Полевая от Мишлена кухня

      В конце 70-ых военным самолетам летать над Москвой и областью
запрещалось, поэтому союзного уровня генералы договорились
устроить обучение расчетам нашего полка работе по реальной авиации
в какой-то тьму-таракани на полпути между Ригой и Москвой. Логистика
того от Горетова маневра Генштабом уже никак на оперативных картах
не обозначалась, но народная молва правдиво утверждала, что раз в день
в 15-00 с той станции до нужного нам полка отходит рейсовый автобус.
      План был следующий: до Можайска на полковом ПАЗике, потом
электричкой до Москвы, на метро от Белорусского до Рижского вокзалов,
поездом до станции назначения, сойти в 2 ночи, перекантоваться
до 15-00 и далее на рейсовом уже прибыть на поле боя.
      Сошли на станции, октябрьский безнадегой льет дождина, вблизи
платформы никакого даже боевого укрытия, но на платформе промокший
местный лейтенант радостно вопрошает: "Из Москвы?". Никто его
уточнениями про Можйск расстраивать и не собирался, и вот мы уже в
теплом автобусе приезжаем в полк, нас ведут в хорошо освещенную
комнату. Стол уставлен: балычки, оливье в салатницах холмится
салатами, икорки (кошерная красная и трефная паюсная) хоть жопой ешь,
армянский в 5 звезд коньячек, основным на вечер блюдом говяжий лангет
с картошкой фри, а на десерт груши с виноградом и кофе с дефицитнейшими глазированными в Риге
сырками. Прапорщик-повар в колпаке и переднике излучал глазами оргазм от
нашего на его яства аппетита и постоянно бегал на кухню за добавкой.
Много пили с большим за родину энтузиазмом, все выставленное смели
богатырски, и были разложены спать в люксовские номера местной, хорошо
укрытой от любопытных глаз гостинице. По утру гостеприимный гений
кулинарии прапорщик опять провел нас в ту же комнату для изысканного
"европейского" в ней завтрака, обещая в 14-00 и обедом в грязь лицом
не ударить. Покурили на воздухе и, узнав у проходившего рядового, где штаб,
пошли договариваться о боевых уже операциях. В 14-00 прозрачно-золотая
изысканнейшая своим неземным вкусом ушица снабжалась тонко-нарезанной
вареной с желтыми прожилками жира осетринкой и холодненькой на меду белой
высочайшего качества. После обеда должна была налететь для учебного сбития
боевая авиация, но несмотря на обилие закуси прозрачная слеза свое силой
духа взяла, и самолеты прошли над полком несбитыми, что никак не отразилось
на боеспособности всех по себе Вооруженных родиной сил, да и наш боевой
рассчет никаких в своем составе потерь не понес. Столь радушный прием,
конечно, удивлял, но военные приучены к разным поворотам при выполнении
боевой задачи и на причуды судьбы вида не подают, чтобы враг по искренней
их реакции не усилил свой напор в победу. Привычные, как и Герасим, к городской
жизни в роскоши, мы уже стали в кабине ЗРК урчать в себе животом за ужин, как
наступили 16 часов и еще 30 за ними минут прошли, а уже ровно затем по штабу
полка зазвенел отборнейший мат свирепых из МинОбороны  интендантскую местную
службу проверяющих, которых эти пи@дюки местные даже не удосужились встретить
ночью на станции, и им бедолагам пришлось мокнуть под дождем до открытия утром
сельпо, где они уже и дождались рейсового в 15-00 автобуса, чтобы прибыть в этот
ср@ный полк и разнести его на х@р в мелкую щепу к маме еврейского мальчика Бени.
    Оставшиеся двое суток учений мы беспрерывно "сбивали" налетавшую на нас со
всех сторон авиацию, ели разваренную в кисель перловку в солдатской столовой и
спали, несмотря на офицерские погоны,  в том углу казармы, где рядовым составом
по приказу местного начальства специально для нас были вывешены на просушку с
сотню в амбре портянок.
    Больше такой удачей меня судьба и наш еврейский всемогущий Господь не одаривали,
поэтому те, так чудесно приготовленные поваром-прапорщиком не для нас, пиры до сих
пор благодарно живы в моей памяти и отдают благородным послевкусием языка.