Туман книга шестая глава тринадцатая

                БОЯТЬСЯ  СТАНЕМ  ПОСЛЕ.



                Чего не можна возвратить,
                лучше позабыть.

                Русская народная пословица.



Прошла первая минута ожидания, а ничего не случается. Или, уже, случилось всё возможное, но оставшееся незамеченным.

Кирилла Антонович решил, что стояние на месте, с отвлекающим поглядыванием на застывших в небе птиц, поможет скоротать время до начала важного момента, и чуточку успокоит лёгкую нервную дрожь.

Птицы висели на том самом небесном месте, друзья замерли на насыпи меж двух рельсовых колей, Александр Игнатьевич по-прежнему разглядывал содержимое придорожной будки, а жандармы, разбившись попарно, маячили около дрезин.
Всё походило на идиллию железнодорожного романа, всё казалось ….

--Как же …, - встрепенулся Кирилла Антонович, без опасения быть услышанным по понятным причинам, - паровоз, рельсы …, а друзья-то, там! Если он на скорости ….

Не договорив до конца запоздалую мысль, помещик сорвался с места. Быстро, как только мог, он побежал к насыпи, чтобы успеть убрать с рельс штаб-ротмистра и доктора. Они, как и прочий мир, застыли, имея шанс стать первыми жертвами бесчувственного паровоза.

Всё! Успел добежать! Даже осталось малость секунд, дабы перевести дух.

Кирилла Антонович потянул Модеста Павловича в бок, в сторону откоса. Потянул в надежде, что его друг, пусть и медленно, но сделает несколько шагов в спасительном направлении.

Однако надежда резво сменилась заботой – штаб-ротмистр кулём повалился на отсыпной щебень, и теперь его надо просто тащить.

--Качественно вас заморозили, - кряхтя от натуги бормотал помещик, еле справляясь с весом друга.

Справившись с одним, берись за остальное – так гласит германская поговорка из книг сочинителя Шиллера. Вот и взялся Кирилла Антонович за остальное, за гоф-медика, который оказался, почитай, на сотню пудов тяжелее Модеста Павловича.

 Хорошо, не на сотню пудов, а на двадцать-двадцать пять фунтов точно «весомее».
И тяжелее тащить, и без казусов не обойтись, это, уж, как водится! Кто-то сподобился зацепиться башмаком за костыль, вбитый в шпалу. Кто тому виною – не важно, просто башмак так и остался лежать меж рельс, а доктор продолжил свой путь обутым наполовину.

Теперь без отдыха помещик снова взобрался на насыпь, благо, что высота не велика – не более двух, двух с половиною казённых саженей.

И только заполучив обувку Карла Францевича, наш главный спасатель позволил показать, правда, только самому себе, что он устал.

Что ж, основные заботы завершились – друзья в безопасности, башмак в руке, можно и ….

В тишине, стававшей всё привычнее, раздался звук, очень схожий на тот, который издаёт вощёная бумага, когда её малость теребят, а после разрывают. Если читатель бывал в кондитерских лавках, а он, разумеется, бывал, то представление об описанном получит максимально приближённое к раздавшемуся.

Чего не скажешь о силе звука, который не просто мог довести до беспамятства своим громким проявлением с молчащем мире, но и понуждал прикрыть ладошками уши, и шире раскрыть рот.

И лишь одно в этом ужасном звучании неведомо какого инструмента (а не знает ли кто случайно, отчего все громкие и отвратные звуки принято считать порождением неведомых инструментов?) было приемлемым – он длился не долго.

От услышанного помещик окаменел в полнейшем смысле сего словца. На такие мелочи, как мерзкий холодок испуга, да тыщи игол в пальцах рук и ног, внимание не распространялось. Толика последнего коснулась остановившегося сердца, да ещё одна малость на отсутствие дыхания как такового. Теперь вообразили, уважаемые читатели, каков был тот звук?

Где-то через минуту неуверенно дёрнулось сердечко, словно само себя вознамерилось проверить, ещё через какое-то время, также не меньшее минуты, спохватившись, Кирилла Антонович стал припоминать, что такое дыхание. Для чего принялся пользовать приём, под названием «перед кончиной не надышишься», выражавшийся в частом и жадном заглатывании больших порций воздуха распахнутым, как у рыбы на берегу, ртом.

Приходя в себя постепенно, помещик, наконец-то, смог полностью выпрямить спину, согнутую для подъёма башмака, промокнуть рукавом пиджака потный лоб, оглянуться в обе стороны и лишь после приступил к поиску (взглядом приступил, а не как-то иначе) того, что просто обязано было явить себя миру. Того, что послало предвестником своего появления описанный звук.

Сокрыть то, что Кирилла Антонович был изрядно напуган, вряд ли удастся. И не к лицу подобное скрывать. Дело тут не в уважительно отношении к герою, и не к восхвалению идеального самообладания. Дело в особой обострённой чувствительности, обретаемой человеком в мгновения испуга (это короткая фаза) и страха (а это, суть, долгая).

Именно подобное обострение позволило разглядеть едва-едва приметное колебание воздуха над рельсами. Увиденное возможно сравнить с малоприметным покачиванием атмосферы в жаркий и безветренный день. Некоторые утверждают, что виною тому колебанию испарение влаги. Кто знает, может и так. Но приведённое сравнение весьма близко к оригиналу. С единой разницей, что подобное видится, как поднимание воздуха от земли вверх, тут же описывалась цифра «восемь», только лежащая.

Что мог ожидать человек, держащий в руке чужой башмак, и глядящий на вращение прозрачного воздуха? Того же, что он мог предпринять в эти секунды. Ничего. НИ-ЧЕ-ГО! Стоять и смотреть.

Сколько секунд рухнуло в бесконечность? Бог про то ведает. Может, пять? Сто тыщь? Одна? Нет способа определить время тревожного ожидания, не сподобилось на то человечество.

А сподобилось оно на безрассудство своего перезревшего мозга, научившегося воплощать в бытность невероятные явления, поражающие бессмысленностью.

Колеблющийся воздух левого круга лежащей цифири «восемь» лопнул по серёдке, как скорлупа куриного яйца. И сразу же, словно обычная позёмка, пронёсся … ветер? Или колыхнулся воздух у самых ног? Это и порывом не назвать, а так, малость потрепало брючины на уровне колен. И стихло.

Более ничего ожидать не пришлось. В прорехе левого круга появилось очертание передней части паровоза.

Первое сравнение, давшее себя знать в мыслях помещика, было таким – роды. Именно так воспринимался медленно появляющийся из ничего плод инженерного гения и технического мастерства. И не беда, что самих родов Кирилла Антонович никогда не видал, он их представлял себе в тот миг именно так. Видел ли он себя в тот момент повивальной бабкой? Это уже не имело значения – кто он, для чего и как.
 Начиналось то, во что следовало, да поскорее, поверить для того, дабы сообразить, как противостоять новорождённому детёнышу, появляющемуся на свет в противность законам привычного мироустроения.

Склонный к философскому подходу по поводу любых вещей и явлений, помещик сильно рисковал потерей, теперь уже драгоценного, времени.

Из отвлекающих эмпирей на суровую железную дорогу Кириллу Антоновича мигом вернула одна мысль. Нет, не мысль, а догадка.

--Почему этот паровоз, при местном левостороннем участке дороги, рождается на той же стороне?

Примерно так о быт и приземлённость разбилась не только людская романтическая влюблённость, но и отвлечённо-созерцательная философия.

Та догадка, словно суровый окрик, вывела из замешательства помещика, привнося в его поведение по-настоящему верное руководство к действию. А именно – супротив непонятного действуй земными приёмами, а так поглядим!

--Так, почему он на левой стороне? Почему? Ожидает встречного?

Теперь все действия помещика перешли под контроль сознания, отдававшего понятные распоряжения, на время устранив от своих обязанностей мозг, размышлявший, да приспосабливающийся. А это означает, что тратящий время.

Не понимая, для чего, Кирилла Антонович оглянулся, соотнося дальность от него самого и до дрезины в один бок, и до новорождённого в иной.

--Нет, пешком не пойду, до паровоза не менее половины версты. Надо на дрезине.
Это человечьим голосом вещало сознание, одновременно воспроизводя мускульные движения, и анонсируя необходимые поступки. А со стороны казалось, что наш герой не только беседует сам с собою, но и убеждает себя в собственной же правоте.

Вернуться к дрезине было делом пары минут. Однако предстояло задержаться из-за жандармов, не нашедших лучшего места для демонстрации своей неподвижности, как на правой рельсовой колее, и прямо перед дрезиной.

Нет, в самом деле, не перетаскивать же рельсовую тележку в обход двум стражникам? Выход был один, а исполнение скоро – взять, да и столкнуть их с насыпи вниз, а не проявлять заботу, как со штаб-ротмистром и доктором.

Уперев ноги в рельс, и ухватившись за рукав кителя одною рукою, и иною за портупею, помещик, затаив от натуги дыхание, напрягся … и … в который раз за сегодня замер.

Устраняя, прошу прощения за последующее словцо, «жандармскую» преграду, Кирилла Антонович глядел на окружающее как бы со стороны. Ну, примерно так – дрезина – ехать, жандармы на пути – убрать, время не тратить.

Вот только в последний миг, перед толчком, помещик поднял глаза на лицо стражника.

Видимо, как подсказало сознание, обездвиживание застало жандарма в тот самый миг, когда он естественным образом прикрывал веки, чтобы моргнуть. Но не успел то сделать до конца. Опущенные до половины веки позволил увидеть на глазах плёнку, наполовину сокрывшую белок. Именно, что наполовину – от устья глаза до середины зрачка.

Пока сознание намеревалось истребовать от человека немедленно проверить остальных стражников, в командный отсек грубо ворвался мозг, и принялся рассуждать об увиденном – многословно, с предположениями и с традиционной, к сожалению, потерей дорогущих секунд.

Много ли для одного человека таких сюрпризов на один день, или нет? Кто-то про такое знает? Никто! Что же тогда делать обычному жителю земли среди оживших представителей кунсткамеры?

Ответ, как по мне, довольно прост – сызнова переходить в подчинение сознания. И скажу по секрету, таковое и случилось, слава Богу!

--Ты … кто, голубчик мой? – Охрипшим голосом спросил помещик недвижимого жандарма. Спросил, разумеется, риторически. – Ты – ящерица? Господи, помилуй!

Отпустив из своих рук форму стражника, Кирилла Антонович тут же понял, отчего ему было так неловко управляться с этими … как их теперь именовать-то? Всё дело было в башмаке гоф-медика, до сего момента, удерживаемого в правице.

Снова крошечное отвлечение –обувка, которая исторгла нашего героя из вероятно начинавшегося ступора.

Бросив башмак на дрезину, Кирилла Антонович приблизился ко второму жандарму, стоявшему с закрытыми глазами.

Приподняв веко перстом, помещик тут же брезгливо опустил оное. Третий стражник, как ни странно, оказался нормальным, в смысле – с человечьими глазами, а четвёртый был в одной странной семье с первыми двумя.

Что делать далее? Этот вопрос, к счастью, уже не стоял, раз за командира снова было сами знаете, что. Одного удалось просто столкнуть, двум иным применялся толчок с разбега, а того, с нормальными глазами, Кирилла Антонович аккуратно уложил на подсыпной щебень.

Ну, путь открыт, дрезина осёдлана – вперёд!

Проезжая мимо сложенных в ряд товарищей, Кирилла Антонович, не притормаживая, произвёл в их сторону бомбометание башмаком.

Тормоз у дрезины сработал исправно, как раз напротив первого колеса.

Профессионально было бы сказать «у первой колёсной пары», но раз сказано простым языком, то пусть так и останется.

Находясь совсем рядом с кольцом, выпускающим из себя паровоз, помещик ожидал ощутить нечто такое … даже и не сказать, какое. Ветер, жару, искры статического электричества, скверный запах, всё, что угодно, что классифицировало бы это странное место, как особенное и опасное.


И, представьте себе, зря! Ничего не пекло, ни дуло не пахло и не искрилось. Всё вполне обыденно, за исключением появляющегося ниоткуда пассажирского паровоза.
Ровным счётом ни для чего, а просто так, пришло желание сосчитать скорость, с которой вылупляется эта стальная махина на колёсных парах.

Хотя, совсем не «просто так». С момента первого признака появляющегося из воздуха паровоза и до теперешнего мгновения прошло несколько минут, а из лежащей восьмёрки уже показалась половина тендера, прицепленного к паровозу. Так, что скорость узнать не помешает.

Перекатив дрезину на помеченную на глаз точку отсчёта, Кирилла Антонович засёк время.

Всё понятно, что отмерялось «на глаз», понятно, что спешное, скорее суетное, поведение всё же довлело над спокойным и рассудительным, тем не менее, отмерянная сажень было преодолена за четырнадцать секунд. Что, в пересчёте времени на скорость, даёт … ничего не даёт!

--Ничего не даёт! – Это помещик обругал себя за никчемность производимых подсчётов. Ведь невозможно было определить расстояние, которое будет позволено преодолеть паровозу. Десять саженей, три четверти версты, сколько? И как ещё долго ничего не произойдёт из того, что нельзя предугадать?

Наставив себя на путь истинный, Кирилла Антонович вернулся к текущим заботам.
Он поднялся по трём ступеням, ведущим в помещение, находящееся позади парового котла паровоза, а проще говоря – в отсек для машиниста.

Дверь отворилась легко. Первый шаг в эту часть сложнейшей машины был сопровождаем по-настоящему мальчишеским любопытством, основанным на распахнутых глазах, старающихся увидеть, если не всё сразу, то побольше. И на желании потрогать перстами всё подряд, никого не спрашивая: «А можно?».

Последующий шаг предоставил возможность носу ощутить сразу несколько новых запахов, пока не поддающихся определению, но просто обязанных стать запахами технических масел, смазок, дыма и чего-то романтического и взрослого одновременно.

Третий шаг выветрил юношеский задор и романтизм запахов – в отсеке помещик был не один.

Первый, кого заметил Кирилла Антонович, был некто, в грязной рабочей одежде и в фартуке. Этот человек стоял согнувшись, вытянув правую руку в сторону топочной дверцы.

--Вот, те, на! У нас гостей полон двор! – В голос сказал будущий машинист паровоза, а пока просто помещик. – А как вы тут? В смысле … когда вы застыли? Ещё там? Или … с кем я вообще говорю?

Оглянувшись на ту часть отсека, что имеет выход к тендеру, Кирилла Антонович увидел ещё одного человека, привязанного к какому-то стулу, или к сильно изуродованному креслу.

Удивление, как ни странно, не приходило. Полагаю, что разум отсёк большинство вредоносных эмоций, как отвлекающих.

На вид связанному было не менее пятидесяти годов. Одет в форменную тужурку, которая, даже, соответствовала здешним машинистам. А вот форменной фуражки нигде не было видно, зато хорошо просматривалась большая лиловая ссадина на левой скуле.

Пришлось скрупулёзно проверить глаза прибывших железнодорожников. Порядок был только у машиниста.

--И ты, ящерица, с ними? – Переиначил знаменитую фразу умирающего Цезаря помещик, и без сожаления, но с изрядных кряхтением, отправил кочегара через иную дверь на свежий воздух. Одним словом, вытолкнул вон.

--Так-так-так, -  забормотал помещик, разглядывая созвездие вентилей на медных трубочках, манометров, с разбитыми стёклами и согнутыми стрелками. Были и какие-то странного и непонятного назначения штуковины, с коих, а это было сразу видно, сняты некоторые фрагменты.

--Нет, в этих приборах ровным счётом нет никакого смысла, если нет возможности ими управлять. Ну, вот же оно – «СБРОСЪ ДАВЛЕНIЯ ПАРА», - прочёл Кирилла Антонович надпись на пластинке чугунного литья, которую пришлось протереть от копоти валявшейся на полу тряпицей. – Прибор для сброса сочленён с разбитым манометром, значит, сей прибор должен иметь рукоять, или вентиль. А его – нет. Это что? «УПРАВЛЕНIЕ ЭКСТРЕННЫМЪ ТОРМОЖЕНIЕМЪ». Ну, наконец-то! Тут … один, другой, третий … тут целых пять положений, а рукояти нет. Тут вообще ничего нет! «ДАВЛЕНIЕ ПАРА ОБВОДНОГО ЦИЛИНДРА». Да, хоть прямого! А это … «ТАНДЕРЪ – КОМПАУНДЪ. ТИП 0-4-0. КОЛОМЕНСКIЙ ПАРОВОЗНЫЙ ЗАВОДЪ. 1892». Благодарю, тендер-компаунд за то, что представился! Лучше скажи, чем тебя останавливают? Куда подевались все эти, - помещик попытался жестом пояснить паровозу отсутствие вентилей и рычагов переключения.

--Я думаю, что ты не паровоз, ты сухопутный брандер. Или таран, который нельзя остановить. Вот ты кто, Коломенский компаунд. Но, я не верю … нет, в сущности, верю, но не желаю верить в то, что эту махину нельзя остановить.

Разговор меж Кириллой Антоновичем и помещиком не прерывался ни на секунду.
Помещик что-то бубнил про «как же так», про «верю-не верю», про какой-то выход, который должен непременно быть и про всякое такое. Кирилла же Антонович проверил сиюсекундное удаление отсека машиниста от места рождения, и понял, что за время осмотра приборов и манометров, новорождённый подрос на целый почтовый вагон.

Ещё Кирилла Антонович отважился отвязать машиниста, дабы, способом хлестанья по щекам, привести оного в чувство. Не вышло. Безрезультатным было бы и применение нюхательной соли, которой, в общем-то, не было, и сказано о ней так, для красного словца.

--Чем я располагаю на этот момент, - спросил Кирилла Антонович помещика, пробующего наслюнявленным перстом температуру топочной дверцы.

--Горячая! – Воскликнул помещик, и добавил, - пар в котле сейчас в максимальном давлении. Его ничем не сбросить.

--Чем я располагаю? – Повторил вопрос Кирилла Антонович, намереваясь мысленно загибать персты, перечисляя упоминаемые важности. – Первое – паровоз не остановить. Мне не остановить. На такой скорости возможно доехать до Острова, а там хоть попросить, хоть силком затащить в отсек какого-либо механика по этим компаундам, чтобы он чем-то … что-то тут перекрыл. Хотя бы этот … как его? «УПРАВЛЕНIЕ ЭКСТРЕННОГО ТОРМОЖЕНIЯ». А идея-то, хороша! Там же, в Острове, можно и машиниста вернуть в сознание. Интересно будет узнать, что он помнит, и как его паровоз оказался тут.

Прекратив перечисления, и мысленно разогнув персты, Кирилла Антонович облокотился на дверь отсека, и стал глядеть на проплывающий мимо застывший мир.

--Какой же я …, - не договорил, нет, не докричал Кирилла Антонович, ощутив внезапный прилив жара к голове. Подобное случается от испуга, либо от внезапного озарения. Прилив жара случился не из-за испуга, это точно.

--Я даже примерно не представляю, как далеко распространилось это … как оно, чёрт, именуется? Насколько далеко всё замерло? Вдруг и в Острове все стоят столбами, разинув рты? Мне, что, забить ими почтовый вагон, и катать их по всем дорогам, пока не расшевелятся? И … да нет, это половина беды, иная часть беды в том, что всё замерло, а паровоз-то едет! Это, как минимум, десятина непонятного, которое ни в коем случае невозможно брать в расчёт. Я и представить себе не могу, что станет с этим, - тут Кирилла Антонович сверился с табличкой, и продолжил, обращаясь исключительно к бесчувственному машинисту, - компаундом. А не помчится ли он шибче воли в чистом поле после того, как вылезет весь? А? Тот Остров я проскочу так, что и не замечу его! И ещё что-то было такое … дай, Бог, памяти … было … ах, ты, дьявольское семя! Вот оно, сходится! Задачка-то, сходится! Хотя, не задача, а решение … не важно! Не перебивай меня! – Прикрикнул Кирилла Антонович на молчащего попутчика в форменной тужурке.

Тут стал проявлять себя помещик. Обеими ладошками он протёр лицо, словно новая волна горячего прозрения опалила его мозг.

--Я, ведь, понять-то не мог, почему твой паровоз тут едет, а не по правой колее, как положено на этом участке? Думал только про тот отрезок пути, который был перед глазами. А знаешь ли ты, чей паровоз стоит в Острове? – Для убедительности помещик указал рукою себе за спину. – Знаешь? Из царских конюшен он, да с такими пассажирами, что тебе … а ведь это на них охота, а не на меня! Как же я раньше кукушку не услыхал? На кукушку не обращай внимания. Ведь всё, понимаешь, всё у меня было перед носом! Это проводится обычная псевдореволюционного свойства акция! Убрать начальника Охранного отделения политического сыска, да, в паре с ним, начальника агентурной школы. Представляешь, на какой улов позарились? И виноватца припасли – тебя. А если ты вздумаешь прийти в себя, то остановить эту железку не сможешь – пар на максимальном давлении и вентилей нет. Всё продумано! Мол, где-то, как-то не сработала стрелка, либо семафор, и ты перескочил на другую колею. Вовремя чего-то не увидал, и – БАЦ! Ты станешь героем революционного террора, но посмертно. А меня, этот одноногий мнимый фельдшер, заманил в порыве мести на твой компаунд. Одно мне не ясно, с кем это господин Петухов дружбу водит, раз так легко из грядущего в нынешнее перескакивает. Насчёт Петухова ты не бери в голову, даст Бог, будет и с ним приватная беседа. Нет, ты понял, что твориться, а? Как это, вот, всё … всё это вот, - широко разведёнными руками помещик охватил и отсек паровоза, и ближайшую галактику, - понять, представить, предугадать, проверить, поверить … выжить, наконец?!

Ладошки стремительно влетели в брючные карманы, и сжались в кулаки. Монолог оборвался, перейдя в немую фазу, проходящую только в мозгах.

Несколько раз перекатившись с каблука на носок, и обратно, Кирилла Антонович принял решение, озвучить которое, пока, не решался, взяв себе для обдумывания не только добрых пару десятков секунд, но и несколько сажень длинны паровоза.

--А знаешь, господин Петухов обмолвился сказав, что меня должны были доставить сюда какие-то «эти». Твой кочегар, да трое жандармов с глазами, как у ящериц, и без ушных мочек … не их ли он имел в виду?

Сызнова умолк помещик, переоценивая уже принятое решение. Глубоко вздохнул, извлёк из карманов вспотевшие ладошки, и сказал голосом, в котором было лишь убеждённость в собственной правоте.

--Мы сделаем то, ради чего это затевалось. Мы пустим под откос твой компаунд, только раньше, если получится. Всё, мне самое время идти. Пожелай мне … кому я всё говорю?

Кирилла Антонович соскочил с последней ступеньки паровозной лесенки, и скорым шагом, похрустывая щебнем под башмаками, поспешил в свою карету, которая выглядела, как обычная дрезина.

Опыт расталкивания плёночноглазых оказался кстати при развороте рельсовой тележки для езды в обратную сторону.

Скрипнул отпускаемый тормоз, и заходила рукоять, двигавшая колёса. Туда – движение от себя, сюда – движение к себе. Так и едет помещик туда-сюда, туда-сюда. Вокруг тишина, ничего не отвлекает от размышлений. Направо луг, подбирающийся к роще, налево тоже луг, ограниченный лесополосой. На том лугу стоит пролётка с одноногим Петуховым, а в небе кляксами висят … птицы.

Кирилла Антонович резко надавил на тормозной рычаг, едва, при том, не слетев с дрезины. Птицы … они висят в небе совсем не так, как тогда, когда были замечены. Между ними стало больше свободного пространства.

Помещик приложил козырьком ладошку ко лбу, и стал всматриваться в небо. Птицы двигались! Медленно, и приметно их движение лишь тогда, когда долго не сводишь с них глаз. Это … что означает? Птицы … и пролётка … кони стояли так, что у них были приподняты копыта, а сейчас … нет, не подняты …. А что такого мне почудилось около паровоза? Как поскрипывал гравий?

Поворотившись к дрезине, Кирилла Антонович потянул на себя тормозной рычаг. Тот скрипнул.

--Не почудилось. Начал возвращаться звук? – Для убедительности пришлось несколько раз топнуть ногою по щебню. Он издал узнаваемый и понятный звук, только малость тише, чем, скажем, пару часов тому.

--Что происходит? Если я предположу, что сюда, про всю Землю не скажу, а только про это место. Значит, так – сюда возвращается исходное состояние мира в виде звука и движения. Я с этим согласен? Конечно, согласен! При условии, что возвращается и запланированная скорость  паровоза. Теперь самое сложное – логика. Всё пропадает, я понимаю, о чём я говорю, а после появляется. Может ли это означать следующее – всё творится с намерением? Может. А кем?

На всякий случай помещик оглянулся с малой надеждой увидеть злодея. Но, на глаза попался только компаунд, который мог, словно птицы, начать двигаться скорее.
И снова понадобилось отпустить тормоз, и снова туда-сюда, туда-сюда поехала дрезина в сторону дощатой будки. Именно там предстояло свершить задуманное – остановить этот паровоз. Вероятность благополучного исхода ровнялась … нет, скверное притягивать не следует, надо пытаться довести свою затею до победного финала, до полной Виктории! Пытаться надо, а пока Кирилла Антонович сызнова погрузился в логику.

--Мы приехали на дрезинах, сошли на рельсы и разошлись. Я и Александр Игнатьевич были около будки, я увидел пролётку, и направился к ней. Пока шёл – всё замерло. Всё, кроме меня и фельдшера Петухова. Почему кроме нас двоих? Вариант таков – он устроитель сего безобразия, а я тот, кто подлежит наказанию. Вариант плох, Петухов не устроитель, а я … погоди-погоди! Мы с надворным советником беседовали около будки, когда я увидел пролётку. И всё замерло тогда … нет-нет, всё начало замирать тогда, когда я направился к ней. Именно! Трава под ногами перестала хрумтеть, как говаривал Прошка. Что такого я сделал? Просто шёл, увидел птиц … я … я … я сократил расстояние между … кем и чем? Между собою и Петуховым! Именно так! Я приблизился к нему, и мир затих! Я, когда я отошёл, то есть увеличил дистанцию меж нами, началось обратное действие! Да, так! Сойдя с паровоза, я услыхал первые звуки … и что это мне даёт? Сейчас я возвращаюсь на исходную позицию, означает ли это, что всё снова замрёт? Нет, не означает, и этого не происходит. Почему?

Мысли помещика трудились сами, никак не отвлекая тело, которое было занято «туда-сюда» с высокой степенью работоспособности. Поэтому пришлось срочно тормозить, чтобы не уехать слишком далеко от дощатой будки, и едва-едва оживающего господина Толмачёва.

Появилась задумка, бесшабашно родившаяся на просторах разума Кириллы Антоновича, на первый взгляд кажущаяся катастрофически простой, и едва ли выполнимой, учитывая отсутствие знаний и практических навыков в области железной дороги. Однако, недавно сказанное господином Толмачёвым некое толкование относительно сбрасывающих башмаков, засело занозой в памяти помещика, и требовало деяний только в этом направлении.

Положение Кириллы Антоновича усугублялось ещё и тем, что кроме упомянутой занозы, ему не к кому было обратиться за помощью, не говоря уж о поддержке.
А в них, в помощи и в поддержке, надобность была великая! Кое-что вокруг стало меняться, да так меняться, как не хотелось.

Сойдя с дрезины, помещик, по привычке, оглянулся, и подметил, что надворный советник изменил поворот головы, а сброшенные поблизости жандармы с глазами ящериц, вроде бы и лежали, но в их позах явственно угадывалось желание подняться.

И самое важное – пролётка сместилась в сторону посадки, ограждавшей луг.

--Всё оживает. Это хорошо, но скверно. Неужто только расстояние между мною и пролёткой имеет значение для общего замирания? И в сотый раз – почему только я остался дееспособным? Вопрос выбранной жертвы отпадает. Что я такого сделал? Что я такого сказал? Что есть во мне важного? Что есть у меня такого, на что обратил внимание Петухов?

Кирилла Антонович оглядел себя, как только смог – всё, как всегда. А в карманах ничего нет особого?

Проверить пришлось все карманы до единого – всё, как обычно. Не считая, разумеется, кольца, взятого в отельном нумере. Все остальные предметы обихода … кольцо … КОЛЬЦО!


Резко и неприятно заныл затылок. От понимания и, ежели будет угодно, от прозрения.

--Ах, ты … ему, говорит, надо было догадаться, что оно окажется у меня! Это мне надо было догадаться! Всему виною кольцо! Это не я, такой хороший, либо такой отвратительный подходил к пролётке изменяя мир, это я подносил кольцо! И, когда …, - тут замелькали предположения, заискрились догадки в среде воспоминаний о сегодняшней встрече с фельдшером. Наконец-то они успокоились, рассудок выбрал для себя верную, и дал помещику для озвучания. – И когда я пошёл к паровозу, я удалил кольцо от … нет, этот одноногий Петухов здесь не при чём! И пролётка не при чём – я удалил кольцо от … другого кольца! Да, теперь всё сходится! Пара колец вместе создают замирание мира, или какой-то его части, а отдаляясь, они теряют силу, удерживающую ими же созданный эффект! Вот почему этот злой, но не гений, Петухов был немало удивлён тому, что кольцо у меня. Оно должно было оставаться у Афиногена Ворожейкина! А «эти» привезли бы меня сюда, хотя не понимаю, кто бы им позволил это сделать … да, привезли бы сюда, и втиснули в замерший паровоз. После и вовсе просто – кольца удаляются друг от дружки, мир оживает, авария, я … нет, обо мне ещё рано говорить.

Понимая весь замысел сейчас, можно смело укорять себя в том, что не смог додуматься до этого раньше. Тут хотелось бы дать совет нашему герою – совсем не время для каких-то проявлений самокритичности, уж больно поджимает время!

--Я понёс кольцо к паровозу, тем самым отдалив оное от иного кольца. Тут же начались изменения, позволившие «ожить» коням, запряжённым в пролётку. Теперь я возвращаюсь на то самое, исходное место, а ожившие лошади увозят пролётку, отдаляя то кольцо от моего. Скоро восстанут друзья и жандармы, наберёт скорость паровоз …. Теоретически, я могу догнать пролётку, обыскать фельдшера и отнять у него кольцо, тем самым заново всё остановив. Всё, кроме паровоза. Вероятно, он не наберёт скорости, но и не замрёт. Далее, каким-то чудом я его останавливаю, и мне понадобится разнести кольца на довольно большую дистанцию. А где уверенность в том, что я таки остановлю компаунд, а далее всё случится по задуманному?  Нет у меня уверенности, нет!