Розовый дом на холме продолжение

Хороший мужчина, но не орел


Все по сценарию

Окончив музыкальное училище, я, наконец, приехала к мужу в Тарту. Нам дали одну комнату, в общей квартире на четыре семьи, в центре города. Скоро подоспел и контейнер из Борисоглебска с моим приданым, которое моя мама старательно собирала уже несколько последних лет. Друзья мужа, молодые летчики, долго носили все наши вещи на четвертый этаж. Мама предусмотрела все: мебель, холодильник, телевизор, магнитофон, пылесос, конечно же, пианино, посуду, постельное белье, ковры.
— Ой, а куда мусор выбрасывать? — сказала я после того, как мы более или менее расставили и разложили все наши вещи. Мусорное ведро мама забыла.
С кухни доносились вкусные запахи и разговоры соседок, надо было выходить, знакомиться, готовить обед, был воскресный день. По будням летчики питались в летной столовой, что меня очень-очень радовало, но сегодня нужно было что-то состряпать, и я знала, что соседки будут на меня смотреть.
Я вышла на кухню, план был такой: на первое гречка с молоком (это было легко), на второе каша рисовая (я думала, это тоже нетрудно), на третье клубника со взбитыми сливками. Этот десерт  подавали во всех кафе  Тарту и он мне очень нравился, наверное, потому, что  дома у нас никогда не было взбитых сливок, да и просто сливок тоже.
У соседок жарились котлеты, кипел борщ, подрумянивалась картошка, я этого всего готовить не умела.
Периодически бегая в комнату, чтобы сверить рецепт приготовления рисовой каши в книге «О вкусной и здоровой пище», которую мама предусмотрительно приложила к приданому, я умудрилась все-таки кашу испортить –она подгорела, так и не доварившись. А сливки в новом миксере не взбивались, я даже сожгла его, совершенно новый миксер, так долго трудилась над ними.
— Сливки нужно взбивать холодными, теплые ни за что не взобьются,— ехидно сообщила одна из соседок. Спасибо за вовремя данный совет.
Муж стойко съел все.
От Борисоглебска город Тарту очень отличался, это была другая страна, не Россия и не СССР. Старинная архитектура, развалины замка на горе в заросшем парке, там же, на горе, современное здание театра царившее над городом, узкие кривые средневековые улочки, много молодежи в разного цвета шапочках наподобие тюбетеек. Муж объяснил, что это студенты университета и по старинной шведской традиции они носят шапочки соответственно своему факультету, каждый имеет свой цвет. Чудно! Через город течет Эмайыги, Мать-река, а через нее, через реку, перекинуты пешеходный и автомобильный мосты. Люди плохо или совсем не говорят по-русски. Магазины полны импортными товарами: финская, французская, немецкая одежда и обувь. Все лежит на прилавках, и никто за этим не ломится, не стоит в очереди, продукты отменного качества (зачем готовить: купил вкусных сосисок, творога, сметаны, вкуснейшего хлеба), в кафе сидят дамы в мехах и шляпах, пьют кофе со сливками и свежими булочками, на базаре торговцы заворачивают покупки и благодарят покупателей. Из этих моих первых впечатлений было непонятно, почему такая разница в образе жизни, в обеспечении. Здесь развешивали черную икру, а у нас там в одном единственном овощном магазине – гнилые овощи и фрукты.
У меня разболелся зуб. Врач, женщина в возрасте, говорила со мной исключительно на эстонском. Я поняла, конечно, что надо открыть рот, а дальше дикая боль пронзила меня насквозь. Она без наркоза вырвала мне коренной зуб.
— Если живете в нашей стране, то должны говорить на нашем языке,— еле разобрала я ее эстонское произношение.
— Я только месяц здесь живу, — разрыдалась я, вышла в коридор, села на пол, прислонившись к теплой батарее, боль была адская.
Следующий урок мне преподали в магазине галантереи. В отдел капроновых чулок стояла небольшая очередь, три человека. Продавщица с улыбкой доставала с полки прозрачный пакетик с чулками, открывала его, надевала чулок на свою руку, чтобы показать покупательнице цвет, затем она прикладывала их к метру, предусмотрительно нанесенному прямо на прилавок,  и сообщала длину. Покупательница задумывалась и просила показать ей другие чулки, например, посветлее. Продавщица абсолютно спокойно аккуратно укладывала чулочки в пакетик и доставала новые. Вся процедура повторялась. Мне нужно было узнать, есть ли вообще в продаже мой размер,  у нас в городе это делалось без очереди. Я спросила продавца раз, еще раз, но она предложила мне встать в очередь. Когда, наконец, моя очередь подошла, я решила отомстить за эти пятнадцать минут бестолкового ожидания.
— Тридцать седьмой покажите!
— Пожалуйста, — достает, надевает на руку, меряет.
— Нет, этот цвет мне не нравится – посветлее!
— Пожалуйста, — достает, надевает, меряет.
На пятой паре я урок усвоила: вежливость, улыбка, терпение.

— Мне нужна работа,— сказала я мужу, и отправилась в музыкальную школу города Тарту.
Там я слегка оробела: ни одного русского слова, ни одного объявления на русском. Удалилась, даже никого не спросив.
— Ты – жена офицера, знаешь, куда обращаться,— подсказала соседка.
В тартуском Доме офицеров царила более знакомая атмосфера.  Дородные дамы из секретариата (пышные прически, кримпленовые платья) довольно высокомерно пообещали мне выяснить вопрос о моем трудоустройстве. Здесь работала музыкальная студия. Вскоре я устроилась туда преподавателем фортепиано.
Теперь нужно было срочно искать место в яслях для нашего полуторагодовалого ребенка. Мест, конечно, не было. Но, гуляя в воскресный день по соседним улочкам, мы увидели во дворе уютного частного домика женщину, играющую с малышом. Пожилая эстонка с седыми редкими волосами, заплетенными в две жиденькие косы, одетая в длинное деревенское платье, оказалась бывшим профессором тартуского университета на пенсии, присматривающей за своим собственным внуком – Рене. Она согласилась взять нашу малышку. По цене сговорились, так что все шло по сценарию, написанному моей мамой. Главное – это работа, ребенка в ясли, деньги копить.
Муж мой не пил и не курил, но имел «маленькую слабость»: по дороге с работы домой он любил зайти в продовольственный магазин (в Эстонии уже тогда было самообслуживание), посмотреть, что продается, купить  коробочку конфет или даже (!) бутылку пива.
— Я тебя не просила ничего покупать, — отчитывала я его,— я сама знаю, что мне нужно: ты все равно дома не ешь, - командовала я.
 Мама советовала копить деньги  на машину.
— Завтра пойди и попроси шестьсот рублей с рассрочкой на три месяца в кассе взаимопомощи – будем копить на машину. Да, и на очередь запишись: Москвич или Жигули? Хорошо, я тебе потом скажу.
Муж был слегка ошарашен.
— У нас даже полковники пешком ходят, мне как-то неудобно будет об этом спрашивать.
— Ну, мы еще пока не накопили, так что просто запишись на очередь,— тоном, не предполагающим дискуссии, сказала я,— мои, ты же знаешь, уже десять лет на Волгу стоят.
Нагрузка в студии была небольшой, и я нашла парочку частных учеников.
— Замполит полка спросил меня, не сможешь ли ты руководить нашим вокально-инструментальным ансамблем? Обещал нам за это отдельную квартиру, — с такой новостью муж пришел с работы уже через месяц после моего приезда в Тарту. Сведения распространялись в армии быстро.
— Когда репетиция? — я была готова идти прямо сейчас.

Жизнь военно-транспортного полка между тем была напряженной.  Сергей, помощник командира корабля, улетал в длительные командировки во все концы нашей страны и за границу: на Новую Землю, Дальний Восток, Кавказ, Венгрию или Польшу.
— Слушай, а что ты чувствуешь во время полета?— мне еще не довелось летать самолетом.
— Задница болит.
— Фу, какой ты неромантичный!
— А ты посиди восемь часов за штурвалом!
Не романтичный, но практичный. 
Летая на транспортных самолетах по всему Советскому Союзу,  военные оказывали иногда услуги некоторым гражданам по перевозке частных грузов. Конечно, решение принимали высшие чины, они на этом и зарабатывали, но и экипаж привозил из командировок нешуточный «бакшиш». Доставили Жигули кому-то с Дальнего Востока в европейскую часть Союза (самолет огромный, да и часто идет пустой обратно) – всему экипажу икра, семга. «Подбросили» тонны фруктов из Алазанской долины в Москву – у нас вся квартира завалена дынями, персиками и виноградом в ящиках, пройти негде, а запах! С Новой Земли привозил почему-то растворимый кофе и копченую колбасу, наверное, там ничего другого не было.  «Поставки» не были регулярными, так, время от времени, но военные имели свой бизнес. Часто я не знала, что делать со всем этим добром – раздавала, угощала. Две огромные замороженные рыбины я как-то вынесла на занесенный снегом балкон: решила, что подумаю потом, что с ними делать... Морозы в Эстонии были крепкие, а по весне с балкона пошел подозрительный запах... тогда только я вспомнила про них.
Я начала руководить вокально-инструментальным ансамблем. Слава богу, все они были опытными музыкантами еще с гражданки и справились бы и без меня. Сержант, солдат, два офицера и я – инструментальная группа, и несколько солистов, любителей пения, многие из которых, действительно, обладали красивыми голосами.
Художественная самодеятельность была важной частью жизни полка: замполит частенько захаживал к нам на репетиции, проверял, соответствует ли репертуар политико-патриотической линии партии и правительства. В городе же время от времени происходили события, не совсем совпадающие с этой самой линией. На здании театра в определенный день какого-то праздника буржуазной Эстонии, очевидно, Дня Независимости от России, появлялся флаг. Он развевался там какое-то время, пока соответствующие органы не замечали и не срывали его. Многие эстонцы ходили в этот день радостные по улицам, показывая глазами на театр. На следующий год органы принимали превентивные меры, но... флаг появлялся опять!
Я недоумевала. Советская армия освободила Эстонию от фашистов, с этим ведь не поспоришь. Нам показывали документальные кадры, где радостные прибалты встречают цветами советских освободителей. Но здесь, в Эстонии, освободителей называли почему-то оккупантами. Военных не любили. Понадобится время, чтобы разобраться с этим, но тогда я не могла себе представить, что можно настолько исказить историю – попросту, врать.
Мы переехали в отдельную квартиру. Забегая иногда в неурочное время к нашей няне за моей малышкой, я всегда чему-то удивлялась: зимой малыши спали с приоткрытым окном, закутанные одеялами, под тихо звучащую музыку (дома я боялась скрипнуть дверью), или я заставала их на кухне с пластинкой засохшего сыра в руках (я бы никогда не дала ребенку такой сыр). Моя дочка начала изъясняться исключительно по-эстонски.
— Куле, туле сия, — звала она меня. За год она не заболела ни разу, но, как известно, лучшее – враг хорошего:
— Нужно устроить ребенка в детский сад, я что-то не доверяю нашей бабушке.