Современники о Пушкине. Дюжина портретов гения

ДЮЖИНА  ПУШКИНЫХ:  С  ГЕНИЕМ  ЗАОДНО  И  ПРОТИВ  НЕГО.  ПОРТРЕТЫ  ИЗ  ДНЕВНИКОВ,  МЕМУАРОВ и ПИСЕМ СОВРЕМЕННИКОВ  ПОЭТА

ГЕНИЙ В ХАЛАТЕ  И  МЕМУАРЫ. Рисующие гения «в халате» мемуары ныне получили эффектное название «гений без глянца».  Система претензий к гению стара: при жизни для большинства общества он неудобен и его всячески пытаются привести «к  нужному знаменателю». 

Спохватившись, после смерти гения возвеличивают (мёртвый уже не так опасен!), при чём, почившему  великому творцу любая власть стремится приписать ей требуемые добродетели, нередко между собой мало совместимые. Проходит ещё лет около 150, -  и наскучившие прошлыми высотами культуры морально среднего и гораздо ниже среднего уровня граждане стремятся совершенно низвести гения до своего уровня, - сделать из него «без глянца» «своего парня». И тут на сцену выступают рьяные, но не слишком образованные  защитники.

Есть такая старинная и доныне актуальная русская пословица: «И з б а в ь  меня, боже, от  п л о х и х  друзей, а от   в р а г о в   я и  с а м как-нибудь  и з б а в л ю с ь!» Рьяные защитники начинают горячие наступления на очернителей гения: ничего «без  глянца» не было, - всё это выдумки недобросовестных мемуаристов – плохих современников гения…

Нельзя ли привести абсолютный критерий, - что такое  «плохой современник»? Абсолютно все мемуары-воспоминания – для гения и благоприятные, и неблагоприятные – есть только отражение взгляда мемуариста: вспоминающего и его взглядов там всегда больше, чем вспоминаемого гения. И если некий хороший чиновник вдруг видит Пушкина в чёрном свете, - это тоже ценный для истории взгляд эпохи. И отсюда ещё не следует, что все чиновники – современники гения были никчемные тупицы и негодяи.

 Когда по такому надуманному критерию (хороший - плохой мемуарист)  отвергать, - то придётся отвергнуть  половину мемуаров. А если ещё требовать от мемуариста полного осознания гениальности  Пушкина или Гоголя, в этом случае придётся выкинуть все мемуары, после чего и вовсе не остаётся портрета гения в частной жизни. Рационален ли этот метод?!  Едва ли!  Явно, нужен другой подход к мемуарам, да и к истории в целом.
_______________

РАЦИОНАЛЬНАЯ  РАБОТА  С  МЕМУАРАМИ. Есть другой подход к мемуарам: все мемуаристы – дети своей эпохи с переплетением её многих граней. И с этой точки зрения к гению агрессивно настроенные мемуары – есть не менее ценное свидетельство своей эпохи, чем мемуары друзей, возможно, довольно немногочисленных и тоже, как и гений, «выламывающихся» из своей эпохи. Некое приближение к истине может быть достигнуто сравнением и положительных, и отрицательных мемуаров. Всего – всех мелочей о миновавшей тому давно жизни мы всё равно никогда не узнаем! Да и нужно ли? Как советовал сам Пушкин:

«О с т а в ь  любопытство толпе и  б у д ь  заодно с  г е н и е м… Мы знаем Байрона довольно. Видели его на троне славы, видели в мучениях великой души, видели в гробе посреди воскресающей Греции. — Охота тебе видеть его на судне. Толпа жадно читает исповеди, записки etc., потому что в подлости своей радуется унижению высокого, слабостям могущего. При открытии всякой мерзости она в восхищении.  О н   м а л,  как мы,  он мерзок,  к а к   м ы! Врете, подлецы: он и мал и мерзок — не так, как вы — иначе». (А.С. Пушкин – П.А. Вяземскому. Вторая половина ноября 1825 г. Из Михайловского в Москву).

БЫТЬ  ЗАОДНО  С ГЕНИЕМ.... Как это?! Читать только его тексты?! Но что такое тексты без эпохи и без их написавшего человека?! Тогда остаётся одно: работать с мемуарами не предвзято. Попытаемся составить портрет Пушкина из мемуаров о нём: из благоприятных, и из неблагоприятных для поэта мемуаров. Но будем помнить: мемуарист вне его воли определённым образом программирован своим общественным положением, воспитанием, склонностями.

Собственно уже есть великолепный сборник мемуаров – воспоминаний о Пушкине, где собраны практически все о поэте воспоминания и дневниковые записи: «А. С. Пушкин в воспоминаниях современников. Том 1 и - 2» М. 1985.  – около 500 страниц в каждом томе. Замечательные книги! Но кроме специалистов – литературоведов их редко кто читает «от корки до корки»: 1000 страниц мемуаров – это психологически не так-то легко прочитать, да и время у современных людей не всегда есть. 

Предлагаемая ниже статья – есть выборка из мемуаров за период после выпуска из лицея до конца ссылки Пушкина в Михайловском.(Последняя дуэль здесь не рассматривается) Выборка, - за рамками которой должно возникнуть как бы серия моментальных и изменчивых набросков: «Пушкин в глазах друзей», «Пушкин – в глазах света», «Пушкин в глазах чиновного общества»... И наконец свой собственный – внимательного читателя набросок.
   __________________________________

ГЕНИАЛЬНЫЙ  АНЕКДОТ  ГОГОЛЯ  О  ПУШКИНЕ. Известен рассказ Гоголя о его первом несостоявшемся визите к Пушкину  (между 9 марта 1829 между 18 января года): «Т о т ч а с  по приезде в Петербург Гоголь, движимый потребностью видеть Пушкина, который занимал все его воображение еще на школьной скамье, прямо из дома отправился к нему. Чем ближе подходил он к квартире Пушкина, тем более овладевала им робость и, наконец, у самых дверей квартиры развилась до того, что он убежал в кондитерскую и потребовал рюмку ликера. Подкрепленный им, он снова возвратился на приступ, смело позвонил, и на вопрос свой: ”д о м а  ли хозяин?” – услыхал ответ слуги: “п о ч и в а ю т!” Было уже поздно на дворе. Гоголь с великим участием спросил: ”В е р н о, всю ночь работал?” –  ”К а к  же, работал, – отвечал слуга, – в   к а р т и ш к и   и г р а л”.

Гоголь признавался (Аненкову), что это был первый удар, нанесенный школьной идеализации его. Он иначе не представлял себе Пушкина до тех пор, как окруженного постоянно облаком вдохновения…»  (П. В. Анненков со слов Гоголя. Материалы для биографии Пушкина. Изд. 2-е, 1873, стр. 360). - это друг и биограф Гоголя П.В. Аненков писал уже в 1840-х со слов самого Гоголя.  Других свидетелей просто не могло быть. (Слуга мемуаров не оставил) Была ли попытка этого визита в действительности или это  -   а н е к д о т  обожающего мистификации Гоголя, о чём прекрасно знает умный Аненков.

 Но какие причины были у Гоголя после 5 лет знакомства с Пушкиным сочинять такой анекдот?! Казалось бы, вот Гоголь как раз и мог бы нарисовать адекватный портрет великого поэта? О, причины были! Мудрый Гоголь тактично оставил «между строк» и «Пушкина без глянца» - человека своей эпохи, и гения, определив которого, переживший Пушкина его современник человек Гоголь –Яновский высказал бы только своё частное мнение. Возможно, что этот гоголевский  а н е к д о т  - гениальнее всех его серьёзных статей о Пушкине: гоголевский анекдот оставляет простор наброскам образа Пушкина.

Анекдоты в пушкинское время были полноправными действующими лицами жизни светского общества. Анекдоты рассказывали про Николая I, при чём подуставший от власти этот Самодержец Всея Руси едва ли не был в тайне автором многих анекдотов про самого себя. Как сказано об Евгении Онегине:

…Он рыться не имел охоты
В хронологической пыли
Бытописания земли:
Но дней минувших анекдоты
От Ромула6 до наших дней
Хранил он в памяти своей. («Евгений Онегин» Гл. I. - Строфа VI)
   *       *        *

 КУМИР - «АЛЕКСАНДР  ПУШКИН». ПОРТРЕТ ГЕНИЯ В ГЛАЗАХ ОБЩЕСТВА – НЕРЕДКО АНЕКДОТИЧЕН. Во всех временах молодые поколения противоречат поколению старшему: так уж устроен мир. Во всех временах молодое поколение ищет себе выразителя своих чаяний: кумира – духовного вождя за пределами семьи. В лицейские годы Гоголя – особенно в его последние лицейские годы – для склонных к вольномыслию и сочинительству юношей и в столице, и в провинции таким кумиром  был - Александр Пушкин.

Например, вступление Гоголя в лицей в Нежине в 1821-м совпало с годами первой славы Пушкина после «Руслана и Людмилы» (1820 г.): «П у ш к и н а,  которого мелкие стихотворения, наскоро на лоскутках бумаги, карандашом переписанные, разлетались в несколько часов огненными струями во все концы Петербурга и в несколько дней Петербургом вытверживались наизусть, — Пушкина, которого слава росла не по дням, а по часам». (И.И.  Лажечников. Знакомство моё с Пушкиным. Из памятных записок. 1856 г.)  На 10 лет моложе своего кумира поколение – тем более в провинции! –  что могло знать о Пушкине – человеке?! Если отвергнуть довлеющие над столичным обществом сплетни и анекдоты о поэте, юный пылкий провинциал – идеалист мог представить себе идеализированный образ.
_________________

ЧТО ТО  ВРОДЕ  ПОЛУБОГА...  ВОСПОМИНАНИЯ ИВАНА СЕРГЕЕВИЧА ТУРГЕНЕВА. Вот уже по случаю смерти поэта свидетельство в 1837 учившегося в Петербургском университете Ивана Тургенева, будущего знаменитого писателя: «П у ш к и н   б ы л   в ту эпоху для меня, как и для многих моих сверстников, чем-то вроде   п о л у б о г а.  Мы действительно поклонялись ему. Поклонение авторитетам в последнее время подверглось… чуть не проклятию. Признаться в нем — значит заклеймить себя пошлецом навеки. Но позволю себе заметить нашим строгим молодым судьям, что не худо бы сперва условиться в значении слова “авторитет”.

Авторитет авторитету — рознь. Сколько я помню, никому из нас (я говорю об университетских товарищах) и в голову не пришло бы преклониться перед человеком потому только, что он был богат или важен, или очень большой чин имел...  Даже великий ум нас не подкупал;  н а м   н у ж е н  был   в о ж д ь;  и весьма свободные, чуть не республиканские убеждения отлично уживались в нас с восторженным благоговением перед людьми, в которых мы видели своих наставников и вождей.

С к а ж у  б о л е е: мне кажется, что такого рода энтузиазм, даже преувеличенный, свойствен молодому сердцу; едва ли оно в состоянии воспламениться отвлеченной идеей, как бы прекрасна и возвышенна она ни была, если эта самая идея не явится ему воплощенною в живом лице — в наставнике. Вся разница между теперешним и тогдашним поколеньями состоит, быть может, в том, что мы не стыдились нашего идола и нашего поклонения, а, напротив, гордились и тем и другим». (Тургенев И.С. Литературный вечер у П.А. Плетнёва. 1868 г.)  Спрашивается, - какой смысл Ивану Тургеневу врать? Ведь он даже не о Пушкине пишет: он даёт портрет свой и близкого ему слоя своего поколения в год смерти Пушкина.
____________
 
КАКИМ  ВИДЕЛИ  МОЛОДОГО  ПУШКИНА. После заявлений современников о «кумире-Пушкине» и «полубоге» удивительно ли, что ещё в лицее умолявший родных прислать ему  «Евгения Онегина», Гоголь в Петербурге первым делом пойдёт знакомиться к Александру Пушкину?! Прорвавшийся к гению на квартиру всегда имеет шанс застать там вместо блистательного кумира своих грёз некоего в халате не очень симпатичного господина, крайне раздражённого наглостью нежданного визитёра. Так, не зная ничего о Пушкина, доктор Е.П. Рудыковский в 1820-м на Кавказе всего лишь честно увидел, что «н а…  д и в а н е сидит молодой человек — небритый, бледный и худой...» (Южная ссылка Пушкина)

 Или вот как  ранее Рудыковского увидел Пушкина времени после лицея В.А. Эртель (1793-1847): «М ы  в з о ш л и  на лестницу; слуга отворил двери, и мы вступили в комнату П<ушкина>. У дверей стояла кровать, на которой лежал молодой человек в полосатом бухарском халате, с ермолкою (род шапочки) на голове.  Возле постели на столе лежали бумаги и книги. В комнате соединялись признаки жилища молодого светского человека с поэтическим беспорядком ученого. При входе нашем П<ушкин> продолжал писать несколько минут, потом, обратясь к нам, как будто уже знал, кто пришел, подал обе руки моим товарищам с словами: “З д р а в с т в у й т е,  братцы!” Вслед за сим он сказал мне с ласковою улыбкою: “Я   д а в н о   желал знакомства с вами, ибо мне сказывали, что вы большой знаток в вине и всегда знаете, где достать лучшие устрицы…”

В разговоре его заметна была большая наклонность к насмешке, которая часто становилась язвительною. Она отражалась во всех чертах лица его, и думаю, что он способен возвыситься до той истинно поэтической иронии, которая подъемлется над ограниченною жизнию смертных и которой мы столько удивляемся в Шекспире...». (В.А. Эртель. Выписки из бумаг дяди Александра. Альманах за 1832-33 гг. изданный В. Эртелем и А. Глебовым. 1832. С. 285-300)
_________________________

ИВАН  ПУЩИН  О ПУШКИНЕ. Посетивший опального и ссыльного Пушкина в Михайловском, зимой 1825 года,  Иван Пущин  тоже застал поэта совсем не в светском виде: «В и ж у  на крыльце Пушкина, босиком, в одной рубашке, с поднятыми вверх руками… Комната Александра была возле крыльца, с окном на двор, через которое он увидел меня, услышав колокольчик. В этой небольшой комнате помещалась кровать его с пологом, письменный стол, шкаф с книгами и проч. и проч. Во всем поэтический беспорядок, везде разбросаны исписанные листы бумаги, всюду валялись обкусанные, обожженные кусочки перьев <он всегда с самого Лицея писал оглодками, которые едва можно было держать в пальцах>...» (И.И. Пущин. Записки о Пушкине. Журнал «Атеней» 1859 г., т. VIII,  ч. 2.)

Теперь ставится под сомнение целиком принадлежность Записок Пущина - Пущину: дескать, это сын декабриста И.Д. Якушкина – Е.И. Якушкин за Пущиным на поселении воспоминания записывал, а потом, при публикации Записок ещё от себя и дополнил. Во первых, такое заявление недоказуемо. Во вторых, для выбранного здесь типа исследования точное авторство и не важно: мы смотрим на ситуацию глазами современников Пушкина и их потомков. В конце концов, почти все развёрнутые воспоминания о Пушкине были написаны, самое меньшее, лет через 10-20 после его смерти. Это автоматически означает как бы «стягивание» былого под итог жизни мемуариста, - под итог его взглядов и идей. Других воспоминаний – с места действия «со свечкой»  у нас нет.

ПРИХОДИТСЯ  ПРИЗНАТЬ, что встреча нежданного посетителя Пушкиным могла и не быть столь радостной, как встреча ещё лицейского друга Ивана Пущина.  И если Гоголь в тот первый свой визит всё-таки хотя-бы мельком виделся с заспанным Пушкиным и не рассказал, то поступил умно. А если, наслушавшись о Пушкине сплетен, и совсем к нему незваным не пошёл, а визит свой выдумал, - то поступил ещё умнее и тактичнее, и не след нам винить Гоголя за анекдотичный, но ни чьей чести не умаляющий рассказ. И теперь на этой ноте продолжим конструирование «образа Пушкина в глазах современников» - друзей и недругов.
 __________________________________________________
                ______________________________________________________


ДЮЖИНА  ПУШКИНЫХ  В  ГЛАЗАХ  СОВРЕМЕННИКОВ:  КУМИР  И  ЧЕЛОВЕК.  П у ш к и н –попробуем вкратце описать, каким в качестве просто человека он мог представляться современникам, начиная с внешности.  Да проблема в том, что из мемуаров извлечённых «пушкиных» не менее дюжины. Ниже намеренно сопоставлены два диаметрально противоположных мнения – ещё с лицейских лет друга и недруга поэта.

МНЕНИЕ  БАРОНА М.А. КОРФА. Лицеист первого выпуска барон М.А. Корф (1800-1876) терпеть не может всю «эксцентрическую» семью Пушкиных и в особенности самого поэта: «В  Лицее он решительно ничему не учился, но и тогда уже блистал своим дивным талантом, а начальство боялось его едких эпиграмм, то на его эпикурейскую жизнь смотрели сквозь пальцы, и она отозвалась ему только при конце лицейского поприща выпуском его одним из последних. Между товарищами, кроме тех, которые, пописывая сами стихи, искали его одобрения и, так сказать, покровительства, он не пользовался особенной приязнью…

В с п ы л ь ч и в ы й  до бешенства, с необузданными африканскими (как его происхождение по матери) страстями, вечно рассеянный, вечно погруженный в поэтические свои мечтания, избалованный от детства похвалою и льстецами, которые есть в каждом кругу, Пушкин ни на школьной скамье, ни после, в свете, не имел ничего привлекательного в своем обращении. Беседы ровной, систематической, связной у него совсем не было; были только вспышки: резкая острота, злая насмешка, какая-нибудь внезапная поэтическая мысль, но все это только изредка и урывками, большею же частью или тривиальные общие места, или рассеянное молчание, прерываемое иногда, при умном слове другого, диким смехом, чем-то вроде лошадиного ржания.

Начав еще в Лицее, он после, в свете, предался всем возможным распутствам и проводил дни и ночи в беспрерывной цепи вакханалий и оргий, с первыми и самыми отъявленными тогдашними повесами. (В число которых благонамеренный Корф не входил, поэтому и точно ничего знать не может! – авт. статьи) Должно удивляться, как здоровье и самый талант его выдерживали такой образ жизни, с которым естественно сопрягались частые любовные болезни, низводившие его не раз на край могилы.

П у ш к и н  не был создан ни для службы, ни для света, ни даже — думаю — для истинной дружбы… В нем не было ни внешней, ни внутренней религии, ни высших нравственных чувств; он полагал даже какое-то хвастовство в высшем цинизме по этим предметам: злые насмешки, часто в самых отвратительных картинах, над всеми религиозными верованиями и обрядами, над уважением к родителям, над всеми связями общественными и семейными, все это было ему нипочем, и я не сомневаюсь, что для едкого слова он иногда  говорил  даже более и хуже, нежели думал и чувствовал. Ни несчастие, ни благотворения государя его не исправили: принимая одною рукою щедрые дары от монарха, он другою омокал перо для язвительной эпиграммы…» (Корфа  «Записки» - «Русская Старина» за 1899—1904 гг.) - Что же! Дружбу не все одинаково понимают: одни под дружбой разумеют простое соблюдение этикета, другие – нечто большее, - так можно  было бы ответить барону Корфу.

Прямо противоположна пушкинской биография Корфа – чиновника немалого ранга: камергера (1827),  действительного тайного советника (1854).  При этом о Корфе вспоминают, что «в  о т н о ш е н и и   к своим подчинённым он был добрым и любящим начальником… Дела решались безостановочно… он обладал мастерством в изложении самых запутанных дел; сжатость и ясность речи достигли под его пером высшей степени». (Грот Я.К. Воспоминания о графе М. А. Корфе).

О б р а т и м  в н и м а н и е: Корф не просто «добрый человек», но «добрый начальник» - это некий ключ к личности: чиновник высокого ранга добр к благонамеренным чиновникам и не терпит нарушителей установленных норм, - гениев, в том числе. Но творчество всегда выходит за чиновные рамки, а Россия была, преимущественно, чиновной. Поэтому крайне резкое мнение Корфа о Пушкине можно считать  и с т и н н  ы м   мнением всего чиновного общества.
________________________________

ПОРТРЕТ ПУШКИНА ОТ  ИВАНА  ПУЩИНА. Сравним от Корфа «чёрный» потрет с изложением тех же событий другими мемуаристами. В злых записках барона Корфа по сходству с другими воспоминаниями мелькают крупицы правды. Так однокашник и друг по лицею Иван Пущин тоже уже лет 30-40 спустя вспоминает - определяет характер друга: «В с е   м ы (лицеисты)  в и д е л и,  что Пушкин нас опередил, многое прочел, о чем мы и не слыхали… но достоинство его состояло в том, что он отнюдь не думал выказываться и важничать, как это очень часто бывает в те годы (каждому из нас было 12 лет) с скороспелками… Обстановка Пушкина в отцовском доме и у дяди, в кругу литераторов, помимо природных его дарований, ускорила его образование, но нисколько не сделала его заносчивым, признак доброй почвы.

 В с е  научное он считал ни во что и как будто желал только доказать, что мастер бегать, прыгать через стулья, бросать мячик и пр. В этом даже участвовало его самолюбие — бывали столкновения, очень неловкие. Как после этого понять сочетание разных внутренних наших двигателей! Случалось точно удивляться переходам в нем: видишь, бывало, его поглощенным не по летам в думы и чтения, и тут же внезапно оставляет занятия, входит в какой-то припадок бешенства за то, что другой… перебежал его или одним ударом уронил все кегли...

Пушкин, с самого начала, был раздражительнее многих и потому не возбуждал общей симпатии:  это удел эксцентрического существа среди людей. Не то чтобы он разыгрывал какую-нибудь роль между нами или поражал какими-нибудь особенными странностями, как это было в иных; но иногда неуместными шутками, неловкими колкостями сам ставил себя в затруднительное положение…

 Пушкин… постоянно и деятельно участвовал во всех лицейских журналах, импровизировал так называемые народные песни, точил на всех эпиграммы и проч. Естественно, он был во главе литературного движения, сначала в стенах Лицея, потом и вне его, в некоторых современных московских изданиях…» - и ещё со времён Лицея на плохом счету у правительства и вспыльчивый дуэлянт… - Село Марьино, август 1858» (И.И. Пущин. Записки о Пушкине).
_______________

  Ф.Ф. ВИГЕЛЮ  (1786-1856) в 1817-м году после выпуска из лицея Пушкин тоже показался «довольно шаловливым и необузданным»: «С п р о с я т:  был ли и он тогда либералом? Да как же не быть восемнадцатилетнему мальчику, который только что вырвался на волю, с пылким поэтическим воображением и кипучею африканскою кровью в жилах, и в такую эпоху, когда свободомыслие было в самом разгаре. <...> Его хвалили, бранили, превозносили, ругали. Жестоко нападая на проказы его молодости, сами завистники не смели отказывать ему в таланте; другие искренно дивились его чудным стихам, но немногим открыто было то, что в нем было, если возможно, еще совершеннее, — его всепостигающий ум и высокие    ч  у в  с т в а    прекрасной души его…

Три года прошло, как семнадцатилетний Александр Пушкин был выпущен из Лицея и числился в Иностранной коллегии, не занимаясь службой. Сие кипучее существо, в самые кипучие годы жизни, можно сказать, окунулось в ее наслаждения… Его спасали от заблуждений и бед собственный сильный рассудок, беспрестанно в нем пробуждающийся, чувство чести, которым весь был он полон, и частые посещения дома Карамзина, в то время столь же привлекательного, как и благочестивого.

Он был уже славный муж по зрелости своего таланта и вместе милый, остроумный мальчик не столько по летам, как по образу жизни и поступкам своим. Он умел быть совершенно молод в молодости, то есть постоянно весел и беспечен: наука, которая ныне с каждым годом более забывается». (Ф. Ф. Вигель. Воспоминания, ч. 3. М., 1892)
______________________

Д у м а е т с я, Вигель верно схватил разницу между прирождённой гениальностью и юным возрастом. Не в этом ли секрет слишком разных мнений о Пушкине?  Вигель львиную дозу несколько буйного поведения Пушкина перекладывает на слишком бурно восхищавшихся его гениальностью - слишком хваливших юного поэта членов «Арзамаса» вместе с Жуковским, и на ещё более буйных приятелей-офицеров: так многие себя вели, юный Пушкин лишь подражал. И будь он не поэтом, а блестящим офицером –  буйства не поставили бы ему в вину. Но эпиграммы показались в обществе страшнее буйства.

ПУШКИН  И ОБСТАНОВКА В  СЕВЕРНОЙ СТОЛИЦЕ ИЗ  ЗАПИСОК  ВИГЕЛЯ. Далее в своих мемуарах Вигель мудро описывает не столько самого Пушкина, сколько вокруг него обстановку в столице накануне Южной ссылки: «К о г д а  Петербург был полон людей, велегласно проповедующих правила, которые прямо вели к истреблению монархической власти, когда ни один из них не был потревожен, надобно же было, чтобы пострадал юноша, чуждый их затеям, как последствия показали. Дотоле никто за политические мнения не был преследуем, и Пушкин был первым, можно сказать, единственным тогда мучеником за веру, которой даже не исповедовал…» - ссылки и гонения всегда только подогревали и идеалистический, и желчно ехидный интерес к притесняемым людям искусства.
    _________________________________________________________


В МЕМУАРАХ Н.А. МАРКЕВИЧА (1804-1860) ПОЛУЧИЛА ОТРАЖЕНИЕ ЭПОХА общественного подъема 1810-х годов, и резких антиправительственных настроений среди молодежи: «Я   з а с т а л   уже, что мысль о свободе и конституции была в разгаре. Кюхельбекер ее проповедовал на кафедре русского языка; Ал. Пушкин написал свою оду “Вольность”… А в Германии убивал студент Занд неповинного фон Коцебу… Я  п р и е х а л  в Петербург (в 1817-м), тогда уже ода “Вольность” гремела повсюду; кто из нас не повторял: "И на обломках самовластья  Напишут наши имена". (1819)

Вскоре начали появляться “Кинжал”, “Деревня”, святочные вирши, эпиграммы, потом отрывки из восхитительной поэмы “Руслана и Людмилы”… и к 1820 году Пушкин стал знаменитостью окончательно. Везде повторялись, списывались его стихи. Не могущие пройти цензуру были у всех в копиях и в устах. Только и слышно было: “Ч и т а л и  ли вы новую пьесу у Пушкина?” Будуары, Марьина роща, общая застольная в ресторации, место свидания с любовницею, плац в ожидании генерала, приехавшего делать смотр, — везде раздавались стихи Пушкина. Журналы, где он их помещал, расходились до последнего экземпляра.

Наконец ему платили по золотому от стиха (Маркевич ошибается: это в гораздо умеренном размере будет уже после возвращения из ссылки в Михайловском), и нередко он проигрывал в штосс (карточная игра) свои строки, как чистые деньги. Прибавим к этому его пылкий, довольно необузданный, но благородный, любящий нрав; его находчивость, остроумие, безбоязненность. Он был сам поэзия…» (Н.А. Маркевич. Из воспоминаний.) 

Маркевич цитирует как раз самые крамольные строфы, даже после смерти поэта распространявшиеся только в списках. Мы позволим себе привести начало цитируемой Маркевичем оды «Вольность» или «К Чаадаеву», на фоне какого послания «чёрные» воспоминания барона Корфа прочитываются как яростная c  политическим оттенком борьба против этой вольности:

Любви, надежды, тихой славы
Недолго нежил нас обман,
Исчезли юные забавы,
Как сон, как утренний туман;
Но в нас горит еще желанье,
Под гнетом власти роковой
Нетерпеливою душой
Отчизны внемлем призыванье… (публикация 1829 г.)

ВЕРНЁМСЯ К ПРОДОЛЖЕНИЮ ОБОРВАННОЙ ВЫШЕ СТРОКИ ВОСПОМИНАНИЙ Маркевича: «Он  (Пушкин) был сам поэзия. Впрочем, иные из его фарс были и не поэтические. Однажды... Гуляя по саду, он увидел, что царь идет один вдоль по аллее; тотчас он вышел в аллею из-за деревьев и, несколько сгорбясь, согнув локти, сжав кулаки, размахивая руками, пошел за ним вослед, корча его походку. Царь увидел это. “Пушкин!” -  Дрожа подошел он к царю. - “С т а н ь  впереди меня. Ну! иди передо мною так, как ты шел”. — “Ваше величество!” — “М о л ч а т ь!  Иди как ты шел! Помни, что я в третий раз не привык приказывать”. Так прошли они всю аллею.  -  “Т е п е р ь   ступай своею дорогою, а я пойду своею, мне некогда тобою заниматься”».
_____________

ИСТОРИЯ  С  ФРЕЙЛИНОЙ. (продолжение мемуаров Маркевича) «С Натальею Викторовною Кочубей… ему едва не обошлась дороже проделка. Не зная, кто она, он увидел ее в царскосельской аллее, бросился перед нею на колени и начал ее целовать, она кричала, кричала, наконец вырвалась и побежала к фрейлинским квартирам; на беду встретилась с царем, который, увидя ее расстроенную и туалет в беспорядке, спросил о причине. Она рассказала все. Государь решил Пушкина отправить солдатом в Финляндию. Дело дошло до обеих императриц. Они призвали графиню Наталью Викторовну и приказали ей во что б ни стало выпросить Пушкину у государя помилование. Долго мучилась графиня с царем. Слезы ее наконец победили».

 Первый про прогулку впереди царя рассказ  вроде бы и правдоподобен, да вот только истории в этом стиле рассказывали не про Александра I, а про его младшего брата Николая I, которого лицеист Пушкин встретить в роли царя никак не мог. Рассказ же про Наталью Кочубей лицеист Иван Пущин приводит совсем в иной тональности и с другой фамилией: «У (княжны) Волконской (фрейлины императрицы Елизаветы Алексеевны) была премиленькая горничная Наташа. Случалось, встретясь с нею в темных переходах коридора, и полюбезничать; она многих из нас знала, да и кто не знал Лицея, который мозолил глаза всем в саду?

О д н а ж д ы   идем мы (лицеисты), растянувшись по этому коридору маленькими группами. Пушкин, на беду, был один, слышит в темноте шорох платья, воображает, что непременно Наташа, бросается поцеловать ее самым невинным образом. Как нарочно, в эту минуту отворяется дверь из комнаты и освещает сцену: перед ним сама княжна Волконская. Что делать ему? Бежать без оглядки; но этого мало, надобно поправить дело, а дело неладно! Он тотчас рассказал мне про это…  Я ему посоветовал открыться Энгельгардту и просить его защиты. Пушкин никак не соглашался довериться директору и хотел написать княжне извинительное письмо. Между тем она успела пожаловаться брату своему П. М. Волконскому, а Волконский — государю.

 Г о с у д а р ь   на другой день приходит к Энгельгардту. “Ч т о   ж  э т о   б у д е т? — говорит царь. — Твои воспитанники… уже не дают проходу фрейлинам жены моей”. Энгельгардт, своим путем, знал о неловкой выходке Пушкина… Он… отвечал императору Александру: «В ы   м е н я  предупредили, государь, я искал случая принести вашему величеству повинную за Пушкина; он, бедный, в отчаянии: приходил за моим позволением письменно просить княжну, чтоб она великодушно простила ему это неумышленное оскорбление». Тут Энгельгардт рассказал подробности дела, стараясь всячески смягчить кару Пушкина, и присовокупил, что сделал уже ему строгий выговор… На это ходатайство Энгельгардта государь сказал: “П у с т ь  пишет, уж так и быть, я беру на себя адвокатство за Пушкина; но скажи ему, чтоб это было в последний раз.  La vieille est peut-;tre enchant;e de la mеprise du jeune homme, entre nous soit dit” – “С т а р а я   д е в а, быть может, в восторге от ошибки молодого человека, между нами говоря”».

Маркевич в 1817 поступил в Благородный пансионе при Главном педагогическом институте в Санкт-Петербурге. Где познакомился  в пансионе преподававшим Вильгельмом Кюхельбекером, а через него и с другими первого выпуска лицеистами Маркевич явно пересказывает чужие слова – анекдоты о Пушкине.  Уверения в близости с Пушкиным и последнего стихами Маркевича восхищение – крайне сомнительны. Но, думается, с чужих слов Маркевич верно передаёт о Пушкине «залихватское» общественное мнение,  неосторожно поддерживаемое друзьями - лицеистами первого выпуска и самим юным Пушкиным: «В р а г о в   имеет в жизни всяк, Но от друзей спаси нас боже! ..Нет нелепицы такой, Ни эпиграммы площадной, Которой бы ваш друг с улыбкой, В кругу порядочных людей… Не повторил стократ ошибкой…» ЕО. Гл. IV. Строфа XIX)
__________________

МЕДВЕДЬ  И  ЦАРЬ. ДВА ВАРИАНТА  ИСТОРИИ.1)Первая история опять из мемуаров Маркевича: «Е г о (Пушкина) ждали в театр на балет… кресло пустое оставалось, он был в Царском. В антракте после 1-го действия входит он. Его спрашивают, чего он опоздал. “А х,  к а к о й  там был дивный случай!” — “Что такое?” — “Ц а р с к и й  медведь сорвался с цепи, поймал царя и чуть не задушил. Отняли!” — “Что же с медведем?” — “Ч т о!  Р а з у м е е т с я, убили. В России и медведю умному не позволят жить”…»

2) ИВАН  ПУЩИН совершенно иначе – в менее резких тонах пересказывает этот случай: «Н е ч  е г о  и говорить уже о разных его (Пушкин)  выходках, которые везде повторялись. Например, однажды в Царском Селе медвежонок сорвался с цепи от столба, на котором устроена была его будка, и побежал в сад, где мог встретиться глаз на глаз, в темной аллее, с императором... Медвежонок, разумеется, тотчас был истреблен, а Пушкин при этом случае не обинуясь говорил: “Н а ш е л с я   один добрый человек, да и тот медведь!”

Т а к и м  же  о б р а з о м  он (Пушкин) во всеуслышание в театре кричал: “Т е п е р ь  самое безопасное время — по Неве идет лед”.  В переводе:  нечего опасаться крепости. Конечно, болтовня эта — вздор; но этот вздор, похожий несколько на поддразнивание, переходил из уст в уста и порождал разные толки, имевшие дальнейшее свое развитие; следовательно, и тут даже некоторым образом достигалась цель, которой он несознательно содействовал…» (Иван Пушин). В изложении Пущина медвежонок мог бы встретиться с царём, да всё-таки не встретился.  И вся напряжённость ситуации относится к рассказу Пушкина и к последующему с преувеличениями изложению слушателей поэта.
____________________

ИСТОРИЯ  НА  БАЛУ от Маркевича: «Б ы л  у графини Мусиной-Пушкиной бал, куда и Пушкин был приглашен. Загулявшись в Кронштадте, он приехал, когда бал был уже в полном разгаре, и приехал подгулявши. Графиня, знаменитая гордостью, увидя его…  подошла к нему, хлопнула рукой по плечу и громко спросила: “Н е  д в о и т  ли у вас в глазах?” Едва улыбка общего одобрения явилась на лицах графининых низкопоклонников, как ответ Пушкина огорошил всех: “Н е т - с:  р я б и т!” — отвечал поэт. А графиня была рябая после оспы…» Правда ли это? Подобные анекдоты рассказывали о многих светских с претензией на остроумие лицах.


Лицей был близок ко Двору, и пошепотом передаваемые при дворе анекдоты могли в Лицее пересказываться с новою остротой и участием известных лицеистов Пройдёт время и Пушкин изменится, а анекдоты о его былых «похождениях» будут продолжать влиять на образ поэта в общественном мнении – в новом времени уже негативно.
_______________________________________________________
                _____________________________________________________

ДАМЫ  О  ПУШКИНЕ.  ВОСПОМИНАНИЯ  ПРЕКРАСНЫХ  ДАМ О ПУШКИНЕ почти всегда лояльнее и скромнее мужских. Дамы как-то умеют описывать характер и мелкие привычки человека как просто характер и привычки без вселенски обобщительно резких передержек.

ИЗВЕСТНАЯ АКТРИСА  А.М. КАРАТЫГИНА-КОЛОСОВА (1802-1880) ещё девочкой подростком знала лицеиста Пушкина, их семьи жили рядом: «Н а к о н е ц  он познакомился с нами и стал довольно часто посещать нас. Мы с матушкой от души его полюбили. Угрюмый и молчаливый в многочисленном обществе, “Саша Пушкин”, бывая у нас, смешил своею резвостью и ребяческою шаловливостью. Бывало, ни минуты не посидит спокойно на месте; вертится, прыгает, пересаживается…» - оказывается он нередко бывал «угрюмым и молчаливым»!

Около 1819 гола Колосова готовилась к дебюту в театре под руководством князя и драматурга А.А. Шаховского (1777-1846): «”С а ш у  Пушкина” он (Шаховской) рекомендовал своим гостям покуда только как сына Сергея Львовича и Надежды Осиповны; лишь через пять лет для этого “Саши” наступила пора обратной рекомендации, и о родителях его говорили: “они отец и мать Пушкина”;  их озарил отблеск славы гениального сына.

Знакомцы князя Шаховского  — А. С. Грибоедов, П. А. Катенин, А. А. Жандр — ласкали талантливого юношу, но покуда относились к нему как старшие к младшему; он дорожил их мнением и как бы гордился их приязнью. Понятно, что в их кругу Пушкин не занимал первого места и почти не имел голоса. Изредка, к слову о театре и литературе, будущий гений смешил их остроумною шуткой, экспромтом или справедливым замечанием, обличавшим его тонкий эстетический вкус и далеко не юношескую наблюдательность…» (М.А. Каратыгина. Моё знакомство с Пушкиным. 1879. Впервые – Русский Вестник, 1880 №7. С.  365 - 574) Пушкин был при Грибоедове и тогда знаменитом драматурге Катенине примерно в том же положении, в каком через десять лет Гоголь будет перед Пушкиным.
    
ТЕАТРАЛЬНОСТЬ  В  ЖИЗНИ  КАК  ПРИВЫЧКА  ОПРЕДЕЛЁННОГО  ВРЕМЕНИ. В сумме, из мемуаров видно, что Александр Пушкин уже по кругу семейного общения был близок к театральности и склонен к актёрской игре: оставшаяся на всю жизнь привычка. В тот век к актёрству были склонны все проводящие немалое время в модных великосветских гостиных, где требовался определённый стиль поведения:  один в мужской компании, другой – в дамской, совершенно иной - при дворе. Как с иронией сказано о Евгении Онегине», Евгений «Как dandy (щёголь) лондонский одет, И наконец увидел свет.

Он по-французски совершенно
Мог изъясняться и писал;
Легко мазурку танцевал
И кланялся непринужденно;
Чего ж вам больше? Свет решил,
Что он умен и очень мил». (Гл. I.  Стр. IV)

 К подчёркнутой театральности поведения в обществе весьма склонны были и будущие декабристы: так, они являлись на балах с не отстёгнутой шпагой, что означало, - кавалер не танцует. Вдобавок этот не танцующий гордо стоял у стены, меряя гостиную мрачным взглядом… Но зачем тогда являться на бал?!  Чтобы общество видело, - какими пустяками оно занимается! Общество негласным не оставалось: вдоволь злословило о таких господах, тем самым… признавая их существование! Что пародировано Пушкиным в деревенских толках об Онегине:

Сосед наш неуч; сумасбродит;
Он фармазон*; он пьет одно (* устаревшее: вольнодумец, нигилист)
Стаканом красное вино;
Он дамам к ручке не подходит;
Всё да да нет; не скажет да-с
Иль нет-с». Таков был общий глас. ( Гл. II- V)

 Пушкин такому серьёзно укорительному для общества поведению в тот период не следовал: он, скорее,  именно разыгрывал светского шалопая. С другой стороны, по воспоминаниям А.П. Керн Пушкин 1820-х «н е   у м е л   скрывать своих чувств, выражал их всегда искренно и был неописанно хорош, когда что-нибудь приятное волновало его...  К о г д а  же он решался быть любезным, то ничто не могло сравниться с блеском, остротою и увлекательностью его речи; Пушкин говорил часто: "З л ы    т о л ь к о   д у р а к и   и   д е т и". Несмотря, однако ж, на это убеждение, и он бывал часто зол на словах, но всегда раскаивался… В поступках он всегда был добр и великодушен». (А.П. Керн - Маркова-Виноградская. Воспоминания о Пушкине).

Ко времени своей первой южной ссылки (1820-1824 гг.) в кругу вольнолюбиво настроенной молодёжи молодой поэт был популярен, а «в  б о л ь ш о м  свете, где не читали русского, где едва тогда знали Пушкина, без всякого разбора его обвиняли, как развратника, как возмутителя…» (Ф.Ф. Вигель. Из записок. 1864 г.) – словам желчного и редко о ком хорошо вспоминающего Вигеля тем более можно верить, что как образец обвинений мы выше имеем воспоминания барона Корфа.

________________________

СТИХИ  И  ДУЭЛИ  КУМИРА. ДОБРОСОВЕСТНЫЙ МЕМУАРИСТ И ИЗВЕСТНЫЙ РОМАНИСТ И.И. ЛАЖЕЧНИКОВ (1792-1869) так вспомнит знакомство с Пушкиным времён до первой ссылки в августе 1819-го: «Я   е щ Ё   н и г д е   не успел видеть молодого Пушкина, издавшего уже в зиму 1819/20 года “Руслана и Людмилу”, Пушкина, которого мелкие стихотворения, наскоро на лоскутках бумаги, карандашом переписанные, разлетались в несколько часов огненными струями во все концы Петербурга и в несколько дней Петербургом вытверживались наизусть…

В одно прекрасное (помнится, зимнее) утро… Только что я ступил в комнату, из передней вошли в нее три незнакомые лица. Один был очень молодой человек, худенький, небольшого роста, курчавый, с  арабским  профилем,  во фраке. За ним выступали два молодца-красавца, кавалерийские гвардейские офицеры, погремыхивая своими шпорами и саблями. (Такое эффектное «выступление» на сцену молодому Гоголю не снилось!)» (И.И. Лажечников – из «Моих памятных записок» - 1856 г.) – визит был дуэльный и по яркости внешнего исполнения был достоин комедии «колкого Шаховского».

 Из-за ссоры в театре дуэль у Пушкина предполагалась с неким майором, с которым вместе Лажечников тогда жил на квартире.  И когда Лажечников рассказывает верно, то в театре Пушкин вёл себя как шалопай – представитель «золотой молодёжи», хотя и майор был тоже хорош со своими непрошенными морализаторскими советами.  Лажечников сделал всё для мировой, - спасибо ему за это! Причём майора он убедил в необходимости извинений именно по причине, что не может же человек разумный, подвергать опасности олицетворение надежд русской поэзии: т.е.- Пушкина.
                ________________________________________________________


ССЫЛКА  ПУШКИНА НА  ЮГ В 1820-1824 гг. Сейчас смешные для нас фразы или поступки, ранее выглядели не так уж безобидно. Хотя, с другой стороны, определённая эпатажность неизбежно входила в образ поведения светского льва и денди – законодателя мод (что не ставило препоны к единению с декабристами!), но Пушкин дозволенную границу этой театральной эпатажности явно переходил: с  участием Пушкина вместо забавного светского водевиля норовила получиться драма, - так можно сказать.

Что удивительного, что рано или поздно – весной 1820 года - нашёлся фискал: донос попал к генералу Милорадовичу, который (сам изрядный бретёр и картёжник) обошёлся с Пушкиным весьма милостиво:  «В   о д н о  прекрасное утро пригласил его полицмейстер к графу Милорадовичу, тогдашнему петербургскому военному генерал-губернатору. Когда привезли Пушкина, Милорадович приказывает полицмейстеру ехать в его квартиру и опечатать все бумаги. Пушкин, слыша это приказание, говорит ему: “Граф, вы напрасно это делаете. Там не найдете того, что ищете. Лучше велите дать мне перо и бумаги, я здесь же все вам напишу”». (Пушкин понял, в чем дело.) Милорадович, тронутый этою свободною откровенностью, торжественно воскликнул: «Ah, c'est chevaleresque – А х,  это по-р ы ц а р с к и!” — и пожал ему руку». (Иван Пущин)

О вызове к генерал-губернатору заранее предупреждённый Пушкин опасные бумаги успел уничтожить и самых крамольных стихов, естественно,  для  генерал-губернатора не записал. Милорадович будто бы просил царя простить Пушкина, и Александр I в виде прощения и вместо настоящей ссылки отправит Пушкина служить на юг: 16 августа 1820 года Пушкин прибыл в Феодосию и сентябре прибыл в Кишинёв.  Пушкина  командируют в Кишинёв от Коллегии иностранных дел, где состоял на службе, к генералу И.Н.  Инзову (1768—1845)  начальнику колоний южного края. Инзова считали внебрачным сыном Павла I, но в отличие от отца, характер у Инзова был спокойный и справедливый: Пушкину повезло с начальником, благодаря которому служба его не обременяла и он мог подолгу гостить у друзей.
____________________________________________

ОТНОШЕНИЕ К ПУШКИНУ ПРАВИТЕЛЬСТВА И ЦАРЕЙ - до Южной ссылки Александра I, после возвращения в Петербург Николая I – замечательно показал Михаил Булгаков с своей о Пушкине пьесе «Последние дни» -- Действие 2, сцена в кабинете – Л.В. Дубельта (глава тайной полиции при Николае I: начальник штаба Корпуса жандармов в 1835—1856 гг.). Дубельдт докладывает царю и Бенкендорфу:

Д у б е л ь т. …У студента Андрея  Ситникова  при  обыске  найдено краткое стихотворение в копии, также подписано: А. Пушкин.
Б е н к е н д о р ф. Прочитайте, пожалуйста.
Д у б е л ь т.   Осмелюсь доложить, ваше сиятельство, неудобное.
Н и к о л а й  I  (перелистывая книгу.) Прочитай.
Д у б е л ь т.   (читает).
 В России нет закона.
 А - столб, и на столбе - корона.

Н и к о л а й  I . Это он?
Д у б е л ь т.  В копии подписано:  А. П у ш к и н.
Б е н к е н д о р ф.  Отменно  любопытно  то,  что  кто  бы  ни  писал  подобные гнусности, а ведь припишут господину Пушкину. Уж такова персона.

За исключением определения стихов Пушкина как «гнусностей», в остальном Бенкендорф, к сожалению прав: во все времена кумир  вольнолюбивой молодёжи неизбежно оказывается «пугалом» для правительства. И автор «Последних дней» Михаил Булгаков изучил о Пушкина все возможные – все доступные материалы.
               


 ПОРТРЕТЫ  ПУШКИНА ВРЕМЕНИ  ЮЖНОЙ ССЫЛКИ. Мария Волконская (урождённая Раевская) отзывается о Пушкине как о способном на глубокую признательность и дружбу: Пушкин «б ы л  принят моим отцом в то время, когда его преследовал император Александр I за стихотворения, считавшиеся революционными… К а к   п о э т, он считал своим долгом быть влюбленным во всех хорошеньких женщин и молодых девушек, с которыми он встречался… В сущности, он обожал только свою музу и поэтизировал все, что видел».  ( М.Н. Волконская. Записки. СПб., 1914, с. 61-64, 91. Подлинник по-французски.) Отношения с семейством генерала Н.Н. Раевского было лично дружественным: не было нужды противоречить и чего-либо  доказывать, как в случае с чиновным и светским обществом.
  _____________________________

 
ОБРАЗЕЦ ВОСПРИЯТИЯ ЛИЧНОСТИ ПОЭТА В ГОРОДЕ КИШИНЁВЕ 1822 г. по изустной молве: Пушкин - «в ы п у щ е н  из Лицея, имеет большой талант писать. Известные сочинения его  Ode sur la libert; (Ода «Вольность»), Людмила и Руслан, также Черная шаль; он много писал против правительства и тем сделал о себе много шуму, его хотели послать в Сибирь или Соловецкий монастырь, но государь простил его, и как он прежде просился еще в южную Россию, то и послали его в Кишинев с тем, чтоб никуда не выезжал. В первый раз приехал он сюда с обритой головой и успел уже ударить в рожу одного молдавана.

Носились слухи, что его высекли в Тайной канцелярии, но это вздор. В Петербурге имел он за это дуэль. Также в Москву этой зимой хочет он ехать, чтоб иметь дуэль с одним графом Толстым, Американцем, который главный распускает эти слухи. Как у него нет никого приятелей в Москве, то я предложил быть его секундантом, если этой зимой буду в Москве, чему он очень обрадовался…» - Ф. Н. Лугинин (1805-1884) «Дневник».( ЛН, т. 16-18, 1934, с. 667-674. Публ. Ю. Г. Оксмана) 

В о п р о с: не разыгрывает ли Пушкин Лугинина – честного молоденького простака, внешнюю маску поэта принявшего за абсолютную истину, а вместе с Лунгининым,  кажется, разыграны были и некоторые исследователи.
  ___________________

ВЕЛИКА  ВАЖНОСТЬ - СТИШКИ  КРОПАЕТ! ЗАРИСОВКА Кишинёвского приятеля Пушкина офицера В.П. Горчакова: «О с о б е н н о   обратил мое внимание вошедший молодой человек небольшого роста, но довольно плечистый и сильный, с быстрым и наблюдательным взором, необыкновенно живой в своих приемах, часто смеющийся в избытке непринужденной веселости и вдруг неожиданно переходящий к думе, возбуждающей участие. Очерки лица его были неправильны и некрасивы, но выражение думы до того было увлекательно, что невольно хотелось бы спросить: что с тобою? Какая грусть мрачит твою душу? Одежду незнакомца составлял черный фрак, застегнутый на все пуговицы, и такого же цвета шаровары.

Я… узнал… что это Пушкин, знаменитый уже певец Руслана и Людмилы… Мы как-то сблизились разговором, вспомнили наших петербургских артистов, вспомнили Семенову, Колосову. Воспоминания Пушкина согреты были неподдельным чувством воспоминания первоначальных дней его петербургской жизни, и при этом снова яркую улыбку сменила грустная дума…

Пушкин беспрерывно краснел и смеялся; прекрасные его зубы выказывались во всем блеске, улыбка не угасала… Говоря о балах в Кишиневе, я должен сказать, что Пушкин охотно принимал приглашения на все праздники и вечера, и все его звали. На этих балах он участвовал в неразлучных с ними занятиях — любил карты и танцы.

И г р у  Пушкин любил как удальство, заключая в ней что-то особенно привлекательное и тем как бы оправдывая полноту свойства русского, для которого удальство вообще есть лучший элемент существования. Танцы любил, как общественный проводник сердечных восторжений. Да и верно, с каждого вечера Пушкин сбирал новые восторги и делался новым поклонником новых, хотя мнимых, богинь своего сердца…»;

«Н е р е д к о   при воспоминании о царскосельской своей жизни Пушкин как бы в действительности переселялся в то общество, где расцвела первоначальная поэтическая жизнь его со всеми ее призраками и очарованием. В эти минуты Пушкин иногда скорбел; и среди этой скорби воля рассудка уступала впечатлению юного сердца; но Пушкин недолго вполне оставался юношею, опыт уже холодел над ним; это влияние опыта, смиряя порывы, с каждым днем уменьшая его беспечность, заселяло в нем новые силы». - В. П. Горчаков (1800-1867; Выдержки из дневника об А.С. Пушкине. Москв., 1850, № 2, кн. 1, с. 146-182; № 3, кн. 1, с. 233-264; № 7, кн. 1, с. 169-198. Публ. автора)

ГОРЧАКОВ ТАКЖЕ ПРИВОДИТ МНЕНИЕ одного вышученного поэтом старого чиновника, что «П у ш к и н  сорвиголова, а что он значит, например: мальчишка, да и только; велика важность — стишки кропает, а туда же — слова не даст выговорить; ну, а ему ли с нашим братом спорить; тут и поопытнее, да и не глупее его…» - и чиновник советовал от Пушкина – «подальше лучше». Большинство чиновников в Пушкине раздражало всё – от языка до манеры одеваться, чем поэт этих чиновников явно и намеренно дразнил.
_____________________________

ИСТОРИЯ  С  ПОЩЁЧИНОЙ  МУЖУ  ЗА  ЖЕНУ. КАРТИНКА  около  1822 года от А.Ф.  ВЕЛЬТМАНА: «П у ш к и н,  по приезде (в Кишинёв), жил в доме наместника… Тогда в Пушкине было еще несколько странностей, быть может, неизбежных спутников гениальной молодости. Он носил ногти длиннее ногтей китайских ученых. Пробуждаясь от сна, он сидел голый в постеле и стрелял из пистолета в стену…» (как в будущем герой его рассказа «Выстрела» Сильвио. (если мемуарист именно этим рассказом не подновил свою память);  «П у ш к и н   не боялся пули точно так же, как и жала критики. В то время как в него целили, казалось, что он, улыбаясь сатирически и смотря на дуло, замышлял злую эпиграмму на стрельца и на промах».

«П у ш к и н  так был пылок и раздражителен от каждого неприятного слова, так дорожил чистотой мнения о себе, что однажды в обществе одна дама, не поняв его шутки, сказала ему дерзость. “В ы  д о л ж н ы  отвечать за дерзость жены своей”, — сказал он ее мужу.

 Но бояр (местный житель - молдаванин) равнодушно объяснил, что он не отвечает за поступки жены своей. “Т а к  я  вас   з а с т а в л ю  знать честь и отвечать за нее”, — вскричал Пушкин, и неприятность, сделанная Пушкину женою, отозвалась на муже. Этим все и заключилось (пощёчиной вместо дуэли); только с тех пор долго бояре дичились Пушкина». (Александр Фомич Вельтман (1800-1870) - «Воспоминания о Бессарабии. Л. Н. Майков. Пушкин. Биографические материалы и историко-литературные опыты. СПб., 1899)  Сцена с пощёчиной мужу за жену у других мемуаристов  описана в более развёрнутом виде с резкими ответами мужа, что,  между прочим,  делает вспыльчивость Пушкина более естественной.
                ____________________________________

ВОСПОМИНАНИЯ ПОДПОЛКОВНИКА  И.П. ЛИПРАНДИ. Теперь слово другому периода Кишинёва искреннему другу Пушкина – подполковнику Липранди:  «З д е с ь  я говорю о Пушкине как о человеке, а не как о поэте… мне представлялось много разнообразных случаев, в которых я мог видеть его, как говорится, обнаженным, а потому все, что на этой странице о нем упоминается как о человеке, то это — прямая истина.

К числу некоторых противоречий в его вседневной жизни я присовокуплю еще одну замечательную черту, которую, как казалось, я мог подметить в нем:  это неограниченное самолюбие, самоуверенность,  но с тою резкою особенностью,  что оно не составляло основы его характера, ибо там, где была речь о поэзии, он входил в жаркий спор, не отступая от своего мнения…

Д р у г о й   п р е д м е т,  в котором Пушкин никогда не уступал, это готовность на все опасности. Тут, по крайней мере, в моих глазах, он был неподражаем, как выше было уже замечено. В других же случаях этот яро самопризнающий свой поэтический дар и всегдашнюю готовность стать лицом со смертью смирялся, когда шел разговор о каких-либо науках, в особенности географии и истории, и легким, ловким спором как бы вызывал противника на обогащение себя сведениями; этому не раз был я также свидетелем…

О т н о с и т е л ь н о   самолюбия Пушкина к своему поэтическому дару, то оно проявлялось во всех случаях пребывания его в Кишиневе и в Одессе: не говоря уже о том, что он сам любил сравнивать себя с Овидием, но он любил, когда кто хвалил его сочинения и прочитывал ему из них стих или два». - Иван Петрович Липранди, подполковник (1790-1880) (И.П. Липранди. Из дневника и воспоминаний. Русский архив,1866, стб. 1231-1283; 1393-1491). Признавая эксцентричность поведения и хронические покушения на поединки, Липранди одновременн рисует образ Пушкина – интересовавшегося местными – историей, краеведением, фольклором. Пушкин пытался найти под Бендерами  могилу гетмана Мазепы и ханские дворцы с фонтанами.
____________________________

СТАРЫЕ  И  НОВЫЕ  ПРИЧИНЫ  ВСПЫЛЬЧИВОСТИ ПОЭТА  В  КИШИНЁВЕ. Итак, многие мемуаристы подтверждают вспыльчивость поэта, его склонность к остротам, его постоянное выскакивание за рамки принятых приличий. Но чем это было вызвано уже во времени бытности в Кишинёве: прежним ли удальством? Или тому были уже и иные причины?..

Иногда добросовестный дневник – просто фиксация событий не слишком расположенного мемуариста – может доставить бесценные сведения. Так князь П. И. Долгоруков (1787-1845) в Кишинёве чиновник министерства Финансов знакомился с Пушкиным против последнего с предубеждением, но далее, скрепя сердце начинает признавать кое в чём правоту поэта. Ниже выписки из Дневника:

ВЫДЕРЖКИ  ИЗ   ДНЕВНИКА   КНЯЗЯ   П.И. ДОЛГОРУКОВА  В  КИШИНЁВЕ 1822  г.: - «Г е н в а р я  11 …Обедал у (генерала) Инзова. Во время стола слушали рассказы  Пушкина, который не умолкал ни на минуту, пил беспрестанно вино и после стола дурачил нашего экзекутора. Жаль молодого человека. Он с дарованиями; но рассудок, кажется, никогда не будет иметь приличного ему места в сей пылкой головушке, а нравственности и требовать нечего. Может ли человек, отвергающий правила веры и общественного порядка, быть истинно добродетелен? — не думаю.

П у ш к и н  прислан сюда, просто сказать, жить под присмотром. Он перестал писать стихи, — но этого мало. Ему надобно было переделать себя и в отношении к осторожности, внушаемой настоящим положением, а это усилие, встречая беспрестанный отпор со стороны его свойства, живого и пылкого, едва ли когда ему… удастся. Вместо того чтобы прийти в себя и восчувствовать, сколько мало правила, им принятые, терпимы быть могут в обществе, он всегда готов у наместника, на улице, на площади всякому на свете доказать, что тот подлец, кто не желает перемены правительства в России. Любимый разговор его основан на ругательствах и насмешках, и самая даже любезность стягивается в ироническую улыбку…» - далее в Дневнике следуют переписанные пушкинские острые на местных лиц  эпиграммы, Долгорукову явно нравящиеся.
____________________

- Ф е в р а л я  12. (Про Пушкина)…Ум пылкий, не основанный на правилах разума и нравственности, пленять не может.

- «Ф е в р а л я  20. У Аккерманского въезда против манежа…. сегодня происходила торговая казнь. Секли кнутом четырех солдат  Камчатского полка. Они жаловались… на своего капитана, мучившего всю роту нещадно, и сами, наконец, уставши терпеть его тиранство, вырвали прутья, коими он собирался наказывать их товарищей…

П р и  м н е  сняли с плахи первого солдата, едва дышащего, и хотели накрыть военною шинелью. Всякий понесший уже наказание преступник вселяет сожаление, но полковой командир Соловкин закричал:  “С м е р т ь  военная, не надобно шинели, — пусть в одной везут рубахе”. На другом конце солдат простой не мог быть равнодушным зрителем. Он упал, и его вынесли за фрунт…» - такие события записывающий в глубине души не согласен полностью с системой.

Удивительно ли, что после описания торговой казни Долгорукий    « м а р т а  9»    вдруг негласно отправляется навестить посаженного под домашний арест Пушкина?  И хоть Пушкин описанной Долгоруковым экзекуции не видел, он мог видеть другие. Отсюда становятся понятнее другими мемуаристами упоминаемые в концу Южной ссылки возросшие – мрачность и саркастичность Пушкина.
________________

  - М а р т а  23. …Я заходил к Пушкину и нашел его похудевшим. Он жалуется на болезнь, а я думаю, что его мучает одна скука. На столе много книг, но все это не заменит милую — неоцененную свободу. В двадцать лет очень тяжело хоть два дни посидеть на одном месте и смотреть в окошко или пройтиться несколько раз на голом холме… (Пушкин как раз был под очередным домашним арестом.)
________________

- А п р е л я  15  ...П у ш к и н   рассуждал за столом о нравственности нашего века, отчего русские своего языка гнушаются, отчизне цены не знают, порочил невежество духовенства; говорил с жаром, но ничего не выпустил нового… (т.е. все это знают и с этим согласны?)

- А п р е л я  30. Обедал у наместника полковник артиллерийский Эйсмонт… Пушкин и он спорили за столом на счет рабства наших крестьян. Первый утверждал с горячностию, что он никогда крепостных за собою людей иметь не будет, потому что не ручается составить их благополучие, и всякого владеющего крестьянами почитает бесчестным, исключая отца своего, который хотя честен, но не имеет на этот счет одинаких с ним правил… Что принадлежит до наместника, то он слушал и принимался также опровергать его, но слабо и более шутками, нежели доводами сильными и убедительными.

Я не осуждаю с своей стороны таковых диспутов, соглашусь даже и в том, что многие замечания Пушкина справедливы, да и большая часть благомыслящих и просвещенных людей молча сознаются, что деспотизм мелких наших помещиков делает стыд человечеству и законам, но не одобряю привычки трактовать о таких предметах на русском языке. — Пушкин ругает правительство, помещиков, говорит остро, убедительно, а за стульями слушают и внимают соблазнительным мыслям и суждениям... (Долгоруков имеет в виду «стукачей»!)

Многие замечания Пушкина справедливы, да и большая часть благомыслящих и просвещенных людей молча сознаются, что деспотизм мелких наших помещиков делает стыд человечеству и законам, но не одобряю привычки трактовать о таких предметах на русском языке. —  Пушкин ругает правительство, помещиков, говорит остро, убедительно, а за стульями слушают и внимают соблазнительным мыслям и суждениям...
______________________
<З а  с т у л ь я м и> - здесь Долгоруков имеет в виду доносы, так что не только за резкое письмо к графу М.С. Воронцову (в 1823—1854 годах — новороссийскому и бессарабскому генерал-губернатор у) Пушкин будет отправлен в Михайловское. Возможно, что оскорбительное письмо Пушкина как раз дало Воронцову возможность замять доносы и на Пушкина, и на самого себя, - о «странных» речах Пушкина не особенно скоро стремящегося уведомить высшие инстанции. Уже давно исследователи согласились, что в своём резко негативном отношении к графу Воронцову Пушкин был неправ: в данном случае Воронцов становился как бы отражением всей чиновной России… Безусловно, должность наместника края противоположна призванию поэта. А подполковник Липранди прямо говорит, что ссылка в Михайловское была для Пушкина спасением от ареста по делу декабристов.
   ________________________

- М а й я  27.  За столом у наместника Пушкин, составляя, так сказать, душу нашего собрания, рассказывал по обыкновению разные анекдоты, потом начал рассуждать о Наполеонове походе, о тогдашних политических переворотах в Европе, и… отпустил нам следующий силлогизм: “П р е ж д е  народы восставали один против другого, теперь король Неаполитанский воюет с народом, Прусский воюет с народом, Гишпанский — тоже; нетрудно расчесть, чья сторона возьмет верх”. Глубокое молчание после этих слов. Оно продолжалось несколько минут, и Инзов (генерал) перервал его, повернув разговор па другие предметы.  (Генерал Инзов всегда, по возможности, старался отвести от Пушкина беду. Но поставьте себя на место наместника Воронцова, знающего о  слушающих «за стульями»!)
____________________________

- И ю л я  20 . Наместник ездил сегодня на охоту с ружьем и собакою. В отсутствие его накрыт был стол для домашних, за которым и я обедал с Пушкиным. Сей последний, видя себя на просторе, начал с любимого своего текста о правительстве в России. Охота взяла переводчика Смирнова спорить с ним… Пушкин разгорался, бесился и выходил из терпения. Наконец полетели ругательства на все сословия. Штатские чиновники подлецы и воры, генералы скоты большею частию, один класс земледельцев почтенный. На дворян русских особенно нападал Пушкин. Их надобно всех повесить, а если б это было, то он с удовольствием затягивал бы петли…

- И ю л я   21.  История Пушкина с отставным офицером Рутковским (полу дуэльная – полу скандальная до драки ситуация)… К счастию, ни пуля, ни железо не действовали, и в ту же минуту дали знать наместнику, который велел Пушкина отвести домой и приставить к дверям его караул. — Сильная гроза ночью.

- И ю л я  26.  Пушкин опять выпущен из-под ареста… Теперь он, верно, долго не покажется у наместника. (Долгоруков П.И. «35-й год моей жизни, или  два дни вёдра на 363 ненастья». Журнал «Звенья», IX. М., 1951) Потаённый Дневник  П. И. Долгорукова автором не предназначался к печати и увидел свет только в 1951 г.) 
__________________________________________


ДЕКАБРИСТЫ - И.Д. ЯКУШКИН  И   В.Ф. РАЕВСКИЙ  О  ПУШКИНЕ. Пушкин уже в ссылке в Михайловском о Якушкине  скажет в  отрывках из автором уничтоженной  X  Главе «Евгения Онегина»:

Друг Марса, Вакха и Венеры
Тут Лунин дерзко предлагал
Свои решительные меры
И вдохновенно бормотал
Читал свои Ноэли Пушкин,
Меланхолический Якушкин,
Казалось, молча обнажал
Цареубийственный кинжал…

Как и декабрист М.С. Лунин(1787-1845) -   Иван Дмитриевич Якушкин (1793-1857) -  предлагал свой проект цареубийства, на Сенатской не исполненный. Проек Якушкина, похоже, не был следствием воспринят всерьёз, иначе Якушкин попал бы в число казнённых.

 Декабрист И.Д. Якушкин оставил о Пушкине весьма краткие, но очень ценные воспоминания: служба в Кишинёве не слишком обременяла, поэтому с середины ноября 1820 г. до начала марта 1821 г. Пушкин гостил в Каменке — поместье Давыдовых-Раевских. Тогда в Каменке собрался - Союз Благоденствия.

П у ш к и н   писал  к  Н. И. Гнедичу от 4 декабря 1820 г. из Каменки. «В р е м я  мое протекает между аристократическими обедами и демагогическими спорами, — Общество наше, теперь рассеянное, было недавно разнообразная и веселая смесь умов оригинальных, людей известных в нашей России, любопытных для незнакомого наблюдателя. — Женщин мало, много шампанского, много острых слов, много книг, немного стихов…» - при опасности вскрытия письма ссыльного, яснее он не мог объяснить события.
______________________

ФАРС  В  ИМЕНИИ  «КАМЕНКА». В Каменке говоря о заговоре открыто и шумно, заговорщики, по словам Якушкина, хотели усыпить подозрение Александра Раевского, которого они опасались: когда о заговоре говорят открыто, - так это не серьёзно, это - шутка…

 Старший сын известного генерала Раевского и А.Н. Раевский - одесский приятель  Пушкина, адресат его знаменитого стихотворения «Демон».  - обаятельно циничный, только своих собственных убеждений, - поверил ли он в слишком на эффект бьющий фарс якобы отсутствия заговора?! Кто знает! Иногда бывает выгодно поверить. По крайней мере, от Раевского власти ничего не узнали. Поверил ли Пушкин, что тайное общество - всего лишь шутка?

В последний день пребывания в Каменке - после разыгранного фарса Пушкин «б ы л   о ч е н ь  взволнован; он перед этим уверился, что Тайное общество или существует, или тут же получит свое начало и он будет его членом; но когда увидел, что из этого вышла только шутка, он встал, раскрасневшись, и сказал со слезой на глазах:
 “Я  н и к о г д а не был так несчастлив, как теперь; я уже видел жизнь мою облагороженною и высокую цель перед собой, и все это была только злая шутка”. В эту минуту он был точно прекрасен. В 27-м году, когда он пришел проститься с А. Г. Муравьевой, ехавшей в Сибирь к своему мужу Никите, он сказал ей:  “Я  о ч е н ь понимаю, почему эти господа не хотели принять меня в свое общество; я не стоил этой чести”».

И это был уже не первый розыгрыш декабристами Пушкина. В 1820-м в Петербурге Пушкин пытался через Пущина войти в тайное общество, но Пущин – отшучивался: «Я  д о л г о  думал: не должен ли я в самом деле предложить ему соединиться с нами? От него зависело принять или отвергнуть мое предложение. Между тем тут же невольно являлся вопрос: почему же помимо меня никто из близко знакомых ему старших наших членов не думал об нем? Значит, их останавливало почти то же, что меня пугало; образ его мыслей всем хорошо был известен, но не было полного к нему доверия…

Я   с т р а д а л  за него, и подчас мне опять казалось, что, может быть, тайное общество откровенным своим клеймом поможет ему повнимательней и построже взглянуть на самого себя, сделать некоторые изменения в ненормальном своем быту. Я знал, что он иногда скорбел о своих промахах, обличал их в близких наших откровенных беседах, но, видно, не пришла еще пора кипучей его природе угомониться. Как ни вертел я все это в уме и сердце, кончил тем, что сознал себя не вправе действовать по личному шаткому воззрению, без полного убеждения, в деле, ответственном перед целию самого союза. После этого мы как-то не часто виделись. Круг знакомства нашего был совершенно разный. Пушкин кружился в большом свете…» («Пущин и записки о Пушкине». СПб., 1907)


Десятилетия спустя будет дано объяснение, что будущие декабристы берегли гений Пушкина, - не хотели втягивать его. Это верно, но верно и то, что безумием было бы принимать в тайное общество лицо столь вспыльчивое, да к тому же и находящееся под надзором полиции.
_________________

СОЮЗНИКИ  ДЕКАБРИСТОВ - СТИХИ, НО  НЕ  ИХ  АВТОР. ОБРИСОВЫВАЕТСЯ СТРАННАЯ СИТУАЦИЯ: стихи Пушкина были союзниками декабристов, но не сам поэт: Пушкин оказывается «опасной личностью» и для царя, и для декабристов. Удивительного тут нет! И царь, и декабристы – люди идеи: люди разных – противоположных идей. А творчество гения одной идее подчинено быть не может:

— Зачем крутится ветр в овраге,
Подъемлет лист и пыль несет,
Когда корабль в недвижной влаге
Его дыханья жадно ждет?
Зачем от гор и мимо башен
Летит орел, тяжел и страшен,
На чахлый пень? Спроси его.
Зачем арапа своего
Младая любит Дездемона,
Как месяц любит ночи мглу?
Затем, что ветру и орлу
И сердцу девы нет закона.
Таков поэт: как Аквилон
Что хочет, то и носит он…
    *     *      *

ЭТЮД  "ВЕЧЕР  В  КИШИНЁВЕ". Недоверительное отношение к Пушкину друзей – будущих декабристов и ими разыгрываемые спектакли - при любой благой мотивировке всё это едва ли могло добавить поэту весёлости и мягкости в обхождении: кому приятно, когда тобою пренебрегают?!  В целом к этой ситуации  невольно подходит В.Ф. Раевского новелла или этюд - «Вечер в Кишинёве».

В этой зарисовке некий майор отказывается слушать стихи Пушкина «Наполеон на Эльбе» за неправдоподобием деталей: «”…Волнуйся, ночь, над Эльбскими скалами”.
М а и о р. Повтори... Ну, любезный друг, ты хорошо читаешь, он хорошо пишет, но я слушать не могу! На Эльбе ни одной скалы нет!
Е. Да это поэзия!
М а и о р.  Не у места, если б я сказал, что волны бурного моря плескаются о стены Кремля или Везувий пламя изрыгает на Тверской! …Уволь! Уволь, любезный друг!» 

Правда, в миниатюре Раевского речь идёт, всего лишь, под маской «Майора» о неприятии самим архаистом Раевским создаваемого  Пушкиным нового поэтического языка. А мы использовали цитату вольно – в широком обобщительном смысле отношений Пушкина с потенциальными  декабристами: «Д а  э т о   п о э з и я!» - придётся так ответить (т.е. психологичность для нас дороже фактов). И уже вполне прозаически «1822 года, февраля 5, в 9 часов» Пушкин придёт предупредить Раевского о готовящемся аресте, благодаря чему Раевский успел сжечь могущие его компроментировать бумаги. Можно ли после этого верить заявлениям некоторых мемуаристов о неспособности Пушкина к дружбе?!

С п р а в к а. Владимир Федосеевич Раевский (1795-1872) — участник Отечественной войны 1812 г.; в 1821 г. заведовал военной школой 16-й дивизии в Кишиневе, член тайного общества. Арестованный в начале 1822 г., В. Ф. Раевский ни в чём ни сознался, просидел под следствием четыре года в Тираспольской крепости; затем перевезен в Петропавловскую крепость на допрос по делу декабристов. Несмотря на отсутствие прямых улик, В. Ф. Раевский был лишен дворянского звания и отправлен в 1828 г. на поселение в Сибирь. Из Тираспольской крепости Раевский воззвал к Пушкину:

Оставь другим певцам любовь!
Любовь ли петь, где брызжет кровь,
Где слово, мысль, невольный взор
Влекут, как ясный заговор,
Как преступление, на плаху…

Владимир Раевский, несомненно был вдохновителем в Кишинёве революционных, Долгоруковым описанных  разговоров Пушкина.
_______________________________________

И.Д. ЯКУШКИН ДАЛЕЕ В  МЕМУАРАХ ПИШЕТ О ПОЭТЕ: «В  о б щ е ж и т и и  Пушкин был до чрезвычайности неловок и при своей раздражительности легко обижался каким-нибудь словом, в котором решительно не было для него ничего обидного. Иногда он корчил лихача, вероятно, вспоминая Каверина и других своих приятелей - гусаров в Царском Селе; при этом он рассказывал про себя самые отчаянные анекдоты, и все вместе выходило как-то очень пошло. Зато заходил ли разговор о чем-нибудь дельном, Пушкин тотчас просветлялся. О произведениях словесности он судил верно и с особенным каким-то достоинством. Не говоря почти никогда о собственных своих сочинениях (здесь Я. сильно противоречит другим мемуаристам!), он любил разбирать произведения современных поэтов и не только отдавал каждому из них справедливость, но и в каждом из них умел отыскать красоты, каких другие не заметили.

Я ему прочел его  Noеl: “У р а! в Россию скачет”, - и он очень удивился, как я его знаю, а между тем все его ненапечатанные сочинения: “Деревня”, “Кинжал”, “Четырехстишие к Аракчееву”, “Послание к Петру Чаадаеву” и много других были не только всем известны, но в то время не было сколько-нибудь грамотного прапорщика в армии, который не знал их наизусть.

 В о о б щ е  Пушкин был отголосок своего поколения, со всеми его недостатками и со всеми добродетелями. И вот… почему он был поэт истинно народный, каких не бывало прежде в России...» (Впервые рассказ Якушкина напечатан в изданиях Вольной Русской типографии в Лондоне в 1861-1862 гг.; далее - И. Д. Якушкин. Записки, статьи и письма. М., Изд-во АН СССР, 1951)


НАДО  ВНИМАТЕЛЬНО  ОТНЕСТИСЬ  К  СЛОВАМ знающего словам цену немногословного Якушкина: если стихи Пушкина неизвестны в светском обществе, но их знает наизусть  «к а ж д ы й   грамотный  п р а п о р щ и к», то в России серьёзный кризис между «самыми верхами»  и определённой вольнолюбивой частью образованного общества. 


Кроме того, такой вооружённый острым пером поэт Пушкин О-очень О-опасен для существующего в России строя – самодержавия не личными качествами, но именно стихами: для правительства Пушкин опять оказывается в роли «пугала».  Мнение «самых верхов» опять изумительно точно выражено  в пьесе «Последние дни» М. Булгакова:

«Н и к о л а й  I. (О Пушкине) Позорной жизни человек.  Ничем  и  никогда  не  смоет  перед потомками с себя сих пятен. Но время отомстит ему за эти стихи, за  то,  что талант обратил не на прославление, а  на  поругание  национальной  чести.  И умрет он не по-христиански…»
                ___________________________________________________


В.Ф. РАЕВСКИЙ   И  ПУШКИН:   ПЕРВЫЙ   И   ВТОРОЙ   ДЕКАБРИСТЫ   БЕЗ   ДЕКАБРЯ.  Ссылка в 1824 г. в Михайловское объясняется, в том числе и так, что полицией в Москве было вскрыто письмо Пушкина, где тот писал об увлечении «атеистическими учениями».  Это, якобы, послужило причиной отставки поэта 8 июля 1824 года и ссылки в имение своей матери, где поэт провёл два года (до сентября 1826). Но, как можно было видеть, вся жизнь поэта в Кишинёве и в Одессе свидетельствовала о неблагонадёжности Пушкина. Чего стоили революционные разговоры за столом у Воронцова и  дружба с арестованным первым декабристом без декабря – В.Ф. Раевским!

Повторимся: когда граф Воронцов «приложил руку» к отставке Пушкина, то он поступил мудро и совсем не подло. А Пушкин в любом случае  как бы попадает во вторые – поэтические декабристы без декабря, что должно было бы ему льстить при его характере.
             
                ________________________________________________________


ПУШКИН  В  МИХАЙЛОВСКОМ: АВГУСТ 1824 – СЕНТЯБРЬ 1826.  КРАСНАЯ  РУБАХА  КУМИРА.  Итак,  как ранее Пушкина выслали из Петербурга на юг России, так в его с юга отправят уже в откровенную ссылку в Михайловское: «В 1824 году в Москве тотчас узналось, что Пушкин из Одессы сослан на жительство в псковскую деревню отца своего, под надзор местной власти; надзор этот был поручен Пещурову, тогдашнему предводителю дворянства Опочковского уезда. Все мы, огорченные несомненным этим известием, терялись в предположениях. Не зная ничего положительного, приписывали эту ссылку бывшим тогда неудовольствиям между ним и графом Воронцовым. Были разнообразные слухи и толки, замешивали даже в это дело и графиню. Все это нисколько не утешало нас.

Потом вскоре стали говорить, что Пушкин вдобавок отдан под наблюдение архимандрита Святогорского монастыря, в четырех верстах от Михайловского. (Правда, что Пушкин был под двойным надзором — полицейским и духовным.) Это дополнительное сведение делало нам задачу еще сложнее, нисколько не разрешая ее…» (Иван Пущин) Унизительнее всего было, что отец согласился на надзор над сыном.
________________________________

СТРАННОЕ  ПОВЕДЕНИЕ  ССЫЛЬНОГО. Едва ли поведение Пушкина в ссылке можно назвать умеренным: фронда продолжалась. Знакомый ещё по Лицею А.П. Распопов вспоминает: «В   г у б е р н с к о м  городе Могилеве… 6 августа 1824 года, когда перед манежем полковая музыка играла вечернюю зарю, а публика, пользуясь праздничным днем и приятною погодою, гуляла… впереди шел кто-то в офицерской фуражке, шинель внакидку, в красной шелковой, русского покроя рубахе, опоясанной агагиником (вроде ленты) …Смотритель сказал мне, что едет из Одессы коллежский асессор Пушкин…

Я… опрометью побежал к гулявшим со мною товарищам известить их, что проезжает наш дорогой поэт А. С. Пушкин (в то время все заинтересованы были «Евгением Онегиным», вышла VI глава этого романа о дуэли Евгения с Ленским) Все поспешили на почту. Восторг был неописанный. Пушкин приказал раскупорить несколько бутылок шампанского. Пили за все, что приходило на мысль: за здоровье няни, Тани и за упокой души Ленского…

В восторге, что между нами великий поэт Пушкин, мы взяли его на руки и отнесли, по близости, на мою квартиру… Пушкин был восхищен нашим энтузиазмом, мы поднимали на руки дорогого гостя, пили за его здоровье, в честь и славу всего им созданного. Пушкин был в самом веселом и приятном расположении духа…» (Распопов А.П. Встреча с А. С. Пушкиным в Могилеве в 1824 г. РС, 1876, № 2, с. 464-467) Воспоминания племянника директора Лицея Е.А. Энгельгардта - Распопова в деталях вызывают сомнение, но являются документом эпохи: Пушкин оставался  к у м и р о м   молодёжи.
_______________________

АНЕКДОТИЧЕСКОЕ ЯВЛЕНИЕ Пушкина в русской одежде на святогорской ярмарке описал в «Дневнике» опочецкий мещанин И. И. Лапин: «1825 год. 29 майя в Св. Горах...  з д е с ь  и м е л  щастие видеть Александру Сергеевича Г-на Пушкина, который некоторым образом удивил странною своею одеждою, а на прим. У него была надета на голове соломенная шляпа, в ситцевой красной рубашке, опоясавши голубою ленточкою, с железною в руке тростию, с предлинными чор, бакинбардами, которые более походят на бороду так же с предлинными ногтями, с которыми он очищал шкорлупу в апельсинах и ел их с большим апетитом я думаю около 1/2 дюжин» (Л. И. Софийский. Город Опочка и его уезд в прошлом и настоящем. 1414-1914. Псков, 1912, с. 203).

Описание анекдотическое, - что и говорить! Что же могли думать менее грамотные и более суеверные мещане и крестьяне?!  Явление аффектированное – напоказ, - тоже можно не обсуждать: ненароком в таком виде не выйдешь. Если явившийся рассчитывал, что «кому надо» узнают, то они узнали. Тайный агент А. К. Бошняк со слов соседей Пушкина донёс про  его посещать ежегодную ярмарку в Святых Горах в “русском платье”. (Б. Л. Модзалевский. Пушкин подтайным надзором, с. 13-16). 
 

СТРАННАЯ  ЛИЧНОСТЬ. ВОСПОМИНАНИЯ  О  ПУШКИНЕ А.И. ПОДОЛИНСКОГО. Андрей Иванович Подолинский (1806-1886) — популярный в конце 1820-х — 1830-е годы поэт – романтик. Подолинский вспоминает: «В 1824 году, по выпуске из Петербургского университетского пансиона, я ехал, в конце июля… к родным моим в Киев. В Чернигове мы ночевали в какой то гостинице.

Утром, войдя в залу, я увидел в соседней, буфетной комнате шагавшего вдоль стойки молодого человека, которого, по месту прогулки и по костюму, принял за полового. Наряд был очень непредставительный: желтые, нанковые, небрежно надетые шаровары и русская цветная, измятая рубаха, подвязанная вытертым черным шейным платком; курчавые довольно длинные и густые волосы развевались в беспорядке.

 Вдруг эта личность быстро подходит ко мне с вопросом: “В ы  из Царскосельского лицея?”  На мне еще был казенный сертук, по форме одинаковый с лицейским.
Сочтя любопытство полового неуместным, я не желая завязывать разговор, я отвечал довольно сухо.
— А! Так вы были вместе с моим братом, — возразил собеседник.
Это меня озадачило, и я уже вежливо просил его назвать мне свою фамилию.
— Я Пушкин; брат мой Лев был в вашем пансионе.

Слава Пушкина светила тогда в полном блеске, вся молодежь благоговела пред этим именем, и легко можно себе представить, как я, семнадцатилетний школьник, был обрадован неожиданною встречею и сконфужен моею опрометчивостию. Тем не менее, мой спутник и я скоро с ним разговорились. Он рассказал нам, что едет из Одессы в деревню, но что усмирение его не совсем еще кончено, и, смеясь, показал свою подорожную, где по порядку были прописаны все города, на какие именно он должен был ехать…» (Воспоминания А.И. Подолинского о Пушкине находятся в статье Подолинского «Мое знакомство с Воейковым в 1830 году». Русский архив, 1872, № 3-4, с. 856-865.)
 

РАССКАЗ О  ПУШКИНЕ  В  МИХАЙЛОВСКОМ  КРЕПОСТНОГО  ЧЕЛОВЕКА  ПЕТРА. Старого кучера Петра спрашиваю про покойного барина:
— Скучал он тут жить-то?
— Да, стало быть, скучал; не поймешь его, впрочем, мудреный он тут был, скажет иногда не ведь что, ходил эдак чудно: красная рубашка на нем, кушаком подвязана, штаны широкие, белая шляпа на голове: волос не стриг, ногтей не стриг, бороды не брил — подстрижет эдак макушечку, да и ходит. Палка у него завсегда железная в руках, девять функтов весу; уйдет в поля, палку кверху бросает, ловит ее на лету, словно тамбурмажор. А не то дома вот с утра из пистолетов жарит, в погреб, вот тут за баней, да раз сто эдак и выпалит в утро-то…

— Ну, а слышно ль было вам, за что его в Михайловское-то вытребовали?
— Да говорили, что, мол, Александр Сергеевич на слова востер был, спуску это не любил давать. Да он и здесь тоже себя не выдавал. Ярмарка тут в монастыре бывает в девятую пятницу перед Петровками; ну, народу много собирается; и он туда хаживал, как есть, бывало, как дома: рубаха красная, не брит, не стрижен, чудно так, палка железная в руках; придет в народ, тут гулянье, а он сядет наземь, соберет к себе нищих, слепцов, они ему песни поют, стихи сказывают.

Так вот было раз, еще спервоначалу, приехал туда капитан-исправник на ярмарку: ходит, смотрит, что за человек чудной в красной рубахе с нищими сидит. Посылает старосту спросить: кто, мол, такой? А Александр-то Сергеевич тоже на него смотрит, зло так, да и говорит эдак скоро (грубо так он всегда говорил): “С к а ж и  капитану-исправнику, что он меня не боится, и я его не боюсь, а если надо ему меня знать, так я — Пушкин”. Капитан ничто взяло, с тем и уехал, а Александр Сергеевич бросил слепцам беленькую да тоже домой пошел…» (П. Парфенов. Рассказы о Пушкине (Парфёнова), записанные К. А. Тимофеевым 1859, ч.  Журнал министерства народного просвещения - ч. C III, отд. II, с. 270-275)
    

ВОСПОМИНАНИЯ ДВУХ СЕСТЁР  ОСИПОВЫХ – МАРИИ  И  ЕКАТЕРИНЫ: «В 1824-1826 годах, то есть в года заточения Александра Сергеевича в сельце Михайловском… К а ж д ы й  день, часу в третьем пополудни, Пушкин являлся к нам из своего Михайловского. Приезжал он обыкновенно верхом на прекрасном аргамаке, а то, бывало, приволочится и на крестьянской лошаденке. Бывало, все сестры мои, да и я, тогда еще подросточек, — выйдем к нему навстречу...

Раз, как теперь помню, тащится он на лошаденке крестьянской, ноги у него чуть не по земле волочатся — я и ну над ним смеяться и трунить. Он потом за мной погнался, все своими ногтями грозил: ногти ж у него такие длинные, он их очень берег... Приходил, бывало, и пешком; подберется к дому иногда совсем незаметно; если летом, окна бывали раскрыты, он шасть и влезет в окно... Он, кажется, во все перелазил... Все у нас, бывало, сидят за делом: кто читает, кто работает, кто за фортепьяно...

Я это, бывало, за уроками сижу. Ну, пришел Пушкин, — все пошло вверх дном; смех, шутки, говор так и раздаются по комнатам. Я и то, бывало, так и жду его с нетерпением, бывало, никак не совладаешь с каким-нибудь заданным переводом; пришел Пушкин — я к нему подбегу: “Пушкин, переведите!” — и вмиг перевод готов… А какой он был живой; никогда не посидит на месте, то ходит, то бегает!» (Рассказы о Пушкине (М. И. Осиповой), записанные (в 1866 г.) М. И. Семевским.- А. Н. Вульф. Дневник. М., 1929); Мария Ивановна Осипова (1820 -1896) — одна из младших дочерей П. А. Осиповой, соседки Пушкина, к которой в имение которой он часто заезжал.)

Можно сделать вывод, что Пушкин со всяким, с кем считал интересным свести знакомство, вёл себя соответственно возрасту, характеру и привычкам этого «всякого».
_________________

 СИМПАТИЧНЕЙШИЙ ЧЕЛОВЕК - ПУШКИН. В о с п о м и н а н и я  Екатерины Ивановны Фок, урожденной Осиповой (1823-1908), — младшей дочери соседки Пушкина по имению П.А. Осиповой - это воспоминания 9 летней девочки через 50 лет. Детские воспоминания, вероятно, были в юности мемуаристки дополненные рассказами взрослых. Но этот коллективный портрет интересен.

 Пушкин  «б ы л   ч е л о в е к  симпатичнейший, неимоверно живой, в высшей степени увлекающийся, подвижный, нервный. Кто его видел — не забудет уже никогда. У нас его очень любили; он приезжал сюда отдыхать от горя…. Он, вечно нуждался в деньгах; не хватало их на петербургскую жизнь... А в Михайловском как бедствовал страшно: имение-то было запущено... Я сама, еще девочкой, не раз бывала у него в имении и видела комнату, где он писал…

 Комнатка Александра Сергеевича была маленькая, жалкая. Стояли в ней всего-навсего простая кровать деревянная с двумя подушками, одна кожаная, и валялся на ней халат, а стол был ломберный, ободранный: на нем он и писал, и не из чернильницы, а из помадной банки… Много страдал он и из-за своих родных, особенно от своего брата Льва, запоминавшего его стихи и разносившего их по знакомым; сам же читать своих стихов не любил…». (Рассказы о Пушкине, записанные В. П. Острогорским (в 1898 г.). Альбом «Пушкинский уголок». Сост. В. П. Острогорский; М., 1899, с. 114-115)

Спрашивается, - зачем мы приводим рассказ скромных провинциальных дворянок о далёком прошлом из времени их детства (за 50 лет до записи рассказа), - что в этих рассказах может быть интересного после свидетельств взрослых – наравне с Пушкиным? Зато в детских воспоминаниях совершенно нет идейного «глянца»:  вот-вот кажется,  чтоПушкин оторвётся от книги, посмотрит на нас, и - мы его увидим…

 Юные барышни Осиповы Мария и Екатерина – 16 и 14 лет – единственные «из близких» с искренней печалью будут присутствовать на тайном и поспешном погребении тела поэта в Святогорском монастыре. Волею Свыше барышни прожили такую долгую жизнь не затем ли, чтобы успеть рассказать об этом?!
________________________________________________
                ________________________________________________________

«СТРАННОЕ  СМЕШЕНИЕ» - РЕЗЮМЕ  О  ХАРАКТЕРЕ АЛЕКСАНДРА  ПУШКИНА  ОТ - ИВАНА  ПУЩИНА.  Слишком разный выходит Пушкин из многих воспоминаний. Декабрист и мемуарист Иван Пущин уже в 1850-х попытается подвести характер Пушкина под общее резюме: «С т р а н н о е   смешение в этом великолепном создании! Никогда не переставал я любить его; знаю, что и он платил мне тем же чувством; но невольно, из дружбы к нему, желалось, чтобы он наконец настоящим образом взглянул на себя и понял свое призвание. Видно, впрочем, что не могло и не должно было быть иначе; видно, нужна была и эта разработка, коловшая нам, слепым, глаза…» (И.И. Пущин. Записки о Пушкине). Странное получилось резюме: мемуарист открыто признался в такого резюме невозможности!  Пушкин был слишком разный.

Что значит точно слово «разработка» и почему мемуаристом употреблена фраза «нам слепым»?  Выходит, Пущин через годы признал правильность поведения Пушкина?..  Вывод правдоподобный, потому что любовь декабристов к театральности и игре то в фарсы, то в трагедии принесла явный вред: восстание на Сенатской было лучше театрализовано чем организовано. Театрализацией занимается в жизни и Пушкин – красная рубаха и прочие подобные мелочи: черта эпохи – более искренней, чем наша. А актёры всегда были и остались трудны в частном общении.

«Д а  и  т р у д н о   было с ним (с Пушкиным) вдруг сблизиться; он был очень неровен в обращении: то шумно весел, то грустен, то робок, то дерзок, то нескончаемо любезен, то томительно скучен, — и нельзя было угадать, в каком он будет расположении духа через минуту… Вообще же надо сказать, что он не умел скрывать своих чувств, выражал их всегда искренно и был неописанно хорош, когда что-нибудь приятное волновало его...» (А.П. Керн)

Н а в е р н о е,  и для Пушкина его друзья – будущие декабристы были «странными созданиями» - во многом нелогичными: если играть трагедию, то зачем же сворачивать в фарс?! И ещё раз становится понятной отмеченная мемуаристами к концу кишинёвской ссылки возросшая мрачность, и пессимизм желчность Пушкина: его оскорбляли -  и недоверие друзей, и окружающее общество, и вообще разрыв поэзии с жизнью. Не тогда ли поэт вдруг серьёзно осознал, что выпущенные стихи как бы живут отдельной жизнью: автор им уже не хозяин, - знаемое всеми назад не воротишь!
________________
 
ВОЛЬНАЯ ПОЛИТИЗАЦИЯ  СТИХОВ. ПО СВИДЕТЕЛЬСТВУ ДЕКАБРИСТА Д. И. ЗАВАЛИШИНА: «9/10,  если не  99/100, тогдашней молодежи первые понятия о безверии, кощунстве и крайнем приложении принципа, что “цель оправдывает средства”, то есть крайних революционных мерах, получила из его стихов. Самое достоинство стиха, легко удерживаемого в памяти, содействовало распространению кощунственных и революционных идей; если не все прилагали их к делу, то все-таки знакомы были с ними по Пушкину». (цит. по статье С. Я. Гессена «Пушкин в Каменке». — «Лит. совр.», 1935, № 1, с. 198). Воистину, - это была слишком вольная политическая интерпретация поэзии: её превращали в прокламацию, а ответственность падала на автора! "Нам не дано предугадать, Как слово наше отзовётся!" - немноим позже скажет Фёдор Тютчев. По совокупности события никак не могли исправить резкости характера поэта Александра Пушкина.
_______________

ВЕРНЁМСЯ К СВИДАНИЮ Ивана Пущина с Пушкиным в Михайловском. Считая характер друга неуравновешенным, Иван Пущин так и не пригласил его в тайное общество. Зимой 1825-го Пушкин всё ещё пребывал в ссылке, в Михайловском, куда к нему заехал Пущин:

«П у ш к и н   показался мне несколько серьезнее прежнего, сохраняя, однако ж, ту же веселость; может быть, самое положение его произвело на меня это впечатление. Он, как дитя, был рад нашему свиданию, несколько раз повторял, что ему еще не верится, что мы вместе. Прежняя его живость во всем проявлялась, в каждом слове, в каждом воспоминании: им не было конца в неумолкаемой нашей болтовне. Наружно он мало переменился, оброс только бакенбардами...

П у ш к и н   сам не знал настоящим образом причины своего удаления в деревню; он приписывал удаление из Одессы козням графа Воронцова из ревности, думал даже, что тут могли действовать некоторые смелые его бумаги по службе, эпиграммы на управление и неосторожные частые его разговоры о религии. Мне показалось, что вообще он неохотно об этом говорил; я это заключил по лаконическим, отрывистым его ответам на некоторые мои спросы, и потому я его просил оставить эту статью…» - трудно поверить, что Пушкин не знает причин своего удаления! Но ему интересно: что об этом говорят?!

_______________________________________

АНЕКДОТ  ПУШКИНА - ПУЩИНУ  ОБ  ИСПУГАННОМ  ИМЕНЕМ  ПУШКИНА  ИМПЕРАТОРЕ   АЛЕКСАНДРЕ  I. Пущин  продолжает: «С р е д и  разговора ex abrupto (внезапно – лат.) он (Пушкин) спросил меня: что об нем говорят в Петербурге и Москве? При этом вопросе рассказал мне, будто бы император Александр ужасно перепугался, найдя его фамилию в записке коменданта о приезжих в столицу, и тогда только успокоился, когда убедился, что не он приехал, а брат его Левушка.

На это я ему ответил, что он совершенно напрасно мечтает о политическом своем значении, что вряд ли кто-нибудь на него смотрит с этой точки зрения, что вообще читающая наша публика благодарит его за всякий литературный подарок, что стихи его приобрели народность во всей России и, наконец, что близкие и друзья помнят и любят его, желая искренно, чтоб скорее кончилось его изгнание…» - со слов про «читающую публику» у Пущина идёт явное преувеличение для успокоения нервного друга. А между тем, похоже, что Пушкин провоцирует слишком серьёзного и идейного Пущина: рассказывает ему об испуге государя Александра анекдот, только большей политической подкладкой отличающийся от анекдотов времён Лицейских реальных и выдуманных похождений Пушкина.


ПУЩИН ДАЛЕЕ: «О н   т е р п е л и в о   выслушал меня и сказал, что несколько примирился в эти четыре месяца с новым своим бытом, вначале очень для него тягостным; что тут, хотя невольно, но все-таки отдыхает от прежнего шума и волнения; с музой живет в ладу и трудится охотно и усердно... Хвалил своих соседей в Тригорском, хотел даже везти меня к ним, но я отговорился тем, что приехал на такое короткое время, что не успею и на него самого наглядеться. Среди всего этого много было шуток, анекдотов, хохоту от полноты сердечной…

Незаметно коснулись опять подозрений насчет общества. Когда я ему сказал, что не я один поступил в это новое служение отечеству, он вскочил со стула и вскрикнул: “В е р н о, все это в связи с майором Раевским, которого пятый год держат в Тираспольской крепости и ничего не могут выпытать”.  Потом, успокоившись, продолжал: “В п р о ч е м, я не заставляю тебя, любезный Пущин, говорить. Может быть, ты и прав, что мне не доверяешь. Верно, я этого доверия не стою, — по многим моим глупостям”.  - Молча, я крепко расцеловал его; мы обнялись и пошли ходить: обоим нужно было вздохнуть…

Я привез Пушкину в подарок «Горе от ума»; он был очень доволен этою тогда рукописною комедией, до того ему вовсе почти незнакомою. После обеда, за чашкой кофе, он начал читать ее вслух… Среди этого чтения кто-то подъехал к крыльцу. Пушкин взглянул в окно, как будто смутился и торопливо раскрыл лежавшую на столе Четью-Минею. Заметив его смущение и не подозревая причины, я спросил его: что это значит? Не успел он отвечать, как вошел в комнату низенький, рыжеватый монах и рекомендовался мне настоятелем соседнего монастыря.

Я подошел под благословение. Пушкин — тоже, прося его сесть. Монах начал извинением в том, что, может быть, помешал нам… Ясно было, что настоятелю донесли о моем приезде и что монах хитрит… Я… что я — Пущин такой-то, лицейский товарищ хозяина… Между тем подали чай. Пушкин спросил рому, до которого, видно, монах был охотник. Он выпил два стакана чаю, не забывая о роме, и после этого начал прощаться, извиняясь снова, что прервал нашу товарищескую беседу.

Я рад был, что мы избавились этого гостя, но мне неловко было за Пушкина: он, как школьник, присмирел при появлении настоятеля. Я ему высказал мою досаду, что накликал это посещение. “П е р е с т а н ь,  любезный друг! Ведь он и без того бывает у меня, я поручен его наблюдению. Что говорить об этом вздоре!”»

Пущин не хочет вводить уже ссыльного Пушкина в тайное общество. А поэту к этому времени так надоела ссылка и надзор, что он замышлял побег из неё за границу. Надо было только добиться разрешения государя выехать на лечение в Дерпт или в Ригу!.. Но, невзирая на ходатайства,  Александр I упорно выехать дальше Пскова не разрешал (вот, вероятно, причина напоказ прогулок поэта в красной рубахе!). О замышляемом побеге Пушкин так ничего и не сказал Пущину.
             
                _______________________________________________


ПУШКИН ГЛАЗАМИ ПРОВИНЦИАЛЬНЫХ ДВОРЯН. Удивительно, что в отличие от высшего света в провинции считали Пушкина – красивым, умным и обходительно приятным в обществе.

ПСАЛТЫРЬ  ВМЕСТО  СТИХОВ. РАССКАЗЫ О ПУШКИНЕ, ЗАПИСАННЫЕ В. КОЛОСОВЫМ.  В. Колосов встречался с Пушкиным в Тверской губернии в 1827 году. Николай Иванович неоднократно видал А. С. Пушкина в в1827 году в  селе Бернове, где он не один раз гостил по несколько дней. Мемуаристу было в то время только 12 лет, и поэтому немногое, сохранившееся в его памяти, лишено пристрастия: «А. С. П у ш к и н  писал свои стихотворения обыкновенно утром, лежа на постели, положив бумагу на подогнутые колени. В постели же он пил и кофе. Не один раз писал так Александр Сергеевич тут свои произведения, но никогда не любил их читать вслух, для других.

О д н а ж д ы  мать… Николая Ивановича долго и сильно упрашивала Александра Сергеевича прочесть вслух что-нибудь из своих стихов. После долгих отказов Александр Сергеевич, по-видимому, согласился и пошел за книгой; придя с книгой, он уселся и начал, к ее удивлению и разочарованию, читать по стихам псалтирь. Не один раз видал Николай Иванович, как Пушкин большими шагами ходил по гостиной, обыкновенно вполголоса разговаривая с своим собеседником…» (В. Колосов. Александр Сергеевич Пушкин в Тверской губернии в 1827 году. Тверь, 1888, с. 27-29.)
______________________________


«КАКОЙ ТО ИНОСТРАНЕЦ!» ВОСПОМИНАНИЯ Е.Е. СИНИЦЫНОЙ. Девица Екатерина Евграфовна Синицына, в замужестве Смирнова (1812-1886?)  гостила у Вульфов в г. Старице, там встретившись с Пушкиным.  Синицына вспоминает: «В январе 1826 или 1827 года (Ошибка мемуаристки: в тот раз Пушкин приехал в Старицу 6 января 1829 г.)  приехала я в Старицу вместе с семейством Павла Ивановича Вульфа. Тут на семейном бале у тогдашнего старицкого исправника, Василья Ивановича Вельяшева… я и встретила в первый раз А. С. Пушкина.

Я до этого времени не знала Пушкина и ничего про него не слыхала и не понимала его значения, но он прямо бросился мне в глаза. Показался он мне иностранцем, танцует, ходит как-то по-особому, как-то особенно легко, как будто летает; весь какой-то воздушный, с большими ногтями на руках. “Э т о  не  р у с с к и й?” — спросила я у матери Вельяшева, Катерины Петровны. “А х,  м а т у ш к а! Это Пушкин, сочинитель, прекрасные стихи пишет”, — отвечала она. <…> Вообще Александр Сергеевич был со всеми всегда ласков, приветлив и в высшей степени прост в обращении. <…>

Вставал он по утрам часов в 9 — 10 и прямо в спальне пил кофе, потом выходил в общие комнаты, иногда с книгой в руках, хотя ни разу не читал стихов. После он обыкновенно или отправлялся к соседним помещикам, или, если оставался дома, играл с Павлом Ивановичем в шахматы. <…> Много играл Пушкин также и в вист. По вечерам часто угощали Александра Сергеевича клюквой, которую он особенно любил. Клюкву с сахаром обыкновенно ставили ему на блюдечке.

П у ш к и н  был очень красив; рот у него был очень прелестный, с тонко и красиво очерченными губами и чудные голубые глаза. Волосы у него были блестящие, густые и кудрявые, как у мерлушки, немного только подлиннее. Ходил он в черном сюртуке. На туалет обращал он большое внимание. В комнате, которая служила ему кабинетом, у него было множество туалетных принадлежностей, ногтечисток, разных щеточек и т. н. <…> Все относились к Александру Сергеевичу с благоговением. Все барышни были от него без ума...».
_____________________________________________________

ВЕЛИКОЕ СОБЫТИЕ – ВИДЕТЬ  ПУШКИНА. ВОСПОМИНАНИЯ А.Н.  ПОНАФИДИНОЙ. Анна Николаевна Понафидина (ум. 8 янв. 1935 г.) — внучка Анны Ивановны Понафидиной (рожд. Вульф), которой принадлежало имение Курово-Покровское Старицкого уезда, где неоднократно бывал Пушкин. Мемуаристка пересказывает  рассказы своей бабушки (лично знавшей поэта) и теток:

 «П р е б ы в а н и е  Пушкина в Берновской волости было, по словам бабушки, великим событием. Все съезжались, чтобы увидать его, побыть с ним, рассмотреть его как необыкновенного человека. Но талантом его, как казалось бабушке, такой поклоннице поэта, все эти пожилые люди мало восхищались, мало понимали и недостаточно ценили всю силу его гениального творчества.

Совсем другое впечатление оставило у моих, тогда еще совсем юных, тетушек пребывание Пушкина и знакомство с ним. Все они были влюблены в его произведения, а может быть, и в него самого. Стихотворения и поэмы переписывали они в свои альбомы, перечитывали их и до старости любили декламировать чуть не со слезами на глазах, со свойственной тому времени сентиментальностью.

Многие очень робкие и наивные девушки, несмотря на страстное желание и благоговение к Пушкину, боялись встречи с ним, зная, что он обладал насмешливостью и острым языком. Тетушка моя Екатерина Ивановна <…>  говорила, что Пушкин будет смеяться над ее большим носом. Когда Александр Сергеевич узнал об этом от Екатерины Ивановны, то засмеялся и сказал:
— Зачем бы я стал смотреть на некрасивый нос барышни, когда я мог бы любоваться коротенькими бегающими ножками, которые я так люблю.

Как особенность Пушкина, рассказывали, что он очень любил общество и разговоры женской прислуги — приживалок, экономок, горничных. Одна почтенная старушка Наталья Филипповна, прислуга Алексея Николаевича Вульфа, передавала мне, как Александр Сергеевич любил вставать рано и зимой, когда девушки топили печи, и в доме еще была тишина, приходил к ним, шутил с ними и пугал их. В обращении с ними он был так прост, что они отвечали ему шутками, называли его “фармазоном” и, глядя на его длинные выхоленные ногти, дьяволом с когтями. Эта черта Пушкина очень характерна для такого наблюдателя и толкователя человеческих душ, каким он был». «Воспоминания А. Н. «Понафидиной» - журнал «В наши дни», (Калинин), 1936, № 2, с. 89-99)
             
                ___________________________________________________


ИЗ  МИХАЙЛОВСКОГО  В  ПЕТЕРБУРГ. 1).  РАССКАЗ  ОБ ОТЪЕЗДЕ  ПУШКИНА   КРЕПОСТНОГО  ЧЕЛОВЕКА  ПЕТРА:  «В  н о ч ь   с  3 на 4 сентября 1826 года в Михайловское прибыл нарочный от псковского губернатора: Пушкин в сопровождении фельдъегеря должен явиться в Москву, где  22 августа был коронован Николай I. Совершенной неожиданностью для Пушкина это не было: «П р и е х а л   вдруг ночью жандармский офицер из городу, велел сейчас в дорогу собираться, а зачем — неизвестно. Арина Родионовна растужилась, навзрыд плачет. Александр-то Сергеевич ее утешать: “Не плачь, мама, говорит, сыты будем; царь хоть куды ни пошлет, а все хлеба даст”.

Жандарм торопил в дорогу, да мы все позамешкались: надо было в Тригорское посылать за пистолетами, они там были оставши; ну, Архипа-садовника и послали. Как привез он пистолеты-то, маленькие такие были в ящичке, жандарм увидел и говорит: “Господин Пушкин, мне очень ваши пистолеты опасны”. — “A мне какое дело? мне без них никуда нельзя ехать; это моя утеха”.
— А в город он иногда ездил, в Новоржев-то?
- Не запомню, ездил ли. Меня раз туда посылал, как пришла весть, что царь умер. Он в эвтом известии все сумневался, очень беспокоен был да прослышал, что в город солдат пришел отпускной из Петербурга, так за эвтим солдатом посылал, чтоб от него доподлинно узнать…» (П. Парфенов. Рассказы о Пушкине)
___________________________


ИЗ  МИХАЙЛОВСКОГО В  ПЕТЕРБУРГ.  2). РАССКАЗ ОБ ОТЪЕЗДЕ  ПУШКИНА М.И. Осиповой – соседки по имению Тригорскому. Кроме соседей и крепостных, - других очевидцев отъезда Пушкина нет. Осипова вспоминает: «О с е н ь  и  з и м у 1825 года мы мирно жили у себя в Тригорском. Пушкин, по обыкновению, бывал у нас почти каждый день, а если, бывало, заработается и засидится у себя дома, так и мы к нему с матушкой ездили... О наших наездах, впрочем, он сам вспоминает в своих стихотворениях.

В о т  о д н а ж д ы, под вечер, зимой — сидели мы все в зале, чуть ли не за чаем. Пушкин стоял у этой самой печки. Вдруг матушке докладывают, что приехал Арсений… Обыкновенно, каждую зиму посылали мы его с яблоками в Петербург; там эти яблоки и разную деревенскую провизию Арсений продавал и на вырученные деньги покупал сахар, чай, вино и т. п. нужные для деревни запасы. На этот раз он явился назад совершенно неожиданно: яблоки продал и деньги привез, ничего на них не купив. Оказалось, что он в переполохе, приехал даже на почтовых. Что за оказия! Стали расспрашивать — Арсений рассказал, что в Петербурге бунт, что он страшно перепугался, всюду разъезды и караулы, насилу выбрался за заставу, нанял почтовых и поспешил в деревню.

Пушкин, услыша рассказ Арсения, страшно побледнел. В этот вечер он был очень скучен, говорил кое-что о существовании тайного общества, но что именно — не помню. На другой день — слышим, Пушкин быстро собрался в дорогу и поехал; но, доехав до погоста Врева, вернулся назад.

 Гораздо позднее мы узнали, что он отправился, было в Петербург, но на пути заяц три раза перебегал ему дорогу, а при самом выезде из Михайловского Пушкину попалось навстречу духовное лицо. И кучер, и сам барин сочли это дурным предзнаменованием, Пушкин отложил свою поездку в Петербург, а между тем подоспело известие о начавшихся в столице арестах, что окончательно отбило в нем желание ехать туда. <...>

1-го или 2 сентября 1826 года (в ночь с 3 на 4 сентября – авт. статьи) Пушкин был у нас; погода стояла прекрасная, мы долго гуляли; Пушкин был особенно весел. Часу в 11-м вечера сестры и я проводили Александра Сергеевича по дороге в Михайловское... Вдруг рано на рассвете является к нам Арина Родионовна, няня Пушкина... Это была старушка чрезвычайно почтенная…

На этот раз она прибежала вся запыхавшись; седые волосы ее беспорядочными космами спадали на лицо и плечи; бедная няня плакала навзрыд. Из расспросов ее оказалось, что вчера вечером, незадолго до прихода Александра Сергеевича, в Михайловское прискакал какой-то — не то офицер, не то солдат (впоследствии оказалось фельдъегерь). Он объявил Пушкину повеление немедленно ехать вместе с ним в Москву.

 Пушкин успел только взять деньги, накинуть шинель, и через полчаса его уже не было. “Ч т о  ж, взял этот офицер какие-нибудь бумаги с собой?” — спрашивали мы няню. “Н е т, родные, никаких бумаг не взял, и ничего в доме не ворошил; после только я сама кой-что поуничтожила”. — “Ч т о   т а к о е?” — “Д а  сыр этот проклятый, что Александр Сергеевич кушать любил, а я так терпеть его не могу, и дух-то от него, от сыра-то этого немецкого, такой скверный”». (Рассказы о Пушкине, записанные М. И. Семевским)

Бытовые детали иногда так забавно мешаются с важными событиями! Но пример с вонючи сыром – хороший пример оценки: няня Арина Родионовна любила своего питомца. Но как о дорогом сыре плохо судила няня, так же высоко чиновная Россия судила о гении Пушкина. Люди разные, а психология человека в её основных движениях – одна.
 ________________________________

ИЗ  МИХАЙЛОВСКОГО В ПЕТЕРБУРГ. 3).  РАССКАЗ  САМОГО ПУШКИНА В ПЕРЕСКАЗЕ C.А. СОБОЛЕВСКОГО.  Слухи о смерти Александра I достигли Новоржева ещё около 30 ноября — 1 декабря 1825 г.: «И з в е с т и е   о кончине императора Александра Павловича и о происходивших вследствие оной колебаний по вопросу о престолонаследии дошло до Михайловского около 10 декабря. Пушкину давно хотелось увидаться с его петербургскими приятелями. Рассчитывая, что при таких важных обстоятельствах не обратят строгого внимания на его непослушание, он решился отправиться туда; но как быть? В гостинице остановиться нельзя — потребуют паспорта; у великосветских друзей тоже опасно — огласится тайный приезд ссыльного.

Он положил заехать сперва на квартиру к Рылееву, который вел жизнь не светскую, и от него запастись сведениями. Итак, Пушкин приказывает готовить повозку, а слуге собираться с ним в Питер; сам же едет проститься с тригорскими соседками. Но вот, на пути в Тригорское, заяц перебегает через дорогу; на возвратном пути из Тригорского в Михайловское — еще заяц! Пушкин в досаде приезжает домой; ему докладывают, что слуга, назначенный с ним ехать, заболел вдруг белою горячкой…

Наконец повозка заложена, трогаются от подъезда. Глядь — в воротах встречается священник, который шел проститься с отъезжающим барином. Всех этих встреч — не под силу суеверному Пушкину; он возвращается от ворот домой и остается у себя в деревне. “А   в о т  к а к о в ы  бы были последствия моей поездки, — прибавлял Пушкин. — Я рассчитывал приехать в Петербург поздно вечером, чтоб не огласился слишком скоро мой приезд, и, следовательно, попал бы к Рылееву прямо на совещание 13 декабря. Меня приняли бы с восторгом; вероятно, я… попал бы с прочими на Сенатскую площадь и не сидел бы теперь с вами, мои милые!”»

Со слов Соболевского рассказ Пушкина гораздо красочнее скупых строк его из Тригорского друзей-соседей. Вот только опасно верить склонному к розыгрышам по прозвищу «Мефистофель» Сергею Александровичу Соболевскому (1803-1870) — языкатому литератору-дилетанту и рассеянному другу Пушкина. Но если Пушкин хотел, чтобы об этой истории его суеверий узнало общество, то Соболевский вполне подходил.

Заметим так же, что через Соболевского переданная история о несостоявшемся самовольном отъезде в Петербург выставляет Пушкина в нейтральном свете и по отношению к царю, и по отношению к друзьям-декабристам.  К т о  бы это ни сочинил, но   с о ч и н е н о  –  весьма  полезно и   у м н о!
       _____________________________________________


ОСЕНЬЮ 1827 ГОДА ПУШКИН ЗАЕДЕТ ПОГОСТИТЬ В  МИХАЙЛОВСКОЕ. Об этом визите приятель поэта А.Н. Вульф запишет в Дневнике от 16 сентября <1827 г.>: «В ч е р а  обедал я у Пушкина в селе его матери, недавно бывшем еще месте его ссылки, куда он недавно приехал из Петербурга с намерением отдохнуть от рассеянной жизни столиц и чтобы писать на свободе (другие уверяют, что он приехал оттого, что проигрался).

По шаткому крыльцу взошел я в ветхую хижину первенствующего поэта русского. В молдаванской красной шапочке (которой П-н раздражал в Кишинёве чиновников) и халате увидел я его за рабочим его столом, на коем были разбросаны все принадлежности уборного столика поклонника моды; дружно также на нем лежали Montesquieu с “Biblioth;que de campagne” (Монтескье и «Сельские чтения») и “Журналом Петра I”, виден был также Alfieri, ежемесячники Карамзина и изъяснение снов, скрывшееся в полдюжине альманахов; наконец, две тетради в черном сафьяне…

Сарыксой, 20 февраля. 16 января. Путешествие мое в Петербург с Пушкиным было довольно приятно <...> На станциях, во время перепрягания лошадей, играли мы в шахматы, а дорогою говорили про современные отечественные события, про литературу, про женщин, любовь и пр.

Пушкин говорит очень хорошо; пылкий проницательный ум обнимает быстро предметы; но эти же самые качества причиною, что его суждения об вещах иногда поверхностны и односторонни. Нравы людей, с которыми встречается, узнает он чрезвычайно быстро; женщин же он знает как никто. Оттого, не пользуясь никакими наружными преимуществами, всегда имеющими влияние на прекрасный пол, одним блестящим своим умом он приобретает благосклонность оного…». (А. Вульф «Дневник 1828—1831 гг.» / Пушкин и его современники: Материалы и исследования. Вып. XXI—XXII. — Пг.: 1915.)


То что недавно было местом унылой ссылки для Пушкина осталось до конца жизни  местом недосягаемого покоя. Таков человек: по своей воле он живёт где-то или не по своей, - в этом всё дело. Ах, кабы можно было совместить литературную жизнь Петербурга с природой и покоем деревни!
____________________________________________
                __________________________________________________
                ______________________________________


ВЫСШАЯ  СТЕПЕНЬ  ПОПУЛЯРНОСТИ ПОСЛЕ  ВОЗВРАЩЕНИЯ ИЗ ССЫЛКИ. ИЗ  ЗАПИСНОЙ КНИЖКИ - Николая Васильевича Путята  (1802-1877) — литератор, мемуарист, участник «Общества любителей российской словесности» в Москве». Путята вспоминает: «А. С. Пушкина я видел в первый раз в Москве, в Большом театре, во время празднеств, последовавших за коронациею императора Николая Павловича. Театр наполняли придворные, военные и гражданские сановники, иностранные дипломаты, словом — все высшее, блестящее общество Петербурга и Москвы.

Когда Пушкин, только что возвратившийся из деревни, где жил в изгнании и откуда вызвал его государь, вошел в партер, мгновенно пронесся по всему театру говор, повторивший его имя: все взоры, все внимание обратилось на него.  У разъезда толпились около него и издали указывали его по бывшей на нем светлой пуховой шляпе. Он стоял тогда на высшей степени своей популярности…  Он легко знакомился, сближался, особенно с молодыми людьми, вел, по-видимому, самую рассеянную жизнь, танцевал на балах, волочился за женщинами, играл в карты, участвовал в пирах тогдашней молодежи, посещал разные слои общества.

Среди всех светских развлечений он порой бывал мрачен; в нем было заметно какое-то грустное беспокойство, какое-то неравенство духа; казалось, он чем-то томился, куда-то порывался. По многим признакам я мог убедиться, что покровительство и опека императора Николая Павловича тяготили его и душили. Посредником своих милостей и благодеяний государь назначил графа Бенкендорфа, начальника жандармов. К нему Пушкин должен был обращаться во всех случаях.
 
Началась Турецкая война. Пушкин пришел к Бенкендорфу проситься волонтером в армию. Бенкендорф отвечал ему, что государь строго запретил, чтобы в действующей армии находился кто-либо не принадлежащий к ее составу, но при этом благосклонно предложил средство участвовать в походе: хотите, сказал он, я определю вас в мою канцелярию и возьму с собою? Пушкину предлагали служить в канцелярии III-го Отделения!  Пушкин просился за границу, его не пустили…

Наконец, весною в 1829 г., Пушкин уехал на Кавказ. Из Тифлиса он написал к гр. Паскевичу и, получив от него позволение, догнал армию при переходе ее через хребет Саган-Лу. Памятником этой поездки осталось прекрасное описание “Путешествие в Арзрум во время похода 1829 г.” По возвращении Пушкина в Петербург государь спросил его, как он смел приехать в армию. Пушкин отвечал, что главнокомандующий позволил ему.  Государь возразил: “Н а д о б н о  было проситься у меня. Разве не знаете,  что армия  м о я? “ - Слышал я все это тогда же от самого Пушкина».

ПУТЯТА  ПРОДОЛЖАЕТ: «П у ш к и н  б ы л  необыкновенно  впечатлителен и при этом имел потребность высказаться первому встретившемуся ему человеку, в котором предполагал сочувствие или который мог понять его. Так, я полагаю, рассказал он мне ходатайство свое у графа Бенкендорфа и разговор с государем.

Такую же необходимость имел он сообщать только что написанные им стихи. Однажды утром я заехал к нему в гостиницу Демута, и он тотчас начал читать мне свои великолепные стихи из ”Египетских ночей”: “Чертог сиял” и пр... На вечере, в одном доме на островах, он подвел меня к окну и в виду Невы, озаряемой лунным светом, прочел наизусть своего «Утопленника», чрезвычайно выразительно». (Путята Н.В. Из записной книжки: Русский Архив, 1899, № 6, с. 350).
                _________________________________________________________


ВОСПОМИНАНИЯ О ПУШКИНЕ ВРЕМЕНИ ЕГО ПОЕЗДКИ НА  КАВКАЗ В 1829 Г. Весной 1829 г. Пушкин самовольно уехал в армию генерала И.Ф. Паскевича-Эриванского на Кавказ, где шла война с Турцией. По воспоминаниям сослуживцев Пушкин жаждал сразиться с турками на коне и с шашкой: но турки не желали наступать, а друзья тщательно удерживали Пушкина от этого опасного мероприятия.

М.В. ЮЗЕФОВИЧ «ПАМЯТИ  ПУШКИНА». Михаил Владимирович Юзефович (1802-1889) — боевой товарищ и друг Л. С. Пушкина, вместе с которым принимал участие в военных действиях на Кавказе, в 1829 г.: «Я  в с т р е т и л с я  с  ним (с Пушкиным) в 1829 году, когда ему было уже 30 лет, и при условиях, очень благоприятных для сближения между людьми: на боевых полях Малой Азии, в кругу близких ему и мне людей, под лагерною палаткой, где все живут нараспашку. <…>

К а к  т е п е р ь  вижу его, живого, простого в обращении, хохотуна, очень подвижного, даже вертлявого, с великолепными большими, чистыми и ясными глазами, в которых, казалось, отражалось все прекрасное в природе, с белыми, блестящими зубами, о которых он очень заботился, как Байрон. Он вовсе не был смугл, ни черноволос, как уверяют некоторые, а был вполне белокож и с вьющимися волосами каштанового цвета. В детстве он был совсем белокур, каким остался брат его Лев. В его облике было что-то родное африканскому типу; но не было того, что оправдывало бы его стих о самом себе: Потомок негров безобразный…

Н а п р о т и в  того, черты лица были у него приятные, и общее выражение очень симпатичное. Его портрет, работы Кипренского, похож безукоризненно. В одежде и во всей его наружности была заметна светская заботливость о себе. Носил он и у нас щегольской черный сюртук, с блестящим цилиндром на голове; а потому солдаты, не зная, кто он такой, и видя его постоянно при Нижегородском драгунском полку, которым командовал Раевский, принимали его за полкового священника и звали драгунским батюшкой. Он был чрезвычайно добр и сердечен…<…>

Изо всех времен года он любил более всего осень, и чем хуже она была, тем для него была лучше. Он говорил, что только осенью овладевал им бес стихотворства, и рассказывал по этому поводу, как была им написана последняя в то время поэма: «Полтава». Это было в Петербурге. Погода стояла отвратительная. Он уселся дома, писал целый день. Стихи ему грезились даже во сне, так что он ночью вскакивал с постели и записывал их впотьмах. Когда голод его прохватывал, он бежал в ближайший трактир, стихи преследовали его и туда, он ел на скорую руку, что попало, и убегал домой, чтоб записать то, что набралось у него на бегу и за обедом…

Иногда мысли, не укладывавшиеся в стихи, записывались им прозой. Но затем следовала отделка, при которой из набросков не оставалось и четвертой части. Я видел у него черновые листы, до того измаранные, что на них нельзя было ничего разобрать: над зачеркнутыми строками было по нескольку рядов зачеркнутых же строк, так что на бумаге не оставалось уже ни одного чистого места…

О н  б ы л  с к л о н е н к движению и рассеянности. Когда было хорошо под небом, ему не сиделось под кровлей, и потому его любовь к осени, с ее вдохновительным на него влиянием, можно объяснить тем, что осень, с своими отвратительными спутниками, дождем, слякотью, туманами и нависшим до крыш свинцовым небом, держала его как бы под арестом, дома, где он сосредоточивался и давал свободу своему творческому бесу. Природа угождает художникам неодинаково: Пушкину мила была осень своею непогодой… <…>

Из Эрзерума Пушкин уехал обратно. Помню, как, сев на коня, с последним рукопожатием, он сказал мне: “Д о   с в и д а н и я  в Петербурге”. Но, увы, этому свиданию не суждено было состояться: я не попал в Петербург до его смерти. По временам я имел о нем кое-какие сведения из писем ко мне его брата.

Потом, по приезде ко мне Льва Сергеевича, я узнал подробно о его новом житье -бытье. Все сведения, по внешности, были благоприятны; но я был как-то ими недоволен: мне все казалось, что при дворе и в пустой среде большого света поэту было не место... Катастрофа не замедлила дать нам свой положительный ответ...» (На основе Дневника Воспоминания написаны около 1880 г.; напечатано: М. А. Цявловский. Неизвестные воспоминания о Пушкине. — «Звезда», 1930, № 7, с. 231-232).
_________________________________               
                ______________________________________________________


 ГЕНИЙ  СЛОВЕСНОСТИ. ВОСПОМИНАНИЯ М.П. ПОГОДИНА.  Знакомый  с Пушкиным уже более на литературном поприще (не в гостиных, и не среди военных в южной ссылке)известный профессор и литератор М.П. Погодин позже будет восторженно  вспоминать возвращённого Николаем I из в Михайловском ссылки Пушкина: «П р е д с т а в ь т е  себе обаяние его имени, живость впечатления от его первых поэм, только что напечатанных, Руслана и Людмилы, Кавказского Пленника, Бакчис. Фонтана и в особенности мелких стихотворений, каковы: Празднество Вакха, Деревня, к Домовому, К морю, -- которые привели в восторг всю читающую публику, особенно молодежь, молодежь нашу, архивную, университетскую. Пушкин представлялся нам каким-то гением, ниспосланным оживить русскую словесность… 

Он (Пушкин) обещал прочесть всему нашему кругу “Бориса Годунова”, только что им конченного. Можно себе представить, с каким нетерпением мы ожидали назначенного дня. Наконец настало это вожделенное число. Октября 12-го числа поутру, спозаранку, мы собрались все к Веневитинову (между Мясницкою и Покровкою, по дороге к Армянскому переулку), и с трепещущим сердцем ожидали Пушкина. Наконец в двенадцать часов он является.

Какое действие произвело на всех нас это чтение, передать невозможно. До сих пор еще — а этому прошло сорок лет — кровь приходит в движение при одном воспоминании... Наконец надобно представить себе самую фигуру Пушкина. Ожидаемый нами величавый жрец высокого искусства — это был среднего роста, почти низенький человечек, с длинными, несколько курчавыми по концам волосами, без всяких притязаний, с живыми быстрыми глазами, вертлявый, с порывистыми ужимками, с приятным голосом, в черном сюртуке, в темном жилете, застегнутом наглухо, в небрежно завязанном галстуке…. Мы услышали простую, ясную, внятную и вместе пиитическую, увлекательную речь. Первые явления мы выслушали тихо и спокойно или, лучше сказать, в каком-то недоумении. Но чем дальше, тем ощущения усиливались. Сцена летописателя с Григорием просто всех ошеломила. Что было со мною, я и рассказать не могу…

О, какое удивительное то было утро, оставившее следы на всю жизнь. Не помню, как мы… как докончили день…  Да едва ли кто и спал из нас в эту ночь. Так был потрясен весь наш организм...». (Погодин М.П. Чтение Бориса Годунова. Основание Московского Вестника в 1826 году. «Русский архив» 1865 №1 -  «Из воспоминаний о Пушкине»)
____________________________________________


НРАВСТВЕННОЕ ПРОТИВОРЕЧИЕ С ВЫСОКИМ  ДАРОМ. ВОСПОМИНАНИЯ А.В. НИКИТЕНКО. Ещё восторженнее Погодина тогда ещё молоденький студент Петербургского университета А.В. Никитенко запишет в своём знаменитом Дневнике от 8 июня 1827 года: «П р и ш е л  (в университет) поэт Пушкин. Это человек небольшого роста, на первый взгляд не представляющий из себя ничего особенного. Если смотреть на его лицо, начиная с подбородка, то тщетно будешь искать в нем до самых глаз выражения поэтического дара. Но глаза непременно остановят вас: в них вы увидите лучи того огня, которым согреты его стихи -- прекрасные, как букет свежих весенних роз, звучные, полные силы и чувства…»

Тот же Никитенко в Дневнике от 22 сентября 1827 г. пытается осмыслить невыгодные для поэта слухи: «П у ш к и н   уехал отсюда в деревню. Он проигрался в карты… Поведение его не соответствует человеку, говорящему языком богов и стремящемуся воплощать в живые образы высшую идеальную красоту. Прискорбно такое нравственное противоречие в соединении с высоким даром, полученным от природы. Никто из русских поэтов не постиг так глубоко тайны нашего языка, никто не может сравниться с ним живостью, блеском, свежестью красок в картинах, созданных его пламенным воображением. Ничьи стихи не услаждают души такой пленительной гармонией. И рядом с этим, говорят, он плохой сын, сомнительный друг. Не верится!..

Во всяком случае, в толках о нем (о  Пушкине) много преувеличений и несообразностей, как всегда случается с людьми, которые, выдвигаясь из толпы и приковывая к себе всеобщее внимание, в одних возбуждают удивление, а в других - зависть…»  -  далеко не все были к Пушкину так лояльны, как весьма нерядовой человек Никитенко. К тому же в игре в карты и в проигрыше в карты для дворянина не было ничего позорного, хотя разночинец Никитенко воспринимает это иначе.
________________________

ПЬЕДЕСТАЛ  ДЛЯ  КУМИРА. А следующая запись Никитенко - есть уже как бы упрочение пьедестала для избранного  кумира. Так 12 октября 1827 г. Никитенко скажет, что в «Евгении Онегине»: «П о э т  удовлетворил неизъяснимой жажде человеческого сердца. О стихах нечего и говорить! Если музы -- по мнению древних -- выражались стихами, то я не знаю других, которые были бы достойнее служить языком для граций. Замечу еще одно достоинство языка Пушкина, показывающее вместе и талант необыкновенный, и глубокое знание русского языка, а именно: редкую правильность среди самых своенравных оборотов. В его могучих руках язык этот так гибок, что боишься, как бы он не изломался в куски. На деле видишь другое - видишь разнообразнейшие и прелестные формы там, где боялся, чтобы рука поэта не измяла материал в слишком быстрой игре, - и видишь формы чисто русские».
 ___________________________________________________               
               

ВОСПОМИНАНИЯ-МЕМУРАРЫ О  ПУШКИНЕ: КАКИМ  КАЗАЛСЯ ПОЭТ?  Вопрос «к а к и м  был  п о э т?» заменив на «к а к и м   п о э т  к а з а л с я?» -  скажем: Пушкин до женитьбы – блещущий остроумием иногда в армейском стиле до границы оскорбления; Пушкин, не любящий подчиняться никому и ничему. Его на ту пору якобы легкомыслие и привычка «кружиться» в большом свете около сильных мира сего были в том числе причиной, почему будущие декабристы не открылись ему. Лицейский друг Иван Пущин называл Пушкина «своеобразным и капризным существом». Но, может быть, так только казалось разработавшим особый ритуал серьёзного идейного поведения будущим декабристам?..

Если Пушкин и казался легкомысленным, то, другой стороны, он – до презрения к собственной безопасности честен как Пётр Гринёв. Многие считали поэта не созданным для семейной жизни, но отмечали его после женитьбы большую серьёзность. В обществе неограниченного русского самодержавия гению приходилось носить маску, - маску и от себя самого, возможно. Ведь гений тоже человек, - гению приходится приспосабливаться к земной жизни.

ЧЕРТА  ГЕНИЯ - РАЗНООБРАЗИЕ. ЛИЦЕЙСКИЙ  ДРУГ  Иван Пущин: «В п о с л е д с т в и и   (в декабристкой ссылке) узнал я об его женитьбе и камер-юнкерстве; и то и другое как-то худо укладывалось во мне: я не умел представить себе Пушкина семьянином и царедворцем; жена-красавица и придворная служба пугали меня за него. Все это вместе, по моим понятиям об нем, не обещало упрочить его счастие»; «Характеристическая черта гения Пушкина — разнообразие…» (И.И. Пущин. Записки о Пушкине. 1858 г.)
 

КНЯЗЬ ПЁТР ВЯЗЕМСКИЙ СКАЖЕТ ИНАЧЕ: «Н а т у р а   Пушкина была более открыта к сочувствиям, нежели к отвращениям. В нем было более любви, нежели негодования; более благоразумной терпимости и здравой оценки действительности и необходимости, нежели своевольного враждебного увлечения. На политическом поприще, если оно открылось бы пред ним, он, без сомнения, был бы либеральным консерватором, а не разрушающим либералом. Так называемая либеральная, молодая пора поэзии его не может служить опровержением слов моих». (П.А. Вяземский. Приписка к статье “Цыганы.” Поэма Пушкина. 1875 г.)

ЯКОБЫ  ЗЛОПАМЯТНОСТЬ  ПУШКИНА. Вяземский продолжает о Пушкине: «П р и  в с е м  добросердечии своем, Он был довольно злопамятен, и не столько по врожденному свойству и увлечению, сколько по расчету; он, так сказать, вменял себе в обязанность, поставил себе за правило помнить зло и не отпускать должникам своим… Он вел письменный счет своим должникам настоящим или предполагаемым; он выжидал только случая, когда удобнее взыскать недоимку. Он не спешил взысканием; но отметка   д о л ж е н    не стиралась с имени, но Дамоклесов меч не снимался с повинной головы, пока приговор его не был приведен в исполнение…»

Это противоположное А.П. Керн мнение Вяземского о Пушкине относится, скорее, уже к поэту последних лет жизни. Беда в том, что и Николай I тоже был, чем далее, тем более злопамятно недоверчив: к любому новому отступлению от правил царь присчитывал все прошлые грехи. Так что не ждавшие хорошего от союза с властью свободолюбивого поэта, в принципе, были правы.

Тот же Вяземский, опасаясь неправильного толкования своих слов, делает к злопамятности Пушкина разъяснение: «Е с л и  Пушкин и был злопамятен, то разве мимоходом и беглым почерком пера напишет он эпиграмму, внесет кого-нибудь в свой «Евгений Онегин» или в послание, и дело кончено. Его point d'honneur, его затея чести получила свою сатисфакцию, и довольно. Как при французских поединках честь спасена при первой капле крови (se battre au premier sang), так и здесь все кончалось несколькими каплями чернил. В действиях, в поступках его не было и тени злопамятства, он никому не желал повредить…

Написать на кого-нибудь эпиграмму, сказать сгоряча, или для шутки, про ближнего острое слово или повредить и отмстить ему на деле — разница большая. Сатирик и насмешник действуют начистоту:  не только не таятся они, а желают, чтобы собственноручная стрела их долетела по надписи и чтобы знали, чья эта стрела. Рука недоброжелателя или врага заправского действует во мраке и невидимо. Ей мало щипнуть и оцарапать: она ищет глубоко уязвить и доконать жертву свою». (П. А. Вяземский. Приписка к статье «Цыганы. Поэма Пушкина», 1875 г.). Вяземский, – заботящийся о славе почившего поэта, - в мемуарах тонкий политик.
   _________________________

ПОРЫВИСТАЯ  ПРИРОДА  ГЕНИЯ. БАРОН Е.Ф. РОЗЕН (1800-1860):  «В 1829 ГОДУ, НАХОДЯСЬ В ПЕТЕРБУРГЕ, я, посредством Шевырева*, отъезжавшего за границу, познакомился с Пушкиным, жившим тогда в гостинице Демута, № 33 <…> Очень хорошо помню первое на меня впечатление, сделанное Пушкиным. Тотчас можно было приметить в нем беспокойную, порывистую природу гения — сына наших времен, который не находит в себе центра тяжести между противоположностями нашего внутреннего дуализма.

Почти каждое движение его было страстное, от избытка жизненной силы его существа;  ею он еще более пленял и увлекал, нежели своими сочинениями; личность его довершала очаровательность его музы, в особенности когда, бывало, беседуешь с ним наедине, в его кабинете. В обществе же, при обыкновенном разговоре, он казался уже слишком порывистым и странным, даже бесхарактерным: он там будто страдал душою…» (Розен Е.Ф. Из статьи «Ссылка на мертвых». Сын отечества, 1847, № 6, отд. III, с. 10-30)

*Степан Петрович Шевырёв (1806—1864) — русский литературный критик, историк литературы, по убеждениям славянофил, ординарный профессор и декан Московского университета, академик Петербургской Академии наук.


  ВОСПОМИНАНИЯ В 1830-Х В  МОСКВЕ ЗНАМЕНИТОЙ ЦЫГАНСКОЙ ПЕВИЦЫ Татьяны Демьяновой (1810-1877): «П о з д н о  уже было, час двенадцатый… А в зале у нас четверо приехало, — трое знакомых (потому наш хор очень любили и много к нам езжало). Голохвастов Александр Войнович… Павел Иванович Нащокин…  А с ним еще один, небольшой ростом, губы толстые и кудлатый такой... И только он меня увидел, так и помер со смеху, зубы-то белые, большие, так и сверкают. Показывает на меня господам: “Поваренок, кричит, поваренок! А на мне, точно, платье красное ситцевое было, и платок белый на голове, колпаком, как у поваров.

…Он мне очень некрасив показался. И сказала я своим подругам по-нашему, по-цыгански: “Дыка, дыка, на не лачо, таки вашескери!” Гляди, значит, гляди, как не хорош, точно обезьяна!” <…> Когда я уже петь начала, были в моде сочиненные романсы. И главный был у меня: «Друг милый, друг милый, с далека поспеши». Как я его пропела, Пушкин… Кричит: “Радость ты моя, радость моя, извини, что я тебя поваренком назвал, ты бесценная прелесть, не поваренок!” <…>

 А мы все читали, как он в стихах цыган кочевых описал. И я много помнила наизусть и раз прочла ему оттуда и говорю: “Как это вы хорошо про нашу сестру, цыганку, написали!” А он опять в смех: “Я, - говорит, - на тебя новую поэму сочиню!” А это утром было, на масленице, и мороз опять лютый, и он опять на лежанку взобрался. “Хорошо, говорит, тут, — тепло, только есть хочется”. 

А я ему говорю: “Тут, - говорю, - поблизости харчевня одна есть, отличные блины там пекут, — хотите, пошлю за блинами?” Он с первого раза побрезгал, поморщился. “Харчевня, - говорит, - грязь”. “Чисто, будьте благонадежны, - говорю, - сама не стала бы есть”. — “Ну, хорошо, посылай, — вынул он две красненькие, — да вели, кстати, бутылку шампанского купить”. Дядя побежал… принес блинов, бутылку. Сбежались подруги, и стал нас Пушкин потчевать… В это время в приходе к вечерне зазвонили. Он как схватится с лежанки: “Ахти мне,- кричит, - радость моя, из-за тебя забыл, что меня жид-кредитор ждет!”  Схватил шляпу и выбежал как сумасшедший…<…>

Т у т  е щ е  вскоре холера первая сделалась (в 1830 г.) …К зиме все прошло, опять стали мы петь, и опять Пушкин в Москву приехал, — только реже стал езжать к нам в хор… Стал он будто скучноватый, а все же по-прежнему вдруг оскалит свои большие белые зубы да как примется вдруг хохотать. Иной раз даже испугает просто, право! Тут узнала я, что он жениться собирается на красавице, сказывали, на Гончаровой. Ну, и хорошо, - подумала, - господин он добрый, ласковый, дай ему бог совет да любовь! И не чаяла я его до свадьбы видеть, потому, говорили, все он у невесты сидит, очень в нее влюблен.

Только раз, вечерком, — аккурат два дня до его свадьбы оставалось, — зашла я к Нащокину… Не успели мы и поздороваться…  в сени вошел Пушкин. Увидал меня… поцеловал меня в щеку… Сел и задумался, да так, будто тяжко, голову на руку опер, глядит на меня: “Спой мне, - говорит, - Таня, что-нибудь на счастие; слышала, может быть, я женюсь?” — “Как не слыхать, - говорю, - дай вам бог, Александр Сергеевич!” — “Ну, спой мне, спой!” <…>

 Раз, — раз всего потом довелось мне его видеть. Месяц, а может, и больше, после его свадьбы, пошла я как-то утром к Иверской… Гляжу, богатейшая карета, новенькая, четвернею едет мне навстречу… Слышу громко кто-то мне из кареты кричит: “Радость моя, Таня, здорово!”

Обернулась я, а это Пушкин, окно спустил, высунулся в него сам и оттуда мне ручкой поцелуи посылает... А подле него красавица писаная — жена сидит, голубая на ней шуба бархатная…» (Рассказ Демьяновой  записан 1877 г. писателем  Б. М. Марковичем и после вошёл в книгу: «Письма женщин к Пушкину». Ред. Леонида Гроссмана. М., «Совр. проблемы», 1928, с. 196-208.)
   ____________________________


КНЯЗЬ  РУССКИХ  ПОЭТОВ. ВОСПОМИНАНИЯ И.И. ЛАЖЕЧНИКОВА. Не склонный в жизни к эффектным преувеличениям человек и хороший писатель И.И. Лажечников в 1831 году напишет: «П о  в ы х о д е  в свет моего “Новика” и “Ледяного дома”, когда Пушкин был в апогее своей славы, спешил я послать к нему оба романа, в знак моего уважения к его высокому таланту. Приятель мой, которому я поручал передать ему “Новика”, писал ко мне по этому случаю 19 сентября 1832 года: “Б л а г о д а р ю  вас за случай, который вы мне доставили, увидеть Пушкина. Он оставил самые приятные следы в моей памяти. С любопытством смотрел я на эту небольшую, худенькую фигуру и не верил, как он мог быть забиякой...

На лице Пушкина написано, что у него тайного ничего нет. Разговаривая же с ним, замечаешь, что у него есть тайна — его прелестный ум и знания. Ни блесток, ни жеманства в этом князе русских поэтов. Поговоря с ним, только скажешь: “О н   у м н ы й  человек. Такая скромность ему прилична”». - Роман “Последний Новик” (части 1-2) Лажечников послал Пушкину 19 декабря 1831 г. c «Приятелем»: лицо неустановленное, но, кажется, непредвзятое.  Пушкин повзрослел и изменился, но раз созданное общественное мнение на беду поэту будет меняться крайне медленно.
______________________

«РАЗИТЕЛЬНАЯ  ПЕРЕМЕНА».  АННА  КЕРН  ЗАМЕЧАЕТ:  «П е р е д   ж е н и т ь б о й  своей, Пушкин казался совсем другим человеком. Он был серьезен, важен, молчалив, заметно было, что его постоянно проникало сознание великой обязанности счастливить любимое существо, с которым он готовился соединить свою судьбу, и, может быть, предчувствие тех неотвратимых обстоятельств, которые могли родиться в будущем от серьезного и нового его шага в жизни и самой перемены его положения в обществе. Встречая его после женитьбы всегда таким же серьезным, я убедилась, что в характере поэта произошла глубокая, разительная перемена…» (А.П. Керн)
_________________

 «Я ТОЛЬКО ЧТО ПЕРЕБЕСИЛСЯ!» В.И. ДАЛЬ.  ВОСПОМИНАНИЯ  О  ПУШКИНЕ. Владимир Иванович Даль (1801-1872)—писатель, этнограф, автор «Толкового словаря русского языка» помогал Пушкину собирать сведения о Пугачеве, сопровождал поэта в поездках по окрестностям Оренбурга  18-20 сентября 1833 г. вместе с поэтом. Даль вспоминает: «П у ш к и н  потом воспламенился в полном смысле слова, коснувшись Петра Великого, и говорил, что непременно, кроме дееписания об нем, создаст и художественное в намять его произведение:

«Я   е щ е  н е   м о г  доселе постичь и обнять вдруг умом этого исполина: он слишком огромен для нас, близоруких, и мы стоим еще к нему близко, — надо отодвинуться на два века, — но постигаю это чувством; чем более его изучаю, тем более изумление и подобострастие лишают меня средств мыслить и судить свободно. Не надобно торопиться; надобно освоиться с предметом и постоянно им заниматься; время это исправит. Но я сделаю из этого золота что-нибудь. О, вы увидите: я еще много сделаю! Ведь даром что товарищи мои все поседели да оплешивели, а я только что перебесился; вы не знали меня в молодости, каков я был; я не так жил, как жить бы должно; бурный небосклон позади меня, как оглянусь я...» (Даль В.И. Даль. Воспоминания о Пушкине. - Русский вестник, 1890, № 10, с. 3-20; перепечатано: Л. Майков. Пушкин. СПб., 1899, с. 416-421)
______________________________

ОДИН ГЛУПЕЦ  НЕ  ПЕРЕМЕНЯЕТСЯ!  П.А. ПЛЕТНЁВ О  ПУШКИНЕ: «П у ш к и н,  разбирая стихи Державина (Ода «Храповицкому» 1797):

За слова меня пусть гложет,
За дела сатирик чтит. —  в заключение сказал:  “С л о в а   поэта  суть уже   д е л а   его”.

ПУШКИН ГОВАРИВАЛ: “О д и н   г л у п е ц   ни в чем  не   п е р е м е н я е т с я"».  (Плетнёв П.А. «Василий Андреевич Жуковский. 1852». — «Сочинения и переписка П. А. Плетнева», т. I. СПб., 1885, с. 29, 39.)
____________________________

 
ГОРДОСТЬ РОССИИ. ВОСПОМИНАНИЯ И. А. ГОНЧАРОВА. Иван Александрович Гончаров (1812-1891) — в будущем известный писатель, будучи студентом встретил Пушкина 27 сентября 1834 в Московском университете: «К о г д а  он вошел с Уваровым* для меня точно солнце озарило всю аудиторию: я в то время был в чаду обаяния от его поэзии; я питался ею, как молоком матери; стих его приводил меня в дрожь восторга. На меня, как благотворный дождь, падали строфы его созданий (“Евгения Онегина”, “Полтавы” и др.). Его гению я и все тогдашние юноши, увлекавшиеся поэзиею, обязаны непосредственным влиянием на наше эстетическое образование.

Перед тем однажды я видел его в церкви, у обедни — и не спускал с него глаз. Черты его лица врезались у меня в памяти. И вдруг этот гений, эта слава и гордость России — передо мной в пяти шагах! Я не верил глазам…

“В о т   в а м   теория искусства, — сказал Уваров, обращаясь к нам, студентам, и указывая на Давыдова, — а вот и самое искусство”, — прибавил он, указывая на Пушкина. Он эффектно отчеканил эту фразу, очевидно, заранее приготовленную. Мы все жадно впились глазами в Пушкина. Давыдов оканчивал лекцию. Речь шла о “Слове о полку Игоревом”. Тут же ожидал своей очереди читать лекцию, после Давыдова**, и Каченовский***. Нечаянно между ними (между Каченовским и Пушкиным) завязался, по поводу «Слова о полку Игоревом», разговор, который мало-помалу перешел в горячий спор… Не умею выразить, как велико было наше наслаждение — видеть и слышать нашего кумира…

С первого взгляда наружность его казалась невзрачною. Среднего роста, худощавый, с мелкими чертами смуглого лица. Только когда вглядишься пристально в глаза, увидишь задумчивую глубину и какое-то благородство в этих глазах, которых потом не забудешь. В позе, в жестах, сопровождавших его речь, была сдержанность светского, благовоспитанного человека. Лучше всего, по-моему, напоминает его гравюра Уткина с портрета Кипренского. Во всех других копиях у него глаза сделаны слишком открытыми, почти выпуклыми, нос выдающимся — это неверно. У него было небольшое лицо и прекрасная, пропорциональная лицу, голова, с негустыми, кудрявыми волосами…»
__________

* Уваров Серге;й Семёнович (1786 —1855) - граф (с 1846 г.), государственный деятель, министр народного просвещения (1833—1849), действительный тайный советник. Даже внешнее согласие между Уваровым и Пушкиным оказалось недолгим.
**Иван Иванович (1794—1863) — русский филолог и философ, ординарный профессор и декан  историко-филологического отделения философского факультета Московского университета.
*** Качено;вский Михаи;л Трофи;мович (1775,— 1842)  — русский историк, переводчик, литературный критик, редактор-издатель журнала «Вестник Европы» (1805—1830),  с 1821 по 1835 г заведовал кафедрой истории, статистики и географии Российского государства.

 ОБОЖАНИЕ ТОЛПЫ. В.А. СОЛЛОГУБ «ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ». Соллогуб Владимир Александрович (1813-1882), впоследствии известный писатель, познакомился с Пушкиным около 1831 г.: «Т р у д н о  себе вообразить, что это был за энтузиазм, за обожание толпы к величайшему нашему писателю, это имя волшебное являлось чем-то лучезарным в воображении всех русских, в особенности же в воображении очень молодых людей.

 Пушкин, хотя и не чужд был той олимпийской недоступности, в какую окутывали, так сказать, себя литераторы того времени, обошелся со мной очень ласково, когда отец, после того как занавес опустили, представил меня ему…» () «Обожание толпы» здесь надо, всё же,  с корректировкой перевести как - «обожание образованных и увлекающихся литературой юношей». (В. А. Соллогуб. Воспоминания. Ред., предисл. и прим. С. П. Шестерикова. М. —.Л., «Academia», 1931, с. 273-279, 354-376)
___________________________


 «НЕ ПЕТЕРБУРГСКАЯ  БЛАГОДАРНОСТЬ». Александра Андреевна Фукс (ок. 1810-1853) — казанская поэтесса и писательница. Ей и её супругу профессору Казанского университета К. Ф. Фуксу Пушкин нанёс визит 7 сентября 1833 года.  Фукс помогал Пушкину собирать сведения о Пугачёве:  “К а к  в ы  д о б р ы, Карл Федорович, — сказал он (Пушкин), — как дружелюбно и приветливо принимаете нас, путешественников!.. Для чего вы это делаете? Вы теряете вашу приветливость понапрасну: вам из нас никто этим не заплатит. Мы так не поступаем; мы в Петербурге живем только для себя”. Окончив говорить, он так сильно сжал руку моего мужа, что несколько дней на ней были знаки от ногтей. Пушкин имел такие большие ногти, что мне, право, они показались не менее полувершка.

После чтения он… рассказывал мне о Петербурге, о тамошней рассеянной жизни и несколько раз звал меня туда приехать: “Приезжайте, пожалуйста, приезжайте… поверьте, мы будем уметь отвечать вам на казанскую приветливость не петербургской благодарностью”. Потом разговоры наши были гораздо откровеннее; он много говорил - о духе нынешнего времени, о его влиянии на литературу, о наших литераторах, о поэтах… и наконец прибавил: “Смотрите, сегодняшний вечер была моя исповедь; чтобы наши разговоры остались между нами”.  (Фукс выполнила пожелание поэта: конкретно о разговоре ничего не известно) <…>

Он просидел у нас до часу и простился с нами, как со старыми знакомыми; несколько раз обнимал моего мужа и, кажется, оставил нас не с притворным сожалением… Я, простившись с ним, думала, что его обязательная приветливость была обыкновенною светскою любезностью, но ошиблась.

До самого конца жизни, где только было возможно, он оказывал мне особенное расположение; не писав почти ни к кому, он писал ко мне несколько раз в год и всегда собственною своею рукою; познакомил меня заочно со всеми замечательнейшими русскими литераторами и наговорил им обо мне столько для меня лестного, что я, по приезде моем в Москву и Петербург, была удостоена их посещением...» (Фукс А.А. Пушкин в Казани.  «Казанские губернские ведомости» 1844, № 2, от 10 января)
________________________

ЗОЛОТЫЕ  СЛОВА  ПУШКИНА О  ДРУЖБЕ. Из письма А.П. Плетнёва (критик, профессор и ректор Императорского Санкт-Петербургского университета) – профессору Я.К. Гроту от 1 апреля 1844 г.: «Я  н е д а в н о  припомнил золотые слова Пушкина насчет существующих и принятых многими правил о дружеских сношениях.

“В с е, — говорил в негодовании Пушкин, — заботливо исполняют требования общежития в отношении к посторонним, то есть к людям, которых мы не любим, а чаще и не уважаем, и это единственно потому, что они для нас ничто. С друзьями же не церемонятся, оставляют без внимания обязанности свои к ним, как к порядочным людям, хотя они для нас — все. Нет, я так не хочу действовать.

 Я хочу доказывать моим друзьям, что не только их люблю и верую в них, но признаю за долг и им, и себе, и посторонним показывать, что они для меня первые из порядочных людей, перед которыми я не хочу и боюсь манкировать чем бы то ни было, освященным обыкновениями и правилами общежития”».

*Павел Воинович Нащокин 1801-1854) — ближайший друг А. С. Пушкина последних лет.
________________________________


МИЛЫЙ ДОБРЫЙ ЗНАКОМЫЙ. ВОСПОМИНАНИЯ В.А. НАЩОКИНОЙ:  «П о з н а к о м и л а с ь   я с Пушкиным в Москве… в 1834 году, когда я была объявлена невестой Павла Войновича Нащокина*, впоследствии моего мужа. Привез его к нам в дом мой жених. Конечно, я раньше слышала о Пушкине, любила его дивные творения, знала, что он дружен с моим женихом, и заранее волновалась… Своей наружностью и простыми манерами, в которых, однако, сказывался прирожденный барин, Пушкин сразу расположил меня в свою пользу… Я видела перед собой не великого поэта Пушкина, о котором говорила тогда вся мыслящая Россия, а простого, милого, доброго знакомого.

Пушкин был невысок ростом, шатен, с сильно вьющимися волосами, с голубыми глазами необыкновенной привлекательности. Я видела много его портретов, но… ни один из них не передал и сотой доли духовной красоты его облика — особенно его удивительных глаз. Это были особые, поэтические задушевные глаза, в которых отражалась вся бездна дум и ощущений, переживаемых душою великого поэта. Других таких глаз я во всю мою долгую жизнь ни у кого не видала.

Говорил он скоро, острил всегда удачно, был необыкновенно подвижен, весел, смеялся заразительно и громко, показывая два ряда ровных зубов, с которыми белизной могли равняться только перлы. На пальцах он отращивал предлинные ногти… Более привлекательного человека и более милого и интересного собеседника я никогда не встречала… Да, такого друга, как Пушкин, у нас никогда не было, да таких людей и нет! <...> 

Однажды Павел Войнович сильно проигрался в карты и ужасно беспокоился, что остался без гроша. Поэт в это время был у нас, утешал мужа, просил не беспокоиться, а в конце концов замолчал и уехал куда-то. Через несколько минут он возвратился и подал Павлу Войновичу сверток с деньгами.
— На, вот тебе, — сказал Пушкин, — успокойся. Неужели ты думал, что я оставлю тебя так?! - Кто же мог сделать что-либо подобное, как не близкий друг! <...>

Пушкин любил чай и пил его помногу, любил цыганское пение, особенно пение знаменитой в то время Тани, часто просил меня играть на фортепьяно и слушал по целым часам… Любил также шутов, острые слова и карты. За зеленым столом он готов был просидеть хоть сутки. В нашем доме его выучили играть в вист, и в первый же день он выиграл десять рублей, чему радовался, как дитя. Вообще же в картах ему не везло, и играл он дурно, отчего почти всегда был в проигрыше. <...>

 Вообще добродушный, милый, предупредительный с друзьями, поэт был не прочь подурачиться или выкинуть какую-нибудь штуку с несимпатичными или чем-либо надоевшими ему людьми, иногда же был резок и невоздержан на язык с теми, со стороны кого он замечал двуличие или низость. <...>

В молодости, до женитьбы, Пушкин, говорят, был большой волокита. Когда же я его знала, он страстно любил свою жену, но дурачиться и прикидываться влюбленным он и тогда был не прочь. К нам часто приезжала княжна Г., общая «кузина», как ее все называли, дурнушка, недалекая старая дева, воображавшая, что она неотразима. Пушкин жестоко пользовался ее слабостью и подсмеивался над нею. <...>

Когда «кузина» являлась к нам, он вздыхал, бросал на нее пламенные взоры, становился перед ней на колени, целовал ее руки и умолял окружающих оставить их вдвоем. «Кузина» млела от восторга… Все знали проделки поэта и, конечно, немало смеялись по поводу их. «Кузина» же теряла голову, и, когда Пушкин уезжал из Москвы, она всем, по секрету, рассказывала, что бедный поэт так влюблен в нее…» - кажется, что так составлялось большинство историй о похождениях Пушкина.

Насколько Пушкин любил общество близких ему людей, настолько же не любил бывать на званых обедах в честь его. Он часто жаловался мне, что на этих обедах чувствовал себя стесненным, точно на параде. Особенно неприятно ему было то, что все присутствовавшие обыкновенно ждали, что Пушкин скажет, как посмотрит и т. п. <...>».

Младший брат Веры Александровны Нащокиной ездил с Пушкиным в Петербург:  «П о   в о з в р а щ е н и и  из Петербурга брат… рассказывал, что поэт в путешествии никогда не дожидался на станциях, пока заложат ему лошадей, а шел по дороге вперед и не пропускал ни одного встречного мужика или бабы, чтобы не потолковать сними о хозяйстве, о семье, о нуждах, особенно же любил вмешиваться в разговоры рабочих артелей. Народный язык он знал в совершенстве и чрезвычайно скоро умел располагать к себе крестьянскую серую толпу, настолько, что мужики совершенно свободно говорили с ним обо всем». (Нащокина В. А. - Рассказы о Пушкине. «Новое время», 1898, № 8115, 8122, 8125, 8129; иллюстр. приложение к газете).
                _________________________________________________


ЧАСТНАЯ ЖИЗНЬ «КАК У  ВСЕХ». Подобно Пущину попытаемся создать нечто вроде резюме: надеждам и Пушкина императора Николая Павловича на взаимопонимание и сотрудничество очень скоро суждено было развеяться. Царь не был в этом особенно виноват:  просто   ц а р ь   и   п о э т  – это два совершенно разных мировоззрения. Особенно в стремительно догонявшей Европу России противоречия между властью и искусством были крайне резки. Поэтому по возвращении из ссылки вдруг оказалось, что образ светского повесы безопаснее звания первого поэта России. Но оставаться повесой после женитьбы было нельзя.

Женитьба Пушкина в том числе означала, что он хочет жить частною жизнью «как все», - как Жуковский, например. Это с большим трудом удалось поэту Гёте в маленьком герцогстве Саксен-Веймарском, но в России – Пушкину не удалось. Да и всегдашний примиритель поэта с царём Жуковский уже после смерти Пушкина много лет предпочтёт прожить за границей. Создаваемое Николаем полицейское государство было в активном противоречии с поэзией.
    

ВЫСОКИЙ  УМ  ПОД  ЛИЧИНОЙ  СВЕТСКОГО  ЧЕЛОВЕКА. Н.М. СМИРНОВ «ИЗ ПАМЯТНЫХ ЗАПИСОК» Николай Михайлович Смирнов (1807-1871) — муж приятельницы Пушкина  А. О. Смирновой-Россет познакомился с поэтом в 1828, поэтому о юности поэта Смирнов пишет с чужих слов, но пишет – добросовестно, дружески и стараясь соблюсти истину:

«П у ш к и н (первого выпуска Царскосельского лицея) хотя в юности учился небрежно и посему в выпуске не попал в число первых учеников, но умел приобрести впоследствии обширные познания в литературе и истории. Он читал очень много и, одаренный необыкновенною памятью, сохранял все сокровища, собранные им в книгах; особенно хорошо изучил он российскую историю и из оной всю эпоху с начала царствования Петра Великого до наших времен.

Его голова была наполнена характеристическими анекдотами всех знаменитых лиц последнего столетия, и он любил их рассказывать.  <…> Зная коротко Пушкина (и мое мнение разделено Жуковским, Вяземским, Плетневым), я уверен, что он вполне удовлетворил бы строгим ожиданиям публики; ибо под личиною иногда ветрености и всегда светского человека он имел высокий, проницательный ум, чистый взгляд, необыкновенную сметливость, память, не теряющую из виду малейших обстоятельств в самых дальних предметах, высоко-благородную душу, большие познания в истории, словом, все качества, нужные для историографа, к которым он присоединял еще свой блистательный талант как писатель. <…>

Хотя он был известнейшим лицом в России, хотя знаменитость его дошла до самых глухих и дальних мест России, по весьма немногие его знали коротко и могли вполне оценить высокие качества его ума, его сердца и души. Любя свет, любя игру, любя приятельские беседы, Пушкин часто являлся человеком легкомысленным, ветреным и давал повод судить о нем ложно.

Быв самого снисходительного права, он легко вступал со всеми на приятельскую ногу, и эта светская дружба, соединенная с откровенным обращением, позволяла многим думать, что они с Пушкиным друзья и что они коротко знают его мысли, чувства, мнения и способности. Эти-то мнимые друзья и распространили многие ложные мысли о нем и представили его легкомысленным и неспособным для трудов, требующих большого постоянства. Как мало знали они Пушкина, какое бедное понятие имели о нем, невзирая на то, что оценяли весь гений его как поэта!»
_________________________________________________________               
                ____________________________________


ВИЗИТ  К  ПУШКИНУ ЗА  ТРИ  НЕДЕЛИ  ДО  СМЕРТИ. Многие мемуаристы утверждают, что симпатия или антипатия у Пушкина возникала с первого взгляда. Но если уж поэт кому- то симпатизировал, то по возможности делал более обещанного. Так за три недели до смерти Пушкин хотел поддержать молодого и оставшегося неизвестным поэта Облачкина, даже имени которого не сохранилось.

ОБЛАЧКИН ВСПОМИНАЕТ, как явился с визитом к Пушкину – издателю «Современника» со своими стихами: «К а б и н е т  Пушкина состоял из большой узкой комнаты. Посреди стоял огромный стол простого дерева… заваленный бумагами, письменными принадлежностями и книгами, а сам поэт сидел в уголку в покойном кресле. На Пушкине был старенький, дешевый халат, какими обыкновенно торгуют бухарцы в разноску. Вся стена была уставлена полками с книгами, а вокруг кабинета были расставлены простые плетеные стулья.

Кабинет был просторный, светлый, чистый, но в нем ничего не было затейливого, замысловатого, роскошного, во всем безыскусственная простота и ничего поражающего, кроме самого хозяина, поражавшего каждого, кому посчатливилось видеть его оригинальное, арабского типа лицо, до невероятности подвижное и всегда оживленное выражением гениального ума и глубокого чувства. Я поклонился Пушкину, помнится, очень неловко, совершенно растерялся, сконфузился, хотя он обратился ко мне весьма ласково, просто, голос его был изумительно симпатичен, улыбка добродушна, глаза выражали участие...

К чему я оробел перед таким человеком, к которому должно чувствовать только любовь и уважение? <…> Согласитесь, надо было быть слишком самоуверенным, чтобы не сконфузиться, когда перед вами глаз на глаз великий поэт, только лишь получивший от вас первые опыты ваших стихотворений? Пушкин расспросил меня, где я учусь, что делаю, имею ли состояние и к какому роду жизни желал бы я себя приготовить… Он мне посоветовал написать просьбу и изложить мое положение, сколько мне лет, где воспитываюсь, и наконец попросить чего я желаю, — т о л ь к о  с м о т р и т е, промолвил он очень серьезно, - напишите просьбу прозой, а не стихами. Я невольно улыбнулся.

Пушкин заметил мою улыбку и захохотал во весь голос, беспечно, с неподражаемой веселостью: “Я   в а м  с д е л а л   это замечание на счет просьбы затем, что когда-то деловую бумагу на гербовом листе я написал стихами и ее не приняли в присутственном месте. Молод был, очень молод, так же как и вы теперь молоды, очень молоды и пишете стихи, так, пожалуй, по привычке вместо прозы напишете стихами, и уж тогда делать нечего, второй раз придется вам писать просьбу прозой, а писать просьбы дело очень скучное и неприятное…  Впрочем, это в сторону, напишите просьбу, да поскорее приходите ко мне, а я за вас буду хлопотать”. Я поклонился ему и поблагодарил за участие в моей судьбе…»

Облачкина «Воспоминание о Пушкине» впервые напечатано: Северная пчела, 1864, № 49, с. 161. Не является ли этот рассказ художественным на модную тему  на основе постепенно публикуемых воспоминаний друзей Пушкина? Никаких не встречающихся в других мемуарах черт поэта в рассказе Облачкина нет. Кроме того, «Облачкин» - это очень похоже на псевдоним. Но даже если выше приведённая история вымысел, её  можно принять как образ обобщительный положительного отношения к поэту.
_________________________________________________________               
                _____________________________________________________
                ______________________________


НЕНАВИСТЬ  К  ПОЭТУ  БОЛЬШОГО СВЕТА.   ДНЕВНИК  ГРАФИНИ  Д.Ф. ФИНКЕЛЬМОН (1804-1863): «1829. 10 декабря.  П у ш к и н,  писатель, ведет беседу очаровательным образом — без притязаний, с увлечением и огнем; невозможно быть более некрасивым — это смесь наружности обезьяны и тигра («смесь обезьяны с тигром» лицейское прозвище Пушкина), он происходит от африканских предков и сохранил еще некоторую черноту в глазах и что-то дикое во взгляде…» (Д.Ф. Финкельмон. Из Дневника. С французского русский перевод - Н. В. Измайлова: Пушкин в дневнике гр. Д. Ф. Фикельмон.  1962. —  Временник Пушкинской комиссии. 1962-1970. М.-Л., Наука, 1963-1972)

Супруга австрийского посланника графиня Долли Финкельмон в своём Дневнике тщательно отделяет себя – даму высшего света от имени Пушкина: такое короткое знакомство для неё непристойно. Графиня лжёт: потому что как раз у неё с поэтом было пикантное свидание. Бывали свидания и с другими: супруг красавицы графини  был в два раза её старше.
    

ВО  ИЗБЕЖАНИЕ  ДУРНОГО  ПРИМЕРА. Н.А. МУХАНОВ «ИЗ  ДНЕВНИКА». Николай Алексеевич Муханов (1802-1871) — знакомый Пушкина, 1820-1830-е годы — адъютант петербургского генерал-губернатора, впоследствии — крупный чиновник министерств народного просвещения и иностранных дел, член Государственного совета. Все семейство Мухановых увлекалось литературой.

ДНЕВНИК МУХАНОВА: «24 <июня 1832>; …Сказал Пушкину, что он о нем говорил государю и просил ему жалованья, которое давно назначено, а никто выдавать не хочет. Государь приказал переговорить с Нессельродом. *  Странный ответ: “Я  ж е л а л  бы, чтобы жалованье выдавалось от Бенкендорфа”. — “Почему же не от вас?  Не все ли равно, из одного ящика или из другого?” — “Д л я  т о г о,  чтобы избежать дурного примера». — “Помилуйте, — возразил Блудов**, — ежели бы таковой пример породил нам хоть нового «Бахчисарайского фонтана», то уж было бы счастливо”.  Мы очень сему смеялись…» (Муханов Н.А. из «Дневника». Русский  архив, 1897, кн. 4, с. 653-657.)

* Граф Карл Васильевич Нессельроде  (1780— 1862, Санкт-Петербург) — министр иностранных дел более 33 лет. Немец по происхождению, Россию Н-де не понимал, а Пушкина и всю русскую поэзию откровенно ненавидел, как явление аморальное. С большой вероятностью присланный Пушкину Диплом рогоносца был сфабрикован в министерстве Нессельроде (к этому диплому непричастность барона Геккерена и князя П. Долгорукова ныне доказана). 
Нессельроде был тонкий любитель-кулинар и знатный цветовод и неудачливый, но отчего-то пользовавшийся доверием государей, политик (по едкому прозвищу остряков - "к и с е л ь-в р о д е"). Многие открыто обвиняли Нессельроде – его советы Николаю I - в проигрыше Россией Крымской войны  1853-1856 гг.
 
**Граф  Дмитрий Николаевич Блудов (1785 — 1864) —русский литератор и государственный деятель, министр внутренних дел (1832-1838)
    ___________________________________________________________


ФАНТАСТИЧЕСКИ - УРОДЛИВОЕ,  И  ФИЗИЧЕСКИ - ОТВРАТИТЕЛЬНОЕ.  Барон Георгий (Егор) Федорович Розен (1800-1860) — поэт, драматург, критик, из остзейских дворян – из тех господ, которые любят рассказывать про восхищение Пушкиным его, Розена ныне забытыми произведениями. В воспоминаниях Розена слышится всё то неприятие поэта большим светом плюс личная зависть. Но к объявлению характера Пушкина не легкомысленным, а серьёзным, стоит прислушаться!

РОЗЕН О ПУШКИНЕ: «О н   б ы л  характера весьма серьезного и склонен, как Бейрон, к мрачной душевной грусти; чтоб умерять, уравновешивать эту грусть, он чувствовал потребность смеха; ему ненадобно было причины, нужна была только придирка к смеху! В ярком смехе его почти всегда мне слышалось нечто насильственное, и будто бы ему самому при этом невесело на душе.

Неожиданное, небывалое, фантастически-уродливое, физически-отвратительное, не в натуре, а в рассказе, всего скорее возбуждало в нем этот смех; и когда Гоголь, или кто-либо другой, не удовлетворял его потребности в этом отношении, так он и сам, при удивительной и, можно сказать, ненарушимой стройности своей умственной организации, принимался слагать в уме странные стихи — умышленную, но гениальную бессмыслицу!

Сколько мне известно, он подобных стихов никогда не доверял бумаге. Но чтобы самому их не сочинять, он всегда желал иметь около себя человека милого, умного, с решительною наклонностию к фантастическому: “Скажешь ему: пожалуйста, соври что-нибудь! И он тотчас соврет, чего никак не придумаешь, не вообразишь!”. Из этой патологической черты в Пушкине я достаточно понял, почему он мог смеяться при чтении “Ревизора” и поместить в своем журнале отвратительный “Нос”».  (Розен Г.Ф.  Из статьи «Ссылка на мертвых» - Сын отечества, 1847, № 6, отд. III, с. 10-30)
____________________________

   
КАРЕТУ СОЧИНИТЕЛЯ  ПУШКИНА!  ВОСПОМИНАНИЯ В.А. СОЛЛОГУБА: «Пушкин говорил отрывисто и едко. Скажет, бывало, колкую эпиграмму и вдруг зальется звонким добродушным, детским смехом, выказывая два ряда белых, арабских зубов. Об этом времени можно бы было еще припомнить много анекдотов, острот и шуток. В сущности, Пушкин был до крайности несчастлив, и главное его несчастие заключалось в том, что он жил в Петербурге и жил светской жизнью, его убившей.

Пушкин находился в среде, над которой не мог не чувствовать своего превосходства, а между тем в то же время чувствовал себя почти постоянно униженным и по достатку, и по значению в этой аристократической сфере… Наше общество так еще устроено, что величайший художник без чина становится в официальном мире ниже последнего писаря. Когда при разъездах кричали: “К а р е т у  Пушкина!” — “К а к о г о  Пушкина?” — “С о ч и н и т е л я!” — Пушкин обижался, конечно, не за название, а за то пренебрежение, которое оказывалось к названию.

За это и он оказывал наружное будто бы пренебрежение к некоторым светским условиям: не следовал моде и ездил на балы в черном галстуке, в двубортном жилете, с откидными, ненакрахмаленными воротниками, подражая, быть может, невольно байроновскому джентльменству; прочим же условиям он подчинялся. Жена его была красавица, украшение всех собраний и, следовательно, предмет зависти всех ее сверстниц. Для того чтоб приглашать ее на балы, Пушкин пожалован был камер-юнкером.

Певец свободы, наряженный в придворный мундир, для сопутствования жене красавице, играл роль жалкую, едва ли не смешную. Пушкин был не Пушкин, а царедворец и муж. Это он чувствовал глубоко. К тому же светская жизнь требовала значительных издержек, на которые у Пушкина часто недоставало средств. Эти средства он хотел пополнить игрою, но постоянно проигрывал, как все люди, нуждающиеся в выигрыше. Наконец, он имел много литературных врагов, которые не давали ему покоя и уязвляли его раздражительное самолюбие, провозглашая с свойственной этим господам самоуверенностью, что Пушкин ослабел, исписался, что было совершенно ложь, но ложь все-таки обидная.

 Пушкин возражал с свойственной ему сокрушительной едкостью, но не умел приобрести необходимого для писателя равнодушия к печатным оскорблениям… В свете его не любили, потому что боялись его эпиграмм, на которые он не скупился, и за них он нажил себе в целых семействах, в целых партиях врагов непримиримых». (В. А. Соллогуб. Воспоминания. Ред., предисл. и прим. С. П. Шестерикова. М. —Л., «Academia», 1931, с. 273-279, 354-376)
                ____________________________________


ПИСЬМО С.Н. КАРАМЗИНОЙ*  (старшая дочь историографа Н.М. Карамзина) – А.Н. КАРАМЗИНУ (сын Карамзина) от 24 июля/5 августа 1836 г. Царское село: « <...> Вышел второй номер «Современника» <<в самом начале июля 1836 г.>> Говорят, что он бледен и в нем нет ни одной строчки Пушкина (которого разбранил ужасно и справедливо Булгарин, как светило, в полдень угасшее. Тяжко сознавать, что какой-то Булгарин, стремясь излить свой яд на Пушкина, не может ничем более уязвить его, как говоря правду!). Там есть несколько очень остроумных статей Вяземского, между прочим, одна по поводу “Ревизора”. Но надо же быть таким беззаботным и ленивым, как Пушкин, чтобы поместить здесь же сцены из провалившейся «Тивериады» Андрея Муравьева!** Тебе известно, что последний теперь камергер и совершенно счастлив этим…»

*Дочь историографа Карамзина от первого брака Софья Карамзина – её мнение можно считать отражением мнения тех собеседников, с которыми она сегодня общалась среднего уровня суждений высшего света. В данном случае Софи К-на передаёт мнение света: так о Пушкине мелочно судили. Переписка хорошо знакомого с Пушкиным семейства Карамзиных содержит много деталей о дуэли Пушкина: к этим письма и отсылаем любопытных

** «Битва при Тивериаде», 1828 года драма в стихах А. Н. Муравьева, на сюжет из истории крестовых походов два раза без успеха шла на сцене Александрийского театра в сезон 1832-1833 гг.
___________________

С.Н. КАРАМЗИНА – Андрею Ник. КАРАМЗИНУ от 29 декабря (10 янв.) 1836 г. из Петербурга в Париж: «Я  п р о д о л ж а ю  сплетни и начинаю с темы Дантеса*; она была бы неисчерпаемой, если бы я принялась пересказывать тебе всё, что говорят… я ограничусь сообщением, что свадьба  (Дантеса и Екатерины Гончаровой, сестры Натальи Гончаровой-Пушкиной) совершенно серьезно состоится 10/22 января…

С другой стороны, Пушкин продолжает вести себя самым глупым и нелепым образом; он становится похож на тигра и скрежещет зубами всякий раз, когда заговаривает на эту тему, что он делает весьма охотно, всегда радуясь каждому новому слушателю. Надо было видеть, с какой готовностью он рассказывал моей сестре Катрин обо всех темных и наполовину воображаемых подробностях этой таинственной истории, совершенно так, как бы он рассказывал ей драму или новеллу, не имеющую к нему никакого отношения… Словом, это какая-то непрестанная комедия, смысл которой никому хорошенько не понятен…

 …Б е д н ы й  Дантес перенес тяжелую болезнь, воспаление в боку, которое его ужасно изменило. Третьего дня он вновь появился у Мещерских, сильно похудевший, бледный и интересный… На другой день он пришел снова, на этот раз со своей нареченной, что еще хуже, с Пушкиным; снова начались кривляния ярости и поэтического гнева; мрачный, как ночь, нахмуренный, как Юпитер во гневе, Пушкин прерывал свое угрюмое и стеснительное молчание лишь редкими, короткими, ироническими, отрывистыми словами и время от времени демоническим смехом. Ах, смею тебя уверить, это было ужасно смешно…» (Пушкин в письмах Карамзиных 1836 -1837 годов. М.; Л., 1960)

*Жорж Шарль Дантес (1812-1895) — французский дворянин в 1830-е годы служил в России в Кавалергардском полку. Д. - приёмный сын голландского дипломата Луи Геккерна, в связи с обвинением его Пушкиным в оскорблении своей жены, Д уверял что ухаживал за её сестрой Екатериной, после чего на ней вынужден был жениться. Так как Д. и после своей женитьбы продолжал ухаживания за Н.Н. Гончаровой-Пушкиной, поэт вторично вызвал его. И на в этот раз состоявшейся дуэли Дантес нанёс Пушкину смертельную рану.
__________________________


Е. А. КАРАМЗИНА* (вторая жена историографа Карамзина своему сыну) – А.Н. КАРАМЗИНУ от 30 января (11 февраля) 1837 г. Петербург - Париж: «М и л ы й  Андрюша, пишу к тебе с глазами, наполненными слез, а сердце и душа тоскою и горестию; закатилась звезда светлая. Россия потеряла Пушкина! Он дрался в середу на дуэли с Дантезом, и он прострелил его насквозь; Пушкин бессмертный жил два дни, а вчерась, в пятницу, отлетел от нас; я имела горькую сладость проститься с ним в четверг; он сам этого пожелал.

Ты можешь вообразить мои чувства в эту минуту, особливо, когда узнаешь, что Аренд с первой минуты сказал, что никакой надежды нет! Он протянул мне руку, я ее пожала, и он мне также, и потом махнул, чтобы я вышла. Я, уходя, осенила его издали крестом, он опять мне протянул руку и сказал тихо: «перекрестите еще», тогда я опять, пожавши еще раз его руку, я уже его перекрестила, прикладывая пальцы на лоб, и приложила руку к щеке: он ее тихонько поцеловал и опять махнул. Он был бледен как полотно, но очень хорош; спокойствие выражалось на его прекрасном лице. Других подробностей не хочу писать, отчего и почему это великое нещастие случилось: они мне противны…»
_________________________
*Екатерина Андреевна Карамзина (1780-1850) — до замужества Колыванова в 1804 году стала второй женой овдовевшего Н. М. Карамзина: у них было пятеро детей. Пушкин познакомился с Екатериной Андреевной летом 1816 года в Царском Селе, куда на лето приезжали Карамзины, и проводил у них свое свободное время свое все лето. Глубокое уважение к Екатерине Андреевне поэт сохранил на протяжении всей своей жизни и в серьезные, кризисные моменты всегда вспоминал о ней.
                ________________________________________________________


«ЗНАТЬ СТАЛА НАВЕЩАТЬ УМИРАВШЕГО ПОЭТА, только прослышав об участливом внимании царя. Стену в квартире Пушкина выломали для посетителей». ( А.О. и К.О. Россеты. Из рассказов про Пушкина, записанных П. И. Бартеневым. Русский архив, 1882, № 2, с. 245-248; № 4, с. 274.)
  _______________________

Е.М. МЕЩЕРСКАЯ* – К М.И МЕЩЕРСКОЙ: «В   т е ч е н и е   трех дней, в которые тело его оставалось в доме, множество людей всех возрастов и всякого звания беспрерывно теснилось пестрою толпою вокруг его гроба. Женщины, старики, дети, ученики, простолюдины в тулупах, а иные даже в лохмотьях, приходили поклониться праху любимого народного поэта. Нельзя было без умиления смотреть на эти плебейские почести, тогда как в наших позолоченных салонах и раздушенных будуарах едва ли кто-нибудь думал и сожалел о краткости его блестящего поприща.

Слышались даже оскорбительные эпитеты и укоризны, которыми поносили память славного поэта и несчастного супруга, с изумительным мужеством принесшего свою жизнь в жертву чести, и в то же время раздавались похвалы рыцарскому поведению гнусного обольстителя и проходимца, у которого были три отечества и два имени. Можно ли после этого придавать цену общественному мнению или, по крайней мере, мнению нашего общества, бросающего грязью в то, что составляет его славу, и восхищающегося слякотью, которая его же запачкает своими брызгами…»

*Екатерина Николаевна Мещерская, княгиня, урожд. Карамзина (1806-1867) — вторая дочь историографа пишет к сестре своего мужа - Марье Ивановне Мещерской
 __________________________

Е.А. КАРАМЗИНА – АНДР. Н. КАРАМЗИНУ от 2 (14) февраля 1837 г. Петербург - Париж: «В ч е р а  состоялось отпевание бедного, дорогого Пушкина; его смертные останки повезут в монастырь около их псковского имения, где погребены все Ганнибалы: он хотел непременно лежать там же…»* (Пушкин в письмах Карамзиных 1836 -1837 годов. М.; Л., 1960)

*Святогорский монастырь, находящийся в пяти километрах к югу от Михайловского. В Святогорском монастыре были погребены дед Пушкина Осип (Иосиф) Абрамович Ганнибал (1744-1806) — сын «арапа Петра Великого» Абрама Петровича Ганнибала, — его жена Мария Алексеевна Ганнибал, рожд. Пушкина (1745-1818), мать поэта Надежда Осиповна Пушкина (1775-1836) и его брат, умерший младенцем.
___________________________________


С.Н. КАРАМЗИНА – Андр. Н. КАРАМЗИНУ от 2(14) февраля 1837 г. Петербург - Париж: «Т е п е р ь  я расскажу об одной забавной мелочи среди всех горестей: Данзас* просил разрешить ему сопровождать тело, но государь ответил, что это невозможно, потому что он должен быть отдан под суд (впрочем, говорят, это будет только для соблюдения формы), и назначил для того, чтобы отдать этот последний долг Пушкину, господина Тургенева как единственного из его друзей, который ничем не занят. Тургенев уезжает с телом сегодня вечером, он немного раздосадован этим и не может этого скрыть. Вяз<емский>** хотел тоже поехать, и я сказала Тургеневу: “Почему бы ему не поехать с вами?” — “Помилуйте, со мною! — он не умер!”» (Пушкин в письмах Карамзиных 1836 -1837 годов. М.; Л., 1960)

*Константи;н Ка;рлович Данза;с (1801-1870) — офицер русской императорской армии, лицейский товарищ А. С. Пушкина, секундант на его дуэли с Дантесом.
**Князь Пётр Андреевич Вяземский (1792-1878) – поэт, друг Пушкина.

___________________________________________

С.Н. КАРАМЗИНА – А.Н. КАРАМЗИНУ от 10 (22) февраля 1837 г. Петербург - Париж. Сначала Софи Карамзина сожалеет о смерти поэта и посылает брату ею переписанные стихи Лермонтова «Смерть поэта. Заключается письмо следующим: «Д а н т е с а  будут судить в Конной гвардии; мне бы хотелось, чтобы ему не было причинено ничего дурного и чтобы Пушкин остался единственной жертвой».

Она же тому же адресату от 3(15) марта 1837 г. Петербург: «К а к   я  была тронута, читая в твоем письме такие печальные и такие верные строки о нашем славном и дорогом Пушкине!

Ты прав, жалеть о нем не нужно, он умер прекрасной и поэтической смертью, светило угасло во всем своем блеске, и небо позволило еще, чтобы в течение этих двух дней агонии, когда оно взирало на землю в последний раз, оно заблистало особенно ярким, необычайно чистым небесным светом — светом, который его душа, без сомнения, узрела в последнее мгновение, ибо (мне кажется, я тебе уже это говорила) после смерти на лице его было такое ясное, такое благостное, такое восторженное выражение, какого никогда еще не бывало на человеческом лице! “В е л и к а я, радостно угаданная мысль”, — сказал Жуковский». – на этот раз мнение мемуаристки отражает мнение Жуковского. (Пушкин в письмах Карамзиных 1836 -1837 годов. М.; Л., 1960)
_______________________


АЛЕКСАНДР  КАРАМЗИН – АНДРЕЮ КАРАМЗИНУ от 13(25) от марта 1837 г. из  Петербурга в Париж: «П о с л е   с м е р т и   Пушкина Жуковский принял, по воле государя, все его бумаги. Говорили, что Пушкин умер уже давно для поэзии. Однако же нашлись у него многие поэмы и мелкие стихотворения. Я читал некоторые, прекрасные донельзя.

Вообще в его поэзии сделалась большая перемена, прежде главные достоинства его были удивительная легкость, воображение, роскошь выражений et line grace infiniejointe ; beaucoup de sentimentet de chaleur ( пер. с фр.: и бесконечное изящество, соединенное с большим чувством и жаром души) в последних же произведениях его поражает особенно могучая зрелость таланта; сила выражений и обилие великих, глубоких мыслей, высказанных с прекрасной, свойственной ему простотою; читая их, поневоле дрожь пробегает и на каждом стихе задумываешься и чуешь гения. В целой поэме не встречается ни одного лишнего, малоговорящего стиха!!! Плачь, мое бедное отечество! Не скоро родишь ты такого сына! На рождении Пушкина ты истощилось! — Но оставим, брате, могилу великого усопшего <...>

<...> ты не должен, однако же, думать, что всё общество было против Пушкина после его смерти: нет, это только кружок Нессельрод и еще кое-кто. Наоборот, другие… с большим жаром говорили в его пользу, что даже вызвало несколько ссор. Большинство же ничего не сказало, так им и подобает!»
                _____________________________________________


ПОСЛЕ СМЕРТИ  ПОЭТА. «КАКОЙ-ТО  ТАМ  ПУШКИН…». «В с к о р е  после смерти Пушкина Наталия Николаевна… женщина чудной красоты: высокая, дивно сложенная, изящная, с каштановыми или темно-русыми волосами… уехала в калужскую деревню (Полотняные заводы) к родному брату своему, Дмитрию Николаевичу. Павел Войнович несколько раз ездил навещать ее. Года четыре спустя она, заехав однажды к нам, заявила Павлу Войновичу, что генерал Ланской*, человек тогда уже пожилой, вдовец, с детьми от первого брака, сделал ей предложение…

Н е  м о г у  умолчать об одном маленьком факте, характеризующем отношение известной части общества к великому поэту: после помолвки Наталии Николаевны к нам зашел генерал Врангель**, начальник московской артиллерии. Я обратилась к нему с вопросом: “Слышали новость?” — “Какую?” — спросил он. “Пушкина замуж выходит”. — “За кого?” — “За генерала Ланского”. — “Молодец, хвалю ее за это! По крайней мере, муж — генерал, а не какой-то там Пушкин, человек без имени и положения...” - То ли еще моим ушам приходилось слышать о великом поэте!» (Воспоминания В.А. Нащокиной)
______________

* Пётр Петрович Ланской  (1799 —1877) — генерал от кавалерии, с 1844 года был женат на Наталье Николаевне Гончаровой, вдове А. С. Пушкина.
** Врангель Карл Егорович (1794—74) — генерал-майор (с 1831 г.), участник Отечественной войны 1812 года; принимал участие в 1831 г.  в подавлении польского восстания; в 1831 году награждён орденом Св. Анны с императорской короной 2-й степени и золотым оружием. Был ранен пикой в голову, за храбрость в 1832 году удостоен ордена Святого Георгия 4-й степени.
             
               

ПОСЛЕДНЕЕ  ВОЗВРАЩЕНИЕ В   МИХАЙЛОВСКОЕ.  ВОСПОМИНАНИЯ   М.И. ОСИПОВОЙ. «В п о с л е д с т в и и,  когда он приезжал сюда (в имение Тригорское к Осиповым) из Петербурга, едва ли уж не женатый, сидит как-то в гостиной, шутит, смеется; на столе свечи горят: он прыг с дивана, да через стол, и свечи-то опрокинул... Мы ему говорим: “П у ш к и н, что вы шалите так, пора остепениться!” — а он смеется только. В комнате почти все, что вы видите, все так же было и при Пушкине: в этой зале стоял этот же большой стол, эти же простые стулья кругом, — те же часы хрипели в углу; а вот, на стене висит потемневшая картина: на нее частенько заглядывался Пушкин…

А как любил Пушкин наше Тригорское: в письмах его к нашей маменьке вы найдете беспрестанные его воспоминания о Тригорском и постоянные сюда стремления; я сама от него слышала, кажется, в 1835 году (да, так точно, приехал он сюда дня на два всего — пробыл 8-го и 9-го мая), приехал такой скучный, утомленный. “Г о с п о д и,  говорит, как у вас тут хорошо! А там-то, там-то, в Петербурге, какая   т о с к а   зачастую   д у ш и т   м е н я!»…
 
Сквер перед домом во время Пушкина тщательно поддерживался, точно так же не совершенно был запущен тенистый небольшой сад; в нем были цветники... Все это поддерживалось потому, что не только Александр Сергеевич, но и его родители с остальными членами семьи почти каждое лето сюда приезжали — Пушкин, когда женился, также приезжал сюда, и, наконец, по его кончине, вдова Пушкина также приезжала сюда гостить раза четыре с детьми. Но когда Наталья Николаевна (Пушкина) вышла вторично замуж — дом, сад и вообще село было заброшено, и в течение восемнадцати лет все это глохло, гнило, рушилось. Время от времени заглядывали в Михайловское почитатели Пушкина, осматривали полуразвалившийся домик. <...>

Наконец, в последние годы исчез и дом поэта: его продали за бесценок на своз, а вместо него выстроен новый, крайне безвкусный домишко — совершенно по иному плану, нежели как был расположен прежний домик. Этот новый дом я и видеть-то не хочу, так мне досадно, что не сбережен, как бы везде это сделали за границей, не сбережен домик великого поэта». (Рассказы о Пушкине  записанные (в 1866 г.) М. И. Семевским. М.? 1929). Мария Ивановна Осипова (1820 -1896) — одна из младших дочерей П. А. Осиповой, соседки Пушкина, к которой в имение которой он часто заезжал.)

НЕ  ПРОПУСТИМ ЭТИ СТРОКИ: «В Петербурге, какая   т о с к а   зачастую   д у ш и т   м е н я!» Вспоминаются М. Булгакова пьеса «Последние дни» -  сцена в квартире Пушкина: «Т е м н о.  Из тьмы - зимний день к концу. В квартире Пушкина у кабинетного камина в  кресле – Никита (старый камердинер), в очках, с тетрадью.

 Н и к и т а (читает). "На свете счастья нет..." Да, нету  у  нас  счастья..."Но есть покой и воля..." Вот уж чего нету, так нету.  По  ночам  не  спать, какой уж тут покой... "Давно, усталый раб, замыслил я побег..." Куда  побег? Что это он замыслил?..»
_______________________

ВОСПОМИНАНИЯ  ЕКАТЕРИНЫ ИВАНОВНЫ ФОК, урожденной Осиповой (1823-1908), — самой младшей дочери соседки Пушкина по имению П.А. Осиповой: «К о г д а  произошла эта несчастная дуэль, я, с матушкой и сестрой Машей, была в Тригорском, а старшая сестра, Анна, в Петербурге. О дуэли мы уже слышали, но ничего путем не знали, даже, кажется, и о смерти. В ту зиму морозы стояли страшные. Такой же мороз был и 15-го февраля 1837 года. Матушка недомогала, и после обеда, так часу в третьем, прилегла отдохнуть. Вдруг видим в окно; едет к нам возок с какими-то двумя людьми, а за ним длинные сани с ящиком. Мы разбудили мать, вышли навстречу гостям: видим, наш старый знакомый, Александр Иванович Тургенев.

 По-французски рассказал Тургенев матушке, что приехали они с телом Пушкина, но, не зная хорошенько дороги в монастырь и перезябши вместе с везшим гроб ямщиком, приехали сюда. Какой ведь случай! Точно Александр Сергеевич не мог лечь в могилу без того, чтоб не проститься с Тригорским и с нами. Матушка оставила гостей ночевать, а тело распорядилась везти теперь же в Святые Горы вместе с мужиками из Тригорского и Михайловского, которых отрядили копать могилу. Но ее копать не пришлось: земля вся промерзла, — ломом пробивали лед, чтобы дать место ящику с гробом, который потом и закидали снегом.

Наутро, чем свет, поехали наши гости хоронить Пушкина, а с ними и мы обе — сестра Маша и я, чтобы, как говорила матушка, присутствовал при погребении хоть кто-нибудь из близких. Рано утром внесли ящик в церковь, и после заупокойной обедни всем монастырским клиром, с настоятелем, архимандритом, столетним стариком Геннадием во главе, похоронили Александра Сергеевича, в присутствии Тургенева и нас двух барышень. Уже весной, когда стало таять, распорядился Геннадий вынуть ящик и закопать его в землю уже окончательно. Склеп и все прочее устраивала сама моя мать, так любившая Пушкина, Прасковья Александровна. Никто из родных так на могиле и не был. Жена приехала только через два года, в 1839 году». (Рассказы о Пушкине, записанные В. П. Острогорским - в 1898 г.)
             
                _______________________________________________________


СУДЬБА  ГЕНИЯ  И   МОРАЛЬНЫЕ   КРИТЕРИИ: "А МОЖЕТ, ОН - ОБОРОТЕНЬ?"   И т о г   нашей работы был заранее предугадан:  мы не нашли единого Пушкина, но, может быть, как-то поправили – «нашли» свое отношение к нему. По крайней мерк, автор статьи нашёл, что искал. Как в разных формах говорил великий немецкий поэт Гёте:  г е н и й  -  зеркало своей эпохи; судьба гения тяжела: ему мешает жить уже его гениальность. Кроме того, гений за редчайшими исключениями неугоден властям и светским, и духовным. И наконец, едва ли гений найдёт полное взаимопонимание у своих искренних друзей и поклонников: каждый из них сочинит образ своего гения. Поэтому гениально, когда в пьесе Михаила Булгакова «Последние дни» - нет на сцене главного действующего лица – Александра Пушкина.

Пушкина на сцене нет, - есть только пересуды о нём в гостиных и на балах, есть пересуды и не всегда красивые поступки близких. Есть раздражённый Пушкиным Николай I и по-своему честный слуга царя генерал Леонтий Дубельт. Есть пытающийся Пушкина защищать Жуковский, не понимающий, что примирение с высшим обществом и с царём этого гения невозможно.  Есть и толпа под окнами умирающего поэта. Но самого Пушкина на сцене зримо нет. Потому что гения играть нельзя: такую роль написать нельзя, - нельзя играть то, что за пределами обыденных слов: физически поэта нет, но незримо он присутствует – выше всего происходящего.

Драматург Сергей Довлатов сказал, что к Пушкину, как к явлениям природы, нельзя применять моральные критерии... Это не совсем неправильно! Потому что на поверку и нет никакой аморальности: есть общие для всех черты эпохи и созданные чужим недопониманием образы. Даже донжуанский список Пушкина, как выяснилось, сочинён поэтом, чтобы потешить одну самолюбивую девицу: дескать, вы краше всех прошлых моих многих увлечений.

Последняя – 21 роковая дуэль в пьесе Булгакова тоже не описана: она как бы происходит «за кадром». Дуэль – это только неизбежный итог происходящего в огромной России. Вся жизнь гения – дуэль с миром, который он любит, и которому желает открыть глаза на красоту того самого мира. И вот после такой неравной дуэли гений умирает, и его  везут хоронит в Святые Горы. Вместе с жандармами в пьесе отправлен хоронить Пушкина при жизни приставленный к нему шпион III Отделения Битков: как он сам себя называет, - «маленький человек» - «человек подневольный» - олицетворение ещё не мыслящей России.

В пьесе сопровождающие гроб с телом поэта греются на почтовой станции. Замёрзший шпион Битков пьёт водку:
Б и т к о в (выпивает, пьянеет). Да, стихи сочинял...  И  из-за  тех  стихов никому покоя...  ни  ему,  ни  начальству,  ни  мне,  рабу  божьему  Степану Ильичу... Я ведь за ним всюду... Но не было фортуны  ему.  Как  ни  напишет, мимо попал, не туда, не те, не такие...
С м о т р и т е л ь ш а. Да неужто казнили его за это?

Б и т к о в. Ну-ну-ну... <…> Только я на него зла не питал, вот крест. Человек как человек.  Одна беда - эти стихи... А я за ним всюду, даже и  на  извозчиках  гонял.  Он  на извозчика, а я на другого - прыг! Он и не подозревает. Потеха.
С м о т р и т е л ь ш а.  Да ведь теперь-то он помер. Теперь-то вы чего же за ним?

 Б и т к о в. Во избежание. Помер... Помереть-то  он  помер,  а  вон  видишь, ночью, буря, столпотворение, а мы по пятьдесят верст, по пятьдесят  верст...Вот тебе и помер... Я и то опасаюсь: зароем  мы  его,  а  будет  ли  толк... Опять, может, спокойствия не настанет…
 С м о т р и т е л ь ш а.  А может, он оборотень?

  Б и т к о в. Может, и оборотень. (Пауза.) Что это  меня  мозжит?..  Налей-ка мне еще... Что это меня сосет?.. Да, трудно помирал. Ох, мучился. -  Пулю-то он ему в живот засадил... <…>  (Встает.) Ой, буря...  Самые  лучшие  стихи  написал:  "Б у р я   мглою небо кроет, вихри снежные крутя. То, как зверь, она  завоет,  то заплачет, как дитя..." Слышишь, верно; как дитя. Сколько тебе за штоф? <…>  (швыряет  на  стол  деньги  широким  жестом).  "То   по   кровле обветшалой вдруг соломой зашумит... То,  как  путник  запоздалый,  к  нам  в окошко..."»
________________________________

Снежный буран в  «Капитанской дочке» для Петруши Гринёва символизировал перемену пути. Вслед за Пушкиным снежный буран символизировал перепутье для России в «Белой гвардии» Булгакова. А завершён ли тот буран ныне?..  «О п я т ь,  может, с п о к о й с т в и я   не   н а с т а н е т…»

И не настало спокойствия и не настанет! В хорошем смысле всё искусство как оборотень, - уничтожить его нельзя.