Глава V. Евхаристия

После долгожданного душа мир засиял новыми красками. Особенно сладко было ощущать не привычную городскую воду, перегоняемую через километры труб прежде, чем она дойдет до моющегося, а чистую природную жидкость — набранную в природном водоеме и дистиллированную кустарным способом. После очищения вода переливалась в таз, находящийся в маленькой панельной кабинке. Кабинка стояла прямо посреди улицы, в некотором отдалении от деревни. Во время душа моющийся дергал за веревку, после чего дно таза опускалось, и холодная вода, согреваемая одним лишь солнцем, выливалась на его голову. Освежившись, Давид будто бы отпустил накопившийся груз. Вороны исподтишка подглядывали за ним. Он поверхностно прошелся полотенцем по телу, намеренно оставив его немного влажным, и направился к центру деревни, согреваемый по-летнему палящим солнцем. Любопытные птицы двинулись вслед за ним. Первое время было сложно привыкнуть к настолько теплой осени, особенно после путешествия по холодному востоку. Давид с трудом приучил себя не надевать толстовку, в которой он тут же начинал потеть.

Так называемая деревня представляла собой небрежное скопление шести хижин, расставленных кривеньким кругом, которые в некоторых местах чуть ли не врезались друг в друга. Старые хижины местных жителей больше напоминали сараи: построенные десятки лет назад, они давно прохудились, деревянные стены отходили и были близки к разрушению, а в плоских крышах проглядывали дыры. Самый большой дом своим размером был сопоставим с гаражом на две машины, а большинство других были немногим больше сараев. Недалеко от этой забытой богом деревушки расположилась невысокая лысая гора, напоминавшая некую черту, выйти за пределы которой было невозможно. Ее объемная тень падала всего в сотне метров от деревни, что казалось Давиду странным: почему бы, думал он, не поселиться в тени и тем самым уберечь себя от солнца? Но ответа на этот вопрос ждать было не от кого. Местные жители — смуглые люди в грязной деревенской одежде с болезненными пятнами на лицах — удивленно следили за ним. Кто-то подглядывал из окон, кто-то таскал в ведрах воду, кто-то собирал последний урожай с сухой пустынной земли, а кто-то сидел на крыльце и курил. Им нечасто доводилось принимать у себя гостей. Голые дети раннего школьного возраста, мальчики и девочки, завидев Давида, останавливали свои игры и стремились подбежать к нему, но их старшие родственники суровым криком на непонятном языке останавливали их, находя в нем какую-то угрозу. Это веселило его.

Он шел по горячей оранжевой земле босиком, обходя редкие кактусы, и осматривал эту бесконечную пустыню. В центре деревни, у остатков вчерашнего костра, он встретил Улисса — усатого рыжего мужчину средних лет в расстегнутой клетчатой рубашке и широких камуфляжных штанах. В отличие от остальных жителей деревни, Улисс был белым. На его голове красовалась коричневая ковбойская шляпа, по бокам расписанная будто бы первобытными символами. Пышные бакенбарды скрывали широкие скулы, а вечно блестящие глаза горели энтузиазмом и страстью.

— Ну и каково тебе мыться без шампуня вдали от цивилизации, а? — Он, подначивая, стукнул его локтем и заулыбался.

— Вполне себе! — Давид тоже был в приподнятом настроением.

— Пойдем в дом, там уже ждет обед.

Улисс последовал к одной из хижин, махнув Давиду, чтобы он шел за ним. Преодолев скрипучие ступеньки и самодельную дверь, они оказались внутри. Хижина представляла собой одну просторную комнату, в которой умещалась и кухня, и гостиная, и спальня. О электричестве, водопроводе и других благах цивилизации тут никто и не задумывался. Смуглая женщина, завидев Давида, быстро поставила большую тарелку на стол, и поспешила выйти из дома.

— Видел, как боятся тебя? — рассмеялся Улисс.

— Почему? Я что-то делаю не так, или просто потому, что чужой?

— Просто последний белый, кто сюда приезжал — это я. А я, поверь, живу здесь уже очень давно!

Улисс сел за потрескавшийся деревянный стол и указал на табурет Давиду. На широкой тарелке лежали жареные ножки убитых утром куриц. Вокруг нее заботливые хозяева расставили несколько разных овощных салатов. Давид положил себе пару больших кусков и принялся их с жадностью уплетать.

— Да, твой брат рассказывал. — Давид говорил с набитым ртом.

— Вот старый засранец. — Улисс засмеялся. — Что он еще обо мне говорил?

Он достал из-под стола бутылку с водкой и налил себе в рюмку. Уже собравшись ее осушить, он вспомнил о своем госте и предложил ему выпить тоже. Давид поблагодарил, но отказался.

— Да в общем-то ничего. — Он постарался вспомнить. — Говорил, что ты живешь здесь уже пару лет, борешься за права местных жителей с администрацией и все такое. В основном о тебе говорила его жена.

Улисс рассмеялся во весь голос, облив свои усы водкой.

— Ох-ох! Милая Бесси, как же я по ней соскучился… — Он изобразил идиотскую улыбку и мечтательно покачал головой. — Все уши тебе прожужжала про то, какой я забулдыга, бродяга и идиот?

— Еще бы! — Давид засмеялся в ответ.

— Я в ней не сомневался…

В процессе поглощения птицы они оба поняли, что способны съесть все содержимое тарелки. А на ней было не меньше десяти здоровенных куриных ножек. Обед растянулся на час, в течение которого Давид наполнял желудок, Улисс пил водку, и они оба разговаривали обо всем подряд. Улисс расспрашивал Давида о его путешествиях, но, заметив его немногословность, принялся рассказывать о своих. Оказалось, он несколько лет провел в джунглях Южной Америки, был корреспондентом во время войны на Ближнем Востоке, а теперь уже третий год живет здесь, рядом с последним коренным племенем, и воюет с муниципалитетом в надежде добиться для них улучшения жизненных условий.

— Я не могу сидеть на одном месте, работать «как нормальные люди», понимаешь? — Он был уже изрядно подвыпившим. — Это слишком скучно! Жизнь предлагает столько способов получить новые эмоции, а они говорят, что лучше отказаться от этого и жиреть на диване перед телевизором. А потом выйти на пенсию и подохнуть в собственном дерьме, не увидев ничего, кроме своего унылого болота.

Улисс пошатывался на табуретке. Давид кивком согласился, из последних сил дожевывая большой кусок курицы. Он не слышал и половины того, что говорил ему собеседник. Такой тип людей был хорошо ему знаком: они получали больше удовольствия от долгих беспрерывных рассказов о своем образе жизни, чем непосредственно от самой жизни. В любой другой день Давид испытал бы презрение и поспешил бы закончить этот разговор, но сейчас его настроение было настолько хорошим, что он даже с интересом выслушал рассказы Улисса о приключениях в Южной Америке. Кое-как доев кусок, Давид выбросил кость в опустевшую тарелку, уточнил, на какую из кроватей ему можно прилечь и поспешил передислоцироваться в лежачее положение. Его голова провалилась в мягкую подушку, а взгляд устремился в потолок. После еды стало жарковато, но даже это сейчас казалось приятным дополнением к сытости.

— А ты-то как добрался досюда? — Улисс повернулся на табурете спиной к столу и лицом к Давиду.

«До него таки дошло, что монолог затянулся», — улыбаясь, подумал Давид и принялся вспоминать: «Как же я досюда добрался…».

***

Мусор, вылетавший из окна ехавшей впереди машины, навязчиво влипал в лобовое стекло. Натан быстро вытер рукой слезящиеся глаза и включил дворники. По радио играло что-то невыносимо пластмассовое, из-за чего обычно у него появляются рвотные позывы, но сейчас лишь клонило в сон. Слишком много часов за рулем. Вид на однообразные поля, освещаемые либо унылыми фонарями, либо палящим солнцем не менялся уже больше десяти часов. Натан взглянул в зеркало, увидев там угрюмое лицо стареющего в сорок лет работяги, против правил потолстевшее за последние годы. Он вновь разозлился, выразив эмоции в превышающей норму скорости. Старенький седан не был готов к такой езде и разгонялся явно через силу. Благо полиции поблизости не было.

Далеко позади остался дом, украшавший ностальгическим уютом грязный восток. Впереди поджидал сухой и безлюдный запад, не особо приветливо встречающий гостей. Натан переключил радиостанцию на новостной канал, пытаясь проникнуться событиями в мире. Попытка оказалась тщетной. Внезапно возникшее желание перекурить было подавлено при обнаружении в куче хлама, разбросанного на переднем пассажирском сидении, пустой пачки из-под сигарет. А ближайший магазин был слишком далеко. Слезы вновь пробирались к выходу, но Натан убеждал себя, что он стойкий настоящий мужик, а такие не умеют реветь. Ему удалось задержать слезы внутри. Смешные попытки обмануть самого себя давно стали для него интересной игрой, неплохо убивающей время.

В паре сотен метров, на фоне плоской дороги, нелепым колом вырастала одинокая автобусная остановка, которая чаще встречала местную гуляющую молодежь, чем пассажиров, ожидающих автобус. Около нее стоял мужчина, тянувший руку к каждой проезжающей мимо машине. Несмотря на то что осень пока еще радовала летним теплом, мужчина был в широкой толстовке с натянутым на лоб капюшоном, отчасти прятавшим его лицо. Натан остановился около него. Мертвенно-бледная кожа, давно не бритая щетина и сгорбленная осанка намекали, что он сидел на наркотиках или тяжело болел. «Убегает, походу», — подумал Натан. Однако ближайший город оставался в десятках миль отсюда, а на деревенского жителя мужчина вовсе не был похож. Натан открыл окно и обратился к нему.

— Куда едешь?

Мужчина спустил капюшон, показав небольшой плоский лоб и гладко выбритую голову. Он заглянул в окно.

— На запад.

Щурившиеся от солнца серые глаза осмотрели Натана и салон машины.

— Запад большой. Куда именно?

— Чем дальше, тем лучше. Пока вы едете на запад, я могу быть вашим попутчиком. Когда вам нужно будет свернуть — я покину вас.

Ему было не больше тридцати лет, хотя усталость в голосе казалась до боли старческой.

— Сколько платишь?

— У меня не много денег. — Уверенно отвечал он. — Не думаю, что могу тратиться на дорогу.

Натан хотел было закрыть окно и молча уехать, но, понимая, что одиночество будет и дальше пожирать его в пути, он себя остановил.

— Сигареты есть хотя бы?

Мужчина кивнул.

— Тогда запрыгивай.

Выплевывая горькие отходы, машина тронулась в путь. От нового попутчика приятно несло сигаретами.

— Тебя как звать-то?

— Давид. — Он пожал протянутую к нему руку.

— Я Натан.

Лысеющие поля, нарисованные ленивым художником, не меняли даже своего цвета на протяжении сотен миль. Молчаливые попутчики изредка перебивали радио в нелепых попытках начать разговор, не приводивших ни к чему. Натан стрельнул у Давида уже третью сигарету и в качестве благодарности изобразил дружелюбие и интерес.

— Откуда едешь?

«Очередные расспросы очередного попутчика», — смирившись, подумал Давид.

— С востока.

— О, и я тоже! — По-детски удивился Натан.

— Нет, не с востока страны. Я прилетел издалека.

— Ого… Путешествуешь, или по работе?

— Ни то, ни другое. Ищу одного человека. — Он сделал небольшую паузу. — Своего отца.

— Давно не виделись?

Предвкушая долгий разговор, Давид немного опустил спинку сидения и тоже прикурил сигарету.

— Всю жизнь.

— Ничего себе. — Натан поправил качающийся под зеркалом деревянный крест с изображением распятого Христа. — Жесткая тема, брат. Жить без отца не так уж просто.

Он прикрыл глаза и вздохнул.

— Ты тоже рос без отца?

— Я? — Он громко хмыкнул. — Нет, я из полной семьи. Просто подозреваю, что это нелегко.

Давид стряхивал пепел в окно, но тот предательски залетал обратно, падая ему на ноги. Натан, увидев это, убрал руку с руля, нащупал сзади пепельницу и протянул ее ему.

— На самом деле в этом нет ничего тяжелого, — начал Давид, но сразу же понял, что сам возвращает разговор к рассказам о себе. — А ты зачем едешь так далеко?

— По работе… — Натан немного замялся. — Развожу посылки, у нас с друзьями контора своя. Работаем быстрее почты.

— Что за посылки?

— Письма, мелочь всякая. Ничего интересного.

Упершийся в тупик разговор создал нелепую паузу. Давиду было плевать, он продолжил глядеть в окно, но Натана эта пауза, по-видимому, смутила.

— На самом деле клево, что я тебя встретил. — Это прозвучало излишне льстиво. — Ты не представляешь, как скучно ехать одному через всю страну. Через несколько часов пути начинаешь с ума сходить…

— По-моему, наоборот, очень комфортно, — искренне не соглашался Давид. — Никто не мешает, не отвлекает. Можно поразмыслить обо всяком, отдохнуть от людей.

— Ну вначале оно так, да. Но потом крыша едет конкретно. Я на второй день уже, когда музыку включаю, представляю себя героем фильма, который едет куда-то на секретное задание… — Натан громко захохотал, его лицо преобразилось в поросячье. — Ну ты прикинь, да — совсем кукухой поехал!

— Ну это нормально. — Давид отвечал то, чего ждал от него собеседник. — У всех такое бывает.

— Это да… — Он замолчал, задумавшись о чем-то. — Мы с друзьями раньше постоянно фантазировали, что все будет как в кино. Вот ща чуть-чуть подождем и пойдет весь экшен! Собирались по пятницам в баре и жаловались на жизнь. Ныли из-за убогой работы на босса и утешали друг друга, словно дебилы из анонимных кружков. «Не переживай, бро, все придет в норму!» «Да, братан, все будет хорошо, только потерпи до зарплаты». И так по кругу. Постоянно планировали послать к чертям работу, скинуться и основать бюро посылок. Звучит глупо, да, но как бы не так! Собственный бизнес, путешествия по стране и все такое… Короче, клевая мечта. Каждый из нас утешал себя ей. Но какая-то херня постоянно мешала взяться за яйца и приступить к делу. У одного большой долг банку, он не мог так рисковать, бросать работу. У второго сын пошел в первый класс, нужно думать о семье…

Натан снова замолчал.

— А у тебя?

— У меня? — Он открыл окно нараспашку, отчего ветер забил мощными ударами в лицо. — Наверное, у нас просто была кишка тонка взять и сделать то, что нужно. А все эти причины мы просто выдумывали.

Машина подскочила на кочке, не заметить которую было невозможно. Деревянный крест с Христом, висевший под зеркалом, подскочил вверх и закружился юлой.

— Но по итогу вы же все-таки добились своего?

— Ну да. — С грустью ответил Натан. — Добились…

Поля продолжали елозить перед глазами своим унылым видом. Где-то далеко по ним ехал старый ржавый комбайн, не спеша покидая привычное рабочее место. Давид задумался, какой режиссер мог бы снять фильм о путешествиях его спутника. Этот вопрос оказался слишком сложным.

— Когда в последнее время смотрел кино, заметил, что перестал воспринимать полноценным творческим произведением фильмы, снятые режиссером по чужому сценарию. — Давид вспомнил о размышлениях из своей прошлой жизни. — Типа, да, полноценный фильм. Да, результат творческого процесса… Но нет. Посмотреть, конечно, можно, но я не могу отделаться от мысли, будто это просто наемная работа. Без души.

Натан ничего ему не отвечал.

— Ты с таким не сталкивался?

— Не, вообще насрать. Главное, чтоб интересно было.

«С этим трудно поспорить», — смиренно подумал Давид и снова отвернулся к окну.

— Ну знаешь… — Натан постарался выдавить из себя какое-нибудь умозаключение. — Это же типа разные профессии… Кто-то снимает, кто-то сюжеты пишет.

— На мой взгляд, режиссер — настоящий, который творит — должен сам быть и сценаристом. Потому что и сама история, и то, как она показана, имеет одинаково важное значение. В том случае, когда режиссер доверяет написание своей истории кому-то другому, он перестает быть творцом и превращается в простого ремесленника.

— Ну и че? Может, ему еще полы там самому мыть и сортиры драить? — Натан снова по-поросячьи захохотал.

Давид решил, что на этом пора закончить разговор. В эфире радио рассказывали о волнениях в его родных краях. Он равнодушно пропускал слова диктора мимо ушей, ожидая следующей темы. Появившийся дорожный знак принес две новости: хорошую и плохую. Хорошая сообщала о приближении к столовой; плохая — что в ближайший город они прибудут только к вечеру. Давид, наблюдая за полями, начинал понимать слова Натана. Ему не терпелось закончить это затянувшееся путешествие.

Впереди показался непривычно серый асфальт, на котором стояло небольшое одноэтажное сооружение.

— Ну наконец-то! — радостно закричал Натан. — Заедем пожрать?

Давид утвердительно кивнул.

Придорожное кафе встречало голодных путешественников посреди бесконечных полей. Широкое одноэтажное здание, больше походившее на заправочную станцию, казалось неким оазисом в центре нескончаемой пустоши. Казалось, это кафе находилось здесь вне времени, встречая путников и сотню, и тысячу лет назад. Единственный, не считая дороги, плод человеческого созидания, встреченный после долгих часов созерцания природы, не мог не радовать глаз. Там, где кирпичи еще не осыпались со стен старого здания, кем-то было нарисовано граффити. Пустая парковка открывала вид на огромное окно, занимавшее практически всю стену кафе. Стоило работнице заведения услышать грохот подъезжающей машины, как ее голова тут же показалась из окна.

Внутри так и веяло унынием. Повсюду стояли дешевые пластмассовые столы с такими же стульями за ними. На многих из них оставались хлебные крошки и въевшиеся пятна еды, не убранные после предыдущих клиентов. За кассой сидела крупная женщина, перемещающая широкие глаза то на кричащий телевизор, то на зашедших посетителей. Непонятно, что волновало ее больше. Холодильник, стоявший за кассой, предлагал приготовленную дома еду: завернутые в полиэтилен бутерброды и хот-доги.

— Не подскажите, сколько здесь калорий? — спросил Натан, указывая на бутерброд.

Продавщица равнодушно пожала плечами, недовольно на него уставившись. Не желая испытывать ее терпение, они быстро купили себе поесть и сели за наиболее чистый стол. Они были единственными и, судя по преисполненному скуки лицу кассирши, редкими посетителями этого заведения.

— Следишь за питанием? — спросил Давид, размешивая сахар в кофе. — Здесь ты не найдешь здоровой пищи.

— Да нет, просто похудеть второй месяц пытаюсь.

— И как успехи?

Давид разворачивал полиэтилен и смотрел на крупное тело Натана.

— Так себе… Сбросил не больше килограмма. — Он откусил большую часть бургера. — А потом и его набрал по новой.

— Ну так больше бургеры хомячь. — Давид посмеялся.

Натан шутливо послал его. Над дешевым пластмассовым столом назойливо летала муха, пытаясь покуситься на их еду. Давид свернул в трубу лежавшую здесь, по-видимому, для развлечения путников газету и попытался прибить ею вредное насекомое.

— Эй, перестань!

Натан выхватил газету из рук Давида и положил возле себя.

— В чем дело? Она мешает есть.

— Можно и потерпеть. — Он жадно откусил от бургера. — Все мы создания божьи. И эта муха заслуживает жить так же, как я или ты.

— Если бы она мне не мешала, я бы ее даже не тронул. Но она решила отжать еду, купленную на мои деньги. Выживает сильнейший, это закон природы.

Обидевшаяся то ли на слова Давида, то ли на попытку убить ее, муха улетела провоцировать продавщицу. Ей на смену пришло солнце, не менее назойливо слепящее глаза. Давид подошел к окну и опустил жалюзи, увидев за стеклом черных птиц, облепивших их машину.

— Прогони ее. Или потерпи. Она же не пыталась убить тебя, чтобы ты так на нее реагировал.

— Не вижу ничего плохого в том, чтобы пришибить достающую муху газетой. — Он заставил себя отвести взгляд от ворон и вернуться за стол. — Это всего лишь насекомое, не человек же.

— Бог дал ей жизнь, как и любому человеку. — Натан вытер вспотевший лоб не менее потным рукавом. — Кто ты такой, чтобы идти против воли Божьей?

— Что-то я не припомню в Библии слов об убийстве мух.

Давид доел свой бургер и, развалившись на неудобном пластмассовом стуле, ждал Натана. Он дотянулся до газеты, схватил ее и принялся махать ей у лица словно веером. У владельцев кафе, видимо, не хватило денег на кондиционер.

— Ну так перечитай на досуге.

Крупный кусок мяса, который Натан еще не успел проглотить, вылетел изо рта во время его речи и улетел куда-то за пределы стола. Он даже не заметил этого, в отличие от Давида.

— А то, что ты сейчас ешь мясо убитого животного, не противоречит воле Божьей?

— Нет, я же не убивал это животное.

— Но ты купил этот бургер. То есть заплатил за его убийство.

— Ну нет, это слишком натянуто. Ты пытаешься обвинить меня в грехе, который я не совершал. Так кого угодно можно в уроды записать.

— Понятно. — Его лицемерие позабавило Давида. — Доедай, я схожу за сигаретами.

Он подошел к кассе, отвлекши работающую здесь женщину от просмотра телевизора, и попросил две пачки сигарет. Ожидая, пока она посчитает принятые деньги, Давид увидел на прилавке умирающую муху, которая, нервно дергая лапкой, доживала последние секунды.

— Уже уезжаете? — Кассирша дала ему сдачу.

— Да, пора.

— Удачной поездки. — Она расплющила недобитое насекомое и скинула ошметки на пол. — Пусть Господь хранит вас в пути.

Как и ожидалось, они добрались до ближайшего города только к вечеру. Однако попасть в него помешала большущая пробка на въезде. По радио передавали прогноз погоды: осень должна быть аномально теплой в этих краях. Нервные водители (в том числе, Натан) постоянно сигналили, надеясь, что это поможет ускорить движение. Из-за шума Давид оставил попытки уснуть и просто рассматривал окружающие автомобили. До этого узкая дорога выросла здесь до восьми полос, каждая из которых двигалась с предельно медленной скоростью. Большинство водителей нервничали неслучайно: подобные заторы случались в этом месте чуть ли не каждый день, что уже порядком надоело людям, работающим за городом. Вечерело непривычно быстро, они торопились домой после рабочего дня, но были вынуждены пялиться на чей-то бампер в жару как минимум пару часов. За тот час, который старенький седан Натана простоял в пробке, его хозяин уже успел устать и разозлиться. Он постоянно потел, а открытое окно толком не помогало справиться с жарой. В него лишь залетала пыль и выхлопы других машин. Давид же чувствовал себя прекрасно. Жара его смущала несильно, торопиться было некуда, а залипать на пассажирском сидении, наблюдая за нервными водителями с ехидной ухмылкой, было особенно приятно.

— А как ты оказался на той остановке, где я тебя подобрал? — Натан решил, что разговорами можно убить унылое время ожидания.

— Как вышел из аэропорта, сел на первый попавшийся автобус, который ехал на запад. Но я додумался прочитать его маршрут только в пути, поэтому слишком поздно понял, что он едет на запад не до конца, а на половине пути поворачивает к дороге на север. То есть сбивается с моего маршрута. Вот я и слез на последней остановке перед поворотом.

Из стоявшей сзади машины послышался крик.

— Да вы можете быстрее там, нет?! Я опаздываю так-то!

Натан выглянул в окно и крикнул в ответ.

— Ты чего орешь, придурок? Угомонись!

Мужчина, даже если и подумывал продолжить конфликт, сумел себя сдержать, увидев размеры Натана.

— ****утый. — Натан смахнул с лица пот и опустошил полупустую бутылку минералки. — А что твой отец забыл так далеко на западе?

— Его там нет. Я еду к людям… — Давид задумался над формулировкой. — Которые знакомы с ним. Они должны помочь мне его найти.

— А нельзя просто позвонить им? На кой черт ехать через полсвета просто чтобы спросить?

— Скажем так, они не пользуются ни телефоном, ни интернетом. Думаю, обычную почту они тоже не читают.

— А-а-а. Болваны, воюющие с современностью. Встречал как-то похожих. Мрак, а не люди.

Натан прибавил громкость радио и продолжил сигналить в надежде, что это ускорит движение потока. Давид разглядывал усталые лица работяг в соседних машинах, найдя в их отчаянии какую-то увлекательность, пока ему в глаза не бросилось нечто странное. Через два ряда от них, на том же расстоянии стояла типичная легковая машина, внутри которой ехал типичный мужчина среднего класса, с типичной женой, сидящей рядом с ним. Однако на заднем сидении этой машины, возле правого окна сидел далеко не типичный человек в объемной черной мантии, чье лицо было скрыто необъятно широким капюшоном. «Опять они», — подумал Давид. Пока он рассматривал капюшон, голова человека в мантии повернулась в его сторону. Однако лица, как обычно, было не разглядеть. Давид больше не мог это терпеть. Он убедился, что пробка стоит неподвижно, вышел из машины и направился к человеку в мантии.

— Ты куда собрался? — Спросил Натан, но Давид ничего не ответил.

Он стремительно обходил одну машину за другой, пытаясь добраться до своей цели. Кто-то из водителей смеялся над ним, кто-то кричал, чтобы он не ходил по проезжей части, но Давид их не слышал. Он продолжал идти, ускоряя шаг, вцепившись взглядом в непроглядный капюшон мантии. Проходя последний ряд перед своей целью, он, не заметив тронувшуюся машину, выскочил перед ней через мгновение после того, как она пришла в движение. Бампер больно ударил его по ноге. Давид остановился, согнув ногу от боли. Он посмотрел на водителя, который кричал на него, называя идиотом, вместо того чтобы справиться о ушибах. Давид быстро совладал с болью и хотел было пойти дальше, но пока он стоял, нужный ему ряд начал стремительно двигаться, и машина с человеком в мантии уехала куда-то вперед, скрывшись среди других. Он разочарованно плюнул на землю, смирился и поковылял обратно к старенькому седану.

Натан подумал, что Давид просто увидел знакомого и вышел с ним поздороваться, поэтому по его возвращении ничего у него не спросил. Он, устав махать рукой себе в лицо, выглянул посмотреть, много ли машин стоит впереди.

— Ой, боже. — Разочарованный, он залез обратно в машину. — Ну все, меня это задолбало.

Натан трижды перекрестился, поцеловал подвешенного под зеркалом Христа и повернул руль вправо. Так как старенький седан стоял в крайнем правом ряду, это позволяло им почти без проблем свернуть на обочину и проехать по ней, к чему и приступил Натан. Давид был погружен в мысли о людях в мантиях, поэтому не сразу понял, что он делает. Машину сильно наклонило. Был бы обрыв еще немного круче, они перевернулись бы.

— Ты чего это делаешь?! — Наконец почуяв неладное, Давид вцепился рукой в держатель.

— Спасаю нас от этого унылого говна.

Бампер громко цеплял небольшие кустики. На ухабах машину трясло из стороны в сторону.

— Мы же никуда не торопимся. — Давид посмотрел по сторонам. — А если полиция?

— Да успокойся, нет здесь никого.

Стоявшие в пробке водители смотрели на ехавшую по обочине машину по-разному: кто-то с удивлением, кто-то с недовольством, а кто-то с завистью. Тем не менее их примеру последовали многие. Через пару минут позади них таким же образом ехало еще несколько машин. Натан улыбался, радуясь ускорившемуся темпу, и издевательски смотрел в уставшие лица людей, сидящих в грязных машинах посреди затора. Давид впитывал ветерок, появившийся при движении, и выискивал взглядом полицейских.

Спустя несколько минут они доехали до начала пробки, где можно было увидеть причину ее появления. Все оказалось предсказуемо: произошла авария. Две машины столкнулись друг с другом на перекрестке, моментально превратившись в груду металлолома. Вокруг них лежали отвалившиеся бампера и разбитые стекла. Рядом была припаркована полицейская машина, карета скорой помощи и машина кого-то из родственников водителя. Возле машин стояли и активно обсуждали инцидент несколько лиц — кто-то в полицейской форме, кто-то в медицинском халате, кто-то в штатском. Одна из них, немолодая женщина, громко плакала, спрятав лицо ладонями. Давид посмотрел вниз и увидел на асфальте возле разбитых машин широченную лужу крови, в центре которой лежала куча свежего человеческого фарша. В следующий миг на перекресток приехала еще одна машина, с заднего сидения которой вышел бородатый человек в черной робе священника. Он быстро подошел к плачущей женщине, крепко взял ее за руку и принялся успокаивать ее молитвой.

— Господи! — Вскрикнул Натан, увидев обезображенное ударом тело, и тут же перекрестился.

Он снизил скорость и беспрерывно пялился на аварию, позабыв о дороге. Пока Натан рассматривал груду металла и человеческое мясо, Давид уставился на священника, который продолжал утешать бившуюся в истерике женщину. С каждым его словом ей становилось хуже: она плакала еще больше, порой резко переходя на вскрики. Вдоволь насмотревшись, Натан ускорился и направил старенький седан вперед.

Городок оказался гораздо меньше, чем думал Давид. В основном его наполняли маленькие жилые дома с тщательно ухоженными садами. Улицы были идеально чистыми и аккуратными. Повсюду можно было увидеть цветники и подстриженные газоны. Правда, ближе к центру в переулках появились бездомные, а на тротуарах мусор. Несмотря на теплый пятничный вечер за окном, на улицах было немного людей, а на дорогах машин. На очередном перекрестке Натан неожиданно свернул на соседнюю улочку, сбившись с нужного им курса.

— Эй, ты куда?

— Нужно по работе зайти, — говорил он несколько напряженно. — Это ненадолго.

Натан припарковал машину возле церкви, выделяющейся на фоне маленьких магазинов и баров, стоявших в округе. Она была невысокой по краям, но резко увеличивалась конусом в центре, будто в вытянутых руках протягивала в небо большой темный крест. Высокие стрельчатые окна были украшены многочисленными узорами, а деревянная входная дверь превышала средний рост человека в два раза. Церковь была построена из кирпича и, несмотря на видимую скромность, смотрелась весьма органично и аккуратно.

— Скоро приду.

Натан вышел из машины, перебежал дорогу и скрылся где-то во дворе. Давид ждал его, рассматривая округу. Церковь отражала свет уходящего солнца огромным стрельчатым окном на ее высокой центральной башне. Оконное стекло не позволяло увидеть, что было внутри помещения, зато прекрасно отражало свет. Давид опустил солнцезащитный козырек, но настойчивый свет продолжал слепить глаза.

Диктор радиостанции многословно и высокопарно представил хор Сикстинской капеллы. Когда он наконец замолчал, из колонок старенького седана раздалось многоголосное акапельное пение двадцати высоких мужских голосов. Оно не поражало разнообразием высот, оставаясь в узких, почти что молитвенных вокальных рамках. Воззревающие божественное певчие на благородной латыни разливали свою искреннюю веру, прославляли Бога, Церковь и Папу. Им периодически аккомпанировал тяжелый орган, придавая их вере монументальную силу. Разбавляя пробирающее до мурашек пение строгим речитативом, они снова сливали голоса в единое целое и направляли его к небесам, забирая с собой всех уверовавших мирян.

За время отсутствия Натана, Давид успел выкурить две сигареты, слушая непрерывное исполнение хора. По его подсчетам, он сидел в ожидании уже больше получаса, однако его попутчика все не было. Последние солнечные лучи отразились от окна церкви и вновь ослепили. Он отвернулся и закрыл глаза. Сидя в темноте, наедине с прекрасными звуками хорального пения, он услышал стук в окно машины. Испугавшись, Давид открыл глаза и увидел возле окна мужчину, стучавшего в стекло кулаком. Лицо мужчины было слишком высоко, чтобы разглядеть, но по дырявым перчаткам и грязной куртке можно догадаться, что это бездомный.

— Что вам нужно? — Давид опустил стекло.

Пожилой нищий мужчина с седой спутанной бородой в высокой вязаной шапке смотрел на него опустошенным взглядом.

— Извините, у вас не будет сигареты? — В его хриплом голосе слышалось тотальное безразличие.

— Да, конечно. — Давид протянул ему сигарету. — Возьмите.

— Спасибо вам. — Благодарность бездомного звучала до боли неблагодарно. — А то я уже отчаялся.

— Отчаялись в попрошайничестве?

— Во всем. Отчаялся во всем… — Он пристально, но до боли безразлично, смотрел на Давида. — Осталось только отчаяние. Больше ничего…

Пустым, равнодушным тоном, он говорил это, уходя куда-то в сторону. Нищий убрал сигарету в карман и обхватил себя руками, будто замерз и пытается согреться. Когда он пропал из поля зрения, Давид взглянул в зеркало заднего вида, но не увидел его и там. «Куда он делся?» — подумал он и вышел из машины. Осмотрев улицу, он нигде не обнаружил бездомного.

Давид какое-то время стоял возле машины, пытаясь понять, что произошло. Вокруг было безлюдно, редкие прохожие появлялись из-за угла и вскоре скрывались в домах. Из шлангов брызгали струйки воды на газон, а солнце больно жарило голову. Давид бездумно направился к церкви. Пение хора отправилась вместе с ним. Большие деревянные двери здания были открытыми и радушно его пустили. Внутри его встретил длинный неф, в середине которого было несколько рядов с широкими темными скамейками. В конце зала на нем появлялся невысокий помост с алтарем в центре. По краям помещения вдаль тянулись два боковых нефа с многочисленными колоннами. На их протяжении периодически появлялись полукруглые апсиды с небольшими алтарями. На стенах вокруг основного алтаря в конце нефа большие витражные окна светили яркими разноцветными изображениями. Те самые окна, которые стремились ослепить Давида в машине. Сквозь них в здание пытался пробиться свет, но у него выходило крайне вяло и неумело. На стенах вдоль рядов со скамьями окон не было вовсе.

В церкви не было никого, кроме молодого, коротко стриженного парня в черной рясе, который неспешно орудовал шваброй вокруг алтаря. Когда двери захлопнулись за Давидом, он поднял голову.

— Храм скоро закрывается. — Его голос был ласкающе-умиротворенным.

— Я ненадолго.

Парень, ничего не ответив, продолжил мыть полы. Давид медленно прошелся между рядов со скамьями, стараясь не тревожить царящий здесь покой. Он подошел к алтарю и принялся рассматривать витражи на окнах. На относительно небольшой стене уместилась целая громада ярких образов. Плачущие короли симметрично стояли на коленях, опустив лица к земле, а над ними, взявшись за руки, кружили десятки ангелов с широкими нимбами над головами. Их глаза были закрыты, но они были словно обращены к королям. Давид знал, что ангелы прощали их, хоть и понятия не имел, за что. Среди множества ангелов выделялись двое, стоящие друг напротив друга посередине, выше остальных. Они четырьмя руками поднимали ввысь младенца, закутанного в плед. Ребенок так же держал глаза закрытыми, пребывая во сне, а над его головой ярче остальных светил маленький золотой нимб. Витражи теплым светом лили магию разноцветных лучей, щедро раздавая это красочное сияние. Волшебные лучи, очищенные от скучной мирской обыденности этими витражами, создавали впечатление неземного, божественного света, стирающего границы между бренным и бесконечным мирами.

Давид сидел на скамье и всем своим естеством ощущал успокаивающее благоговение божественной чистоты и смиренную горечь от ее неприкосновенности. Хор Сикстинской капеллы продолжал петь в его голове, соединяясь со светом лучей в единое, идеальное воплощение небесной любви. Он закрыл глаза в надежде узреть то, что видели ангелы на витражах. В надежде почувствовать их. Он сидел в темноте, пропуская в себя Бога, но его покой нарушило чье-то прикосновение: кто-то положил ладонь на его руку. «Агата?» — первым делом подумал Давид и сразу открыл глаза. Он увидел сидящим возле себя того же парня в рясе, который до этого беззвучно протирал полы. Его теплая ладонь согревала Давида, наполняя всего его каким-то странным теплом. Лицо церковника было всего в нескольких сантиметрах от его, что позволяло почувствовать его дыхание, каждым выдохом излучающее чистую светлую жизнь. Казалось, он был частью неземного света витражей, тактильно дополняя осязание божественного. Лицо парня не выражало никаких эмоций, но его взгляд улыбался Давиду. Он хотел улыбнуться в ответ.

— Я могу вам помочь? — церковник говорил полушепотом, выражая искреннюю беспредельную любовь каждым произнесенным звуком.

Давид хотел обнять его, прижаться к нему телом и наслаждаться его объятьями до конца своих дней.

— Да… — он с трудом отвечал ему, чувствуя себя недостойным этого собеседника. — Эти изображения… Они восхитительны.

Давид показал рукой на витражи, но был не в силах отвести взгляд от лица церковника.

— Но я никогда не понимал… Изображение святых на иконах, в живописи… Разве это не идолопоклонство? Как простой человек может изобразить незримого Бога? Разве он имеет на это право?

Церковник улыбнулся, заставив его преисполниться смущения. Его улыбка разлила горячую радость в сердце.

— Чтобы научить ребенка читать, в книгах должны быть картинки, — любвеобильным шепотом отвечал церковник. — Так же и иконы помогают мирянам уверовать…

Давид, вслушиваясь в каждое его слово, поглаживал пальцами ладонь церковника, которая до сих пор лежала на его руке.

— Вы же сами чувствуете это.

— Чувствую, — тихо ответил Давид.

— Господь явился пред очи смертных в образе Христа. — Давид чувствовал Христа в каждом вздохе церковника. — Так почему Его зримые образы могут быть Ему неугодны? Мы не поклоняемся идолам. Изображения Господа и святых — только посредники между верующим и Отцом.

Давид хотел что-то ответить, но был не в силах. Он наполнялся чистой возвышенной любовью. Он не знал пороков, боли и зла. В этот миг не существовало ничего, кроме него, юного служителя церкви и доносимой им чистоты.

— Вас что-то тревожит… — в его голосе слышалась искренняя материнская забота. — Что мешает вам жить в гармонии с Ним?

Давид чувствовал, что перед ним единственный человек во всем мире, которому он может и хочет честно рассказать обо всем, что у него на душе.

— Я не знаю. У меня часто возникает ощущение, будто… — он запнулся, раздумывая, как сказать точнее. — Будто я уже умер. Как будто мне настал конец, а то, что происходит вокруг, — лишь последние скитания заблудшей умирающей души. Эдакий туннель, в конце которого, по идее, должен быть свет, но я его почему-то не могу найти.

Давид изо всех сил сдерживал слезы.

— Я видел апостолов во сне, — прошептал он. — Петра, Иакова и Иоанна. Они попрощались со мной и ушли. Исчезли в белом свечении с намеком, что больше не вернутся. Я не понимаю, что это значит…

— К вам пришли апостолы трех добродетелей. Петр — веры, Иаков Зеведеев — надежды, Иоанн Богослов — любви. Видимо, вас оставили эти качества, по какой-то причине вы их лишились.

— Я знаю, по какой… по каким. Но не знаю, как их вернуть.

— Попробуйте пройти к свечению за апостолами. Найти потерянный свет в Боге.

— Я думал об этом. Но куда бы я ни обращал свой взор в его поисках, повсюду либо видимость Бога, либо непроглядная пустота… — Он проглотил слюну. — Сегодня я был свидетелем аварии. От человека не осталось ничего, только вывернутые внутренности. Его близкие скорбели, но при приближении бога, их боль только усилилась. Я… Не знаю, мне кажется, я этого и боюсь. Поэтому, когда нахожу свет в том или ином пути… Я тут же сворачиваю на другой.

Он не мог больше сдерживать слезы, они потекли рекой. Давид прижался лицом к шее церковника. Он почувствовал поглаживание теплой ладони на затылке. Стало гораздо легче. Давид мечтал остаться здесь, с ним, навсегда. Или забрать его с собой и уехать. Он не мог отпустить это тепло.

Снаружи послышался сигнал старого седана Натана. Давид рефлекторно обернул голову к дверям. Молодой церковник хотел отпустить его руку, но он не дал этого сделать, сжав двумя руками желающую подняться ладонь.

— Не уходите, прошу, — умоляюще говорил Давид.

Церковник легко улыбнулся и прислонил ладонь свободной руки к щеке Давида, из-за чего он на какое-то время перестал дышать, боясь спугнуть окутавшую его чистоту.

— Я рядом. — Прошептал он. — И всегда буду рядом.

— Я не могу… — истерично шептал Давид. — Если я не уйду, он придет и все испортит. Мне нужно уходить, но… Я не могу.

Юный церковник опустил ладонь с его щеки на шею.

— Не бойтесь. Я до конца буду с вами…

Из глаз снова навернулись слезы. Не в силах совладать с эмоциями, Давид поднялся со скамьи, продолжая держать ладонь церковника в руках. Он медленно отпускал ее вместе со светом, окутавшим его в этой странной церкви. Он отпускал чистую божественную теплоту и волшебный свет неземных витражных лучей. Он отпускал любовь этого парня, казавшегося ему ангелом во плоти, и благоговение перед святым и настоящим. Когда Давид отпустил все, что должно было отпустить, он почувствовал внутри себя привычный холод разлагающегося тела и остановившееся сердце. Он снова ощутил страх заблудившегося в лабиринте несчастливца и покорность перед этим злосчастным невежеством. Обретя по новой эти чувства, он покинул церковь, сумев заставить себя ни разу не обернуться.

***

— Я так и не понял, ты решил пойти в церковь, потому что встретил странного бомжа, или просто от скуки?

Самонадеянный красный огонь пытался достать до яркой луны. Его пламя поднималось вверх так высоко, как могло, но все равно не представляло опасности для окруживших людей.

— Нет, просто почувствовал… Что мне это необходимо.

На холодной земле вокруг костра собралось все племя. Старшие его члены держали над огнем шампуры с мясом, а дети кружили хороводы, играли и смеялись. Только пара стариков сидела в отдалении от остальных, найдя более уютной скамейку возле одной из хижин. На Давида больше не смотрели как на пришельца, приняв его словно старого знакомого соседа.

— И что, полегчало по итогу?

Он сидел между молодой девушкой, укутавшейся в узорчатый плед, и зрелым мужчиной с длинными темными косами. Когда мясо прожарилось, по кругу начали передавать шампуры. Давид оставил себе один и передал мужчине с косами остальные. Местные жители обсуждали что-то на непонятном языке. Они яро спорили и громко смеялись.

— В тот момент мне стало гораздо легче… Но сейчас я уже не уверен.

Улисс махнул на него рукой и пошел за алкоголем. Через минуту он вернулся с огромной бутылкой самогона, разлил ее по пластиковым стаканчикам и дал каждому здесь присутствующему, в том числе и сидевшим в отдалении старикам. В этот раз Давид согласился немного выпить. Крепкий алкоголь обжигал глотку и желудок, но согревал от холодного вечернего ветра. Давид откинул навеянные воспоминаниями раздумья, отдался теплу горчащего алкоголя и дружелюбного огня, и постарался насладиться походной атмосферой уютного вечера.

На небе было столько звезд, сколько он не видел ни разу в жизни, будто бы в этих пустынных краях было какое-то иное небо, нежели в остальном мире. Ночь оказалась контрастно холодной по сравнению с днем, поэтому Давид все-таки натянул толстовку. Он чувствовал себя комфортно в окружении этих людей. Периодически они переходили на понятную ему речь и с сильным акцентом задавали вопросы: откуда он приехал и каково жить в его краях. Дети — мальчик лет восьми и девочка чуть младше — уселись на его вытянутые к костру ноги и расспрашивали о его жизни. Привычный ему дискомфорт от общения с детьми куда-то пропал. Он с интересом рассказал им о своей коллекции оружия и о чудище в озере. Родители, наблюдая за Давидом, поначалу немного пугались, подумывая запретить детям сидеть с ним, но увидев, что все в порядке, мило улыбались и тоже вслушивались в его рассказы. Чуть позже дети позвали его играть в прятки. Давид согласился при условии, что он будет искать, а не прятаться. Он встал у стены хижины, закрыл глаза ладонями и принялся громко считать. Пока дети прятались, Давид успел, не открывая глаз, допить стакан самогона и принять у Улисса еще один. Найти их оказалось несложной задачей: мальчик сидел под крыльцом одной из хижин, а девочка улеглась на земле за большущим по сравнению с ней кактусом. После этого их мать, стареющая полная женщина, отправила детей спать, а Давида пригласила обратно к костру. Вернувшись, он обнаружил, что детей и стариков на улице не осталось — видимо, было уже слишком поздно. А оставшиеся взрослые смотрели на Улисса, который откуда-то принес гитару и играл на ней аскетичные тянущиеся мотивы. Молодой местный парень с красными татуировками на лице аккомпанировал ему на самодельном барабане в форме кубка с натянутой козьей шкурой. Давид лег на землю спиной вниз, уставился в небо и искал среди звезд своего личного бога. Местные жители, подпевая, достали откуда-то краски и оголили торсы. Слушая меланхоличные мотивы Улисса, они намазывали краски на пальцы и раскрашивали друг другу тела и лица. Давид оторвался от созерцания звездного неба и вглядывался в их рисунки. Лица мужчин расписали странными языческими письменами, лбы истыкали желтыми точками, а подбородки целиком покрасили в красный. Оголенные груди женщин обводили линиями и кругами: в конечном итоге они приняли вид жутких глаз каких-то странных существ. Пока Давид умилялся этим экзотическим забавам, рядом с ним села молодая девушка на вид шестнадцати лет. У нее была особенно смуглая кожа, большие глаза и длинные черные волосы, падающие на грудь. На ее шее висело множество разноцветных амулетов, а тело было раскрашено другими местными художниками. Она жестом показала ему, чтобы тоже снимал одежду.

— Нет, нет, — отказывался он, смущенно улыбаясь. — Холодно же.

Но девушка, наплевав на отказы, сама начала стягивать с него толстовку и футболку. Давид, смирившись, поднял руки. Девушка взяла краски и принялась рисовать узоры на его шее. Ее холодные пальцы нежно щекотали его кожу.

— Ну что, Давид, — Улисс доиграл очередную песню. — Скажи же, что в компании этих ребят гораздо лучше, чем с унылыми городскими рожами?

— Да, здесь очень здорово. — Он вздрогнул от ветра. — Но я не уверен, что смог бы жить в таком ритме всегда.

Юная деревенская художница чувствовала, что тело Давида покрылось мурашками, поэтому немного ускорила темп.

— Почему это?! — Улисс вновь принялся за самогон.

— Ну как сказать… Это очень дикая жизнь. В хорошем смысле, дикая. И все эмоции, чувства, которые я здесь получаю, они тоже идут из самой природы. Без посредничества человеческой морали, нравов и всякого такого. — Давид чувствовал, что самогон ударил в голову. — Кому-то это безусловно по душе… Вот тебе, например. Но в нашем привычном обществе… Христианском обществе… есть некая доля… вины. Такого чисто человеческого самобичевания. Я понял, что от него очень трудно отделаться. Особенно наглядно это чувствуешь, попадая в такие места. Когда я был на востоке, там это тоже отчетливо ощущалось… Эти люди просто живут и все. Так, как заложено природой… По-животному правильно… Я так не могу.

Улисс почти не слушал его, занимаясь костром, но Давиду это не мешало. Он смотрел на девушку, рисующую круги вокруг его сосков. Поймав его взгляд, она смущенно улыбнулась.

— Человеку из другого мира влиться в это сложно… — Продолжал Давид. — Вот взять, например, Гогена. Он вроде как уехал к диким племенам, чтобы жить от природы… Так, как должно и правильно. И творить от природы! Отказавшись от всего интеллектуального опыта людей… Нельзя сказать, что у него это не получилось, но… Если бы не весь этот опыт, который он так хотел позабыть… и который у него самого, безусловно, был… Так вот, если бы не этот опыт, он бы не смог создать то, что создал… Творить так, как творил. Поэтому такая наивная репатриация к природному — это, извини меня, говно собачье.

— Да ну тебя! — вернулся к разговору Улисс. — Вот ты видел, как живет мой брат Ян со своей женушкой. Неужели это лучше, чем такие вечера у костра?

— Нет, жизнь твоего брата — это, конечно, крайность, но… В ней есть то самоистязание, о котором я говорю. — Формулировать слова становилось все сложнее. — Но, понимаешь, эта ебучая радость, это прославление рождения, жизни… Оно, на мой взгляд, уж слишком дикое… Мне куда ближе наша родная покорность перед ликом смерти и горечь собственной греховности…

Давид прикурил сигарету и уставился вдаль. Над крышами хижин снова появились вороны. Он вспоминал лицо молодого церковника и мечтал встретить его снова. Когда он представлял его прикосновение, дыхание останавливалось.

— Ох, как же хорошо, что они толком тебя не понимают! — Улисс рассмеялся.

«Да ты и сам вряд ли хоть что-нибудь понял», — без злобы подумал Давид, продолжая оглядывать окрестности. За одной из хижин он увидел сидевшего во тьме престарелого жителя племени. Его волосы были заплетены в многочисленные косички и свисали в разные стороны, а на грудь падала длиннющая борода. Он сидел без одежды на земле, скрестив ноги, и пристально смотрел на Давида. Давид уставился на него в ответ, пытаясь разгадать посыл в его взгляде. Спустя какое-то время взгляд старика начал давить. Давид опустил глаза на рисунок, который заканчивала девушка на его теле. На груди появилось сюрреалистичное лицо с широкими, залитыми ужасом глазами, словно на картине Мунка, а вокруг него, по всему торсу, красовались жуткого вида кресты. Давид спросил у девушки, что означают эти рисунки, но она лишь, улыбнувшись, кивнула и ушла распивать самогон.

***

Во сне он лежал на большой кровати, а молодой церковник, встреченный им сегодня в городке, ласкал его тело своими прикосновениями. Они были в темной комнате, где видны лишь смутные очертания стен, завешенных спадающими наземь шторами. Роба церковника была расстегнута и позволяла увидеть его стройное белое тело. Давид пропитывался его ласками, тихо постанывая от каждого прикосновения. Но как только он пытался обнять церковника, тот доставал нож и резкими выпадами руки оставлял порезы на его теле. Давид хотел не замечать раны и продолжать наслаждаться, но холодная кровь отвлекала на себя внимание. Он перевязывал порезы простыней, но кровь не останавливалась, проходя сквозь нее, и растекаясь повсюду. Ткань окрасилась в ярко-красный. Давид молил церковника бросить нож. Он вновь постарался обнять его, но снова получил в ответ удар ножом по ладони. Не успел он почувствовать боль, как дверь на одной из темных стен приоткрылась, озарив часть комнаты узкой полосой света. Из двери выглядывала девушка, чье лицо казалось до боли знакомым. Ее взгляд выражал желание спасти Давида, помочь ему и забрать его отсюда. Но он не чувствовал ее благих намерений. Отказывался замечать их. Ему казалось, что девушка пытается его обмануть, и как только он останется с ней один на один, она предаст его и принесет еще большую боль, чем удары ножом. Давид криками прогонял ее и приказывал не возвращаться. Девушка умоляла его образумиться и уйти с ней, но он только сильнее злился и громче кричал.

Давид проснулся из-за выпавшего изнутри сердца. Он обнаружил себя на переднем сиденье машины Натана. Фонари, смещая сияющие звезды на задний план, освещали ночную дорогу. Старенький седан, будучи единственной машиной на трассе, одиноко катился на запад, словно других машин не существовало вовсе. Давид просунул руку под футболку и обнаружил вместо кожи голые кости. Взглянув на пол, он увидел между своих ботинок темное сердце, давно переставшее биться. Он тихо откинул его под сиденье. Натан, конечно же, ничего не заметил.

Радио громко изрыгало рок-хиты давно прошедших лет, неприятно давя на голову жесткими гитарными струнами. Знакомый голос подпевал им тупым однообразным четверостишием, поражавшим своей вторичностью и тривиальностью. Несусветное желание выключить песню не могло быть исполнено: стоило немного убавить громкость, как Натан засыпал за рулем. Километры неслись секундами.

— Чего не спишь? — сказал Натан, поймав на себе взгляд Давида.

— Не знаю. — Он нащупал пачку сигарет. — Как ты?

— Пока держусь. — В его голосе слышалась сильная усталость. — Но надолго меня не хватит.

Давид открыл окно и прикурил сигарету.

— Далеко до ближайшего мотеля?

— Да черт его знает.

Натан безнадежно вздохнул и насильно расширил глаза.

— Ты же развозишь посылки по стране… — Давид добродушно усмехнулся. — По-моему, ты каждый километр должен наизусть знать.

— Посылки? — Натан на секунду замялся. — Ах, да. Просто… Я нечасто работаю в этих краях. Пока еще не запомнил, что тут да как.

Фонари мелькали один за другим. Натан, несмотря на сонливость, отлично справлялся с задачей удерживать машину в одной полосе. Деревянный крест с Иисусом под зеркалом медленно качался влево-вправо, поочередно наблюдая за своими спутниками. Где-то далеко за полями горел яркий огонь, освещавший над собой значительную часть небосвода. Давид пытался определить его природу, но огонь был слишком далеко и не позволял ему разглядеть. Периодичность депрессивных вздохов уставшего Натана увеличивалась, поэтому Давид решил отвлечь его сонливость разговорами.

— По тебе не сказать, что эта работа тебе так уж и нравится.

Натан на какое-то время задумался.

— Ну да…

Давид молча ждал, пока он развернет свой ответ поподробнее, но потеряв на это надежду, продолжил сам.

— Получается, она только в мечтах казалась такой клевой?

— Да я даже не знаю…

Давид понимал, что ему стоит поменяться с ним местами и сесть за руль самому, но, не желая вести машину, он изо всех сил удерживал себя, чтобы не предложить.

— По-моему, ты сейчас уже уснешь.

— Да нет, все в порядке. — Он неестественно изобразил бодрый голос. — Просто не выходит из головы та авария… Ну ты сам видел это мясо.

— Видел. — Он уже и забыл. — Всякое случается…

Натан в очередной раз вздохнул и резко прибавил газу. В этот момент на дорогу перед машиной выбежал олень. Увидев его, Натан резко дернул руль в сторону и выехал на встречную полосу.

— Черт!

Животное, не пострадав, тут же совладало со страхом и скрылось за пределами дороги, а Натан, успокоившись, чуть сбросил скорость, перекрестился и вернулся на прежнюю полосу.

— Слушай, может, все-таки поменяемся? — Созрел наконец Давид.

— Да нет, не нужно. Черт! — Он перешел на крик. — Слушай, чего ты доебался до меня?! Мечты не те, работа не та. Все со мной в порядке! Сиди себе спокойно да помалкивай. И так на халяву едешь, еще мозги мне ебешь.

Давид ничего не ответил. Он ожидал, что Натан продолжит кричать и, быть может, даже выгонит его из машины, но этого не случилось. Из глаз водителя потекли слезы, которые он тщетно пытался спрятать. Давид, будто бы назло, не отводил от него взгляда. Чувствуя давление боковым зрением, Натан отворачивался к окну, делал вид, что в глаз что-то попало и поспешно вытирал слезы рукой. Давид ехидно улыбался, находя его поведение нелепым. Вскоре ему это наскучило.

Он разложил кресло и уставился в окно. Освещавший небо за полями огонь стал ярче и ближе, наконец позволив рассмотреть источник его появления, который оказался до боли очевидным: бесконечные трубы грязных заводов. Управляемые людьми драконы, запряженные для производства жизненно необходимых ресурсов, пачкали аккуратное черное небо оранжевыми потоками огня, где-то слишком высоко превращающегося в спрятанный ночью дым. Давид думал о том, как извергающие дым металлические вулканы круглосуточно заражают планету отходами, компенсируя этот незначительный эффект огромной прибылью. Впереди у дороги показалась лесопосадка. Хорошее место для остановки.

— Останови где-нибудь здесь, — сказал Давид, как ни в чем не бывало. — Мне нужно отлить.

Натан ничего не ответил. Старенький седан аккуратно остановился у обочины.

— Смотри не усни, — сказал он веселым тоном и одним движением накинул толстовку.

Выйдя из машины, он на секунду потерял чувства из-за запаха не обезображенной человеком природы вкупе с нежным ветром, мило ласкающим кожу. Его тут же встретило уже привычное карканье. Ее обращая внимания на круживших в небе ворон, Давид спустился к лысеющим деревьям, обнаруживая под ногами банки из-под содовой и пустые пачки сигарет, скопившиеся тут из-за проезжающих путников. Он понял, что заблуждался, секунду назад решив, будто люди оставили местную флору девственной. Проходя вглубь деревьев, Давид думал, что природе плевать на жалкие попытки человека неосознанно навредить ей. Она слишком сильна и непоколебима для этого. Она смеется в лицо этим самонадеянным животным. Щебечущие сверчки наблюдали за довольной улыбкой Давида, одной рукой опершегося на дерево, а другой расстегивающего ширинку. Ветер продолжал гладить кожу. Струя рожденного почками испражнения отбивалась от дерева, роняя капли на обувь. А отходы оставшихся далеко позади заводов отбивались в местных жителей симптомами раковых заболеваний. Невидимая насмешка природы в обоих случаях была одинаковой. Давид чувствовал это, разделяя мизантропическую радость при всей своей любви к человечеству, поэтому даже не подумал вытирать капли с кроссовок.

Он провел взглядом вдоль узкой полосы деревьев, смотря на очередное бесконечное поле, и увидел в его глубине, метрах в пятистах от него, еще один огонь. Намного меньший, чем тот, что рождали трубы заводов. Этот огонь был точечным и исходил от множества факелов посреди плоского поля. Приглядевшись, Давид увидел, что факелы держали черные людские контуры, разглядеть которые не представлялось невозможным. Давид посмотрел вокруг, но не увидел в поле больше никаких признаков жизни: ни других людей, ни машин, ни домов. Только десяток одиноких факелов и кучу держащих их людей посреди бескрайней пустоты. Давид не хотел возвращаться к Натану. Он поддался любопытству и последовал к полю по направлению к огонькам.

Засыхающие травинки противно шкрябали по кроссовкам, а невидимые жучки разбегались от быстрых шагов. Давид боялся, что Натан потеряет его и, не совладав со злобой уедет один, поэтому решил утолить свое любопытство как можно быстрее. До этого ласковый ветер теперь мешал ему идти, но Давид стоически ему сопротивлялся. Приближаясь к факелам, он заметил, что держащие их люди окружили какой-то серый, невидимый во тьме предмет, напоминающий каменный стол или широкий постамент. Тихая луна отговаривала от похода, но он не желал смотреть на нее. Под ногами зашуршала трава: в страхе унеслась полевая мышь.

Люди с факелами носили темные, свисающие наземь мантии. Их лица были скрыты широкими капюшонами. Когда Давид подошел к ним, они разорвали свой круг, позволив ему пройти в его центр. Ночь не позволяла разглядеть спрятанные под капюшонами лица, а огонь факелов освещал лишь строгую ткань старых мантий. Постаментом, вокруг которого они столпились, оказался замшелый камень, напоминавший своей формой кушетку. Его длина идеально подходила под рост Давида. Он остановился в ожидании знаков или намеков, но люди в мантиях лишь опустили головы в капюшонах. Давид медленно прошел в центр к каменной кушетке, вокруг которой они столпились. Тогда круг соединился вновь. Один из людей вышел в центр и подошел к нему. Теплый огонь его факела был не в силах согреть от леденящего ужаса. Человек в мантии протянул к нему руку, продолжавшую прятаться под свисающим вниз рукавом.

— Дай руку, — тихо сказал он.

Давид узнал его голос: это был человек из клуба «Лотофаг», который отговаривал его от поисков. Он смиренно протянул ему руку, продолжая вглядываться в капюшон, под которым, казалось, ничего вовсе и не было. Человек в мантии крепко схватил руку Давида, после чего она, вместе с его собственной, спряталась под широким черным рукавом. Его рука была тонкой и холодной, а длинные пальцы остановились на полпути до локтя Давида. Человек в мантии, крепко держа его руку, обошел каменную кушетку и вынудил сесть на нее. Когда Давид сел на камень, человек в мантии отпустил его руку, опустился к его ногам и закинул их на камень. После этого он обошел его сзади, схватил руками плечи и опустил на камень его спину. Давид, согласившись на роль марионетки, очутился лежащим на каменном столе в центре ночного поля. Луна разочаровалась в нем и спряталась где-то в глубинах звездного неба. Ветер снова превратился в друга, нежно ласкающего лицо. Свет многочисленных факелов стал приближаться, воруя тьму у полуночного неба. Вслед за ним приблизились шаги неразговорчивых мантий. Давид не награждал их своим вниманием, продолжая равнодушно считать звезды. Только когда боковое зрение уловило, как каменную кушетку окружает десяток людей с неизвестными целями и намерениями, Давид решил что-то предпринять. Он закрыл глаза. Покорно приняв любой из возможных исходов, Давид спрятал глаза под веками. Не наградив их и взглядом, он безвозмездно даровал им жизнь.

Время шло, но ничего не происходило. Не было слышно вздохов огня, улетавшего от многочисленных факелов. Люди в мантиях также не издавали ни звука. Давид открыл глаза и обнаружил себя в полном одиночестве. Не было ни света факелов, ни странных людей. Он лежал на камне в пустом поле, освещаемый лишь светом вновь появившейся луны. Однако среди прочего исчезло и его тело: попытавшись встать, он обнаружил, что его одежда проваливается вниз, свисая с голых костей и ребер. У него не было ни рук, ни ног. Вместо длинных светлых ладоней он видел перед собой белые костяшки. Обхватив ими голову, Давид понял, что от нее остался лишь голый череп. Дергаясь в разные стороны, он пытался сдвинуться хотя бы на сантиметр, но ничего не выходило. После нескольких безуспешных попыток он снова закрыл глаза и лежал так, пока не вернулся в прежнее, внешне живое, состояние…

Поднимаясь к машине, Давид встретился взглядом с сидевшим в ней Натаном, сразу после чего последний резко опустился к бардачку и пропал из поля зрения. Давид решил, будто Натан захотел спрятаться от него, по-детски над ним пошутить. Когда он отворил дверь, Натан пытался захлопнуть давно сломанный бардачок.

— Черт, давно пора починить это дерьмо! — Наконец справившись с механизмом, он вернулся к рулю и позволил ему сесть.

Упав в кресло, Давид почувствовал, что его задница и бедра стали влажными.

— Эй, почему кресло мокрое?

Он провел рукой по штанине и поднес ее к носу, чтобы почуять запах разлитой жидкости. Ударил резкий запах спирта.

— Забыл предупредить, я воду случайно разлил. — Натан сдерживал кашель, пытаясь договорить, после чего громко захрипел в носовой платок. — Возьми тряпку на заднем сидении.

— Воду? Да тут спиртом несет на всю машину.

— Каким еще спиртом? — Он нервно засмеялся. — У тебя галлюцинации от свежего воздуха? Или, может, ты сам на улице пригубил втихую, а?

Натан по-дружески хлопнул его по плечу.

— Я отчетливо чувствую запах. — Давид не спускал с него взгляда.

По нелепому стечению обстоятельств механизм закрытия бардачка решил окончательно погибнуть в эту секунду, из-за чего бардачок распахнулся настежь. На пол посыпались разные бумаги, документы и мусор, но в глаза сидевшим в машине мужчинам бросились не они, а наполовину пустая бутылка виски, упавшая в ноги Давиду. Он поднял ее и внимательно рассмотрел, дабы убедиться, что это именно то, что ему показалось.

— Ты с ума сошел?

Глаза Натана блестели то ли из-за наворачивающихся на них слез, то ли из-за выпитого алкоголя.

— Я сделал всего один глоток.

— Всего один глоток? Ты за рулем, притом уже засыпаешь. Понимаешь, чем это может закончиться?

— Не нужно читать мне нотации! — Отвечал он, прикрикивая. — Я полностью себя контролирую. Да и ментами здесь даже не пахнет.

— При чем здесь менты? Нельзя садиться за руль пьяным.

— Бог хранит меня. — Он глубоко вздыхал, безуспешно пытаясь успокоиться. — Я чувствую это. Все будет хорошо.

— Да какой, на хер, Бог?! Ты же до сих пор не можешь отойти от той аварии, и сам при этом бухаешь?

Каждое высказывание споривших было громче предыдущего.

— Так после той аварии и… — Из его глаз ручьем полились слезы.

— Так вот по какой работе ты уходил в городке. — Давид потряс перед ним бутылкой.

— Не могу я не пить, Давид. — Он плакал все сильнее. — Не могу, понимаешь?!

— Почему? Что с тобой не так?

Натан уже не слышал его. Закрыв ладонями лицо, верзила, еле умещающийся за рулем, ревел словно маленький ребенок, у которого отобрали игрушку. Давид безуспешно ждал его успокоения несколько минут.

— Давай поменяемся, я сяду за руль, — заговорил он, успокоившись. — Тебе нужно отдохнуть.

Трасса наполнялась ночью быстрее, чем Натан дешевым виски. Когда фонари стали единственной преградой полнейшему погружению во мрак, изрядно опьяневший Натан выпил последние капли огненного напитка и пытался найти сигареты. Он удобно разложился на пассажирском сидении, абсолютно не обращая внимания на нервное вождение Давида. Желание уснуть сталкивалось с приступами тошноты, отчего единственным доступным занятием становился молчаливый взгляд на заоконную темноту. Давид, сев за руль, заменил надоевшие рок-хиты на легкие электронные мотивы примерно тех же давно ушедших лет. Уже состарившийся, давно погрязший в наркозависимости исполнитель фотогенично наигрывал на синтезаторе стильную и загадочную мелодию, воплощающую фантазии автора о кибернетическом будущем, полным ночных огней, летающих машин и непомерной суеты. Сон забыл о существовании Давида.

— Мы с женой всегда спорили из-за соусов, — внезапно заговорил Натан, изо всех сил стараясь изъясняться отчетливо и ясно. — Я говорю ей: томатный к курице не подходит. Но она один хер делает наоборот… Тупая сука.

Он усмехнулся и громко икнул. Качаясь из стороны в сторону, он периодически касался плечом Давида, который боялся, что он совсем на него упадет.

— В тот день мы, как всегда, ругались из-за этого дерьма. Дочь во дворе играла… Ждала обеда. — Он опустил голову и замолчал.

Когда Давид уже решил, что он уснул, монолог неожиданно продолжился.

— Жена потом повторяла, что это я забыл закрыть калитку! Сколько ни пытался вспомнить… Не знаю, так это или нет. Да и, черт, как будто пятилетняя девочка не в состоянии повернуть щеколду сама. — Несмотря на весь выпитый алкоголь, он стал говорить четче. — Как бы там ни было, один хер девочка выбралась на улицу… И приспичило же этому ублюдку отпустить с поводка своего гребаного ротвейлера именно в этот момент.

Почувствовав приступ тошноты, Натан открыл окно. Обошлось.

— Врачи не успели привести ее в сознание. За что им вообще платят?! — Качнувшись вправо, он ударился о стенку головой и быстро приложил руку к образовавшейся шишке. — Да хер на них… Жена обвинила меня. Постоянно повторяла, какое я ничтожество. Она не могла смириться, что это был несчастный случай… И в итоге выгнала меня из дома. Спасибо хоть, что на похороны пустила. С работы уволили из-за прогулов… И вот я теперь мчусь к родителям на запад… На востоке меня больше ничего не держит.

— О господи, Натан…

Натан ответил громкой отрыжкой.

— Да. Господи. Я понимаю, его пути неисповедимы. Я благодарен ему за все. Но, блять, какого дьявола его карающий палец указал именно на мою дочь?

— Не стоит все списывать на божественный промысел. Это просто ужасная случайность.

— Не-а. — Он по-поросячьи усмехнулся. — Я знаю, что он подсуетился с этим дельцем. Но меня успокаивает мысль, что моя дочь сейчас на небесах. Она в лучшем мире. Я представляю это, постоянно молюсь за нее и благодарю за это Бога… Ведь могло быть и хуже.

— Молитвы не помогут смириться, Натан.

— Помогут! Слава Господу, что все так, а не иначе! Слава Господу за… — Сонливость сливалась с опьянением, отчего он конкретно терял нить повествования. — …За все! Слава…

Из его рта полилась блевотина.

— …Богу.

По рту, который пытался договорить незаконченную фразу, стекали капли мерзкой субстанции. Ужасный запах пробежал по всей машине. Деревянный крест с Иисусом под зеркалом лил невидимые слезы на панель старенького седана. Давид не стал на это реагировать. Он дождался, пока Натан уснет, после чего прибавил скорость и в два раза быстрее погнал по пустой трассе на запад. Он наблюдал за луной, смотрел на изредка проезжающие машины и надеялся добраться до нужного ему поворота до того, как проснется его спутник. Он опустил все окна в машине, надеясь, отделаться от мерзкого запаха рвоты. Холодный резкий ветер оглушал тихие электронные мотивы на радио. Вскоре небо приказало тьме отступить, осветив трассу блеклым осенним светом. Натан периодически издавал нечленораздельные звуки, но его сон был слишком крепок.

Когда Давид увидел перед собой необходимый ему поворот, на часах было около пяти утра. Он медленно сбросил скорость и припарковался у обочины перед перекрестком. Убедившись, что Натан не проснулся, он взял на заднем сидении рюкзак, надел толстовку, забрал пачку сигарет и вышел из машины. Перед тем как захлопнуть дверь, Давид достал из пачки пару сигарет и положил их на панель машины. Натан лежал с открытым ртом, прислонившись головой к стеклу, и громко храпел. Давид как можно тише захлопнул дверь.

Старый дорожный указатель облепили вороны. Они пытались отклевать от него куски букв, говорящих о приближении к населенному пункту — небольшой деревеньке, название которой вряд ли было известно кому-либо кроме ее жителей. Давид стоял около припаркованной у обочины машины и думал о том, как смешно было бы запутывать людей, устанавливая указатели с названиями совершенно иных городов, нежели тех, что по-настоящему встречаются подле. Из окон проезжающих машин показывались сонные водители, вынужденные ехать куда-то ранним утром. После указателя дорога делала поворот на юг, куда, проснувшись, повернет Натан.

— Прощай, дружище, — тихо сказал Давид, глядя сквозь лобовое стекло на пьяного спящего бугая.

Он прикурил сигарету, поднял с земли камень и бросил в указатель, распугав обосновавшихся на нем ворон. Когда они разлетелись, он затянул шнурки на грязных кроссовках и пошел вперед, оставив позади у обочины старенький седан.

***

Когда самогон закончился, пламя костра разгорелось во всю мощь. Оставшиеся члены племени водили вокруг него хороводы, прыгали через огонь и плясали в странных танцах, напоминавших конвульсии умирающего. Улисс отбросил гитару, снял свою ковбойскую шляпу и принялся веселиться с остальными. Молодой житель деревни ритмично стучал ладонями по барабану и двигал телом в такт. Давид сидел в некотором отдалении и, умиляясь, наблюдал за праздником. Улисс пару раз приглашал его присоединиться, но, смирившись с отказами, все же оставил в покое. Со стороны спрятавшейся во тьме горы громко скулили койоты, а ветер гонял по пустыне пыль. Давида клонило в сон. «Посижу еще чуть-чуть и пойду», — пообещал он себе и широко потянулся. Из толпы танцующих людей вышла девушка, разрисовавшая его тело. Она целеустремленно подошла к нему и, продолжая смущенно улыбаться, протянула руку.

— Нет, спасибо. — Давид скромно улыбнулся. — Я не любитель танцев.

Она покачала головой, подразумевая, что имеет в виду что-то другое. Давид уставился на нее в ожидании пояснений, но их так и не последовало.

— Хорошо, — прошептал он, лениво поднявшись с земли, и положил ладонь в ее протянутую руку.

Девушка потащила его к костру. «Вот же ж обманщица», — только подумал он, но увидел, что девушка обходит костер и идет в сторону хижин. Ее длинные темные волосы не поспевали за ней и медленно лавировали на ветру. Тело выше пояса было обнажено, но телесную наготу прикрывали многочисленные рисунки на груди и животе. Единственной одеждой на ней были свисающие с шеи амулеты и длинная этническая юбка. Пройдя мимо хижин, они вышли за пределы деревни и направились по пустыне куда-то в сторону горы. Стук барабана и свет пламени постепенно отдалялись, оставляя вместо себя тихое щебетание ветра и загадочный свет луны. Койоты все еще скулили с горы, будто бы приглашая их на ужин. Пока они шли по остывшей земле в сторону горы, Давид несколько раз спрашивал у девушки, куда она его ведет, но не получал никакого ответа.

— Ты вообще понимаешь меня? — отчаявшись, спросил он.

Но и теперь она вновь ничего не ответила. Дойдя до горы, они повернули на девяносто градусов и зашагали вдоль нее. Когда Давид только начал раздумывать о том, что стоило бы прекратить этот подозрительный поход, он увидел в горе высокую расщелину, незаметную издалека. Девушка повела его через эту расщелину, и им открылась спрятанная от мира круглая пещера, диаметром равная половине футбольного поля. Стенами пещеры была скала, устремляющаяся необъятно высоко, а потолком — открытое звездное небо. Девушка довела Давида до центра расщелины и только тогда отпустила его руку. Он тут же остановился.

— И зачем мы здесь? — по-доброму спросил он у нее.

Девушка прошла еще метр, после чего развернулась и, улыбаясь, посмотрела на него. Лунный свет без дополнительных осветителей был здесь особенно ярким. Он освещал ее лицо, пряча смуглость и добавляя таинственной белизны. Взгляд ее широких голубых глаз вонзался в Давида, требуя от него чего-то, чего у него не было. Девушка медленно вдыхала воздух ртом, наслаждаясь каждым вздохом. Она перебросила свои длинные волосы за спину, оголив небольшую грудь. Давид рассматривал ее тело в поисках ответов, но находил лишь поводы для страха. Они стояли как вкопанные, смотря друг на друга, несколько минут. Тогда девушка, видимо, разочаровавшись в его догадливости, нагнулась и скинула на землю юбку. Страхи подтвердились.

Давид посмотрел на себя и обнаружил, что его раскрашенный торс до сих пор был без одежды. Многочисленные черные кресты на теле, показавшиеся ему жуткими в свете пламени, здесь выглядели аскетично привлекательными. Проведя рукой по рисункам на теле, он заметил, что его кожа вновь внезапно исчезла, а большинство внутренностей уже не было на месте. Он взирал теперь не на разлагающееся тело, а на почти что голый скелет. Девушка не видела того, что видел Давид. Она ждала от него вполне определенного ряда действий. Ему стало страшнее. Он закрыл глаза и представил себе молодого церковника, по-отцовски гладящего его голову. Поверив в это воображаемое прикосновение, страх на долю секунды отступил, но вернулся сразу же, как только он открыл глаза. Девушка продолжала ждать от него чего-то. Она сделала шаг вперед, подчеркивая свою настойчивость. Улыбка на ее лице медленно превращалась в раздраженность. Давид, желая спрятаться, снова представил себе молодого церковника. В его воображении юный служитель церкви аккуратно прижимался губами к его лбу. Давид прикасался щекой к его ладони и впитывал ее чистое тепло. Только погрузившись в этот образ, он почувствовал настоящее прикосновение к своей щеке. Холодное, мерзкое и отторгающее. Он крепко схватил руку девушки и откинул ее в сторону. Она испуганно пошатнулась, но ему уже было плевать. Он замахнулся на нее кулаком, надеясь, что она наконец отстанет. Девушка в страхе отступила назад. Ее глаза заслезились. Давид бросил ей презрительный взгляд, молча развернулся и зашагал обратно к деревне. Он не знал, идет она за ним, или стоит на том же месте: ему было все равно. Возвращаясь быстрым шагом, он обратил взгляд на гору и увидел на ее вершине старика с косичками и длинной бородой, которого несколько ранее заметил в деревне. Старик сидел на горе, скрестив ноги, и пристально наблюдал за ними все это время. Встретившись с ним взглядом, Давид вновь обнаружил в глазах старика таинственный, но до боли неприятный посыл. Не желая разгадывать его мысли, он просто отвернулся и ускорил шаг.

В деревне все было так же, как до его ухода. Разве что несколько жителей разбрелись по хижинам, оставив у костра только самых стойких. Среди них был и пьяный Улисс, скачущий в хороводе резвее всех остальных. Завидев приближающегося Давида, он оторвался от веселья и пошел ему навстречу.

— Ну что? — кричал он, смеясь в алкогольном угаре. — Как тебе молодая дикая плоть? Погорячее, чем в твоей любимой цивилизации, а?!

— Никак, — презрительно ответил Давид, поспешно пройдя мимо него. — Я спать.

Улисс, еле держась на ногах, проводил его взглядом до хижины и продолжил веселиться с еще большим энтузиазмом.

***

— Зачем ты пустил его?! — Бесс старалась возмущаться как можно тише, чтобы нежданный гость случайно не услышал ее. — Ты не видишь, что это какой-то наркоман?

— Милая, ты преувеличиваешь. Он нормальный парень, просто устал после долгой дороги. Успокойся.

Бесс была в браке с Яном почти двадцать лет, и за эти годы успела искренне его возненавидеть. Он же, привыкнув к взрывному характеру жены, старался не злить ее, извиняться как можно чаще и угождать во всем. Но его стараний всегда было недостаточно.

— Нормальный парень не стал бы интересоваться твоим братцем. Все, что связано с Улиссом, в конце концов приводит к какому-то дерьму. — Она вздохнула, желая успокоиться, и манерно похлопала пальцами по губам. — Прости Господи за пакостные слова, но иначе о нем и не сказать.

Бесс тоже можно было понять: прожив на земле уже с полвека, она успела разочароваться во всем. По утрам она видела в зеркале неизвестную старуху вместо прежней симпатичной девушки. Ее досуг превратился в попытки заставить себя жить здоровым образом, правильно питаться и делать всяческие маски для лица, обещающие вернуть коже прежний вид. Ян смирился с тем, что его некогда красивая жена превратилась в типичную женщину из второсортных сериалов: приросшую к старому халату, с бигуди в волосах и взглядом, наполненным презрением. А показавшись в таком виде перед нежданным гостем, она разозлилась гораздо сильнее, чем обычно.

— Я отвечу на его вопросы и выгоню. Не переживай, Бесси, все будет хорошо.

Супруги стояли на идеально вычищенной кухне, которая, как и весь дом, была до предела заполнена предметами, нацеленными на создание уюта. Несколько минут назад Бесс постаралась как можно аккуратнее позвать сюда мужа, якобы, помочь ей принести посуду, но подозрения так или иначе закрались в голову гостя. Их дом находился на ферме, которую, несмотря на близость деревни, редко посещали чужие люди. Как правило, это были почтальоны, по воскресеньям доставляющие для Бесс христианский еженедельник, но сегодня была только пятница, отчего стук в дверь сразу смутил отдыхавших супругов.

— Все, возвращайся, — она вздохнула, смотря в спину уходящему мужу. — Стой! Ты забыл взять тарелки. Он же догадается.

Ян забрал у нее посуду и вернулся в гостиную. Широкий овальный стол из дорогого дерева занимал большую часть комнаты. Несмотря на уют, постоянно обходить его было невыносимо. На стене, под новеньким плазменным телевизором, стояли антикварные часы, нарушающие тишину стабильным постукиванием. Поставив угощения к чаю на стол, Ян сел напротив гостя и, улыбаясь, поправил съезжающие очки.

— Напомните, вы — Давид, да? — Гость кивнул. — Прошу прощения, что так долго.

— Ничего страшного.

Давид смотрел беззвучно работающий телевизор: показывали репортаж с далекой страны, в которой оппозиционно настроенные граждане бунтовали все агрессивнее с каждым днем.

— Вы с этих краев, да? — Ян указал на телевизор.

Давид кивнул.

— Говорят, недовольных становится все больше. Власти уже готовы на все, лишь бы это закончилось. — Он помолчал, ожидая, что гость что-то ответит. — Вы-то сами что об этом думаете?

— Да, в общем-то, ничего. — Давид равнодушно пожал плечами. — Одни недовольны другими, те — первыми. И все они нашли хороший способ выражать накопившийся гнев. Мне нет до них никакого дела. Гнев мне больше не интересен.

— Больше?

— Да, я оставил его позади. — Коротко ответив, Давид отхлебнул чая.

Не в силах понять мысли собеседника через его нераспознаваемый взгляд, Ян начинал нервничать и водил пальцами по густым русым усам. Не дождавшись пояснений, он вернулся к основной теме разговора.

— Что вы хотели узнать о Улиссе?

Давид поставил чашку на стол и отвел взгляд от телевизора.

— Мне бы хотелось поговорить с ним лично. Дело в том, что я ищу поселение местного племени. Я слышал, что ваш брат каким-то образом с ним связан, поэтому, думаю, он поможет мне найти их и наладить с ними контакт.

Ян усмехнулся.

— Связан — это слабо сказано. Он уже пару лет живет с ними в резервации, борется за их права, условия жизни и всякое такое, — сказал он не без гордости, после чего пригнулся ближе к Давиду и заговорил чуть тише. — Я поддерживаю его начинания, но Бесс считает их идиотскими. Мол, все это пустая трата времени и денег.

— Я согласен с вами, — лицемерно отвечал Давид. — Бороться за лучшую жизнь, тем более для чужих людей, вовсе не глупо. Я бы гордился таким братом.

Давид надеялся, что его собеседник не проведет параллель между этими словами и его мнением о протестующих из репортажа. За его спиной послышались медленные шаги.

— Эти аборигены — отбросы, доживающие свой последний век. — Бесс прошла в комнату и начала показательно протирать и без того начищенный до блеска стол. — К тому же в основном преступники и наркоманы. В новостях только недавно передавали, что очередного выходца из резервации поймали за ограблением продуктового. А в том месяце накрыли целый притон!

Из-за не сходящей с лица надменной усмешки, старческие морщины делили ее лицо на части.

— Милая, притоном заправляли иммигранты, — поправил ее Ян, стараясь говорить как можно мягче.

Бесс ответила мужу презрительным взглядом, намекающим, что лучше бы ему заткнуться.

— Это не меняет дела. — Протерев стол, она переместилась к тумбам, попутно выключив телевизор. — То, что твой братец проводит время с маргиналами и безбожниками — не делает ему чести.

— Я слышал, что большинство племен уже давно приняли христианство. — Вмешался в разговор Давид.

Бесс и его наградила презрительным взглядом.

— Молодой человек, — обратилась она к нему с фальшивым дружелюбием. — А вы, собственно, зачем ищите это племя? Уж не по той ли, случайно, причине, что они промышляют наркоторговлей?

— Нет, что вы. — Давид заставлял себя не грубить. — Я пишу диссертацию на тему местных коренных племен, поэтому хочу получить информацию из прямого источника.

— Вот как. — Бесс заметно смутилась. — Вы не похожи на ученого.

— Да, я знаю. Но это так.

Бесс закончила протирать тумбы и принялась за уборку другой мебели, специально занимая себя чем-то, лишь бы не садиться за стол.

— Не думаю, что брат моего мужа сможет вам чем-то помочь. Этот человек приносит другим только проблемы.

— Дорогая, перестань. — Ян продолжал говорить мягко и аккуратно. — Улисс не такой уж и плохой.

— Не такой плохой?! — Она рассмеялась. — Когда он приезжал в последний раз, я неделю убирала после него дом. Он ковыряется в каких-то болотах, занимается непонятно чем, а потом приезжает к нам и — нет, ты только подумай — хвастает своей бродяжьей жизнью! И при этом еще упрекает нас. Нормальный человек в его возрасте имеет семью, детей и солидный счет в банке, а он… Даже говорить о нем не хочу.

Бесс стала протирать полки резче и жестче. Давид улыбался, видя, как она нервничает.

— А что в этом такого? — Говорил он. — По-моему, он в праве гордиться своим образом жизни.

Бесс с непониманием посмотрела на Давида, после чего перевела взгляд на Яна, безмолвно приказывая усмирить наглого гостя.

— Потому что это аморально, бессмысленно и попросту глупо! — Она вновь перевела взгляд на мужа. — Ян, как назывался тот старый итальянский фильм?

— «Затмение», — с ходу ответил ей муж.

— Да, точно. Там была героиня — один в один Улисс. Стоило ей только увидеть пару фотографий из Африки, так она сразу покрасила кожу гуталином и принялась плясать, изображая из себя аборигена. — Бесс презрительно усмехнулась. — Мечтала, блуждала весь фильм, а в конце — что вы думаете? — мучительно умерла в нищете и невзгодах.

— Дорогая, ты путаешь: в этом фильме никто не умирал… — Поймав на себе убийственный взгляд жены, Ян тут же заткнулся.

Бесс повернулась к ним спиной. Она впитывала свою злость в тряпку, которой протирала пыль. Энергично водя ею по шкафу с посудой, она случайно задела хрустальный фужер, который дернулся в сторону, упал на пол и с громким треском разбился. Она вмиг замерла, глубоко вздохнула и ушла в кладовую за метлой.

— Давайте, я вам пока скажу, как добраться до резервации, — негромко говорил Ян. — По западному шоссе ходит автобус, но у резервации дорога упирается в гору, поэтому прямо дотуда автобус вас не довезет. Придется километров десять пройти пешком.

В гостиную вернулась Бесс. Ее появление вынудило Яна вновь замолчать. Она нервно подмела осколки фужера в совок, вытряхнула их в мусорный пакет на кухне, вернулась и продолжила натирать посудный шкаф.

— Вы случайно не знаете, с какой периодичностью ездят автобусы? — Давид вернул Яна к разговору.

— Честно говоря, нет, не в курсе. Но уж пару раз в день точно должны ходить…

Бесс снова привлекла к себе внимание, громко ахнув.

— Что-то случилось? — Спросил Ян.

— Куда делся мой золотой крестик? — С холодным ужасом ответила Бесс. — Он всегда лежал в этом шкафу.

Она рукой указала на полку и вперилась взглядом в мужа.

— Может быть, ты его куда-то переложила? — Ян недоуменно смотрел на жену.

— Нет, Ян, я никуда его не перекладывала. — Она перевела взгляд на Давида. — Мне кажется, я знаю, куда он пропал.

— Что ты имеешь в виду?

— Не строй из себя идиота! Пока мы были на кухне, этот «ученый» спер крестик, доставшийся мне от матери.

— Ты с ума сошла?!

Ян с надеждой посмотрел на Давида.

— Вы меня, конечно, извините, но это откровенная клевета, — спокойно защищался Давид. — Я ничего не трогал. Во-первых, я знать не знал, где вы прячете ваши вещи, а во-вторых, если бы и знал, вы бы явно услышали, как я лажу по вашему шкафу…

— Замолчи! — Крикнула Бесс. — С этим уже будет разбираться полиция…

— Бесси, дорогая…

— Что, Бесси?! Вместо того чтобы прикрывать этого вора, лучше бы вытряхнул его рюкзак и вернул мне мой крестик!

— Бесс, давай мы успокоимся и…

— Да поступи ты хоть раз в жизни как мужчина! Опять твой братец создает нам проблемы… За что мне все это, господи?!

— Да угомонись ты уже наконец! — Ян перешел на крик. — Ты же сама переложила этот сраный крестик в спальню!

Бесс впала в ступор и без эмоций уставилась на мужа.

— Пару месяцев назад, — успокоившись, продолжил он. — Еще предупредила меня, чтобы я не переживал… Ты не помнишь?

Бесс беззвучно пялилась на него несколько секунд, после чего ее взгляд забегал в разные стороны. Она громко всхлипнула и спрятала лицо под ладонями.

— Ты специально доводишь меня до инфаркта? — продолжила она истерить. — Ты знаешь про мои проблемы с сердцем, но продолжаешь меня мучать… Не понимаю, зачем ты живешь со мной, если так меня ненавидишь?

Она завелась настолько, что никакие убеждения не смогли бы ее угомонить. Бросив тряпку на пол, она развернулась и убежала в спальню.

Ян с Давидом молча сидели, уставившись на мокрую тряпку, и не рисковали вновь заводить разговор. Из соседней комнаты все это время доносились тихие недвусмысленные всхлипы.

— Думаю, мне пора, — наконец прервал тишину Давид.

— Я провожу вас.

Давид взял рюкзак, и они поспешно покинули дом.

— Покурим? — Предложил Ян.

Они стояли возле пикапа, припаркованного у гаража возле дома. Яркое солнце слепило глаза. Напротив небольшого, но уютного домика стояла конюшня, из которой периодически выглядывали морды лошадей. За конюшней располагались широкие поля, на которых летом Ян и Бесс выращивали овощи. А между домом и конюшней росло большое яблоневое дерево, раскинувшее свои полысевшие ветви во все стороны. Висевшие на нем яблоки давно прогнили и покрылись болезненными пятнами. Над деревом медленно и незаметно кружила ворона.

— Зачем вы живете с ней? — Спросил Давид. — Это же невыносимо.

— Ну, она моя жена…

— Я понимаю. Но что мешает вам оставить ее?

— Не знаю… Мы вместе слишком давно.

Давид, не желая продолжать этот разговор, начал было прощаться, но Ян его остановил.

— Что-то мне подсказывает, что, когда вы доберетесь до автовокзала, последний автобус уже отчалит без вас. Давайте лучше я вас подброшу.

В его предложении слышалась мольба, тайное желание хотя бы ненадолго покинуть дом.

— Да, это было бы замечательно.

— Вот и хорошо!

Ян затушил недокуренную сигарету и предложил Давиду сесть в пикап. Через минуту они двинулись в путь.

С каждым километром поля постепенно превращались в сухую пустыню. Давид безуспешно пытался уснуть, а Ян не выпускал пустую дорогу из виду. Шершавая оранжевая пустыня гоняла по сухой земле перекати-поле, а одинокие кактусы столбами стояли на всем ее протяжении.

— Знаете, Давид, — внезапно заговорил Ян. — Я тут задумался над вашим вопросом — почему я до сих пор с Бесси? — и начал вспоминать. Мы же очень давно живем вместе. Когда отец подарил нам на свадьбу ферму, мы переехали туда, и как будто забыли обо всем мире. Тогда все было иначе, не было никакой ругани и злобы. Мы долгое время жили обособленно, как дикари: еду выращивали сами, держали скот, и не нуждались ни в чем. Мы довольствовались нашей любовью. Единственным, кто нарушал наш покой, был мой брат Улисс. Он изредка приезжал в гости… И ведь Бесс раньше относилась к нему совсем иначе. Была приветливой и доброй. Но в какой-то момент все как будто перевернулось. Я не знаю, что случилось, но между нами появилась какая-то животная ненависть. Не только у Бесс, и у меня тоже, просто я лучше умею скрывать эмоции. Порой возникают ужасные мысли… Ударить ее. Предать… Или вовсе уйти. Но что-то постоянно меня сдерживает. Да и ее тоже, как мне кажется. Какое-то внутреннее ощущение, что я не имею на это права. Что я пожалею об этом.

— Может быть, вы просто любите ее?

— Люблю? — Ян задумался. — Не знаю. Вроде как должен, но я не уверен. Спросили бы меня двадцать лет назад, сказал бы однозначно, что люблю. А сейчас все как-то странно, как-то сомнительно…

На какое-то время он замолчал.

— Нет, конечно, я ее не люблю, — рассмеялся Ян. — Но несмотря на это, я убежден, что нельзя покидать ее… Господи, что же с нами стало!

Давид увидел, что впереди них по обеим сторонам узкой дороги появились какие-то сооружения.

— А у вас есть жена?

— Была.

— Разошлись?

— Что-то типа того.

Сооружения приближались, позволяя себя рассмотреть. Назвать это домами было бы излишним комплиментом — скорее это были сараи, которым уступали в размерах разве что биотуалеты.

— Скажите, вот вы со своей женой ведь тоже ругались? — Ян надеялся услышать что-то близкое ему, пусть это даже будет ложью.

— Да, конечно. Но не так сильно, не было такой ненависти. — Давид пытался вспомнить хоть что-то. — Хотя случалось такое, что я был очень зол на нее…

Он снова рылся в своей памяти, пытаясь вспомнить причины их конфликтов. Сколько бы попыток он ни предпринимал раньше, у него ни разу это не выходило. Как будто в тот день, на озере, что-то ударило его по голове и стерло все воспоминания. Однако в этот раз, рассматривая очередной семейный портрет, Давиду удалось зацепиться в нем за что-то и разглядеть в своей памяти одну из многих забытых деталей.

— Кажется, она хотела ребенка… — продолжил он. — Да, она очень этого хотела. Но мы тогда были в крайне неустойчивом положении. У нас не было возможности достойно его воспитать… Но она все равно настаивала. Как я ее только не убеждал. Говорил, что пока еще не время… Просил подождать… Но она все равно стояла на своем. Ей казалось, что я не доверяю ей, обманываю ее… Конечно, это не было правдой, но она отказывалась верить. А меня это чертовски злило.

Он замолчал в попытках вспомнить что-то еще.

— И чем все закончилось? — с искренним интересом спросил Ян.

— Ничем. Мы не завели ребенка.

Сначала придорожные сараи появлялись с промежутками в десятки метров, но чем дальше они ехали, тем ближе друг к другу они становились. Вскоре дорога кончилась. На ее месте оказалась небольшая деревушка, состоящая из расставленных кругом хижин. Маленькое уютное поселение на забытом богом клочке земли, которое называли серьезным словом «Резервация». За деревней был невысокая лысая гора, запрещавшая желающим пройти дальше, за ее пределы.

— Вот и приехали. — Ян припарковал машину у кончающейся дороги.

Из-за домов показались десятки людей. Местные жители, завидев машину, прекращали свои дела и подозрительно смотрели на выходящих из нее белых людей. Они что-то шептали друг другу и осуждающе смотрели на детей, которые приветливо махали руками приезжим. Вскоре из-за домов показался непохожий на остальных белый мужчина. На нем была широкая ковбойская шляпа и яркая клетчатая рубашка. Он стремительно направлялся в сторону машины, улыбаясь приезжим усатым ртом с солнечно рыжими бакенбардами.

— Братец! — Он подошел к машине и облокотился на крышу. — Ты что здесь забыл?

Улисс выглядел ненамного моложе брата.

— Этот человек искал тебя. — Ян отвечал ему отчужденно, будто бы через силу. — Он пришел к нам домой и спрашивал, где тебя найти. Вот, передаю его в твои руки.

— А я уж подумал, что Бесс тебя вконец доконала и ты решил свалить ко мне. — Улисс рассмеялся, хлопнув Яна по плечу.

Его брат не оценил шутку.

— Ну ладно, — неуверенно сказал он. — Мне пора ехать.

Улисс уговаривал брата остаться и провести вместе какое-то время, но тот скромно отказывался. Вскоре Ян уехал, еще раз со всеми попрощавшись, а его брат спросил Давида, зачем он его искал.

— В первую очередь я искал племя. А ваша помощь мне нужна, чтобы наладить с ними контакт в одном… деликатном вопросе.

Некоторым из местных жителей надоело подглядывать из-за угла, и они вернулись к работе.

— Хорошо. — Улисс улыбался. — И что же это за деликатный вопрос?

— Насколько мне известно, жители этого племени — последние люди на свете, кому известен один древний языческий ритуал… — Давид замялся. — Обряд «погружения в бога». Мне необходимо совершить его.

— Ого… — Улисс не скрывал удивления. — Позволь спросить, зачем тебе это?

— Я ищу одного человека… И это единственный способ его найти.

Улисс удивленно вздохнул, поправил шляпу и оглянулся на местных жителей.

— Это, конечно, очень интересно, но я не уверен, что они захотят делиться с тобой своими секретами. Для начала, не хочешь немного отдохнуть? Помыться там, покушать. Ты ведь наверняка устал с дороги.

Давид кивнул.

— Тогда пойдем. Покажу, где тут душ.

Давид сходил в душ, плотно пообедал в компании Улисса, рассказал ему о своем путешествии, немного вздремнул, посидел у костра, позволив себе выпить самогона, а местной девушке себя раскрасить, прогулялся с ней же до горы, вернулся в деревню один и с испорченным настроением улегся в хижине на кровать. Он лежал уже с полчаса, но уснуть все не удавалось. Экран мобильника сообщил, что стукнуло три часа ночи. Хижина была окутана мраком. Только нежный свет луны лениво проглядывал через маленькое круглое окошко над кроватью. Музыка и пляски на улице прекратились, и вся деревушка погрузилась в сон. Давид бездумно смотрел в потолок, когда входная дверь резко отворилась и с размаху ударила в стену. В проеме, держась за стены, появился Улисс. Он был в таком состоянии, что без опоры стоять бы не смог. Он медленно и аккуратно заковылял внутрь хижины, захлопнул за собой дверь и принялся оглядывать комнату. Его взгляд поймал освещенные лунным светом глаза Давида.

— О, ты тут.

— А где мне еще быть? — усмехнувшись, ответил Давид.

Улисс медленно оторвал руку от стены, удержал равновесие и направился к кровати Давида.

— Не знаю, может, уехал в город… — В его пьяном голосе слышалось презрение. — Для тебя же тут все слишком дикое… Или как ты там ****анул?

— Ну перестань, я же не вкладывал в это ничего плохого, — ответил Давид, не заметив его состояние.

Когда Улисс подошел к его кровати, Давид поднял на него взгляд и увидел, насколько он пьян.

— Ложись уже спать, — без злобы посоветовал он.

— А давай я сам решу, когда мне спать? — Улисс стоял перед его кроватью и не спускал с него глаз. — У нас на дикой природе можно ложиться, когда захочешь.

— Улисс… — начал Давид, чуть привстав с кровати.

— Ты же, по сути, такой же, как мой братец. — Он рассмеялся. — Такой же жалкий… Знаешь, почему его женушка так меня презирает?

Давид ничего не ответил.

— Когда я приезжаю к ним в гости… Меня сразу начинает от них тошнить. Я прям чувствую, как они устали, как хотят что-то изменить, но дальше изображают счастливые ****ьники и трахают друг другу мозги. И как-то раз я к ним заехал… Лет десять назад, наверное. — Он снова громко рассмеялся. — Ну и выебал эту стерву Бесс.

Улисс хохотал на весь дом, хлопая Давида по плечу.

— Ох, видел бы ты, как она радовалась в процессе… Ей давно хотелось как-нибудь согрешить, но до моего приезда не было хорошего повода.

— Зачем ты это сделал?

— Я хотел помочь ей! Но, увы, ничего из этого не вышло. Она взрастила в себе сожаление и стыд за этот поступок, возненавидела меня и, похоже, всех вокруг тоже. — Он достал из кармана сигарету и прикурил ее. — Они считают меня грешником, Давид. Как же это смешно. Я не просто грешник, я — сраный, мать их, язычник!

Улисс махал руками в разные стороны, гордясь собой перед целым миром, и повсюду ронял пепел. Давид встал с кровати и прошел мимо него. Ему в глаза попал сигаретный дым. Он прислонил пальцы к опущенным векам, пытаясь унять слезы.

— Я выйду подышать.

Улисс ничего не ответил.

Старые деревянные ступеньки громко скрипели, пока Давид спускался с крыльца. Он прикурил сигарету, сделал глубокую затяжку и выдохнул дым куда-то наверх. В центре деревни медленно тлели угли недавно потушенного костра, холодный ветер гонял по пустыне койотов, а луна продолжала свое путешествие по небосводу. Давид медленно ходил вокруг уснувшего костра и думал о разном. Он пытался вспомнить Агату, но из памяти стерся даже образ ее лица.

— Господи, — тихо прошептал он, опустив взгляд в пол. — Не знаю, слышишь ты меня или нет, но… Помоги мне уже сложить этот гребаный паззл.

Когда Давид сделал очередную затяжку, фильтр сигареты обжег его губы. Он выбросил окурок в костер.

— Нет, я тебя не слышу.

Он поднял взгляд и увидел перед собой местного старика, который наблюдал за ним в течение всего вечера. Старик скрестив ноги сидел на крыльце одной из хижин, спрятавшись в ночи. Смуглая кожа и тень от козырька хижины делали его невидимкой для неподготовленных глаз, поэтому Давид не удивился, что не сразу его заметил.

— Почему вы так на меня смотрите? — раздраженно спросил он.

Старик ничего ему не ответил. Они молча смотрели друг на друга, но это не помогало достигнуть взаимопонимания. Давид раздражался все сильнее.

— Кто вы? — спросил он.

— Я — вождь этого племени, — спокойно ответил старик без акцента, свойственного другим местным жителям.

Давида ободрил его ответ.

— Вы можете мне помочь?

Вождь медленно кивнул, добавив:

— Следуй за мной.

Он встал с крыльца, повернулся к Давиду спиной и, пройдя мимо хижин, направился в сторону горы. Давид покорно двинулся за ним. Он не стремился догнать вождя. Пристроившись за его спиной, он, словно овца, смиренно следовал за своим пастырем. Такое положение его умиротворяло. Утро медленно приближалось к деревне, постепенно прогоняя ночную тьму. Вождь вел Давида по тому же самому пути, что и девушка, ранее вечером. Дойдя до горы, они в том же месте повернули налево и пошли в сторону уже знакомой расщелины. Достигнув ее, они прошли через расщелину в ту же самую открытую пещеру, которая принесла Давиду особенно неприятный опыт. Луна больше не освещала ее, скрывшись где-то за пределами горы. Вождь остановился в центре пещеры, повернулся к Давиду и вновь посмотрел на него своим суровым, будто бы осуждающим взглядом.

— Опустись к земле, — тихо сказал он и положил руки ему на плечи.

Давид медленно сел на колени, уперев их в сухую жесткую землю. Вождь положил одну руку ему на голову, а другой схватил за шею. Давид почувствовал, как кожа медленно отрывается от его тела, словно у линяющей ящерицы, и медленно падает на землю. Старый вождь опустил руку с шеи на его грудь. Ладонь мерзко прилипала к выпирающему из костей мясу ровно напротив сердца. Давид понял, что этот старик — единственный из встреченных им людей замечает этот ужасный процесс разложения и реагирует на него с холодной трезвостью, подобно опытному хирургу. Вождь с усилием просунул руку в оголенную грудную клетку Давида и схватил жесткими пальцами его мертвое сердце. Давид ничего не почувствовал. Сжав сердце изо всех сил, вождь резко высунул руку обратно и поднял ее вверх. Черное сердце Давида, будучи вершиной окровавленной по локоть руки старика, обращалось к небу, беззвучно формулируя мучительные для понимания его хозяина просьбы. Над открытой пещерой появилось солнце. Давид понимал, что до его восхода оставалось еще несколько часов, но он не требовал логики у этого места. Солнце резко обдало их теплом. Его лучи стремительно вонзились в пещеру и ее обитателей. Они освещали своим магическим теплом черное сердце Давида, которое под влиянием их силы вновь окрашивалось в красный. Приняв необходимый цвет, оно стало медленно биться. Биение постепенно учащалось, и когда оно достигло максимально высокого темпа, старый вождь резко опустил руку и воткнул сердце обратно в тело его хозяина. Почувствовав жизнь внутри себя, Давид ощутил по всему телу резкую боль. Воскресшее сердце запустило внутри него огромный процесс, оно перегоняло кровь и поддерживало работоспособность мозга. Отчетливо фокусируясь на каждой детали этого процесса, Давид чувствовал мучительную боль каждой клеткой своей плоти. Каждый его орган горел и колол, будто бы внутри него запустился чуждый его организму механизм. Не в силах совладать с болью, Давид стал кричать. Его возгласы раздавались эхом по всей расщелине. Срывая волосы с головы, он упал на землю, свернулся клубком и закрыл глаза.

Давид витал в пространстве в позе эмбриона. Он был посреди вязкой субстанции, словно его переместили в гигантскую банку с медом. Осмелившись открыть глаза, он увидел повсюду бесконечную красную жидкость, будто бы он плавал в окровавленном океане. Он был в какой-то полупрозрачной вязкой скорлупе, выбраться из которой, казалось, невозможно, ибо его движения сковывались, а конечности были ватными. В этот миг он почувствовал резкую колющую боль в сердце. Казалось, его грудь пронзали десятки лезвий. Когда он пытался кричать, жидкость заполняла его рот. Отстранившись от боли мыслями, Давид понял, где он находится. Он был внутри чего-то родственного, чего-то очень близкого. И эта непонятная сущность ощущала сейчас точно такую же боль в своем сердце. Жидкость проникала во все его отверстия, а боль не унималась. Давид старался расставить руки, и когда ему все-таки это удалось, он достал кончиком пальца до скорлупы. Но в следующую секунду скорлупа отодвинулась дальше, пытаясь спастись от его прикосновения. Давида снова сковал приступ боли, однако в этот раз он не решился смириться с ней. Он вновь потянулся рукой к уползающей от него скорлупе. Старался оттолкнуться ногами, но вязкая жидкость была не лучшей опорой. Тогда он начал двигаться так, будто выплывал из-под воды: быстро греб руками и ногами, сопротивляясь боли в сердце. Это дало определенный результат: он приблизился к скорлупе. В процессе этого странного плавания Давиду ненароком вспомнилось, как он поднимал тело Агаты со дна озера. Сходство двух этих эпизодов казалось ему поразительным. Когда он достаточно приблизился к хрупкой, сковывающей его скорлупе, то протянул к ней руку и изо всех сил ткнул в нее пальцами. Скорлупа с треском порвалась, выкинув его в просторы бесконечной красной жидкости. Боль в сердце усилилась во сто крат. Давид, не выдержав, потерял сознание…

Очнувшись на холодной земле, он первым делом просунул руку под футболку и приложил ее к груди — его сердце снова не билось, а в нос ударил хорошо знакомый запах разлагающегося тела. Давид с облегчением вздохнул. Он лежал в той же самой открытой пещере посреди расщелины. Повсюду разливался спокойный утренний свет, однако странного неестественного солнца на небе больше не было. Попытавшись обдумать произошедшее, Давид внезапно понял, что ему точно известно местонахождение отца. Он никогда не был в этом месте, не знал, на территории какого государства оно находится, но на любой из существующих карт он сразу бы его нашел. Он видел его, когда закрывал глаза и отчетливо понимал, где его искать. Впервые за долгое время у него появилась максимально конкретная цель, к выполнению которой он был намерен немедленно приступить.