула и тут же чуть сам всё не испортил. Мне вдруг невыносимо захотелось спросить сколько килограмм пошло на создание столь сияющей улыбки. Но я смог сдержаться и остаться во всяком случае не калекой.
 Выбор мной был сделан, и я отрёкся от воровской темы. Дальше я был сам по себе и с этим предстояло жить. Я вернулся на работу и так продолжалось следующие шесть месяцев. А затем меня вызвали к адвокату.
 Я был удивлён – у меня есть адвокат?
 И тут произошло чудо. Точнее первое чудо, в последующей череде магических превращений и изменений.
 Адвокатом был не кто иной, как Андош. Правда он сильно изменился с нашей последней встречи более полугода назад. У него появились длинные светлые волосы, собранные на затылке в конский волос. Большие роговые очки на пол лица добавляли ему лет десять-двенадцать. И обвислые, по последней моде задунайских гайдуков, тонкие усы делали его почти не узнаваемым.
 Но я конечно же узнал друга. Узнал, но виду не подал. Просто сел на стул перед Андошем и уставился на него. Нас разделяло лишь плексигласовое стекло. Мне вдруг захотелось коснуться своего товарища, проверить, а правда ли он живой и это не мираж, не сон.
 По ночам я вновь стал практиковать осознанные сновидения. Ну, точнее пытаться это делать, совершенствуя и оттачивая технику. Правда я не особо преуспел в этом, но не оставлял попыток повторить свой первый «выход», который свершился ещё в специнтернате.
- Здравствуйте Стефан Ракош.
 Первым заговорил адвокат и голос его был совсем не похож на знакомый голос друга.
 Я коротко кивнул, ожидая продолжения.
- Меня зовут Габрил Врунек, и я представляю комитет независимых адвокатов и экспертов, созданный при главном попечительском совете под эгидой профсоюзной организации «Каждому нужно дать второй шанс».
 Я чуть не рассмеялся ему в лицо, так это звучало нелепо и вычурно.
- Меня назначили заниматься вашей реабилитацией и защитой, для возможного скорейшего выхода на свободу и занятия своего места в социальной структуре обществе страны.
 Я снова кивнул, пряча улыбку.
- Комитет обязал меня провести с вами некоторое количество встреч, чтобы выявить всё необходимое и создать плацдарм, который и будет отправной точкой по вызволению вас из тюрьмы.
 Он нёс полную чушь, но настолько гладко и профессионально, что я невольно заслушался.
- Вам всё понятно, мистер Ракош?
- А? Что? – я тряхнул головой, прогоняя наваждение и возвращаясь в реальный мир.
- Вам ясно, что мною было сказано только, что? - глаза Андоша под всем этим маскарадом откровенно смеялись.
- Конечно, - подыграл я, сделав хмурое и сосредоточенное лицо и выпрямившись на стуле.
- Формат наших встреч достаточно ограничен по времени и руководство тюрьмы, - при этих словах мой шутовской адвокат выразительно посмотрел на старшего охранника, стоящего за моей спиной, - не хочет особо идти на встречу нашему комитету. И всё же, в рамках нынешнего законодательства, мы имеет право на одну приватную встречу единожды в месяц.
 Я кивнул, всё большее растворяясь в мираже волшебства, которое в тесной комнатке для встреч создал Андош.
 Были ещё какие-то вопросы, на которые я отвечал и почти всегда невпопад. Но никого это не смущало, ни адвоката, ни старшего охранника.
 Когда я вернулся на работу, я ещё довольно долго находился под впечатлением от встречи с товарищем, чем заслужил нагоняй от бригадира отряда, присматривающего за нашей работой.
- Ракош, ты что решил саботировать работу и улечься на «больничку»? - проорал мне в ухо бригадир.
 Только тогда я пришёл в себя и включился в рабочий процесс, полностью сосредоточившись на досках, станке и стружке.
 Вернувшись в камеру, я вновь погрузился в прострацию. Мне всё не верилось, что я видел сегодня Андоша.
- У тебя всё в порядке? – спросил меня сокамерник.
- Чего? – вяло отреагировал я.
- Я говорю, всё у тебя в порядке?  Ты выглядишь так, будто увидел ангела, - «ботан» обрёл бога, после совершённых им злодеяний и половина его разговоров было именно об этом.
- Ангела? – переспросил я больше у самого себя, - может быть, может быть.
 Через три дня мой адвокат вновь появился на территории тюрьмы и после бывал у нас, как и было обговорено – раз в месяц. Под незримым оком начальника тюрьмы и зримым старшего охранника мы беседовали с Андошем. Обо всём на свете – вначале о семье, о моём детстве, о школе, о школьных друзьях и приятелях. Разговаривали про учителей и их поведении и воспитании. О том, как они преподавали свои уроки и как доносили до нас нужную информацию.
 Уже на третьей встрече я перестал пытаться понять и осмыслить замысел друга. Нет, саму цель-то я знал наверняка – вытащить меня из тюрьмы. Но вот как, каким образом, я не понимал и потому полностью доверился Андошу.
 А у него здорово получалось. Порой он нёс такую ахинею, что я каждую секунду ждал, что старший надзиратель схватит его за шиворот и проорёт ему в ухо: хватит нести эту хрень! Убирайся ко всем чертям!
 Но охранники молчали и слушали, и на их суровых и сосредоточенных лицах не выражалось ничего, кроме отрешённого усердия.
 Короче, через полгода Андош вызволил меня из лап правосудия на условно-досрочное освобождение с обязательным трёхлетним трудовым стажем на предприятии, находившимся в ведомости правительства и надзирательных органов.
 Войдя в маленькую и убогую, но довольно чистую квартирку, мы первым делом бросились с Андошем в объятия друг друга. Да уж, я был на седьмом небе от счастья. Ещё бы, я вышел через половину назначенного мне срока отсидки. Я знал наверняка, что по моей «тяжёлой» статье нет амнистии и УДО, но друг каким-то образом смог это провернуть. И вот тогда, держа в руках кружку крепкого горячего чая, я впервые услышал про силу.
- Так было угодно силе, чтобы ты выбрался за высокие стены тюрьмы и вновь интегрировался в социум, - немного заумно и, по-моему, напыщенно произнёс Андош.
- Чего? – переспросил я.
 Товарищ усмехнулся.
- Нам столько ещё предстоит сделать, - мечтательно протянул он и прикрыл глаза, будто говорил о каком-то наслаждении.
- Так что ты говорил про силу? – вернул я его на землю.
 Андош внимательно посмотрел на меня.
- За всеми нашими деяниями и поступками стоит Сила. Обычные люди называют её по-разному, давая ей множество имён и самоё распространённое это бог. Согласен?
 Я кивнул.
- Есть богоугодные дела, а есть дела, которые люди совершают по другой причине…
- Ты хочешь сказать, что всё-всё делится на чёрное и белое? – перебил его я.
- Нет, не сосем так, - не сразу ответил Андош, - точнее совсем не так.
- Но есть же тёмная и светлая сторона в этом мире? Добро и зло, верность и предательство, боль и радость. Две противоположности, которые незримо идут рядом друг с другом.
 Друг удивлённо и как-то странно посмотрел на меня.
 Я сам был удивлён своему красноречию.
- Всё это так и не так одновременно, - Андош вздохнул… и умолк.
 Допивали чай мы в тишине. Товарищ молчал, погружённый в свои мысли и у меня вдруг пропало желание расспрашивать его про силу и про бога, да и про всё остальное.
 От горячего пахучего чая я разомлел и меня потянуло в сон. Может быть и сказывалось общее состояние, прежде всего психологическое – я был «на воле» после семи лет заключения. В тюрьму, ну то есть в специнтернат я попал ещё совсем ребёнком. Сейчас же мне было почти семнадцать и весь мир, вся жизнь были передо мной. Я готов был… нет, я жаждал начать её с самого начала. С чистого листа.
- Ты вон носом куняешь, - донеслось до меня из далёкого далёко, - давай ка ложись спать. Завтра будет новый день и завтра у нас очень много дел.
 Я не сопротивлялся, когда Андош помог мне раздеться и уложил в постель будто ребёнка. Укрыв меня до подбородка одеялом, он вышел в другую комнату, а я почти мгновенно провалился в сон.

*   *   *   *   *

 - А каково это было, после стольких лет оказаться снова… ну … свободным? – спросила Астрид.
 Я пожал плечами.
- Классно! В тот момент мозг мой был явно перегружен от ощущений и впечатлений и сложно было вычленить из этого сонма что-то конкретное. И всё же я помню ощущение невесомости, будто бы моё тело ничего не весило в тот момент. И вообще, будто бы у меня не было тела вовсе.
 Перед самым погружением в сон, я почувствовал, как торс мой завибрировал и миллионы тонких, наверное, толщиной с человеческий волос, иголок впились мне в тело. Разом вся кожа занемела и …
- И? – девушка подалась вперёд. В её глазах светился не поддельный интерес.
 Я улыбнулся.
- И я провалился в сон.

*   *   *   *   *

 Проснулся я рано и сам. Сквозь неплотно задёрнутые шторы в комнату пробивался бледный утренний свет и первое моё ощущения от просыпания была неописуемая радость, что я жив и свободен.
 С первым было сложно не согласиться, а вот насчёт второго были некоторые трудности.  В ближайшие три года мне предстояло ходить на государственную работу, еженедельно отмечаться у инспектора по надзору, не пить, не принимать наркотики. Быть дома не позднее десяти часов и так далее, и тому подобное.
 Впрочем, меня это не пугало и почти совсем не волновало. В тот первый полноценный день на свободе мне предстояло явиться в отдел кадров и получить должность, и распределение. Узнать график смен и после познакомиться со своим инспектором. Затем я мог свободно погулять по городу.
 Когда я проснулся и поднялся с кровати, то обнаружил, что в квартире я один. Андош ушёл рано утром, оставив на столе записку.
 «Буду вечером, после восьми».
 Я, наверное, полчаса простоял под душем, потом позавтракал настоящей яичницей и кусочком бекона, что мой друг и спаситель заблаговременно оставил в холодильнике. Выпил крепкого чая и одевшись, вышел в мир.
 Мир буквально свалил меня с ног. Не знаю, как описать своё состояние. Будто бы всё, понимаешь, всё-всё, стало другим. В последний раз я видел людей на улицах, машины, дома будучи ещё десятилетним ребёнком. Тогда меня интересовали совсем другие вещи и на обыденность, окружающую меня, я не обращал внимания.
 Сейчас же, я будто бы инопланетянин смотрел на всё вокруг, будто бы видел это всё в первый раз. Впрочем, это ощущение было не далеко от истины.
 Из тюрьмы Андош забрал меня вечером, и мы сразу поехали на квартиру. Сейчас же был день, точнее утро и …, и… В общем, мне понадобилось несколько минут, чтобы прийти в себя и продолжить путь, который я наметил. Мне пришлось постоять у стены, уткнувшись в неё лопатками и закрыть глаза. Воздух был великолепен. На дворе был поздний август и по утрам уже не было удушливо жарко. Да я бы и сумасшедшую жару принял с радостью, ведь жара была бы на воле!
 Короче, я пришёл в себя, собрался и заспешил по первому адресу, написанному размашистым подчерком друга. Я старался смотреть лишь перед собой, но в мои шестнадцать меня интересовало всё. Буквально всё, понимаешь? Я два раза чуть не угодил под машину. А девчонки! Их было там много, и они были такие разные! И все-все улыбались мне! Все до единой!
 В общем, было от чего потерять голову и сойти с ума.
 С трудом, но я добрался до конторы, где мне предстояло проработать следующие три года. Фабрика занималась пошивом постельного белья и в принципе, моя работа была не пыльной и простой – прострачивать два куска ткани по трём сторонам и откладывать на конвейер, предварительно свернув. Проблема заключалась в том, что все поголовно рано или поздно «зевали» и вместе с наволочками, а строчил я именно наволочки, пришивали себе пальцы или даже целые кисти.
 Но как мне сказал мой друг и наставник, лучше для меня работы и желать нельзя. Чтобы остаться целым и невредимым, мне нужно быть осознанным, как минимум каждый раз как я подхожу к станку. А так как это происходило за смену более ста раз, то соответственно шесть-семь часов в день.
 Получил необходимые документы, подтверждающие, что я принят, от хмурого и неразговорчивого администратора, я вновь выбрался на улицу, в лето и жизнь!
Следующей моей остановкой был серый безликий дом из прямоугольных блоков. Мне он напомнил свой родной барак в интернате и игла жалости к самому себе, довольно чувствительно кольнула меня в сердце.
 Ещё более хмурый инспектор, точнее инспекторша, нехотя взяла у меня документы и монотонным голосом зачитала, что мне нельзя делать в ближайшие три года. Затем она рассказала про ещё три года, когда я уже буду жить самостоятельной жизнью и перестану еженедельно отмечаться у неё в конторе.
- Твой день учёта вторник, семь утра, - голос женщины был невыразителен и безразличен.
- Но как же, - неловко и робко попытался возмутиться я, - у меня смена начинается в семь тридцать!
 «Успеешь» - говорили её глаза, но в слух она ничего не произнесла.
 Впрочем, я не сильно и возмущался. Мне было шестнадцать, на улице была прекрасная погода и я был свободен! Это ли не счастье? Прощаясь с инспекторшей, я улыбнулся ей как можно приветливей и «выпорхнул» на улицу.
 По инструкции я должен был тотчас идти домой, ведь первый рабочий день начинался только завтра. Но я конечно же нарушил предписание и вместо убогой квартирки с минимумом мебели, направился в парк, где расположился на скамейке под раскидистым вязом. Хотелось мороженного и содовой, но денег у меня не было. И потому я просто сидел в тени и любовался проходящими мимо людьми. Конечно же более всего девчонками и женщинами. Многие мне приветливо и даже кокетливо улыбались в ответ, чем разожгли во мне пожар юношеской страсти. Но Андош в своё время научил меня сдерживать себя, переводя избыток энергии из того самого места и распределять его по всему телу.
 Первый час мне это удавалось довольно легко, но затем тестостерон заявил свои права и мне просто-напросто пришлось закрыть глаза, чтобы не наброситься на какую-нибудь красотку.
 В общем, в парке я просидел до позднего вечера и вернулся домой уже затемно. В квартире был Андош, и он явно нервничал.
- Ты где был? – с порога начал он, слишком возбуждённый, чтобы сдерживать свои эмоции.
- Мне нужна женщина, - игнорируя вопрос друга, произнёс я.
 Лицо Андоша приняло комичное выражение.
- Женщина? – пробормотал он, будто пробуя на вкус это слово.
- Да, женщина, - засмеялся я.
 Лицо друга тут же расплылось в улыбке.
- Будет тебе женщина, - Андош подмигнул мне и вышел в прихожую, откуда тут же вернулся с газетой в руках.
- Что это? – удивился я.
- Будем искать тебе женщину, - товарищ развалился на стуле, а раскрытую на последней странице газету положил на стол.
 Мне стало интересно, что же он там такое выискивает и причём здесь моё желание. Я заглянул в газету, возвышаясь над ним.
- … маникюр и педикюр на дому, цены умеренные… Нет, это не то… Не то… - бормотал Андош себе под нос, — это… это… А вот! Оказываю услуги на дому. Чистка подушек и глажка пододеяльников. То, что надо!
 Я почему-то вспомнил про свою новую работу в швейной мастерской.
- Но причём здесь чистка и глажка? – я реально не понимал тогда, что это значило. Да и откуда, я ведь только «вышел».
— Вот чудак человек! – удивился товарищ, - такие объявления дают проститутки. Впрочем, откуда тебе знать?
- Проститутки! – воскликнул я, явно смущённый. В свои шестнадцать я был девственником. Но это ведь и понятно – я же сидел в тюрьме, а до этого в специнтернате.
- Но откуда ты об этом знаешь? – удивился я, уставившись на друга.
 Знакомая, будто прилепленная улыбка, появилась на лице Андоша.
- Я много чего знаю. Но это не важно. Ты хочешь женщину, или нет?
- Хочу, - после некоторой паузы и явно смущаясь, выдавил я из себя.
 И тут же добавил, - Но я хочу не так… другую…
- Какую другую? – теперь пришла очередь удивляться Андоша.
- Ну… хочу познакомиться с ней где-то… Например в парке, ну или в кино…
 Я смутился ещё больше и чувствовал себя явно не в своей тарелке.
 Товарищ довольно долго смотрел на меня не мигающим взглядом. Будто бы он был сейчас не здесь, в маленькой убогой комнатке с обшарпанными стенами, а где-то далеко-далеко, возможно в другой вселенной.
 Но вот его взгляд прояснился.
- У нас нет на это времени, - коротко и как мне показалось, даже зло, бросил Андош, - так ты хочешь женщину?
- Хочу, - через несколько секунд твёрдо ответил я.
- Тогда собирайся, мы едем к мадам в гости, - Андош похабно осклабился, чем ввёл меня в настоящий ступор.
 В общем, друг поймал такси и повёз меня по указанному в газете адресу. Я немного нервничал и пару раз пытался завести разговор о желании иметь нормальные отношения с женщинами. Знакомиться, ухаживать, дарить цветы, ходить в кино, наконец.
 На всё это Андош мне отвечал одной и той же короткой фразой: у нас нет на это времени.
 Я не выдержал и взорвался.
- Почему, чёрт побери, у нас… у меня, нет на это времени? Мне ещё три года вкалывать на фабрике и три года ходить по вторникам отмечаться к инспектору. Куда же я денусь отсюда, а? Это же большой город и здесь полно хорошеньких-прехорошеньких девушек. Я мог бы попро…
 Но договорить он мне не дал. Повернувшись в пол-оборота, сидящий на переднем сидении Андош, обжёг меня колючим взглядом.
- Поверь мне, у нас и правда нет на это времени.
 Голос его не соответствовал жгучему взгляду. Он был ровный и какой-то грустный. Не знаю, но в тот миг я почувствовал и осознал, что всё, что говорит мне друг, есть правда. Нет, не просто правда, а истина. И её надо воспринимать и принимать буквально.
 Я успокоился и сник на заднем сиденье.
 Публичный дом, ха, это конечно сильно сказано, состоял из двух больших квартир на четвёртом этаже серого и квадратного дома, построенного уже явно после апрельской революции.
 Андош созвонился с кем-то из будки-автомата на углу дома и тут же потянул меня наверх. Лифт противно и натужно скрипел, а у меня на душе скреблись кошки. Не сказать, что я сильно волновался, но всё же мне было не по себе.
 После сложного переливчатого свиста звонка, дверь нам открыла прилично одетая чуть полноватая женщина с миловидным лицом и короткой стрижкой.
 Улыбнувшись, она пригласила нас войти и присесть на стулья, что стояли у дальней стены.
 Товарищ мой вёл себя естественно, чего нельзя было сказать обо мне.
 Затем женщина с короткой стрижкой громко хлопнула в ладоши и из двух комнат, к нам в прихожую «высыпали» девочки. Их было там много, что у меня замельтешило в глазах. Но когда я пригляделся и рассмотрел в чём они были одеты, пунцовый румянец засиял на моих щеках.
 Они были в прозрачных пеньюарах и кружевном белье разных цветов и оттенков. Член мой мгновенно «восстал» и я заёрзал на в миг ставшем не удобном кресле.
- Выбирай, - шепнул мне Андош, и я с готовностью кивнул.
 Девчонок было двенадцать. Кто-то был совсем юн или так выглядел, но были и женщины постарше. Почти все улыбались мне и сердце моё забилось с такой силой, что будто бы готово выпрыгнуть из груди.
 Я несколько раз провёл взглядом слева на право и наоборот и остановил свой выбор на худенькой и высокой брюнетке с чуть длинноватым носом. Её губы были плотно сжаты, и девушка не улыбалась мне, составляя в этом деле меньшинство. Но что-то было в её серых глазах и полных, чуть крупноватых губах.
- Она, - я повернулся к другу и Андош проследив за моим взглядом, коротко кивнул.
— Вот эта брюнетка, - он обратился к «старшей».
- Жаклин, - женщина поманила девушку пальцем.
 Я тоже встал. Член мой продолжал торчать, оттягивая штаны. Но я совсем не был смущён, наоборот. Я словно хищник, почувствовал запах добычи.
 В общем, я уединился с брюнеткой по имени Жаклин, её, кстати, и правда так звали. Только она была не француженка, а бельгийка. Я не волновался и не нервничал. Зашёл в комнату и со знанием дела, будто бы заядлый посетитель похожих заведений, стал раздеваться, складывая аккуратно вещи на спинку стула. В комнате царил полумрак, но мой восставший член был подобен маяку – он сиял готовностью и желанием.
 Короче, почти два часа я провёл в комнате и практически всё это время в Жаклин. Она была хороша. Не знаю, для того моего состояния, наверное, любая бы женщина была богиней, но бельгийка и правда была профи. Три раза за эти два часа я кончил, но отдыха для восстановления мне не требовалось. После каждого оргазма я просто мог сразу ещё. Что, впрочем, и делал. Сколько раз испытала оргазм леди, я не считал, но я видел её глаза, смотрящие на меня и в них, было что-то… как сказать… Что-то от беспримерного почитания бога… и вот тогда я испугался.
- Знаешь чего? Что вновь стану таким как раньше.
 Из публичного дома мы ушли далеко за полночь. Хозяйка по имени Мисси и мой друг все два часа что я упражнялся в кровати, беседовали. Мисси взяла с меня всего 200 форинтов будто бы только за час, сказав, что такие гости самые желанные в её заведении.
 Жаклин послала мне напоследок воздушный поцелуй, и мы уехали.
- Ну как тебе первый опыт? – спросил меня в такси Андош.
 Сидя на заднем сиденье, я пожал плечами.
- Не знаю, - честно ответил я после короткой паузы, промолчав правда про шевельнувшееся во мне чувства «комплекса бога».
- Не понравилось?
- Понравилось.
 Вот и весь наш диалог на эту тему.
 В дальнейшем я заходил в заведение к мадам Мисси с периодичностью раз в месяц. И всегда Жаклин была свободна для меня и ждала меня. И каждый раз я искал в её волнующем взгляде те признаки тотального подчинения, что я увидел в первый раз, но не видел и меня это успокаивало.
 Посещение злачных мест, а публичный дом явно относился к таким заведениям, было мне строго запрещено по условиям досрочного освобождения. Но мы с Андошем много чего ещё делали в следующие три года, чего мне делать было категорически запрещено.
 Мне нельзя было покидать город, в котором я жил, но мы несколько раз за эти три года уезжали из города. Как говорил Андош, мы посещали места силы. Пять раз в самой Венгрии, а один раз в соседнюю страну, в Чехию. Выезжали мы конечно же по поддельному паспорту.
 Ещё мы много времени уделяли медитациям. Самым различным, и длительным, с полным погружением сознания, и коротким, но ярким на ощущения.
 Андош не жил вместе со мной в квартирке на улице Марос, но довольно часто оставался ночевать, если наши занятия затягивались допоздна. Я, кстати, никогда и не спрашивал у него, где же он живёт и чем занимается помимо моего обучения. Деньги у него всегда были, это точно. Но машины не было, я бы знал.
 Однажды я спросил у него, сколько ему лет. Мы тогда скромно отметили моё восемнадцатилетие.
- Не знаю, - после довольно продолжительного молчания ответил друг, - правда не знаю.
 Он посмотрел на меня.
- По паспорту мне чуть более девятнадцати, но порой я ощущаю себя древним старцем, прожившим на этой земле несколько сотен лет.
- И как это проявляется? «В чём выражается?» —спросил я заинтересованно.
- Сложно передать эти ощущения. Сложно. Даже тебе, - Андош «ушёл в себя» и проявился в настоящем мире лишь через час с гаком.
 Я не беспокоил его, вот так вот сидящего на стуле и смотрящего невидящим взглядом в одну точку. По началу меня это слегка пугало, но затем я привык. Тем более, он не всегда был таким. Раньше я таких «приступов» за ним не замечал. Всё это началось где-то через полтора года после моего освобождения.
 Несколько раз я пытался выведать у него, куда же он «пропадает», но он отмалчивался или говорил, что мне ещё рано с этим знакомится.
 Так мы и жили полноценной, но странной жизнью и порой мне казалось, что я и правда продолжаю жить в тюрьме, в большой, необъятной тюрьме под названием «современное общество».
 А ещё я ощущал, что меня сковывают путы обязательств перед другом. Всё своё свободное время я посвящал тренировкам и медитациям. Порой, когда я противился и не хотел, Андош напоминал мне про данное слово и про договор с силой.
 В ответ я кивал и приступал к занятиям. Но меня тянуло туда, за стены и окна моей убогой квартирки. Порой тянуло нестерпимо, будто кто-то внутри меня толкал меня ко входной двери. Иногда, особенно по ночам, оставаясь один на один с собой, я слышал голоса в голове, шепчущие мне про свободу воли и необходимость познания. Познания всего в этом мире, и разрешённого, и запретного.
 Меня эти голоса не пугали, и я не считал себя психически больным человеком. Андош называл их внутренними бесами, порождением своего собственного разума. Я же был уверен, что эти «шептуны» были чем-то или кем-то большим, чем внутренние трансформированные и искажённые желания и страхи.
 В последний мой год обязательной трудотерапии на фабрике они особенно часто стали проявляться в моей голове. Но я не рассказывал про них Андошу. Как мне казалось, ему было не до того. Всё чаще я проводил тренировки в одиночестве, а он «залипал» в своём мире, даже не выходя из квартиры.
 Мы будто бы начали отдаляться друг от друга. Мне было сложно и трудно в одиночестве. «Шептуны» в моей голове, будто бы почувствовав, что я остаюсь один, усилили своё давление. Я сопротивлялся как мог. Андош не замечал моей внутренней борьбы. Он вообще мало что стал замечать в окружающем мире.
 Однажды я проследил за ним до его квартиры, такой же серой и убогой как моя, только на другом конце города. В двух маленьких комнатках был разбросан всякий мусор и вещи. Раковина на кухне была переполнена грязной посудой. Он даже дверь входную не закрывал.
 Я вошёл и увидел своего товарища, сидящего прямо на полу. Глаза его были пустые, а дыхание еле прослушивалось. Больше всего он сейчас был похож на наркомана.
 Мне кажется, тогда-то я в первый раз по-настоящему испугался за друга. Я понимал, что он куда-то «уходит». Он что-то открыл во время своих изысканий и медитаций.
 Просидев с ним более часа, я так и не дождался, когда же он вернётся и потому прибрав в квартире и помыв посуду, уехал к себе, плотно закрыв за собой дверь.
 Я не знал как ему помочь и вообще, нужна ли ему моя помощь. На все мои вопросы, что с ним происходит и куда он «погружается», Андош отвечал, что мне ещё рано это знать. Очень скоро он всё мне расскажет и даже покажет, но первый год сменился вторым, а потом и третьим.
 Мы продолжали видеться и заниматься, но это происходило всё реже и реже. Будто друг мой и правда подхватил какой-то смертельный недуг и не хочет, чтобы ему помогали от него избавиться.
 Три моих испытательных года закончились. Я прошёл внутреннюю комиссию и получил паспорт. Судимость моя конечно же никуда не делась, но всё же я был свободен и был волен делать всё что захочу.
 С такой «пропиской» как реальный срок сложно было устроиться на нормальную работу, потому первое время я перебивался случайными заработками пока не прибился к одной чудоковатой компании. Двое парней и три девушки колесили по стране с разными фокусами, предсказаниями и так далее. Такой мини «цирк чудес», только без шатров и карликов. Меня после некоторого колебания взяли и первое время я занимался подсобной работай «дай-принеси». Тут же я познакомился с Миленой, одной из трёх девушек. Она была свободна, хотя как таковых пар в этой странной компании не было, и всё же Милена была одна.
 Не скажу, что я влюбился в неё с первого взгляда, это вообще мне не свойственно. Думаю, было всё как раз наоборот – это Милена влюбилась в меня, как только увидела. И уже на третью ночь я оказался в её постели.
 Из квартиры, в которой я проживал три года пока работал на госфабрике, я съехал, так как она была мне назначена Федеральной службой наказаний и контроля. И потому я сразу согласился перебраться к Милене, а точнее к ребятам, так как они снимали большой лофт в промышленном районе города.
 К тому времени мы практически не виделись с Андошем. Я не раз задавал себе вопрос – «Что же произошло и почему мы так отдалились друг от друга?». Но ответа у меня не было. В конце концов я принял любимое выражение друга, как аксиому – «Всё идёт, как идёт. Кто ты такой, чтобы вмешиваться в порядок силы?».
 Через десять дней, после того как я переехал к ребятам и начал у них работать, на общем совете компании мне решили дать право тоже учувствовать в работе на правах полноценного участника. Мне нужно было только придумать что-то своё, чтобы я вписывался в общий профиль группы.
 Самый старший, Акос, был фокусником. Он работал в центральном парке города и наряжаясь в смешной костюм, показывал взрослым и детям различные фокусы.
 Второй парень, Алмос, играл на нескольких музыкальных инструментах сразу и изображал маленький симфонический оркестр. Он так же работал в парках и на бульварах города.
 Рита гадала по руке и рядилась в наряд цыганки и так же бродила среди людей, за небольшую монету, рассказывая доверчивым горожанам о их жизни.
 Моя Милена и её старшая сестра Фелисия «магичили» в салоне с подобающим антуражем и соответствующей публикой. Компания, приезжая в новый город или городок, снимали небольшое помещение и обустраивали специальный салон для спиритических сеансов. Затем давалась нужная реклама, расклеивались плакаты по всему городу и народ, жаждущий узнать правду про своё будущее, валил валом.
 В общем, дела у ребят шли не плохо и зарабатывали они прилично, но ровно до той поры, пока их деятельностью не начинали интересоваться соответствующие органы.
 Алмос, самый чувствительный и проницательный из этой пятёрки, как только ощущал «нездоровый» интерес властей, давал отмашку и компания тихо и быстро покидала город, чтобы перебраться на новое место.
 Как правило, это происходило через месяц-другой и всех ребят это вполне устраивало. Через пару лет про них забывали, и они могли вновь вернуться на тоже место и снова работать.
 Познакомившись с ними, я узнал, что вместе они уже восемь лет и изъездили Венгрию вдоль и поперёк. За границу они ни разу не выбирались, разумно предполагая, что в другой стране действуют другие законы и возможно там их могут и привлечь, и даже посадить в тюрьму.
 Мне пришлось рассказать о том, что я сидел в такой тюрьме, которую они так опасаются. Впрочем, я так же узнал, что и младший, Алмос, тоже отбывал незначительный срок на юге страны. За что, он не рассказывал мне. И я тоже решил опустить причину своего заключения.
 Милена была старше меня на целых пять лет, но меня это ничуть не смущало. Мне нравилась её зрелое тело, как мне тогда представлялась двадцатипятилетняя женщина. И её чувство юмора, и скрытая, а порой и явная материнская забота обо мне. В общем, мы сошлись с первого взгляда. Это нельзя было назвать любовью. Мне было не знакомо это чувство, да и Милена ко мне испытывала не только любовь, но что-то ещё.
 Но нас всё устраивало, и мы почти никогда не сорились. В постели она была изобретательна и игрива, я же неутомим и принимал все её причуды как должное.
 Вот такая вот весёлая компания из единомышленников и друзей. К тому же они были «брухусами», как они сами себя называли - последователями одного учения про внутреннее познание самого себя, посредствам медитаций и специфических физических упражнений.
 Мне это было близко, ведь именно этому меня и учил Андош и главное, что составляло всю суть их пути и познания, определялось Силой и только ей, а с этим Богом я уже был знаком.
 Сидя в специнтернате, а затем и в тюрьме, я ничего не читал из произведений их главного «гуру», практика и философа с коротким именем Лим. Просто в тюремных библиотеках не было его книг. Но Андош не раз упоминал при наших встречах о нём и о том, какой вклад он внёс в непознанное.
 Именно на этой общей для всей группы теме мы и сошлись. А когда у меня завязались отношения с Миленой, я решил присоединиться к ребятам. Все они были не против. Точнее им было всё равно. Они были очень своеобразные, но для меня это был новый этап на жизненном пути и в тот момент, я был похож на губку, которая готова была впитать всю влагу этого мира.
 Все они имели фамилию Лим, по имени их общего учителя. Тогда и я решил, что сменю свою фамилию при первом же удобном случае и тоже стану Лимом, Стефаном Лимом.
 На собрании, что состоялось через десять дней после моего «вливания» в компанию мне было предложено выбрать какую-то область или направление, где бы я мог применить себя и наравне со всеми зарабатывать деньги.
 Прошлой ночью, после бурного и продолжительного секса, мы лежали с Миленой в постели и размышляли о том, чтобы я действительно мог бы делать. Я уже говорил, что от природы был рослым мальчиком. За годы «сидения» я натренировал свою тело и к девятнадцати годам выглядел более чем солидно. Я был крепкий, статный, гибкий.
- Я могу чего-нибудь тягать или толкать, - предложил я.
- Как ты себе это представляешь? – улыбнулась Милена.
 Я пожал плечами. И действительно, я не представлял как это всё можно было бы осуществить на практике.
- Что тогда?
- Думаю, для тебя есть одно дело с которым ты наверняка справишься.
- И что это?
- Алмос, когда-то работал профессиональным массажистом в одном из клиник Будапешта.
- И?
- Он обучит тебя технике. Сила и природная чувствительность у тебя есть. И будет профессия на всю жизнь.
 Я вновь пожал плечами. С этой стороны я не когда не рассматривал свой вклад в общее дело компании.
- Что думаешь? – Милена положила руки мне на плечи и заглянула в глаза. Глаза у неё было серые, тёмные. В неровном свете ночника они блестели озерцами слюды.
- Не знаю, если честно. Я думал заняться чем-то эзотерическим. Ну, типа, угадывать мысли или предсказы…
 Милена меня перебила.
- Этим занимаемся мы и у нас это не плохо получается. Тем более, что это нельзя назвать профессией. А массажист — это профессия. И если ты освоишь её по-настоящему, то всегда будешь иметь средства для существования.
 Видя мои колебания, моя дама добавила с улыбкой.
- К тому же, сдаётся мне ты будешь нелепо выглядеть в атласном балахоне и с острым колпаком на голове, полушёпотом, рассказывающим клиенту всю правду его жизни.
 Она засмеялась так искренне и заразительно, что я не удержался и тоже рассмеялся.
В общем, моя судьба на ближайшие несколько лет была решена в постели той ночью. На собрании, на следующий день, мы совместно пришли к этому решению и Алмос подтвердил, что обучит меня в течение года сему искусству, если у меня на это хватит терпения.
 Терпения мне было не занимать. Каждый вечер, возвращаясь со своих музыкальных странствий, младший из парней компании уделял час на обучение меня основам классического массажа. Я и сам, когда был свободен, выискивал литературу в местной библиотеке и читал соответствующие книги и брошюры. Пока же шло моё обучение, я помогал всем членам группы по мере необходимости и чем мог, а ночью удовлетворял порой странные, но настойчивые желания своей новой пассии.
 Где-то черед три недели я рассказал Милене про Андоша и про его значимую роль в моей жизни. Она отругала меня, за то, что я столько времени молчал и за то, что я совсем перестал навещать старого друга. А ещё она захотела с ним познакомиться лично. Мне почему-то эта идея показалась не очень хорошей, но спорить я не стал и в один из субботних вечером отвёз Милену на другую окраину города, туда, где жил Андош.
 Дверь его была не заперта, и мы просто вошли в полутёмное помещение, называемое прихожей.
 Мой товарищ сидел за столом на кухне и что-то ел почти в полной темноте.
 Я нажал на выключатель и тусклая лампочка, зажёгшаяся под потолком, осветила крохотную кухоньку.
 Андош оторвался от миски и посмотрел на нас вполне осознанным взглядом.
- А Мартин, привет. Ты привёл свою девушку, чтобы познакомить её со своим сумасшедшем другом?
 Голос Андоша был хриплый и в то же время пронзительный, будто карканье вороны.
 Мне одновременно стало стыдно и не по себе. Я совсем забыл про него и более трёх недель, с момента, как познакомился с ребятами, не навещал его.
 Милена лучезарно улыбнулась и сделала шаг вперёд. Я чувствовал, как она напряжена.
- Я Милена, - девушка протянула руку в надежде на рукопожатие.
 Андош смерил её насупленным взглядом и около минуты молчал, игнорируя протянутую к нему ладонь.
- Ты хорошо на него влияешь. Сила дала тебя ему в наставники, чтобы он не слетел с катушек в этом мире. Он рассказывал тебе, что это умеет?
- Что… что умеет? – девушка убрала руку, так и не дождавшись рукопожатия и недоумённо посмотрела на меня.
 Я стоял чуть позади и Милене пришлось повернуть голову назад.
- Слетать с катушек, - произнёс Андош и хрипло засмеялся.
 Мы стояли и молчали. Я и Милена смотрели на хозяина квартиры. Я положил руку на плечо девушки и почувствовал, что её тело мелко дрожит. Надо было уходить, но что-то держало меня там. Я изначально знал, что это была плохая идея – прийти сюда, и теперь корил себя за то, что уступил просьбе Милены.
- Жаль. Такая нелепая смерть. Но не скоро, совсем нескоро, - Андош будто бы говорил сам с собой, ни к кому из нас конкретно не обращаясь.
 Я прислушался. «О чём это он?» - спросил я у себя.
 Товарищ мой вдруг вскочил и сделал шаг вперёд, схватив девушку за предплечье правой руки. Милена вздрогнула, напрягся и я.
- Ты будешь рядом до того момента, пока это угодно силе. Потом он снова вернётся ко мне, а ты…ты….
 Андош тут закашлялся и отпустил руку моей спутницы. Его скрутил сухой кашель, который, впрочем, быстро прошёл. Только лицо Андоша побагровело и в глазах полопались капилляры.
- Ладно, идите, - совершенно нормальным голосом произнёс мой старый друг и как-то неопределённо махнул рукой, - те, кто надо, за вами присматривают, а значит вам ничего не угрожает. Ну идите же, идите.
 Андош буквально вытолкал нас за дверь и уже выйдя на улицу, Милена удивлённо воз зарилась на меня.
- Ты же говорил, что он не в себе?
 Я неопределённо пожал плечами и приобнял девушку за плечи. Больше мы к этому вопросу не возвращались.
Мы вернулись в нашу общую квартирку-студию и жизнь вновь затянула меня в неспешный водоворот обыденных дел – иногда я помогал ребятам и девчонкам в их несложном ремесле, по вечерам Алмос учил меня азам профессии массажиста, а по ночам, когда у меня возникали приступы бессонницы, я читал книги; всё подряд: инструкции к обучению различным видам массажа, благо их у нас было много. Такие тонкие разноцветные брошюрки, словно ярморочные шары. Читал фантастические повести и романы, что любил старший из ребят, Акос. Он скупал их на блошином рынке у Белого фонтана. Иногда я брал в руки томик стихов без обложки неизвестного мне автора, иногда затёртые до дыр и исчёрканные вдоль и поперёк книги таинственного Лима.
 В общем, жизнь в тот период казалась мне простой и беспечной. Впрочем, она таковой и была.
 Но после Дня труда всё изменилось. Рита и Фелисия ходили на демонстрацию, что проходила в этот день по всей стране. Тысячи красных флагов реяли на свежем майском ветру и сотни тысяч трудящихся в едином порыве вышли на улицы, чтобы поддержать друг друга. Ну, если честно, и не знаю для чего. Я не был ни пионером, ни комсомольцем. В это время я сидел на «малолетке».
 Но люди радовались и как в большинстве стран бывшего соцлагеря, этот день продолжал оставаться праздничным и знаковым.
 Ребята принесли две бутылки «Токай» и коробку шоколадных конфет. Алмоса не было.
 Но мы не стали его дожидаться и сели за стол. Разлили вино, старший из нашей компании рассказывал какие-то старые байки. Милена заливисто смеялась, а мне эти нафталиновые шутки казались глупыми.
 Но не успели мы выпить и по пару глотков, в наше скромное жилище ворвался Алмос. Вид у него был растрёпанный. Все мгновенно напряглись, кроме меня конечно, но я почувствовал общее состояние компании. В воздухе зала будто собралось грозовое облако. Не хватало только сверкающих разрядов.
- Пора? – коротко спросил старший.
 Младший кивнул и протянул руку к ближайшему бокалу, который по случайности оказался моим. Он осушил его одним залпом и быстро заговорил.
- Нами интересуются сразу две службы. Служба охраны порядка, это и понятно.
- Что-то они долго вычисляли нас, - усмехнулся Акос, - мы здесь почти два месяца, а они только вышли на наш след.
- А кто вторые? – спросила Милена, сидящая за столом, ближе всех к телевизору.
 Алмос посмотрел на меня и вернул пустой бокал на место.
- Чекисты.
 Я округлил глаза. Милена мне рассказывала, что они со своей компанией довольно часто переезжают из города в город «колеся» по всей стране, так как работают нелегально. И так повторяется из раза в раз, на протяжении восьми лет. Но я не слышал от Милены про «чекистов» и их интерес.
 Алмос продолжал смотреть на меня.
- Почему ты смотришь на меня? – спокойно спросил я младшего брата.
- Я думаю, чекисты ищут нас из-за тебя.
 Пауза, повисшая в комнате, мне совсем не понравилась.
- Возможно, - наконец произнёс Акос, - но это не важно. Он с нами, - старший кивнул в мою сторону, - а значит пришла пора перебираться на новое место. Сколько у нас времени?
 Младший задумался и прищурился, а потом и вовсе закатил глаза. Жутко было наблюдать эти белки без зрачков.
- Утром… Они придут утром, - выдал он через долгую и томительную минуту, возвращаясь в нормальное состояние.
 Я тогда сильно удивился. Я-то думал, что ребята больше теоретики, чем практики. Ну, почитывают эзотерическую литературу, зарабатывают себе на хлеб разными фокусами из этой же области. Но когда я увидел Алмоса, стоящего и чуть раскачивающегося будто на ветру, да ещё с закатанными зрачками… Помню, дрожь пробежала по всему моему телу.
 Вечер был потрачен на быстрые, но упорядоченные сборы. Всё, что можно было обернуть в деньги Акос снёс в ломбард к знакомому старьёвщику. Посчитали деньги, что были на руках и припасённые в кубышке – получалась приличная сумма, более трёх тысяч форинтов. Этих денег должно было хватить на переезд в другой город и на обустройство на новом месте.
 Я не принимал участия во всеобщем сборе. Точнее, почти не принимал. Помог собрать вещи Милене, своих-то у меня и не было.
 Старший из братьев сказал, что утра ждать не стоит и уехать надо до полуночи. Все безоговорочно согласились. Эту компанию ничего не держало здесь, в этом городе, я имею ввиду. Они были будто перелётные птицы. Подул попутный ветер и они, вспорхнув, полетели куда-то. У меня же в этом городе был человек, которому я многим был обязан.
 Не скажу, что это тяготило меня, я ведь вообще «не страдал» этими глупостями – долг, чувство вины, какие-либо обязательства. И всё же Андош был для меня не просто другом и боевым товарищем, он был гораздо большим, чем даже просто учитель и наставник. Любил ли я его? Да, наверное, любил на свой манер. Он, да Милена, вот и все люди в том мире, которые мне были дороги.
 И я отпросился у Акоса, чтобы проститься с Андошем.
 Добрался я до его дома с облупленными стенами где-то около девяти вечера. На улице уже было темно, и редкие прохожие старались побыстрее убраться с неспокойных улиц этого района. Я же не испытывал страха. Я вообще ничего не боялся, в человеческом понимании этого слова.
 Видимо это чувствовалась, и пара компаний гопников, что я встретил по пути, даже не посмотрели в мою сторону.
 Андош был у себя и варил ужин в маленькой кастрюльке.
- Что там? – спросил я с порога, кивая головой на закопчённую посуду, стоящую на огне.
- Тебе не понравиться, - усмехнулся товарищ, помешивая длинной ложкой своё «варево».
- Ужин?
- И ужин, и обед, и завтрак, - снова ощерился Андош и резко отошёл от плиты в мою сторону. Протянул мне руку. Я, чуть опешив, пожал её. Ладонь была сухая и горячая.
- Пришёл проститься? – спросил друг и знакомая улыбка озарила его заросшее и осунувшееся лицо.
 Я кивнул, чувствуя, как тугой комок подкатывает к горлу. Мне захотелось заключить своего боевого товарища в крепких объятиях, но я сдержался.
 Он довольно долго стоял рядом, почти касаясь меня, и смотрел мне в глаза. Улыбка не сходила с его лица.
- Чтож, ты заслужил это, - наконец произнёс он не громко.
- Что заслужил?
- Ты изменился, смог побороть своих внутренних демонов и подняться над реальностью. Так почему бы тебе на какое-то время вновь не нырнуть в эти бурлящие и на первый взгляд такие пьянящие воды иллюзорного мира, под названием современный социум, а?
 Андош улыбнулся ещё сильнее, и я увидел его зубы. Я не стал переспрашивать и пытаться получить разъяснения, что он этим хотел сказать. Я ведь пришёл проститься. И ещё одна мысль мне не давала покоя – в последнюю нашу встречу, когда я приходил сюда вместе с Миленой, Андош сказал что-то про смерть… про её смерть.  Мне было интересно знать, что он имел ввиду. Но я не спросил. Не смог задать и этот вопрос.
- Когда уезжаете?
- Сегодня ночью, - я будто бы почувствовал себя виноватым, что оставляю друга.
 Но тряхнув головой, я прогнал наваждение.
- Не беспокойся, со мной всё будет в порядке. Ты же не забывай про тренировки и медитации. Твои новые друзья, конечно, ребята интересные, но они из тех, кто больше говорит, чем делает.
 Из сказанного я понял лишь кое-что, но ничего выяснять не стал. Пожал протянутую руку и молча вышел на лестничную площадку. Тогда я думал, что больше не увижу Андоша. Но я ошибся.

IV
 Мы уехали на взятой на прокат машине за полчаса до полуночи. Еле разместились со всем своим не хитрым скарбом. В три ночи мы были уже в Кечкемете. Поужинали, или точнее позавтракали в круглосуточной забегаловке, а затем отправились дальше на восток.
 В семь тридцать мы въехали в спящий Карцаг. Следующий месяц мы жили и работали в этом городке. Потом направились ещё дальше на юго-восток.
 Таким образом я провёл с ребятами следующие десять лет своей жизни. Я был счастлив, по-настоящему счастлив, если ты понимаешь о чём это я. Милена была великолепной супругой и лучшей для меня спутницей. Мы перебирались из города в город как бродячие артисты. Я наконец-то сменил фамилию и стал, как и все в нашей компании – Лимом.
 Закон мы нарушали редко, да и то по мелочи. Не воровали, не убивали. Нет, этого конечно же не было. Мои странные желания из детства никогда не проявлялись более в моей голове. И я крепко сдружился с обоими братьями. Только с Фелицией, старшей сестрой моей женщины, я никак не мог найти общий контакт, и наши отношения можно было бы охарактеризовать словами - «вынужденные терпеть друг друга». Впрочем, и это не мешало мне счастливо жить в этой странной компании.
 Моя Милена хотела иметь ребёнка, но не могла. Я же мог, но не хотел. И это было единственное несоответствие в наших отношениях. Я в совершенстве овладел различными техниками массажа и с готовностью их применял в каждом новом городе, куда мы перебирались в очередной раз.
 Мы даже умудрились разок сбежать с Миленой в Прагу на целую неделю, просто посмотреть этот древний и великолепный город. Оставаться, а тем более работать там мы не собирались, просто устроили себе, что-то типа, медового месяца. Ведь мы так и не поженились. Это конечно же нам не мешало, пусть мы официально и не зарегистрировали наши отношения. Главное мы были счастливы все эти десять долгих и коротких лет.
 А потом Милена заболела обычной пневмонией и умерла уже в больнице, куда я её вопреки советам Алмоса, поместил по собственной воле.
 На похоронах я не плакал и не произнёс не слова. Находился в какой-то прострации, понимая, что так бывает и бывает довольно часто. И всё же я был не готов к потери близкого человека.
 После похорон мы вернулись к себе в съёмную квартиру, и я остро ощутил, что это чужое для меня место и окружают меня чужие люди. Я молча собрался нехитрые пожитки и не прощаясь ни с кем отправился на вокзал.
 Из Шопрона я поехал в Капошвар, туда, где всё и началось десять лет назад.
 Сняв номер в мотели недалеко от вокзала я погрузился в тяжёлые думы и мысли о смысле бытия и своём личном предназначении. А в обед в дверь постучали и после некоторого колебания я открыл её.
 На пороге стоял Андош, молодой и цветущий. Как будто и не прошло десяти лет с момента последней нашей встрече. Он выглядел куда лучше, чем в последний раз и намного лучше меня.
 Андош заключил меня в объятия, и я, наверное, в первые в жизни разрыдался. Потом были разговоры, точнее говорил я один, старый товарищ только слушал и лишь изредка вставлял слово – другое.
 Когда я выговорился и изрядно напился, что тоже было почти впервые в жизни, Андош сказал.
- Смотреть как уходят близкие тебе люди тяжело, поэтому на это смотреть нужно из другого состояния. Мы же практиковали с тобой эти упражнения?
 Я утвердительно кивнул пьяной головой.
- Ты вообще занимался все эти десять лет? Или жил как все?
- Занимался, но очень мало. И редко, - почувствовав себя неуютно под пристальным взглядом, я решил перевести тему.
- А ты? Ты че…че…чем занимался? – язык мой немного заплетался, и я никак не мог выговорить простое слово.
- Я искал, - просто ответил мой друг и когда-то наставник.
- Что… - я икнул, - Ой… Что искал?
- Истину, - Андош будто бы совсем не обращал внимания на моё пьяное состояние.
- Нашёл?
- Пока нет, но обязательно найду, - товарищ внимательно посмотрел на меня незнакомым мне взглядом.
 Я хоть и был пьяный и в раздрае, почувствовал его и мне тут же стало не по себе. Будто бы он смотрел на меня и сквозь меня одновременно. Мы в своё время практиковали это упражнение – разделение внимания. Но сейчас в его взгляде было ещё что-то. Не знаю, как объяснить, будто бы он смотрел через меня куда-то в другой мир, в другую вселенную.
- Что? – не выдержал я.
 Он ответил не сразу. Сосредоточенное и одновременно отрещённое выражение его лица изменилось, и я увидел знакомую улыбку.
- В своих поисках и исканиях я обнаружил кое-что интересное и… - он на миг замолчал и снова посмотрел на меня чуть прищуренными глазами, - … это настолько чуждое нашего мира живых, что аж дух захватывает.
 В тот самый миг я понял, что произошло что-то непоправимое. Не знаю, как я это осознал. Просто понял это и всё. Хмель моментально улетучился, и недавняя смерть близкого человека тоже отступила на второй план.
- Что? Что ты нашёл? —произнёс я дрожащим от волнения голосом.
- Само первородное зло. Прародителя всего чёрного и ужасного. Истинную тьму, понимаешь? – глаза его блестели, а губы увлажнились, будто бы он говорил о чём-то похабном.
- Тьму? – переспросил я шёпотом.
- Да, саму тьму. Я, можно сказать, коснулся её, - рука Андоша, левая кисть, поднялась на уровень глаз, и он зашевелил пальцами, плавно и неспешно.
- И ты не умер, не погиб, не сгинул? – этот вопрос у меня вырвался сам собой.
- Почти погиб, но смог уйти, спрятаться, затеряться среди обычных людей, - взгляд друга, мгновение назад сверкающий будто бы маяк на берегу, потух и сам он как будто стал меньше, - Но это ненадолго.
 Повисла какая-то зловещая, театральная пауза.
- И что… чт…о дальше? – я вдруг начал заикаться. Да к тому же на меня напала икота и, как ни странно, это немного разрядило обстановку.
- Дальше? – товарищ мой загадочно улыбнулся и оскалил зубы, - Дальше мы не будем прятаться и скрываться.
 Слово «мы» резко диссонировало в моей голове, отдельно от всего сказанного.
- Мы сами пойдём к ней, ударим первыми, так сказать, нанесём превентивный удар.
- Мы… первыми… удар? – я ничего не понимал, плохо соображая.
- Послушай меня Стефан, - Андош подвинул свой стул к моему и положил мне руку на плечо, - честно, я не знаю, я ли открыл ей дверь в этот мир, или она и так была близка к цели, и мы просто встретились на пути, но…
 Он поднял вверх палец и опять я подумал, что всё это похоже на какую-то сюрреалистическую постановку в театре. А ещё у меня мелькнула мысль, что раньше мой друг не страдал дешёвыми эффектами типа «Оп» или «Вау!».
- Но, это очень хорошо, что тьма встретила меня. Понимаешь? Я первый представитель рода человеческого, кого она коснулась своими щупальцами. Теперь понимаешь?
 Я отрицательно мотнул головой. Я и правда не понимал, что хочет донести до меня мой старый товарищ. К тому же, я отметил, что в первой версии истории, ведь именно он коснулся тьмы. Сейчас было наоборот. Но всё это было не важно, а важно другое – я никак не мог «въехать» что же он пытается мне объяснить.
- Если бы она коснулась сознания обычного человека, то была бы уже здесь, в этом мире. И всего этого, - он обвёл опять же театральным жестом комнату взглядом и раскинул в сторону руки, - уже бы не было.
- Чего бы не было? – я по-настоящему «тупил», «буксуя» на каждом его слове.
 Андош же был терпелив.
- Всего этого мира. Она бы поглотила его, как наверняка, поглощала и другие миры до нашего. Но в туннеле она встретила меня, ну или я её…
- Туннеле? – перебил я друга.
- Туннеле, - он утвердительно кивнул как ни в чём небывало, - потом объясню поподробнее. Так вот, встретился ей я, скажем так, не совсем обычный представитель рода человеческого, а редкий экземпляр, - тут Андош подмигнул мне, - индивидуум, ищущий истину. И она почувствовала мою силу, мою цельность, твёрдость моего духа и намерения и… - он опять подмигнул мне и состроил гримасу удивления – отступила.
- Но подожди, ты же говорил, это ты убежал и спрятался?
— Это не важно. Всего лишь слова, - от моего вопроса Андош отмахнулся как от назойливой мухи.
- Важно другое – она почти здесь. Просачивается по туннелям в этот мир, и мы лишь стоим у неё на пути. Понимаешь?
 Всё это напоминало бред какого-то сумасшедшего. Именно бред, потому что я ничегошеньки тогда не понимал.
 Может быть я тогда и махнул бы на всё рукой и уехал в другой город, стараясь как можно скорее изгладить из памяти воспоминания об этой необычной встрече и ещё более странном разговоре. Но проблема была в том, что этот разговор вёл Андош, мой старый друг и наставник. Человек, спасший меня десять лет назад, а на самом деле ещё раньше.
 И он точно не был сумасшедшим.
 Я принял всё то, что он говорил, за чистую монету. Заставил себя принять, не понимая, но доверяя ему и Андош показал мне тьму. Её лицо.
 Произошло это не сразу. Я переехал к нему. Он снимал уединённый домик на окраине города с большим неухоженным садом и заросшим кувшинками прудом. Я не спрашивал откуда у него деньги и чем он зарабатывает на жизнь. Не спрашивал, как и тогда.
 На следующий день, утром, когда я, собрав свои нехитрые пожитки, приехал к нему, по названому адресу, друг встретил меня отличным завтраком в стиле богатеньких и знаменитых. Чего только не было на столе. В общем, наелся я от пуза. Выпив две кружки восхитительного кофе и набив до краёв свой неизбалованный желудок, я услышал от Андоша, что сейчас начинается наш вынужденный ретрит на еду и что в следующий раз на столе будет лишь вода и немного зелени и овощей.
- Для чего это? – спросил я у него.
- Для наших практик глубокого погружения. Я должен показать тебе и научить делать это самостоятельно.
- Что делать? – допивая кофе и отставляя кружку, вновь спросил я.
- Спускаться в туннели.
 Тогда это слово мне ничего не говорило. И я с готовностью кивнул.
 На медитативные практики мы тратили львиную долю дневного времени. Ночью мы спали на жёстких циновках, разложенных прямо на полу в зале. Ни подушек, ни одеял у нас не было. Андош объяснял это всё той же необходимостью для лучшего восприятия проделанной дневной работы.
 Через неделю тренировок, чувство голода стало моим постоянных спутником, но я от этого не сильно страдал, так как и раньше был не особо зациклен на еде, да к тому же семь лет опыта «отсидки» сделали своё дело – я мог обходиться малым. Но здесь, мы пили воду и ели различную зелень. И всё. Андош говорил, что трава нужна для восполнения необходимых микроэлементов и витаминов, и я с готовностью ел, всё что он ставил на стол.
 Через две недели такого образа жизни, мышцы мои стали слабеть и как будто провисать. Сложно объяснить это, но для меня, привыкшего к физическому труду, заметь, ежедневному физическому труду, было неестественно не напрягать их, хоть изредка.
 И я настоял, вначале на незначительных, пятиминутных тренировках. Я просто растягивался, а затем отжимался и приседал. Затем я отвоевал себе ещё пять минут, и ещё. И где-то через пару месяцев, у меня уже были полноценные получасовые занятия по утрам, пока Андош ездил на рынок за свежей зеленью.
 Скажу честно, мой друг и наставник, неодобрительно смотрел на мои занятия, но я убедил его в их необходимости.
 Андош первое время противился и сопротивлялся.
- Там куда мы в конечном итоге попадём, твои физическая сила, не будет иметь никакого значения. Там действуют другие законы.
- Но наши тела живут здесь и нам просто необходимо поддерживать себя в хорошей физической форме, - апеллировал я.
- Зачем? – возражал друг, - я и так себя неплохо чувствую.
- Не знаю, - честно сознавался я, - пока не знаю, но точно уверен, что это необходимо. Поверь мне на слово, как и я поверил тебе.
 Тогда я «включил тяжёлую артиллерию» и смог убедить друга разрешить мне заниматься.
 С тренировками пришла сила – мышцы стали наливаться и крепнуть от упражнений. Вечный голод не был этому помехой. И через три месяца я смог убедить и Андоша присоединиться ко мне.
 К тому моменту у меня был неоспоримый аргумент, для чего они нужны – физические тренировки.
 Однажды утром мне пришло откровение. Допив свой утренний стакан воды, я негромко произнёс.
- Я знаю, что дают мне физические упражнения.
- И что же?
- Моё тренированное тело лучше воспринимает наши медитативные практики. Я намного лучше сейчас готов к погружению, чем раньше. Моё тело не крутит и не ломает, как вначале. И я чувствую, каждой клеточкой своего тренированного тела, чувствую, как сила заполняет меня.
 Вот что я тогда сказал.
 Андош посмотрел на меня своим фирменным «странным» взглядом. Но в его прищуренных глазах я успел уловить и толику удивления. Мне это было приятно, но я сумел тогда сдержать улыбку.
 А на следующее утро, товарищ присоединился ко мне и теперь уже я стал наставником и тренером.
 Со временем мы добавили к нашим утренним физическим тренировкам и вечерние прогулки, а иногда и пробежки. Я так же пытался приучить друга к обливанию холодной водой, но Андош категорически отказывался это делать и называл это не иначе, как варварством.
 После начало наших медиативных практик Андош долгое время ничего у меня не спрашивал. Наоборот, спрашивал я. «Мол - то не вижу, а это не ощущаю. И это не понимаю, и это не получается. И где, в конце концов, тьма?». В общем ныл, как маленький ребёнок.
 Друг мой был неизменно терпелив и немногословен.
- Тренируйся, старайся и ты увидишь её. Увидишь обязательно, не сможешь просто пройти мимо, потому что там она везде.
 Дни шли за днями и сливались в недели, из недель вырастали месяцы, а я всё не видел. Нет, я научился спускаться в так называемые туннели, ощущать их стенки и чувствовать свободное падение, но я не встречал ёё – тьму.
- Может её там уже нет? – допытывался я у друга, - Может она ушла?
- Есть, - коротко отвечал мне товарищ, - не ушла. Жди и старайся. Ты увидишь её.
 После первого месяца наших занятий, когда организм привык к ограниченному рациону питания, Андош настоял, чтобы я возобновил попытки сновидеть. И я возобновил и честно пытался, но у меня ничего не выходило. То я слишком рано засыпал и провалилвался в сон, то мучался бессонницей от нервного перенапряжения.
 И с периодичностью раз в неделю я «пытал» Андоша этими своими – «а может её нет уже в этих туннелях? Может она ушла?» и так далее.
 Однажды товарищ мой, более разговорчивый чем обычно, ответил мне буквально следующее.
- Тьма никогда не отступает, запомни это. Никогда. Просто иногда по какой-то только ей ведомой причине она тушит свои огни. На время. Затаивается и ждёт. Она всегда голодная, всегда. Ждёт и жаждет. Ждёт и жаждет…
 И через три дня я увидел её. Тьму.
 И совсем не так, как готовился и ожидал. Не во время медитации, нет, а ночью.
 Я уже говорил тебе, что первый раз у меня получилось сновидеть ещё в специнтернате. Второй раз это произошло уже на воле. И вот, после более чем десятилетнего перерыва, в одну из мартовских ночей я снова «ушёл» в сон.
 Как всегда, я оказался в той же комнате, где и лёг спать и какое-то время я смотрел на своё тело, отмечая про себя, в какой же неудобной позе я сплю. Но помятую предостережение Андоша, что в осознанном сне ни на чём не стоит надолго останавливать внимание, я перевёл взгляд на убранство комнаты. На мебель и всё остальное. Всё здесь было, как и в обычной жизни – те же стулья, круглый столик на резной ножке, несколько полок с книгами. Всё тоже самое. И я решил немного поэкспериментировать и поупражняться. Я стал менять стилистику комнаты по собственному почину. Вначале я создал спальню в стиле хай-тек. Тогда это направление только набирало силу. Всё вокруг меня засверкало хромом и никелем. Ровные углы и прямые линии разрезали комнату на несколько различных по объёму плоскостей.
 Понаслождавшись какое-то время своим творением, я сменил стиль и вот уже вычурный «ампир» смотрит на меня сквозь позолоту. Потом было барокко и псевдовилладж, а ещё а-ля Прованс и колониальный стиль. В общем, я резвился как мог и лишь две вещи в комнате оставались неизменными. Моё спящее тело, всё так же лежало на циновке в неудобной позе и зеркало, притаившееся в углу – большое, овальное, в человеческий рост. Оно покоилось на гнутой подставке и что было странно, в обычной жизни этого зеркала в комнате не было.
 Оставив свои игры со сменой стиля, я вплотную подошёл к тёмному зеркалу и вгляделся в его поверхность. Вначале ничего не происходило, а затем я вдруг почувствовал чьё-то присутствие. Нет, не в комнате, в зеркале. Я ничего не видел, сколько не вглядывался – зеркало оставалось тёмным. Но я чувствовал, что там в глубине кто-то есть. Или что-то.
А затем в моей голове отчётливо прозвучали слова, сказанные шипящим женским шёпотом.
 «Пойдём, я покажу тебе другой мир».
 Мне не было страшно, нет. Мне было любопытно. Я оглядел ещё раз знакомую комнату, стараясь запомнить все мелочи и детали, чтобы было куда вернуться, если я заблужусь там, на той стороне. После этого я просто шагнул в зеркало, будто бы это была дверь.
 Темнота укутала меня, очень плотная, почти осязаемая. И вокруг пахло плесенью и разложением, будто бы я шёл по какому-то древнему коридору в подземелье. Воздух был затхлый и спёртый. Я не о чём не думал и смотрел лишь перед собой. И знаешь, мой путь продолжался долго, очень-очень долго, я бы сказал бесконечно долго. Мне не было тяжело, я не устал. И я шёл и шёл вперёд, ничего не видя перед собой и вокруг, только чувствуя.
 И в какой-то миг я понял, что могу так идти не одну жизнь, и даже не две, а целую вечность. То есть всегда!
 Я остановился и прислушался. Где-то капала вода, мерно так: кап-кап-кап-кап. Как манометр.
- Зачем ты позвала меня? – спросил я громко. Я не был до конца уверен, но всё же склонялся к тому, что сама тьма или кто-то из её приближённых говорил со мной и звал из зеркала.
 Какое-то время ничего не происходило и только мерное капанье воды будто бы тиканье часов нарушало сонную тишину. А затем я услышал голос, тот же самый и так близко, что невольно вздрогнул.
- Эта дорога похожа на твою жизнь и на жизнь многих людей, живущих на земле. Она без начала и без конца. Она без радости и света. И она безконечна.
 Голос умолк, но я продолжал слушать и ждать, и почувствовал, как моё тело напряглось.
- Я могу показать тебе другую жизнь.
 В общем всё было как в большинстве книжек, что я когда-то читал - тьма предлагала альтернативу этому серому и убогому миру.
- Банально, - сказал я тогда в темноту, - и пошло.
 Тогда я любил говорить избитыми клише, а быть может в тот момент это было более чем уместно.
- Мне не нужна твоя помощь, чтобы выбраться отсюда, - голос мой выдавал волнение.
- Зачем же ты тогда пошёл? – её голос стал ещё ближе. Будто бы говорившая была совсем рядом. Она должна была бы касаться меня, но я ничего не ощущал.
- Мне стало любопытно, - честно признался я и через мгновение добавил, - и я разочарован, если честно.
- Любишь спецэффекты? – вновь произнёс голос и в тот же миг я оказался на вершине какой-то горы, сплошь покрытой снегом. Ветер трепал мои отросшие волосы и рвал полы моего плаща. Он завывал подобно песне, воспевающей храбрость и отвагу удалых воинов, канувших в давние-предавние времена.
 Передо мной были такие же горы, как и та, на которой я стоял, только чуть ниже и различных форм.
- Зачем я здесь? – пытаясь перекричать ветер, спросил я.
— Это та жизнь, что я предлагаю.
 И вновь я оказался в подвале, стен которого не видел, а только чувствовал и слышал, как капает вода.
- А это твоя и миллиардов таких же как ты.
 Я засмеялся.
- Ты не жизнь. Ты вообще ничто. Тлен, гнилые и прелые листья, - страха я не испытывал, наоборот внутренний подъём наполнил меня силой до краёв и моё красноречие, в чём я никогда не был силён, проявилось в моей речи, как никогда.
 Вновь тишина окутала меня и несколько минут ничего не происходило. И когда я уже собирался усилием воли вернуться к себе в комнату, впереди забрезжил свет. Он усиливался и приближался, и через мгновение я увидел силуэт девушки, держащий в руке факел.
 Моё сердце забилось сильнее, ведь я узнал её. Это была она, Милена. Моя Милена. Я замер, не в силах пошевелиться. В глубине души я понимал, что этот дешёвый спектакль трещит по швам и не выдержит ни одного весомого аргумента, но… Но, Милена подходила всё ближе и ближе, высоко держа над головой факел.
 Это была она, точно такая, какой я запомнил её в последний наш раз. Волосы ровно уложены, смеющиеся глаза, плотно сжатые губы, нос с горбинкой.
— Это не она, - вырвалось у меня.
 За спиной зазвучал девичий смех – звонкий, будто бы журчание родника.
- Ты знаешь, что это она, - сказал голос из темноты.
 Пятно света от горящего факела выхватывало только небольшой пятачок, а за спиной у меня было всё так же темно.
 Я набрал в грудь побольше воздуха и медленно выдохнул.
— Это не она и мы оба это знаем. Она умерла, - я упорно отказывался называть эту женщину Миленой.
 Сердце моё вновь стало биться ровно и голос больше не дрожал. «На такие дешёвые фокусы я не поведусь и этим меня не проймёшь», сказал тогда я себе.
 Я повернулся в пол оборота, часть меня – левая, была обращена к девушке и горящему факелу, правая же часть лица смотрела в темноту. Я ждал продолжения разговора, но тьма молчала и потому я украдкой стал следить за незнакомкой, точной копией моей умершей Милены.
 Девушка стояла ровно, словно по струнке и молча смотрела на меня. Она чуть прищурилась, как делала моя Милена и у меня вновь защемило сердце.
 Я был удивлён самому себе – не думал, что настолько привяжусь и полюблю Милену. И вот после её смерти, я это осознал.
 Мне пришлось полностью отвернуться от света.
- Ну что, это всё что у тебя есть из твоего арсенала, а? – усмехнулся я в темноту.
- Неужели ты думаешь, что я клюну на эту простую уловку и поверю? Тогда ты глупее чем я думал, - я вновь усмехнулся, явно провоцируя темноту на какое-либо действие.
 Но темнота молчала.
- Она мертва, ушла в мир иной, её душа уже далеко, в других измерениях. Это жалкая копия, которую ты создала, чтобы впечатлить меня, - я начинал злиться и чувствовал, что это плохой признак.
 Про то, что это мой осознанный сон, я и напрочь забыл.
 Вдруг кто-то коснулся моего плеча, и я вздрогнул от неожиданности.
 Девушка как две капли воды похожая на мою умершую Милену, молча протягивала мне что-то, зажатое в пальцах. Я нахмурился, но затем в пляшущем кольце света от пламени, разглядел неровный клочок бумаги.
 Я взял записку, чуть коснувшись своими пальцами пальцев девушки. Словно игла, как удар молнии прошил меня короткий разряд, и я вновь вздрогнул.
 Девушка смотрела на меня, явно ожидая, что я разверну записку и прочту. Я так и сделал. Чуть неровные буквы, будто бы написанные рукой Милены.
 Улица Ракоци, 33 Будапешт.
 Вот что я прочитал на клочке бумаги. Я поднял глаза на девушку с факелом.
 Она улыбнулась мне её улыбкой, чуть показав зубы и отвернулась от меня. Затем так же высоко держа факел в одной руке ушла вперёд в темноту. Не прошло и минуты как я вновь остался один.
- Не веришь мне, проверь сам, - смешливый голос из темноты напомнил мне, что я всё же был не один.
 Я молчал и смотрел туда, куда ушла девушка, очень похожая на Милену.
- До встречи Стефан, у меня ещё есть дела. До встречи…
 И я проснулся. Конечно, никакой записки в руке у меня не было. Я рассказал про сон Андошу, и он поздравил меня с первым знакомством с тьмой. А вот про записку я умолчал. Не знаю почему.  Конечно же, я ни собирался в Будапешт и знал, что Милена мертва. Я ведь сам закрывал ей глаза и сам хоронил её. Но всё же про записку и про адрес я умолчал.
 С этой самой ночи я почти каждый раз, когда ложился спать, стал сновидеть. Но только дважды мне удалось спуститься по туннелям в яму.
 Это название придумал Андош, и оно действительно соответствовало названию. Это сейчас весь процесс спуска по туннелю убрали из сознания «регулятора», и он сразу оказывается в какой-нибудь яме.
 Первые «рубежники» проходили этот долгий и небезопасный путь самостоятельно.
 Моего товарища очень огорчало, то, что я не могу спуститься в яму и он не знал причину этого необъяснимого явления. Впрочем, как и я. Для меня этот спуск будто был запечатан кем-то или чем-то, и сколько я не пытался, мне удалось это лишь дважды, как я и сказал ранее.
 Первый раз спуск произошёл ровно через неделю после встречи с тьмой. Точно такое же зеркало и тот же самый коридор-туннель, и вот я стою на голой, серой равнине, а небо такое же серое и низкое будто лежит у меня на плечах.
 В яме в первый раз я провёл довольно много времени, в реальном мире меня не было больше недели и Андош стал по-настоящему беспокоиться за мою жизнь. Но всё обошлось и кроме обезвоживания, я отделался лишь месячной мигренью и тошнотой по утрам.
 Там же я всё время шёл, но оставался единственным живым существом. Да, многое что меняло форму и цвет прямо на глазах у меня, но ничего и никто не угрожал мне и первый спуск в Пятно, как сейчас принято называть яму, выглядел как изнуряющая долгая прогулка по бесконечно пустой и голой равнине.
 Никакого проявления тьмы я не почувствовал и не увидел. Наоборот, у Андоша каждый спуск, а он, кстати, был довольно частый, сопровождался какими-то разборками, потасовками и так далее. То есть он боролся, я же не видел и не знал с кем мне предстоит бороться.
 Да, я встречался с тьмой, если так можно сказать, но та встреча не произвела на меня впечатления и в этом была моя ошибка. Огромная ошибка, стоящая мне статуса, положения и главное, душевного равновесия, а Андошу жизни.
 Но про всё по порядку.
 Примерно через месяц, или чуть более, Андош заговорил о создании института по исследованию проявлений тьмы в нашем и приграничном мирах и по борьбе с этими самыми проявлениями.
 Я поднял его на смех, уверенный, что мы так и останемся единственными «стражами на границе». Но я не дооценил мотивационный настрой друга – за полгода он нашёл нескольких спонсоров, сумев убедить их в необходимости создания данного института, закупил уже с моей помощью высококачественное и специфическое оборудование, и набрал первую десятку добровольцев - «рубежников», тогда мы называли их «прыгунами», опять же с моей помощью.
 Наша борьба с тьмой вышла на новый уровень. Мы удесятерили наши усилия. Я занимался организационными вопросами и внешними делами: связями с общественностью, со спонсорами и кураторами из этих спонсоров, Андош обучал новичков премудростям спуска и поведения себя в «ямах».
 Для всего мира наша работа была совсем не заметна и уж тем более не ясна. И как моему настойчивому товарищу удалось найти и убедить людей с деньгами вложить в это предприятие деньги, я тогда не мог понять. Да, впрочем, и сейчас не понимаю.
 Ещё через три месяца работы у меня появились сомнения в том, что мы делаем по истине важное дело. Я же не спускался вниз, не контактировал с проявлениями тьмы. Веры моей, как оказалось, было недостаточно, чтобы продолжать работать с тем же усердием и усилием, как вначале.
 Андош это чувствовал и как-то поздно вечером он приехал ко мне домой. Я к тому времени уже съехал от него на съёмную квартиру.
 Разговор у нас получился трудный. Я чувствовал свою вину подсознательно, но не хотел идти против своего Я. О чём и сказал Андошу – что мол не вижу смысла в том, что мы делаем.
 Лицо его тогда вытянулось от удивления.
- Подожди. Мы же спасаем мир. Этот мир, твой и мой.
- И днём, и ночью, и в холод, и в зной, - сыронизировал я.
 Но мой друг, по-моему, не понял сарказма.
- Да именно, каждый час, круглосуточно, семь дней в неделю. Что будет, если мы остановимся?
- Действительно, а что будет если мы остановимся? – я изобразил на лице дурацкую, шутовскую улыбку.
 Андош нахмурился. Видимо, до него стало доходить, что произошло со мной.
- Ты не веришь? – произнёс он не громко, - Ты не веришь в нашу работу? Разуверился?
 Я с готовностью кивнул.
- Но ты же сам видел её. Она разговаривала с тобой. Там, в твоём осознанном сне.
 Я молчал.
- А девушка? Молчаливая девушка с факелом в руке, как две капли воды похожая на твою Милену?
 Желваки мои заиграли на скулах.
- Я не знаю, что или кого я видел и разговаривал ли вообще с кем-то, или это был плод моего воображения.
 Товарищ мой будто бы получил удар под дых. Он был растерян, и я это явно чувствовал.
- Но как ты можешь так говорить? Ты же сам мне рассказывал…
- Я уже не знаю, что я рассказывал. И записка эта может…
- Какая записка? – резко перебил меня Андош.
 Я понял, что проболтался и закрыл рот.
- Какая записка? – настаивал товарищ.
 Но я молчал, будто бы был нем. Рассказать про записку тогда было для меня равносильно признанию, что тьма существует и все наши непосильные труды не напрасны. Но к тому моменту трещины сомнения уже пошли в моём сознании целой паутиной.
 Андош понял, что ничего от меня не добьётся, если будет настаивать и тогда он сменил тему.
- Ты не веришь? – в лоб спросил он.
- Не верю, - после некоторого раздумья ответил я.
- Чтож… Жаль… - мой старинный друг как-то неловко пожал плечами и вышел, плотно прикрыв за собой входную дверь.
 Остаток вечера и часть ночи я провёл в компании с початой бутылкой односолодового виски, подаренной мне одним из спонсоров.
 Я спорил с собой, жалел себя, бормотал про себя в кого же я превратился. Когда бутылка была прикончена я начал вспоминать каким я был раньше, в детстве – решительным, непоколебимым, уверенным. В памяти вдруг всплыло покрытое инеем неживое лицо Ангелики, моей первой учительницы и я разревелся. Так я и уснул, обиженный, обделённый и пьяный.
 На следующий день в институте мы с Андошем даже словом не обмолвились о вчерашнем откровенном разговоре. Друг видимо решил, что нужно время, впрочем, я тоже был с ним согласен, но подумывал уже начать искать себе замену.
 А во второй половине дня один из «прыгунов» погиб. Прямо в капсуле у него произошло кровоизлияние в мозг, и он умер, не приходя в сознание.
 Все были потрясены этим случаем. Все, кроме Андоша. Сгрудившись кучей, свободные от заданий «регуляторы», перешёптывались рядом с капсулой погибшего коллеги. Среди них стоял и Андош и всё время кидал на меня пронзительные взгляды – мол, видишь же сам, она есть, и первый погибший «прыгун» в обойме последующий жертв тому самое настоящее доказательство.
 Но этот случай меня не убедил. Хотя и подыскивать кандидатуру на своё место я временно перестал. Здесь ключевое слово – временно.
 Помог даже Андошу набрать вторую десятку «регуляторов».
 А затем, как сейчас помню, солнечным тёплым днём 8 июня, шестеро «прыгунов» из первой партии разом погибли. Ушли в «ямы» и не вернулись. В разные «ямы», заметь. И только один остался в живых – Рис Каценна, как сейчас помню. Нескладный долговязый парень с рыжими непослушными волосами. Он один вернулся в тот день, но ничего узнать у него уже было нельзя. Парень просто сошёл с ума.
 Ему поставили диагноз «острый психоз с навязчивыми идеями» и забрали в закрытую психиатрическую клинику.
Институт тогда был на грани закрытия. Хорошо, что каким-то чудом информация не просочилась в СМИ. Работы у нас было не початый край – мне приходилось встречаться со спонсорами и кураторами, объяснять, что же произошло, почему и чем это грозит в дальнейшем.
 Андош денно и нощно сидел в пусковой, спускаясь в «ямы» поочерёдно. Он приостановил работу остальных «регуляторов», пытаясь самостоятельно выяснить что же на самом деле произошло.
 На пятый день он явился ко мне в квартиру и застал меня за распитием очередной бутылки из коллекции подарков. Окинув меня хмурым взглядом, но ничего не сказав, он заварил себе крепкого чая и… закурил.
- Ты же бросил много лет назад? – начал было я чуть заплетающимся языком.
- Бросил, - согласился он, - Ты ведь тоже на дух не переносил спиртное?
 Мне так же пришлось согласиться.
 Мы какое-то время молчали, думая об одном и том же.
- Что происходит, Андош? – я редко называл друга по имени.
- Тьма сделала свой ход, - просто и сразу ответил он.
 Я поморщился.
- Всё ещё не веришь? Что же по твоему мнению тогда произошло и почему погибли парни?
 Я не смотрел на товарища и молчал. Ответа у меня не было, а было странное состояние какой-то балансировки между осознанием реальности происходящего там «внизу» в «ямах» и рациональном взгляде из материального и логического мира.
- Ты же видел её, слышал, чувствовал. Так почему не веришь?
 Я пожал плечами и добавил себе в бокал янтарной жидкости ещё на два пальца.
- Что будем делать? Нам следует закрыть институт и свернуть все ис…
 Начал было я, но Андош не дал мне договорить.
- Ни в коем случае. Нет, и ещё раз нет. Если мы всё свернём, то она свернёт нам шеи. В один миг. Разве ты этого не понимаешь? – его глаза горели лихорадочным блеском и тогда я впервые подумал, что мой старинный друг болен.
 «Он одержим» - мелькнула у меня мысль. «Когда-то и я был психически не здоров, но я смог и прежде всего с помощью Андоша, справиться со своим недугом. Сейчас же помощь нужна была ему. Но как я мог ему помочь. И чем?»
- Твоя проблема в сомнениях, - начал он уже спокойнее и раскурил вторую сигарету, - а сомнения порождают кризис веры. Ведь ты не касаешься её постоянно. Твоё сознание не пропадает чёрт знает где на чужой территории в поисках её проявлений. Вот в чём твоя беда, мой сомневающийся друг.
 Допив очередной стакан виски, я отставил бокал на столик и понял, что эта порция уже была лишней.
- Да, ты прав, наверное, - только и смог сказать я сильно заплетающимся языком.
- Ты пьян, - резюмировал Андош и порывисто поднялся, - поговорим обо всём завтра.
 И он ушёл. И это был последний раз, когда я видел своего друга живым.
 На следующий день, приехав в институт, я нашёл в его кабинете записку. В ней было сказано, что он спускается вниз в Марианскую «яму» с той же самой целью, чтобы разобраться что же произошло с ребятами, и чтобы по возможности оградить «регуляторов» в дальнейшем от таких трагедий.
 Я занялся текущими делами института, а их, поверь, была тьма. Да уж, прости за сравнение.
 Андош не вернулся ни через день, ни через неделю, ни через месяц. У нас уже тогда была небольшая статистика спусков и самый продолжительный длился по меркам реального мира одиннадцать дней.
 Андош же пропал и сколько не искали его парни, что спускались в разные «ямы», даже его следов никто не мог обнаружить.
 Ещё через месяц нами заинтересовались военные и Министерство обороны «взяло нас под своё крыло». Мне дали звание майора и забрали бразды правления институтом, оставив мне должность начальника аналитического отдела. Я не роптал, да и смысла в этом не было. Это бы всё равно ничего не изменило.
 Скоро про Андоша забыли, институт «встал на новые рельсы» и заработал в разы сильнее и мощнее. Хоть основное занятие и осталось прежним, вектор направления прилично сдвинулся. Мы так же продолжали бороться с тьмой, но несколько с иной целью – а именно понять её и изучить, чтобы в дальнейшем поставить себе на службу.
Да-да, я говорю тебе крамольные вещи, за которые меня могут меня не только «попереть» из института, но и вообще посадить. Но почему-то я думаю, что ты не сдашь меня, а так как ты тоже уже начальник отдела, то ты должна знать, что же здесь происходит.
 В этом вся человеческая суть – заполучить, чтобы использовать в личных целях. Но они не понимают, что это невозможно.
 Впрочем, я сбился с пути – в то время я прилично «подсел на бутылку» и однажды ворвался к ним наверх, когда у них было большое совещание. Я конечно бы пьян и наговорил кучу правды, но …
 Короче, меня пощадили и простили, учтя былые заслуги, но понизили в звании и сослали инструктором по подготовки кадетов, кем я сейчас и являюсь.
 Я завязал с алкоголем и с утроенным усердием принялся за новую работу. И ты знаешь, из меня получился отличный инструктор по подготовке новых кадров.
 Однажды, я в обход всех правил и разрешений, самостоятельно спустился вниз. Меня не было больше двух недель, и я очень хотел найти друга. Я был уверен, что он всё ещё там, понимаешь? Где-то бродит по этим бесконечно меняющимся равнинам. Там ведь нет ни дня, ни ночи в привычном нам понимании и то состояние, с одной стороны, похоже на сновидения, а с другой совсем нет.

*   *   *   *   *

- В «пятне» ты будто бы в чьём-то осознанном сне…
- Что ты сказала?
 Астрид смутилась.
- Так говорила Кира…
- Да, так говорила Кира…

*   *   *   *   *

 Друга я не нашёл, а после возвращения, четыре месяца отсидел в карцере, в одиночной камере. Потом правда всё вновь разрешилось в мою пользу – меня простили и отпустили, но не далеко. Уровень моей квалификации как инструктора был довольно высок и меня не уволили, а вернули на место. Но предупредили, что ещё одна такая выходка и я сгину, а память обо мне сотрут как стирают ластиком след от карандаша.
 Потом я встретил Киру и у нас начался служебный роман. Да, вспоминая начало наших отношений, я всегда улыбаюсь. Была такая конспирация, а все уже знали на второй день, что я остался ночевать у лейтенанта …
 Странные у нас были отношения. Странные и страстные. Нам было хорошо друг с другом, мы будто не могли насытится и вечно были голодны. Во всех отношениях, не только в сексе. Это было совсем не так как с Миленой, и я не любил Киру, так как Милену. Но всё же она была мне дорога и близка.
 Мы расстались, потому что я вновь начал пить, а Киру была военным человеком до мозга костей, и внутренняя дисциплина была у неё на первом месте. Она дала мне месяц, чтобы я выкарабкался самостоятельно, но я не уложился в срок. И она ушла. Просто ушла, ни сказав более ни слова.
 Ещё через месяц я вновь «завязал» с выпивкой и теперь уже окончательно. Но было поздно, мы будто бы стали чужими друг другу.
 Мы вроде как остались друзьями и через время наши отношения вновь начали «теплеть», а потом она… Кира… Её убили.
*     *     *     *     *

 В маленькой кухоньке подсобки надолго повисла тишина. Стефан молчал, думая о прошлом. Молчала и Астрид, думая о будущем.

*     *     *     *     *

- Теперь вы верите в тьму? В то что она существует и что она реальна?
- Да, верю. Верю в то, что она есть, что она осязаема и реальна. И что она никогда не отступает, лишь изредка, по какой-то только ей ведомой причине, тушит огни. Ненадолго. И она ждёт, ждёт, ждёт… и жаждет…