Глава VII. Коцит

«Очередной поезд. Очередной путь. Очередное ожидание. Такое ощущение, что я еду куда-то целую вечность. Машины, самолеты, поезда — все перемешалось в одну непонятную кашу. Как я здесь оказался? На какой станции сел в вагон? Ничего не помню. В этом вагоне нет никого, кроме меня, и я ума не приложу, почему. Сейчас схожу посмотрю в других…

В купе проводника пусто, а двери в соседние вагоны закрыты. Сначала подумал, что у меня просто не хватает сил открыть эту массивную железяку, ведь под рукавами остались одни лишь кости. Мясо снова разложилось и исчезло. Но оказалось, что дело не в этом: щеколда просто-напросто закрыта, а искать ключ я не вижу смысла. В туалете тоже никого. Даже за окном ни зги не видно: сплошной туман да и только. Хотя бы деревце показалось или фонарь какой-нибудь. Никогда не видел такого плотного тумана…

Сейчас попробовал вспомнить более ранние события и заметил такую штуку: я не помню ни одного большого перелета и переезда в этом моем путешествии. Как я добирался с востока, когда искал племя? Помню, что летел на самолете, да и то лишь потому, что до сих пор не выкинул билеты. Но как это происходило? Черт его знает. Как (и куда?) я летел после той странной ночи в борделе? Ничего не помню. Запомнил только два момента: когда кораблем добирался до востока, и когда ехал на поезде в кузницу… Почему именно эти случаи сохранились в памяти? Думаю, потому что в первом мне помог алкоголь, а во втором — тот странный мальчишка… Если бы не они, то и эти воспоминания канули бы в лету…

Интересно, скоро моя станция? Уже не терпится закончить все это дерьмо. Кстати, вот что смешно: притом, что я не помню, как сюда попал, где был и чем занимался в последние дни, я отчетливо понимаю, куда я еду и что ищу. Это не может не радовать…

Откуда у меня этот блокнот? Вроде как подарил кто-то из этих бесконечных попутчиков. Не помню. Странно, что только сейчас мне впервые пришла идея писать сюда что-то. А ведь это неплохо убивает время. По крайней мере, мне так кажется: часов я не ношу, а мобильник давно разрядился. Попытался зарядить его здесь, в вагоне, но ни одна из розеток не работает. Не так уж это и важно на самом деле — знать точное время. Черт, надеюсь, никто не прочитает этот бред…

Нашел на дне рюкзака переносной аккумулятор и все-таки подзарядил мобильник. Как я и ожидал, тут нет связи. Телефон отказывается даже попытаться найти сеть. Но что меня удивило больше — время не идет. Оно остановилось перед тем, как телефон отключился, и стоит на месте до сих пор. Это, вообще, нормально? Видимо, пора менять мобильник…

Кажется, будто я еду уже не меньше суток. Правда, за окном все еще туманная серость. До сих пор не потемнело. Или не посветлело. Не разобрать, в общем. Я боялся, что будет трудно, когда захочется есть: в рюкзаке не нашлось ничего съедобного. Но за все это время ни одна физиологическая потребность не дала о себе знать: я не хочу ни есть, ни спать, ни в туалет. Если честно, это немного пугает…

Откуда эта идиотская привычка ставить многоточия?

Не хочу в это верить, но кажется, я скучаю по воронам. Как же они бесили меня все эти месяцы своими преследованиями, но сейчас мне их не хватает. Каркнули бы пару раз да стукнули клювом в стекло, это чуточку подняло бы мне настроение. Надеюсь.

А может, остановок больше не будет? Может, это бесконечная поездка в никуда? Если мне пришел конец, и он выглядит так — это очень странно и неожиданно. Хотя вроде и логично, учитывая, что я все свое время проводил в поездках. Типа закономерное завершение. Правда, оно не вписывается ни в религиозные учения, ни в научное объяснение мира. Очевидно, что моя душа до сих пор жива, раз я размышляю об этом всем, но этот поезд посреди тумана не похож ни на рай, ни на ад. Или это и есть ад? Вряд ли, я ведь не чувствую никаких мучений. Кроме скуки, конечно.

Вспоминал всех моих новых знакомых, которых встретил за это время, и не смог припомнить ни одного имени. Хотя прекрасно помню, например, глубокую веру мужичка, который вез меня на запад, или замкнутость девочки-библиотекарши. И так со всеми… Слишком резко я ее покинул тем утром, конечно. Нужно было хотя бы попрощаться. Интересно, мне еще случится увидеться с ней, или уже нет? Если да, нужно будет извиниться. А еще не забыть отправить кинжал тому психопату. Я же все-таки обещал. Нет, не нужно заглядывать слишком далеко, это сейчас чересчур глупо.

Черт, и ведь сигарет даже нет!

Сначала думал, что мне кажется, но нет: поезд останавливается. Поэтому буду собирать вещи. Вряд ли мне еще хоть раз захочется написать сюда что-нибудь, так что коротенький у меня дневник получился. Пожалуй, оставлю его здесь. Ну ладно. Прощай, дорогой дневник, или как это там делается. Похер».

Давид выходил из поезда медленно и аккуратно. Ступенек не было видно из-за тумана, поэтому он искал их ногами на ощупь. Стоило ступить на землю, как поезд сразу же тронулся и поехал, поспешно исчезая в тумане. Давид шел туда, куда вели его ноги. Он пытался рассеивать туман руками, но пользы от этого не было. Вскоре он почувствовал ветер, который постепенно становился все сильнее. Давид достал из рюкзака черное длинное пальто, больше похожее на балахон или мантию, и нацепил его на себя. Туман постепенно уходил. Когда его не стало совсем, Давид обнаружил себя в мертвом лесу, где давно полысевшие черные деревья стояли на непривычно большом расстоянии друг от друга, будто они с невидимой медленностью отдалялись в поисках уединения. Живя в этом безжизненном, забытом всеми месте, деревья с годами окаменели. Если стукнуть по ним топором, это никак не навредит им, зато точно испортит сам инструмент. А их ветки были настолько твердыми, что сломать их казалось невозможным делом.

Очутившись в этом месте после длинного путешествия в бесконечном тумане, Давид нашел сходство этого тумана с длинным коридором, разделяющим два разных помещения, комнаты или мира. Вроде своеобразной полосы загрузки, возникающей между различными локациями в видеоиграх.

День был серым и пасмурным. Никаким солнцем здесь не пахло и в помине. Казалось, оно не забредало сюда уже много лет. Из-за этого трудно было разобрать, какое сейчас время. Давид достал телефон, но стоило его только разблокировать, как он сразу же выключился, несмотря на внушительный процент зарядки. Давид усмехнулся и кинул его обратно в рюкзак. Под шагами гнулись тоненькие засохшие веточки, некогда бывшие полноценной травой. Они с трудом прорастали в земле, которая по твердости не уступала асфальту. Непонятно, как они вообще умудрялись в ней жить. Послышалось знакомое карканье. Давид поднял голову и увидел на ветках деревьев ворон, наблюдающих за его походом. Он встретил их хладнокровным презрительным взглядом, хотя в душе обрадовался их появлению. Когда он уходил вперед, птицы оставляли насиженные места и подлетали поближе. Порой они просто летали прямо над его головой, уже не пытаясь скрываться и быть незамеченными.

Когда он оставил лес позади, ноги уже начали уставать. Он шел по пустырю. Сначала ему периодически встречались одинокие деревья, сумевшие убежать от своих собратьев в лесу, но постепенно их становилось все меньше. Это место было еще более безжизненным, чем предвосхищавший его мертвый лес. Отвердевшая темная земля казалась выжженной, а воздух аномальным и пропитанным газами. Давиду казалось, что он попал на другую планету. Даже небо было как будто чужим: неестественно серым и мрачным. Этот пустырь был переходной зоной: здесь лес превращался в острые, плоские и серые скалы. И все-таки здесь чувствовалось какое-то подобие жизни. Оно выражалось в борьбе. Древний лес покушался на территорию горных пород с такой жестокостью, что корни деревьев пробивали камень и произрастали прямо в нем. Скалы отвечали неменьшей агрессией: пытаясь сдержать враждебную сущность, они резали и давили окоченевшую древесную плоть в надежде выгнать ее или убить. Эта невидимая война велась тут не одно столетие.

Где-то далеко впереди расположились многогранные острые скалы, за которыми слышалось тихое биение пенистых вод холодного моря о горные склоны. Давид подавил желание прогуляться дотуда, так как его путь заканчивался гораздо раньше. Он сразу понял, куда ведет его дорога, когда увидел впереди группу камней, образующую странное архитектурное сооружение в центре пустыря. Скопление камней в совокупности было небольшой ширины. Оно походило на миниатюрную копию рыночной площади и состояло из серых неровных менгиров, напоминавших надгробия. Будучи широкими снизу, камни ближе к своим вершинам сужались в узкие колья. Некоторые из них достигали высоты больше двух метров. Другие, наоборот, были по пояс. Когда он вошел в этот каменный круг, то заметил новые впечатляющие детали. На наиболее широких камнях висели старые заржавевшие цепи с оковами для рук и, чуть ниже их, для ног. Некоторые из камней, крепивших оковы, были обагрены засохшими пятнами крови, которые въелись в них так сильно, что казались их естественным окрасом. На земле у одного из камней лежала небольшая кучка человеческих костей и белый расколотый череп поверх нее. А в самом центре этого жуткого спектакля расположился широкий светлый камень, неотличимый своей формой от стола. Неровные стенки и вездесущие выбоины говорили о его природном происхождении, однако сомнения оставляла абсолютно ровная верхняя часть камня, которую будто специально выскабливали для каких-то неясных целей. Давид заметил, что этот каменный стол был как две капли воды похож на каменную кушетку в поле, где он оказался давеча ночью, на пути к племени.

Когда он оказался в центре каменного круга, преследующие его вороны резко подлетели к камням. На землю у каждого из них уселось по одной птице. Несколько секунд они беззвучно наблюдали за Давидом, который также молча и неподвижно смотрел на них. Он понимал, что птицы не выпустят его отсюда, но и сам не собирался уходить. Неожиданно черные тела ворон начали растягиваться: подниматься ввысь и возрастать в ширину. Клювы птиц уменьшались и врастали в черепа, а перья отрывались от тел и исчезали в воздухе, не успевая коснуться земли. Вскоре их тела увеличились до людских размеров, а бесформенная, изуродованная метаморфозами плоть принимала очертания человеческих туловищ. Из гипертрофированных плеч вырастали руки, а маленькие птичьи головы увеличивались вслед за телами. Последним штрихом этих превращений стало регулирование недостаточно выросших и, наоборот, неестественно больших частей тел. Когда изменения подошли к концу, на обнаженных мужских и женских телах из ниоткуда появились толстые черные мантии, с широкими ниспадающими рукавами, длинным, волочившимся по земле низом и глубокими капюшонами, полностью прячущими лица. Давид не удивился очередной встрече с ними. Более того, он ждал ее. Когда он осматривал окруживших людей, каждый из них поднял и вытянул левую руку куда-то в его сторону. Больше десятка указательных пальцев были направлены на каменный стол, у которого он стоял.

— Мне нужно лечь?

Давид искал ответа в спрятанных под капюшонами лицах, но никто не отвечал. Они молча продолжали указывать на стол. Давид оперся руками о камень, подтянулся и сел на него. Поверхность каменного стола была холодной и морозила кожу сквозь одежду. Он поднял ноги на камень, опустил спину и лег. Тогда люди в мантиях опустили свои руки и синхронно сняли со своих голов капюшоны. Все они — мужчины и женщины — были обриты наголо. Их лица были необычайно бледны, а под смотрящими в никуда глазами виднелись большие темные мешки. Все эти люди казались необычайно похожими друг на друга, но, когда Давид внимательнее разглядел их лица, он понял, что все они известны ему. Бритые головы и необычная одежда не смогли стереть их из его памяти. Первым среди них он узнал мальчишку из магазина, у которого он покупал сигареты и с которым умудрился повздорить. Его спокойное лицо больше не искало выхода гневу. Около него стоял сумасшедший старик — смотритель кладбища, обвинивший Давида в осквернении могил. Несмотря на трагичный конец, он держался стойко и мужественно. Рядом с ним — библиотекарша Ариадна, приютившая его у себя дома. Узнать ее без волос было непросто, но ему это удалось. Был там и странный пройдоха Эпикур, он стоял рядом со своим эксцентричным начальником Вакхом. Дальше потерявший надежду мальчишка из поезда, чью судьбу Давид не раз оплакивал в своих размышлениях. Теперь его лицо не пряталось под длинной челкой, но открывалось во всей своей бледной строгости. Подле него стоял несчастный Натан, подвозивший его во время путешествия на запад. Широкая мантия Натана прятала его внушительные размеры. Среди прочих стояли многострадальные супруги Ян и Бесс, казавшиеся сейчас, в такой одинаковой опустошенности, гораздо ближе друг другу, чем когда-либо раньше. Рядом с ними — проститутка Градиска, сумевшая справиться с внезапным порывом Давида, а около нее забавный доктор Грандус, который так рьяно хвалился своей нетипичной коллекцией.

Все они в этот момент казались такими похожими, такими одинаковыми и пустыми. Все их истории и судьбы, хаотично разбросанные по сознанию Давида, стали обретать явное сходство и ясную последовательность. Паззл медленно раскрывал взаимосвязь своих деталей, еще не до конца ему понятную. Он не решался сказать им что-нибудь, понимая, что все необходимое уже высказано. В который раз осматривая знакомые лица в новых таинственных амплуа, Давид почувствовал, как каменный стол под его телом начал опускаться под землю, забирая его с собой. Скоро пустырь и люди-вороны исчезли, сменившись видом голой земли, разровненной каменным лифтом. Спускаясь куда-то в полной темноте, Давид расстегнул рюкзак, нащупал кинжал и спрятал его в рукаве пальто. Вскоре уличный холод сменился уютным домашним теплом. Вслед за холодом отступила беспросветная тьма. Когда каменный лифт покинул шахту, Давид оказался в подземном помещении с высоким потолком, соразмерном большому дворцовому залу. Однако, невзирая на высоту потолка, шириной комната уступала любому дворцу. Она была похожа на музей из-за обилия картин на стенах и мраморных изваяний нагих людей между ними. Несмотря на каменные стены и плиточный пол, здесь не чувствовалась типичная пещерная сырость или холод. Наоборот, зал согревался висящими в углах факелами, двумя небольшими свечными люстрами и высоким каменным камином в центре комнаты. Помещению придавали уюта стоящие по центру кожаные диваны и деревянные столы, на которых лежали раскрытые книги и стояли наполовину опустошенные бутылки с коньяком. Нисхождение Давида сопровождала усталая мелодия хриплого клавесина. Чуть звенящие нотки медленно плыли друг за другом, рождая теплый и грустный мотив, бывший идеальной специей уютному антуражу.

Интерьером и его наполнением комната напоминала барочные покои графов и королей. Единственным, что рушило это представление, была большая клетка в углу возле двери. Ее размеры намекали, что она предназначена для людей, а не животных. Под окровавленной стеной в клетке стояла накрытая пледом скамейка. Каменный лифт наконец приземлился и громко стукнулся об пол. Давид приподнялся и, все еще сидя на камне, осмотрел комнату. Его отвлек чей-то голос из-за спины.

— Здравствуй, сын. — Тот же голос, что звонил на таксофон.

Давид обернулся и увидел пожилого мужчину, сидящего на низеньком стуле возле миниатюрного клавесина. Казалось, он появился там только в этот момент, ведь когда Давид, спускаясь, осматривал комнату, в ней не было инструмента. Лишь рождаемая им музыка. Несмотря на преклонный возраст, мужчина выглядел молодо и подтянуто. Если бы Давид не видел его лица, то решил бы, что ему не больше тридцати. Редкие старческие морщины проявлялись только на шее, короткие седые волосы были аккуратно уложены, а строгий подбородок и тонкие щеки гладко выбриты. Под спокойными бесцветными глазами и длинным острым носом в добродушной улыбке скривились губы. На мужчине был дорогой черный костюм, из-под которого выглядывала такого же цвета рубашка. Галстука он не носил, а верхняя пуговица была расстегнута. Он лениво, но уверенно опускал пальцы на клавиши старинного инструмента, будто бы против желания рождая прекрасную в своем спокойствии мелодию. Когда она легкими звонами разливалась по комнате, мужчина делал паузы, убирая пальцы с клавиш. Как после аккуратного глотка благородного алкоголя, ты не посмеешь испортить послевкусие торопливостью, так мужчина за клавесином смаковал уже случившуюся гармонию, не торопясь дополнить ее новыми звуками.

Давид поднялся с камня, но так и остался около него, не в силах сделать и шага. Мужчина продолжал наигрывать усыпляющий звонкий мотив, дополняя неоконченную мелодию левой руки новой мелодией, гармонично связываемой с первой скоростью и настроением, уже правой рукой. Они звучали параллельно, но не превращались в хаотичную какофонию; они старались поспеть друг за другом, слиться воедино и зазвучать синхронно. Улыбающийся мужчина выполнил их желание, но, подобно хитрому Мефистофелю, не гнушаясь трагичного подвоха: мелодии объединились в единое целое лишь в самом конце, на пару секунд, завершающих произведение.

Когда последние нотки растворились в небытии, мужчина оторвал руки от клавесина, встал со стула, явив большой рост и неестественно прямую осанку, и подошел чуть ближе к Давиду, которого чуточку смутило его приближение.

— Что это было? — смущенно спросил он.

Мужчина, беззвучно посмеявшись, облокотился на спинку кресла и скрестил длинные ноги.

— Сюита ре-минор, Генделя. — Он хрустнул пальцами. — Сарабанда, если точнее. Если пожелаешь, могу наиграть тебе что-нибудь из Вагнера.

— Нет, ни в коем случае. — Давид проглотил слюну. — Это действительно ты?

— А что, не замечаешь сходства?

Он не замечал.

— Что ты здесь делаешь?

— Я здесь живу. А вот что здесь делаешь ты — это более интересный вопрос. — Он смотрел на сына в ожидании ответа. — Ты уже решил, кто ты: Орест или Телемах?

Давид, не находя слов, молча рассматривал отца.

— Тебе не нравится мой дом? Он, конечно, не так хорош, как твой особняк. Здесь всего одна комната, зато какая. — Он обвел зал руками. — Правда, скульптуры весьма посредственные. Если ты не против, я бы забрал у тебя пару рыцарских доспехов из оружейной. Они бы хорошо сюда вписались.

Давид неуверенным кивком согласился.

— Вот и замечательно. Как я понимаю, ты все равно не большой ценитель такого старья. — Осуждающий взгляд смягчался улыбкой. — Заложил мой любимый меч, ну надо же подумать! Никакого уважения к отцовскому наследию.

— Зачем ты за мной следил?

— Повторю тебе то, что уже говорил: у меня просто хорошее зрение. Тем более, если интересуешься антикварным оружием, мимо тебя не пройдет весть о появлении на аукционе такого клинка. Ей-богу, лучше бы ты заложил ту восточную безделушку, которая так тебе приглянулась.

Давиду показалось, что отец посмотрел на его рукав. Он сжал кинжал покрепче.

— На самом деле мне приятно, что ты наконец-то заехал ко мне в гости. Все-таки решил хоть раз проведать старичка. Приношу извинения, что найти меня оказалось непросто.

— Я до недавнего времени даже не знал, что ты жив.

— Увы, но без этого было не обойтись. — Он посмотрел на стол с бутылкой. — Не желаешь выпить?

Давид отрицательно махнул головой.

— Я здесь не за этим.

— Ну и что? Ты же наверняка устал с дороги. Неплохо было бы расслабиться и отдохнуть. Давай я наберу тебе ванну, мы перекусим, а потом уже займешься тем, зачем пришел?

Он вновь отказался.

— Вообще-то, можешь погостить у меня подольше. Домой тебе все равно сейчас лучше не возвращаться. Ты не слушал утренние новости? Лидеры оппозиции провели экзекуцию над большинством чиновников… Подвергли их смертной казни на главной площади в прямом эфире на все телеканалы. Поздравляю: революция свершилась.

— Мне это неинтересно.

— Ладно. — Отец разочарованно вздохнул. — И что же тебе нужно?

— Ответы.

— Это я уже слышал. — Он продолжал улыбаться. — На какие вопросы?

Давид набрал воздуха. Вопросов накопилось много.

— Кто ты такой? Почему ты бросил маму? Зачем ты убил Агату? Почему мое тело разлагается? Что за сверхъестественная хрень творится вокруг? — Давид перечислял один вопрос за другим, слова накладывались друг на друга, и он начал запинаться. — Что вообще происходит? Расскажи мне все… Я просто хочу разобраться во всем.

Отец ответил не сразу.

— Почему для тебя это так важно?

Он хотел было ответить, но отец опередил его.

— Я понимаю, что ты проделал ради этого большой путь и отказаться от ответов сейчас тебе кажется безрассудством. Однако, поверь мне, так ты избежишь фатальных последствий и тяжкой боли. На пути сюда ты встретил много замечательных людей, увидел массу возможностей для начала новой жизни. Ты найдешь, чему посвятить себя, если позволишь мне не отвечать. Прошу тебя, подумай об этом.

— Нет, — решительно и без промедления ответил Давид. — Я хочу знать.

Отец посмотрел на него с жалостью.

— Ладно. Я отвечу тебе на все, но только с одним небольшим условием… — Давид хотел перебить его, но грозный взгляд отца его остановил. — Я расскажу тебе историю, которая должна ответить на все твои вопросы. Если она тебя устроит — замечательно. Если ты сочтешь ее ложной, тогда я расскажу тебе другую историю. А какую из них считать верной, ты решишь сам. Договорились?

— Что? — Его начинало это раздражать. — Может быть, ты просто расскажешь мне всю правду и не будешь все усложнять?

— Если тебя не устраивает мое предложение, ты не услышишь ничего. Можешь совершать свою долгожданную месть и уходить. — Улыбка исчезла с его лица. — Спрошу еще раз: мы договорились?

Давид смотрел на него не без злобы.

— Да, — ответил он сквозь зубы.

— Вот и отлично. Тогда приступим. Давай разберемся с этим побыстрее. — Отец, словно готовящийся к операции хирург, тщательно протер руки и приступил к рассказу. — Для начала: все, что ты слышал ранее — чистая правда, но не до конца. Те духи, которых ты встречал — владычица озера, твой единокровный братец в лесу самоубийц — они честно делились с тобой знаниями. Просто по своей природе они не способны понять все виды людских взаимоотношений.

Он отошел от кресла и принялся медленно ходить по залу, соединив руки за спиной.

— Та озерная женщина сказала, что ты заставил ее убить Агату. Это правда?

— Не совсем. Я повлиял на смерть твоей жены, но несколько иначе. Повторюсь, эти духи не в силах увидеть все так, как видим мы. Например, для них нет разницы между дедом и отцом. Если ты носишь кровь этого человека, родился от него, от его детей или от детей его детей, то для них он по определению будет твоим отцом. Остальное они считают бессмысленными условностями и вовсе их не замечают.

— Что ты имеешь в виду?

— Вспомни историю владычицы озера про злобного отца, который жаждет твоей смерти. Который проклял ее, приказав погубить тебя, но что-то пошло не так, и вместо тебя она убила твою жену.

Давид помнил.

— Вспомни историю старого проводника самоубийц в лесу: твой отец — злобный бог, сатана, который должен отправлять души на тот свет, но вместо этого решил пожирать их, пожелав завладеть всем миром. А старик из леса должен был дать этому дьяволу бой, однако у него не вышло, поэтому теперь настал твой черед.

— Ты хочешь сказать, все это ложь?

— Нет, все это правда, но лишь отчасти. Единственный пунктик, который они донесли до тебя неверно: этот ужасный человек, или бог, или кто-то еще, которого ты должен найти — это не твой отец. Это отец твоего отца.

— Что? — Теперь Давид не понимал совсем ничего.

— Я же говорю: для них что отец, что дед, что прадед — все едино. Поэтому ты и оказался в таком неприятном заблуждении. Сейчас объясню. Этот сверхъестественный холдинг по управлению душами смертных существовал всегда, а люди всегда строили вокруг него мифологемы, религии и культы. И главным директором всего этого предприятия был вовсе не я, а мой отец. Давным-давно он съехал с катушек и вместо переселения душ скончавшихся людей в иной мир начал поглощать их, становясь от этого все сильнее и сильнее. И единственным его подчиненным, который осмелился выразить этому протест, оказался именно я. Стоит отметить, что и победить его мог только тот, кто носил его кровь. (Это ты уже слышал.) Я сразу понял, что за мной он будет следить, и не позволит победить его в честном бою, поэтому я решил поступить хитрее. Смертная женщина родила мне сына. Я обучал его и готовил к битве с его злобным дедом. Я внушил ему, что победить этого ублюдка — его единственное и главное предназначение.

— Это тот старик, которого я встретил в лесу?

— Именно. Кстати, помнишь книгу бедолаги, который оказался свидетелем сцены на озере?

— Помню.

— Человеком, которого он видел на берегу, был вовсе не твой брат, как ты подумал. Это был я. В тот момент я как раз посвящал владычицу озера в свой план. Тогда у меня уже был кинжал и оставалось только передать его твоему брату, чтобы тот завершил наше общее дело. Владычица озера возненавидела меня, когда узнала, что я отправляю его на смерть, но меня это не сильно волновало: цель оправдывала средства. Однако мне не повезло. Вскоре после этого отцу донесли о моем плане, и он поспешил поймать меня. Благо я успел спрятать твоего брата в лесу, где он и остался до сих пор, без возможности покинуть это место. Все его способности были нейтрализованы, а пыл усмирен. Он разочаровался во всем, а я оказался в плену у своего чудовищного отца. Ты видел камни наверху? Я был прибит к одному из них в течение многих сотен лет. А эти чертовы вороны постоянно прилетали и пытались меня заклевать… Ничего не напоминает?

Он улыбнулся, подошел к камину и опустил взгляд на огонь.

— Но мне повезло. Где-то с полвека назад отец наконец решил, что с меня хватит. Я убедил его, что мои революционные идеи давно погасли, и он отпустил меня на свободу, приказав доставлять ему души, как раньше. Как ты понимаешь, я его обманул. Мне показалось хорошим решением провернуть план с сыном еще раз, только более обдуманно и аккуратно. Я построил особняк и окружил его особой защитой, которая скрывала обитателей дома от отца. После этого я сошелся с твоей матерью. Чтобы отвести подозрения, ему я сказал, что намереваюсь влюбить ее в себя как можно сильнее, после чего поглотить ее душу для него. (Эта практика считается у нас рабочей и довольно популярной.) Чтобы ты понимал, души, преисполненные глубокого любовного чувства, имеют наивысшую ценность. А когда я узнал, что она беременна тобой, нужно было действовать. Твоя мать рассказывала тебе о трагедии, случившейся с ее семьей?

Давид испуганно кивнул.

— Грузовик сбил их перед праздником… А потом ушел ты.

Отец отошел от камина и принялся снова расхаживать по комнате.

— Да, все именно так. Только вот тебе еще одно откровение: их смерть — моих рук дело. Я был вынужден убить их, чтобы передать отцу хоть какие-то души. Конечно, он спросил у меня, почему я не убил свою жену, как и собирался. Я сказал, что мой план провалился: она разлюбила меня и тем самым потеряла цену. Его устроил этот ответ…

— Ты убил всю ее семью, чтобы просто отвести подозрения?

— Иного выхода не было. — Он остановился и посмотрел на Давида. — Понимаю, для тебя все это звучит невероятно цинично и чудовищно, но, поверь, мои цели гораздо выше их жизней.

— Да с какой это стати?!

— На кону стояла судьба всего человеческого рода, Давид. В общем, думай как хочешь. Я могу продолжить? — Давид, проглотив свою злобу, кивнул. — После их смерти я покинул твою мать, дабы мой отец не прознал о ее беременности и моих планах. Ты же всю свою жизнь ходил под моей невидимой защитой, которая скрывала тебя от моего отца и рока смерти.

— И какой был в этом смысл? Своего первого сына, по твоим словам, ты всю его жизнь обучал и готовил к битве, а я жил обычной жизнью, даже не подозревая обо всей этой чепухе.

— Я планировал обучить и тебя, но чуть позже. Пойми, отец не дал бы мне повторить мою затею еще раз, если бы я не был аккуратен. Хотя в каком-то смысле я готовил и тебя, правда, несколько иначе. Неужели ты не сталкивался с суровыми моральными испытаниями в течение своей жизни? Неужели тебе не приходилось делать сложный выбор, о чем-то жалеть и глубоко страдать? — Взгляд Давида выражал понимание. — Все эти испытания посылал тебе я. Я хотел закалить твой дух. А умение пользоваться оружием и сражаться с богом — это мелочи, обучиться которым легко. И скоро должно было прийти время для этого обучения, если бы мои планы вновь не были бы нарушены. Два года назад, перед известием о моей смерти, кто-то из подчиненных сообщил отцу о тебе. Сказать, что он был в бешенстве, было бы сильным преуменьшением. Он начал повсюду искать тебя, однако я опередил его и успел переселить тебя в особняк, скрытый от его глаз. Тогда он решил вновь лишить меня свободы и выведать о твоем местоположении, но в этот раз и я успел спрятаться от него. Вороны, клевавшие мое тело, когда я был в его плену, спустя годы стали моими близкими друзьями и помогали мне скрываться от него последние два года. Спрятавшись в их стае, я летал вместе с ними по всему свету, скрываясь от преследователей.

— Почему ты не показался мне?

— Это было слишком опасно. Я ждал наиболее подходящего момента, когда мне удастся скрыться от него. Но, как оказалось, невидимость твоего особняка была небезграничной: отец каким-то образом сумел обнаружить его. Когда он нашел тебя и пожелал прикончить, его ждало разочарование. Он столкнулся с моей защитой. Поэтому он овладел разумом владычицы озера и приказал ей сделать это. Тогда я был вынужден вмешаться и поменять тебя местами с твоей женой.

Давид вспоминал ворону, клевавшую бутерброды на берегу. Он опустил голову и пытался сдержать слезы. Пламя в камине становилось слабее.

— Зачем? В чем она была виновата? Я должен был умереть. Я, а не она!

— Твоя жизнь гораздо ценнее, сынок. Ты должен был победить его…

— Да плевать я на него хотел! Ты должен был позволить мне самому сделать выбор.

— Но я не позволил. — Отец пытался выразить сожаление, но у него не выходило. — Я посчитал иначе, и до сих пор нахожу свое решение верным. Давид, ты должен это принять. Ты был рожден для этого.

Давид не желал ничего принимать. В данный момент он лишь пытался сдержать эмоции.

— Ну и где же твой отец? Где этот ублюдок, из-за которого заварилась вся эта каша?

Отец загадочно улыбнулся, остановился у столика с алкоголем и чуть-чуть подвинул бутылку.

— Он мертв.

— Что?

В возмущенном непонимании Давид требовал ответа взглядом.

— С самого начала я ждал момента, когда он узнает о твоем существовании. Грубо говоря, я пару раз сам подставился ради того, чтобы его приближенные обо всем узнали и донесли ему. Неужели ты думаешь, что, проиграв ему один раз, я снова наступлю на те же грабли? Нет, теперь у меня был опыт и запасной план. Иначе я бы снова проиграл. — Посмотрев на Давида, он вновь столкнулся с безмолвным требованием объяснений. — Пока ты путешествовал по миру в своих поисках, мои крылатые товарищи повсюду скрывали тебя от его глаз, поэтому он сосредоточил все свои силы, чтобы найти и погубить тебя, тем самым совсем позабыв обо мне. Тогда я и застал его врасплох: я пришел прямо сюда, в его логово, а вороны окружили это место, дабы он не смог отступить или позвать на помощь. Я сразился с ним один на один и, к счастью, победил. Это было как раз перед тем, как я позвонил тебе.

Отец снова улыбнулся и извинительно пожал плечами.

— Если в первый раз я хотел использовать сына в качестве главного оружия, то теперь ты был просто приманкой. Понимаю, что это может прозвучать несколько обидно, но зато мы его победили. И без тебя бы у меня это не вышло.

— А как же кинжал? — Давид гладил пальцами лезвие в рукаве. — Он же был необходим.

— Я нашел другой способ. — Отец повернулся к нему спиной и пошел в сторону стены. — На самом деле это не так важно. Главное, что отец убит, а человечество спасено. Все остальное — неинтересные детали.

Он подошел к стоявшей в углу клетке, просунул руку сквозь ее прутья и поглаживал плед, накрывающий скамейку. Давид пригляделся и увидел под ним очертания тела.

— Можешь стянуть это покрывало и посмотреть на причину всех своих несчастий. Теперь им настал конец. — Отец повернулся к Давиду и пристально посмотрел в его глаза. — Отныне все будет хорошо, сынок.

Давид чувствовал, что взгляд отца гипнотизировал его. Бесцветные глаза беззвучно убеждали его поверить им, отбросить боль и принять свое положение. Он обдумывал все, что только что услышал. Неизвестность, терзавшая его все это время, отступила. В его голове сложилась законченная картина, однако она казалась ему неказистой, смазанной и избитой. Он готовился к чему-то более эпохальному. Взгляд отца, от которого он не мог освободиться, убеждал его, что жизнь способна создавать только такие картины. Что он не герой фильма или античного эпоса, где все выглядит гармонично и слаженно. Что он должен принять эту картину, единственно верную и максимально реалистичную. Однако боковое зрение Давида уловило исчезание каминного света. Это помогло ему отвлечься от пристального взгляда отца и устремить свой взор на камин, где догорели последние дрова. Груда пепла, лежащая в каменном окошке, медленно тлела. Маленькие оранжевые точки, которые только что пытались обратить на себя внимание ярким светом, гасли одна за другой. Узкие волны темного дыма поднимались куда-то вверх и исчезали в трубе. Давид вновь посмотрел на отца, уже не поддаваясь влиянию его взгляда.

— Все это полная чушь, так ведь?

Отец малозаметно смутился.

— В каком смысле?

— Все эти души, боги, магия. Все, что ты мне только что рассказал. Это же полнейший бред, да?

— Почему ты так решил?

— Потому что это очевидно. — Давид выказывал напускную уверенность. — Ты обещал рассказать мне другую историю, если эта мне не понравится.

— Эта тебе не понравилась?

— Эта мне не понравилась. Я согласился на твои условия, поэтому, будь добр, выполни свое обещание. Расскажи мне другую историю.

— Давид, не надо… — Отец просил его, прикрыв глаза.

— Рассказывай.

— Прошу тебя…

— Говори!

Отец некоторое время не отвечал, после чего оттолкнулся от стены и вновь подошел к Давиду.

— Лучше я тебе покажу. — Он щелкнул пальцами левой руки.

Не успел Давид и подумать о его словах, как комната, в которой они стояли, исчезла, явив вместо себя какое-то иное место. Вместе с комнатой исчез отец и каменный лифт, на который упирался Давид, из-за чего он был вынужден выровнять спину, дабы не упасть на землю. Он оказался на маленькой вокзальной станции посреди бесконечного тумана. Вокруг было серо и ветрено. Небольшое вокзальное помещение возле рельсов было не больше продуктового магазина. По всей его длине проходил длинный козырек, держащийся в воздухе за счет поддержки многочисленных кирпичных колонн. Под козырьком стояли пять человек: двое накаченных парней в белых халатах, мужчина постарше в полицейской форме, большегрудая сотрудница вокзала в темно-синей шляпке и таком же пиджаке, и следователь Кравиц, спрятавшийся под коричневым пальто. Парни в халатах, в которых Давид сразу угадал санитаров, стояли чуть дальше остальных и о чем-то друг с другом беседовали, шутили и смеялись. Периодически они приплясывали и, скрестив руки, терлись ими о плечи, пытаясь согреться. Полицейский поглаживал кобуру с пистолетом на поясе и с тревожным лицом слушал разговор следователя с сотрудницей вокзала. Кравиц держал в руках тонкую книжицу. Давид медленно подходил к ним, ожидая, что кто-нибудь обратит на него внимание. Однако этого не происходило. Он подходил все ближе и ближе, но всем было по барабану. В конце концов он подошел практически вплотную и даже помахал рукой перед глазами Кравица, но его все равно никто не замечал. Тогда он постарался вслушаться в их разговор.

— Как давно это было? — Следователь допрашивал женщину в свойственной ему хладнокровной манере.

— Пару часов назад, наверное. — Она волновалась и боялась соврать, хотя и не могла отвечать на его вопросы достаточно подробно. — Не могу сказать точно, я не засекала время.

— Вы же на вокзале работаете, у вас тут всегда все точно просчитано. — Кравиц отчитывал ее с тем же выражением лица, с которым указывал Давиду на беспорядок в доме.

— Да, если это касается рейсов. А ваш подозреваемый проходил здесь пешком. Если бы он приехал на поезде, я бы вам все рассказала. А так не могу, уж извините.

Давид встал между ними. Кравиц смотрел ему прямо в глаза, однако совсем не замечал его присутствия.

— Когда прибудет поисковой отряд? — Обратившись к полицейскому, следователь выбил его из колеи.

— Через час, не раньше, — полицейский запинался, выдавая свое напряжение.

— Черт! Значит, остается только ждать. Сообщи им, что я приказываю поторопиться. — Полицейский послушался и забубнил в рацию, а Кравиц вновь обратился к женщине. — Вы уверены, что с того пустыря нет другого выхода?

— Да, дальше только море и скалы. Когда он пойдет обратно, ему в любом случае придется пройти где-то рядом с нами.

На некоторое время замолчали все, кроме санитаров. Они продолжали возбужденно беседовать и непристойно шутить. Кравиц осуждающе на них взглянул, но ничего не сказал. Он застегнул пальто, прикурил сигарету и посмотрел в сторону тумана за рельсами, будто ожидая чьего-то появления. После этого он поднял руку с книжицей, раскрыл ее и начал читать. Приглядевшись, Давид понял, что это был дневник, который он писал в поезде и там же оставил. Его сердце на секунду екнуло.

— Вот же-ж псих, — тихо сказал Кравиц, не вынимая сигарету изо рта.

— Когда я его увидела, он, конечно, странно выглядел, но не сказать, что прям сумасшедший. — Работница вокзала обращалась к полицейскому. — Что он натворил-то такого?

Полицейский пожал плечами и, кивком указав на Кравица, дал понять, что лучше ей спрашивать у него. Но следователь сам начал отвечать.

— Задушил свою жену, выкинул ее тело в озеро и попытался выдать это за несчастный случай. — Он говорил сухо и спокойно. — Чуть позже экспертиза показала, что его жена была на втором месяце беременности.

«Что? — подумал Давид. — Почему она ничего мне не сказала?»

— Какой ужас! — женщина громко ахнула, прикрывая ладонью широко открытый рот.

— Сначала мы считали, что это дело — стандартная бытовуха. Но когда выдали ордер на арест, и мы заявились к нему домой, оказалось, он уже куда-то уехал и скрылся. — Он умолчал о том, что приходил к Давиду лично. — Мы выломали дверь и начали типичный для таких случаев обыск. Сначала все казалось вполне обычным и непримечательным, но когда мы добрались до его кабинета, то обнаружили там множество исписанных листов бумаги с какими-то абстрактными угрозами и гневными посланиями, кучу психоделических зарисовок с иероглифами, перечеркнутые рисунки детей в позе эмбриона и тому подобное. А посреди всего этого валялись разорванные рентгеновские снимки его жены. Тогда до нас и дошло, что у парня не все в порядке с головой.

Скомканные воспоминания все еще пытались спрятаться.

— Господи. — Женщина тряслась то ли от страха, то ли от холода. — А откуда же вы узнали, что он сейчас в наших краях?

— Свидетели увидели неподалеку, узнали по фотороботу из газет и сообщили. — Кравиц выбросил окурок в сторону рельсов. — Для психопата он слишком хитер и неуловим. Несколько месяцев как-то умудрялся от нас прятаться.

Рация полицейского отвлекла их от разговора. На том конце сообщили, что поисковой отряд приближается. Кравиц отозвал полицейского в сторону и о чем-то с ним заговорил. Давид услышал дыхание справа от себя.

— Если это было недостаточно убедительно… — Отец появился возле него. — То давай отправимся еще дальше.

Он щелкнул пальцами, и все вокруг снова исчезло. На этот раз Давид вместе с отцом переместился на заднее сидение знакомой машины. Сначала он не мог вспомнить, чье это авто, но вскоре до него дошло: оно было его собственным. Машина двигалась по длинному прямому шоссе. В левом окне одно за другим пробегали бесконечные зеленые деревья, в правом статично светилось золотистое пшеничное поле. От яркого солнечного света их спасала темная тонировка. По ощущениям Давида, на улице было либо позднее лето, либо ранняя осень. Он подвинулся на середину, посмотрел на сидящих спереди и неслабо удивился, увидев за рулем самого себя — еще не подстриженного налысо и без характерного потускневшего взгляда. Когда Давид посмотрел на правое сидение, к его горлу подобрался ком — на нем сидела Агата. Живая и улыбчивая. Ее темно-каштановые волосы нежно принимали солнечный свет, а бледная кожа манила к ней прикоснуться.

— Агата?! — Давид не смог сдержаться и позвал ее, однако, как и на вокзале, никто из присутствующих не реагировал.

— Она не услышит тебя. — Отец положил руку ему на колено. — Мы с тобой всего лишь наблюдатели.

Давид проигнорировал его слова и еще несколько раз попытался привлечь ее внимание. Это не давало никакого результата, поэтому в итоге ему пришлось смириться и просто наблюдать.

— Я не забыла полотенца? — спросила Агата, посмотрев на своего мужа за рулем.

До Давида дошло, что это был тот самый день.

— Нет, они на заднем сидении.

Она посмотрела назад, сквозь Давида, конечно же, не увидев его, и повернулась обратно.

— Умничка.

Давид-водитель улыбнулся. Поездка какое-то время проходила в тишине, которую вскоре нарушила Агата.

— Кстати, а что тебе ответили по поводу вакансии?

— Сказали, что я им не подхожу.

Давид понимал, что его двойник из прошлого врет. Понимала это и Агата.

— А если честно? — Она улыбнулась, боясь обидеть его недоверием.

— Честно, так и сказали.

— Давид, ты же знаешь, что обмануть меня у тебя не получится.

— Знаю. — Он с сожалением вздохнул. — Я им не звонил.

Агата повернулась к окну и посмотрела на старую медленную мельницу. Когда она скрылась позади, Агата вновь обратилась к мужу.

— Дорогой, когда малыш родится, нам нужны будут деньги. — Она пыталась говорить как можно мягче. — Моей зарплаты не хватит на нас троих.

— Я понимаю. — Он взял пачку сигарет, подержал в руке и положил обратно. — Не хочу настаивать, но почему ты так категорично отказываешься сделать аборт?

Давид вспоминал.

— Ты знаешь, почему. Я не буду повторять это в сотый раз. — Ее внутренняя истерика выражалась в надрывном голосе и сдерживающихся слезах. — Если ты так против ребенка, мы можем расстаться. Но я не буду делать аборт.

— Перестань говорить эти глупости. Я вас не оставлю. — Давид видел, что его двойник сильно напрягся.

Он с силой сжал руль и прибавил скорость.

— Я вас не оставлю, — повторил он.

Машина ехала дальше гораздо быстрее. Когда Давид закрывал глаза, к нему приходили жуткие образы. Он понимал их содержание, но отказывался их рассматривать, поэтому сразу же открывал глаза.

— Ну… — к нему обратился отец. — Теперь давай перемотаем время на часик-другой вперед.

— Нет, не нужно, — отвечал Давид умоляющим шепотом. — Прошу тебя, я уже все понял. Давай на этом закончим.

— Ты сам хотел все узнать, — язвительно настаивал отец. — Заставлял меня дать тебе ответы. Теперь уже поздно отказываться.

Давид молил его не делать этого, но он, не поддаваясь его уговорам, в третий раз щелкнул пальцами левой руки.

Они оказались на берегу озера. В метре от них было постеленное на земле покрывало, на котором лежала одежда, полотенца и бутерброды. Давиду сначала показалось, что кроме его самого и отца здесь больше никого нет, но вскоре послышались брызги воды. Он обратил свой взгляд на озеро и увидел в нем счастливую Агату и самого себя из прошлого, убедительно изображающего хорошее настроение. Они плавали далеко от берега, только их головы не скрывались под водой. Агата хотела подплыть к Давиду и слиться с ним в объятиях, но он как бы в шутку не подпускал ее, брызгая в нее водой. Агата смеялась и брызгала в ответ. Вскоре подобные игры им обоим наскучили и Агата, тихо сказав что-то Давиду, поплыла в сторону берега. Он ответил ей так же тихо и направился следом. Две мокрые головы медленно приближались к берегу. Глубина дна становилась все меньше, вскоре вода перестала скрывать обнаженное тело Агаты. Капли воды стекали с ее тела, а мокрые волосы липли к шее. Позади шел такой же мокрый и обнаженный Давид. Он смотрел ей вслед, преисполнившись безумия. То ли из-за воды, то ли из-за ярости его глаза были налиты кровью. Как только ноги Агаты коснулись берега, Давид резко толкнул ее в спину. Она, не ожидая этого, моментально упала наземь и ударилась лицом об землю. Она вскрикнула от боли, когда Давид подбежал к ней, перевернул ее на спину и уселся на живот. Агата то улыбалась, то пугалась, решив, что Давид просто играется, не рассчитав силы. Но эта мысль постепенно исчезала, а вслед за ней уходила и улыбка. Когда Агата окончательно рассмотрела безумие в своем муже, она начала кричать. Давид с размаху ударил кулаком ей в зубы, что заставило ее на время замолкнуть. После этого он опустил руки на ее шею и крепко сжал, закрыв дыхательные пути.

Другой Давид с отцом стоял в стороне.

— Давай вернемся обратно.

Он повернулся к отцу, его лицо было в слезах.

— Продолжай смотреть. — Тон отца приобрел строгость.

Давид, бессознательно повинуясь, продолжил смотреть. Его обезумивший двойник игнорировал беззвучные мольбы Агаты. Она лежала с открытым ртом, безуспешно пытаясь вдохнуть воздух. Ее руки колотили мужа в живот и старались оттолкнуть его, с каждой секундой все слабее и слабее. Из глаз Давида постепенно уходило безумие. На смену ему приходили слезы. Они ручьем стекали по его лицу и падали на лицо умирающей жены, но он продолжал душить. Вскоре ее руки опустились на землю. Потом сомкнулись глаза и остановилось сердце. Давид понимал, что она мертва, но все еще продолжал сжимать ее шею, всхлипывая от нескончаемых слез. Он перестал душить ее, провел ладонью по щеке и разразился истеричным криком, распугав всех птиц. Успокоившись, он поднял тело и крепко прижал к себе, опустив голову ей на спину. Давид обнимал Агату пару минут, после чего встал с земли, поднял тело жены и потащил его в воду.

Наблюдавший за этим Давид упал на колени и обхватил руками ноги отца, умоляя его закончить. Он находился в не меньшей истерике, чем его двойник. Отец гладил его голову, но это нисколько не помогало. Когда двойник из прошлого вернулся на берег и, изнемогая от горя, упал на покрывало недалеко от наблюдателей, Давид уже не смотрел на него. Он сидел на коленях и, плача, продолжал умолять. Когда его двойник, лежа на покрывале, не выдержал эмоционального взрыва и потерял сознание, отец в последний раз щелкнул пальцами, и они вернулись обратно в его подземную обитель.

Давид продолжал сидеть на коленях с опущенным лицом и капающими слезами, уже не в силах издать и звука. Отец перестал гладить его голову. Он подошел к столику, налил из бутылки коньяк, повернул кресло передом к Давиду и провалился в него, медленно опустошая бокал. Через некоторое, одному богу известно, какое время Давид более-менее успокоился, вытер слезы и наконец поднял глаза на отца.

— За каким чертом ты морочил мне голову рассказами о моем великом предназначении?

— Скажем так, — отец отчего-то был в приподнятом настроении, — если ты захочешь развести костер внутри своего дома, то стоит тебе только чиркнуть спичкой, сразу же сработает противопожарная тревога и всеми силами постарается предотвратить пожар.

Он поставил недопитый бокал обратно на стол.

— А если человек захочет покончить с собой, проденет шею в петлю и будет смотреть вниз, на табурет, удерживающий его ноги, то мозг этого человека начнет генерировать десятки причин не опрокидывать табурет. — Он смотрел на Давида, но не дожидался от него ответа. — Тем более, ты сам хотел нагрузить эту историю выводом; мечтал, чтобы паззл сложился…

— А как же все эти гарпии, люди-вороны и озерные женщины? — Давид не дал ему договорить. — Я же видел их своими глазами.

— Знаешь, нужно было меньше читать античные мифы и дешевую фантастику. — Он усмехнулся. — Если бы ты был, например, фанатом «Звездных войн», то наверняка вся эта трагедия развернулась бы в где-нибудь в далекой-далекой галактике.

Отец будто бы наслаждался страданиями Давида. Он прирос к нему взглядом и подсматривал за его размышлениями, периодически посмеиваясь.

— Вот тебе вдогонку еще пару вопросов. Зачем ты делал фальшивые документы и ехал через половину земного шара, если мог просто позвонить хозяину кинжала и узнать все, что тебе нужно? Ради чего было так рисковать и подселяться к бедной девочке, если ты мог просто дать на лапу в каком-нибудь дешевом мотельчике, чтобы тебя не регистрировали по документам?

— Я не знаю… — почти беззвучно прошептал Давид.

Отец снова взял бокал с коньяком и сделал небольшой глоток.

— При желании в твоих действиях можно найти немало странностей.

Давид всматривался в свои руки. Он встал, облокотился на каменный стол и огляделся по сторонам. Камин совсем перестал гореть. Помещение освещали разве что две свечные люстры. Ему хотелось потушить и их, но он не стал этого делать.

— Значит, все эти люди, которые помогали мне в течение всего пути… — Он пытался вспомнить всех. — Их тоже не было? Я все это время был один?

Отец снова усмехнулся.

— Как ты думаешь, Вергилий действительно сопровождал Данте по просторам ада? Или, может, он сам внушил его себе, чтобы не сойти с ума и не заблудиться в коридорах инфернального хаоса?

Он показал рукой на одну из картин, висевших на стене. На ней был изображен подробный план Ада из знаменитой книги Данте. Громадная воронка с подробным описанием наказаний каждого круга в любой другой момент внушила бы Давиду ужас. Но сейчас он был истощен.

— Коридоры ада… — тихо сказал он.

— Не того ада, про который ты мог подумать, — поправил его отец. — Твоего личного, внутреннего ада. Кто-то из них был сродни Вергилию, эдаким гидом и путеводителем. А кто-то уже давно стал жителем того или иного круга… Такие они разные, да? Чем ниже, тем безумнее: если в самом начале можно прикрывать весь ужас мнимыми сновидениями, то в конце уже не отличишь реальное от фантомного. Границы стираются в зависимости от длины пути, а акценты смещаются в зависимости от актуальной темы круга, главы или мысли: как тебе угодно.

— Тогда зачем здесь ты? — Давид презрительно посмотрел на него. — Кто ты такой?

Отец рассмеялся в голос.

— Я — твой отец, Давид! — Он помахал перед ним руками, как бы призывая его очнуться. — Тебе же нужно было винить кого-то в своих проблемах. Так пусть это будет отец: он бросил маму еще до твоего рождения, чем конкретно подпортил тебе детство. Он обрек тебя на жизнь, полную несчастий, разочарований и обманов. Ты постоянно сравнивал себя с ним и боялся превратиться в него, из-за чего не смог позволить пустить в этот мир еще одного человека. Принудить его к такой же бессмысленной жестокой жизни и стать для него объектом ненависти, каким твой отец был для тебя. Так чего бы не счесть его своим главным антагонистом? Ведь он, по сути, им и является.

Давид хотел заплакать, но больше не мог. Он хотел уйти, но был не в силах заставить себя подняться.

— Значит, я просто заблудившийся в своих иллюзиях психопат…

— Ну уж нет, этого я не говорил. Ты просто человек, потерявший веру в семью, надежду на справедливость и любовь… саму по себе. — Отец попытался поднять его настрой утешающей улыбкой. — Если ты помнишь, я сразу сказал тебе, что передо мной стоит задача — просто рассказать тебе две истории. Решать, какая из них ложная, а какая истинная — ты будешь сам. На мой взгляд, я был крайне объективен и не давал тебе поводов склониться ни к одной, ни к другой. Как мне кажется, они обе выглядят достаточно убедительно. Поэтому решай сам, сынок. Это твой выбор.

Давид вытер с лица высыхающие слезы и посмотрел по сторонам. В клетке под покрывалом продолжало лежать чье-то тело, однако любопытство куда-то ушло. Недалеко от клетки на стене Давид разглядел небольшую темную дверь. Он набрал воздуха в легкие и медленно оттолкнулся от камня. Кажется, он сделал свой выбор. Он не торопясь подошел к отцу, который, увидев его приближение, выпрямился в кресле. Давид положил ладонь на его холодную щетинистую щеку, пытаясь максимально прочувствовать все естество.

— Мне так тебя не хватало. — Глаза слезились.

Лицо отца исказилось в грустной улыбке.

— Сынок…

Давид поднял руку выше и погладил его седые волосы. Он несколько минут наслаждался тактильной близостью с давно потерянным родителем, не в силах остановить себя. В итоге ему удалось возобладать над грубым желанием. Давид вздохнул и крепко сжал левой рукой волосы отца.

— Я бы хотел быть Телемахом…

Не дав ему времени для сопротивления, Давид достал из рукава правой руки кинжал, крепко прижал его к шее отца и медленно провел лезвием вдоль нее. Сначала отец пытался сопротивляться, но рука Давида силой прижимала его голову к креслу. Узкая красная полоска на шее быстро расширилась в гигантскую щель, из которой во все стороны захлестала кровь. Она пачкала светлые кожаные кресла, разбавляла отцовский коньяк и отмывала лицо Давида. Зеленая извилистая рукоятка кинжала обагрилась кровью и, сверкая грациозным двуцветием, стала выглядеть гораздо изящнее.

— Но Орест всегда был мне ближе.

Отец смотрел на Давида с мольбой, однако это его не спасло. Еще до того, как кровь перестала фонтанировать, Давид прислонил острие клинка к левой груди отца. Он надавил на рукоять всей массой своего тела и вонзил кинжал в умирающее сердце. Отец дышал все тише, а его движения становились более слабыми. Он не отпускал своего взгляда от Давида, но его глаза все меньше выражали жизнь. Давид не отнимал руки от кинжала до тех пор, пока его отец не вздохнул в последний раз.

Он смотрел, как отец умирает, когда его внимание отвлекло что-то похожее на землетрясение. Пол под ногами задрожал, выбивая его из равновесия. С потолка начали падать мелкие камни. Давид посмотрел наверх и увидел неровный пещерный потолок с длинными сталактитами. Левая рука отпустила голову отца. Его мертвое тело медленно растворилось и исчезло, ничего от себя не оставив. Вскоре после этого из комнаты один за другим начали исчезать предметы: сначала кресла и столики, потом картины, клавесин и скульптуры. Тряска усиливалась, а камни, падающие сверху, становились все больше и больше. Когда почти все предметы исчезли, комната изменилась до неузнаваемости. Вместо уютного гостиного зала она превратилась в сырую пещеру, освещаемую тусклым дневным светом откуда-то спереди. Приглядевшись, Давид увидел вместо двери, исчезнувшей вместе со всем остальным, широкий проход, из которого и падал свет. Он вспомнил о своем любопытстве и поспешил к клетке, которая пока еще не успела раствориться. Он бежал к ней, уворачиваясь от падающих камней. Один из них все-таки достал его, сильно ударив в колено. Давид на секунду остановился, увидев на месте удара кровоподтеки, но пересилил боль и продолжил бег. Когда он приблизился к клетке и уже протягивал руку, чтобы отворить ее дверцу, прутья медленно исчезли. Он просунулся в образовавшийся проем, подбежал к скамейке и схватил рукой угол пледа, который скрывал тело. Давид на секунду засомневался, стоит ли это делать, но сразу же нашел правильный ответ и резко стянул плед. От испуга он попятился назад, увидев лежащим на скамье свое собственное тело. Безжизненное бледное туловище еще не начало разлагаться, но уже было к этому готово. Оно было обнажено и позволяло разглядеть себя со всех сторон. На нем не было ни единой раны. В безжизненном выражении лица отражался покой и принятие неминуемого конца. Будто бы ожидая собственной кончины, бывший обладатель тела самостоятельно лег на скамью и позволил смерти обездвижить собственное существование. Давид, не скрывая страха, продолжал рассматривать самого себя. Вскоре тело исчезло. Затем пропала и скамья. Оглянувшись, Давид увидел, что пещера постепенно скрывалась под завалами, которые стремительно к нему подбирались. Камни скопились в груду, вибрировали из-за сильной тряски и приближались к его ногам. Давид взял себя в руки и побежал к проходу, из которого доносился свет.

Пройдя в него, он оказался в длинном неосвещенном туннеле, который с течением времени образовался в скале. Где-то далеко впереди маяком для него был круглый проем, излучающий яркий свет. Атака камней остановилась позади, на входе в тоннель, и перестала преследовать его, что позволило ему встать и отдышаться. Пещера, из которой ему повезло убежать, оказалась навсегда похороненной под завалами. Давид прикоснулся к штанине и почувствовал, что она была влажной. Подняв ее, он увидел, что кровь вытекала из широкой раны на колене и медленно капала вниз по ноге. Он сел на землю, оторвал промокшую часть штанины ниже колена, достал из рюкзака бутылку с водой и промыл рану. После этого он свернул оторванную ткань в тряпку и перевязал ею колено. Выпив оставшуюся воду, Давид оставил бутылку на земле, встал и пошел в сторону света. Из-за боли в ноге, ему приходилось прихрамывать, сильно замедляя привычный темп ходьбы. Его шаги отдавались в проходе громким эхом. Сначала ничто не мешало его спокойному неторопливому пути. Неровные изгибистые стены пещеры отдавали первозданной природной дикостью. Казалось, они удивлялись, видя здесь человека. Здесь не было ни наскальных рисунков, ни граффити, ни мусора. Давид пытался вглядеться в видимый им уличный свет, но кроме белого пятна ничего разглядеть не удавалось. Где-то недалеко впереди море билось о скалы.

Спустя половину пути пятно белого света начало скрываться из-за появившихся на нем маленьких черных пятен. Пятна двигались из стороны в сторону, скрещивались друг с другом и менялись местами. Они приближались к Давиду, становясь все больше и больше. Вскоре ему удалось разглядеть в них клювы и крылья. На него устремилась большая группа ворон. Он надеялся, что они пролетят мимо и направятся к заваленной пещере, но, приблизившись, они врезались в него своими телами, преграждали путь и мешали идти. Некоторые из них умудрялись клевать его тело. Сначала Давид пытался прогонять их руками, но этого было недостаточно: они возвращались и продолжали по новой. Он не видел ничего, кроме черных перьев, маленьких глаз и острых клювов. Он ускорился, отбиваясь от птиц на ходу. Одна из ворон сильно клюнула его в голову. Ему показалось, что оттуда потекла кровь, но возможности проверить не было. Птицы путались в ногах, надеясь свалить его на землю. Будто прорываясь сквозь трясину, Давид раскидывал ворон, наступал на них, кое-как удерживал равновесие и продолжал идти. Он больше не видел света и двигался вслепую из-за скопившихся у лица птиц. Одна из них оцарапала его лоб и сумела провести когтем по глазу. Боль породила слезы и ослепила его на один глаз. Теперь Давид отбивался только одной рукой, а второй прикрывал глаза, словно укрывался от песчаной бури. Вороны прокусывали ткань его одежды и пытались заклевать кожу, но он успешно отбивался, несмотря на дикую усталость. Одна из птиц нашла хорошую цель в перевязанном колене. Она пыталась клювом стащить с него самодельный бинт и добраться до раны, будто учуяла слабое место. Когда птица была уже близка к завершению этой задачи, Давид почувствовал напряжение в ноге, опустил руку и схватил ее. Маленький клюв долбил костяшки пальцев, но он, не обращая на это внимания, размахнулся и откинул птицу в сторону. Он шел все медленнее. Теряя силы, Давид подумал, что эта живая трясина все-таки сумеет его потопить. Ноги подкашивались и умоляли его сдаться. И он действительно был к этому близок, однако внезапно ему показалось, что птицы начали отступать: либо он потерял осязательные способности, либо вороны перестали колоть его тело. Его ноги стали передвигаться свободнее. Давид провел рукой перед собой и не почувствовал препятствий.

Он рискнул открыть глаза, и увидел в метре от себя выход из пещеры. Сзади остался длинный темный туннель, конец которого был невидим для глаз. Ворон также не было видно. Когда Давид выбрался на улицу, внезапный яркий свет ослепил его. Он продолжал идти вслепую, на автомате, но после очередного шага его нога не почувствовала под собой поверхности. Давид остановился и дал глазам привыкнуть. Он оказался на краю пропасти. Под ним на десятки метров опускалась строгая серая скала. Она упиралась в море, воды которого яростно бились о ее стены. Вода образовывала пену, медленно плывущую у высоких скал, сливаясь с исполинскими волнами. Вершина скалы была так же далеко, как и ее подножие. Узкий обрыв у пещеры, на котором стоял Давид, был не шире пары метров, зато он далеко растянулся на протяжении всей скалы.

Он не стал искать отсюда выход. Дело было не столько в сложности этой задачи, сколько в его собственном нежелании ее решать. Он сел на уступ и свесил ноги в обрыв. По его телу проносился ветер, рождая легкий холодок. Давид вспомнил о боли, сковывающей его тело, и заметил, что она прошла. Он снял самодельную повязку с колена и обнаружил его в полном порядке. Глаз перестал слезиться и отлично обозревал окрестности. Давид ощупал свое тело и обнаружил, что голые кости обросли мясом и кожей. Он слышал свое медленное, но уверенное сердцебиение. Он чувствовал, как кровь циркулировала по его венам. Он вдыхал воздух легкими и ощущал, как они наполняются кислородом. Давид понимал, что все тяготы его прошлой жизни остались заваленными вместе со странной пещерой в скале у моря, где-то на краю света. А пройденный им путь был только подготовкой к настоящему очищению.

Волны грозно шумели внизу. Давид набрался смелости посмотреть вперед. Где-то далеко он увидел высокую гору. Настоящую гору, а не жалкое подобие, на котором он сидел. Эта гора превосходила по размеру все, виденное им доныне. Ее подножие растянулось на ширину, еле-еле охватываемую взором, а вершина скрывалась в небесах, спрятавшись за густыми серыми облаками. Из-за размеров горы создавалось впечатление, что плыть до нее не больше десятка километров, однако это было иллюзией. Давид понимал, что на самом деле она гораздо дальше. Но это не пугало его. Он был готов к следующему этапу.

Давид был рад, что прошлое осталось в заваленной камнями пещере. Он посмотрел вниз, плюнул в пропасть и проследил за полетом слюны, которая скрылась невидимкой где-то в морской пене.

«Очищение рядом», — подумал он.