Глава IV. Петля

Тяжеленная металлическая машина медленно катилась по рельсам. За окном пассажирского вагона пробегали деревья, массово теряющие цвет по канону осени. Вороны стаями пачкали небо. Давид собирался вздремнуть после обеда, но не смог уснуть, поэтому пил кофе, сдерживая рвотные позывы из-за запаха своего разлагающегося тела, и вспоминал утреннюю встречу.

Он решил пройтись до вокзала пешком. Ранним утром город был практически пуст, большинство людей еще наслаждалось сном, хотя рассвет уже озарил ночную тьму. Город окутывал серый плотный туман, из-за чего невозможно было разглядеть местность уже в десяти метрах от себя. Давид подходил к мосту, который казался разделительной полосой между двумя мирами: там, где заканчивается центр с гуляющими туристами, рассекающими машинами и величественными небоскребами, и начинается периферия с маленькими домишками, наркоманами на крыльцах домов и разбитыми дорогами. Давид ступил на длинный мост, на котором совсем не было машин. Он шел с краю, по небольшой пешеходной дорожке. Слева была череда многочисленных балок, державших конструкцию на весу, а под мостом проплывала грязная река, пытавшаяся сбежать из загаженного города. Легкий утренний ветер бодрил умирающее тело. Пройдя половину моста, Давид услышал громкий вздох сбоку от себя и, повернув взгляд, невольно остановился. На перилах стоял мужчина в помятом костюме и держался рукой за балку. Он тяжело дышал и, увидев Давида, чуть было не упал с моста.

— Что вы тут делаете?! — возбужденно обратился он к Давиду.

— Иду на вокзал, а вы?

Взъерошенные волосы мужчины развевались на ветру, а глаза были заплаканными. Его лицо казалось Давиду знакомым.

— Я? Неважно, что я делаю… Просто гуляю! — Мужчина откровенно нервничал. — Идите куда шли.

— По перилам моста гуляете?

— А вам какое дело? — Он долго подбирал слова, его речь была тяжелой, а язык заплетался.

— Совершенно никакого. Но вы же первый спросили меня, что я тут делаю. Я ответил вам честно, поэтому решил, что и вы поделитесь тоже.

— Ага, сейчас я вам все расскажу, а вы меня в дурку сдадите. Еще чего!

— Не буду я вас никуда сдавать, — честно ответил Давид и тихо добавил: — Мне самому там самое место.

— Хорошо! — Мужчина переходил на крик. — Я собираюсь покончить жизнь самоубийством. Прыгнуть с этого вонючего моста.

— Это я уже понял, а зачем оно вам надо?

Давид пытался вспомнить, где он мог его видеть, но память не поддавалась его стараниям.

— Затем, что я так больше не могу. Не могу больше терпеть всех ее недовольств! Ей всегда всего мало. Она же прекрасно знает, что я не могу сейчас уволиться, что нужно отработать долг, но все равно продолжает это: «Найди нормальную работу! Зря что ли диплом получал, чтобы за гроши батрачить!»

Его речь неслась бесконечным потоком.

— Да еще и долг этот проклятый. Пока я собираю деньги, проценты все растут и растут. Я уже думал квартиру продавать, чтобы рассчитаться. Как же надоело это все, сил больше нет!

У него потекли слезы.

— Ну так брось ее, и все. — Равнодушный тон Давида выбивал мужчину из колеи.

— Бросить?!

— Ну да.

— Как же я могу ее бросить? Она беременна сейчас, на четвертом месяце. Да и ее отец… Он серьезный человек. Он нам квартиру подарил. Не могу я ее бросить.

— А какая тебе разница? Ты и так хочешь умереть, значит, терять тебе нечего. Если бросишь ее, и ее отец тебя убьет — ничего страшного, и так помирать собирался. А если не убьет, еще лучше — получишь свободу, и никто больше не будет докапываться.

— Ну уж убить-то он, наверное, не убьет, — отвечал мужчина, немного успокоившись. — Но жизнь мне подпортить сможет точно. Да я и сам не смогу жить, понимая, что бросил ее с ребенком. Совесть не даст.

— А убив себя, прыгнув с вонючего моста, ты не бросаешь ее с ребенком? Это совесть тебе позволяет?

— Когда я прыгну с моста, совести больше не будет. Как и меня. Будет уже все равно.

«Логично», — подумал Давид.

— А если окажется, что существует жизнь после смерти, ты попадешь в ад, где будешь отвечать за свои грехи, и совесть будет мучать тебя до скончания времен?

— Вы хотите заставить меня поверить в бога, чтобы я не совершил самоубийство?

— Нет, мне просто интересно разобрать все варианты развития событий.

— Хорошо! В бога я не верю, поэтому такой вариант можете сразу отбросить.

— Ладно. — Мимо них по мосту пронеслась машина. Водитель, явно в нетрезвом состоянии, немного притормозил, увидев их, улыбнулся и поехал дальше. — Тогда, если вы приняли решение окончательно, вам пора.

— И что, вы не будете меня переубеждать? — Рука мужчины, которой он держался за балку, слегка соскользнула, но он удержал равновесие, вцепившись в нее по новой.

— Нет, зачем мне это? Ваш выбор — это ваш выбор. Кто я такой, чтобы оспаривать его?

— Ну хорошо. — Мужчина замолчал.

Это молчание наверняка было связано с последними мыслями добровольно принимающего смерть человека. Он закрыл глаза, но это не скрыло капающие из-под них слезы. Ветер дул ему в лицо, и он жадно вдыхал воздух ртом. Молчание длилось несколько минут.

— Тогда прощайте. — Будто бы с жалостью в голосе сказал мужчина.

— Прощайте. — Равнодушно ответил Давид.

Аккуратно отпустив балку, мужчина какое-то время балансировал на перилах. Потом подогнул колени и, оттолкнувшись, прыгнул вниз. Через секунду послышался громкий стук чего-то тяжелого об воду. Конец чьей-то жизни. Давид не стал смотреть вниз, он просто развернулся и продолжил свой путь.

Дальше была получасовая прогулка до вокзала, час ожидания рейса, два часа поездки в поезде, три выпитых чашки кофе и пять выкуренных сигарет. Рассматривая тучи сквозь ворон в окно вагона, Давид вспомнил, где видел этого мужчину. В один из первых дней пребывания в городе, блуждая в пьяной прогулке после встречи с Эпикуром, он стал свидетелем ссоры парня с девушкой в кафе. «Ухмыляющиеся посетители, волнующиеся официанты… Он и был тем парнем, который ругался с девушкой», — вспоминал Давид, продолжая смотреть в окно: «Тогда я отдал бы все, чтобы оказаться на его месте… А теперь его нет».

***

Когда Давид только начал засыпать, поезд резко остановился, чуть не сбросив его с сидения. Невольно проснувшись, он начал осматривать вагон. Несмотря на множество остановок, мимо которых они проехали, вагон оставался полупустым. Несколько человек сидели на сидениях в разных его частях, пялясь в книги и телефоны. Еще несколько столпились у выхода, пытаясь выбраться на улицу как можно скорее. Повсюду пробиралась вездесущая серость. За окном она выражалась в тучах, осенних полях и лесах. В вагоне же серость пропитала стены, сиденья и пассажиров. На перроне у небольшой станции стоял молодой парень в капюшоне, не старше двадцати лет. Давид остановил на нем свой безучастный взгляд из-за его серой толстовки, идеально вписывающейся в антураж. Парень ждал пока выходящие пассажиры освободят ему проход и позволят подняться в вагон. Длинная темная челка прятала объемную часть его лица и даже ветру не удавалось сдвинуть ее ни на сантиметр, чтобы рассмотреть получше. Когда все пассажиры вышли, пожилая женщина, также спешившая зайти, попросила его о помощи. Казалось странным, что, при худощавом телосложении, парень легко и без особых усилий сумел затащить в вагон ее огромный чемодан. Хотя при нем самом не было даже рюкзака. Он ничем не ответил на многочисленные слова благодарности старушки, только сухо кивнул и принялся искать свое место. Он остановился около Давида, пролез через его ноги и сел напротив. Парень молча осмотрел его, будто выбирая товар в магазине, надел наушники и уставился в окно.

Поезд тронулся. Все пассажиры сидели молча, отдавшись либо сну, либо чтению, либо мыслям. Тишину нарушали лишь стук колес поезда о рельсы и редкие объявления станций монотонным женским голосом. Одинокая старушка взглядом искала себе собеседника, но, к счастью, никто не подходил под ее критерии. Давид разглядывал темные глаза парня напротив и находил в них знакомое отчаяние. У него были строгие черты лица и выпирающие скулы, а безликий взгляд все время был направлен в окно, что позволяло Давиду незаметно смотреть на него. Однако лишь до поры до времени: парень, видимо, почувствовав на себе чье-то внимание, отвернулся от окна и поймал взгляд Давида. Он снял наушники и обратился к нему.

— Вам что-то нужно?

— Нет.

— Тогда зачем вы меня разглядываете?

— Я не разглядываю. Просто интересно, кто стал моим попутчиком.

— По-вашему, если упорно пялиться на человека, о нем можно что-то узнать?

Давид пожал плечами.

— Куда вы едете?

До этого безразличный к нему парень резко заразился общительностью.

— В музей кузницы Сагары.

— Зачем?

— В поисках ответов на вопросы.

— Сомневаюсь, что эта дыра может хранить хоть какие-то ответы. — Парень вновь посмотрел в окно. — Богом забытый остров давно прогнившего мира. Единственное, что здесь можно найти — это повод для самоубийства.

Давид ухмыльнулся. Его веселил этот инфантильный нигилизм.

— Ты-то уже нашел?

— Да. — Парень ухмыльнулся с не меньшим презрением. — Теперь ищу поводы его не совершать.

«Подарить бы тебе веревку с мылом, да вот нету», — подумал Давид. Поезд набирал скорость.

— А куда едешь ты?

— Это не так важно. Важнее то, откуда я еду.

— И тем не менее.

— В лес самоубийц.

— Догадаться было нетрудно. — Едкая ухмылка Давида не влияла на апатичное безразличие парня. — Чем этот лес так привлекателен?

Парень вздохнул, готовясь к длинному монологу.

— В один пасмурный день собака деревенской девочки ухватила зубами подол платья своей юной хозяйки и потащила ее за собой. — Казалось, он проговаривал заученный текст. — Любопытная девочка не сопротивлялась любимому питомцу, покорно следуя за ним. Пройдя через всю деревню, они вышли на протоптанную дорожку в поле и пришли по ней в лес. У одного из старых деревьев в чаще псина отпустила девочку и начала копать землю. Девочка, надеясь найти клад, копала вместе с ней.

Старый поезд выжимал последние силы, но разогнался на максимум. Казалось, вскоре он не выдержит и сойдет с рельсов.

— Но вместо пиратских кладов, девочка увидела кости давеча пропавшего отца. Как оказалось позже, его убили пьяные пастухи, случайно нарвавшись на него по дороге домой. Девочка узнала его по останкам и, не справившись с отчаянием, повесилась на дереве, под которым были закопаны кости. Умирая, она молила богов, чтобы каждый небезразличный отныне делил с ней ее участь. А тот самый лес с тех пор прозвали лесом самоубийц.

Закончив рассказ, парень самодовольно вздохнул и поднял взгляд на Давида, ожидая его реакции.

— Это же просто байка?

— Конечно, всего лишь легенда. Но так или иначе, в этом лесу уже много лет находят повешенных.

— И ты намерен к ним присоединиться?

Парень рассмеялся.

— Нет, конечно. Я просто турист.

— Как и все мы. — Тихо добавил Давид.

— Да. Только наше путешествие слишком затянулось.

В вагоне появилась женщина с тележкой, предлагающая купить еды. Давид захотел курить, но следующая остановка была нескоро.

— И все-таки, зачем ты едешь в этот лес? — изобразил он интерес.

— Я же сказал — путешествую. Посещаю интересные места. А это место, на мой взгляд, очень интересное.

— Путешествуешь в одиночку?

— Конечно. Чтобы никто не отвлекал. — Он опять взглянул на Давида. — Так и вы тоже в одиночку.

— Да, только я не путешествую, а ищу ответы.

— А, ну да. — Парень усмехнулся.

Женщина с тележкой проходила мимо них, буквально засовывая в рот леденцы на палочках, завернутые в полиэтилен хот-доги, жвачки и так далее. Ни Давид, ни его попутчик ничего не купили, и расстроенная продавщица пошла искать клиентов дальше. Желание покурить становилось все сильнее.

— Как будто люди, которые просто путешествуют, ничего не ищут…

— Скажи мне, — Давид, наплевав на вежливость, прервал высокопарную речь парня, — какие поводы для самоубийства можно найти в твоем возрасте?

Презрительная ухмылка на лице парня сменилась раздраженной гримасой.

— У вас есть деньги? — сказал он без иронии.

— В каком смысле?

— Можете дать мне денег? Тысяч пять? А лучше десять.

— Конечно, нет. — Давид рассмеялся. — С какой стати?

— Ну, вы задаете мне такие вопросы… Которые обычно не задают. Даже близкие люди. А я тут вроде как ищу поводы не совершать суицид. — Сложно было понять, серьезно он говорит или с иронией. — И как по мне, набитый кошелек — это хороший повод забыть о таких мыслях. Ну и таким образом мы решим сразу две проблемы: вы утолите свое любопытство, а я получу стимул жить. Как вам?

Надменное презрение Давида уступило место некой подавленности.

— Прошу прощения. Это не мое дело. — Давид уставился в окно, подавляя желание курить. — В последнее время я слишком часто становился невольным слушателем чьих-то проблем. Чувствую себя престарелым коллекционером живописи, который целыми днями блуждает по своей квартире и рассматривает портреты, подглядывая за изображенными на них жизнями. Вот только они сами суют мне свои тайны в лицо, даже если мне оно и не сдалось. И кроме этих портретов я больше ничего не вижу. Не выхожу из завешенного картинами дома. Я уже и позабыл, как выглядит портрет моей собственной жизни. Видимо, я слишком привык к такому существованию и решил, что любая картина должна раскрыть передо мной все свои тайны.

Какое-то время они молча смотрели в окно. Старушка остановила продавщицу еды и не давала ей пройти дальше, признав в ней давно искомого собеседника. Прежняя тишина канула в лету.

— Да и к тому же… Сегодня утром я стал свидетелем одного случая…

Речь Давида прервал крик продавщицы в конце вагона:

— Женщина, у меня работа! Не мешайте мне, пожалуйста!

Продавщица, не выдержав, накричала на старушку и поспешно покинула вагон. Старушка умолкла.

— Какого случая? — Попутчик Давида вернул его к разговору.

— Да… — Он замялся. — Это неважно. Не знаешь, когда ближайшая остановка?

Во взгляде парня вновь появилось презрение.

— Понятия не имею.

***

Проводница, увидев, как Давид выходит из поезда, предупредила его, что остановка короткая. Он прикурил сигарету и отошел от вагона. Маленькая станция посреди огромного леса была больше похожа на ларек или автобусную остановку. В нескольких метрах от нее кончался ровный тротуар и начинались десятки километров холодной земли, увлажняемой слабым дождем. Осень набирала обороты, вся растительность погибала. Зеленые листья становились желтыми (а некоторые в этой местности — непривычно розовыми), потом и вовсе исчезали, оставляя лишь голые ветки одиноких деревьев. Зловещий вид туч предупреждал о приближении потопа. Выходившие из вагонов люди скрывались в чаще леса, непонятно ради чего приехав сюда, на край света. Давид накинул капюшон и жадно втягивал дым, понимая, что в следующий раз такая возможность появится не скоро. Его молодой попутчик задремал еще до прибытия к станции, благодаря чему Давид мог с радостью насладиться молчанием. Он постоянно вспоминал о прыгнувшем с моста мужчине. За окном в горизонт уходили рельсы, а огромная снежная гора приближалась с каждой новой остановкой. Губы неприятно обожгло: он докурил до фильтра.

— Мужчина, поезд трогается! — Манерным голосом крикнула проводница.

Не желая испытывать ее терпение, Давид поспешил вернуться в вагон. Когда дверь за ним захлопнулась, поезд сразу же пришел в движение. В вагоне он увидел, что его юный попутчик уже проснулся и не спускал с него глаз, пока он шел к своему месту.

— Проснулся? — Спросил Давид, пролезая на сидение.

Парень кивнул и уставился в окно.

— Долго я спал?

— Не больше получаса.

— Так и думал.

Парень усердно рылся по карманам, пока не нашел в них сигареты. Достав из пачки одну штуку, он встал со своего места и собрался уходить, но перед этим обратился к Давиду.

— Пойдете курить?

— Я уже.

— Ну и что? — С искренним непониманием уточнил парень.

«Действительно», — подумал Давид. Он взял из рюкзака свои сигареты и встал вслед за ним.

— Пойдем.

Они вышли из вагона в место, где он смыкается с последующим. Ветер с легкостью проникал сюда и сильно ударял в лицо. Слабый дождик капал на пол, а железные детали поезда громко скрипели. Внизу рельсы быстро неслись куда-то назад. Сражаясь с порывами ветра, Давид сумел прикурить и взглянул на стену. На ней висел знак с перечеркнутой красной линией сигаретой.

— Здесь же запрещено, — обратился он к парню.

— И что теперь? — Давид ничего не ответил. — Вас пугает небольшой штраф?

— Нет. Конечно, нет.

Парень оставил толстовку в вагоне, выйдя сюда в футболке. Он сжимал бока руками и горбился в попытках победить холод.

— Ты не заболеешь?

Парень равнодушно пожал плечами.

— Мне приснилось, что вы водили меня по картинной галерее. — Прервал паузу парень. — Рассказывали про всякие картины: что на них изображено, к чему оно нас отсылает. Всякие истории, драмы, библейские сюжеты. Во сне все это было дико интересно, но сейчас я уже ничего не помню.

— Везет тебе. — Давид помнил почти все.

Парень уставился на рельсы. Дождь постепенно усиливался.

— Скажите честно, у вас никогда не появлялось желание броситься вниз?

— Не знаю. — Он также опустил взгляд. — Если и появлялось, я подавлял его в зачатке.

— Я тут подумал, давайте я все-таки дополню вашу коллекцию своим портретом?

— Если хочешь, — равнодушно ответил Давид.

— Вы неправы, если считаете, что нельзя разочароваться в жизни в юном возрасте. Я докажу вам это на своем примере. Совсем недавно у меня была девушка, которую я любил. Почти что невеста. Но наши планы и надежды перевернула трагедия, которая внезапно произошла в ее жизни. Ее отец повесился. — Он сделал глубокую затяжку и выкинул окурок вниз. — Из-за долгов. И эти долги планомерно перетекли на мою возлюбленную. Я же, как любой порядочный человек, поклялся помочь ей рассчитаться с этим дерьмом, забыть как страшный сон и дальше строить нашу счастливую жизнь.

Давид улыбнулся, предвкушая дальнейшие события. Его собеседник, увидев правильный посыл в его улыбке, рассмеялся в ответ.

— Как вы уже догадались, вскоре у меня появились сомнения. Они нарастали с каждым месяцем, ибо денег уходило все больше, а сумма долга толком не уменьшалась. И в конце концов сомнения одержали верх. Я забрал все деньги, которые мы накопили за последний месяц, написал ей, что все кончено, и поехал путешествовать, надеясь, что в процессе забью на все это болт. — Он пристально посмотрел на Давида. — По-вашему, это недостаточная причина, чтобы разочароваться в жизни?

Давид ответил не сразу.

— Я не говорил, что в твоем возрасте невозможно разочароваться в жизни. Мне лишь было интересно, каким образом это может случиться. Теперь все понятно.

— По-вашему, я поступил слишком жестоко?

— Я не оцениваю это такими категориями. Цинично — да. Жестоко? Не знаю. Не мне говорить о жестокости.

— Цинично?! — Парень расхохотался. — Вы живете в каком-то параллельном мире. Я поступил невообразимо гуманно! Знаете, что такое цинично? Вот вам другая история в вашу коллекцию. Человек узнал, что его возлюбленная беременна от другого мужчины, однако, несмотря на боль, он не позволил себе бросить ее. Слишком сильно любил. Он поклялся принять и ее, несмотря на предательство, и чужого ребенка. А она в ответ поклялась забыть о своем любовнике. Однако не прошло и месяца после родов, как герой истории возненавидел этого младенца. Честно рассказав о своей ненависти возлюбленной, он узнал, что и она ненавидит этого ребенка тоже. Тогда по их обоюдному решению он подстроил несчастный случай, якобы позабыв закрыть окно в детской. Посреди холодной зимы. Спустя день ребенок умер, а жена, не выдержав утраты, призналась, что лгала все это время — она любила и ребенка, и его настоящего отца. А героя этой истории с этой секунды она презирала сильнее всего на свете. Узнав это, он рассмеялся ей в лицо и послал ко всем чертям. А чуть позже не справился с чувством вины… и застрелился. — Парень, трясущимися руками, достал и прикурил еще одну сигарету. — Вот это, блять, цинично. А я был абсолютно милосерден и последователен в своей искренности.

Давид спрятал руки в карманы. Он уже порядком замерз и устал от этого разговора.

— А это чья история?

— Да какая разница! — Казалось, он вот-вот заплачет. — Это не имеет совершенно никакого значения.

Какое-то время они молча стояли между вагонами, пока очередной сигарете не выпала честь оказаться последней.

***

Вечером вид из окна превратился в черный квадрат, периодически освещаемый вспышками молнии. Сильные удары дождя пытались разбить стекла, а громкие взрывы бушующих небес прогоняли сон. Поезд продолжал нестись. В вагоне оставалось все меньше пассажиров: двое промокших работяг шумно играли в карты, отвлекая усталость после рабочего дня. Попутчик Давида, нацепив капюшон, прислонил голову к стеклу и пытался что-то разглядеть в заоконной темноте. Давид пил кофе и смотрел на мерцающую лампу, которая, казалось, вот-вот потухнет. Поезд, пытаясь перекричать гром, изо всех сил бился металлом о металл.

— Как вам остальные портреты? — внезапно спросил парень, продолжая смотреть в пустоту.

Давид растерялся. После их разговора между вагонами, он больше ни разу не слышал его голоса.

— В каком смысле?

— Что они из себя представляют? — Он не отнимал взгляд от окна. — Какие элементы композиции самые запоминающиеся?

Давид не знал, что ему ответить.

— Сложно сказать, все слишком разные. У кого-то ярче всех играют краски гнева, у кого-то алкогольный угар… А у некоторых что-то вроде эскапизма.

Где-то рядом с окном ударила молния. На несколько секунд весь вагон озарила вспышка. Со стороны играющих в карты работяг послышались громкие выкрики.

— И к каким из них ближе всего ваш собственный портрет?

— Не знаю. Пока еще не понимаю сам. Я просто брожу туда-сюда и внимательно разглядываю разные техники, течения и стили; заучиваю всевозможные приемы… Чтобы найти тот, который подойдет мне больше всего.

Мужчины, играющие в карты, начали ругаться, обвиняя друг друга в жульничестве.

— Свое не нужно выбирать и искать среди всего подряд. — Он натянул капюшон плотнее, не отрывая глаз от окна. — Свое чувствуется и идет из души, а не откапывается в море информационного дерьма. И даже не важно, о чем мы говорим.

Несмотря на пафос высказываемого, говорил он это с убедительной простотой.

— Это не всегда так. Если сделать выбор недостаточно обдуманно, он может неожиданно ухудшить… картину. Погубить ее.

Природа усердно пыталась их погубить, снова ударив молнией в поезд.

— Уничтоженное творение — творение тоже. Уже не живопись, нет, скорее, перформанс. Эдакий акционизм. Почему бы и нет? Порой это даже прекраснее классического искусства.

— Я люблю смерть, смерть любит меня… — иронично произнес Давид.

— Нет, вот вы смеетесь, но вспомните Марину Абрамович. Или того же Бойса…

— Или Герострата! — Он издевательски улыбнулся.

— Это никчемная провокация ради славы, а я говорю про настоящее искусство. Оно не должно подавляться границами, его нельзя зажимать в рамки. Идеальное творчество выше морали и законов, выше тривиальных доктрин о безусловной ценности жизни, ценности человека. Оно воспаряет над всей этой чушью, над самими небесами. А если кто-то пытается заковать его в наручники общественных правил, нужно слать этого невежду ко всем чертям, и назло делать по-своему.

Давид усмехнулся.

— Сегодня утром, при мне, человек спрыгнул с моста. — Парень наконец отпустил окно и подарил ему свой взгляд. — Покончил с жизнью. Я мог наплевать на его выбор и, как ты выразился, заковать в наручники. Но не сделал этого. Мне интересно, будь там, на моем месте, видя его глаза и слыша последние сомнения, ты бы до сих пор остался при этом мнении? Сказал бы мне сейчас то же самое?

Задумавшись о чем-то, попутчик Давида рассматривал затертые сидения полупустого вагона.

— В вашей коллекции появился новый стиль?

Давид пожал плечами. Один из работяг выкинул карты на пол, крикнул на своего товарища и поспешно покинул вагон. Оставшийся в вагоне мужчина собрал карты с пола и, уставившись вниз, перемешивал их.

— Если не секрет, — продолжил парень. — Какие краски самые яркие на моем портрете? Наверняка вы уже их разглядели.

— Нет, не разглядел. Я не хочу делать поспешных выводов. Наступать на те же грабли. Уверен, впереди еще немало этих самых портретов, и только собрав полную коллекцию, мне удастся сделать хоть какой-то вывод.

— А если паззл не сложится? Кто вообще сказал, что должен быть какой-то однозначный вывод? Какая-то достойная развязка? Это какая-то почти что религиозная телеология; такому неадекватному онанированию на цель даже Аристотель позавидует. Цель, цель, цель. Смысл, смысл, смысл. Вывод, вывод, вывод. А если не будет вывода, что тогда?

— Должен быть. А если нет, значит, будем дорисовывать недостающие паззлы и выдумывать свою собственную мораль. Но вообще должен быть. Обязательно должен.

Дослушав его, парень надменно усмехнулся и отвернулся обратно к окну. Ушедший картежник вернулся в вагон, изъявив своему товарищу желание сыграть еще одну партию. Давид посчитал это нелепым. Но менее нелепым, чем собственный напускной оптимизм в разговоре с человеком, которого совсем недавно обвинял в напускном нигилизме. Неожиданно отключившаяся лампа напомнила о планах поспать.

— Пойду в туалет. — Его собеседник встал и держась за сидения ушел в сторону уборной.

Давид проводил его взглядом и уставился в окно, как будто до этого оно было полностью занято взглядом его попутчика. Он пытался разглядеть в темноте деревья и холмы, но это удавалось с большим трудом. Невнятные очертания чего-то темного на секунды появлялись в его поле зрения и поспешно исчезали за пределами видимости. Погрузившийся во тьму вагон успокоился. Лампа перестала больно бить по глазам, и они сразу начали слипаться. Даже работяги, не замечающие ничего, кроме колоды карт, стали играть как-то тише. Давид поддался очарованию сонливости и вскоре отключился. Когда он проснется ночью, во время очередной остановки, он больше не обнаружит своего юного попутчика рядом. Не будет его и на улице. А проводница, у которой он спросит — не видела ли она молодого парня в серой толстовке, недовольно ответит ему, что она не запоминает всех пассажиров. Поэтому, смирившись с внезапным исчезновением, Давид проедет оставшийся путь в одиночестве.

***

Музей кузницы Сагары больше напоминал восточный храм с многослойной крышей, плоской по краям и острой посередине. Второй этаж здания обрамлял длинный балкон, тянувшийся вдоль всей стены. Не было сомнений, что это здание было построено много столетий назад. Его местоположение нелегко было найти случайному туристу. Участок с домом и садом прятал огромный лес, протянувшийся с плоскости острова до вершины горы, у подножия которой и расположилась легендарная кузница. Многочисленные деревья повсюду роняли нежно розовые листья, а спрятанная под ними тропинка скрывала холодные лужи после проливного дождя. Пройдя несколько километров с вокзальной станции по утреннему лесу, Давид начал получать наслаждение от хруста под ногами. Разбросанные повсюду листья давно никем не убирались. Участок казался заброшенным: видимо, Давид был первым посетителем музея за долгое время. Утро было не слишком ранним, чтобы жители дома еще спали, но признаков жизни никто не подавал. Давид перешагнул через низенький забор, неспособный сдержать вора, зато добавляющий пейзажу милой декоративности. Поднявшись по широким ступенькам, он постучал в дверь дома. Стук раздался эхом, прогнав ворон с крыши, но реакции не последовало. Выждав минуту-другую, Давид постучал еще раз. Вновь никто не ответил.

«Может, хозяев нет?» — подумал он, усевшись на крыльце. Перед ним простилался огромный лес, поражающий розовыми красками листьев, усластивших эту мрачную местность. Спустя множество километров, лес поднимался по горе, которая не меньше других заслуживала называться Олимпом. Ее снежная вершина целовала небо, а подножия раскинулись на десятки километров. Лес, пытавшийся взобраться на гору, уже не был маняще-розовым, как здесь. Приближаясь к горе, он постепенно терял краски, а у ее подножья и вовсе лысел. Вид огромной горы с этого ракурса казался Давиду слишком картинным. Вглядываясь во все эти краски, он вспомнил, что его внезапно исчезнувший попутчик собирался ехать в лес самоубийц. «Тогда он должен был выйти гораздо позже меня…» — думал Давид.

— Что вам нужно?! — Сверху послышался мужской голос.

— Здравствуйте! — Давид соскочил с крыльца, пытаясь разглядеть человека на балконе. — Я приехал по личному делу.

— Музей закрыт, уезжайте отсюда. — Низкий голос был спокоен, но резок.

— Прошу вас, я приехал сюда издалека. Мне очень нужно кое-что узнать у вас.

С места, где он стоял, удавалось разглядеть только руки мужчины. Давид проклинал проектировщиков этого здания.

— Вы не слышали меня? Убирайтесь!

— Я привез с собой кинжал. — Давид решил пойти с козырей. — Последнюю работу Сагары. Мне необходимо узнать, для кого он был выкован. Извините, но я не уйду без этой информации.

Мужчина молча ушел с балкона. Давид еще несколько минут смотрел вверх, ожидая его возвращения. «Если он не передумает, я выломаю дверь», — планировал он.

— Эй, ну пустите же меня!

Реакция последовала мгновенно. Входная дверь перед ним открылась, за ней показался пожилой мужчина в серой монашеской робе. Седая бородка свисала с его покрытого морщинами лица, а на лысой голове оставались последние бесцветные волоски. Он был ниже Давида на две головы.

— О каком кинжале вы говорите?

Давид достал клинок из рюкзака и протянул его мужчине. Тот, не взяв кинжал в руки, лишь оценил его взглядом и провел пальцами по иероглифам.

— Проходите.

Малочисленные окна давно были зашторены, отчего внутри здание окутывал мрак. Это место не было похоже на музей, скорее на чей-то жилой дом, заброшенный столетие назад. Несмотря на мрак и могильную атмосферу, было видно, что за музеем ухаживают: все было в чистоте и порядке. Стены окрашивали яркие картины с пейзажными изображениями горы, деревьев и рассвета, а старинная, но скромная мебель придавала помещению аскетическую эстетичность. Давид, следуя за хозяином дома, поднялся по бамбуковой лестнице на второй этаж, более светлый благодаря лучам солнца, поступающим из открытого балкона. В центре комнаты стоял низкий стол, вокруг которого были разложены подушки. На стене висела громадная картина. Шириной она была не меньше двух метров, а в высоту ее рама упиралась в пол и потолок. Давид подошел к ней поближе и начал внимательно разглядывать. На картине с невероятной убедительностью была изображена гора, вид на которую открывался через балкон на другой стене комнаты. Несмотря на скудность красок и простоту форм, гора казалась очень реалистичной, а изображение излучало какую-то особенную легкость. Давид смотрел то на картину, то на вид с балкона, и с каждым разом находил поразительную схожесть в своих ощущениях от обоих видов. Хозяин музея, не обращая на него внимания, поставил на низкий столик две хрустальные чашки и не спеша разливал в них чай.

— Зачем так трудиться, рисовать настолько большую картину, а потом вешать ее на стену, если в этом же месте открывается такой волшебный вид на настоящую гору? — Поинтересовался Давид.

Мужчина по-доброму улыбнулся.

— По-вашему, для чего художники отображают реальность? — Спросил он без злобы. — Чтобы украсить стену?

Он сел на подушку возле столика и указал Давиду рукой, чтобы садился тоже. Тот послушался и устроился напротив.

— В том числе. Ну и, наверное, чтобы передать свое впечатление. То есть если бы эту картину увезли куда-нибудь в другое место, я бы понял. Но она висит здесь, где это впечатление можно получить и без помощи труда живописца.

Мужчина не переставал улыбаться.

— Передать впечатление… — повторил он за Давидом и отхлебнул чай. — Там, откуда вы приехали, это, наверное, так. Но здесь художник берет кисть не для этого. И не для украшения интерьера тоже. Отображая это, — он указал рукой на стену с картиной, — художник разливает благоговение внутри себя. Благодаря процессу нанесения красок на холст он отпускает все бренное и погружается в бесконечное. А созерцание его творения помогает зрителю повторить ощущения художника.

Хозяин музея увидел во взгляде Давида искренний интерес.

— Говоря простым языком, творческий процесс стимулирует наши медиативные практики.

Давид медленно отхлебнул горячего зеленого чая.

— Можно спросить? Почему вы не хотели впускать меня?

— Музей не работает. — Несмотря на сохранившуюся улыбку, он ответил несколько скованно.

— Но почему? Неужели такое место не пользуется популярностью у туристов?

— Видимо, нет. Но вы же пришли не за этим. — Ему явно не хотелось об этом говорить. — Покажите, пожалуйста, еще раз свой кинжал.

Давид положил клинок на стол. Мужчина подвинул его к себе и долго разглядывал, не говоря ни слова.

— Что вам о нем известно? — наконец нарушил он тишину.

Давид пришел сюда, чтобы задать этот вопрос, но никак не ожидал услышать его же в свой адрес. Он обхватил ладонями горячую чашку с чаем и поведал все, что ему было известно, не скрыв даже воровство, совершенное его отцом. Мужчина слушал не перебивая и лишь изредка попивал свой чай.

— Вы проделали долгий путь. Почему это оружие так важно для вас?

Необходимость рассказать неудобные подробности заставила Давида ерзать на месте, но врать он не хотел.

— Моя жена умерла в том же озере, где происходили события книги. Я уснул на берегу, когда она плавала, а проснувшись, обнаружил ее уже мертвой. Потом я вернулся туда и столкнулся с… чудовищем. Женщиной, покрытой щупальцами и с зеленой кожей. Она хотела меня убить, но я кое-как убедил ее этого не делать. Тогда она призналась, что вина за гибель жены лежит на моем отце, и призвала найти его и отомстить. И вот, поиски привели меня к вам.

Хозяин дома слушал рассказ Давида, не выражая никаких эмоций даже при самых фантастических деталях. Дослушав, он поднялся с табурета, забрал со стола опустевшие чашки и отнес их в другую комнату. Скрип древесного пола перебивал все остальные звуки. Вернувшись, мужчина достал расписанные легкими, почти что воздушными линиями панели и закрыл ими балкон, отчего и второй этаж теперь погрузился во тьму. Он остановился у балкона, так, что Давид сидя наблюдал за ним, снизу вверх.

— Кузница раньше была совсем другой. Когда Сагара основал ее, здесь трудились десятки мастеров, а военные начальники снабжали оружием армию. — Он повернулся к закрытому балкону, будто смотрел сквозь скрывающие улицу панели. — Во времена моего отца за музеем следили всего четыре человека. А теперь здесь только я. Порой я думаю, почему так? Людей больше не интересуют орудия убийства далекого прошлого? Они перестали видеть красоту в смерти.

— По-вашему, это плохо?

— Нет, что вы. Просто…

На какое-то время он замолчал. Давид покорно ожидал продолжения речи, но хозяин музея будто бы о нем забыл, глубоко утонув в своих мыслях. Когда прошло уже слишком много времени, он повернулся к Давиду и наконец продолжил разговор, внезапно сменив его тему.

— В старости Сагара дал обет, что больше не создаст ни одного клинка. Он держал свое слово десять лет, пока не получил заказ на ваш кинжал. Не знаю, как, но клиент смог убедить его нарушить слово. Этот клинок создан для воина, в чьих жилах течет ваша кровь, дабы он прервал жизнь другого воина, в чьих жилах также течет ваша кровь. Но клинок так и не исполнил своей цели. Возможно, теперь у него есть второй шанс.

— О чем вы говорите? Кто все эти люди?

— На эти вопросы должен отвечать не я. Задайте их настоящему хозяину клинка, ради которого Сагара нарушил свой обет.

— Как?! — Давид повысил голос. — Прошло уже столько лет, его давно нет в живых.

— Другого выбора у вас нет. — Мужчина улыбнулся, наблюдая за эмоциями Давида.

Увидев насмешку собеседника, он все-таки сумел успокоиться.

— Ладно, и где мне его найти?

— Этот лес больше, чем вы думаете. Там, где стоит этот музей, лес приветлив и безопасен, но дальше, ближе к горе, начинается другая его часть. Местные зовут ее лесом самоубийц.

— Я слышал о нем. Разве это не обманчивая уловка для туристов?

— У вас есть возможность узнать это самому. Поищите хозяина клинка там. Когда вы придете, он почувствует родную кровь и направит вас к себе.

— Но что ему там делать?

— Вы сможете спросить это у него лично. — Улыбка мужчины начала изрядно его подбешивать.

— Хорошо. — Он потерял надежду узнать вменяемые подробности. — Спасибо за вашу помощь. Думаю, мне пора.

— Стойте, — сказал хозяин дома, когда Давид уже собрался встать. — Подождите здесь до вечера. Выйдете в лес на закате. Ночью никто не помешает вашей встрече.

Он убрал панели, и комнату вновь залило ярким солнечным светом с балкона.

— Здесь очень редко бывают гости.

***

Каждый угол старого музея хранил в себе призраков прошлого. Они с недоверием подглядывали за любопытством гостя, не отпуская его ни на секунду. Давид чувствовал на себе их внимание, неспешно расхаживая по закрытому музею. Он с радостью принял предложение хозяина вздремнуть перед долгой ночью, но выспаться так и не смог: поспав всего пару часов, он проснулся от приступа тошноты. В нос проник отвратительный запах разлагающегося мяса, к которому Давид изо всех сил старался привыкнуть. Открыв глаза, он увидел несколько мух, сидевших на его вывернутом заплесневевшем сердце. Давид как можно скорее оделся и постарался отвлечь себя от увиденного, потому и принялся неторопливо ходить по залам и рассматривать все хранившиеся в музее экспонаты. В одном из широких залов второго этажа он встретил хозяина, который беззвучно сидел на полу и читал книгу.

— Не спится? — Увидев Давида, он дружелюбно ему улыбнулся.

Давид утвердительно кивнул. Он принялся рассматривать картины, висевшие в этой комнате, и витрины с оружием, напоминающие о доме.

— Не могу поверить, что такой музей не пользовался спросом у туристов. — Он говорил негромко, боясь нарушить царящую здесь атмосферу покоя.

— Не хотите — не верьте. — Мужчина пожал плечами. — Но это так.

— Нет, серьезно. Учитывая то, что здесь неподалеку этот лес самоубийц, в который туристы ездят толпами, можно предположить, что и у вашего музея проблем с этим быть не должно. Может, не хватает маркетинга?

Мужчина ничего не ответил. Давид увидел закрытую дверь в очередную комнату. Это был единственный проход в музее, который был закрыт на дверь.

— Туда нельзя? — Скромно поинтересовался он.

Мужчина отрицательно качнул головой. Давид вышел в другой зал и продолжил рассматривать открытые части музея, где он еще не был. Оказавшись наедине с собой, он просунул руку под футболку и, вляпавшись пальцами в кишки, убедился, что его кожа пока еще не вернулась на место. Теперь его рука воняла трупным мясом. В поисках раковины Давид забрел на маленькую ухоженную кухню. Отмывая пальцы, он увидел там еще одну закрытую дверь, которая, судя по планировке, вела в ту же самую комнату, что и первая. Давид не хотел злоупотреблять гостеприимством, но не смог устоять перед своим любопытством. Он подошел к двери вплотную и всмотрелся в нее, будто надеясь пробить ее взглядом. В этот момент ему послышался какой-то звук. Слишком приглушенно, будто из проезжающей с закрытыми окнами машины, непонятный звук доносился изнутри этой комнаты. Давид приложил ухо к двери и прислушался изо всех сил. Тогда он понял, что это был звук человеческого крика. Изнурительного крика ужасной боли. Звук был слишком глухим и неестественным, чтобы исходить от реального человека, но тем не менее до боли проницательным и убедительным. Давид отскочил от двери. «Это не мое дело!» — сказал он себе и поспешил уйти из кухни.

Миниатюрный садик на территории музея был засыпан листьями. Давида удивляло то, какой порядок соблюдался внутри, и как при этом запущено было снаружи. Он медленно ходил по участку сада взад-вперед. Впитывая ветер кожей, он созерцал величественную гору с ее снежными вершинами и устремленным в небо пиком. Вороны пристально наблюдали за ним, делая вид, что заняты обгрызанием веток с деревьев. Давид старался «разлить благоговение внутри себя», как говорил хозяин музея, но получалось у него так себе. Он закапывал стопу под груду листьев и, резко поднимая ногу в воздух, раскидывал их перед собой. Расхаживая по территории музея, он хотел бы порадоваться редкому случаю насладиться одиночеством, однако внутри подогревалась какая-то невнятная тревога. В заднем углу участка, у забора, он наткнулся на маленький сарай. Вновь поддавшись любопытству, Давид заглянул внутрь. Повсюду были полки с инструментами, явно давно никем не использующимися. На полу валялись пустые мешки для листьев, а через маленькое окошечко еле-еле пробирался солнечный свет и выглядывала маленькая голова любопытной вороны. Взглянув в угол сарая, Давид увидел на стене между полок и на полу под ним большое засохшее пятно. Он вгляделся и понял, что это пятно слишком сильно похоже на кровь. Тревога внутри резко усилилась.

— Нет, это уже перебор, — прошептал он и поспешил обратно в дом.

Убедившись, что хозяин музея все еще сидит и читает, Давид тихо прошел на кухню и вновь подошел к закрытой двери. Приложив к ней ухо, он опять услышал приглушенный звук истерического крика. Давид схватил дверную ручку, как можно тише опустил ее и медленно распахнул дверь. Заглянув внутрь, он увидел пустую комнату, несколько меньшую, чем остальные залы, но совершенно идентичную по планировке. Здесь не было ни витрин с оружием, ни картин на стенах, однако очевидно, что раньше они здесь висели: на стенах остались поблекшие прямоугольные участки. Никакой мебели здесь тоже не было. Единственное, что не давало Давиду пожать плечами и уйти, это продолжающийся до сих пор крик, который стал звучать отчетливее. Давид вглядывался в каждый угол, но не находил источник звука. Он тихо, на носочках, перешагнул через порог и прошел внутрь комнаты. Когда он медленно дошел до центра, крик казался неимоверно близким, будто кто-то стоял перед ним и кричал ему в лицо, однако никого рядом не было. Давид вслушивался и помимо крика улавливал звуки плача. Он изо всех сил напрягал свое внимание, но не видел ни одного намека на происхождение этих звуков. Уже почти отчаявшись, он почувствовал, как кто-то сзади постучал по его плечу. Надеясь, что найдет там разгадку этого таинственного крика, он стремительно развернулся, но увидел там хозяина музея.

— Я же сказал, что сюда заходить нельзя. — Он по-прежнему улыбался, излучая доброжелательность. — Любопытство оказалось сильнее?

— Что это за крик? — Давид не испытывал чувства стыда, его волновало лишь решение загадки. — Вы же слышите, да?

Старый хозяин глубоко вздохнул и кивнул.

— Я уже успел к этому привыкнуть. Призрак оскорбленного врага. — Он на время замолчал, но, увидев непонимание Давида, продолжил. — У всех есть свои враги. И свои тайны.

Хозяин музея указал Давиду пальцем, чтобы он оставался на месте, а сам вышел из комнаты. Через минуту он вернулся с подушкой в руках, положил ее на пол и приказал Давиду садиться. Тот покорно послушался и сел на нее, скрестив ноги. Тогда мужчина положил свою руку с расставленными пальцами на макушку Давида и больно сжал кончики пальцев.

— Закройте глаза, — приказал он. — Однажды оскорбленный враг, представившись добродушным гостем, неожиданно пришел в старую кузницу Сагары…

Перед глазами Давида появилась картинка. Он увидел парадный зал музея. Однако он не был покрыт мраком и тишиной, как сейчас. Повсюду горели яркие свечи, по комнатам ходило много людей в разноцветных монашеских робах. Все они добродушно улыбались и с интересом общались друг с другом. Раздался стук в дверь. Один из обитателей дома открыл ее и в следующий миг в здание зашел гость. Он был с ног до головы укутан в темный балахон, низко горбился, но много улыбался и благодарил впустивших его. Когда все отворачивали от гостя взгляды, Давид видел появлявшееся на его лице напряжение. Какое-то время он о чем-то разговаривал с другими обитателями кузницы, но, когда появлялась возможность, оглядывался и искал неприметные места. В один из удачных моментов, когда остальные вышли во двор, он обнаружил на кухне вход в пустую комнату с двумя дверями на противоположных стенах. Он трясущимися руками закрыл обе двери, сбросил с себя балахон, оголив тем самым торс, и достал из спрятанных под ним ножен длинный тонкий меч. Взяв его за рукоятку, он развернул меч острием к своему телу и поднял на уровне живота. Его руки продолжали трястись, а из глаз потекли слезы. Гость закрыл глаза, что-то молитвенно прошептал, глубоко вздохнул и резко воткнул меч себе в живот. Под гнетом жуткой боли, он огласил все здание криком. Повсюду брызгала кровь, его ноги подкашивались, но несмотря на это, он не отпускал меч, а, приложив большие усилия, прокрутил его внутри своего живота. Тогда он больше не смог держаться и упал на пол. Он рвал на голове волосы, кружился по полу, измазывая все вокруг кровью, и кричал, разрывая глотку. Вскоре крик услышали, и в комнату забежали обитатели дома. Увидев происходящее, кто-то начал реветь, кто-то блевал, но большинство спешило помочь умирающему. Они подходили, пытались остановить кровотечение, но умирающий гость кричал на них, выплевывал в лица кровь и пытался оттолкнуть от себя ослабевшими руками. Но их упорству не было предела: они прижали его руки к полу и медленно вытащили меч из живота. Гость пытался вырваться, кричал что есть мочи, но они продолжали пытаться его спасти. Когда ему все-таки удалось вырваться из хватки своих спасителей, он оттолкнул их от себя, быстро просунул освободившиеся руки внутрь своего живота и, схватив собственные кишки, вытащил их из себя и попытался выбросить подальше. Обитатели дома хватали разбросанные внутренности руками и спешили засунуть их обратно в живот, но гость снова отталкивал их и снова выбрасывал кишки наружу, попадая ими в окровавленные лица своих спасителей. Эта бессмысленная борьба продолжалась недолго: через несколько секунд сердце мужчины остановилось. А Давид открыл глаза, вновь оказавшись в центре пустой комнаты на подушке, с рукой на голове. Он поднял взгляд на хозяина музея. Улыбка наконец исчезла с его лица.

— Зачем он это сделал? — тихо спросил Давид.

— Потому что он оскорбленный враг. Желая отомстить, он пришел в наш дом и покончил здесь с жизнью. По нашему верованию, совершив нечто подобное, дух погибшего навсегда останется в доме и будет всячески вредить его жильцам. Этот человек посчитал такую кару наиболее достойной. Теперь он всегда блуждает где-то в доме и старается навредить каждому здесь проживающему. И поэтому кузнечный дом Сагары больше не принимает гостей. Ты стал первым исключением за долгие годы. — Он вышел из комнаты и позвал за собой Давида. — Солнце заходит. Тебе пора собираться.

Поймав на себе его взгляд, Давид больше не увидел в нем былого добродушия. Только усталость и разочарование.

***

Там, где небо открывается взору, стоит только поднять глаза вверх, ночь не будет беспросветно черной. Бесконечная чернота будет недостижима, как минимум из-за многочисленных звезд, а, скорее всего, из-за яркого лунного света. Здесь же, чтобы разглядеть над головой небосвод, нужно приложить все усилия, вглядываясь меж переплетающихся веток и толстых вершин высоких деревьев, скрещивающихся словно шпаги. Хозяин музея предупреждал о недружелюбии этого леса. И хоть сейчас Давид чувствовал себя подготовленным, тревога все же неприятно колола его изнутри. Возле «туристического входа в лес» стоял стенд с предупреждением, поставленный заботливыми властями:

«Твоя жизнь — бесценный дар. Подумай о нем. Ты не должен страдать в одиночку».

После чего был написан номер телефона доверия, который вряд ли хоть раз был кем-то набран. После предупреждения начиналась узкая протоптанная тропинка, на протяжении которой плотность деревьев становилась все гуще и гуще. Вокруг стенда и дальше по тропе был разбросан мусор, среди которого можно было разглядеть шприцы и упаковки из-под таблеток. Но чем дальше тропа уходила в лес, тем чище становилась местность. Спустя полчаса пути грязь и небо начали растворяться. Вслед за ними исчезла и тропинка. Толстые раскидистые деревья лениво махали ветками, небрежно разбросанными в разные стороны. В местах, где земля не решилась породить дерево, колыхались на ветру широкие кустарники, разросшиеся сорняками. Давид проходил мимо деревьев, стараясь не споткнуться об упавшие ветки и пригибаясь от желавших ударить его по лицу. Он находил этот лес самым унылым и мрачным местом из всех, что ему доводилось посетить. Виляя между деревьев и кустов, казалось, уже больше часа, он надеялся получить хоть какую-то подсказку. Когда Давид вконец устал от блужданий, он остановился и огляделся вокруг. Картина со всех сторон была одинаковой: деревья, кусты и следующая за ними тьма. В какой стороне была тропа, он не знал. Не было у него и компаса. Давид понял, что заблудился, хотя этот вывод не сильно его расстроил.

Ветер был здесь дирижером, призывающим оркестр из веток и листьев синхронно шуршать. Привыкнув к этому, Давид заметил, что сквозь вездесущее шуршание прорывается еще какой-то звук. Он прислушался и понял, что это были стоны. Кто-то тихо плакал, пытаясь спрятать свое горе в безлюдной чаще. Источник звука был непонятен, ибо плач казался всесторонним, словно шуршание листьев, поэтому попытки найти этого несчастного человека оказались безуспешными. Давид вспомнил крики из закрытой комнаты сегодня днем и ему стало не по себе. Тихие стоны периодически сопровождались всхлипами. Они были ничтожно близко, чтобы разглядеть, но слишком далеко, чтобы угнаться.

— Да кто же ты?! — Мало ли, вдруг откликнется. — Покажись!

Его крик лишь распугал сидевших на деревьях ворон. Сплетенные из веток подушки где-то высоко зашуршали, прощаясь с боязливыми птицами, и дождем уронили вниз пачку листьев. После крика Давида стоны на время затихли, но вскоре послышались снова, тихо подпевая унылой мелодии ветра. Ноги устали от суровой земли, а старые кроссовки, казалось, доживали последние дни. И хоть глаза уже привыкли к сплошной темноте, врезаться в дерево или споткнуться о его корни все еще было проще простого. Когда он споткнулся в очередной раз, нечто заставило его ошалеть от ужаса. Из ниоткуда раздалось дыхание, тянувшееся повсюду хриплым мужским голосом. Так же, как и стоны, дыхание не раскрывало источник своего появления: куда бы Давид ни повернулся и ни отошел, оно повсюду было слышно с одинаковой громкостью и отчетливостью. В следующий миг дыхание превратилось в шепот.

— Ты делаешь им больно. — Хриплый змеиный голос, тихо обращенный к Давиду, побудил мурашки пробежаться по телу.

— Кому?

— Мертвым. Они стонут из-за тебя.

Давид ходил между деревьев. Где-то рядом продолжали литься слезы.

— Но я не тревожил мертвых.

— Ты тревожишь их прямо сейчас. — После каждого предложения голос делал глубокий вздох. — Перестань причинять им боль, и их слезы стихнут.

— Как мне это сделать?

— Взгляни им в глаза.

Давид посмотрел по сторонам, надеясь найти несчастных мертвецов, но ничего не увидел. Не было их и на земле под ним.

— Они ближе, чем ты думаешь.

Всматриваясь в окружающую черноту, Давид случайно пробежал взглядом по дереву, возле которого он стоял. Он подумал, что ему почудилось, но, вглядевшись, увидел на дереве глаза, взор которых был направлен на него. Из них капали не то слезы, не то сок. Посмотрев на другие деревья, Давид увидел на каждом из них по два больших глаза размером с ладонь, каждый из которых блестел от слез и со страхом взирал на него. Под глазами в унылой гримасе корчился древесный рот, периодически открывавшийся в стонах. Его губами была мокрая от слез кора. «Почему я не замечал это раньше?» — подумал Давид.

— Ты наступаешь на их корни и ломаешь ветви. — Хоть источник слез был обнаружен, голос все еще раздавался из ниоткуда. — Боль множит их несчастье.

— Я перестану. — Давид старался отойти от деревьев как можно дальше, но, отдаляясь от одного, другое становилось ближе. — Скажи им, чтобы простили меня. Я делал это ненамеренно.

— Они не чувствуют обиды. Для них есть лишь боль.

— Но кто они?

— Мертвецы. — Казалось, голос вот-вот раскашляется, но он продолжал говорить. — Когда-то они были такими же, как ты. Но потом решили, что жизнь — пустяк, не заслуживающий их души. Или слишком тяжкая для нее ноша. И они попрощались с ней.

— Самоубийцы. Но почему они стали деревьями?

— Это их наказание. Так диктуют старые правила. Хотя скоро всем уже будет плевать.

Деревья перестали лить слезы. Некоторые из них закрывали глаза и переставали отличаться от любых других деревьев в любом другом лесу. Другие продолжали смотреть на Давида, лениво моргая древесными веками.

— Они не заслуживают наказания. Никто не в праве осуждать их выбор.

— Ты наивен. — Тихий хриплый смех, больше пугающий, чем веселящий, разразился повсюду. — Жизнь дана им, как заемные деньги ростовщиком. Поэтому нужно соблюдать правила.

Некоторые из деревьев скорчили рты в улыбках, просыпав на землю опилки и жуков.

— Люди не просят жиз…

— Но наказание все равно слишком жестоко. — Голос будто бы не слышал его. — Скоро ты сам в этом убедишься.

В небе над лесом послышалось карканье, слишком нескромное для вороньего. Это карканье было острым и недружелюбным, оно предупреждало о злых намерениях, будто смеха ради даровало шанс спастись своей жертве. Деревья вновь пустили слезы.

— Гарпии приближаются. — В до этого спокойном голосе послышалось напряжение. — Лучше бы тебе спрятаться.

— Где? Тут одни деревья.

— Иди за огнем.

Посмотрев по сторонам, Давид увидел яркую точку, горевшую белым светом посреди темноты где-то далеко в лесу. Словно упавшая с небосвода звезда она освещала этот мрачный лес. Карканье становилось все громче, Давид побежал к точке, стараясь не задевать плачущие деревья. Они гладили его плечи ветвями, моля о помощи, но он продолжал бежать. С каждым шагом капля света во тьме становилась все больше. Приблизившись к ней, он увидел, что этой точкой был светлячок, летавший возле одного из деревьев. Когда Давид попытался поймать его, светлячок исчез. На его месте появилась завязанная в петлю веревку, свисающая с высокой ветви дерева.

— Ты можешь спрятаться в этой петле, — скомандовал голос.

Давид смутился. Эта затея не казалась ему хорошей.

— Вы хотите, чтобы я повесился?

— Да… — Спокойно прошептал хриплый голос. — Продень в петлю свою голову и затяни ее на шее. Не волнуйся, с тобой ничего не случится.

При всем желании Давиду трудно было не волноваться. Он взял веревку в руки и молча уставился на петлю.

— Просто поверь. Пока ты не уверен, что хочешь выкинуть жизнь прочь, тебе ничего не грозит. — Послышался высокий крик приближающихся гарпий. — Они скоро появятся… Советую тебе поспешить.

Гневный крик гарпий вновь разразился где-то поблизости. Это убедило Давида довериться таинственному голосу. Встав на носочки, он вытянул голову вверх и просунул через нее петлю. Когда он почувствовал шеей волосистую поверхность веревки, то тягостно вздохнул и резко затянул ее в узел. На долю секунды дыхание перекрылось давлением веревки, но не успел он испугаться, как петля перестала жать. Он больше не чувствовал ее шеей, хотя она до сих пор оставалась там. В следующий миг веревка поднялась наверх, а вслед за ней и Давид. Поднявшись над землей метра на полтора, веревка зафиксировалась в этом положении. Давид, повешенный на дереве в лесу самоубийц, смотрел вниз на свои ноги, нелепо качающиеся из стороны в сторону. Ветер неприятно обдувал лицо, а тело кололи падающие сверху опилки и жуки, которые с легкостью пробирались под одежду.

— Обычно они не трогают живых. — Голос отвлек его от наблюдения за плаванием своих ног. — Но лучше поостеречься.

Деревья вокруг качались в разные стороны, хотя ветер дул не так уж сильно. Их плач граничил с криком, а падающие слезы собирались на земле, будто только что прошел дождь. Спустя мгновение с неба, словно падшие ангелы, спустились странные существа: человеческие тела вместо кожи покрывали птичьи перья, а из спин торчали крылья, размах которых был в два раза шире их обладателей. Старушечьи лица кромсали морщины и пятна, а птичьи клювы заменяли им рты. Одна за другой гарпии спускались с небес и ужасными объятиями обхватывали деревья. Они кричали страшно высоким хрипящим голосом, пугая своих жертв, и впивались длинными когтями и острыми клювами в их кору. Неподвижные деревья не могли сопротивляться, поэтому лишь роняли наземь слезы, моля о помощи хотя бы кого-нибудь. А из мест, в которые вонзались острые когти гарпий, стекала темная кровь, как не что иное убеждавшая, что ранее эти бедные создания были людьми. Давид засунул в рот кулак и больно вонзил в него зубы в попытке сдержать эмоции, сопереживая всю боль столь жестокого наказания. Гарпии продолжали спускаться с небес, но они либо не замечали его, либо просто не обращали внимания. Сначала вдвоем, потом втроем и вчетвером они обхватывали деревья с разных сторон и рвали их на части, отрывая куски коры, словно вытаскивали часть сердца. Самые упертые всовывали когти настолько глубоко, что доходили почти до середины древесного тела, вырывая оттуда души бывших самоубийц. Когти входили внутрь, словно иглы с наркотиком в вену наркомана. Они с легкостью руки мясника прорывали твердую кожу деревьев. Гарпии получали удовольствие от процесса, крича птичьим сопрано восхваляющие насилие возгласы. С их тел падали и влипали в кровь перья, продолжая мучать мертвых, осквернив текшую в их венах субстанцию. Многочисленные клювы вонзались в мокрые глаза, до этого с мольбой смотревшие на Давида, и вырывали из них зрачки, пожирая на месте. Одна из гарпий обхватила дерево с петлей, из-за чего у Давида появилась возможность разглядеть этот ужасный процесс вблизи. Она мерзко похрюкивала, впиваясь зубами в молящее о спасении дерево. Ее крылья касались ног Давида, но он продолжал быть для гарпий невидимым. Это страшное действо продолжалось до тех пор, пока деревья не пролили слезы и кровь до конца, потеряв все силы кричать и умолять. Тогда гарпии отпустили их, не упустив возможности в последний раз провести когтями по потертой коре, и взмыли наверх, моментально скрывшись в небосводе.

Давид закрыл глаза и, смирившись с ужасом, ронял на землю слезы вместе с деревьями. Возле его дерева послышались медленные шаги, но он никак на них не реагировал, продолжая висеть с закрытыми глазами и надеяться на скорый конец этого ужаса. Через мгновение петля ослабела, и он резко упал вниз. Не сумев сосредоточиться, Давид больно ударился головой о землю.

— Вставай. — Теперь голос звучал не отовсюду, как ранее, а из вполне конкретного места. — Нам пора идти.

Вцепившись руками в землю, Давид хотел было зарыться в нее, но заставил себя оттолкнуться и встать. Поднявшись, он отряхнулся и рассмотрел человека, разговаривавшего с ним все это время. Темное лицо этого мужчины прятала неестественная тень, падавшая из ниоткуда. На длинных седых волосах скопилась грязь, попавшая туда много дней назад. С самых плеч на землю падал длинный балахон, прорехи в котором раскрывали тонкие дряхлые ноги.

— Днем их раны заживут. А следующей ночью наказание повторится.

— Сколько это будет продолжаться?

— Вечность. Пока что-то не изменится. — Он нежно погладил дерево рукой. — Пойдем за мной.

Старик повел Давида мимо деревьев. Он знал лес как свои пять пальцев.

— Куда мы идем?

— Туда, где спокойнее. — Он аккуратно обходил деревья, стараясь не нанести им вред. — Пусть мертвые насладятся спокойствием.

— Почему они вас волнуют?

— Я обещал следить за ними и хранить этот лес. Это мой дом.

Он остановился у одного из изувеченных деревьев и принялся гладить его рукой.

— Бедная старая дева. — Старик достал из кармана банку с бесцветной мазью, налил немного на руку и принялся смазывать дерево. — При жизни она приревновала своего мужа и решила влюбить его в себя приворотным зельем. Однако при покупке ее обманули. Может, из-за личных счетов, а может, по нелепой случайности… Так или иначе она, сама того не подозревая, отравила своего любимого, а не приворожила. Когда он в мучениях погиб, а ее вина раскрылась, дети возненавидели бедную женщину…

Дерево с облегчением вздыхало, ощущая целительную мазь.

— Она и сама не смогла себя простить, хотя и знала, что убила мужа неумышленно. Потеряв причины жить, она покончила с собой.

Старик подошел к другому израненному дереву, сел на корточки и принялся намазывать мазь на древесные впадины, из которых гарпии вырвали глаза.

— Еще один болван. Воевал с хулиганами на кладбище, не справился со своей злобой и в безумии наворотил таких глупостей… Даже рассказывать не буду. — Давид проглотил слюну. — Не выдержав позора, покончил с собой. То ли повесился, то ли грудью на меч бросился… Уж и не вспомню.

По пути они еще несколько раз останавливались у особо израненных деревьев, где старик пытался вылечить их своей чудотворной мазью и попутно рассказывал короткие истории их трагичного конца. Давид вслушивался в каждую из них, пропитываясь жалостью к их несчастным судьбам.

Наконец они пришли в похожее на поляну место. На пустыре, растянувшемся на сотню метров, не было деревьев, отчего яркий лунный свет легко его освещал. Неестественное для леса место выделялось на фоне многокилометровых зарослей, будто царский дворец в центре бедной деревушки. Старик, хромая, дошел до середины поляны и, щелкнув пальцами, заставил траву, будто змей, свиться в кучку и подняться ввысь. Преображаясь и свиваясь, листья превратились в зеленое кресло, вставшее прямо в центре пустыря. Старик сел на него. Несмотря на яркое свечение луны прямо в лицо, все та же неестественная тень не давала рассмотреть его глаза.

— После каждой ночи нужно залечивать их раны. Бедные существа, слишком поздно осознавшие свою глупость… — Он на какое-то время замолчал. — Порой сюда приходят и другие глупцы. Я пытаюсь убедить их уйти, но чаще всего они не слушают. Тогда я помогаю… стараюсь помочь завершить все как можно быстрее.

— Они не просили жизнь. Почему они не могут расстаться с ней?

Старик рассмеялся.

— Слабая деталь способна погубить весь механизм. Поэтому слабость наказуема. Посмотри, сколько глупцов приходили сюда прощаться. — Он обвел лес рукой.

На самых толстых ветках каждого дерева появились свисающие веревки, на которых качались на ветру давно посиневшие трупы. Мужчины и женщины в грязной, пожеванной временем одежде. И богатые, и бедные; и старые, и молодые. Сотни тел, давно оттанцевавших последний танец, украшали мрачный лес словно игрушки, свисавшие с новогодней елки. Закрытые глаза говорили о крепком сне недавних мертвецов, поддерживаемых с помощью мертвецов постарше. Сон был слишком крепким. Среди сотен висевших трупов Давид увидел синее тело в помятом костюме с торчащими во все стороны волосами — мужчина, прыгнувший с моста. Его тело вздулось, превратив его в уродливого утопца. Проглотив ком, Давид поспешил отвести взгляд, но внезапно поймал им другой знакомый силуэт — тонкое тело в серой толстовке с натянутым капюшоном. «Все-таки добрался до леса», — подумал Давид, разглядывая мертвое лицо: «Просто турист…». Сейчас длинная челка не скрывала его лицо, но Давид уже не хотел вглядываться в него. Старик снова обвел лес рукой, после чего висельники мгновенно пропали, оставив голые потрепанные деревья.

— Ничему не учатся. Они надеются, что выбрали самый легкий путь, но только почувствовав последствия, начинают жалеть.

Подавив наполненный печалью голос, старик на несколько минут замолк. Давид, справляясь с комом в горле и шоком в сердце, тоже был не в силах сказать ни слова.

— Я долго тебя здесь ждал. — Наконец нарушил тишину старик.

— Вы знаете, зачем я пришел?

— Да. Ты овладел моим клинком. Теперь тебе придется завершить то, что не смог сделать я.

— Я не уверен, что смогу убить человека.

— Он не человек, давно уже нет.

— Тогда кто он?

— Управляющий круговоротом жизней. Люди давали ему разные имена… — Старик спрятанными в тени глазами пристально смотрел на Давида. — Владычица озера, победившая твой гнев, давно отправляет мертвых в последний путь. Я помогаю глупцам, осознанно выбирающим смерть. Есть и другие. И все мы его слуги. Все мы, хотим этого или нет, служим его воле. Но некоторые из нас догадываются, какие цели он преследует на самом деле, поэтому пытаются его победить. Когда-то давно и я был таким: я должен был убить его с помощью кинжала Сагары, но он разгадал мое желание прежде, чем я смог его осуществить. С тех пор я тут, выполняю эту работу, превратившись в старца, лишенного сил бороться.

Испуганные вороны, убедившись, что гарпии покинули лес, прилетели на поляну, подпевая рассказу старца фальшивым карканьем.

— А какие цели он преследует?

— Он должен с честью относиться к душам мертвых. Провожать их, обеспечивать обитель в месте, про которое никто не знает, или возрождать в новом теле. Он искренне клялся делать свою работу. Но давно нарушил обещание. Жажда власти ослепила его, поэтому вместо спасения он дарует им лишь презрение и боль. Он пожирает их, становясь сильнее благодаря каждой свершившейся смерти. Непонятно, что будет, когда он получит всю желаемую силу и власть… Мне страшно думать об этом.

— В это очень трудно поверить. — Вороны попытались приблизиться к деревьям, но испугавшись движения веток на ветру, разлетелись кто куда. — Но как все это связано со мной? Я жил обычной жизнью и не имел никакого отношения к этим проблемам. Почему именно я должен победить его?

— Потому что он твой отец. Это изначально заложено в тебе. Ты был рожден для того, чтобы убить его. Так же, как и я. Только у меня это не вышло.

— Мой отец умер.

— Это всего лишь выдуманная сказка, чтобы никто ничего не заподозрил. Ты с рождения был невидим для него. Его противники скрывали тебя от его глаз всю твою жизнь, но он как-то сумел узнать о твоем существовании. Тогда он завладел разумом хозяйки озера и заставил ее убить тебя. Тебе повезло выжить… Но жертвой суждено было стать Агате.

— Зачем ему убивать меня?

— Чтобы ты не смог убить его. После моей попытки, еще тогда, давно, он обессилил всех своих детей. А теперь пытается справиться с тобой.

— То есть, получается…

— Да. Он и мой отец тоже.

Давид сел прямо на землю. Ему было нечего сказать.

— Просто сделай то, что должен. Отомсти за свою жену. И за всех других убитых им людей. Только тебе это под силу.

— Как мне это сделать?

— Ты должен найти его. Проникнуться им. Погрузиться в его сердце и изнутри узнать, где он прячется. Далеко на западе есть одно племя. Его люди забыты миром и почти никому не нужны. Они многие годы практиковали обряд погружения в бога, как они это называют. Скорее всего, среди них есть те, кто до сих пор помнят этот ритуал. Потому что кроме них тайна обряда никому не известна. Найди их, они должны тебе помочь.

До восхода солнца было еще несколько часов, но черное беззвездное небо уже окрасилось в темно-розовый оттенок. Давид нащупал в кармане сильно помятую последнюю сигарету, разгладил ее пальцами и захотел прикурить, но внезапно подувший ветер не дал ему это сделать.

— Прояви уважение к бедному лесу. — Тон старика сменился на недовольный.

Давид покорно убрал сигарету обратно в карман.

— А что будет с ними?

Он кивком показал на обратившихся в деревья самоубийц.

— Они молятся, чтобы старые правила канули в лету.