Ущелье одинокого ужаса

УЩЕЛЬЕ ОДИНОКОГО УЖАСА
повесть

Часть 1.
НАЧАЛО
Эта история, пронизанная таинственными и даже мистическими явлениями, началась для меня в июле прошлого года после неожиданной встречи на побережье Черного моря с индейцем племени команчей. Я двигался от Лиманчика, живописного заповедного озера с пресной водой, расположенного в окрестностях поселка Абрау-Дюрсо, в сторону Жемчужного водопада у мыса Большой Утриш, а он шёл мне навстречу – проведать вигвам индейца из племени сиу, дружественного команчам в тот период времени.
Индеец из племени сиу ушёл на Большую землю за запасами продовольствия в связи с тем, что дичь в виде кабанов и оленей ушла из этих мест. Ведь кроме племен индейцев в этом же районе обитало шумное и весёлое племя туристов, которое шастало, где попало, нарушая экологическую тишину этой горно-лесной резервации.
Один из таких туристов чуть не свалился мне на голову с обрыва, нависающего над узкой полоской пляжа. Сначала с неба стали падать разношёрстные журналы, затем мимо меня просвистела дорожная сумка, и когда я наконец поднял голову, то посередине обрыва увидел туриста, позже оказавшегося ещё и проповедником, который что-то кричал и призывно махал руками, но из-за шума прибоя мне ничего не было слышно. Человек был в отчаянном положении. Проволока, по которой он стал спускаться к морю, окончилась, и без специального снаряжения попасть вниз было весьма проблематично. Но, видимо, дух божий оберегает таких людей. Распластавшись на камнях, цепляясь руками и ногами за что попало, он стал медленно сползать вниз и, в конце концов, сполз. Этот турист оказался разбитным молодым человеком, путешествующим по горам от самого Новороссийска и решившего спуститься вниз, чтобы окунуться в море.
Мой путь немного замедлился из-за обмена впечатлениями по поводу скальной эквилибристики странствующего проповедника, но роковая встреча с команчем у вигвама все-таки произошла. Его гладкое обнажённое тело со спадавшими до плеч спутанными выгоревшими волосами бронзовело в лучах заходящего солнца. Капли морской воды стекали по телу, обгоняя друг друга. Во всём его облике ощущалась мужественность, но голубые глаза смотрели пронзительно и грустно.
Он умело развёл огонь, закипятил воду, заварил чай на душистой мяте и пригласил меня к грубо сколоченному столу. Чай был хорош, особенно это ощущалось после дневного перехода под палящим солнцем. Индеец «в прежней жизни» был предпринимателем из Санкт-Петербурга. История, которую он рассказал о себе, была весьма необычной для нашего коммерческого времени.
Его совместный с другом бизнес развивался весьма успешно. Машины из Венгрии с товаром на адрес их фирмы шли без перебоев. Товар продавался с хорошей прибылью. Индекс предпринимательской активности возрастал. И конца этому круговороту не предвиделось, по крайней мере, в ближайшем будущем. И вот зазвучали в его голосе нотки горечи, смешанной с сожалением:
– Друг оказался предателем. Нет-нет, – он сделал предостерегающий жест рукой, – не в бизнесе, а духовно, что гораздо хуже. После каждой машины он мне говорил:
– Всё-всё, последняя машина и – в прерии!
И была сауна. Я говорю другу:
– Зачем ты берёшь в сауну сотовый телефон? Ведь в сауне разговаривают друг с другом, а не говорят по телефону.
И услышал в ответ:
– Всё-всё, последняя машина.
А на полях Кубани уже расцвели тюльпаны и маки...
И из уст индейца прозвучали далее совсем странные слова:
– И Зона позвала...
А в сентябре того же года и меня «позвала Зона». И, как оказалось, вовсе не обязательно ехать в Шотландию, на озеро Лох-Несс, чтобы проводить дни в ожидании, когда же на поверхности воды взметнётся змеиная голова чудовища, или забираться в богом забытые места в Якутии с цепочкой озер удивительно округлой формы, о которых давно ходит дурная слава, как о вместилище якутского дьявола. Всё гораздо ближе, в отрогах Главного Кавказского хребта, на его северо-западе. И люди, живущие там, давно свыклись с необъяснимыми явлениями, которые происходят совсем рядом с ними и пока не задевают их в такой степени, что надо бежать оттуда сломя голову.
ЗОНА
Иногда фантазии сочинителей воплощаются в реальность. Понятие «Зона» вошло в нашу жизнь не только как термин с криминальным оттенком. Это ещё нечто таинственное, разрушающее и изменяющее сознание, заставляющее человека быть настороже и ожидать удара со всех сторон. Удар ли это гюрзы, среднеазиатской змеи, которая появилась там, где её быть не должно, и сама выбирает время и место для смертельного броска, или нечто другое, что таится в потёмках человеческого мозга, который трепещет от надвигающегося ужаса, затаившегося в развалинах заброшенных зданий или в тёмных впадинах ущелий, и может поразить человека психическим саморазрушением. И нельзя переступить невидимую черту, которая проведена неизвестно кем и неизвестно где.
Я чувствую, что нельзя писать, привязываясь к конкретным географическим названиям горного массива. Ведь стоит этим названиям прозвучать, и они приобретут фантасмагорическую реальность, вбирающую душу в тёмные бездны. И для людей, которые пойдут этой дорогой, сверяя с картой свой маршрут, это может стать «дорогой в ад». В ад древнейших времён, которые каким-то образом пересеклись с нашим временем в определённых точках земного шара...
А дорога была приветливо-радостной. Небольшие живописные поляны, встречающиеся на пути, как бы раздвигали дорогу и манили прилечь, отдохнуть, забыться, освежиться водой из минеральных источников. Одна из полян так и получила название «Солёной» из-за обильных выходов бесплатной минералки. Сентябрь был великолепен в ожерелье из кизила и шиповника, а воздух чист и прозрачен, с небольшой влажнинкой из-за дождя, который временами сыпал на дорогу, не изменяя настроения. Но тревога ощущалась. Я шёл один, открытый и для радости, и для несчастья, от одного ориентира к другому.
Я шёл в Зону, и это заставляло ускорять шаг, не задерживаясь взглядом на красотах природы, открывающихся вокруг. А вот и подножие горы Пшады, расположенной в Главном Кавказском хребте. Далее начинается лесная тропа по сумрачному, поросшему густым лесом северному склону. Тропа идёт вверх очень круто, с небольшим серпантином, который не намного заставляет успокаи­ваться бешеный ритм сердечных сокращений. Но вот подъём заканчивается, и по южному склону идёт мягкий спуск в долину реки Пшады. Редколесье... Мелькнули внизу домики туристского приюта, и я уже на поляне, залитой солнцем. Напротив поляны в Пшаду впадает ручей, образуя чистейшей воды водопад. И хотя жажда уже не ощущалась так сильно после успокаивающего спуска, припасть ртом к струям, обжигающим холодом, было наслаждением!
Сторож приюта Игорь полувопросительно-полуутвердительно сказал:
– В Зону идёшь? Ну, иди-иди... Дима всех принимает.
Ещё от индейца на берегу Чёрного моря я услышал имя «Дима». Это сталкер, обживающий и благоустраивающий Зону, и психически с ней связанный. Дима известен всей авантюрно-бесшабашной России своим умением печь прекрасные пирожки с яблоками из заброшенных садов Зоны. И не только этим. Без Димы Зона опасна. Я это почувствовал позже. С Димой Зона госте­приимна. Такие места в России раньше назывались странноприимными. Здесь находили приют странники. Потом странников не стало. Но теперь идти специально в горы, чтобы найти себе приют в Зоне? В этом чувствовалось что-то явно иррациональное.
На другой день поднимаюсь по пологому контрфорсу Церковного хребта. Путь проходит по тенистому лесу с обширными зарослями азалии, но в верхней части приходится траверсировать склон с выходом вправо к самой низкой точке хребта. И здесь мне неожиданно из глубины хребта послышались ржанье лошадей и скрип телег. «Почудилось», – подумал я. Но ржанье повторилось, правда, тише. Позже я узнал, что не только я один слышал эти звуки. Это партизаны времен Великой Отечественной продолжают свою войну. По всей длине Церковного хребта проходит дорога, доступ к которой извне партизаны взорвали, опасаясь вторжения врагов, и остались замурованными навечно. Может быть, это просто красивая легенда? А откуда же тогда эти странные звуки?
Через час ходьбы по хребту слева начинается спуск в долину другой реки – Папай. И вот я в приюте «Альпинистском», который расположен метрах в пятистах от Зоны. По территории приюта гуляли дети школьного возраста, их молоденькие наставницы руководили приготовлением пищи на большом костре, мелькали спортивного вида ребята в оранжевых комбинезонах – это были работники из Новороссийского МЧС, опекавшие отряд маленьких туристов выходного дня. Обычный ритм турбазы без малейших признаков напряжения.
На базе отсутствует освещение, и, когда все, кроме детей, собрались за вечерним чаем под инструкторским навесом с большим столом и лавками по бокам, и лица людей освещались отблесками пламени от печки, опять зазвучали слова «Зона», «сталкер». Впервые было упомянуто ущелье с необъяснимыми странными явлениями, происходящими в нем.
Влад из МЧС приглушенно звучащим голосом рассказывал о том, что с ним приключилось в ущелье. Говорил он медленно, слова падали в тишине, заставляя поеживаться, и верилось, что действительно Влад пережил потрясение от нечеловеческого рёва, раздавшегося в верхней части ущелья. Рёв был внезапный, заполнял всё ущелье, и ему хотелось заползти куда-то и спрятаться. Потом рёв внезапно прекратился, и шорох в кустах стал быстро к нему приближаться. Он некоторое время находился в оцепенении, но когда в листве мелькнули жуткие глаза, он побежал, не разбирая дороги, вниз по ущелью. Жуткие глаза его не преследовали...
Позже, по пути в Зону, я встретил лесника Юрия Иванова. Его рассказ был ещё круче. В том же, по-видимому, ущелье он был с собакой – приходил поохотиться на кабанов на поляну, сплошь заросшую дерезой. Посредине этой поляны растёт одно единственное дерево и как будто предупреждает: «Не приближайся ко мне!» Около дерева – круглая дыра, примерно метрового диаметра, идёт вниз. Собака завыла и попятилась, у самого Юры волосы встали дыбом даже на руках. И необъяснимый ужас объял его...
Зону я прошёл быстро и осторожно. Димы почему-то нигде не было видно. Какая-то неземная тишина стояла здесь. И в этой тишине говорил приёмник.
Безмолвные здания. Двухэтажные. В ряд – по одной улице. Светло-желтого цвета. Без окон. Движения нет. Собаки не лают... Странная пара: мужчина низенького роста с женщиной на голову выше его – брели с песней «Бывали дни весёлые», растягивая слова. Завернули за угол улицы, и их как не бывало. И опять тишина. Зона как будто замерла в ожидании своего же прыжка. Я чувствовал, что без сталкера-проводника здесь делать ничего не надо. Даже просто наблюдать. Быстрее отсюда...
И через пять часов я уже был в долине дольменов – долине духов. Когда я проходил мимо Ущелья Одинокого Ужаса, то почувствовал, как что-то ужасное выпирает из него, но ему, этому ужасному, мешает какая-то сила, не дающая вырваться и растечься вниз, в долину, и соединиться с тем, что таится среди заброшенных каменных склепов с черными дырами...
Продолжение этой истории, в которую вплелись и драматические нити, последовало в следующем году. Кстати, хозяйка приюта альпинистов Наташа также печет чудесные пирожки с яблоками. Влияние Зоны, как я уже отмечал, здесь, в приюте, не ощущается, или почти не ощущается. Мистическая черта проходит ЗА...
ЯВЛЕНИЕ
К концу лета мне приснился странный сон. Как будто я иду по некой границе, прочерченной белой пунктирной линией, похожей на пешеходную дорожку и слегка колышущуюся под моими ногами. Упругая сила перебрасывает меня с одной белой чёрточки на другую. Мои движения полны уверенной мощи, потому что я чувствую скрытую силу, таящуюся во мне. Эта граница разделяет две условных страны: от одной исходит счастье и радость, другая погружена в темень, озаряемую огненными сполохами с двигающимися в их освещении тёмными фигурами. В промежутке между черточками – затягивающая бездна, но мне не страшно. Мне просто интересно, чем же всё это закончится. И вот я услышал крик без звука, донесшийся, как отраженное эхо, сглаженное мягко-нежными вершинами гор: «Пшада... шада... ада...» И какая-то женщина с распущенными волосами призывно машет руками. И сквозь уплывающее сновидение я понял: «Это опять по­звала Зона».
Сентябрь выдался дождливый. Я иду в Зону, я иду в Ущелье Одинокого Ужаса, но на этот раз иду другой дорогой, начинающейся от места с поэтическим названием «Синегорье». Но на сердце у меня тревожно. Монотонный дождь выматывает душу, путь пролегает по разбитой, раскисшей от дождя лесовозной дороге. Глухо гудят речные потоки, несущие мутную воду. Дорога мне плохо известна. По карте и описаниям она обозначена как старая черкесская дорога, но лесовозы, вывозящие лес с делянок, своими колеями смазали общую картину, дороги пересекались, кружили, часто не было ясно, где же основная дорога. И все время – дождь, дождь, дождь...
Но вот мне навстречу показался человек, идущий какой-то странной подпрыгивающей походкой, похожей на птичью. Вот он все ближе и ближе. Но что-то остановило меня с вопросом. Странное лицо и странные звуки, которые он издавал, добавили тревожности в окружающую меня, смазанную дождем, картину. Я стал за густой, пропитанный дождем куст, он меня не заметил, но замедлил свой путь. Нет, он просто выбирал, куда поставить ногу. «Первый звоночек Зоны», – подумал я.
Что-то происходило вокруг, и это «что-то» касалось меня, я уже оказался включён в водоворот событий, меня влекло. Но куда?
Дорога опять разделилась. Моя интуиция промолчала, или что-то заставило её промолчать. И я пошёл влево, хотя надо было повернуть направо. Дорогу всё чаще пересекали речки, которые буквально на глазах распухали от дождя. А впереди меня ожидал обрыв над рекой. Всё, тупик... И сердце мое оборвалось. Надо было возвращаться обратно через бешено кипящую воду, которая уже начала ворочать по дну камни. Я уже приготовился к купанию в майской холодной воде, и это был бы не худший вариант. Но, наверное, пшадская Дева, о которой рассказывала Наташа из альпинистского приюта, пришла мне на помощь. Потому что вскоре я выбрался на твёрдую землю, правда, мокрый до последней ниточки. Дождь превратился в проливной, а впереди – всё та же плывущая под ногами дорога. Но надо идти дальше. И вот, наконец, Пшадский перевал, поворот и – о Дева! – сторожка с собакой Гунькой и сторожем Саней.
Печурка быстро накалилась, чай согрел душу и тело, одежда слегка подсохла. Разговоры о жизни были приятны, но опять нужно идти. Саня, мужчина лет сорока, по его словам, совсем не ориентируется в здешних местах, но как-то по-особенному сверкнули его глаза, когда он сказал: «Выручила тебя сегодня Дева, чем-то ты ей приглянулся. Жди вечером в гости». И ухмыльнулся...
Я шагнул в дождь. Быстро темнело. Дорогу приходилось выбирать чуть ли не на ощупь, рискуя вляпаться в жидкое месиво почти по колено. Впереди мрачная низина с ревущей водой. Но вот какая-то прогалина влево от дороги, и я выбрался на полянку с густыми травами и темным большим кустом посередине и стал расшнуровывать рюкзак. На сегодня хватит.
Все вокруг было мокрым: природа, одежда, снаряжение. Быстро установил палатку, бросил на дно коврик, зажёг сухой спирт – в палатке сразу потеплело – забрался в спальник. Внезапно промелькнула мысль о Деве. Ну что же, пусть приходит – согреет. И, утомленный донельзя, стал проваливаться в сон.
Уже сквозь сон мне послышались звуки «Шлёп, шлёп, шлёп...».
«Лягушки прыгают», – подумал я. И это была моя последняя мысль...
Утром чирикали разнообразные пичуги, сверкало солнце в каплях дождя и, буквально на глазах, все быстро сохло. Полянка, на которую я вчера, можно сказать, плюхнулся – настолько трава была пропитана дождем – была чудесная, с кустом шиповника перед входом в палатку. И я решил тут немного перевести дух. И сладко запела моя душа в предчувствии блаженных дней в этом прелестном местечке!..
Где-то что-то происходит в тесном мире людей с их замкнутыми контурами отношений. А здесь греются на солнце ящерицы, тихо шипят в костерке мокрые ветки, булькает в кастрюльке каша. И даже клещ, быстро перебирающий ножками по уже сухому коврику, выставленному наружу, и тот вызывает умиротворение.
Мысленно перебираю в голове свои скромные припасы. Пожалуй, на неделю хватит...
Хорошо сидеть на бревнышке и никуда не торопиться. Ну, разве что попозже поискать родничок. Вода в речке после дождей мутновата, и чистая водичка не помешает.
Но каша, наверное, готова. Пора приступать к трапезе. С чем только ее вкушать? Со сгущенным молоком или присыпать сахаром? Лучше со сгущенным молоком, потом можно будет сгущенку добавить в кофе. Вот так тихо и спокойно текли мои мысли... Но, как писал классик, «Аннушка уже пролила подсолнечное масло».
Пять теней, именно – теней, несмотря на солнечный день, уже проскользнули по дороге чуть ниже моей полянки. Безмолвные страшные тени, впереди шёл маленький, с низким лбом, весь какой-то чёрный, адыг-убийца. Наши дороги не сошлись, но Зона их, также как и меня, постепенно приближала к себе. Прошли...
Я не видел, как они проходили, но какая-то напряженность стояла в воздухе, примолкли птицы. Это были зэки, сбежавшие из 4-го отделения психиатрической больницы, расположенной в поселке с таким симпатичным названием «Синегорье». И они не боялись убить, потому что знали: убьют – и им ничего за это не будет. А им нужна одежда и еда... Берегитесь, туристы!
Наступала ночь с мелким дождём, и светила луна. И вдруг, как-то внезапно, я вспомнил слёзы, которые текли по лицу лесоруба Ревы, когда он рассказывал о том, что с ним произошло на одном из кордонов точно в такую погоду. На печке готовилось нехитрое кушанье. И он был один. Что-то заставило взглянуть в окно, и он увидел женщину в светлой ночной рубашке и с мокрыми распущенными волосами, направляющуюся к его домику. Через какое-то мгновение с входной двери была сорвана задвижка, и дверь противно заскрипела. Дверь из сеней в комнаты тоже стала поддаваться нечеловеческим усилиям, и Рева, отступив в крайнюю комнату, почувствовал, что и она распахнулась. Осталась последняя дверь, за которой притаился лесоруб. Но что-то неуловимое произошло в природе, и фантом исчез. Но это надо было ощущать, этот шлёп, шлёп, шлёп по сырой земле, приближение фантома, дёрганье дверей и гулкое буханье человеческого сердца.
Но ведь и я в первую свою ночь на лесной полянке слышал это «шлёп, шлёп, шлёп»!
И вот наступила моя вторая ночь. Монотонно шуршал по полиэтилену дождик. Я ждал чего-то... И дождался.
Человеческая тень легла на палатку, и хриплый голос спросил:
– Закурить не найдётся?
– Нет, не курю, – автоматически ответил я, и тень исчезла.
«Бродячий турист», – мелькнула мысль. – «Но ведь так можно и инфаркт схватить! Что за игры затеяла со мной Зона? Сначала странный прохожий навстречу, теперь вот турист...» И я вспомнил странно поблескивающие глаза сторожа Сани.
И это была моя последняя мысль перед сном...
ПОЩАДА
А поутру я проснулся, быстро собрал свои вещи и пошёл к Чёрному аулу. Позади надрывно звучал мотор машины, взбирающейся следом за мной. Машина нагнала меня у Чёрного аула, и с неё посыпался местный омоновский отряд, состоящий из переодетых в штатское милиционеров и группы поддержки из местного населения. Охотников за сбежавшими зэками было человек пятнадцать. Я, естественно, не подходил под ориентировку, изображавшую пять мрачных мужчин, и меня милостиво отпустили. Но я успел почувствовать при виде направившихся ко мне парней, что намерения у них самые серьёзные. Ребята быстро обошли местность вокруг Черного аула и, ничего не обнаружив, погрузились в машину и отправились в направлении Зоны.
Я пошёл следом. Дорога у разрушенного моста свернула вправо и пошла петлять вверх по речке. Я же направился по заброшенной, местами переходящей в тропу, живописной дороге, которую не обезображивали колеи от колес тяжёлых машин. Вокруг бушевала вода. Припекало солнышко...
В таком расслабленном состоянии я и подошёл к альпинистскому приюту. Хозяйка приюта Наташа и новый инструктор Сергей встретили меня приветливыми улыбками. Наташа сказала: «А мы о тебе буквально вчера говорили». Но драматизм событий, которые совсем недавно развивались на том самом месте, где я сейчас стоял, чувствовался по всему, даже по интонации разговора.
Зэки заходили на территорию приюта. Двое подошли прямо к ним под навес и попросили еды. Другие оставались неподалеку. В горах не принято отказывать в еде никому. Эти люди не говорили лишних слов. Но Сергея и Наташу поразили их глаза, обращенные не на собеседника, а внутрь, и угроза, которая исходила от их фигур с вытянутыми шеями, особенно от маленького, чёрного, с низким лбом. Хотя не было сказано ни одного угрожающего слова, не сделано ни одного угрожающего жеста...
Что было бы со мной, если бы они обнаружили мою палатку?
Зэки ушли в Зону, в которой можно было бы переночевать и укрыться от преследования. Ощущалась ли ими мистическая черта, которую они перешли в надежде спастись?
У Димы, сталкера Зоны, слегка дрожали руки от волнения. И хотя Зона была с ним, дышала за его спиной, всё-таки реальная опасность, исходящая от этих пяти мужчин, ощущалась очень остро, буквально всеми клеточками его тела. И Зона пришла ему на помощь, потому что чёрный человек вдруг неуверенно оглянулся и сказал:
–Не нравится мне здесь. Переночуем и завтра уйдем.
Утром их уже не было. Нигде. Поглотила ли их Зона или они продолжают метаться в районе Пшады?..
К вечеру напряжение, которое витало в воздухе, немного спало. Стол под навесом украшала большая сковородка с жареной картошкой и древесными грибами-скрипунами. Сергей оказался мастером на все руки и, кроме того, человеком, тонко чувствующим окружающий мир. За столом он завладел вниманием окружающих, был мягок в суждениях и даже Зона, дышавшая в темноте за нашими спинами, казалась безобидной аномалией на теле Земли.
Сергей рассказывал:
– Люди ушли из этих мест десять лет назад. Пришли другие. Тоже люди, но другие. И чувствовали, и жили иначе, чем прежние. Эти люди с узкими глазами привезли с собой страшных среднеазиатских змей – кобр и гюрз. Змеи через некоторое время вырвались на свободу. И вот там, где раньше ползали только ужи и желтобрюхи, да изредка попадались гадюки, стали наводить ужас жабьи головы гюрз и вздымающиеся уплощенные, покачивающиеся головы кобр. Зона заговорила шипящим языком. И понятен страх хозяек огородов, замечавших среди помидорных кустов гадов, которых отродясь здесь не было. Они с воем бежали в хаты, не веря своим глазам. Правда, желтобрюхи иногда тоже становятся на хвост и, сверкая розовой пастью, разверстой чуть ли не на 180 градусов, бросаются стрелой на возмутителя их спокойствия. Я сам однажды едва успел уклониться от такого броска разъярённой змеи, которую я неожиданно для неё потревожил во время отдыха. Она пролетела в нескольких сантиметрах от моей головы, я даже почувствовал дуновение воздуха. И на прощанье она смазала-таки меня хвостом по лбу. Но кобру, по моему мнению, нельзя спутать даже с возмущенным желтобрюхом.
Азиаты уехали за новой партией змей и не вернулись. А слухи о Зоне стали расползаться. И Зона стала притягивать к себе странных личностей, изменяющих её по своему подобию. И вот появился Дима – сталкер Зоны – и стал её обживать основательно. Построил маленькую гостиницу, сауну для всех, кого зовет Зона. Но Зона уже зажила своей самостоятельной жизнью, и все попытки Димы структурировать её иррациональность не удаются. Сгинувшие зэки являются подтверждением моих слов.
И Сергей добавил:
– Завтра будь осторожен. Я вообще посоветовал бы тебе никуда не идти, ну а тем более в ущелье Качкары. Зона и Ущелье Одинокого Ужаса как-то связаны друг с другом. И я не знаю, в какие ещё игры Зона захочет поиграть с тобой.
А утром я ушёл вниз. Зона смотрела мне вслед и усмехалась. А я иду и тихо шепчу: «Пшада, Пшада, Пшада» и с изумлением слышу, как «Пша-да» мне отзывается тихим эхом: «По-щада, Пощада, Пощада». Неведомые мне силы поиграли со мной в свои игры и оставили в покое. И что бы ждало меня в ущелье Качкары, где «одинокий ужас» мечется, словно загнанный зверь?
Я отступил... Вернусь ли я сюда ещё раз?
Часть 2.
КТО ОН?
В редакции ежемесячной газеты «Турист» царила непривычная тишина. И причиной этой тишины был самый обычный человек среднего роста. Ну, может быть, спортивная, несмотря на возраст, фигура заставляла присмотреться к нему повнимательней. Голубые глаза его светились слегка угасающим уже огнем много повидавшего человека. Густая, чёрная борода с наметившейся кое-где сединой придавала ему вид то ли художника, то ли странствующего монаха. Но когда он снял свою походную солдатскую шляпу, обгоревшую под солнцем до белизны, под ней обнаружилась интеллигентная лысина, сразу переводившая его в разряд научных работников, отошедших или отходящих от дел. Да так оно, собственно, и было. Странствия, которым он всё больше стал посвящать свое свободное время, всё дальше отодвигали решение научных проблем, которым он отдал большую часть свoeй жизни. Путешествия – вот что стало его единственной страстью. Но это редактору было известно и раньше, потому что он знал бородача как автора интересных рассказов и очерков, время от времени появлявшихся на страницах «Туриста».
И вот теперь автор протягивал стопку белых листков, на котором зоркий взгляд редактора уже уловил знакомое название «Ущелье Одинокого Ужаса». Главы из этой повести уже печатались в нескольких номерах газеты с пометкой «окончание следует». И редакционные сотрудники, также знакомые с автором, и читатели постоянно надоедали редактору, требуя продолжения этой маленькой повести с интригующим сюжетом, которому так не хватало развязки.
Значит, автору, а, одновременно, и герою повести, удалось всё-таки опять побывать в тех местах, вызывающих ощущение непокидающей тревоги. Но ведь горы уже пощадили его один раз, зачем же он снова пошел туда?
«Впрочем, что это я?», – редактор оторвался от рукописи. – «Вот же автор, живой и невредимый, что-то рассказывает».
Бородач, между тем, уже произнёс слова, заставившие замереть всю редакцию. Он сказал, что нашел эту рукопись в разодранной оранжевой палатке, стоявшей под одиноким дepeвoм. Рядом был ещё круглый проём в земле, заполненный тёмной водой. Он еле продрался туда сквозь колючий кустарник, который, цепляясь за одежду, как будто старался не пропустить его к одинокому ориентиру. И eщё он сказал, что слышал о нехорошей славе этого места, но почему-то не придал этому никакого значения.
Рассказчика сильно поразила одна деталь. В тёмной воде кружил белый кораблик из тетрадного листка в клеточку. Вокруг никого не было. Только белела пачка листов у входа в пустую палатку, придавленная маленьким камешком. На верхнем листке было написано: «редактору» и телефон, по которому, собственно, пришедший и нашёл редакцию. Пришедший ещё добавил, что ему было там как-то не по себе. Стояла какая-то неестественная тишина. Он взял листки и быстро покинул это место.
Лесник с небольшой собакой, которого он встретил у кордона, казалось, совсем не был удивлён рассказом туриста. «У нас там часто люди пропадают, я туда и не хожу – себе дороже будет. Меня не трогают, и ладно».
И он даже не стал спрашивать лесника, кто же его не трогает? В этот же день спустился с гор, чтобы никогда больше сюда не возвращаться...
Посетитель ушёл. А все в редакции смотрели на пачку листков, зажатых в руке редактора, как будто там находился ответ на вопрос: «Что же все-таки случилось в Ущелье Одинокого Ужаса, и кто был этот странный человек, принесший рукопись?»
ВОЗВРАЩЕНИЕ
Я вернулся. И я безмятежно счастлив! Как будто и не было того тревожного прощального эха: «Пощада, пощада, пощада», с которым Пшада выпустила меня в долину со спокойно живущими людьми, выполняющими свою повседневную работу. Наверно, они что-то слышали о странных событиях, происходящих в Зоне, но здесь, внизу, действовал надежный жизненный принцип: «Меня это не касается». И в самом деле, с какой это стати они должны тащиться двадцать пять километров в горы, чтобы справиться у тамошних обитателей: «А что у вас тут происходит?» Хотя почесать языки любили...
Вот и баба Нюра, на которую прошлым летом в её собственном огороде сделала угрожающую стойку невиданная здесь ранее змея, уже и думать забыла об этом случае. Но, увидев бородатого человека с тяжеленным рюкзаком за плечами, пробормотала ему вслед:
– Ходют и ходют. И чего им неймётся? Вот уж кто-нибудь схватит за одно место.
И я внезапно осознал, почему я опять здесь. Мне ней­мётся. Конечно же, неймётся, несмотря на опасность. Но сказано: «Опасность есть жизнь». А для меня, кроме опасности, есть еще и красота жизни, немыслимая без ощущения природы.
Моя оранжевая палатка на лесной полянке мне милее моей городской квартиры с мягким диваном. Пичуга, которая будит меня на рассвете, – пичуга, а не скрежет мусороуборочной машины, – вызывает не досаду, а радость от так прекрасно начинающего утра. Бормотание ручейка, под которое так приятно засыпать после пройденных километров, заменяет мне пожелания телеканалов.
Здесь живёшь совершенно в другом мире. И даже третья мировая война могла начаться без меня, штурмующего в этот день «Хохотунчик» – почти вертикальный склон горы Тхаб, очень скользкий от недавно прошедшего дож­дя. В этот день для меня было важно правильно поставить ногу и вовремя перенести центр тяжести, чтобы не покатиться вниз под весом рюкзака. Когда не хотелось даже думать о том, что было бы со мной, если бы я все-таки упал.
Впрочем, это было позже. А в этот раз природа нашептывала мне нежные слова, заманивала через своих адептов: величавых буков, золотистых сосен, размашистых дубов. Стремглав неслась река. Грохотали водопады. В одном месте река раздалась, образуя симпатичный водоёмчик с берегами, заросшими большими зелёными лопухами. Движение воды почти не чувствовалось, сквозь листву деревьев просвечивали лучи солнца и мелко-мелко трепетали блики на воде в такт дрожащим от лёгкого ветерка листочкам. И я, конечно, не удержался – плюхнулся в воду. Настроение было сказочное. Светлое. Лопухово-зелёное.
Но меня все время не покидало ощущение, ласково-тревожащее, что я не один. Снимал ли я рюкзак на привале, ехал ли на попутном лесовозе, плескался ли в нежащей меня прохладной воде, – ощущение томило своей недосказанностью.
И вот стоило мне подставить лицо солнцу и прикрыть глаза, как солнечные лучи пронзили мои зажмуренные веки и превратились в рыжеволосую женщину с зелёными глазами. Ресницы её трепетали и нежными тенями ложились на тонкое лицо. До неё можно было дотронуться, но я не по­смел. Как только я открыл глаза, женщина с лёгким смехом, который еще некоторое время дрожал в воздухе, исчезла. И мне было тревожно, что эта лесная фея с серебристым смехом, что так неожиданно возникла, сплелась из солнечного света, исчезнет насовсем, но ещё тревожнее было, что она останется стоять тут, на дороге, и исчезнет недосказанность. Видение было таким ярким, что я, пытаясь прийти в себя, пробормотал:
– Интересно, едят ли феи тушенку?
– Феи всё едят, – неожиданно раздался насмешливый голос, и я очнулся от грёз. Передо мной стоял один из братьев Майеров, с которым я познакомился в прошлом году. Я знал, что большое семейство Майеров поселилось на самом краю Зоны. Зона их не трогала.
Я совсем забыл, что Зона близко, рядом. А об этом нельзя забывать никогда. Вообще, я к Зоне подступался очень аккуратно, хотя и чувствовал, что в критической ситуации мне это не поможет. Поможет нечто другое, но я ещё не знал, что. Зона проявлялась для меня постепенно, да так оно, собственно, и было, потому что нельзя охватить сразу и целое, и детали. Особенно, когда не знаешь какие детали важны, а какие нет.
Мне было известно к тому времени, что Зона никого из живущих там, действительно, не трогала. Исчезают только пришлые, и то не все. Тамошние обитатели особенно не распространяются на этот счет. А структурист Дима, с которым наши пути до сих пор так и не пересеклись, несёт спасительную чушь. Мол, зэков, сбежавших в прошлом году захватила спецгруппа в районе Пшадских водопадов. А куда тогда исчезли два солдатика? Ведь все тропы в горах были перекрыты. И им некуда было податься, кроме Зоны.
Ну, что скажешь, Майер? Майер отмалчивается. И действительно, что тут можно сказать? Когда каждый день видишь одну и ту же жутковатую картину – заброшенные дома с проваленными крышами и выбитыми окнами, из которых молча выглядывают воплощённые в козлов призраки со своим чёрным вожаком.
Ну а Дима? А что – Дима? Дима «структурировал» на территории Зоны, чтобы ему не мешали, собственную турбазу с приписанным дольменом, и ему не нужна слава этого места как переходного мостика между миром живущих и миром ушедших.
Но как я был далёк от разгадки, как легкомыслен! Я ещё был внизу, а Дима уже готовился ко встрече со мной. Ведь я мог разрушить, сам того не подозревая, хрупкий мир Диминого благополучия....
К вечеру я добрался до альпинистской базы. Там всё было спокойно.
Наташа и Сергей коротали вечер под навесом. Все дневные дела были уже сделаны. Солнце исчезало, а вместе с ним исчезла и маленькая лесная фея, как я ни зажмуривал глаза на осколочек красного заката, который висел над темнеющей горой. Где-то ещё слышался её смех. Но в силу уже вступали ночные звуки. Вот резко закричал сыч. А что это за зубовный скрежет, исполненный любовной тоски? Это, оказывается, милые и безобидные зверюшки, еноты-полоскуны. Их в этом году развелось видимо-невидимо.
Вечер ещё тёплый. Тихо наигрывает на гитаре Сергей. Инструкторский сезон подошел к концу – можно сочинять новые песни. Как будто я никуда отсюда и не уходил...
Я не хотел ни о чём думать. О Зоне, об опасностях, от неё исходящих. Зачем прислушиваться к слухам? Вот познакомлюсь, подружусь с Димой, а там видно будет. Не хочу ни о чём думать! Мне хорошо и спокойно...
А, между тем, Дима уже шёл к нам за помощью.
ПРИВЕТ ИЗ ДРЕВНЕГО МИРА
Высокий, по-спортивному коротко подстриженный парень внезапно вынырнул из темноты ночи. Он ещё не успел ничего сказать, но я сразу, по его манере держаться раскованно и в то же время очень ответственно: «Я тут за всё отвечаю» – понял, что это Дима. Мне показалось, что он очень взволнован, но тщательно старается это скрыть. Дальнейшие его слова после короткого приветствия открыли причину этой взволнованности:
– В Зоне что-то происходит. Пойдёмте со мной. Оружие с собой не берите.
Я еще успел подумать: «Откуда у нас оружие? Вот разве что мой перочинный ножик». Может, у Сергея в загашнике есть, но, кроме самодельного лука из кизила с единственной стрелой, я у него ничего не приметил.
– В Зоне оно бесполезно. У меня есть с собой газовый пистолет, – Дима распахнул куртку, и я в отблесках огня, идущего от горящей плошки с воском, увидел чёрное тело оружия, засунутого за пояс. – Только он сможет их остановить. Но я боюсь, как бы они не вырвались по временным трещинам.
По той паузе, которая возникла после последних слов, я понял, что структурист произнес лишнее. Какая-то тень промелькнула на его лице, но он быстро смахнул её легким движением головы. И тут же Дима добавил:
– И жены нет с вечера. Вроде бы и дождя нет... – И опять примолк.
«Что он говорит? Причём здесь дождь, которого нет?» – пытался я сообразить. И вдруг мой мозг пронзила догадка, превратившаяся в уверенность, когда я позже увидел жену Димы, которая не только ночью, но и при свете дня производила колдовское, нет, скорее бесовское впечатление своими завораживающими движениями и будоражащим голосом с едва уловимыми джазовыми модуляциями. Ах, как Светка умела играть своим голосом! Её хотелось в тот вечер слушать и слушать бесконечно и не отрываясь смотреть и смотреть в её глаза и тонуть, и выныривать одновременно! И хотелось сказать Степанову, помощнику Димы, этому «барсу скал» с бардовскими замашками, который вцепился и не выпускал из рук гитару: «Володя! Отдохни немного. Не мешай Светлане!» Но я не сказал, и лесная дева ускользнула в дождливую стынь ночи. Но это всё позже...
Мы пришли на поляну, которая одним своим краем, заросшим ежевикой, кизилом и дикими грушами, вдавалась в зону с западной стороны. Другим краем поляна обрывалась к реке со смешным названием Папай. Но нам было не до смеха. Над Зоной висела полная луна, которая светила так, что хотелось чуть-чуть притушить её. Луна освещала неправдоподобную в своей реальности картину, которая врезалась в мою память так четко, что я до сих пор вижу перед собой не только мальчика, который лежал в густой траве, но и древнюю амфору с отбитым горлышком под его левой рукой. Черноволосый, смуглый и при лунном освещении, мальчишка уткнулся носом в край дольмена. Гранитная плита, прикрывающая дольмен сверху, была почти вровень с поверхностью земли и зияла прямоугольной выемкой, чернотой своей уходящей в глубину. Чернота невольно притягивала взоры.
«Папайский мальчик...», – выдохнул Сергей, и мне почудилось, что Дима чуть вздрогнул. До этого я слышал только о пшадской Деве, и это она, наверно, приходила к моей палатке в ту прошлогоднюю дождливую ночь, но о папайском мальчике услышал впервые.
И вот папайский мальчик, совсем не страшный, лежит себе на травке и даже как будто спит. Что всё-таки здесь произошло?
Я обратил внимание на тлевший рядом костер, по головешкам которого ещё перебегали огоньки, играя друг с другом до тех пор, пока не подергивались слоем пепла. На стоявшее рядом с костром ведро, наполовину наполненное водой. Перевел глаза на чернеющий квадрат и всё понял.
Никакой это не папайский мальчик. Просто мальчишки из нижней Пшады решили поискать под плитой древний черкесский клад. Зубилом продолбили в камне небольшую выемку по квадрату, развели на плите большой костер, чтобы камень сильно раскалился, затем сгребли с этого места горящие угли и плеснули водой. Плита треснула по намеченному контуру. Несколько энергичных ударов – и каменные осколки упали вниз. Я посветил туда фонариком. Точно, в глубине ямы светился камень. Затем, надо полагать, самый маленький пацан полез в древний могильник посмотреть, что же там находится.
Что же случилось потом? Почему мальчишки убежали и оставили своего товарища лежать рядом с гробницей? Чего они испугались? Может, все дело в амфоре?
Сергей поднял амфору с земли, понюхал, затем полез рукой внутрь и не успели мы его остановить, как он вытащил руку и поднёс её ко рту, лизнул и медленно опустился рядом с мальчиком. Мы с Димой сначала оцепенели, потом медленно стали отступать назад...
Но все закончилось вполне благополучно. И мы все втроем (Сергей к тому времени очнулся) посмеялись над случившимся, сбрасывая накопившееся напряжение, когда рано утром приковыляла тетя Шура Майер и, наклонившись к папайскому мальчику, подтвердила:
– Да это же Женька из Пшады. Шалопут, да еще и пьяный! Ребята, налейте и мне стаканчик...
Женька проспал двое суток, а в амфоре оказалось высохшее вино двухтысячелетней давности в виде тёмной тусклой массы, одного маленького кусочка которого оказалось достаточно, чтобы сбить с ног не только мальчишку, но и взрослого мужика.
Димин пистолет не понадобился. Но у меня появилось много вопросов, на которые пока не было внятных ответов....
Почему вздрогнул Дима, когда Сергей накануне упомянул папайского мальчика? Кто такие «они», которые могли вырваться через временные трещины? Может, это как-то связано с Ущельем Одинокого Ужаса? И что всё-таки знает Дима? Вообще, кто он такой на самом деле?
НАСТОЯЩИЙ МАЛЬЧИК
Я пишу эти записки, можно сказать, по горячим следам, только иногда забегая вперёд. События, происходящие со мной, рядом со мной, несут меня настолько стремительно, что мне некогда за ними угнаться, не то, чтобы подумать над происходящим. Но вот, наконец, выдалась свободная минута, когда как будто ничего не происходит.
Я уже познакомился со всеми тамошними обитателями, и мне есть, над чем поразмышлять. Ну, вот хотя бы над тем, кто просто живет в Зоне, а кто старательно изображает живущего там. И только Дима выпадает из этого списка. Но, я думаю, именно с ним связана разгадка всего. А, может, и Дима – тоже щепка, несущаяся по воле таинст­венных волн...
При ближайшем знакомстве Дима оказался совсем не таким уж и богемщиком. Он был более приземленным, что ли. Наверно это и нужно было, чтобы жить в Зоне, и, возможно, выжить. Случайные рассказы, которые до меня доходили, как всегда в таких случаях, несли элементы фантазии рассказчиков. Это не хорошо и не плохо. Мы часто выдаем желаемое за действительное, и когда действительность оказывается совсем не такой, мы испытываем острое разочарование. А этого как раз делать и не надо.
Хотя те два прошедших года, которые привязали меня к Зоне, и тот первый толчок в лице бронзовотелого юноши на берегу Черного моря, который раскрылся перед незнакомым ему человеком с таким глубинным очарованием природной своей души, – Дима сразу его вспомнил – будили в моём воображении роскошный синтез человеческого общения на лоне природы художников, поэтов, музыкантов, покинувших цивилизацию и строивших тут из обломков Зоны нечто сокровенное, заполняя недостающие куски своей духовностью. И везде в моём воображении, как вездесущее око Будды, присутствовал Дима. Дима поющий, Дима рисующий, Дима, собирающий лекарственные травы, даже Дима шаманящий! Но только не Дима хозяйствующий, Дима, нанимающий работников, Дима, следящий за производством работ...
И вот теперь, наблюдая за жизнью Зоны изнутри, я вижу, что я был несправедлив к Диме, отдавшему более десяти лет этому проклятому месту, где силы зла и отчаяния таятся в тёмных впадинах разрушенных человеческих жилищ. Потому что гвоздь, вовремя вбитый в доску и не давший завалиться крыше, не менее важен, чем умение играть на гитаре. И кружка чая, ждущая усталого путника в тёплом доме с камином, в котором жарко пылают сосновые поленья, напиленные Димой, для этого путника важнее всех изысков мысли и воображения. И только потом путник сможет их оценить по достоинству, и решить для себя, оставаться ли ему в этом мире, населённом выдуманными и где-то даже реальными образами. Но правда о Диме лежала, как это обычно бывает, посередине, в чём я имел возможность убедиться не один раз.
Пока в Зоне вроде бы ничего необычного не происходило. Забредающие сюда туристы вели себя очень тихо, поддаваясь общей атмосфере. Потом через некоторое время также тихо снимались и тихо уходили вниз. Меня продолжало томить предчувствие, что настоящий папайский мальчик, вызванный к жизни Диминым воображением, где-то рядом. И он скоро должен заявить о себе. Может, он уже и был? Да-да, он был, я вспомнил...
Мои размышления прервал шум, доносившийся со стороны Майеров. В этом шуме выделялись отдельные слова: «Нет, я Кутузов! Почему это ты, когда я – Кутузов! Ты – Нельсон!» Когда я подошёл, Дима уже был там.
Я каждый день приходил сюда за молоком. И каждый раз скотный двор тети Шуры приветствовал меня собачьим лаем, коровьим мычанием, куриным кудахтаньем. Кролики совершали резкие прыжки при любом неосторожном движении. И только кот вел себя с большим достоинством, лежа на завалинке и спокойно наблюдая за суматохой. Меня иногда встречал друг хозяйки по прозвищу Нельсон с удивительной для этого заброшенного места страстью к большому теннису. Казалось бы, ну что ему до мировых знаменитостей: Кафельникова, Агасси, Иванишевича, турнира «Большой шлем»? А вот, поди ж ты! Эта страсть наполняла Нельсона такой энергией, что мне иной раз делалось не по себе, когда я думал, что эта энергия когда-то сможет пролиться через край.
И она пролилась. Но на этот раз по другому поводу. И пролилась она на друга Нельсона по прозвищу Кутузов, который снизу приходил к Нельсону в гости. Кутузов совсем не боялся Зону и она, если можно так сказать, отвечала ему взаимностью.
Два товарища по несчастью сверлили друг друга сумрачными взорами. Их глаза одиноко сверкали на загорелых лицах и горели нечеловеческим огнём. Они решали очень важный для себя вопрос, кто же из них генералиссимус, а кто флотоводец. Причем Кутузов очень хотел стать Нельсоном, а Нельсон не соглашался, потому что боялся, что к Кутузову, когда он станет Нельсоном, перей­дут все права на тетю Шуру.
Шум стоял на всю Зону. Я посмотрел на Диму, который в это время как-то неопределенно повел головой, как будто ему что-то мешало. И почти сразу раздался писклявый голосок: «Не шуметь!»
Этот голос исходил от непонятно как появившегося маленького человечка с детским личиком. Тетя Шура ойкнула. Генералиссимус с флотоводцем вытаращенными глазами смотрели на человечка. А он, ничего больше не говоря, повернулся и подпрыгивающей птичьей походкой пошел прочь. Вот он дошёл до одного из разрушенных домов и исчез в нем.
Где-то я уже видел эту подпрыгивающую походку. Точно, год тому назад я его встретил по пути в Зону и едва успел укрыться за мокрым кустом. Чем-то он мне не приглянулся. А потом появился черный адыг...
Вечером я зашел к Степанову. Володя, у которого на голое тело была надета козлиная безрукавка чёрным мехом наружу, возился у костра, помешивая на большой сковородке грибы. Он ожидал в гости семейство енотов и, может быть, поэтому мой рассказ о папайском мальчике принял спокойно. Ну, приходил мальчик, ну и что? Никого же не тронул.
Еноты на этот раз пришли в гости раньше обычного. Наверно, проголодались. Впереди шёл папаша по кличке Толстяк, толстый полосатый зверь, оправдывающий свою кличку, за ним вышагивала красивая изящная супруга, и кучкой бежали три маленьких детеныша. Я замер в восторге. Еноты деловито примостились на скамейке перед сковородкой, и начали жадно принюхиваться. Володя почему-то стал спешить куда-то, и поэтому енотов кормил я, сначала подавая им грибы на палочке, а затем прямо на ладони. И было удивительно чувствовать, как острые зубки дикого животного скользили по коже.
Ну что, еноты, вроде бы, накормлены. Володи нет, пора идти к себе, перевести дух и хорошенько обдумать ещё раз происходящее... На душе опять стало тревожно, даже жутковато, когда я проходил мимо дома, куда исчез мальчик. В одном из окон на первом этаже что-то чернело. Какая-то неподвижная масса. Выглянула на мгновение из-за туч луна, и блеснули почти человеческие глаза чёрного козла. Мои мысли запрыгали, как теннисные мячики. Чёрная безрукавка – чёрный козел, чёрная безрукавка – чёрный козел... Через некоторое время я оглянулся. Возле дома стояла чья-то высокая фигура и поглаживала чёрного козла по голове.
Всё, временная передышка закончилась. Дальше события стали происходить с периодичностью электрички, проходящей в одно и то же время, и ничто не может изменить её расписания. И есть только один выход – разобрать рельсы.
СТРАННИК
История с мнимым папайским мальчиком, которая начиналась так тревожно-таинственно, а окончилась смешно и безобидно, и даже Димин пистолет не пригодился, и с настоящим папайским мальчиком, казалось, не будет иметь никакого продолжения. Для себя я обозначил то, что произошло, шуточками Зоны. Правда, очень странным было поведение Димы, как будто он ожидал чего-то нехорошего, причем такого, что он не смог бы предотвратить. Но тогда что тут происходит такое, что он смог бы предотвратить?
Вообще, чем я больше общался с Димой, тем мне больше казалось, что между ним и Зоной существует какая-то связь, причем более тесная, чем я предполагал с самого начала. И не просто мистическая, навеваемая воображением, а физическая, материальная связь, позволяющая не только Зоне, но и Диме управлять событиями, происходящими с фантомами и людьми. И с фантомами настолько реальными, что в сознании исчезает грань, отделяющая их от людей.
Лесная фея с зелёными глазами, без которой возвращение назад для меня стало уже невозможным, и «биографию» которой, теперь я в этом уверен, создал Дима, вошла в мою здешнюю жизнь. Она приходит ко мне утром с первыми лучами солнца, и теперь уже вместе с ней мы купаемся в лопуховом водоеме, ныряем в горное озеро, кипящее под струями водопада, греемся на солнышке, размазываем на губах спелую ежевику. Вечером она исчезает. И её не удержишь, потому что: как можно удержать воздух?
Иногда она приходит к костру. И вместе с лесной колдуньей Светой они весело и с милой таинственностью, которая присуща любым женщинам, даже самым нереальным, разговаривают ни о чем, лукаво посматривая вокруг. А я смотрю на них и думаю, пусть она, пусть Дима, пусть ещё кто-нибудь – причина всего этого, но пусть они никогда не исчезнут. И во мне все больше зреет внутренняя уверенность, что поход в ущелье Ужаса к чему-то приведёт, и, может быть, мне удастся разгадать механизм происходящего, и тогда они, уж точно, никуда и никогда не исчезнут, две маленькие лесные женщины.
На следующий день пришел тихий альпинист. Тихость была в его голосе, поведении, даже в облике. Когда он пел, наигрывая себе на гитаре, нужно было очень напряжённо вслушиваться, чтобы уловить слова. Он пел только один очень красивый романс начала XX века. Больше, по его словам, он ничего не знал. Погружался в себя на некоторое время и опять начинал петь этот же романс. Потом он нам сказал, что пришёл сюда с Плесецких водопадов и утром уйдёт вниз. И ничего в этом не было бы странного, если бы не одна маленькая деталь: его вообще тут не должно было быть. Он сам нам об этом сказал.
Опять началось. Что же тут происходит? Ну, когда всё это закончится? Моя логика в этих местах всё чаще начинает буксовать, вступая в противоречие с происходящим вокруг. А, может быть, пустить всё на самотек?
– А где же вы должны были быть?
– Нигде. Потому что оттуда я ушёл, а сюда ещё не пришел...
В УЩЕЛЬЕ
И вот я уже иду по узенькой тропке, которая ведет вcё вверх и вверх. Позади мир Димы. Мир, который, несмот­ря на всю свою необязательность, всё-таки существует, и у него есть границы. Ущелье – за этой границей. Почему так получилось, я не знаю. Я только знаю одно: я иду за своей маленькой женщиной, и мне нужно найти кнопку, нажатие которой остановит фантастическую пляску нереальности, и нежные ручки моей феи подарят мне сладость бытия. И мне сейчас кажется, что тот ужас, который находит выход из этого ущелья, – это разбитые надежды людей обрести свой единственный мир, в котором они счастливы навсегда.
Мрачное ущелье, набитое валунами, украло солнечный свет. Из теснины где-то далеко в вышине просмат­ривается лоскут тёмного, словно ночного неба. По обе стороны ущелья нависают могучие утесы. Тропа то расширяется, то пропадает и снова появляется. Глубина каньона уменьшается, стены отодвигаются, пуская в узкий коридор вспышки солнечных лучей. Вода исчезла, обнажив каменистое русло речки. Стоит гнетущая тишина, перегретая яростным солнцем. Но вот как будто покатился камешек. Навстречу мне идёт мальчик.
– Женька, как дела?
Но эта был не Женька. Папайский мальчик прошёл мимо, не обращая на меня никакого внимания. Опять мальчик! Ну сколько можно?!
Наконец, усталость взяла своё. Я сел передохнуть, привалившись к крутому склону рюкзаком, и не заметил, как уснул. Когда я проснулся, пришёл ласковый вечер, мерцая первыми звёздами. Взошла луна. И хотя я находился в самой глубине Ущелья Одинокого Ужаса, страха не было, сначала, быть может, от усталости, а теперь – от умиро­творенности. Меня окружали нежные мягкие краски ушедшего дня, из тишины прилетал лесной говорок.
Я поднялся и пошел дальше, и по каким-то непонятным ощущениям понял, что цель близка. Тропы yжe не было, и я ещё подумал, что люди тут не ходят. Но было так спокойно. Тёплая, тихая звёздная ночь кружилась надо мной, и в свете луны, такой неправдоподобно яркой, что она мне казалась люминесцентным шаром, я вышел на ежевичную поляну с одиноко стоящим деревом, под которым блестела серебром круглая дыре в земле, заполненная водой. Что-то белое кружило на этой воде. Я присмотрелся повнимательней – это был маленький белый кораблик. Я смотрел на кораблик, не отрываясь. Но какая-то чёрная пелена стала затуманивать моё сознание. Задрожали, затрепетали звёзды в воде. Луна стремительно заскользила к краю провала...
Утром по моей оранжевой палатке ударили солнечные лучи. Я выглянул из палатки и замер, поражённый красотой мириад переливающихся капелек росы. В каждой капельке плясала моя маленькая фея – моё божество. Но когда я успел поставить палатку? И где колючий кустарник? Его нет. Тогда почему на моих разодранных ногах запеклась кровь?
Впрочем, не важно. Важно, что я здесь. И ничего не успел разрушить. И что-то случилось со мной и с окружающим миром, который повернулся ко мне своей лучезарной стороной. И я чувствую, что здесь со мной должно произойти что-то необыкновенное, то, ради чего я три года шёл сюда.
Вот только не забыть оставить мои записки. Вот так, придавить камешком...
Ведь он же придЁт за своими записками!