Глава I. Стикс

Пальцы окоченели от холода. Кравиц не был мерзляком, но всегда, приходя по работе в морг, тут же впадал в дрожь. Не сказать, что у него был страх мертвого тела — подобные фобии противоречили его профессии. Скорее это безмолвное царство трупов просто его бесило. Кравиц был человеком действия. Стараясь не тратить и минуты жизни напрасно, он был вынужден посещать место, которое можно назвать столицей бездействия. В морге никогда ничего не происходит. Царящая здесь могильная тишина, отсутствие людей и хоть какого-то движения приводило Кравица в состояние хорошо скрываемой злобы всего лишь от осознания факта существования этого места, не говоря о его нужде приходить сюда. В его офисе всегда работает вентилятор, гудит компьютер, а помощник занят подвижной работой. За стеной люди постоянно ходят и разговаривают друг с другом. А в морге даже воздух кажется спящим. Кравиц мог бы пожалеть местного патологоанатома, вынужденного находиться тут постоянно, если бы он его не ненавидел. Когда он только подумал о затянувшемся отсутствии упомянутого работника морга, дверь сразу открылась, и патологоанатом вернулся в кабинет. Он принес две чашки кофе.

— Вот, выпей. — Поставив чашку Кравицу на стол, он сел напротив него. — Уже весь промерз.

— Спасибо. — Кравиц, не поднимая взгляда, продолжил возиться с бумагами.

Он знал этого человека слишком много лет. Зрелый полноватый мужчина, когда-то мечтавший стать хирургом, волей случая оказался работником морга. Он считал Кравица своим старым другом, однако сам Кравиц не разделял такого отношения, презирая врача за чрезмерную общительность, направленную только на утешение своего эго. Бесконечные рассказы о своих поступках, полных героизма и сноровки, сумели быстро приесться и надоесть, но хороший тон и необходимость контактировать с этим человеком вынуждали Кравица терпеть их. Поэтому он привык сдерживать желание попросить собеседника заткнуться.

— На той неделе привезли тело сослуживца, — начал говорить патологоанатом. — Хороший был мужик, энергичный такой. Собирался после службы в бизнес пойти, планы какие-то строил. А помер от водки.

— Всякое бывает, — Он отвечал строго и сухо.

— Хотя если вспомнить войну, все станет понятно. После такого ада попробуй не забухай. Не понимаю, как мне это удалось.

— Сила воли у тебя большая. — Кравиц знал, что собеседник не услышит сарказма.

Он перевернул лист и начал заполнять новый документ. Кофе с немыслимой скоростью остывал.

— Да, возможно. Но, как вспомню, аж в дрожь берет. Самой жуткой была битва в болотах возле восточной границы.

«Начало очередной затянутой, преисполненной лжи и нарциссизма, истории», — подумал Кравиц.

— Помню, наш отряд встретился с врагом посреди ночи в самой трясине. Представь, все сражались по пояс в дерьме. Многие падали и тянули за собой остальных. По итогу, ружья заклинило, и мы с ножами пробирались к врагу по болоту. — Его глаза пылали от гордости. — Те, кто начинал сомневаться в себе и своих силах, отправлялись к чертям на дно. И лишь самые дерзкие, дыша злостью, бежали по их трупам и избивали врагов кулаками, если нож терялся в пути.

— Ни разу не слышал об этой битве. — Кравиц не смог удержаться от небольшой издевки.

— Ну как же так? В те годы все об этом говорили. Ты, наверное, под старость лет совсем память потерял. — Он по-доброму засмеялся. — Ну, в общем, такая картина: сотни грязных мужиков, с глазами, залитыми кровью, избивают друг друга до смерти, стоя на трупах своих товарищей. Если бы не они, мы бы вмиг там потонули. Но благодаря ненависти, выжили и победили! Я тогда троим ублюдкам шеи посворачивал, прикинь?

Закончив рассказ, патологоанатом залпом осушил свою чашку кофе.

— То есть причиной победы была ненависть? — Кравиц продолжал ехидно улыбаться.

— Конечно! — Ему было это очевидно. — Что же еще?

— Не знаю, может быть, патриотизм?

— Нет, ну это само собой разумеется. Патриотизм двигал нами в целом, он заставлял нас выходить на поле боя. А в самих битвах наши мысли были оккупированы гневом. И, честное слово, он был главным нашим преимуществом.

Кравиц оторвался от бумаг и сделал первый глоток уже остывшего кофе.

— А потом война кончилась, гнев прошел, и твой товарищ заменил его водкой…

Патологоанатом не мог понять, спрашивал Кравиц или утверждал.

— Видимо, да… — Он с досадой вздохнул.

Кравиц начал уставать от затянувшегося диалога с неприятным ему человеком.

— Так, я вроде как закончил. Позови, пожалуйста, парня. Он в коридоре ждет.

Патологоанатом нехотя поднял свою тушу со стула.

— Без проблем.

Как только он встал, дверь распахнулась сама.

— Не нужно меня звать, вас хорошо слышно из коридора. — В кабинет поспешно вошел уставший от ожидания Давид. — Как и ваши интересные размышления о ненависти и патриотизме.

Патологоанатом растерянно пожал плечами и скрылся за дверью в помещении с телами.

— Потом договорим, — шепнул он Кравицу, исчезая за дверью.

— Я по делу своей жены, — Давид подошел к столу. — Мне позвонили и сказали срочно приехать.

Стоило только зайти вовнутрь, антураж морга сразу въедался в голову. Мраморно-белые стены, леденящий душу морозец и атмосфера полного омертвения всего сущего царила в этом месте. Резкий запах разлагающегося мяса больно ударял в нос. Казалось, все здесь было мертвым: стены, мебель, воздух, свет и даже встреченные им люди.

— Да, добрый день.

К Давиду обратился Кравиц — седеющий тощий мужчина в коричневом пиджаке. Несмотря на многочисленные морщины и теряющие цвет волосы, он не казался слишком старым.

— Меня зовут Артур Кравиц, я занимаюсь делом вашей жены. Присаживайтесь.

Давид молча сидел в ожидании разговора, но следователь продолжал листать свои бумаги, никак на него не реагируя. Трупный запах становился все сильнее. Чем дольше Давид здесь находился, тем четче его нос схватывал этот мерзкий аромат. У него заслезились глаза.

— Как вы тут работаете? — наконец нарушил он тишину. — Этот запах просто невыносим.

— Какой запах? — Он смотрел на него с недоумением.

— Мертвый.

Кравиц пожал плечами.

— Я ничего не чувствую.

Они молча смотрели друг на друга, пытаясь найти взаимопонимание во взглядах. Когда стало ясно, что это ни к чему не приведет, Давид вновь прервал тишину.

— Я могу забрать тело своей жены?

— Да, конечно. Только перед этим мне нужно задать вам несколько вопросов.

Давид не был к этому готов. Он хотел подписать нужные бумаги, договориться с ритуальным агентством и заниматься похоронами. Никому не нужные вопросы, как он считал, только усугубят его и без того тяжелое состояние. Давид хотел заткнуть его, послать куда подальше и высказать все, что он об этом думает.

— Хорошо, задавайте.

Холод пробирал его. Конечно, они находились не в самом отделении с трупами, но он ощущал близость этой комнаты. Давид чувствовал смерть всем нутром, буквально вливаясь в процесс омертвения. И это холодное безжизненное помещение лишь усиливало мощность этого чувства. Масла в огонь подливало ощущение мерзости, спровоцированное неизвестно чем. Неприязнь, усиливающаяся с каждой секундой. Будучи до боли брезгливым, Давид начинал злиться и изо всех сил сдерживал свой гнев. Он понимал, что любое неприятное внешнее воздействие способно его взорвать.

— Когда Агата утонула, вы были вместе, верно? — сходу, как на допросе, спросил Кравиц.

— Да, это так. Мы отдыхали на озере, — голос Давида был спокойным, но от недосыпания он иногда прожевывал слова. — Я уснул на берегу, а когда проснулся, она уже… была под водой.

— И вы вытащили ее на берег?

— Да, вытащил. Но уже было слишком поздно.

Ранее Давид думал, что ему будет сложно об этом говорить. Он ошибался.

— Хорошо. Тогда такой нетипичный вопрос… В каких отношениях вы состояли с женой? — Кравиц смотрел на него то ли с презрением, то ли с подозрением.

— В каких отношениях? — Смутившись, повторил Давид. — В хороших, как всякий муж со своей женой.

— Ну мужья все-таки бывают разные, — он продолжал сверлить Давида взглядом.

— Да, но… Подождите, вы что, подозреваете меня?

— Нет, только хочу избежать потребности в таком подозрении. — Он говорил холодно, не выражая никаких эмоций.

Внезапно появившееся чувство несправедливости привело Давида в состояние ярости.

— Потребности и так нет. Мы были в хороших отношениях, любили друг друга. Мне незачем убивать ее.

Кравиц какое-то время молчал, затем достал из стола фотографии и показал Давиду. На них была изображена шея Агаты, покрытая кровавыми полосами. Тогда, на озере, он не обратил на это внимания.

— Экспертиза обнаружила следы удушения на ее шее, полученные, очевидно, насильственным путем. Но это полностью противоречит вашим словам. Ведь, если верить вам, вы были на озере вдвоем, и утонула она без чьей-либо помощи. Возможно, эти раны были получены ею заранее, и не они стали причиной ее смерти. Это маловероятно, но все же. Сейчас проводят еще одну экспертизу, которая определит, что же стало причиной асфиксии: удушение или утопление. Я хотел бы узнать, что вы можете об этом сказать.

Давид какое-то время молча разглядывал снимки.

— Я не знаю. Правда, я ничего не понимаю.

— Может быть, в этот день на нее кто-нибудь напал на улице? Или, как бы сказать, вы с ней занимались чем-то подобным в интимных играх?

— Нет, господи. Что вы… — Давид сам не понимал, наигранным или искренним было его ханжество. — Боже, нет.

Следователь молча его разглядывал, пытаясь выяснить что-то по лицу, но, видимо, ничего не добившись, вновь обратился к нему.

— Хорошо. Взгляните сюда. Как вы думаете, что это? — он показал на другие снимки.

На них были ноги Агаты, полностью обвитые ярко-красными, напоминающими татуировки, полосами.

— Ума не приложу.

— Это следы насильственного давления. Вернее, последствия от насильственного давления каких-то предметов. Такие остаются на запястьях после наручников, или на шее у висельников. Но откуда они у Агаты? Вы же понимаете, что она не могла запутаться ногами в водорослях. — Он какое-то время молча смотрел на Давида. — Помимо этого, у вашей жены был выбит зуб. Может быть, вы знаете, как это произошло?

Давид тяжело вздохнул.

— Слушайте. Я реально не понимаю, что это такое и как так вышло, но я любил ее и, клянусь богом, никогда не причинил бы ей зла.

Кравиц прикурил сигарету.

— Вы верите в бога?

Давид задумался над его вопросом.

— Какое это имеет значение?

— Никакого, просто любопытно. Вы уже трижды упомянули его в нашем разговоре.

— Я не знаю. После всего этого… Я не знаю, во что я верю.

Кравиц посмотрел на выходящий из сигареты дым и малозаметно улыбнулся.

— А знаете, что знаю я, Давид? — следователь стряхивал пепел прямо на стол. — За двадцать лет работы я прекрасно знаю, чем отличается человек, отменно изображающий скорбь, от скорбящего в действительности.

Кравиц взглядом показывал, что ждет реакции Давида. Ожидание оказалось напрасным.

— Вы можете идти. Мы продолжим разбирательство и будем держать вас в курсе.

Не ответив ни слова, Давид встал и уже был готов уйти, но Кравиц остановил его, снова обратившись к нему своим холодным голосом.

— И примите мои соболезнования.

***

— Наличкой или картой?

— Наличкой.

Ощупывая карманы в поисках мелких денег, Давид обратил внимание на костяшки своих пальцев. Красные точки на них могли бы вызвать подозрение, что недавно их обладатель вступил с кем-то в драку, но все было куда проще. Давид, всеми силами сдерживая гнев в разговоре со следователем, выразил его чуть позже, на мусорном ведре, стоявшем около здания морга. Уже успокоившись к моменту пребывания в магазине, он с улыбкой вспомнил об этом случае, дав себе указание в будущем так не делать.

— Возьмите, — в кармане нашлась только десятка.

— Извините, но вы не могли бы дать без сдачи?

Пухлый мальчишка с усеянным веснушками лицом, вероятно, работавший в продуктовом, чтобы не просить деньги у родителей, дышал на посетителей своей усталостью.

— Если бы мог, дал бы без сдачи, — презрительно ответил Давид.

— Еще раз прошу прощения, но я не смогу дать вам сдачу. Такие, как вы, приходят сюда и расплачиваются большими купюрами, но здесь же не разменный пункт, верно? У меня попросту не осталось мелких денег.

— Это твои проблемы, парень. — Давид не утруждал себя доброжелательностью. — Я заплатил тебе за сигареты, поэтому, будь добр, дай мне сдачу. Я тороплюсь.

Он плевать хотел на сдачу. Учитывая его эмоциональное напряжение, подобное отношение со стороны какого-то кассира заставляло срабатывать принципы, разгоняемые злобой.

— Где же я ее возьму? — недоуменно вопрошал кассир.

— Почему я должен думать об этом? «Такие, как я» хотят получить свои деньги и уйти по делам, а ты лишь отнимаешь их время.

Мальчишка смотрел на Давида взглядом, полным презрения. Казалось, он готов кинуться на покупателя с кулаками, но, разрушая ожидание, он лишь продолжал молча на него смотреть. Молчание затянулось на несколько минут, и неизвестно, чем бы оно закончилось, если бы не появился старший товарищ кассира. Взрослый высокий мужчина, недостаточно властный, чтобы владеть этим магазином, но имеющий достаточно возможностей, чтобы прилюдно отчитывать его работников, удивился выстроившейся очереди к кассе. Люди начали высказывать ему свое недовольство, ведь магазин располагался на вокзале, и каждый покупатель торопился либо уехать отсюда, либо встретить приезжающего гостя. Управляющий, игнорируя всю негодующую толпу, двинулся прямо к кассе.

— Что здесь происходит? — спокойно спросил он у кассира.

— Этот мужчина ожидает сдачу за свои сигареты, но мелких денег в кассе не осталось.

Пробежав взглядом по кассиру, кассе и покупателям, управляющий обратился к Давиду.

— Сколько мы вам должны?

С улицы послышался приглушенный звук вокзальных динамиков, сообщающих о прибытии нужного Давиду поезда. На секунду он захотел сказать, что не нуждается в сдаче, извиниться за отнятое время и уйти. Но лишь на секунду.

— Половину. Более того, этот мальчишка откровенно грубил мне и предлагал самому отправиться на поиски денег.

— Что?! — возмущенный кассир не скрывал недовольства. — Но я же…

— Замолчи! — Управляющий был в ярости. — Прошу прощения за его поведение. Уверяю вас, он будет за это наказан. Можете забрать сигареты бесплатно, их цену мы вычтем из его зарплаты.

— Благодарю вас. — Давид, улыбнувшись, кивнул, бросил презрительный взгляд на кассира и поспешно вышел из магазина.

Вагоны громко и медленно катились по рельсам. Выглядывающие из их окон лица смотрели на перрон скорбным взглядом, словно проезжали кладбище. То ли август слишком быстро решил покончить с летом, не дав людям полноценно попрощаться с теплом, то ли этот город казался чертовой клоакой не только Давиду. Так или иначе, он стоял около только что покинутого магазина и неспешно курил сигарету, растягивая ее до окончательной остановки поезда. Перрон был полон людей. Матери кричали на дерущихся друг с другом детей. Служители закона пытались пробудить одурманенных алкоголем бездомных, давно потерявших всякую тягу к жизни. Где-то недалеко от выхода собрались демонстранты с плакатами, выкрикивающие очередные протесты против власти. Кто-то нервничал, опаздывая на поезд, кто-то преграждал людям путь, предлагая услуги такси. Сотни людей сливались в бесформенную шумную массу, над которой курились грязные клубы дыма с одиноко летающими в них воронами.

Из магазина вышел мальчишка-кассир. Он остановился в метре от Давида, не заметив его. Усталость на его лице сменилась грустью. Только что он выслушал тонну оскорблений, причитаний и угроз от высокомерного начальника. Будучи уверенным в своей правоте, он извинялся перед ним, изображая искреннюю покорность, и одновременно представлял, как до смерти его избивает.

— Черт! — Парень обыскал все карманы в поисках сигарет, но так их и не нашел.

— Возьми. — Давид протянул ему свою пачку.

Он понимал, что создал парню массу проблем. Осознавал, что поступил неправильно. Но, в то же время, знал, что иначе и быть не могло. Парень, удивившись его поступку, недолго сомневался, но взял сигарету. Давид протянул ему зажигалку и прикурил.

— Из-за вас мне придется еще раз менять работу!

Давид улыбнулся.

— Еще раз?

— Да, это уже третье место за лето. С первого выгнали за то, что нахамил клиенту, со второго за то, что разбил им стекла.

— А зачем ты разбил им стекла?

— Да потому что начальник был конченым уродом. Командовал сверх меры, за языком не следил. В общем, взбесил он меня, вот я не выдержал, бомбанул и отомстил. А в первый раз я в магазине техники работал, мужик пришел покупать себе комп, и так дико тупил, что я не сдержался и высказал ему все, что о нем думаю.

Давид выкинул бычок в урну.

— А ты не пытался сдерживать эмоции или типа того?

— Пытался, но из этого ничего не вышло. Когда я долго сдерживал свою злобу, в итоге она выплеснулась в самый неудобный момент, из-за чего меня выгнали из колледжа.

Он удивленно смотрел на смеющегося Давида.

— Слушай, ну если ты будешь всегда выражать свою злость, тебя отовсюду будут выгонять. Наше общество не принимает обнаженные эмоции.

— Да что за бред? Все оно прекрасно принимает, только делает вид, что нет. Даже на вас посмотреть: неужели вы из чувства справедливости наклеветали на меня этому ублюдку?

— У меня просто сейчас не самый легкий период.

— Как и у всех! Вот посмотрите на этих парней, — он указал рукой на полицейских, пробуждающих бездомных ото сна. — Они кажутся всегда такими спокойными и уравновешенными. А когда я выхожу покурить на перерыве, они стоят со мной и рассказывают, как выплескивают свою ненависть на этих самых бомжей, когда приводят их в тюремные камеры. Они называют это тренировкой. Сколько я от них наслушался жалоб о несправедливости. Мол, когда в детстве хочешь стать полицейским, мнишь себя супергероем, который борется с преступностью, а на деле становишься всего лишь ассенизатором. На кого ни посмотри, все говорят, что эмоции нужно сдерживать, что не нужно горячиться и прочую чепуху, хотя они сами ведут себя точно так же. Все, чего я хочу — найти людей без этого убогого лицемерия, и тогда все будет супер.

Давид проводил взглядом полицейских, ушедших с вокзала вместе с бездомными.

— Сейчас они вернутся и надерут задницу этим оппозиционерам. — Кассир указал на демонстрантов, сгруппировавшихся около выхода с вокзала, чтобы, в случае чего, успеть убежать от полиции. — Как минимум, раз в неделю наблюдаю за этим цирком. Сначала одни выражают свое недовольство в криках и лозунгах, потом другие выражают свою злобу в избиении первых. Веселое зрелище.

Кассир сделал глубокую затяжку и на время задержал дым в легких. Он молча наблюдал за демонстрантами, в предвкушении их стычки с полицейскими. Людей на перроне становилось все больше. Среди толпы, собравшейся у подъезжающего поезда, Давид заметил странную фигуру. За огромным мужчиной возле рельсов стоял человек, спрятанный под широкой черной мантией. Его руки целиком исчезали в свободных рукавах. Мантия опускалась до самой земли, скрывая и ноги. На голову был надет глубокий капюшон, из-за которого не удавалось разглядеть лицо. Эта фигура отличалась своим видом от всех остальных людей, но ее как будто никто не замечал. Люди никак не реагировали на то, что среди них был некто, похожий на средневекового некроманта. Человек в мантии повернул голову в сторону Давида и как будто на него уставился. Проверить это, конечно же, он никак не мог, ведь лицо человека было скрыто под капюшоном.

— Можно я еще сигарету возьму? — Мальчишка-кассир отвлек его наблюдения. — Одной тут не накуришься.

Давид снова достал пачку из кармана, протянул ее парню и, когда тот взял сигарету, убрал ее обратно. Он поспешил снова взглянуть на странную фигуру в мантии, но, подняв взгляд, больше не обнаружил ее на том же месте. Он сканировал взглядом весь вокзал, пытаясь отыскать потерянного «некроманта», но его нигде не было видно. Куда бы он не взглянул, повсюду была масса людей, но никто из них не превосходил по странности этого человека, которого ему так и не удалось найти.

Поезд остановился.

— Мне пора. — бросил Давид и быстрым шагом бросился к вагонам.

— Пока! — крикнул ему вдогонку мальчишка-кассир.

В толпе выходивших из вагона людей Давид сразу увидел маму. Она заметно постарела за все эти годы. Ее лицо покрылось морщинами, а волосы сединой. В темно-голубых глазах прослеживалась неподдельная грусть, а в старых руках годы непосильного труда.

— Привет, Давид.

Он крепко обнял маму, а она поцеловала его в щеку.

— Здравствуй.

Они никогда не отличались общительностью друг с другом, и, учитывая случившееся, эта встреча должна была стать исключением. Но не стала. Давид взял чемодан мамы и направился вместе с ней к выходу с вокзала. Они с трудом прорвались через толпу других приезжих. На выходе их пытались остановить навязчивые таксисты, сующие в нос свои услуги, не утруждая себя даже фальшивой улыбкой. Один из них — толстый подозрительный мужчина с многодневной щетиной — выпрыгнул перед матерью Давида и чуть не сбил ее с ног. Она взяла сына за руку, а Давид ускорил шаг.

На парковке, по пути к машине, их внимание привлекли протестующие демонстранты. Многие из них с криками разбегались кто куда, а самые невезучие направлялись к полицейским фургонам в наручниках с правоохранителями под рукой. Они возмущенно кричали и пытались вырваться, но полицейские спокойно затыкали их, предвкушая скорое возмездие.

— За что это их? — удивленно спросила Давида мама, садясь вместе с ним в машину.

— Протестуют против властей.

Давид завел машину и медленно выезжал с парковки.

— Это те же недовольные, про которых ты говорил?

— О чем ты? — он непонимающе посмотрел на маму.

— Когда приезжал в последний раз, ты говорил о протестующих…

— Ничего не помню, — перебил ее Давид и, выехав на дорогу, резко увеличил скорость.

Мама не решилась продолжить разговор. Следующий раз, когда они обменялись словами, случился уже на выезде из города.

— Как ты, сынок?

Давид вздрогнул от неожиданности.

— Так себе.

— Я понимаю. — Она не умела утешать, отчего ее слова звучали до боли натужно. — Но ты должен держаться.

Давид ничего не ответил. Они оставили город позади, выехав на пустое шоссе, окруженное лесом и полями.

— Ты же отпросился с работы?

— Я не работаю. — Давид отвечал скупо, будто бы разговор с матерью был ему в тягость.

— Вообще?

Он кивнул. Мама посмотрела на него с удивлением.

— Почему?

— Меня уволили, около месяца назад. Разве ты не в курсе?

— Нет, ты ничего не говорил. — Она задумалась. — А из-за чего?

— Ничего серьезного. — Давид не хотел делиться с ней. — Не сошлись во взглядах с начальством.

Мама смотрела на него без остановки.

— Это случайно не из-за этих… — она, сжав кулак, поднимала руку вверх на манер протестующих.

— Нет, я же сказал… — Давид, снова перебив ее, говорил со сдержанной в шепоте злостью. — Ничего серьезного. Не переживай, я уже в поисках нового места. Вернее, был в поисках…

Он не стал заканчивать. А мама не стала допрашивать. Не доехав до дома несколько километров, Давид внезапно свернул на одном из поворотов. Шоссе сменила узенькая дорога, ведущая к большим черным воротам.

— Заедем по-быстрому на кладбище, нужно обо всем договориться.

Мама понимающе кивнула. Давид припарковал машину у ворот, пообещал ей скоро вернуться и пошел в сторону кладбища.

Сотни одинаковых надгробных плит стояли ровными рядами, словно солдаты на построении. Они не посмели бы упасть, даже если бы захотели, поэтому принужденно держали строй в течение долгих лет, отличаясь высокой дисциплиной. Каждая из них являла собой произведение искусства, созданное творцом, вложившим душу в свое детище. По-хорошему они могли бы конкурировать с культовыми романами классиков или сонатами великих композиторов. Но вместо этого высокие статные камни были вынуждены украшать собой холм, являясь всего лишь дополнением к закопанным здесь же мертвецам. Горячее полуденное солнце, освещавшее холм, помогло Давиду найти домик ритуального агента, на выходе у кладбищенских ворот. Идя вдоль могил, он вновь почувствовал запах разлагающихся трупов, который снова изо всех сил въелся в его нос. Он легко объяснил себе, что на кладбище это вполне естественный запах. Подходя к деревянной хижинке смотрителя кладбища, которая по совместительству была ритуальным магазином, Давид думал о словах местного сторожа. Когда он спросил у него, где он может найти ритуального агента, сторож, отвечая, ехидно улыбнулся и двусмысленно пожелал ему на прощание удачи.

Когда Давид тихо постучал, дверь слегка приоткрылась и из нее выглянул лысый престарелый мужчина. Несмотря на низкий рост и преклонные годы, он выглядел довольно подтянуто.

— Добрый день, я хотел бы…

Приветствие Давида было прервано тихим бубнежом старика себе под нос.

— Ща ты у меня захочешь. Ща все будет, не переживай.

Он захлопнул дверь изнутри. Спустя минуту молчаливого непонимания внутри снова послышались тихие шаги по скрипучему полу. Старик распахнул дверь. В его руке появилась длинная трость, которой он принялся яростно колотить Давида по голове. Пытаясь спастись от неожиданных ударов, Давид отбивался от трости руками. Ему удалось поймать ее рукой и выхватить из рук старика.

— Что вы делаете?! — возмущенно прокричал он.

— Ща ты все поймешь, — пробубнил старик и, схватив Давида за затылок, потащил его в дом.

Посреди темного зала на столах лежали массивные гробы на продажу, на стенах висели картины на религиозные темы, а под ними были витрины с иконами. У одной из многочисленных витрин стоял стул, куда старик насильно посадил Давида.

— Сиди, не то застрелю! — злостно прохрипел он.

Давид хотел ослушаться приказа, так как стрелять старику было не из чего, но не успел он встать со стула, как тот достал откуда-то из-за спины тяжелое старое ружье и нацелил его прямо ему в лицо.

— А теперь говори, зачем ты это делаешь? — в голосе старика слышалась искренняя ненависть.

— О чем вы? — Давид в растерянности боялся ляпнуть лишнее слово. — Я ничего не делаю.

— Не включай идиота, щенок! Кто тебе позволил осквернять памятники погибших?

— Чего? О чем вы говорите вообще?!

Искренне недоумевая, Давид хотел было встать со стула, но старик резко замахнулся на него ружьем, нивелировав таким образом всякое возмущение.

— Будешь отнекиваться, я тебе башку отшибу. Думал, я в ночи не разгляжу твою рожу, да? Не тут-то было!

— Какая еще ночь? Я вижу вас впервые в жизни. — Давид старался говорить спокойнее. — Вы меня с кем-то путаете.

Старик мотал головой из стороны в сторону, выражая свое презрение.

— Отнекивайся, отнекивайся. — Он нацелил ружье на ноги Давида. — Сейчас колено тебе прострелю, посмотрим, как запоешь.

Давид в ужасе вскочил со стула.

— Да вы что, с ума сошли?! Я впервые в жизни на вашем кладбище, вы меня явно с кем-то спутали, — говорил он с поднятыми вверх руками. — Давайте позвоним в полицию и решим это дело цивилизованно.

Старик молча пялился на умоляющий взгляд Давида, явно раздумывая над его предложением.

— Ну звони, попробуй. Тут телефон сломан. — Он вновь нацелился на него. — Только без лишних движений.

Давид медленно ощупал карманы в поисках мобильника, но нигде его не обнаружил.

— Я забыл телефон дома. — Он молча обдумывал варианты. — Есть здесь поблизости полицейское отделение?

— Ну, есть. — Старик посмеялся. — Только я тебя никуда не отпущу.

— Вы можете поехать со мной.

— Не-а. Я с тобой никуда не поеду.

Давид безнадежно вздохнул. Сумасшедший старик продолжал стоять напротив него с ружьем, что отбивало желание убежать. Он перебирал в голове всевозможные варианты, пока один из них не показался ему адекватным.

— Послушайте, у меня в машине сидит женщина… Моя мама. Я могу оставить ее вам в качестве заложника и быстро съездить в отделение за полицейскими.

Старик задумался, чуть опустив ружье.

— А если ты оставишь ее тут и сбежишь?

— Оставлю родную мать? — саркастично отвечал Давид. — Я на такое не способен.

Какое-то время старик раздумывал над его словами.

— Хорошо! — Он направился в сторону двери. — Только не вздумай мудрить! Я не отпущу ее, пока не вернешься.

Давид покорно кивнул и двинулся к выходу вслед за ним.

Мама удивленно смотрела из машины на испуганное лицо приближающегося сына и старика с ружьем, стоящего за ним у ворот. Когда Давид подошел к машине, она сразу опустила стекло.

— Мама, мне нужна твоя помощь, — проглотив слюну, начал он. — У меня с этим человеком случилось небольшое недопонимание. Я тебе потом объясню, в чем суть дела. Сейчас мне нужно, чтобы ты прошла с ним и подождала, пока я съезжу за полицией. Это недолго…

Его мать, ничего не отвечая, со страхом смотрела на свирепое лицо старика. В ее глазах непонимание смешивалось с ужасом, но отказать любимому сыну ей было сложно.

— Только не переживай, это более чем адекватный человек. — Продолжал Давид, стараясь изо всех сил сдерживать волнение. — Ничего серьезного не произошло, просто маленькое недоразумение. Когда это закончится, я тебе все расскажу, только выполни, пожалуйста, мою просьбу.

Он видел, как тяжело маме было поверить ему. Она хотела попросить его найти другой выход, но, понимая, что в таком случае с Давидом что-то может случиться, решила взять эти риски на себя.

— Ну хорошо, — непонимающе ответила она и принялась выходить из машины.

Давид мысленно поблагодарил ее за согласие и собрался как можно скорее уехать с кладбища. Все, чего он хотел — покинуть это место и забыть его как страшный сон. «В принципе, можно похоронить и на другом кладбище», — мысленно утешал он себя. Как только Давид подошел к водительской двери, к воротам подъехал большой ржавый пикап. Его водитель — обросший мужчина средних лет в бежевой кепке и рубашке без рукавов — удивленно посмотрел на старика с ружьем, испуганного Давида и его непонимающую мать. Разглядев в этой картине что-то неладное, мужчина резко вышел из машины, подбежал к старику и выхватил из его руки ружье.

— Ты совсем сдурел?! — осуждающий тон мужчины смутил старика.

— Это же тот самый осквернитель! — оправдываясь отвечал старик. — Верни мне ружье, пока он не уехал.

— Опомнись, отец, — мужчина говорил медленно и громко. — Ты обвиняешь уже третьего человека за неделю! У тебя с твоей паранойей совсем крыша поехала.

— Это точно он, клянусь тебе! Ну-ка сгоняй за ментами, они тебе все подтвердят.

Мужчина, успокаиваясь, вздохнул.

— Сейчас съезжу. Пойдем домой. Пока они приедут, ты полежишь, отдохнешь.

Он взял старика за плечи и, не слушая его возмущений, повел его обратно к дому. Старик покорно следовал за ним, отчаявшись что-либо доказать. Уходя, мужчина махнул Давиду рукой, чтобы он шел за ними.

— Видишь, вот все и разрешилось, — он неубедительно успокаивал маму. — Возвращайся в машину, я скоро вернусь.

Когда они вернулись в дом, мужчина увел старика в спальню, а Давид, немного успокоившись, позволил себе вздохнуть полной грудью. Он вновь обнаружил мерзкий запах трупов. Давид не понимал, почему он до сих пор его чувствует, и, не находя ответа, решил немного отвлечься. Он ходил по ритуальному магазину и смотрел на его товары. Выбор гробов здесь был небольшой, зато каждый из предлагаемых вариантов был торжественно благолепен. До блеска ламинированные деревянные усыпальницы отражали в себе бледное лицо Давида, проходившего мимо них. Под витринами в бессчетном множестве лежали иконы на любой вкус и цвет. Старцы, Христы и Мадонны с нимбами над головами взирали прямо ему в глаза. Он отвечал им взаимностью, пока не заметил широкую картину в позолоченной раме, также выставленную здесь на продажу. На ней были изображены двенадцать апостолов, трое из которых показались ему до боли знакомыми. Петр, Иаков и Иоанн, в окружении других учеников Христа, выглядели точно так же, как трое мужчин на чердаке, которых он видел на озере во сне. Петр стоял в желтой рясе и сжимал в руке золотой ключ, Иаков держал в руке ракушку и был наряжен в темно-синие одежды, а Иоанн, так же, как и во сне, был с длинными волосами, жалостливым взглядом и в бордовой рясе. Внезапно вспомнив об этом, Давид раздумывал, где он мог видеть эти образы раньше. «Наверное, в церкви… Когда я был там в последний раз?» — задумался он. Размышляя, почему образы апостолов явились ему во сне, он не заметил, как дверь снова распахнулась и из спальни вышел спасший его мужчина, вероятно, сумев угомонить своего отца.

— Извините его. — Мужчина подошел ближе к Давиду. — Маразм под старость лет развивается, вот он каждого второго и обвиняет. Он вас не поранил?

— Нет, все в порядке. — Давид доброжелательным тоном дал понять, что не держит зла. — Почему у вас здесь так воняет трупами?

— О чем вы говорите? — Мужчина заметно принюхался. — Я не чувствую никакого запаха. Может, с кладбища у вас осталось. Хотя, если честно, я и там ничего такого не замечал.

Давид решил сменить тему.

— А за какого осквернителя он меня принял?

— Ох, эта история уже давно нам покоя не дает. Дело в том, что на кладбище по ночам пролазят подростки, слушают там музыку, веселятся и все в подобном роде. Мы давно пытаемся решить эту проблему: до этого сторожа на ворота поставили, так они стали забираться на территорию через забор, с другой стороны. Сейчас вот камеры устанавливаем. Отец в свое время тоже знатно поломал над ними голову. А сейчас, когда по старости мозг слабее стал, это все усугубилось. Как-то раз в похожем припадке он вышел на кладбище и начал крушить памятники. Пинал их, пытался раскрошить, но сил не хватило, к счастью. Тогда мы его увидели и успокоили, но потом он внушил себе, что это были никакие не памятники, а те самые подростки-осквернители, и он их там пытался проучить. А когда мы показываем ему те самые памятники, которые он пытался разломать, мол, смотри — никакие это не подростки, — он отвечает, что их сломали осквернители, которых он и побил.

Мужчина пожал плечами, как бы показывая свое безвыходное положение.

— С тех пор он каждого второго посетителя принимает за осквернителя могил и начинает угрожать. Но эта выходка с ружьем, конечно, переходит все границы. Прошу прощения у вас еще раз.

— Ничего страшного, всякое бывает. Он к вашему приезду и так уже почти успокоился.

Давид посмотрел в свое отражение на гробе. Мужчина, о чем-то задумавшись, вопросительно посмотрел на него.

— А почему эта женщина — ваша мама, если не ошибаюсь — шла к нему, когда я приехал? Он сейчас бубнил, мол, вы оставили ее в заложниках, но это ж опять его маразм…

— Да уже неважно. Все закончилось, и слава Богу. — Давид поспешил сменить тему. — Я чего пришел-то: мне нужно организовать похороны для жены.

Мужчина недоуменно помолчал.

— Да, конечно. Давайте обсудим детали.

Во время обсуждения деталей Давид изо всех сил пытался отвлечься от горестных взглядов апостолов с картины, но ему это так и не удалось до тех пор, пока он не покинул кладбище совсем.

***

По приезде домой взгляд матери отчетливо выражал, как ей неприятно это место, но сейчас был не тот случай, чтобы думать и тем более переживать об этом. Запах мертвечины продолжал преследовать Давида. Если в морге и на кладбище он еще мог выдумать причину, почему он это чувствует, то сейчас никаких логических объяснений у него не находились.

— Ты чувствуешь этот запах?

Мама вопрошающе взглянула на него.

— Какой запах?

— Да неважно.

Он вдыхал воздух и резкий, словно протухшее мясо, запах заставлял его глаза слезиться. Давид опустил лицо к плечу и понюхал свою руку, обнаружив, что все это время преследующий его запах исходил от него самого. Он понюхал другую руку, потом ладони, и резкая консистенция мертвечины ударила ему в голову. Давид, ничего не понимая, поспешил сходить в душ, где яростно намыливал свое тело мочалкой. Однако после выхода оттуда, он понюхал свое тело и вновь не почувствовал свежести. От него все еще исходил мерзкий аромат разложения. Давид постарался с этим смириться.

Они разложили вещи из чемодана, приготовили ужин и открыли бутылку водки. Мама не задавала много вопросов, но Давид вскоре сам рассказал ей все.

— Этого заслужил кто угодно, но только не вы.

Бутылка подходила к концу.

— Знаю. Я пытаюсь изо всех сил, но не могу понять, почему это произошло.

Солнце разбавляло вечер сильной жарой. Вороны слетелись на крышу. Они громко каркали и долбились клювом о шифер.

— Эти птицы возомнили себя дятлами.

Давид выпил последнюю рюмку и выкинул бутылку в ведро.

— Сколько себя помню, они всегда здесь шумели, — погрузившись в воспоминания, мама опустила взгляд в пол. — Как мы с твоим отцом только ни пытались их прогнать, всегда безуспешно.

Давид не знал, что ей ответить. Он постарался изобразить улыбку, неубедительность которой привела к долгому молчанию.

— Я так сильно злилась из-за этого треска под крышей, а он все пытался меня успокоить. Говорил: «ну бьются, и бьются, черт с ними, успокойся уже». — Она улыбнулась. — А я еще больше злилась из-за того, что он меня успокаивал. «Я и так спокойна!» — кричала на него, а он уходил.

Давид достал из холодильника еще одну бутылку и наполнил рюмки.

— У нас с Агатой было так же. Только птицы, наоборот, бесили меня, а ей было все равно.

Он залпом опустошил свою рюмку.

— Часто ругались с ней?

Давид заметил, что задай мама этот вопрос с другой интонацией, он непременно бы сделал ему больно. Но интонация была подобрана идеально.

— Раньше вообще нет. А в последнее время чуть ли не каждый день. — Он пытался вспомнить. — Сначала все начиналось как простой разговор, в котором наши мнения расходятся. Потом он перерастал в пылкие дебаты, а в конце концов скатывался в эмоции и крики. Я в бешенстве уходил в кабинет, а она ревела в спальне. И так постоянно.

— Ох. — Мама смотрела на него с жалостью. — Но ты же понимаешь, что это ничего не значит…

— Самое интересное, — Давид не дал ей договорить, — я постоянно стараюсь припомнить, из-за чего мы с ней так часто ругались, но вообще не могу вспомнить причины.

— Ну и бог с ним. Не нужно это вспоминать.

Он снова не знал, что на это ответить, поэтому решил промолчать.

— А я как-то заставила себя забыть все свои ссоры с твоим отцом. — Чтобы не ковырять болезненные воспоминания сына, она перевела нить разговора на себя. — Столько их перебирала в голове все эти годы и в итоге умудрилась выкинуть их оттуда. Только один момент все никак не уходит из памяти. Когда я еще работала в больнице… Помню, намыливаю тряпку, как обычно, пялюсь на грязную воду в ведре и вижу, как слезы сами по себе падают туда вниз. Я начала в истерике биться, посетители в очереди смотрели на меня, как на идиотку. — Она тихонько посмеялась. — Сидела прямо на полу, в коридоре у ведра и ревела до тех пор, пока знакомая сестра меня не увидела и не увела к себе в кабинет. Она уговаривала меня позвонить твоему отцу, узнать, почему он ушел… Я отпиралась изо всех сил. Тогда она стала уговаривать меня сделать аборт… Тут уж я тем более наотрез отказывалась.

Давид видел, как его мать пьянела. Он не хотел ни слушать ее рассказы, ни тем более отвечать. Он молча подошел к окну и уставился на спешащее спрятаться солнце. Мама выпила из своей рюмки, закусила пластинкой сыра и уставилась на сына.

— Мы сильно отдалились друг от друга, Давид, — сказала она спустя несколько минут.

Он вскипел.

— Господи, да когда мы вообще были близки?

— Раньше… До того, как вы переехали сюда.

— Ну конечно. А потом, видимо, произошло что-то невероятное. Мы на каждых выходных звали тебя в гости, а ты постоянно придумывала причины, чтобы отказаться.

Мама отвела глаза.

— Но у меня вправду не всегда была возможность…

— Настолько не всегда, что за два года ты ни разу к нам не приехала. — Вороны стучали все громче. — Просто признай, что тебе неприятно это место…

— Давид, перестань. — Она закрыла глаза и опустила голову.

— …Потому что вы жили здесь с отцом до того, как он тебя бросил. — Его мать крепко сжала рюмку в кулак. — Это было бы намного честнее.

Давид чувствовал, что уже перегнул палку, хоть до предела было еще далеко. Треск клювов о крышу был оглушающе громок. Неожиданно для матери, он снял со стены старое ружье из отцовской коллекции, вышел на улицу и начал стрелять по воронам. Испуганные птицы поспешно разлетелись, а весь урон от выстрелов впитывал в себя шифер. Грохот выстреливающего ружья оказался гораздо сильнее, чем стук птичьих клювов. Будь у Давида соседи, они бы точно вызвали полицию. Когда патроны кончились, он трясущимися руками перезарядил его и продолжил стрелять по крыше. Мать не решалась выйти из дома и успокоить его. Давид закрыл глаза и стрелял куда-то вверх, наугад. Когда патроны совсем закончились, он тяжело дыша посмотрел на горячее ружье и не мог понять: стало ли ему легче.

Солнце ушло так же резко, как и появилось, но тьма ночи еще не успела поглотить небосвод. Мать Давида пила чай, переживая за сына, который уже больше часа просматривал старые фотографии.

— Ты помнишь нашу последнюю встречу?

— Нет, — он отвечал кратко, обнажая свое безразличие.

— Полгода назад. Ты приехал в столицу по работе и остался у меня переночевать.

— Начинаю припоминать…

— Мы выпили виски и долго-долго общались: вспоминали прошлое, смеялись, — продолжала мама, не обращая внимания на его равнодушие. — В тот вечер мы разговаривали больше, чем за последние несколько лет.

— Да. Но с тех пор прошло много времени.

Давид не отводил взгляд с фотоальбома.

— А утром я проснулась и обнаружила, что тебя нет дома. Ты молча уехал, даже не предупредив.

— Я опаздывал на работу, у меня не было времени будить тебя.

— Не нужно врать. — Давид посмотрел ей в глаза. — Я готова признать, что ты прав. Мне неприятно это место. Когда я слышу чертовых ворон, поднимаюсь по старой лестнице или смотрю на лес через окно, мне становится больно от воспоминаний о том, как этот мерзавец поступил со мной. Я переживаю всю злость по новой. Только поэтому я не приезжала к вам в гости. Мне трудно в этом признаться, но это правда. А ты, осуждая меня за это, сам отказываешься сознаться в том же самом?

Давид всматривался в фотографию жены и, поддавшись эмоциям, не заметил, как смял ее в кулаке.

— Хорошо. В тот вечер, когда алкоголь выветрился и я окончательно протрезвел, мне захотелось еще раз прокрутить в голове все темы и воспоминания, возбудившие в нас общительность, радость и смех. И на трезвую голову я не увидел в них ничего позитивного. Мы просто постарались найти крупицы радости в море дерьма. Выхватив их из памяти, мы зацепились за эти воспоминания и обсасывали их целый вечер, будто ничего плохого в жизни и не было. Алкоголь в этом деле оказался хорошим помощником. Но это самообман, от которого мне стало мерзко.

— Но, Давид, если не цепляться за что-то хорошее, можно пропасть вообще. Ты преувеличиваешь.

— Мы не цеплялись, а создавали иллюзию. Изменяли облик прошлых дней, будто они были не такими уж и плохими. Так или иначе, когда я это понял, больше не смог уснуть. И пожалел об этой встрече. Потому и уехал не попрощавшись.

Оставшийся вечер они просидели в тишине. Мать Давида рано ушла спать, ее сын сидел за фотоальбомом и выдирал из него неудачные, по его мнению, фотографии. Когда разглядывать изображения на них стало нелегко из-за укутавшей ночь тьмы, Давид убрал фотоальбом и тоже направился к кровати. Проходя мимо спальни матери, он услышал шум, вынудивший его остановиться около двери. Он подошел поближе и прижал ухо к стене, пытаясь расслышать его источник. Прислушавшись, Давид понял, что этим звуком был плач его матери. Она старалась выражать эмоции как можно тише, чтобы он ее не услышал. При этом она шептала слова, которые Давид расслышал не сразу. Она из раза в раз повторяла: «Я себя ненавижу».

***

Когда они с матерью заходили на кладбище, Давид увидел мужчину из ритуального агентства, который спас его от своего сумасшедшего отца. Мужчина стоял возле кладбищенских ворот и разговаривал со сторожем. Давид подошел к нему и поздоровался.

— Добрый день. — Мужчина был напряжен.

— Как там ваш отец? — Давид пытался выразить небезразличие. — До сих пор буянит, или успокоился?

— Он повесился.

Давид, потеряв дар речи, молча пялился на мужчину. Тот смотрел на него мертвым взглядом, не выражающим никаких эмоций.

— Как? — еле выдавил из себя Давид.

— До него наконец дошло, что он сам в своем гневе разломал эти памятники. Вместе с тем он осознал и своего Альцгеймера. — Он говорил необычайно спокойно. — Вот психика и не выдержала.

Чувствуя, как внутри него накаляется буря разнородных эмоций, Давид, покуда они не вылились во что-нибудь крайне непривлекательное, поспешил не сказав ни слова уйти и догнать мать.

Ветер склонял к движению ветки деревьев и седые волосы на голове мамы. Поправив их, она снова вложила свою руку в руку сына. Они были единственными посетителями кладбища в этот день. Около них красовалась свежая могила, отличающаяся от соседей особой скромностью, отчего она обретала особый шарм. Тишину, свойственную этому месту, рушило только шуршание ветра и карканье ворон. Рука Давида все еще слегка тряслась после новости о смерти старика. Он ни разу не посмотрел на тело Агаты после озера. Он не боялся смотреть на него, находя в нем всего лишь безжизненную материю, тогда как настоящий страх вызывали воспоминания. Ему просто было отвратно видеть эту пустую оболочку, понимая, что когда-то в ней текла жизнь. Его наполняло чувство злости, схожее с чувством, когда проигрываешь в карты дом и смотришь на него в последний раз. Поэтому взгляд Давида наслаждался эстетикой тихого аккуратного кладбища, пытаясь вспомнить, когда он видел что-либо более красивое.

— Я больше не могу контролировать злость.

Мама крепко сжала его руку.

— Я понимаю тебя.

Она глубоко вздохнула, помолчала пару минут и продолжила.

— Когда я была беременна тобой, моя семья погибла. В канун Рождества они ехали на машине к нам в гости, я готовила большой ужин для всех. Раздался телефонный звонок. Я сняла трубку, а на том конце соболезнования, извинения и слезы. Из нечленораздельного мычания я поняла, что какой-то ублюдок въехал в них на грузовике. Я не знаю, был он виноват или нет, и что с ним стало после, но тогда я потеряла всех. Маму, папу, сестру и племянника. Меня как будто раздавили в тот момент. У меня была жесткая депрессия, я не знала, как жить. А вскоре после ушел твой отец, и я осталась одна. Тогда я думала покончить с собой. И я ума не приложу, смогла бы я выбраться из этого дерьма, если бы держала в себе гнев.

Давид в сотый раз слышал эту историю, но раньше он не смотрел на нее под таким углом.

— У тебя был я. Ребенок дарил стимул и рождал смысл для дальнейшего существования.

— Ты тоже в состоянии найти свой смысл. Но пока не выпустишь злобу, ты будешь зациклен только на ней. К хорошему это не приведет.

Сзади послышались шаги. Последовавший за ними запах выдал в них бездомного. Он остановился около Давида. Длинная грязная борода падала на его грудь, а одежда была на нем уже не первую неделю. И хоть август был не слишком холоден, его макушку прятала грязная дырявая шапка. Бездомный спрятал лицо руками и громко рыдал.

— У вас кто-то умер? — Давид обратился к нему с особой учтивостью.

— Все умерло… Все погибло… — Мужчина всхлипывал и говорил сквозь слезы. — Скорбь не отпускает меня… Она меня пожирает…

— Ну что вы. — Давид выдавил из себя улыбку. — Уверяю, все наладится.

Нищий перестал плакать, убрал руки от лица и презрительно на него посмотрел.

— Ты сам-то в это веришь?

***

Снаружи зима была еще далеко, зато в сердце Давида она уже нашла свой приют. Телевизор фоном бормотал что-то про оппозиционные протесты и извержение вулкана на юге. Этого события жители тех земель ожидали долгое время и наконец их желания воплотились. Давид ходил по комнате, распивал виски и думал о будущем. Сначала долго размышлял о прошлом и настоящем, но его мысли уперлись в тупик, когда пришло время заглянуть вперед. Чувствуя себя художником, неспособным реализовать желанные образы, потому что в самый ответственный момент они решили покинуть его воображение, Давид кинул бокал в стену. Разбившись вдребезги, он распугал обосновавшихся за окном ворон. Мама спала в своей комнате, подарив сыну возможность вновь насладиться одиночеством, и не слышала звуков разбивающегося стекла. Обнаружив, что бутылка опустела, Давид предпочел алкоголю сон.

Деревья бежали по лесу вместе с ним. Минуя кустарники, Давид пробирался в глубь чащи, убегая от какого-то невидимого противника. Он не рисковал обернуться, борясь с любопытством узнать, кто именно его преследует. Скорость его бега резко замедлилась, когда ноги окутало чем-то вязким. Давид остановился и огляделся. Он оказался посреди огромного болота, преграждавшего ему путь. Болото делило широкий ночной лес пополам. Преследующий противник не ждал, поэтому медлить было нельзя. Давид двинулся вперед, с каждым шагом погружаясь все глубже в трясину. Сделав очередной шаг, он почувствовал, как кто-то давит ему на плечи. Посмотрев по сторонам, он увидел вокруг себя кучу людей, оккупировавших болото целиком. Сотни обнаженных мужчин и женщин беспорядочно избивали друг друга посреди трясины. Когда кому-то удавалось утопить своего противника, победитель тут же переключался на ближайшего человека и принимался яростно его ударять. Давид расталкивал их, уворачиваясь от случайных ударов. Он толкал преграждающих ему путь и продолжал бежать, несмотря на то что вязкая трясина делала его ноги ватными. Он чувствовал, что наступает на тела проигравших в схватке. Кто-то из глубины, умирая, пытался схватить его за ноги, но Давид резкими движениями освобождал свои ноги от захватчиков. Он наступал на многочисленные тела и, находя в них опору, продвигался гораздо быстрее. Под его ногами хрустели чьи-то головы, но ему не было до этого дела. Один из все еще дравшихся безумцев со всей силы стукнул его по плечу. Давид пошатнулся и чуть было не свалился в трясину, но, кое-как удержав равновесие, толкнул обидчика в ответ и постарался ускорить бег. Однако в следующий же миг кто-то под водой внезапно схватил его за ногу. От неожиданности Давид больше не смог держаться и рухнул в болото, головой вниз…

Полная луна освещала водную гладь. Вокруг озера не было видно ни зги. Давид стоял на берегу и чувствовал холодную поверхность земли пятками. Слишком реально чувствовал для сна. Он не смел касаться воды и тем более входить в озеро полностью. Что-то останавливало его. Желание слиться с водой было немыслимым, но какая-то сила не давала Давиду исполнить его. Он бесился словно ребенок, неспособный выбраться из манежа. Внезапно он услышал какие-то звуки из глубины озера. Их характер был ему непонятен, а источник неизвестен, но с каждой секундой громкость этих звуков увеличивалась. Не найдя других вариантов, Давид решил просто стоять на месте и ждать. Ждать чего-то, что поможет ему зайти в воду. Звук стал таким громким, что у него чуть ли не закладывало уши. Вода начала пульсировать, из-под нее показался человеческий силуэт. Он становился все больше, начал выходить из воды и двигаться прямо на Давида. Когда с этого существа стекла влага, Давид пригляделся и понял, что это была Агата. Посиневшая, с пустыми глазами, точно такая же, какой он достал ее из воды в тот день. Она двигалась на него. Давида обуял страх, он хотел убежать, но его ноги будто вросли в землю. Один за другим из воды начали выходить десятки точно таких же клонов-близнецов мертвой Агаты, и все они двигались к нему. Давид был в ужасе. Они приблизились к нему вплотную и повалили на землю, укрывая своими холодными и мокрыми телами. Каждая из них шептала ему какой-то нечленораздельный бред. Он пытался сопротивляться, но его силы явно были меньше. Через какое-то время вся толпа клонов его мертвой жены оказалась на его теле.

Резко очнувшись от сна, Давид открыл глаза и обнаружил, что стоит в пижаме и босиком в лесу, за домом по направлению к озеру. Прошло несколько секунд перед тем, как он до конца осознал, как попал сюда. Это показалось ему странным, ведь раньше он никогда не страдал лунатизмом. Он поразмыслил об этом странном сновидении, и в его голову пришла еще более странная мысль. Через мгновение она переросла в безудержную идею, и Давид двинулся вперед. Быстрым уверенным шагом он пошел через лес, прямо к озеру. Он не знал, зачем он это делает и что это ему даст, но тем не менее двигался дальше, одурманенный нелепой целью. Ночь была холодной. Мурашки покрывали тело Давида, а ветки, каждой осенью покидавшие свое место и мертвым грузом падающие на землю, впивались в его ноги и кололи пятки. Разум пытался переубедить Давида, мол, этот поход — глупость и безрассудство, но перетекающий из усталости гнев рождал одержимость, которая затмевала любые выкрики разума.

Озеро было таким же, как во сне. Полная луна, отражающаяся в воде, легкий ветер и непроглядная тьма вокруг водоема рождали пейзаж, достойный художественного отображения. Но, в отличие от сновидения, теперь ничто не мешало Давиду зайти в воду. Никакая сила не противостояла ему. Он постоял на берегу пару минут, ожидая полного воплощения сновидения, но, убедившись, что ничего не происходит, погрузился в холодные воды ночного озера. Вода замедляла его шаг, но он продолжал двигаться уверенно. Зайдя на такую глубину, где ноги уже не доставали до дна, он поплыл вперед. Вода казалась ледяной. Давид решил, что пора останавливаться, когда доплыл до того места, где нашел Агату. Он был в самом центре озера, где дно находилось максимально глубоко. Лежа в воде, он смотрел на луну и ждал чего-то, непонятного для него самого. Давид взглянул на лес, окружающий озеро со всех сторон. В ночи он выглядел довольно жутко и, казалось, прятал в себе множество зловещих ловушек для случайного путника. Давид закрыл глаза, набрал воздуха в легкие и погрузился под воду. Первые несколько секунд холод колол его лицо, но Давид быстро привык и просто лавировал неглубоко под водой, выжидая момента, когда в организме кончится кислород. Разные мысли приходили ему в голову. На секунду он подумал о том, чтобы не всплывать вообще. Какая уже разница, здесь он или там. Всего несколько сантиметров над ним отделяло мир, наполненный пустыми людьми, бессмысленными целями и ненавистной болью от водного царства, дарующего лишь скорую смерть каждому застрявшему тут человеку. Рыбы не будут осуждать и обсуждать. Не будут скорбеть, хоронить и делить имущество. Не будут ужасаться при виде плавающего трупа. Это безумно синее место настолько тихое и спокойное, что желание остаться здесь перевешивает желание вернуться назад, в тот мир. Воздух кончался. Там, наверху, его предостаточно, но он сейчас не являлся первостепенной потребностью. Это место казалось Давиду необычайно умиротворяющим. Он решил, что нужно обязательно остаться здесь навсегда. Но не в этот раз.

Давид всплыл на поверхность. Он изо всех сил черпал воздух ртом. Под водой инстинкт самосохранения покинул его, а наверх вытянуло только собственное решение, одобренное сознанием и остатками здравого смысла. Хорошенько отдышавшись, Давид решил выплыть на берег, но как только он начал движение, что-то схватило его ноги и потянуло обратно под воду. Что-то склизкое, с присосками по всему основанию, подобно веревкам, больно и туго обвязало ноги. Давид не успел сообразить, что произошло. Щупальца сжимали его лодыжки и с безумной силой тянули ко дну. За пару мгновений он преодолел не меньше десяти метров. Ударившись головой о дно, Давид на несколько секунд потерял рассудок от боли. Он пытался сопротивляться, но щупальца слишком сильно держали его ноги. Воздух кончался. Его охватил страх, но он продолжал вырываться. От безысходности он пытался кричать, забыв, что под водой смысла в этом не было. Спустя пару минут безуспешного сопротивления щупальца вдруг его отпустили. Он не стал терять время понапрасну и, хорошенько оттолкнувшись от дна, поплыл вверх. Однако уже на половине пути, воздух оказался на исходе. Давид понимал, что не сможет выплыть. Его взгляд затуманился. Уже отчаявшись, он почувствовал, что те же самые щупальца вновь схватили его, на этот раз за руки, и с огромной силой потащили наверх. Не прошло и пяти секунд, как Давид почувствовал свежий лесной воздух. Он жадно глотал его, одновременно откашливая воду, которой вдоволь наглотался в озере. Глаза дико болели, он старался как можно скорее прийти в себя. Он ничего не видел, но понимал, что существо, сначала чуть не утопившее, а потом вытащившее на поверхность, сейчас держит его своими щупальцами в воздухе над поверхностью озера.

— Ты вернулся, — невероятно высокий женский голос проговорил эти слова, приведя Давида в ужас.

Вода стекала с его глаз, и взгляд уже начал улавливать силуэт этого существа. Что-то темно-зеленое, с телом человеческой формы, но раза в два больше, находилось в трех-четырех метрах от Давида. Он тряс головой в надежде поскорее освободить глаза от пресной воды и избавиться хотя бы от страха перед неизвестностью.

— Ты вернулся, Давид. Чтобы снова принести смерть, — звук ее голоса был настолько объемен, что, казалось, он шел со всех сторон, будто десятки людей, окруживших озеро, вещали одновременно.

Зрение вернулось полностью, и то, что он увидел перед собой, только усилило его страх. Перед ним было существо, напоминавшее нимф или водных чудищ, видимых им в фильмах про пиратов. У этого существа было женское тело, хоть и окрас кожи был явно нечеловеческий — темно-зеленый, и ярко светящееся лицо. Взгляд еще более ярких, похожих на кошачьи глаз выражал беспредельную ярость.

— Отпусти меня! Ты… Что ты такое? Мне это снится? — Давид понимал, что это не сон, но поверить в это не мог.

Он продолжал рассматривать это существо. Ее волосы представляли собой множество длинных косичек, по размеру не уступающих крупным змеям и, подобно им же, шевелились в воздухе, сгибаясь и разгибаясь. Из спины чудища торчало множество широких зеленых щупалец, не меньше десяти штук. Двое щупалец держали Давида за руки, четверо устремлялись под воду, а остальное множество парило в воздухе, над головой хозяйки.

— Снится? Нет, я не сон, — она говорила с трудом, будто язык людей был ей чужд. — Что ты здесь забыл? Зачем ты вернулся?

Давид пытался освободиться, неистово тряся руками, но это только злило ее. После каждого его движения щупальца сжимали его руки все сильнее.

— Кто ты? Что тебе от меня нужно?

— Я живу здесь. Это мой лакус.

Она с высокомерным спокойствием наблюдала за его ужасом и непониманием, пока не решила продолжить речь.

— Когда ты впервые пришел сюда по Его велению, я нарушила обет. Совершила запретное. А теперь ты вернулся. — Хотя ее голос был абсолютно спокоен, порой она повышала тон.

Но это было связано не с напряжением, а с тем, что человеческая речь была ей непривычна.

— По чьему велению? О чем ты говоришь? — Давид, смирившись со своим страхом, оказался заинтригован ее словами.

— Патрем велел тебе ввести наказ за злодеяние. За то, что я совершила. Ты пришел дарить мне смерть.

— Что это значит? О ком ты?

— Носящий кровь твою. Твой отец. Он заставил меня сделать это. — В ее словах слышалась боль. — Я не смогла противиться. Я слишком слаба по сравнению с ним. А теперь ты, смерть несущий, вернулся, чтобы наказать меня… Но я не позволю овладеть мной вновь! — Она перешла на нечеловеческий и высокий вой.

У Давида заложило уши. Она схватила его ноги щупальцами и начала тянуть все схваченные части тела в разные стороны, с явным намерением разорвать на части. Под гнетом невыносимой боли Давид издал пронзительный крик.

— Отпусти меня! Я не желаю тебе зла, я пришел за ответами!

Но она продолжала тянуть. Давид чувствовал, как хрустят его кости, понимал, что еще чуть-чуть, и они не выдержат.

— Прошу, не убивай меня… Я не понимаю, что происходит. Моя жена погибла здесь, я просто пытался узнать причины. Я не враг.

— Я не верю тебе. Вы с ним одной крови, и оба смерть несете.

— Я не знаю, о ком ты. Мой отец давно умер, я ни разу в жизни его не видел. Умоляю, отпусти меня.

Давида охватила злость. Резкая злость из-за всего, что с ним произошло и того, что происходит сейчас. Страх внезапно отступил.

— Хорошо, убей меня! Убей, как убила Агату. Делай все, что хочешь, мне все равно!

Она пристально посмотрела в его глаза и через несколько секунд отпустила щупальца. Но, к его удивлению, Давид не упал в воду, а продолжал висеть в воздухе на том же самом месте. Кости все еще ломило.

— Гнев овладел тобой, Давид. Ты, как он, больше не боишься смерти?

Давид случайно заметил, что берега озера исчезли. Вокруг него простилалась бесконечная водная гладь, будто они попали в воды посреди океана. Луна ярко светила с неба, отражалась в воде и освещала их лица.

— О ком ты говоришь?

— Ты и вправду не понимаешь. Тот, кто носит кровь твою. Тот, кто даровал тебе жизнь и теперь жаждет твоей смерти. Найди его, и он даст тебе ответы, которые ты ищешь здесь. — Давид до сих пор сомневался в реальности происходящего, но все же пытался осмыслить ее слова. — Ты должен был умереть в ту ночь. Направь свой гнев в месть над ним. Отомсти за ее убийство и мое проклятие. Ее смерть не должна быть напрасной. И прости мне этот грех, Давид. Я не желала ее смерти.

В ушах раздался звон, будто сотни звонарей забили в колокола в его голове. Давид закрыл глаза и почувствовал, что теряет связь с реальностью. Уже второй раз в этом проклятом месте. Голова раскалывалась от звона. Через несколько секунд, показавшихся ему вечностью, он потерял сознание.