Две недели семейного счастья

 Из восьмого класса меня не просто исключили, а вышвырнули хладнокровно и неожиданно, как сраного котёнка с нагретой бабушкиной подушки усатой перекошенной мордой прямо в грязный, не ласковый мокрый апрельский снег.

 Это мероприятие проталкивалось в спешке и не созидания ради, когда с радостью торопятся убрать перезревший осенний урожай, где даже минутные промедления  смерти подобны, пытаясь как можно больше виртуально насчитать тех долгожданных  осенних "цыплят" и радоваться достигнутому итогу, уповая на свою любимую работу и себя любимого, а как для тела, требующего немедленного срочного погребения в царство мёртвых, чтобы в этой прожитой многие годы школе от меня не осталось ни духу, ни слуху.      

 Всю эту, шитую белыми нитками, липовую канитель, единогласно поддержало дружное слияние педагогов местного разлива со школьным родительским советом и кампанией офисных государственных клерков с непререкаемым уровнем академического "интеллекта", по выдумыванию решений на любые жизненные ситуации, случающиеся не только в Травянской восьмилетней, а во всех остальных школах народного образования.

 Это людоедское решение гуманитарии от образования, умиротворяли якобы буквами закона, не замечая, что по сути прервали дальнейшее развитие полностью осиротевшего ребёнка, не дали встать ему в этой жизни полноправным человеком его единственного общества и своим враньём, изо всех приёмников неустанно продолжали разглагольствовать о его будто бы удачном, благодатном, счастливом будущем.      

 Ах, если бы всё это было только так!

 А не благодаря ли их дружному предательскому "Одобрям-с" во время выборов, при подсчёте проголосовавших - результат зашкаливал до 146-и процентов.
 
 Это благодаря их "непосильному" труду, однажды, наша Держава под названием Советский  Союз, необратимо и безоговорочно накрылась большим медным тазом.

 Если иногда и появляются какие-то мелкие сомнения в их "неимоверно изнурительной, упорной" работе, то только самые несущественные. Тут, как говорится: "Лес рубят - щепки летят". Вот и я как будто однажды стал одной из оных.   

 Выдворение материализовалось неожиданно, что называется, как снег на голову, когда до экзаменов оставалось всего каких-то два несчастных месяца.

 Мама к этому времени была давно уже смертельно больна с инвалидностью первой группы.

 Она ещё успеет немного порадовать меня своим присутствием и любовью, а в декабре, пятого числа, когда я в очередной раз попытаюсь съездить на автобусе в Троицк за обезболивающим промедолом, мама, от всех мучений, болезней и проблем покинет этот свет не дождавшись моего приезда.

 Уйдёт в мир моей памяти и душевных болезненных воспоминаний на всю оставшуюся жизнь, как уходящий от пристани последним рейсом ушатанный беспощадной эксплуатацией, всегда тоскующий по весне пароход.

 Они ведь тоже, как и люди - только с виду кажутся, что железные и имеют душу, даже чувствительнее некоторых, умело выдающих себя за похожих на всех нас с вами.

 Для себя сделал неопровержимый вывод, что внутренний мир становится особенно уязвимее, когда у тебя не остаётся ни одного родителя.

 К такому привыкнуть невозможно, но пришлось.

 Исключение из школы началось с системы наказаний, выдуманной моей классной руководительницей, сухой бездушной математичкой, неравнодушной ко всем запятым, точкам и моему несостоявшемуся начальному обучению.

 В народе, при упоминании о ней, чаще всего пользовались, прилипчивым, как банный лист прозвищем - "Шурочка".

 Так вся наша школа, деревня и её окрестности называла моего классного поводыря, родом из Подмосковья, оказавшуюся по распределению, на Южном Урале и, к моему великому сожалению, в нашей восьмилетней Травянской школе.

 Поселилась она у нас по началу в домике для учителей с ещё такими же присланными по распределению начинающими педагогами.

 Разбирали их отсюда по очереди женихи Троицкого района и моей родной деревушки.

 Одной достался поэт-песенник, увёзший невесту в областной город  Челябинск, шедевры которого иногда звучали по радио и даже в памяти у меня остались от этих опусов некоторые слова: "Я Троицкий, на Ленина, на улице живу..." Не будем пока придирчиво подходить к ним с аналитической меркой. Пусть каждый поэт будет достоин своей песни.

 Вторая выбрала себе человека, который упорным трудом осчастливил себя званием Героя Социалистического Труда и до конца своих дней руководил сельским поселением
того места, в котором жил.

 Ну, а нашей молодой, идя под венец, досталось, что осталось - местный тракторист.

 Украсив свадебный стол цветами и родственниками, и, прослезившись, как это всегда бывает при прощании с цветущей молодостью, закатили пир на весь мир, и в дальнейшем последовательно произвели на свет двух дочерей.

 Все эти девушки, ставшие вскоре молодыми женщинами, оставляли за собой след, какой достался им при рождении от собственных родителей, чтобы "сеять разумное, доброе, вечное" и щедро делиться этим со своими будущими учениками. Наша же, похоже, унаследовала от своих предков только суровую систему наказания.

 В последний год учёбы за малейшую провинность, что называется, сорвавшись с цепи,  классная ставила меня в угол сразу на неделю.

 Заходя в класс и глядя в мою сторону, показывала перстом на место, где я должен был стоя представлять своё присутствие и, только после этого, начинала доносить до счастливо сидящей аудитории глубины познания предстоящего урока.

 Все эти действия - один к одному, в течении недели автоматом повторялись перед началом каждого занятия: заходит, показывает на угол и после моего выполнения воли этого человека я, в течении каждого урока, терпеливо выносил назначенное время наказания.

 Но палочная система "Шурочки" на меня, видимо, не производила требуемых результатов и я по-прежнему оставался дитятей своего времени. Меня наказывали, я отбывал кару, и снова становился собой.

 Тогда она начала ставить меня в угол на целый месяц, после чего стоять приходилось каждый день, развлекая своей прогнутой спиной, умилённые, более покладистым поведением, рожи умеренно стерильных одноклассников.

 И не дай Бог стоило отвернуться от угла, что однажды видимо всё-таки произошло, эта обезумевшая чистоплюйка удалила меня из класса на целых два месяца.

 Пожалуй тут и зарыта собака моего уверенного исключения из школы.

 В течении двух месяцев "Шурочка" не пускала запланированного её воспалёнными до извращения мозгами изобретённого отпускника на урок, а сама тем временем добросовестно фиксировала  в журнале прогулы, пока их не накопилось в количестве, достаточном, чтобы безупречно убедить уважаемую высочайшую комиссию РОНО в моём негативном отношении к учёбе.
 
 Мама в это время каждый месяц была вынуждена ездить на автобусе в город для откачки жидкости из полости живота.

 Случалось, что по дороге туда и обратно несколько раз падала от головокружения.

 Но всегда находились отзывчивые люди и помогали ей, как могли, добираться до дома.

 Есть она почти ничего не ела, только по чуть пила водичку.

 Себе я тоже готовил еду, как мог, перебирая в мыслях разные варианты съедобных рецептов, пытаясь изобрести  новое вкусное и сытное блюдо.

 Один раз даже мелькнула мысль для необычности вкуса подсахарить свой босяцкий суп и даже успел упрекнуть себя, что придумал это слишком поздно.

 Только когда распробовал неожиданное изобретение, пришлось без сожаления  вылить его в помойное ведро, которое стояло тут же у самого входа в первой половине апартаментов нашей землянки.

 Здесь же, у самого окна стоял и стол на все случаи жизни. На нём можно было обедать, учить уроки или изобретать новые кулинарные рецепты.

 Жили мы, конечно, на деньги маминой инвалидности, наверное всё-таки ещё более-менее.  Хоть это и было ниже плинтуса, Но вспоминаются и худшие времена, когда мама болела, инвалидность оставалась мечтой, а ели мы то, что приносили люди. Но это уже, как говорится, от Бога. Спасибо и на том!
 
 Частенько, время от времени эта жрица, олицетворяющая  в зашоренном селении "невиданный" светоч знаний, как яркий деревенский подсолнух в соседнем огороде, поручала мне привести в школу "Мать".

 И маме, ради меня, приходилось, "через не могу", выполнять эти бесчеловечно жестокие распоряжения с расстоянием в 800 метров.

 Под глазами у меня, глядя в зеркало, просматривались пугающие синие круги с провалами, про которые думал - никогда уже не исчезнут, а так пожизненно и останутся навсегда, как память чего-то жестокого, беспощадного и невыносимого.

 Но не случилось. Синий цвет сохранился только на радужной оболочке глаз.

 А круги исчезли, как надутые в своё время огромные январские сугробы снега под благодатным апрельским солнышком без каких-либо признаков прежнего величия.

 Через всю свою жизнь пронёс в памяти только одного литературного героя из книги  А.И.Свирского "Рыжик", чем-то похожего на меня, кому сочувствую до сих пор искренне душой и сердцем.

 У нас в семье и до болезни не пахло мёдом, теперь же заботы нарастали не хуже кома мокрого снега - выше крыши.

 Школа доставляла мне очень много хлопот, всего и не перечислить, только одна эта, с уменьшительно-ласкательным "погонялой", чего стоила.

Я жил, как раз в то самое время, когда изо всех утюгов неслись сладкие сказки про мировой подлинный коммунизм, а Никита Сергеевич Хрущёв к 80-му году обещал нам всем его построить.

 Но мои глаза не были зашорены, как у других коленопреклонённых строителей "измов", поэтому я, имея на себе живой пример за уши притянутого величия выдуманного идола, иногда совершал неосторожность высказывать по этому сакральному божеству мысли, не совпадающие в унисон с противоположным мнением моих начитанных школьных поводырей, за что и происходили иногда у нас жаркие споры с истерическим исходом.

 Во время обострения маминого здоровья иногда приходилось идти в любое время суток на другой конец деревни за фельдшером, а потом приводить этого человека обратно - к её дому в целости и сохранности.

 Если нужного лекарства у медиков не оказывалось, тогда с выписанным рецептом меня снаряжали на рейсовый автобус для поездки в город за 18 километров.

 Все эти поездки я освоил, как "Отче Наш".      

 Рассуждая сегодняшним умом, я бы не сказал, что кирдык подкрался не заметно.  Тогда каждое , даже незначительное событие было, как снег на голову и решать их приходилось мне в одиночку, будучи совсем ещё ребёнком, где этого всякого "надо" накапливалась целая кипа обязательных для выполнения дел.

 Кстати сказать, за время маминой смертельной болезни, к справедливому стыду моих бдительных пастырей от школы, на протяжении более двух мучительных лет, не пришло и в голову проявить хоть бы какой-то знак малейшего внимания к трагической трудности, в котором оказалась наша нетипичная, обездоленная семья из двух человек: болеющей мамы и её сына - учащегося начальных классов, как это иногда всё-таки происходит в других благополучных местах народного образования. 

 Ярким примером такой бескорыстной помощи могла бы послужить суть произведения А.Гайдара "Тимур и его команда".

 Времена, описанные когда-то автором, были ещё ох, как далеки от Хрущёвского коммунизма, а вот стыда, совести и сочувствия, видимо, было не занимать.

 Когда мама заболела, много времени ей пришлось лежать в разных лечебницах, адрес которых я не всегда знал и разыскивал её где-то за городом с помощью автобуса, ходившего к этому месту по своему особому расписанию.

 Когда находил точный адрес, оказывалось - надо было ещё выждать часы приёма. А мне ведь самому потом ещё предстояло как-то преодолевать целых восемнадцать километров обратно и в основном пешком - до своего домика с голодным котёнком.

 Это была проблема, как и легендарная теореме  Ферма, только уже в моей, озабоченной не по возрасту, самостоятельной жизни.

 Но решать приходилось и эти премудрости, с помощью людей, конечно. Спасибо всем и дай им Бог вечного здоровья до конца своих дней.

 Без людей я бы не справился. Помогали все, кто как может и вредили, о чём уже было сказано: тоже в меру своего чёрствого внутреннего стержня.

 Помогали даже те, которые поначалу готовы были ободрать меня, как липку, но узнав глубину жизненного вопроса, с сочувственным пониманием меняли свои негативные решения в пользу деревенского пацана, с таким вот откровенным набором неподъёмных трудностей.

 Это я о крутой, отчаянной братве города, которая в местах скопления людей, типа всяких вокзалов, вынуждает молодёжь, не умеющую себя защитить, делиться остатком дорожной карманной мелочью в принудительном порядке.

 В этом не комфортном по началу для меня  месте, как бы само-собой, потом  наладился почти домашний контакт.

 Сегодня из этих крутых ребят помню только одного по имени Сулим.
Зная положительное расположение к себе этого человека, можно было через весь город проходить без приключения.

 Но мне и надо-то было всего только: благополучно сесть на автобус своего маршрута и доехать до дома не обобранным с ног до головы, как если бы это было в другое счастливое время.

 Откуда у мамы что бралось, но она всегда старалась нагрузить меня всякими гостинцами.

 Выходит, то, что давали ей люди, она старалась всё это до крошечки сэкономить для сына, как единственная кормилица, надежда, и опора в этой горбатой, не приспособленной жизни, времён эпохи застоя в течении двух десятилетий, скоропалительно названной лизоблюдами - развитым социализмом.

 Поддержки не было ни от дяди, ни от тёти, которые приезжали к нам всего однажды и только на один час, когда мама была ещё здорова.

 Ушедшие из жизни прежде времени бабушка с дедушкой, царствие им небесное, освободив меня от своего присутствия, к сожалению, сделали юного внука, пока ещё сопливого возраста, полностью самостоятельным и одиноким человеком, и обрекли его на нищету.
 
 Мама, даже во вред своему здоровью, прежде всего старалась сохранить его мне. Поэтому я, чтобы не обижать её, увозил всё это бесценное для неё продовольствие в свои убогие пенаты.

 Она всё время переживала за меня вслух, думая: "Кто же теперь поможет сыну, когда её не будет рядом?"

А это "потом" двигалось со скоростью мучительной болезни, через патологическое скопление жидкости в брюшной полости, вызванной онкологическим заболеванием и её регулярной откачки.

 Когда она приезжала домой, то ничего почти не ела, если не сказать круче - ничего.

 Между тем, детства своего старался не упускать, мне всегда не хватало общения, которое я часто заменял игрой.

 Если у других людей для души в доме была хотя бы какая-нибудь бабушка, то в нашем случае эту роль исполнял обыкновенный котёнок, которому иногда приходилось отогревать моё обездоленное нутро.

 Самая быстрая и скорая еда для меня, не редко, состояла из хлеба с рафинадом, которые покупал в магазине, но за ними ещё надо было сходить.

 Я, конечно, знал, что в природе есть и более сытная еда, которую видел на столах своих друзей, когда они второпях доедали её в связи с моим приходом, чтобы поскорее,  выйти на улицу.

 Едою ни дома, ни в кампании избалованным никогда не был, что даже, когда уже в армии полковник Новичков, а я его возил на ГАЗ-69А, приехавший к нам на Чкаловскую из Германии дослуживать здесь до ухода в запас, пригласил меня однажды в Москве в столовую на обед, то ему сначала пришлось долго-долго уговаривать своего несговорчивого, голодного водителя.

 Но согласиться всё-таки пришлось, потому что он полковник, а люди с таким высоким званием для меня приравнивались к иконе, как в красном углу нашей землянки, и видеть полковников мне доводилось исключительно в редких случаях, например, в Троицке только раз в году - на Первомайском параде.

 Пищу принимать в Московской кафешке мне было выше всяких сил, потому что я никогда в жизни ни в каком чужом доме есть приучен не был.

 Даже в армейской столовой сначала долго не мог побороть своего неловкого смущения. Еда для меня была чем-то святым. Это настолько сугубо личное, как интим.       
 
 Но были у меня и более трогательные, и счастливые минуты жизни, о которых сегодня приходится вспоминать с огромной долей грусти самыми сокровенными мыслями.

 В памяти просыпается крохотный кусочек драгоценной школьной жизни, своего рода - белая полоса от Бога, которая выпала у меня в другом учебном заведении с гордо поднятой головой, свободным не затравленным человеком. 
 
 Однажды, когда мама ещё была здорова, как десять лошадей вместе взятых, к нам в деревню из Троицка приехал обыкновенный человек в образе жениха. Договаривались не долго и мама решила выйти за него замуж.

 Война отняла у нашего народа так много, что мужчин 1921, 1922 и 1923гг.р.
осталось только 3%, а мама у меня с 1923 г.р. - по этой самой предопределённой неотвратимой причине с женихами ей не повезло, как и мне с отцом.
               
 Нечаянной радостью всколыхнулась, вдруг, в моей душе счастливая надежда:
теперь и мы будем жить, как все белые люди - с отцом, защитником, опорой и кормильцем.   
 В нужный момент, предварительно собрав все необходимые документы, мы дождались своего благодетеля, который приехал за нами под вечер на своём мотоцикле с коляской.

 Поскольку у его техники не было ночного освещения, пришлось дожидаться ясного восхода полной луны и как только она случилась - прикатили к домику хозяина на край города, где располагался район частного сектора под названием Слободка, не потревожив даже ни одной спящей собаки.

 Утро нового дня посвятили походу и знакомству со школой, кажется №7, но точно уже не помню, это в районе Амура. Здание было одноэтажным, где тут же начался и первый мой урок.

 Самым классным и любимым предметом для меня всегда была, конечно же геометрия, тем боле, что в 6 классе она проста, как всё гениальное.

 Моей слабостью было, как и сейчас - всегда докопаться до истины.

 В обычном гражданском диспуте выиграть победу - сомнительно, ибо на вкус и цвет, товарища нет. Сколько бы ты не старался - не добьёшься своей правоты, хоть тресни, здесь же истина рождается и побеждает за счёт неопровержимых аргументов математики, которым не одна тысяча лет.

 Другими словами меня, как ту нечаянно пойманную рыбку, решили испробовать на "вшивость": опустить в настоящую воду и дать оценку моим плавательным запасам - баттерфляем, кролем, брасом. После чего поставить все точки над i или утопить.

 Но я выплыл, как человек-амфибия, доказывая теорему с такими убедительными подробностями, что у слушателей отвисали челюсти, потому что это была моя родная стихия.

 Весь класс потом на перемене выражал мне своё восхищение и удивление, подразумевающее неожиданно возникшее у всех естественного вопроса: и откуда ты такой взялся?

 А я восторгался этими людьми.
Они для меня были, как свежий воздух. Заметили всё-таки - наконец-то. Какое счастье, что это не сон!

 Отныне каждый Божий день рождался для меня необыкновенным праздником. Я почему-то почувствовал в этом мире себя самым счастливым человеком.

 Наша дружная семья теперь состояла из его сына, который оставался пока ещё в рядах советской армии и слал оттуда горячие приветы сестрёнкам: девочке-старшекласснице и двум дошкольным близняшкам, потерявшим из-за тяжёлой онкологической болезни в своё время любимую маму, к которым я быстро привык, а они ко мне так, как будто мы уже знали друг-друга тысячу лет.

 К своему познавательному любопытству не помешало бы узнать некоторые дополнительные сведения, хотя бы под занавес что ли: не распространяет ли такая жестокая болезнь, как онкология, какими либо способами свой вредоносный вирус, если он у неё имеется? Уж больно похожи недуги обеих "невест" нашего рокера.

 Не от туда ли растут ноги моего неожиданного сиротства, но это, похоже, известно только Спасителю?          

 Перед нашей улицей, на самом краю города, простирался ничем не занятый пустырь с зелёной травкой и пасущимися тут же мелкими домашними животными, упирающийся в полотно железной дороги, соединяющей нас с Челябинском, а с другой стороны с Магнитогорском.

 Под этим полотном просторно был проложен проходной железобетонный трубочный туннель, который безобидно оглядывал нас, а мы его шикарно расписанные стены.

 Я и мои удивительно приветливые близняшки, имена их пока называть не буду, с которыми мы с радостным любопытством разглядывали необозримое количество надписей и рисунков, сделанных кем-то старательно на его вогнутой бетонной стене.

 Играя там и развлекаясь, из любопытства переходили через него на другую сторону и, поднявшись на возвышенность, рассматривали целый город с таким же возвышением на его противоположной стороне.

Сам город находился как бы в яме, созданной слиянием двух рек: Уем, что в переводе с казахского - дом и Увелькой.

 Тут же, недалеко от этого слияния, находится и знаменитая на всю округу, овеянная многочисленными историческими преданиями, прославленная пещера Емельяна Ивановича Пугачёва, донского казака, предводителя Крестьянской войны 1773-1775 годов в России. Кстати, имевшего при жизни совсем другое славянское имя.

 Здесь в каждый Рифейский камень, а Уральские горы в глубокую старину назывались Рифейскими, по другим источникам - Репейскими, различными ветрами времени, вложена какая-нибудь легендарная человеческая история.

Наверху рассматривали глубочайший тридцати метровый колодец. Девочки стояли рядом. Их ведь нельзя было и подпускать, да и отпускать от себя далеко тоже, чтобы не потерялись.

 Внизу картина постоянно менялась из-за пасущейся там живности: то птицы, то козы, то суетливые овечки со своими беспокойными хозяевами.
 
 Приходя домой, мы дружно с аппетитом набрасывались на еду, а потом уроки, уроки, уроки.

 Я организованно загрузил себя, как паровоз и добросовестно тянул эту ответственную телегу, стараясь получить грядущие оценки только на хорошо и отлично.

 Моя жизнь перевернулась в противоположную сторону на столько, что я уже стал забывать нудные простаивание в углах прежней школы и другие неудобоваримые "Шурочкины" выкрутасы.   

Но, как говорится: "Не долго музыка играла и пели песни соловьи."

 Буквально в пятницу, только успели договорится о посещение воскресного краеведческого музея, который вплотную стоял с кинотеатром им.Островского, под наблюдением одного из старших родителей, как неожиданно подкралась в нашу жизнь чёрная суббота и равнодушно, как бы проснувшейся откуда-то сомнительной антипатией, перебежала нам с мамой дорогу уверенности, в которой уже как бы начал закладываться семейный фундамент нашей, чётко просматриваемой надежды, счастья и любви.

 И не с пустыми вёдрами, а с сумкой почтальона, принёсшего письмо от защитника отечества, в котором любимое чадо упрекало помолодевшего предка в скоропалительности необдуманной женитьбы и через две недели мы вынужденны были, увы, вернуться к избушке на курьих ножках, как тот несчастный старик к своему разбитому корыту - несолоно хлебавши.