Мешок с обувью

Из цикла «Талицы».

В моём босоногом детстве летние каникулы я обычно проводил в местах, не столь отдалённых от дома, всего какие-то сто двадцать километров на северо- восток, в деревне Талицы.

Не считая одной, редко- двух смен в пионерских лагерях, остальное летнее время я отбывал в упомянутой деревне.

У бабушки с дедом, переехавшим в деревню из рабочего посёлка в середине восьмидесятых, поскольку места в честным трудом заработанной квартире им не нашлось. Сын, понимаешь. С семейством. Святое дело.

Моё пребывание в деревне носило более вид трудового лагеря, поскольку по приезде за моё воспитание вплотную принимался дед. Личность ярчайшая, но о нём – отдельный сказ.

Он, вечно находящийся в движении как разлитая ртуть, не мог равнодушно наблюдать, как полцентнера веса, щедро сдобренные жирком, расслабленно лежат где-нибудь на кровати или диване, перелистывая подшивку старых журналов, и старался занять ссыльного по полной программе.

В мои обязанности входило множество разных трудовых повинностей. Был регулярный, два раза в неделю, поход в шесть утра за молоком на дальнюю ферму. И поездка «на станцию» в продуктовый магазин. Да, лет с десяти меня уже туда посылали. Игра на баяне, на котором будущее музыкальное дарование тщетно пытались научить играть в течение трёх лет. И, конечно, уход за огородом. Самое ненавистное, что только можно было придумать.

Бабушка моя, добрейшая женщина, в отношении меня была в оппозиции к деду и всячески старалась усталого ребёнка от трудовых подвигов оградить. Как только дед отправлялся в Москву с очередной партией цветов, саженцев малины или пушистых безродных котят, выращенных тут же, бабушка давала сигнал. Я с лёгким сердцем бросал то, что было поручено мне в данный момент, и отправлялся в свой чулан, вместилище мудрости веков. Поваляться на старинной пружинной кровати и полистать подшивки «Крокодила» и «За рулём».

Бабушка, конечно, тоже занималась огородом, но недостаточно усердно, по мнению деда, который любил потроллить бабулю, принеся с огорода очередной жёлтый переросший огурец килограмма на полтора и поставить ей на вид нарушение трудового распорядка.

Каждый раз, когда родители привозили меня в деревню, бабуля, чтобы подсластить пилюлю неизбежного непосильного труда, обещала мне проделать интереснейшую и увлекательную вещь.

Сразу за длинным, узким, как кишка, огородом, начинался так называемый Луг. Луг представлял собой покрытое кочками пространство за забором огорода, зажатое между речкой и огородом,  впрочем, годное для сенокоса и заготовки гадкого жёсткого сена. На этом лугу дед косил упомянутое сено, черпал воду из специально выкопанной ямы, где даже в самый жаркий день собиралась чёрная вонючая вода, позднее выпасал коз. Луг заканчивался там, где, змеясь, протекала небольшая речка, по весне ухитрявшаяся набраться сил, разлиться и затопить как луг, так и посадки ягодных кустов, окаймляющих его. В этой речке, вернее, в её излучине, образовывавшей бочаг, мы купались летом.

Но сейчас речь не о реке.

Так вот, на лугу производились ещё и различные ритуальные семейные действия, как то: жарка шашлыка, разжигание костров после выкапывания картошки и проч.
А в доме было заветное место - чулан. Вернее, чуланов было несколько, в одном из них я спал, пара других чуланов окон не имели и служили для хранения разного рода хлама. По традиции, помещения эти были завалены почти до потолков разного рода древним скарбом, тщательно и любовно накапливавшимся в течение десятилетий. Я основательно прошерстил эти кладбища времени и нашёл парочку интересных вещиц, однако, дальнейшего применения они не нашли и вернулись по месту прописки.
Чулан, о котором идёт речь, находился в холодных сенях. Он представлял из себя помещение, огороженный угол, образованное дощатыми стенками и имеющее дощатую же дверь. А, ещё там была яркая лампочка, позволявшая при свете рыться в содержимом чулана.

В сладкие часы, когда дед уезжал в столицу, а бабуля была занята на кухне или просто смотрела телевизор, я со старанием археолога углублялся в чулан. Там постоянно пахло старинной пылью. Пылью если не веков, то, по крайней мере, многих десятилетий. Многое из того, что там лежало, висело, валялось, грудилось, падало на входившего, помнило ещё войну. Возможно, и первую мировую… А вдруг и ещё наполеоновскую????

Это завораживало меня. Побитые молью пОльты (про них не скажешь «пальто»), в несчётном количестве. С потёртыми меховыми воротниками из каких-то доисторических животных. Одеть этим гардеробом, наверное, можно было целую труппу театра в опере «Иван Сусанин». И ещё на поляков осталось бы.
 
Польты эти копились множество лет. В нашей семье вообще не было принято выбрасывать что-то на помойку без предварительного вылёживания в деревне пару-тройку десятилетий. А вдруг пригодится?

Кроме пОльт, там были какие-то ящики, коробки, узлы, пакеты и чёрт знает что ещё. Через всё это приходилось перелезать, перешагивать, принимать причудливые позы, чтобы, чихая от пыли, достать какую-нибудь штуковину загадочного назначения, повертеть её в руках, даже отложить на время и потом снова вернуть туда же. Такие исследования вполне удовлетворяли мой пытливый ум и я, вынеся на свет божий найденный артефакт, долго его изучал, соображая, куда можно найденное применить.
В самом дальнем углу чулана, куда мне не удавалось добраться, поскольку в этом месте барахло много лет наваливали копной, приютились штук пять больших бугорчатых пыльных мешков из-под картошки. Через ткань мешков торчали выступы различной формы, иногда проглядывая через редкую ткань.

Это были мешки с обувью!

Бог весть, сколько лет было этой обуви. При мне туда ничего не добавляли, следовательно, наполнялись эти мешки ещё задолго до моего рождения. Бабулин дом был постройки, кажется, около тридцатых годов, так что можно было попытаться датировать содержимое мешков теми бурными годами, но, что более вероятно, часть мешков перекочевала сюда из дома, где родился дед, а в этом случае, обувь могла появиться на свет Божий даже в девятнадцатом веке.

Ничего ценного там не было. Это я установил, сняв, так сказать, пенки с этих мешков, а вернее, пару слоёв этой странной старомодной обуви. Да, носили эти ботинки, сапоги и туфли до последнего, как и было принято в семье. Стоптанные или отсутствовавшие каблуки. Протёртые до гвоздей стельки. Голенище сапога, из которого чья-то беспокойная рука вырезала кусок кожи для какой-то прокладки и положила сапог обратно. Вдруг ещё одна прокладка понадобится?  Расплющенные носы, потрескавшаяся кожа. Всё чудовищно, невообразимо пыльное. И, главное, мне не удалось подобрать ни одной пары из найденного. Очевидно, пары всё-таки, были, но я этого никогда не узнал…

Вернёмся к бабуле.

Встречая ссыльного в начале очередного срока, она вкрадчиво обещала: будем в этом году жечь обувь! Вытащим всё на луг и сожжём разом. ВОТ ПРЯМО В МЕШКАХ СТАНЕМ БРОСАТЬ В ОГОНЬ!

Моё воображение сразу разыгрывалось. Мне представлялись языки пламени в опускавшихся на деревню сумерках. Чёрный маслянистый жирный дым (я понимал, что резиновые и кирзовые сапоги, доживающие свой век в мешках, должны гореть именно так), поднимавшийся к темнеющему небу. Потрескивание и чавканье огня, пожирающего древний хлам.

Себя, стоящего рядом с пожарищем, направляющего кукиши в нужную сторону, приговаривая «куда фига- туда дым», когда оный дым будет неизбежно тянуться в мою сторону. А позднее, когда солнце уже окончательно сядет и тьма опустится на луг и окрестности, и только вдали, в начале участка, будет гореть  огонёк в окне дома, на месте костра останется жаркая гора углей. И в неё можно будет побросать ещё что-то из бесконечных запасов хлама. Может быть, бабуля даже позволит спалить пару пОльт, и они будут корчиться в огне, а вокруг станет удушливо пахнуть палёной шерстью… А потом мы оставим костёр окончательно догорать и пойдём ужинать и пить чай. Правда, наутро дед заставит собрать останки пожарища в мешок и отнести на помойку. Но это ничего. Грядущее удовольствие стоит этого усилия.
Каждое лето я приезжал в деревню, и каждое лет бабуля обещала мне, что вот в этот раз, точно в этот раз, непременно проведём сие волнующее мероприятие. Сначала торжественное сожжение должно было знаменовать мой приезд. Не получилось по приезде - на мой день рождения в середине августа. Не вышло на день рождения - тогда в конце августа, когда настанет время уезжать и идти в школу. Однако каждый раз что-то мешало. Бабуле самой особенно не хотелось этим заниматься, и она потихоньку откладывала процесс. А, может, забывала. И так, наверное, десять или двенадцать лет подряд…

Предвкушение сначала было огромным, затем начало потихоньку съёживаться, и к семнадцати годам сдулось до размеров грецкого ореха. И когда бабуля привычно заговаривала про мешки, я уже дежурно улыбался и кивал, понимая, что и на сей раз ничего не получится.

Я вырос.

Дед умер.

Спустя шесть лет бабуля последовала за ним.

Агония дома продолжалась лет десять.

Наследники так и не могли решить, кто должен ухаживать за домом, чтобы не допустить его разрушения. Родовое гнездо оказалось никому не нужным.
Затем дом и участок были проданы…


Я только гораздо позже, из местных газет и интернет-новостей, узнал, что случилось на месте того старого дома.

Строение нужно было непременно сносить. А надо сказать, что за долгие годы бабулин дом, как и большинство российских деревенских домов, оброс пристройками. Покосившиеся терраски, баня из столетних железнодорожных шпал, сараи, курятники, гараж и прочее. Как правило, вместо того, чтобы расчистить помещение от мусора, просто пристраивалась терраска или чулан. В итоге, в плане дом уже занимал почти половину участка. Снос такого дома – дело хлопотное, и рачительные покупатели решили его потихоньку сжечь. Поджечь тайком, в надежде на то, что до приезда пожарных покосившаяся постройка сгорит дотла, и задачей пожарных будет только не допустить загорания соседей. Даже предполагаю, что с пожарными они договорились заранее, чтобы те дежурили неподалёку.

Решено- сделано. Однажды зимней морозной безветренной, специально выбранной ночью дом загорелся.

Был он подожжён изнутри, подозрения у пожарных это вызвать не могло, благо дом давно заброшен и разваливается, хлама навалено до потолков, двери давно уже не запирались, и частенько там ночевали лица с пониженной социальной ответственностью. Огонь быстро начал распространяться, пожирая все эти многолетние завалы, съедая историю, выжигая память. Пламя, искры и дым поднялись к чёрному небу.

Очевидно, так было лучше. Для всех. С давних времён огонь используется как очистительное средство. Когда нельзя просто вычеркнуть из памяти. Не получается. Нельзя закрыть глаза на нечто, сделанное или не сделанное в прошлом. Огонь - идеальный вариант.

Как потом установили эксперты, эпицентром происшедшего был район старого чулана. Да-да, того самого, с обувными мешками и прочим дрязгом. Судя по остаткам, найденным рядом с осколками, разлетевшимися почти на сто метров, вокруг бомбы была обувь. В соседский дом они так и залетели вместе, выломав часть окна - осколок граммов на двести, дымящийся и отливающий воронёной сталью и носок старинного дамского обгорелого туфля…

На месте строения не осталось почти ничего. Все остатки горелых брёвен, старого шифера с крыши, и разного барахла, находившегося внутри, разлетелись, засыпав соседские дома. Осталась воронка. В метр глубиной и диаметром метров в десять. А, я забыл сказать, что с незапамятных времён дедушка хранил семьдесятшестой бензин в столитровых старых баках и проржавевших канистрах. Разложенных вокруг всего дома и под террасками…

Сносить новым хозяевам уже ничего не пришлось.

Всё было просто. Советская противотанковая граната РПГ-41. И связка тротиловых шашек (так предположили эксперты) для комплекта. Маленькие трофеи, очевидно, привезённые дедом с войны. Может, и не дедом… Ну, так, на всякий случай, вдруг пригодится… Спрятанные когда-то кем-то  и забытые там.

Как я понял потом, затаившиеся до поры до времени в пыльных мешках с обувью.
Эхо войны, терпеливо поджидавшее мой молодой организм в течение тридцати лет, подбиравшееся всё ближе и ближе и, наконец, безвозвратно упустившее…

Спасибо, бабуля, за нерасторопность!

Царствие вам с дедом небесное!


Макс Димур.
06 января 2020 года-
16 февраля 2020 года.