Запах полыни

            
                Избранное


                Не поле перейти…

                Плетень
     Старая деревянная калитка, скрипнув ржавыми навесами, распахнулась, выпустив на улицу опрятно одетую старушку. Посмотрев по сторонам, звонко, не по годам позвала:
   - Гринька!
И почти сразу же из соседского двора отозвалось как эхо:
  -  Чё, бабуль? Я здесь, у Витьки, во дворе играем!
Бабулька улыбнулась: хороший  внук у неё растёт, не балованный. Приезжает на всё лето погостить, помогает по хозяйству, как может. И всего-то десять лет от роду, но уже многое делать умеет – отец потихоньку всему обучает.
   - Гришуня – опять позвала она внука – ты приди-ка на минутку, поговорить надо.
И не дожидаясь, пока тот появится, зашла во двор. Через две минуты появился запыхавшийся Гринька:
   - Чё звала-то, бабуля, помочь что-то надо?
   - Садись внучек, поговорим, а заодно и пообедаем – хитро поглядывая на Гриньку, проговорила-пропела старушка.
Она знала, что затащить покушать его не так-то просто, вот и использовала такой хитрый приём с предложением поговорить. А поговорить ей с внуком было о чём.
Вот уже не один год, сосед справа, старый бобыль Орфеич (и откуда у него такое замудрёное отчество – никто из жильцов улицы не знал), доставал её:
   -  Петровна, язви тебя, кода забор починишь, а то твои куры у меня уже пол огорода склевали. Гляди, начну их как своих ловить да головёнки рубить.
Афимия Петровна (так звали бабушку Гриньки) оправдывалась не без юмора:
   -  Ты уж прости их несчастных, Орфеич. У них же мозгов в головёнке мало, вот и лезут куда попало. А ведь в моём то огороде, всё гораздо вкуснее, не то, что у тебя - одна лебеда-трава. Да и не кому мне помочь с забором, а одной несподручно   изладить!
   -  Да у тебя вон, смотри, какой помощник уже вырос, неужто не поможет? Чем впустую по улице шастать, взял бы, да и помог с забором-то!
     Вот об этом злосчастном заборе и хотела Петровна поговорить с внуком. У неё даже созрела в голове идея, как можно без денежных затрат отгородиться наконец-то от занудливого соседа.
   -  Дело такое, Гришунь – начала бабуля свой разговор, когда пообедали. Внук, уже было навострившийся снова бежать на улицу, заинтересованно остановился. -      
   -  Да ты присядь, не егози, успеешь ещё наноситься. Послушай, какое дело я затеяла. Ты знаешь нашего «разлюбезного» соседа Орфеича?
   -  Фу, разлюбезного – Гришка сморщился, как от лимона – вредный старый хрыч! Ещё пацаны говорят, что он предателем был.
   -  Ну, мало ли что твои пацаны наболтают, может быть, ему в жизни не везло, потому такой нелюдимый и сердитый. Вреда то от него людям, никакого – сделала вывод Петровна. Так я вот о чём хотела с тобой поговорить: поможешь мне забором от него отгородиться? – Она посмотрела на Гриньку с надеждой – а то мне одной не справиться.
   -  Бабуль – тут же завёлся внук – а из чего делать-то, досок нет совсем, да и гвоздей тоже. Я недавно в сарае смотрел, там есть немного, и те ржавые.
   -  А нам и не надо ни досок, ни гвоздей – улыбнулась бабушка – будем с тобой делать плетень.
   -  Как это, плетень? – Уставился на неё заинтригованно Гришка.
   -  А вот если согласен помогать, увидишь – подмигнула ему заговорщицки бабуля и добавила – завтра можем и начать! А теперь беги, тебя небось, друзья заждались.
И Гришка птицей улетел делиться этой новостью с друзьями.
     На следующее утро, наскоро проглотив завтрак, Гришка заторопился на улицу. На пороге остановился:
   - Бабуль, а когда плетень делать будем?
   -  Да вот управлюсь по дому, и начнём. Подскакивай через часок.
Она не спеша убрала со стола, навела порядок, и уже было собралась выйти во двор, как услышала какой-то галдёж.
   -  Что такое? – Петровна выглянула в окно.
Возле её калитки топтались и, размахивая руками, о чём-то спорили Гришка с друзьями. Петровна вышла к ним, поинтересовалась:
   -  О чём галдите, что за спор?
Пацаны на время притихли. Гришка подошёл к бабушке и виновато глядя в сторону, пробормотал:
   -  Бабуля, я пацанам рассказал про плетень, они тоже хотят нам помочь его строить. Ты против не будешь?
   -  Помощнички вы мои – растрогалась Петровна – а как же ваши игры?
   -  Да нам одни и те же игры надоели,- опять загалдели ребятня - а тут что-то новое. И нас ещё в школе учили, что надо старым помогать!
   -  Ну, коли так, беру вас в свою бригаду. А сейчас собираемся и идём заготавливать всё для плетня.
     На окраине, за огородами, раскинулся необъятный болотистый, заросший высокими кочками и тальником, пустырь. Кое-где торчали хилые тоненькие берёзки. Но их век на этом гнилом месте был недолог, некоторые уже засохли. Их то и срезали в первую очередь. Потом Петровна начала резать тальник, а ребятня связывали его пучками и относили к ней в огород. Целых два дня Петровна резала, а помощники носили к ней во двор прутья и жерди. Под вечер, уставшие ребятишки отдыхали, развалившись прямо на брошенных в кучу прутьях, а баба Фима – так они её звали, хлопотала у печи, готовя угощение для своих умаявшихся помощников. Потом все усаживались за стол и с аппетитом, дружно уплетали румяные, и такие вкусные бабушкины пирожки!
     На третий день дружная бригада наготовила достаточно всего, чтобы начать строительство. Ребятня никак не могли дождаться, когда же, наконец будет положено начало строительства плетня. И вот, разложив всё заготовленное вдоль предполагаемой соседской границы, решили забить первый кол. Петровна, попробовав принесённую кувалду на вес, покачала головой:
   -  Да, тяжела, не по моим силам.
В это время, по-видимому заинтересовавшись, к ним подошёл Орфеич и сразу всё понял. На его лице, наверное впервые, пацаны, да и Петровна тоже, увидели добрую улыбку:
   -  Соседка, вижу, помощь нужна – обратился он к ней – ведь колья, чтобы забивать, здесь сила мужицкая требуется!
   -  Да уж будь добр, Прокопий, помоги пожалуйста – обрадовалась Петровна – а то мне действительно тяжело кувалдой махать, больно неподъёмна!
     Наконец колья были забиты, к ним привязали проволокой жерди, и началось самое главное – плетение забора! Орфеич посмотрел на их слаженную работу, ещё раз улыбнулся:
   -  Ну, я смотрю, теперь вы и без меня управитесь – и побрёл, чуть прихрамывая в дом.
     Работа продвигалась быстро и, уже ближе к вечеру строительство плетня было завершено. Полюбовавшись на свою работу, усталые, но довольные ребятня пошли угощаться бабушкиными пирогами. Они уже было собрались устроиться за столом, но баба Фима остановила их вопросом:
   -  Работнички, а вы ничего не забыли сделать?
Пацаны удивлённо глянули на неё:
   -  Да вроде ничего, а что ещё надо?
Баба Фима глянула на них с укором:
   -  А где же ещё один работник, или вы забыли, кто для нас сегодня самую тяжёлую работу сделал? Может, сходите да пригласите Прокопия Орфеича.
Ребятня нерешительно направились к выходу. Вскоре они явились вместе с соседом, который торжественно водрузил на стол банку с мёдом:
   -  Вот, угощай соседка своих замечательных помощников.
     Потом все дружно пили чай с пирогами и мёдом и наперебой делились впечатлениями о сделанной работе. Засиделись допоздна. Последним уходил Орфеич:
   -  Ну, ты Петровна зови, если чего-то надо, не стесняйся – если чем смогу, помогу.
   -  Спасибо тебе, Прокопий, и не держи на меня зла за мой колючий язык – улыбнулась она – если туго придётся, кликну.
…На следующую весну плетень Петровны дружно выпустил маленькие зелёные листочки.
   -  Ну вот, теперь у меня живая изгородь есть, а не какой-то там бездушный дощатый забор – любовалась она.
     Окончив школу, на всё лето приехал повзрослевший и заметно подросший Гришка. И частенько можно было видеть, как он с друзьями, окружив сидящего на скамейке Орфеича, жадно слушали его рассказы о войне, о зверствах немецких карателей, о партизанском отряде, куда он попал после побега из концлагеря. Но ни разу Орфеич не заикнулся им о том, что после воины его, как бывшего военнопленного отправили в сталинские лагеря на десять лет. И о многом другом, чего не надо было бы знать его юным друзьям, которые хоть немного на старости лет растопили его зачерствевшее от всех жизненных невзгод, сердце старого солдата.



                Афонька

     Как же всё-таки красива и загадочна Горная Шория! Особенно это заметно осенью, когда природа, устав от буйства зелени, надевает свой, сияющий всей палитрой цветов, сказочный наряд. Реки тоже прихорашиваются, украшая словно модницы, своё ледяное, бирюзовое платье разноцветными листьями, которые плавно скользя по её спокойной глади, кружатся, будто в медленном вальсе.
     Витька полулежал на носу лодки и рассматривал проплывающие мимо берега с каким-то упоительным чувством восторга. Для него, это время года было самым любимым. За свои долгие годы блужданий по тайге, он так и не смог привыкнуть к её изменчивой красоте. Всякий раз, уходя на охоту или рыбалку, а то и просто побродить по окрестностям, он присаживался где-нибудь на берегу ручейка или речки, и приветствовал лес, как кого-то живого:
  -  Ну, здравствуй, брат, как ты тут без меня, не соскучился, нет? А я вот по тебе заскучал, проведать пришёл, поброжу немного, пообщаемся.
     И лес, словно в ответ ему, шумел листвой, одаривал запахами своего зелёного дома.
     Вдалеке показалась небольшая заброшенная шорская деревушка. Николай, сидевший за мотором, сквозь шум прокричал Витьке:
  -  Ну что, может, к Афоньке заскочим?
  -  Давай – закивал ему в ответ Витька – давно у него не были!
     Вскоре лодка, прошуршав днищем по гравию, ткнулась в пологий берег, от которого поднималась вверх заросшая тропинка к нескольким покосившимся от старости, избушкам.
  -  Что-то никто нас не встречает – огляделся Николай – неужто все перемёрли?
  -  Да не должны – отозвался Витька – Афонька-то, лет на десять  старше меня, ему ещё и семидесяти нет, наверное, в тайгу ушёл.
     Они поднялись по тропке до крайней избушки справа.
  -  Смотри, хозяин дома должен быть, дверь-то не подпёрта – заметил Николай.
     Пройдя через небольшие сени, заглянули в избу. На старинной кровати, укрывшись лоскутным одеялом, лежал старик. Он сделал попытку подняться, потом махнул рукой:
  -  Эйзен, здравствуй, прихворнул я немного, радикулит, однако. Потом расскажу.
     Витька помог старику подняться, устроив его полулёжа. Николай пошёл растопить печь – в доме пахло сыростью. Видать хозяин давно не вставал и не протапливал.
  -  Сейчас Афанасий, мы тебя лечить будем – попытался приободрить старика, Витька – у меня лекарство для такого случая в рюкзаке припасено.
     Он сбегал к лодке и принёс какой-то свёрток и бутылку водки. К этому времени Николай растопил печь, и дом наполнился весёлым потрескиванием горящих поленьев. От печки поползло, растекаясь по всем углам, живое тепло. Вскипятили чай, заварив припасёнными Афонькой травами и чагой. Вдвоём, раздели и уложили старика на живот и Витька намазал ему спину принесённой мазью:
  -  Ну вот, старый, скоро станешь здоров, как бык!
     Потом потихоньку усадили хозяина за стол, уже наспех накрытый Николаем, налили по маленькой.
  -  Три дня однако не ел – признался Афонька – встать не мог, думал помру. Хорошо вы приехали, а то бы мне хана была!
     После третьей, захмелев и почувствовав себя лучше, он рассказал друзьям, из-за чего сорвал спину:
  -  За медведем ходил, патроны кончились, мясо тоже. Рогатину вспомнил, как раньше один, с ножом брал хозяина. Мясо носил, шибко спина заболела!
  - Так ты его добыл? – Вытаращил на него глаза Витька – это же риск-то какой, с одним ножом и на такого зверюгу!
  -  Есть немного – согласился шорец – но навык-то, остался. Ведь с рогатиной, я больше трёх десятков мишек добыл.
  -  Ну, а если бы он тебя поломал? – Не унимался Витька – кто бы тебя здесь лечил, ведь в деревне только ты один и остался!
  -  Повадки хозяина знать надо, тогда справишься – спокойно отозвался Афанасий - а мясо я посолил и на лабазе повесил вялиться. Сходите, принесите, да и домой возьмите – родных своих угостите. Давно, однако, медвежатины не ели?
  -  Да, давненько, почитай лет десять – пятнадцать, наверное -  наморщил лоб Николай – опасно сейчас медвежатину кушать, больного зверя много.
  -  Ты, Николка забыл, наверное, что я шорец и всю жизнь охотой промышляю – заерепенился Афанасий – да я больного зверя за версту вижу, и стрелять его никогда не буду. Так что кушайте, не бойтесь.
     Заночевать друзья остались у Афоньки. Наутро проснулись от звона посуды и негромкого мурлыканья старика. Он топтался по дому, наводя порядок, и что-то по шорски напевал. Видимо Витькино средство от радикулита здорово ему помогло. Афанасий уже сварганил нехитрый супишко и начал тормошить приятелей:
  -  Хватит дрыхнуть однако, вставайте суп кушать с медвежатиной и талканом.
     Отплывая, друзья оглянулись – Афонька стоял, заслонив от солнца глаза ладонью, а другой слегка помахивал им на прощанье. Они помахали ему в ответ, и лодка скрылась за лесистым поворотом реки.
     Возвращались друзья через четыре дня, с хорошим уловом хариуса и тайменя, довольные и счастливые. Причалив лодку в том же месте, поднялись к Афонькиной избушке. К их удивлению дверь была распахнута настежь, по дому валялись разбросанные вещи и посуда. Хозяин видимо решил навсегда покинуть опустевшую деревушку, своё родовое гнездо, где родился и вырос и теперь вот состарился и остался один-одинёшенек среди брошенных изб. Но куда он мог податься, оставалось только догадываться, ведь все близлежащие деревни были брошены шорцами и стояли, разваливаясь, словно памятники шорскому народу, постепенно спившемуся и разбредшемуся по городам и посёлкам в поисках работы и лёгкой городской жизни. Друзья переночевали в осиротевшем доме Афоньки и поутру, с тяжёлым чувством отчалили от теперь уже окончательно брошенной, осиротевшей деревушки. Они так и не узнали, что же стало с Афонькой, этим последним шорским охотником, в таком преклонном возрасте, с рогатиной ходившим на медведя.

               


                Кучум

     Юрка купил это милое лохматое чудо за литр водки. И сейчас нёс поскуливающее, дрожащее всем телом существо, думая, как отнесётся к его приобретению жена. Как ни крути, а хлопот с ещё одним членом семьи, да к тому же таким крошечным, прибавится много. Но не взять этого малыша, Юрка просто не мог. Один его знакомый, бывший охотник-промысловик, державший породистых лаек-соболятниц, после смерти жены спился. Будучи не в состоянии содержать себя, не то, что собак, известных своей родословной даже за пределами города, начал распродавать их за бесценок. Осталась одна, его самая любимая сука Айна, с недавно родившимися пятью щенками. И вот тут Юрке повезло – он оказался первым покупателем на этих щенков. Когда-то ему приходилось заниматься промысловой охотой, и он имел понятие, как нужно правильно выбрать из всего помёта, лучшего кутёнка.
     Вооружившись литром водки, Юрка постучался к знакомому. После недолгого ожидания дверь со скрипом распахнулась, и из квартиры пахнуло так, что Юрка невольно сделал несколько шагов назад.
  -  А, это ты, Юрок? – на пороге стояло совершенно запитое существо, которое с трудом можно было назвать человеком.
     Заросшее густой, грязной щетиной лицо землистого цвета со слезящимися глазами, которые неподвижно уставились на драгоценную жидкость в Юркиных руках. Наконец, оторвав взгляд от бутылок, существо проскрипело:
  -  Ну, чё встал-то, проходи, раз пришёл. Иди, выбирай какого надо, только пузыри дай сюда, пойду, похмелюсь.
     Юрка сунул ему бутылки и брезгливо пробрался по загаженному собаками полу, задыхаясь от нестерпимой вони, к большой картонной коробке в углу. Из неё глянула на пришедшего нового человека совершенно измождённая, с торчащими рёбрами, лайка. Она даже не зарычала, когда Юрка стал по одному забирать у неё щенят.
     Смахнув со стола какой-то хлам, он положил повизгивающих малышей в центре стола и стал за ними наблюдать. К нему подошёл уже державшийся на нетвёрдых ногах, хозяин:
  -  Ты чё, Юрка, такой умный, да? Чего мудришь, забирай одного и вали отсюда, мне поспать надо!
  -  Я одного и заберу, а какого – сам знаю, погоди несколько минут, ничего с тобой не случится.
     Щенки, ползая по столу, один за другим попадали с него в подставленные Юркины руки и перекочевали обратно в коробку к матери. Остался один, который вот уже несколько раз подползал к кромке стола и повизгивая возвращался назад.
  -  Ну, вот, как раз мой и остался – сделал Юрка свой выбор, забрал щенка и с облегчением покинул провонявшее жилище бывшего охотника.
     Первый месяц Кучум, как назвали щенка Юрка с женой, жил у них в доме. Он рос не по дням, а по часам, быстро набирая вес и становясь всё шустрей и игривей. Всё, что попадалось ему на зубы, острые как иголки, Кучум изгрызал в клочья. Вскоре жена взмолилась:
  -  Что хочешь делай а из дома его убирай, сил моих больше нет, этак  он и нас с тобой скоро грызть начнёт!
     И Юрка переселил Кучума во двор, где соорудил для него небольшую будочку. Щенок поначалу всего боялся, и петушиного крика, и гомона ребятни, и даже садившихся на забор сорок. При первых признаках опасности прятался в будку, с тревогой из неё выглядывая. Лето пролетело незаметно, щенок хорошо подрос. Юрка почти каждый день, после работы, уходил с ним в лес, за огороды, и Кучум, почуяв свободу, носился по кустам как ошалелый, пугая своим лаем доверчивых бурундуков и разную птичью братию. Юрка смотрел на него и радовался – хороший пёс растёт, сразу видно – породистый. Он уже мечтал, как на следующий охотничий сезон выйдет с Кучумом на промысел. Но его мечтам не суждено было сбыться!
     В октябре пришло письмо от тётки из Узбекистана. В нём она писала, что живёт в молодом городе строителей ГЭС, на Аму-Дарье. Заработки хорошие, квартиры дают сразу, или очень быстро. Юрка загорелся и, посоветовавшись с женой и родителями, засобирался ехать. Отец его тоже изъявил желание попытать счастья в тёплых краях. Насчёт работы они не переживали – с их специальностями в любом городе её можно найти.
     Уже перед самым отъездом решил последний раз прогуляться с Кучумом по осеннему лесу. Но прогулки у них не получилось. Щенок как будто чувствовал разлуку с хозяином, он не носился как обычно по лесу, а всё жался к Юркиным ногам, тоскливо повизгивая. Он с какой-то почти человеческой тревогой поглядывал в глаза хозяина, а когда тот присаживался, старался лизнуть его в лицо своим мокрым языком. Юрка впервые видел его таким.
  -  Неужели собака может чувствовать расставание, и испытывать те же чувства что и человек – думал он.
     Прогулки у них не получилось, и друзья вернулись домой в каком-то подавленном состоянии. На кого оставить Кучума? Эта мысль не давала Юрке покоя. Жена наотрез отказалась от такой опеки, не желая брать на себя лишнюю обузу. Ей и так хватало забот – на руках оставался семимесячный сынишка.
     В конце концов, выбор пал на друга, Николку, такого же как и Юрка, заядлого охотника. Тот хоть и жил в «хрущёвке», но с радостью согласился забрать Кучума:
  -  Оставляй Юрок, я из него за год хорошего соболятника сделаю и, - глядя на кислую физиономию друга, похлопал его по плечу -  не переживай, ты же знаешь, как я собак люблю. А с Кучумом, думаю, мы скоро подружимся! Ну а ты, я думаю, всё равно сюда вернёшься, рано или поздно, ведь не всю жизнь ты эту самую ГЭС строить будешь.
     Юрка грустно посмотрел на друга:
  -  Не знаю, Николка, как жизнь повернётся, ну а пока давай лапу, возможно, ещё придётся свидеться. И ты, Кучум прощай, вот тебе новый друг и хозяин, я думаю, ты его полюбишь как меня – Юрка поцеловал заскулившего щенка в нос и быстро, не оглядываясь, вышел.
     В горле у него стоял ком – ещё бы, ведь он распрощался сразу с двумя лучшими друзьями, самыми верными и преданными. И как знать, увидятся они ещё когда-нибудь, сведёт ли их снова судьба.
     Работа в Узбекистане, на ГЭС, оказалась интересной и увлекательной. В нескольких десятках метров протекала Аму-Дарья. Заросшие камышом берега обрамляли ей мутные воды, несущие в себе тонны песка. После купания в  реке приходилось на берегу обмываться чистой водой, чтобы смыть с себя мельчайшие частички ила.
     Юрка получил новый экскаватор и трудился в своё удовольствие, а отец в этой же организации устроился газоэлектросварщиком, работой были довольны оба! К тому же и зарплата была более чем достойной.
     В многочисленных каналах и озёрах было полно рыбы, и Юрка частенько, после работы и в выходные, с новыми друзьями, пропадал на рыбалке. Вскоре, после постройки нового дома, Юрка получил в нём квартиру, и жена с сыном ближе к Новому году переехали к нему на новое место жительства.
     Всё складывалось как нельзя лучше, и новая квартира, и хорошая работа, но тут их семью постигло большое горе – от сердечного приступа умер сынишка. Юрка тяжело переживал смерть сына. Он замкнулся в себе, из дома не выходил, заливая горе водкой. Друзья как могли, утешали его:
  -  Вы же ещё молодые, тридцати нет, нарожаете себе детей, и не одного, а пока держитесь, жизнь-то продолжается!
     Через некоторое время отец, видя, что у сына в семье всё наладилось, засобирался назад, в Сибирь:
  -  Поеду к своей бабушке, не могу я без неё, да и ей скорей всего, без меня плохо.
     И через две недели отработки, собрав свои нехитрые пожитки, уехал, на прощание, наказав Юрке:
  -  Ты, сынок, тоже долго здесь не задерживайся, вот запустите ГЭС и давайте домой, на Родину. Ведь не зря говорят: «где родился, там и пригодился». Да и нам с матерью будет радостно видеть вас рядом.
     Незаметно, в трудах и рыбалке, прошёл год, как Юрка приехал в Узбекистан. Подошло время отпуска, и они с женой, наскоро собравшись и накупив подарков, рванули в Сибирь, в гости к родным.
     На следующий день, по приезду домой, Юрка с утра пораньше побежал проведать Николку и Кучума. Друг, увидев его, обрадовался, но на вопрос о Кучуме ответил уклончиво:
  -  Да погоди ты, давай вот посидим, отметим твой приезд, потом всё расскажу.
     Посидев немного и выпив по паре рюмок за встречу, друг рассказал, что недавно похоронил Кучума.
  -  Как это случилось, он что, болел? – не понял Юрка.
  -  Да вот так случилось, пока я был на работе, жена дала ему бараньих костей поглодать, хоть я ей категорически запретил это делать. Но что с неё взять, баба дура, запамятовала. Прихожу вечером, а он уже еле дышит. Я его схватил и к ветеринару, но было уже поздно. Оказалось, что у него в горле кость застряла, острая как игла. Она встала поперёк и сильно его поранила. От большой потери крови он и скончался.
     Юрка, не говоря ни слова, поднялся и молча ушёл от друга. Ему сейчас больше всего хотелось побыть одному. Так плохо ему уже давно не было, ведь он ехал сюда с надеждой встретиться с Кучумом, увидеть, как тот вырос, и узнал бы тот его, старого друга. А теперь, вот Юрка потерял самого верного из всех друзей, пусть этот его лохматый друг был и не в человеческом обличье. Ведь настоящий друг, это не обязательно тот, кто говорит с тобой на одном языке, а тот, который искренне предан тебе, так же как и ты ему. Потому, что в настоящей дружбе главную и основную роль играют лишь истинные чувства!
   
                Чугунок
     Федька, шмыгая расквашенным носом, стоял перед отцом, опустив глаза в пол.
  –  Ну, рассказывай, что опять с друзьями не поделил – отец присел перед ним на корточки – девок, что ли?
  –  Каких ещё девок – опять шмыгнул носом Федька – дразнят они меня, прозвище обидное придумали, из-за того и подрались.
  –  Ну, не настолько это серьёзно, чтобы из-за всякой ерунды с друзьями ссориться, а тем более драться. У многих в детстве прозвища были и, если кто на них сильно обижался, к тому они прилипали потом на всю оставшуюся жизнь. Ты просто относись к этому спокойно, делай вид, что не к тебе обращаются. Вот увидишь, скоро дразнить перестанут.
  –  Пап, а у тебя в детстве было прозвище? – Поинтересовался Федька.
  –  Да, у нас, пацанов военных лет, у всех были клички, то есть прозвища. Меня вот, прозвали «Чугунком» – обидно конечно, но я постепенно привык и перестал обращать на это внимание, ведь прозвали-то, за дело.
  –  Как это, за дело? – Не понял Федька.
  –  Ну, это длинная история, сейчас у меня времени нет, но вечером, после ужина, могу рассказать, если хочешь. А сейчас умывайся и чеши на улицу, да помирись с друзьями и помни, что я тебе говорил.
     Федька очень любил своего отца и всегда прислушивался к его советам. А то, что получал иногда от него по заднице ремнём, на то не обижался – за дело! Отец был хоть строг, но справедлив.
     Вечером Федька еле дождался окончания ужина – ему не терпелось услышать рассказ отца. А тот как будто забыл о своём обещании и спокойно рассматривал свежий номер газеты.
  –  Пап, ты обещал – потянул его за рукав Федька.
  –  Ну, хорошо, идём в твою комнату, там нам никто мешать не будет, ведь история-то – длинная.
     Они расположились поудобней и отец, немного помолчав, собираясь с мыслями, начал свой рассказ:
  –  Дед мой, Устин, донской казак, давным-давно, ещё в девятнадцатом веке, перебрался со своей большой семьёй с донской станицы в приморский край. В те времена казачество сильно притесняли и много семей покинули свои родные места на берегах Дона. Пешком, через всю Россию, они добирались до новых земель в поисках лучшей жизни и богатой земли. Продвигались великим Иркутским трактом по нескольку семей вместе с обозом лошадей – так было безопасней. В те времена на дорогах вовсю хозяйничали разбойничьи банды – шайки. Они нападали и грабили переселенцев, не жалея ни стариков, ни детей. В придорожных сёлах и деревнях старались не останавливаться – местные жители не любили переселенцев и тоже не прочь были ограбить при первом удобном случае. Была у них на пути одна деревня (отец назвал её), после которой у наших с тобой предков появилась другая фамилия. Жители этой деревни были особо жестоки, и мало кому из беженцев без потерь доводилось её миновать. Не знаю, каким образом, но деду удалось проскочить это бандитское гнездо. Вскоре переселенцы, узнав, что дед с семьёй  миновали грабительское место, прилепили ему прозвище по названию этой деревни. Вот отсюда сынок у нас такая фамилия. А теперь ложись спать, поздно уже.
  –  Пап – заныл Федька – а про Чугунка? – Я ещё спать не хочу!
  –  Ложись, ложись. – Отец встал. – Ты забыл, что мне в пять утра  на работу? А завтра вечером продолжим наш разговор.
    Отец накрыл сына одеялом и выходя из комнаты, плотно прикрыл дверь. Жена посмотрела на него заинтересованно:
  –  О чём это вы там целый вечер болтали, уж не на рыбалку ли собрались на выходные?
  –  Да нет, дорогая, сын просто заинтересовался нашей семейной историей, вот я ему и поведал немного о своих предках. Пусть хоть что-то будет знать о родовых корнях. Может быть, своим детям когда-то расскажет.
     А Федьке всю ночь снился его прапрадед, здоровенный, с косматой гривой волос и большой бородой. Он лихо расправлялся с нападавшими грабителями и всегда выходил победителем, защищая свою семью и уезжая всё дальше в неизведанные земли.
     Весь следующий день прошёл как обычно. Федька отучившись, прибежал из школы, поел и быстро сделал уроки, при этом всё время, поглядывая на часы. Мать, заметив эти взгляды, поинтересовалась:
  –  Ты чего это на часы всё поглядываешь, сходи, погуляй. Вон, друзья-то, поди уже заждались.
  –  Мам, а когда папка с работы придёт? – Федька снова глянул на часы.
  –  Что, интересно, о чём дальше отец рассказывать будет? Ты слушай его внимательно, сынок и всё запоминай, у твоего отца жизнь была непростой и очень тяжёлой. Потом детям своим будет что рассказать. А теперь беги, гуляй, до вечера ещё далеко.
     За ужином Федька нетерпеливо ёрзал на стуле, всё время поглядывая на отца – что-то он сегодня медленно ест. Тот, заметив взгляды сына, улыбнулся:
  –  Что, не терпится дослушать мои байки, неужели так интересно?
  –  Да, пап, очень – снова заёрзал Федька – ты кушай быстрей, а то мне очень хочется новый рассказ услышать.
     Отец расхохотался:
  –  А во сне тебе ничего не приснилось?
  –  Приснилось, приснилось – затараторил Федька – и дед твой старый, с бородой огромной, и разбойники и много ещё чего всю ночь снилось.
  –  Сегодня я расскажу тебе немного о себе и  своих детских беспризорных скитаниях и мытарствах.
  –  Ты что, беспризорником был? – У Федьки округлились глаза.
  –  Так уж случилось – отец грустно глянул на сына – да ты лучше молчи и слушай. Семья наша была большой – семеро детей. Пять сестёр и мы с Филиппом – два брата. Я в семье был предпоследним, а после меня Анна родилась.  Мы её поскрёбышем звали. В начале войны умерла наша мама, Устинья Анисимовна, – болела сильно. Отец, Степан Устиныч очень тяжело перенёс эту утрату, сильно сдал, у него заметно прибавилось седых волос. Ещё бы – остаться одному с такой оравой. Правда старшие двое уже вышли замуж, стали жить самостоятельно. Вскоре Филипп сбежал добровольцем на фронт. Отец познакомился с порядочной на вид женщиной и вскоре привёл её в наш дом. Так мы стали жить с мачехой. Она не церемонилась с нашим воспитанием – лупила за дело и без дела, при этом угрожая:
  –  Отцу пожалуетесь, будет ещё хуже – позашибаю!
     И мы терпели и молчали. Когда мне исполнилось тринадцать лет, она настояла, чтобы я шёл зарабатывать деньги:
  –  Дармоедов я в доме не потерплю, жрать хочешь – иди, зарабатывай себе на кусок хлеба.
     А куда идти-то в тринадцать лет? Кому такой малолетний работяга нужен? И пришлось мне идти побираться. Стыдно было конечно, очень! Но, если я не приносил домой ни копейки, мачеха не давала кушать. Приходилось на ночь выпивать воды, так хоть казалось, что живот полный. И глотая от голода и обиды слёзы под одеялом, засыпать с урчащим от пустоты животом.
     Вскоре отец взял меня к себе в кузницу подручным, добился у начальства, чтобы разрешили работать как малолетке, неполный день. А на самом деле трудиться приходилось от зари до зари. Уставал страшно, другой раз, даже не доужинав, засыпал прямо за столом. Отец очень жалел меня, но по своей натуре человеком был мягким, слабохарактерным и не мог сопротивляться мачехиным выходкам и брани. Но недолго пришлось поработать мне у отца, вскоре от тяжёлой работы и недоедания я заболел, и месяц валялся прикованный к постели, не в силах встать. Как очухался – не пойму, ведь мачеха даже и не кормила толком и не лечила. Видать молодой организм сам победил болезнь, да и сестрёнка младшая иногда подкармливала втихую от мачехи. То хлеба кусок принесёт, то ягоды нарвёт, спасибо ей – родная кровь не бросила в беде. Когда немного поправился, узнал, что на моё место нашли другого работягу. Что оставалось делать, долго думал и наконец, принял решение: уйду я от этой мегеры, не даст она мне житья, задолбит! Вот так случилось, что стал беспризорником при живом отце и мачехе. Зарабатывал себе на пропитание как мог, бывало, и воровал, кушать-то постоянно хотелось. Хорошо ещё кое-чему научился у отца, работая в кузнице. В то военное время с посудой было плоховато, и я приспособился зарабатывать, латая чугунки и кастрюли. Ходил по дворам, выспрашивая, кому посуду надо чинить. В чугунки вставлял деревянное дно – надолго хватало.
  –  Пап – перебил отца Федька – как это, деревянное, оно же сгореть могло!
  –  Вот тут, есть один секрет, чугунок нагревается в основном с боков, и дно не играет большой роли при приготовлении в нём еды, а во вторых, дерево пропитывается влагой, разбухает, и огонь для него не страшен.
  –  Здорово – восхитился Федька – сроду бы не подумал!
  –   Вот за эти дела и прозвала меня местная шпана, Чугунком. А кастрюли я лудил и паял, сейчас уже не вспомню, где добыл паяльник, кислоту и олово, скорей всего где-то украл. Да, жизнь была такая, приходилось и воровать, если не мог заработать себе на еду. Что делать? Кушать-то хотелось всегда. Однажды на рынке, у одной торговки стянул пирожок с ливером – уж больно голоден был, а они так вкусно пахли! Убежать не удалось, поймали и отправили в колонию для малолетних, откуда вскоре сбежал. Опять поймали и отправили в ещё худшее место. Нас, беспризорников, примерно одного возраста, однажды отловили и устроили в фабрично-заводское училище – ФЗУ. Вот где был действительно ад! Кормили очень плохо, учителя и воспитатели издевались над нами как только могли. Да ещё те, кто постарше и сильней, отбирали еду, заставляли делать за себя всю грязную работу. Не знаю, как я выдержал этот год в училище? Уму не постижимо! После окончания нас разбросали по фабрикам и заводам, отправив в разные города. Так я попал на Алтай, в город Айрот-Тура, сейчас это Горно-Алтайск, где вскоре познакомился с твоей матерью. Ну а потом на свет появился маленький шустрый мальчишка, которого мы назвали Федькой.
  –  Это я, пап, да? – уставился на отца Федька.
  –  Да, ты сынок – отец склонился над лежащим сыном, поцеловал:
  –  Ну, а теперь спи, сынок, поздно уже. И пусть тебе снятся только хорошие сны, такие, которых не пришлось видеть мне. Спокойной ночи!
   


                Аленький цветочек
     Михаил сидел за столом, подперев голову руками и задумчиво глядел, как жена укладывает в чемодан его вещи. Не первый год уезжает он на вахту в Якутию, на дальние золотые прииски. Но всё равно, каждый раз на него наваливается такая тоска, что хоть волком вой – ведь это снова полгода не видеть жену, детей, родной дом. Там, на далёком Севере, пытался заглушить это чувство работой, но мысли о том, как сейчас там живут его родные, не давала покоя.
 -   Ну вот, Мишенька, вроде бы всё собрала – присела рядом жена и, положив голову ему на плечо, со всхлипом прошептала – Господи, это же опять я полгода тебя не увижу!
 -     Успокойся, милая, - Михаил коснулся ладонью её волос – это скорей всего последняя вахта, северного стажа мне хватает, по приезду домой буду оформлять пенсию. А сейчас позови детей, надо попрощаться, а то скоро автобус подойдёт.
-     С женой Михаилу повезло, по молодости, работая в подшефном колхозе, познакомился с девчонкой, да так прикипел к ней всем сердцем, что после уборочной, сделал ей предложение и увёз к себе в город. Полина быстро нашла общий язык со свекровью, а уж свёкор просто души в ней не чаял! Мало того что она была красавицей, так ещё и на руки мастерица. Удивительного тут ничего нет –
ведь она выросла в деревне и с малых лет привыкла ко всякому труду.
      Вскоре у них родился первенец – Алёшка. Счастье молодых было не описать! А как радовались деды! Они взяли всю работу по дому на себя, освободив  Полину,  чтобы  смогла отдохнуть после тяжёлых родов.
     Из воспоминаний Михаила вывел шумный приход детей. Младшая, Настёна, кинулась к нему, обняла, повиснув на шее:
 -    Папуля, папулечка, возвращайся скорее родненький, я так буду по тебе скучать! – На её красивых, карих как у матери глазах, показались слёзы.
 -   Успокойся, доченька, это же всего на полгода, а потом столько времени будет свободного, я ведь на последнюю вахту еду – обнял её Михаил – лучше скажи, что тебе привезти в подарок с Севера?
 - Аленький цветочек! – Вытирая слёзы и уже улыбаясь пробормотала Настя, отходя от отца – сам живой-здоровый возвращайся, ты мой подарок!
     Алёшка подошёл к отцу и по мужицки, крепко обнял:
 -   Ну, а мне, батя, привези шапку меховую, тёплую, с опушкой из меха росомахи.
 -   Почему именно из меха росомахи? – Поинтересовался Михаил.
 -   Да потому, что мех этого зверя не индевеет на морозе и не покрывается изморозью, у моего друга есть такая!
 -   Понял, сынок – пообещал Михаил – постараюсь найти такую.
 -   Ну, а ты что молчишь, Анюта – посмотрел он на старшую дочь – или тебе ничего не надо?
     Анюта подошла, обняла отца и шепнула на ухо:
 -   Папочка, жениха мне привези хорошего – и, оттолкнувшись от него, заливисто рассмеялась.
 -   Ну, этого добра там хватает – улыбнулся Михаил – только есть такая поговорка в народе: «Тот же назём, только издалека привезён» - так что, ищи лучше здесь, своего суженого!
     Анюте шёл двадцать второй год, и пора бы уже замуж выйти, да всё как-то не ладилось у неё с этим делом. Начнёт, бывало встречаться с парнем – вроде неплохой и работящий, но не по сердцу он ей и всё тут! А другой вроде и люб, и ласков, опять беда – выпить любитель, и что дальше с ним будет, одному Богу известно.
     За окном просигналил подошедший автобус.
 -   Ну, что, мои дорогие, давайте прощаться – встал Михаил – мне пора.
Попрощавшись и ещё раз, обняв жену и детей, поспешил к выходу.
     Весна в этом году выдалась ранняя. Из вертолёта, на котором забрасывали старателей на прииск, были видны разлившиеся реки и озёра. Они чуть ли не сплошным водным, голубым разливом, покрывали видневшуюся внизу землю.
 -    Да – вспомнилась Михаилу песня – «только самолётом можно долететь», никаким наземным транспортом сюда не доберёшься.
     Небольшой посёлок старателей, (прииск) встретил прилетевших порывами дождя вперемежку со снегом.
 -   Да, не ласково встречает нас Север-батюшка – пробормотал Михаил поёжившись, задурила погода, надолго ли?
    Вскоре, разместившись по своим балкАм, (так называют здесь небольшие жилые вагончики) прилетевшие отогревались обжигающим чаем. На прииске строго соблюдался сухой закон и, если кому-то случалось не дай Бог его нарушить - увольнение следовало незамедлительно!
    Отогревшись и поужинав, Михаил прилёг отдохнуть, ведь с завтрашнего дня начиналась долгая трудовая вахта. На прииске он работал не первый год, и считался одним из лучших бульдозеристов. Его техника не знала поломок и простоев. Едва выдавалась свободная минутка, лез осматривать своего железного работягу, осматривая все его слабые места. Мужики добродушно посмеивались над ним:
 -   Ну ты, Михайло, как доктор, все его болезни насквозь видишь, и лечить вовремя успеваешь.
 -   Любая техника, как и человек, любит ласку, чистоту и смазку – отшучивался Михаил.
    Весна кралась на Север постепенно, крошечными шажочками. Потихоньку растаяли сугробы, наметённые с подветренной стороны балков, наполняя водой и без того необъятные лужи. Потом понемногу начали зеленеть южные стороны ближних сопок. По небу потянулись с юга стаи перелётных птиц, своим гортанным криком извещая о приближении тепла и скорого, короткого лета. Работа на прииске шла полным ходом, трудились без выходных, от темна до темна, хотя темноты то как таковой и не было, начинался долгий полярный день. Зарплата здесь зависела от конечного результата, потому все работали не считаясь со временем, оставляя для себя только несколько часов для сна и еды.
     У Михаила из головы не выходила Настина просьба, хотя она и была произнесена в шутливой форме.
 -   Что бы ей такое подарить? – Ломал он голову.
Шапку для Алёшки ему привезли знакомые якуты-охотники:
 -   Знает, однако, твой сынок, Мишка, какая шапка самый хороший, пускай носит на здоровье! – Но предложенных за неё денег не взяли – зачем обижашь, друг, это подарок от нас - Алёшка!
      Анютке, жена одного из друзей якутов, изготовила красивейшие, расшитые бисером и цветной кожей торбасы. Узнав, что это будет подарок дочери, тоже не взяла с него ни копейки, да ещё в придачу завернула в мешочек шапку из белоснежного песца. На настойчивое предложение расплатиться за эти дары, отмахнулась:
 -   Денег у нас своих девать некуда, так что, убери свои копейки с моих глаз – и добавила хитро сощурясь – ты же друг наш, а с друзей разве можно деньги брать?
    С подарками для старших детей было всё улажено, и только для младшей никак не мог найти ничего подходящего. Михаил дважды смог выбраться в Якутск, чтобы побродить по магазинам в поисках подарка для Насти, но ничего так и не нашёл. А лето пролетело незаметно, от холода по утрам, лужи начинали схватываться тонким ледком, и солнце опускалось всё ниже и ниже. Приближался срок окончания его последней вахты на прииске. В небе потянулись стаи перелётных птиц, спешащих до морозов улететь в тёплые края.
 -   Вот и я скоро, как те птицы, домой полечу – мечтал Михаил, провожая их взглядом.
     За много лет работы на Севере, он так привык к этим местам, к суровой северной красоте, к людям, окружающим его, их искренней дружбе и неумению притворяться и лгать. Здесь всё было чисто, и воздух и вода и люди. На Севере плохое и недоброе никак не приживалось – оно попросту вымерзало!
     В один из погожих осенних дней к нему к нему приехали в гости друзья-якуты из недалёкого посёлка – попрощаться. За столом, за чашкой горячего чая Михаил поведал им о том, что никак не может найти подарок для младшей дочки:
 -   Понимаете, ничего не могу придумать, ну не растёт тут цветочек аленький! А ведь хотелось бы ей привезти моей любимице что-то необыкновенное!
Друзья переглянулись между собой и, посовещавшись, выдали:
 -   Мы, кажется, знаем, как тебе помочь, жди, скоро приедем – будет твоей дочке подарок!
     Зима  уже плотно начинала вступать в свои права, морозы доходили до 15 -20 градусов. Оставались считанные дни до окончания работ. В одно ясное морозное утро, Михаил, выходя из кабины бульдозера, поскользнулся на обледеневшей гусенице. Падая, ударился головой и потерял сознание.
    Очнулся он в больнице, тело болело, руки жгло как огнём. Осмотрел себя – весь в бинтах!
 -   Что же произошло? – Никак не мог взять в толк он – как падал – помню, а потом, темнота.
Вскоре в палату заскочила медсестра:
 -   Я вижу, вы уже пришли в себя, как самочувствие?
 -   Что со мной, почему я весь в бинтах? – Поинтересовался Михаил.
 -   У вас сильно обморожены руки и ноги, сломана лодыжка и сотрясение мозга. Три часа на морозе пролежали, пока вас случайно рабочие нашли.
 -   И долго мне здесь лежать придётся?
 -   Как лечение пойдёт, вам ведь ампутировали все пальцы на руках, а такое быстро не заживает. И ещё кое-где пересадку кожи делать надо, ну а подробней вам врач лечащий расскажет. А сейчас я принесу вам покушать. Вскоре она принесла на подносе обед и терпеливо покормила его, приговаривая:
 -   Чтобы поправиться, надо хорошо кушать.
     Через неделю его навестили друзья-якуты:
 -   Привет Миша, как ты себя чувствуешь? Однако не хочет тебя Север отпускать, хороший ты человек, оставайся здесь, семью сюда перевози. На первых порах поможем, чем сможем.
Михаил улыбнулся через боль:
 -   Спасибо, друзья, да я бы с удовольствием остался, но жена, ни в какую! Она даже и слышать не желает об этом. Да и предки наши в родной земле лежат – там моя Родина!
Якуты закивали головами:
 -   Правильный ты мужик, Мишка, хорошо говоришь. А мы вот, как обещали, привезли подарок твоей дочке, глянь, сгодится ли? – И выложили перед ним ослепительной красоты серёжки и колечко с ярко-алыми камешками.
У Михаила перехватило дыхание от такого подарка:
 -   Друзья, да у меня и денег-то таких нет, с вами рассчитаться, это же пироп, как я понимаю, или рубин?
 -   Это всего лишь для нас красные камешки – засмеялись те – мы просто отвезли их в город, где из них сделали подарок твоей дочке, пусть носит на здоровье! Это будет память от нас!
Посидев ещё немного, они распрощались и уехали, пожелав на прощание:
 -   Выздоравливай, мы ещё к тебе немного погодя приедем.
Не надо, наверное, рассказывать, как медленно тянется время на больничной койке. Лечение Михаила затягивалось – плохо заживали обмороженные места, и то, что осталось от пальцев. А за окном уже вовсю буйствовала полярная зима, морозы стояли лютые! Несколько раз наведывались проведать его друзья-якуты, и это были радостные дни. Но в основном, время проходило в раздумьях и воспоминаниях. А тоска по дому, по родным, всё больше давала о себе знать. Настроение у Михаила было – хоть волком вой! И вот, в один из обходов, его лечащий врач объявил:
 -   Ну, что, Миша, будем тебя выписывать, показатели хорошие, раны затянулись. Так что готовься, завтра выпишу, тебя проводят до самолёта наши санитары.
     Уже в самолёте, в ожидании встречи с родными, Михаил испытал какое-то смутное чувство тревоги, словно у него что-то отняли, очень близкое и родное. Сердце защемило – всё ли дома в порядке? В аэропорту взял такси, назвал адрес, и попросил шофёра оказать услугу, донести багаж до квартиры. Тот, глядя на Мишины «культи», без слов согласился.
     Вот наконец-то и его дом, уютный дворик, две старушки у подъезда. Они узнали Михаила, тепло поздоровались, но что-то странное уловил Михаил в их поведении, какую-то недосказанность и жалость в глазах. И опять у него что-то внутри ёкнуло. После короткого звонка дверь квартиры  распахнулась и жена, увидев на пороге мужа с чемоданами, с громким плачем кинулась ему на грудь:
 -    Мишенька, живой! Господи, а мы уже не знали, что и думать, ведь от тебя не было никаких известий. Потом, глянув на его руки, залилась ещё пуще прежнего:
 -   Да за что же это нам всё, Боже! За что такое наказание, вот и ты… она запнулась, виновато глянула на мужа.
 -   Говори! – Выдохнул Михаил – что у вас произошло?
Жена опять залилась слезами:
 -   Похоронили мы, Мишенька,  нашу доченьку, Настеньку. Сгубили её гады-насильники, вот уже месяц, как похоронили.
У Михаила потемнело в глазах, ноги подкосились, и он без чувств рухнул на пол. Очнулся в больнице, рядом сидела заплаканная жена.
 -   Что со мной? – Еле ворочая непослушным языком, поинтересовался он.
 -   Врачи говорят инфаркт у тебя. Вставать и волноваться нельзя, и ни кого к тебе не пускают. Дети хотели прийти – сказали нельзя, позже.
    Двадцать дней, как один, отвалялся он на больничной койке, передумав за это время всё. За что судьба так зло и беспощадно поступила с ним, за какие грехи? Во всей своей сознательной жизни у него не было ни врагов, ни недоброжелателей. Что он сделал на этом свете не так? Ответа на все эти вопросы Михаил так и не нашёл!
     Встречать отца из больницы, на своей машине приехал сын и жена. Заехали домой. Чемоданы Михаила так и стояли не тронутыми. Он открыл один, достал небольшой свёрток и скомандовал сыну:
 -   Едем на могилки, к Насте.
     Оградка была со всех сторон обставлена венками, на холмике, слегка припорошенном снегом, лежали замороженные живые цветы. Михаил встал на колени:
 -   Вот, доченька, прими от меня подарок, какой пожелала – аленькие цветочки! – И высыпал на могильный холмик из пакета, необыкновенной красоты серёжки и колечко, с ярко-алыми камешками в виде цветов. – И прости меня, что не смог подарить тебе это при жизни!...


                Копоть
С Витькой мы познакомились в тайге, у глухой речушки, название которой сейчас уже и не припомню. Дело было в начале осени. Я охотился на рябков, вернее просто бродил по тайге, любуясь красотами, которые можно увидеть только в это время года.
До чего же всё так хитроумно и не просто создаётся природой, только диву даёшься. Вроде бы и деревья стоят рядом одинаковые, но одно, почему-то всё в переливах цветных листьев, а другое, ещё вовсю зелёное – загадка,
И таких загадок осенней порой - кругом и рядом.
Под вечер, утомившись, решаю устраиваться на ночлег. Ищу место и вдруг замечаю вдалеке огонёк - наверное, такой же бродяга, как и я, отдыхает. Подхожу. У костра спиной ко мне сидит человек. Не оборачиваясь, коротко бросает:
     -Что, на огонёк забрёл? Садись, чаем напою!-
    Я устраиваюсь напротив него, разглядываю гостеприимного хозяина: простой, недорогой пуховик, спортивная шапочка, болотные сапоги. И лицо, отрешённое какое-то, с оттенком грусти или может быть разочарования, как мне показалось вначале.
     -Как звать-то?- поинтересовался незнакомец. Я представился.
     -А меня Витькой кличут, - протянул он руку, - Будем знакомы, а то до утра вместе кантоваться.
     Он выложил на импровизированный стол нехитрую снедь, пошебуршав в рюкзаке, достал фляжку:
    -Хлебнёшь с устатку? 
     -Ну, давай, за знакомство!- Протянул я свою закопчённую кружку.
     Растряс и я, свой тощий рюкзачишко, вынув кое- какие съедобности.
     -Вижу, ты женат - оглядев мою провизию, сделал Витька вывод:
     -Всё домашнее, пирожки и прочее - я кивнул:
     -Женат.- 
     -А мне как-то всё не до этого, из тайги, не выхожу чуть ли не круглый год. Люблю я всё это, привык уже и в город не тянет: неуютно в нём как-то.
     Он на время умолк, поковырялся в костре, подбросив несколько веток. Костёр радостно затрещал, пожирая сушняк, весело заплясали огоньки пламени.
     -Красиво, - задумчиво произнёс Витька, - люблю смотреть на огонь, пламя никогда не бывает одинаковым, так же как и человеческие дни и жизни.
     Он опять замолчал, вспоминая видно что-то своё, сокровенное. Это было видно по его лицу, сделавшемуся отрешённо-задумчивым.
     Потрескивал костёр, выбрасывая искорки в темноту ночи, звенел серебряным голоском недалёкий ручей. Над головой, в бездонной черноте, перемигивались между собой звёзды, а мы сидели и молчали, думая каждый о своём.
     -Я ведь не всегда таким таёжником заядлым был - первым нарушил молчание Витька - Раньше даже и понятия не имел, что такое лес, тайга - чисто городским рос. Отец у меня большим человеком был, жили роскошно, я - один ребёнок в семье. Баловали всячески - вот и вырос оболтусом, не знавшим ни жалости к ближнему, ни сострадания. На совершеннолетие отец подарил машину, правда, не новую, но зато иномарку, что в те времена считалось роскошью.
     А было это в девяностых, когда в стране царил бардак, кто-то хапал миллионы, покупал заводы, а кто-то катился вниз, в пропасть нищеты и бомжевания. Таких людишек я презирал, называя «копотью»- зря мол, свет белый коптят. И мне было наплевать, каким образом они оказались на помойке, просто не считал их за людей. Это я потом только понял, что в жизни всякое может случиться, и человек в короткое время опускается, как говорится «ниже плинтуса». Тогда же об этом даже и мыслей не было. Катались мы, с такими же бездельниками, как и я, на подаренной тачке и горя не знали. Девчонки липли на нас как мухи, не жизнь - малина! Несколько раз машину забирали на штраф. стоянку, но отец постоянно выручал, только всегда, с горечью глядя мне в глаза, говорил:
     -Ну, в кого ты такой беспутный растёшь?- Я лишь отмалчивался.
     Матери, вообще до меня не было дела: она занималась собой. Ходила по каким-то клубам, салонам. Домой появлялась поздно или вообще не приходила ночевать. Постоянные скандалы и ругань родителей так осточертевали, что я зачастую оставался ночевать у знакомых девчонок, в общаге, где мне всегда были рады, ещё-бы, у меня деньги в кармане не переводились. Мать никогда не спрашивала, куда трачу, на что и сколько, а отцу на меня просто не хватало времени. Сунув несколько купюр, предупреждал:
     -Это тебе на неделю, раньше не подходи!- Но потом забывал, когда эта неделя кончится и давал снова.
     Постепенно я пристрастился к алкоголю: пьяные вечеринки, застолья с друзьями, если этих алкашей можно так называть, им тоже нужны были только мои деньги. Я чувствовал, что когда-то это должно кончиться, но всё произошло
гораздо раньше, чем предполагал.
     Витька замолчал, подкинул в костёр и посмотрел на меня:
     -Не спишь? Я тебе, наверное, надоел со своим нытьём? Понимаешь, просто хочется перед кем-то душу излить, выговориться.
     -Дальше то что, рассказывай, мне не до сна - прошу его.
     -Тот день перевернул всю мою жизнь, заставил взглянуть на мир другими глазами. Собрались мы в одной кафешке с приятелями, пивка попить, ну, а потом пошла водочка. В общем, напился я тогда так, что не помню как садился за руль, ну и приятели-собутыльники не отстали. Потом, когда очухался, был уже вечер. Растолкал пацанов, которые ещё спали:
     -Что делать будем, опохмелиться бы, у кого деньги есть?
     Естественно, ни у кого не было, но зато нашлась полная бутылка водки. Отхлебнув изрядную порцию, отдал им остатки.
     -Ну что, погнали ко мне. Дома, у предков, возьму немного бабла,- предлагаю.
     Подъезжая к дому, вижу, в мусорном ящике копается бомж. Я его сразу узнал: этот тип жил где-то рядом, то ли в подвале, то ли в теплотрассе.
     -А ну-ка, Витёк, давани его, одной «копотью» меньше будет!- горланят мои собутыльники.
     Не помню, как нажал на газ и направил машину на этого несчастного. В последнюю секунду бомж успел отскочить в сторону, а я на большой скорости врезался в бетонный столб. Машина задымила, потом начала гореть. Пьяная шпана повыскакивала из неё, как горох и бросилась в разные стороны, забыв про меня. А я сидел и не мог пошевелиться, сильная боль в ноге и разбитое лицо. Это ещё не всё, - я был прижат сиденьем и не мог вылезти из машины. А огонь уже лизал стёкла, подбираясь ко мне всё ближе и ближе. Ну, думаю, конец Витька твоей беспутной жизни. И тут вижу, бежит тот самый бомж, которого я сбить хотел, с камнем в руке. Со всего маху разбивает стекло, каким-то чудом успевает выдернуть меня из машины и отбросить в сторону. В это время раздался взрыв. Потом ничего не помню.
     Очнулся в больнице. Рядом сидела мать и плакала:
     -Прости, сыночек, упустила я тебя, не заметила, как вырос.
     -Что со мной?- Спрашиваю.
     -Нога сломана и нос, остальное вроде всё цело, полежишь пару недель, и выпишут, а вот мужичок, который тебя спас, вытащил из машины, в реанимации лежит. Обгорел он сильно и глаза ему выжгло: видеть не будет. Хотела зайти к нему, поблагодарить, но меня не пустили, тяжёлый больной- говорят.
     -Мама, сделай всё для него, что можно, ведь я ему жизнью обязан!- Прошу её.
     -Хорошо сыночек, я всё сделаю, а ты поправляйся и не о чём не думай.
     -Витька опять замолчал, видимо пережитое вновь всколыхнуло душу. Я снял куртку, бросил рядом с потухающим костром, лёг на спину. В бездонной высоте поблёскивали звёзды, лёгкий ветерок трогал над головой верхушки пихт, и они покачивали своими мохнатыми лапами, как бы отгоняя от себя дымок нашего костерка.
     -Спать что-то не хочется, - опять нарушил молчание Виктор:
     -Может быть ещё чайку вскипятить?
     Я не стал отказываться и он, взяв котелок, зашагал к ручью. Сна не было, видно передалось и мне состояние Витьки: какое-то чувство шевелилось в глубине души, не давая уснуть.
     Прихлёбывая ароматный, со смородиновыми веточками чай, Витька продолжил свой печальный рассказ:
     -Как только мне разрешили ходить, я первым делом направился в палату моего спасителя. Мать сдержала слово: возле него постоянно находилась нанятая сиделка. Лицо бомжа было забинтовано, оставалось только отверстие для рта. Меня забил мелкий озноб. Не в силах больше оставаться в палате, я побрёл, клацая костылями, к себе. Упав на кровать, кое-как унял дрожь. Что же это получается? Я его хотел уничтожить, растоптать, а он, несмотря на это, спас меня от смерти, рискуя собственной жизнью? Какое же человеколюбие нужно иметь, чтобы совершить такой поступок! Что же теперь делать, как мне жить дальше, с таким грехом на душе?»
     Вскоре я выписался из больницы, и с этого момента у меня началась новая жизнь. Старых дружков я послал подальше, стал часто уходить за город, на природу, постепенно привыкая и сливаясь с другим, ранее чуждым для меня миром.
     Мать устроила выписавшегося бомжа в пансионат для инвалидов, и я решил навестить его. Когда увидел этого человека, то с трудом смог сдержать крик: большие чёрные очки не скрывали уродливые шрамы на его лице. Он остановился, повернулся к сестре, которая вела его под руку, спросил:
     -Это, наверное, кто-то ко мне?-
     -Да, по видимому, давайте я вас усажу на скамейку, поговорите.-
     Я, не зная с чего начать, молчал.
    -Ты, наверное, тот молодой человек, которого я из машины выдернул?-   
    нарушил он затянувшееся молчание.
     -Д - да, эт - то я - заикаясь, стараясь не глядеть на него, признался я.
     -Ну, спасибо тебе сынок за то, что помог мне уйти с помойки, здесь и буду доживать свой век. Мама твоя, дай Бог ей здоровья, оформила меня в этом пансионате пожизненно.- (Господи, он меня ещё и благодарит, Это ведь я должен на коленях у него просить прощенья!)
     Я взял его руку:
    -Ты прости меня, пожалуйста, за всё, если сможешь! Разреши к тебе приезжать хоть изредка, и что ещё для тебя могу сделать?- Его рука задрожала:               
      -Приезжай, я не против, хоть с кем-то можно будет поговорить, ведь все родные от меня отказались, не хотят знать. Ну, а простить, я тебя давно простил, ведь когда-то и мы были тоже молодыми и бесшабашными. А теперь иди, мне на процедуры пора, позови, пожалуйста,  сестру.
     -И вот, приезжаю я изредка к Алексею Ивановичу уже в течение  двенадцати лет. Он, оказывается, работал когда-то инженером на одной из шахт. Вырастил детей, была хорошая, дружная семья, но в одно время всё сломалось: с работы сократили, денег стало не хватать, жена ушла от него к более обеспеченному мужчине. Иваныч  с горя запил. Дети не стали терпеть его пьянки и выгнали из дома. Вот так и оказался на помойке. А вообще-то он человек хороший, добрый и побеседовать с ним можно на любые темы.
     Витька повернулся ко мне с каким-то просветлевшим лицом:
     -Спасибо друг, что выслушал, у меня как будто камень с души свалился, ведь я ещё ни перед кем так не исповедовался.
    Прошло много лет с той нашей встречи у таёжного костерка. С Витькой, (теперь уже Виктором Сергеевичем) мы продолжаем дружить, и дружба наша всё крепче год за годом. И частенько мы уезжаем с ним, побродить вдвоём, по таёжному нашему бездорожью, хотя в жизни то давно уже нашли каждый свою дорогу!

                Васькин омут

     Поезд Новокузнецк-Абакан завизжав тормозами, остановился. Юрка, переступая затёкшими от долгого сидения ногами, кряхтя, сошёл на небольшом полустанке с непонятным названием «Чартыковский».
  -  Ну, слава Богу, добрался – пробурчал он и, поправив рюкзак, зашагал в сторону видневшихся вдалеке силуэтов громадных тополей.
     Там, делая замысловатый изгиб, давным-давно пробила себе русло неширокая протока. В сумеречном свете раннего утра просматривались редкие домишки, разбросанные по деревне, похоже, безо всякого порядка – ни улиц, ни переулков. Где-то, недалеко во дворе, тявкнула собачонка, и ей тут же отозвался хор соседских собак. И опять всё стихло. Пахло навозом и недалёкой рекой, от которой уже пополз на прибрежные поляны, цепляясь за траву, редкий туман. Юрка передёрнул плечами:
  -  Прохладненько, однако, надо бы свитер пододеть, а то у воды вообще дуба дам.
     На берегу он быстро сообразил костерок, собрав сухой плавник, выброшенный на берег рекой, вскипятил чайку. Перед тем, как начать нехитрый свой завтрак, плеснул из кружки в воду – хозяину реки! Бросил кусочек хлеба в костёр -  хозяину земли! Не торопясь, прихлёбывая обжигающий губы чай, осматриваясь, бормотал:
  -  Ты смотри, ничего вроде и не изменилось, а ведь два года здесь не был, дела! Начинало светать, со стороны деревни послышалось пение проснувшихся петухов, мычание проголодавшейся за ночь скотины.
  -  Пора и в путь – подумал Юрка и, оттолкнув лодку, взялся за вёсла.
От воды пахнуло рыбой и сыростью.
  -  Не зря я, однако, свитерок пододел – подумал он – холодновато стало по утрам, да и то – август всё-таки.
Вскоре протока вынесла его к основному руслу реки, широкому в этом месте. От небольшого ветерка вода на плёсе рябила, переливаясь при свете восходящего солнца, золотистыми блёстками.
  -  Красиво-то как! – Загляделся на воду Юрка – Вот бы ещё и клёв хороший начался.
Впереди показались первые острова, на одном из которых он обычно останавливался на ночёвку. Причалив лодку к среднему, самому большому, утащил её на облюбованное за прошлые рыбалки, место. Немного приспустил, чтобы не лопнула от жары и, перевернув, накрыл ей рюкзак.
  -  Ну вот, порядок, теперь и порыбачить можно – взял удочку, мешок под рыбу и потопал в начало острова.
…  Шли третьи сутки, как Юрка приехал на реку. Рыбы было наловлено достаточно, и он спускался по течению до места, от которого недалеко было до ближайшей станции. Вот уже и «Змеиная протока» пройдена, (название себя оправдывало, в этих местах на скальных берегах было действительно полно змей). Впереди «Крестовый остров». Здесь, по рассказам местных жителей-рыбаков, похоронен дед-хакас. Могилу его, Юрка обнаружил совершенно случайно. Как-то,  зарыбачившись, возвращаясь уже в темноте к месту ночёвки с другого конца острова, он внезапно наткнулся на большой, полусгнивший крест посреди зарослей краснотала. По телу от увиденного пробежали мурашки, волосы на голове буквально дыбом встали от неожиданно возникшего зрелища. Юрка несколько секунд стоял оторопевший, затем, плюнув в сердцах, пробормотал:
  -  Вот чёрт, напугался креста, дурак! Как будто сроду креста не видел! – И, обойдя это неприятное место, побрёл дальше.
Ниже «Крестового острова», «Змеиная протока» сливалась с основным руслом, заканчивающимся «Прокуроровой косой». В этом месте когда-то, говорят, по большой воде, утонул прокурор со своей компанией – перевернулись на лодке. За косой начинался громадный и глубокий плёс, с пологим правым, и заросшим кустами краснотала крутым левым берегом. Подходило время обеда и Юрка решил остановится на слиянии, причалив к левому берегу. Едва ступив из лодки на небольшую гравийную отмель, он почувствовал запах дыма – на берегу кто-то жёг костёр! Вытащив лодку подальше от воды, пошёл на разведку. Вскоре, на небольшой полянке, в окружении кустов калины, увидел небольшой костерок и сидевших возле него мужичка и женщину.
  -  Здравствуйте, люди добрые, можно у вашего костерка присесть, не помешаю? – поинтересовался он.
  -  Присаживайся, пожалуйста, место не купленое – мужичок указал на подстилку из травы рядом с собой – чайку налить?
  -  Не откажусь – Юрка снял рюкзак, достал и свои припасы – вы тоже, угощайтесь. И, кстати, тут вот у меня фляжечка непочатая, не откажетесь? Меня Юрием зовут – протянул он руку мужичку.
  -  Василий – представился тот – а это жена моя, Лида.
Вскоре беседа лилась уже непринуждённо и свободно, словно знакомы они были давным-давно.
  -  Я здесь, с малых лет, на этой яме рыбачу – Васька махнул рукой в сторону плёса – рыбы тут всякой полно, без улова не бываю. Вот, и сегодня уже успел наловить, пойдём, покажу!
Они подошли к обрывистому берегу, Василий потянул за верёвку, привязанную к дереву, и извлёк из воды здоровущий садок, в котором трепыхолось с десяток крупных рыбин.
  -  Я мелочь не ловлю – пояснил он – только ельцов, на живца.
  -  А домой-то, почему не едите, если уже нарыбачились? – Поинтересовался Юрка.
  -  Да, Лида калины решила заготовить, я ей веток с ягодой наламываю, а она сидит, обирает, не с кустами же домой везти.
     Посидев ещё немного с новыми знакомыми, Юрка засобирался было уже распрощаться и плыть дальше, но Василий сделал  неожиданное предложение:
  -  Слушай, друг, ты домой не слишком торопишься, а то давай к нам в гости. Мы приглашаем – он посмотрел на жену – правда, Лидусь?
  -  Да, да, конечно – закивала та головой – едемте к нам, поближе познакомитесь с нашей большой семьёй!
  -  Да я, в принципе, в отпуске, торопиться некуда, вот только рыба не испортилась бы – засомневался Юрка.
  -  У нас погребок есть, очень холодный – Обнадёжил его Васька, да и подсоленная она у тебя, верно?
  -  А, поехали – махнул рукой Юрка – новые друзья – это всегда хорошо!
У Василия, оказывается, в кустах стоял спрятанный мотоцикл «Днепр» с коляской.
Закрепив рюкзак и лодку, все распределились по местам, и поехали. Василий оказался настоящим гонщиком. Они со свистом промчались по уже убранным полям, выскочили на междугороднюю трассу, и вскоре уже въезжали в большое село.
  -  Это наш совхоз, «Овцевод» называется – прокричал Васька – а вот и моё бунгало – он остановился около небольшого аккуратного домика.
     Юрка погостил у Василия пару дней, перезнакомившись за это время со всеми его родными и друзьями. Они с женой оказались очень гостеприимными людьми.
Провожали его на электричку уже целой толпой, наказывая напоследок:
  -  Не забывай нас, приезжай в гости с женой, только заранее телеграмму отбей, когда встречать, и где.
     Так началась его многолетняя дружба с большим семейством новых друзей, в тесной дружбе с которыми, прошло более тридцати лет. А всё благодаря нечаянной встрече на «Васькином омуте» - так впоследствии стал звать Юрка место встречи с новым, замечательным другом. Да и от многих рыбаков порой проскакивало в разговорах это название, видимо уже крепко прилипшее к плёсу – плёсу встречи хороших друзей!


                Колькина свобода

      - Ты где это опять шлялся? - тётка отвесила Кольке такой тумак, что он отлетел в угол и стоял там, дрожа, ожидая продолжения побоев.
     Тётка била его постоянно: за дело и без дела, просто другой раз, чтобы сорвать свою злость.
     - У коров не чищено. Ты, вообще, работать думаешь, или я тебя, дармоеда, за красивые глаза кормлю? - свирепела она.
     Получив ещё несколько затрещин, мальчишка побрёл исполнять тёткины указания, даже не поужинав. Глотая слёзы он вспоминал, как хорошо они жили с матерью. Она его любила и ни разу не то, чтобы ударила, даже не ругала. Да и не за что было – учился он хорошо, дома помогал, чем мог. Жили они вдвоём – мать была беременна, когда отец умер «от водки», как она говорила. Но Колька его помнил плохо – мал ещё был, когда его не стало. Мать умерла от родов два года назад, тогда ему было девять лет, но оставила после себя хорошую девочку, сестричку Кольке. Тётка, недолго думая, забрала его к себе со словами:
     - Работать не будешь по дому, сдам в детдом!
      А его сестрёнку она даже не стала смотреть. На вопрос в роддоме, будет ли она забирать новорождённую, та ответила:
     - Мне и одного оболтуса хватит!
     Работать Кольке приходилось много. Тётка жила одна, мужики почему-то с ней не уживались. Может из-за того, что была злая и грубая. Ему было не понятно, зачем она держала скотину, которую не любила и постоянно хлестала бедную коровёнку то метлой, то тяпкой, которой Колька выгребал навоз. Ему было жалко корову, и он иногда подкармливал её корочкой хлеба с солью. Как только выдавалась свободная минута, он старался убежать в лес. Здесь можно было посидеть на полянке, послушать птиц, понаблюдать за шустрыми бурундуками или полакомиться ягодой. Лес Колька любил, и даже зимой он бродил по нему на своих видавших виды, стареньких лыжах, ставя петли на рябков, которых тётка  готовила в духовке. Но ему мало что доставалось – она съедала почти всё без остатка.
     - Скажи спасибо, что живёшь у меня, а то был бы в интернате, - приговаривала устрашающе. Колька боялся этого слова «интернат». И не понимал, как там можно жить без родных, которые хоть и издеваются над тобой, но всё-таки кормят, хоть и не так сытно, как хотелось бы.
     Вечерами, лёжа на старой скрипучей кровати, он мечтал о том, как вырастет, заберёт сестрёнку из детдома, и будут они жить вдвоём счастливо, без тётки. Он будет работать, а она будет учиться и встречать его с работы, показывать дневник, хвалиться хорошими отметками. Так, мечтая, он незаметно засыпал со счастливой улыбкой на лице.
     Утро же опять начиналось с брани: тётка, недовольная Колькой уже с утра, сдёргивала с него одеяло и, не покормив, отправляла в школу, наказывая, что нужно делать после уроков. И всё-таки Колька нашёл время и разыскал свою сестрёнку. Её удочерила одна бездетная пара. Они разрешали ему приходить к сестре и играть с ней. Это были самые счастливые минуты в его жизни! Но когда тётка узнала, что он нашёл сестру, она попросту выгнала его из дому:
     - Свободен! Иди куда хочешь!
     А куда было ему идти? Конечно же, он пошёл к сестрёнке. Поиграл с ней немного, потом, нацепив старенькую, не греющую тело куртёшку, побрёл неизвестно куда.
     Ноги сами привели его в лес, на знакомую полянку. Он разгрёб снег под кедром, обнажив подстилку из хвои и уселся, прижавшись к стволу. «Что делать? Куда идти?»- мысли путались в голове, хотелось есть. Ведь у него с утра не было ни крошки во рту. Дремота вскоре начала побеждать, становилось приятно и хорошо, Колька засыпал. Ему снилось, что он, наконец-то, свободен от злой тётки, от непосильной работы. На самом же деле он уже был свободен ото всего: он замерзал свободным.
     Кольку нашли только весной. Тётка, выгнав, больше о нём и не вспоминала. А ведь он так хотел жить, и жить счастливо – этот маленький, но уже хлебнувший столько лиха, мальчишка!

   

Светлой памяти друга                посвящаю.
                Иваныч

    После некоторых раздумий и сомнений, Иван всё – таки решил написать эту невыдуманную историю. Хотя, в общем, то, стихотворение об этом у него родилось давно, но рассказ созрел только сейчас.
    Началось всё с того, что в детстве, Ванька с друзьями, мотаясь по окрестностям города на своём стареньком велосипеде, чаще стал уезжать в полюбившиеся места за посёлком Распадный, на небольшую речушку Ольжерасс, которая  в те времена была полна рыбы, а вода в ней – как слеза, прозрачная и холодная. Друзья разбредались по лесу, а Ванька, устроившись где – ни будь на бережке, в укромном месте, часами сидел и смотрел на прозрачные и такие загадочные струйки воды, неповторяющиеся в своём весёлом переливе. По-над водой вилась мошкара, и за ней нет – нет, да и выскакивал из воды красавец хариус.
    Добирались они иногда и до лагеря заключённых особого режима  (полосатого, как говорят в народе), который располагался за посёлком Распадным и назывался Болотный. Места вокруг лагеря были действительно гнилыми, сама зона окружена колючей проволокой, по углам – вышки с охраной, а по периметру, везде дощатые тротуары и под ними – вода. Для военных и вольнонаёмных были построены дома в логу, на взгорке, где место гораздо суше, но всё равно везде – тротуары.
   После второй или третьей поездки друзья познакомились с некоторыми военными. Те удивлялись, как далеко ребятишки добираются из города на велосипедах. Угощали их орехами, ягодой, которой вокруг лагеря было очень много. Да друзья и сами порой набирали смородины столько, что тяжело было везти. Солдаты рассказали им о порядке в посёлке, что можно и что нельзя делать и говорить.
 - Вон, видите, идёт зэк в чёрной робе, а не в полосатой – это расконвоированный, он может передвигаться по посёлку свободно. Ему осталось до конца срока год или полтора, и скорей всего скоро отправят на вольное поселение в посёлок Чек – су, а уже потом, на свободу, домой. Но они обычно остаются по месту поселения, потому что после таких больших сроков их дома уже никто не ждёт. Многие после освобождения остаются работать в городе – сейчас строится много шахт, разрезов, рабочих рук не хватает и их с удовольствием  берут на подсобные работы. Обосновавшись, они заводят новые семьи, обустраиваются.               
    После таких подробностей ребятишкам становилось не по себе – они и боялись зэков и жалели их, но старались к ним не подходить и не общаться. Но однажды, в одну из «вылазок» в Болотный, Ванька сам того не ожидая, познакомился с одним из таких заключённых.
    А дело было так: Иван ловил хариуса в речушке. Продираясь сквозь густые заросли тальника к воде, находил хорошую ямку после перекатика, устраивался поудобней. Потом, потихоньку начинал таскать осторожных рыбин одна за другой. Увлёкшись рыбалкой, вздрогнул от голоса за спиной:
  -  И как успехи?
     Ванька обернулся. За его спиной стоял  мужик в чёрной робе с номерной нашивкой.
  -  Зэк! – мелькнуло в голове – что делать, вдруг беглый – убьёт!
  -  Да ты меня не бойся, друг – увидев Ванькину испуганную физиономию, улыбнулся незнакомец - я не  бандит, и вообще мне скоро на поселение, осталось два года до звонка.
     Вот так и познакомился Иван с интересным человеком, прекрасным собеседником, высокообразованным человеком. Звали его Николай Иванович Викулов. Новый знакомый рассказал Ваньке, что отбывал срок как политзаключённый. Что это такое Иван сразу не понял, и только потом, через некоторое время, решился спросить у Иваныча.
   - Нас, осужденных по такой статье, ещё называли «враги народа», понял? А вообще – то меня по доносу сюда упекли, раньше  не очень  разбирались,
виноват ты или нет – дали пятнадцать лет без права переписки и загудел в Сибирь, вот такие дела Иван!
   - Да какой же он «враг народа» - подумалось Ваньке – с ним так интересно общаться, казалось, что он знает всё на свете, о чём не спроси. И что характерно, за всё время общения с Иванычем, Ванька не услышал ни одного мата, тогда как речь городских мужиков изобиловала ими с избытком!
    Ванька всё чаще стал приезжать в Болотный, а Иваныч, показывал ему самые грибные и ягодные места, рыбные ямки. Пустым, Иван из таких поездок не возвращался, постоянно что – ни будь да привозил. Частенько, усевшись на полянке у речушки, он слушал Иваныча, а тот, видимо истосковавшись по внимательному слушателю, рассказывал, рассказывал. От него Ванька узнал, за что в те далёкие времена упекали честных образованных людей за решётку, ведь об этом нигде тогда не говорили – боялись! Боялись всего: соседей, коллег по работе, даже родственников! И хотя время репрессий давно кончилось, но у людей страх перед ними был ещё очень велик!
    Порой они просто сидели, слушали лес, шум тайги, весёлый пересвист птиц, негромкий говорок ручья, стрекотанье кузнечика в траве и Ваньке было так хорошо с этим человеком, оставшимся добрым сердцем и не зачерствевшему душой после стольких лет заключения!
     Своим родным Ванька ничего о Николае Ивановиче не рассказывал, боясь, что перестанут отпускать его в лес одного. Так общались они до глубокой осени, пока не выпал снег. Зима, казалось, в этом году тянулась дольше обычного. Стояли сильные морозы. Но вот, наконец, начало немного подтаивать, зазвенели первые капели, весна вступала в свои права. В марте Ивану исполнилось шестнадцать лет. Он серьёзно стал задумываться о том, как быть дальше, идти работать и помогать семье или продолжать учиться? Выбрал первое и после окончания девятого класса пошёл работать.
     В первый же свободный выходной он сломя голову, помчался в Болотный увидеться с Иванычем. Тот очень обрадовался встрече, обнял Ваньку:
   - Ты для меня как родной стал, я так по тебе скучал, ведь у меня из родственников никого, по сути, не осталось, жена вышла замуж, дети от меня отказались: «Нам отец, «враг народа» - не нужен!» Да какой я враг? – Сосед мой, сволочь ещё та, виды имел на мою жену красавицу, вот и настряпал на меня «телегу». А там, в органах и разбираться не стали, хоть я и работал на большом заводе главным инженером, не посмотрели ни на чин, ни на репутацию. Обвинили, что нелестно отзываюсь о правительстве, срываю сроки поставок. В общем, «враг народа» и статья пятьдесят девятая. Вкатили пятнадцать лет, подал на пересуд – добавили ещё три года, вот такие Ванюшка дела! Иваныч притих, взгляд его стал задумчиво - грустным, он молча смотрел на спокойную гладь речушки, по новому видимо, уже в который раз просматривая в душе всю трагедию своей ох, какой нелёгкой судьбы.
   - Ты извини меня Ванюшка, задумался я что-то – встрепенулся Иваныч – понимаешь, нахлынуло вдруг, как будто только вчера это случилось, а ведь всё было, и семья была, жена, дети. Старший сын Андрюшка и дочка, Галинка.
На войну меня не взяли, дали бронь как специалисту, хоть и пытался уйти добровольцем несколько раз – не получилось. Потом ушёл с головой в работу, стал мало бывать дома, вот сосед и приглядел мою жену Алёну: уж очень она ему понравилась. А жена у меня была настоящая красавица: чернявая, брови вразлёт, а глаза, что вишни – тёмные-тёмные! Когда она улыбалась, мне казалось, что всё вокруг улыбается вместе с ней!
   - Отпраздновали победу, с фронта стали приходить солдаты. На заводе добавилось больше рабочих рук, у меня появилось немного свободного времени и мы семьёй частенько стали выезжать на природу – отдохнуть, порыбачить.
В один из таких выходных дней расположились на берегу озера. Предстояла рыбалка с ночёвкой и встреча утренней зорьки. Мы любили с женой наблюдать за восходом солнца, когда оно медленно-медленно начинает выглядывать из-за горизонта, как бы подсматривая, далеко ли ушла ночь? А потом всё смелее и смелее, разгораясь, вставало во всём своём величии. Устроившись над горизонтом как хозяйка, с улыбкой поглядывало на землю:                -  Ну, как я, хороша? – Получайте свет и тепло, грейтесь, загорайте!»
Но не суждено было в этот раз нам полюбоваться восходом. Поздно вечером подъехала к нашему костру машина, на меня без лишних объяснений надели наручники и увезли в следственный комитет. Как уже потом выяснилось, на меня пришла бумага, откуда то в НКВД, с обвинением в шпионаже и подрыве работы завода. Чушь собачья! Ведь я пахал все эти годы, не считаясь со временем, сутками не бывал дома, дневал и ночевал на заводе и на тебе – враг народа, за что? Это потом уже до меня дошло, что сосед телегу накатал, добился всё-таки своего, гад! Он и раньше на меня кляузы разные писал, но ему до поры не верили и вот теперь… в общем, так я оказался в Болотном.
    Видеться с Иванычем  Ванька стал реже – у него работа, не очень-то вырвешься, но два раза в месяц они всё же встречались.
  - Казалось бы, какая дружба может быть между шестнадцатилетним пацаном и пожилым человеком? Но вот именно тогда, Иван понял, что для дружбы не существует возрастных ограничений. И забегая вперёд, можно сказать, что всю жизнь у него были и есть друзья абсолютно разных возрастов, от ветеранов войны и до молодых совсем парней. Ведь для него дружба представляла собой единство мыслей и дел, родство душ, а так же умение выслушать друг друга и понять, иногда простить, иногда поучиться у более опытного, умудрённого жизнью друга.
  - Ближе к осени Иваныча перевели на поселение в Чек – Су. Он проработал там, на лесозаготовках около года. За это время Иван приезжал к нему несколько раз. Они рыбачили, ореховали, ставили петли на рябчиков или просто сидели на берегу и разговаривали. Иваныч в посёлке встретил земляка, с которым когда-то вместе работали и жили неподалёку друг от друга. Тот рассказал, что жена его, Алёна вышла замуж за того самого соседа, который писал анонимки. Дети уехали жить в другой город, с матерью не общаются, а от него отказались совсем, даже фамилию поменяли.
    Иваныч с тяжёлым чувством выслушал все эти новости, хотя в душе и понимал, что нереально, очень тяжело одной вырастить детей, да и неизвестно, вернётся ли муж после стольких лет разлуки нормальным человеком, да и вернётся ли вообще!
    На следующий год Иваныча освободили. Он приехал к Ивану домой, тот познакомил его с родителями, которым уже успел рассказать о друге. К его удивлению, отец воспринял эту дружбу с одобрением:
  -  Там много хороших, талантливых людей отбывают не за что, просто по доносам, зря не познакомил нас раньше, может и вместе ездили бы к твоему другу.
     Не оставшись даже переночевать, Иваныч уехал к себе  домой:
  -   Хочу посмотреть, как там мои живут, хотя ни на что уже и не надеюсь, знаю, что жену и  детей не вернуть, да и не помнят они меня уже, наверное, чужой я им, ведь жизнь не прожить, не начать сначала.
   -  Иван пошёл проводить его до автовокзала. Всю дорогу шли молча, а когда начали прощаться, Иван увидел, что мужчины, оказывается, тоже могут плакать: Иваныч обнял Ваньку как родного и тот почувствовал на его небритой щеке слёзы.
   -  Прости меня, Ванюшка, что-то я расчувствовался – оправдывался Иваныч –
Ведь ты, единственный близкий мне человек, больше у меня никого в целом свете не осталось.
      Иваныч уехал, а у Ваньки в душе, словно что-то опустело. Не хотелось ничего делать, потерял интерес ко всему, отдавшись только работе. Он понял, что потерял в своей жизни что-то очень значительное, которое было с ним всё последнее время. Да, как оказывается, тяжело терять друзей, особенно таких, как Иваныч!
     Прошло четыре года. Иван окончил училище по специальности «машинист экскаватора»- в те времена рабочие профессии были в почёте, много строилось домов, заводов. Потом отслужил в армии и, вернувшись, устроился работать на разрез, на новый участок, который открывали за посёлком Распадным. Там же работал и его отец. Вскоре, Иван познакомился с девушкой и через пару месяцев они сыграли свадьбу. Была весна, всё кругом цвело и благоухало, Ваньке хотелось обнять весь мир, так ему было хорошо сейчас: ещё бы, ведь он создал свою семью, своё маленькое государство и в дальнейшем это государство  будет расти, крепнуть и множиться. Это была лучшая весна его жизни! А вскоре произошёл ещё один приятный случай в жизни Ивана: в гости к нему, как снег на голову, приехал Иваныч!
    Как же они обрадовались друг другу! Просидели за разговорами до утра. Иваныч рассказал как жил все эти годы, как скитался по общежитиям, как тяжело было найти работу.
   - Хоть опять на зону иди – сетовал он – никому до меня, бывшего зэка, дела нет, на работу не берут, как только узнают, по какой статье отбывал. Порой хоть вешайся, перебивался случайными заработками, подённой работой, этим только и жил. Сразу по приезду в родной город, пришёл в свой бывший дом, позвонил, вышла горничная:
  - Вам кого?
  - Да, мне бы хозяйку увидеть – говорю.
  - Она занята, вечером приходите.
    И тут, откуда-то из глубины квартиры слышу голос жены! Боже мой, он ведь совсем не изменился, её голос, её голосок, который когда-то так радовал мне душу! Колени мои затряслись от волнения.
  - Нина, кто там пришёл, ко мне или к мужу?
  - Вот, сейчас я её увижу, мою ненаглядную, любимую Алёнушку!
    Тут она сама выходит к двери, всё такая же красивая, как и много лет назад, в дорогом шикарном халате.
  - Нина, это кто? – подняла она одну бровь.
  - Не знаю, вас спрашивает.
  - Отведи на кухню и покорми, а потом проводишь, я не знаю этого дедушку!-
    И   ушла, не оборачиваясь, неспешно шаркая ногами в мягких тапочках. 
    Как гром среди ясного неба прозвучало распоряжение моей бывшей жены! Потом она, видимо что-то почувствовав, вернулась уже с мужем, в котором я узнал бывшего соседа, к этим годам растолстевшего и лысого. В отличие от жены он сразу узнал меня и, развернувшись, быстро ушёл, ничего не сказав.
Алёна подошла ко мне, всматриваясь внимательно, как будто что-то вспоминая.
  - Господи, неужели я так сильно изменился, постарел так, что даже Алёна не узнала? …А впрочем, столько лет…
  - Алёнушка, моя Алёнушка, это же я, муж твой, Коля. Неужели ты меня не узнаёшь, родная! – прошептал я еле слышно.
    Но для неё мои слова прозвучали видимо громоподобно. Ноги её подкосились, я подхватил Алёну не дав упасть. Она обхватила мою шею руками и затряслась в рыданиях. Не смог слёз сдержать и я. Не знаю, сколько мы так простояли. Потом она успокоилась:
  - Давай пройдём на кухню, поговорим.
Но поговорить нам не дали – ворвались милиционеры, заломили мне руки. Оказывается, это новый муж Алёны их вызвал. Алёна вмешалась:
  - Не трогайте его, пожалуйста, это мой бывший муж приехал, он ничего плохого не сделал, нам просто нужно с ним поговорить.
     Милиционеры, видя, что я ничего противозаконного не совершил, оставили меня в покое и удалились. Мы с Алёной ушли на кухню, посидели молча, глядя друг на друга, как бы пытаясь понять и осознать всё то, что произошло в нашей жизни, почему судьба так жестоко надсмеялась над нашей семьёй, за что всё это нам? Потом Алёна рассказала, как тяжело сложилась у неё с детьми жизнь после моего ареста. Люди отвернулись от них, даже самые близкие друзья, товарищи по работе перестали общаться с ними во избежание неприятностей – ещё бы: враг народа жил с ними рядом, а они об этом даже и не догадывались!
    Алёну сократили на работе, детей всячески унижали в школе, поэтому им пришлось официально отказаться от отца и сменить фамилию.
    Постепенно жизнь наладилась, но только после того, как Алёна, уступив долгим угрозам и уговорам соседа, согласилась выйти за него замуж.
  - С детьми тебе лучше не встречаться, чужой ты им стал, они столько унижений перенесли из-за твоего ареста и тюрьмы, что лучше не ворошить всего этого. У них сейчас свои семьи, дети, да и фамилии другие. Я тоже за эти годы стала другой, не той, прежней Алёной, которую ты когда-то так любил, ведь мне пришлось пройти через все круги ада, через унижения и обиды. Сломалось во мне всё. В конце концов, я смирилась со своим положением, жизнь моя пуста и однообразна. Дети почему-то не хотят поддерживать со мной никаких отношений, по-видимому, из-за Василия, мужа – они его ненавидят просто! Ну, а мне деваться некуда, я привыкла к такой жизни, всё-таки столько лет с ним прожила по принуждению. А иначе я не знаю, как бы детей подняла.
    Алёна глубоко вздохнула, помолчала, потом взяла меня за руку:
  - Ну, а ты-то как, хоть бы рассказал, как существовал все эти годы, а то я думала, что тебя уже нет в живых!
    Иваныч прервал свой рассказ, помолчал, глядя куда-то в пространство невидящим взглядом.
  - Ну, а дальше то, что? – Нарушил Иван затянувшееся молчание.
    Иваныч вздрогнул, очнувшись от задумчивости:
  - А что, ничего я не стал рассказывать, зачем бередить старое, пережитое, да и нужно ли ей всё то, что досталось на мою долю, ей ведь и самой пришлось в жизни не сладко. Пусть уж остаётся всё как есть!
    Иван с отцом помогли Иванычу с устройством на работу и через некоторое время, он уже трудился, вместе сними на одном участке, электриком. Вскоре он познакомился с хорошей женщиной, примерно одного с ним возраста и перешёл к ней жить. Кончились его скитания по квартирам и общагам.
    Через некоторое время Ивана перевели работать на основное поле разреза, и они опять стали реже видеться с Иванычем. 
    Вскоре, Ивану по воле судьбы пришлось надолго покинуть родной город. Он побывал на Севере, строил комбайновый завод. Затем судьба закинула его в Узбекистан, там он принимал участие в строительстве ГЭС на Аму-Дарье. Потом, два года протрудился на Украине, осваивая сельское хозяйство – освоил всю сельхозтехнику, твёрдо, для себя сделав вывод: никогда больше близко не подпускать к этому поприщу никого из своих потомков: неблагодарное и трудное это дело, работа на земле!
    Проболтавшись по стране около шести лет, вернулся в свой родной Междуреченск. Поинтересовался у отца, видится ли он с Иванычем.
  - Да он уже год, как на пенсию ушёл, с тех пор я его и не видел – развёл тот руками – наверное, ему не до нас, а может быть, приболел. Он последнее время частенько прихварывал, а тут ещё и жену свою, Екатерину, похоронил, тосковал сильно, ведь у него никого не осталось здесь из близких. А тут ещё и ты уехал, можно сказать, единственный его друг!
     После этих слов отца, Ивану стало так паршиво на душе, словно он сделал что-то очень гадкое, нехорошее.
    Безрезультатно проискав Иваныча по общим знакомым около месяца, Ванька так и не нашёл его – друг как в воду канул! Иван уже стал подумывать, а не уехал ли Иваныч к себе на Родину, но потом отбросил эту мысль – ведь там его никто не ждал!
    Но вот однажды, навещая могилу своего тестя, проходил Иван по тропинке между оградок и видит, сидят две женщины в оградке на скамеечке и поминают видимо кого-то из родных. Одна из женщин окликнула Ивана:
  - Молодой человек, вас не Иваном звать?
  - Да, а в чём дело? – Удивился он – женщина показалась ему незнакомой.
  - Зайдите сюда, помяните своего друга, Николая, он о вас перед смертью часто вспоминал, очень хотел увидеться. Я его соседка, ухаживала за ним, пока болел, а потом и похоронила. А вас я видела несколько раз с Николаем, вот и запомнила. Иван зашёл в оградку, на фото был действительно Николай Иванович. Так вот почему Иван так долго и тщетно пытался его найти!
    Ванька посидел немного с женщинами, помянул друга преподнесённой рюмкой и с тяжёлым сердцем покинул кладбище. В этот раз он действительно навсегда потерял лучшего из своих друзей, которых дарит жизнь, а она ведь не очень балует такими подарками. А вообще-то Иван на друзей богат: те, которые есть, они настоящие, готовые прийти на помощь в любую минуту, помочь во всём и всегда! Может именно поэтому так тяжело терять их, настоящих, верных, преданных не смотря на любые перипетии жизни!
     А Иваныч… Иваныч навсегда остался в его сердце как что-то светлое, святое и… уже невозвратимое никогда!




                Запах полыни

     Запах полыни…этот терпкий, ни с чем несравнимый запах! Каждый раз, когда Николай его вдыхал, будь то в лесу или на берегу реки, или же в степях Хакасии, где у него было много друзей, в сознании всплывало одно воспоминание из далёкого детства.
… На лето, родители увезли его в деревню, к бабушке. Баба Фима, как её звали, очень обрадовалась приезду внука, ещё бы, ведь она жила одна, муж с войны не вернулся, и о нём ничего не было известно, то ли убит, то ли пропал без вести.
     Детей баба Фима вырастила одна, без мужа, а было их у неё аж пятеро, и все девки! Колька оказался первым внуком, и все мамины сёстры его очень любили, всячески баловали, учили песням, стихам и частушкам. Ему было уже пять лет, когда привезли в деревню. Приглядывать за ним особо-то и не нужно было и он,   
болтаясь по деревне целый день, перезнакомился чуть ли не со всеми соседями.
     Бабушку в селе все знали и уважали и, узнав, чей Колька внук, старались напичкать разными сладостями и вкусностями. Так незаметно пролетело лето. Колька загорел, вытянулся и немного поправился на деревенских харчах. Вскоре за ним приехал отец. Была уже осень, всё кругом пожелтело, листья вовсю сыпались с деревьев, покрывая землю пышным шуршащим ковром. Колька бродил по ним как по воде, загребая ногами, прислушиваясь к их шелесту и выбирая особо красивые. Уезжать из деревни не хотелось, но отец сказал, что мама по нему очень соскучилась и Колька со слезами согласился. Ехать собрались на следующий день, но как назло машина, единственная в селе, на которой рассчитывали добраться до города, сломалась, а отцу нужно было через день вернуться на работу. Посовещавшись с бабушкой, отец решил идти пешком:
  - За сутки глядишь, доберусь, а может быть и раньше!
  - Смотри мне, внука не застуди – напутствовала его бабушка – возьми одежонки кой-какой старенькой, вон, хоть фуфайку, а то спать захочет – укроешь!
     Отец приладил небольшой мешочек с продуктами, на дорогу, что-то наподобие вещмешка, привязав к нему старые бабушкины чулки вместо лямок, водрузил его на плечи, куда усадил и Кольку. Попрощались с бабушкой, она их перекрестила с напутствием: «храни вас Бог» и они двинулись пешим ходом домой. Порой отец уставал, тогда ссадив Кольку с шеи, командовал:
  - Ну, мужик, пройдись-ка пешком маленько, разомни ноги, а то так и ходить разучишься!
     Колька, разминая затёкшие ноги, сначала не спеша шёл рядом с отцом, потом начинал убегать то влево, то вправо, гоняясь за шустрыми сусликами, вылезшими погреться на нежарком осеннем солнышке. Иногда путешественники садились отдохнуть и перекусить. Отец подстилал одну половину телогрейки Кольке, а на второй раскладывал нехитрую снедь:
  - Давай-ка покушаем, а то до мамки ещё далеко чапать!
    Подкрепившись, они снова трогались в путь, отец водружал  Кольку на шею и командовал:
  - Ты сынок, песни хоть пой, что ли, а то мне скучно идти, усну ещё чего доброго на ходу.
     И Колька рад был стараться, горланил песни, какие знал, (а он их знал много – тётки научили) на всю степь, которой как ему тогда казалось, не будет конца и края!
     День клонился к вечеру, Солнышко уже щупало ногами горизонт, когда отец, опустив Кольку на землю, скомандовал:
  - Рви сухую полынь, делай себе постель, здесь ночевать будем, тебе надо хорошо выспаться, а поутру снова в путь, идти ещё много!
     Колька с радостью кинулся исполнять «приказ», рвал и носил в кучу терпко пахнущие кусты полыни. Отец развёл небольшой костерок из сухой травы, поджарил на огне сала, что дала в дорогу бабушка. Колька в первый раз тогда попробовал жареное на костре, пахнущее дымком сало. Ему думалось, что ничего лучше он до этого не ел, таким вкусным оно ему показалось!
     Постепенно стемнело. Отец устроил Кольке мягкую травяную постель из собранной полыни и, накрыв телогрейкой, скомандовал:
  - А теперь спи.
    Но не суждено было им в эту ночь поспать. Едва Колька закрыл глаза, как послышался какой-то странный звук, напоминающий вой собаки.
  - Что это? – Подняв голову, поинтересовался он у отца, который, как Кольке показалось, с тревогой смотрел в сторону раздававшихся звуков.
  - Ты спи, спи, давай – успокоил его отец. – Это собака, наверное, заблудилась.
    Но вой не прекращался, а наоборот, разрастался всё с большей силой. В него вплетались всё новые интонации, добавлялись новые голоса. И во всём этом разноголосье, слышалась такая душераздирающая тоска, что у Кольки мурашки побежали по коже. Звук то приближался, то затихал, постоянно меняясь и вибрируя, то переходил на низкие частоты, то поднимаясь почти до визга. Сон у Кольки пропал.
  - Давай ка сынок, собирайся, и потопаем дальше – взволнованно произнёс отец, собирая нехитрые пожитки.
    И они снова пустились в путь.
  - Пап, а как ты знаешь куда идти, темно ведь? – Поинтересовался Колька.
  - Знаю сынок, знаю – я уже ходил этой степью не один раз, так что не бойся, дойдём мы скоро до мамки! – Успокоил его отец.
    В полной темноте прошли они довольно большое расстояние. Воющие звуки, постепенно затихая, остались где-то вдалеке, и отец решил сделать привал, немного отдохнуть. Он опять развёл костерок, положил Кольку к себе на колени, прикрыл телогрейкой, скомандовал:
  - Спи!
    И Колька закрыл глаза, которые уже и без того слипались.
    Сколько времени проспал, он не помнил, но проснулся опять от этого проклятущего воя, уже довольно сильного и близкого. Отец завернул Кольку в телогрейку и наказал:
  - Не вставай, что бы ни случилось! – А сам начал бегать и собирать сухую полынь и поддерживать костёр. Он подкидывал в него небольшие порции травы и, едва они начинали прогорать, кидал новую порцию. Потом бежал собирать ещё. А вой, казалось, уже набрал самую силу, и непонятно было, откуда идут эти звуки, казалось, что всё пространство взбесилось вокруг их костерка в яростных воплях и завываниях!
     Постепенно полынь поблизости кончилась. Отец посадил Кольку на колени и начал кидать в костёр его подстилку. Потом кончилось и это, и он начал жечь телогрейку, отрывая от неё небольшие куски. Колька чувствовал, как тряслись его руки, но не мог осознать тогда, что отец боялся за него! Это он понял уже, потом, будучи взрослым, когда у самого появились дети.
    Начинало светлеть небо. Отец дожигал остатки телогрейки, когда вой начал постепенно стихать, удаляться, а потом и вовсе стих.
  - Ну, сынок, кажется, ночь мы с тобой пережили, а теперь давай кушать и в путь.
    Домой они добрались уже ближе к вечеру. Мать встретила их в слезах:
  - Машина пришла из деревни, они быстро отремонтировались, думали, что вы идёте по дороге, хотели догнать и привезти, но не нашли. Сказали, что вы скорей всего по степи пошли. Боялись они за вас, ведь после войны, в степи развелось много волков. Я вся испереживалась, думала, если к вечеру не придёте, то завтра пойду искать.
    И только тут Колька понял, чего боялся отец и почему у него дрожали руки: ведь это были волки! С тех пор прошло много лет, но каждый раз, когда Николай улавливает этот терпкий запах полыни, на него как ветром навеваются воспоминания из далёкого детства. И про это их путешествие с отцом, ему часто приходится  вспоминать, но не столько из-за волков и их проклятого душераздирающего воя, сколько из-за запаха полыни. Запаха, который всегда будит в нём такое далёкое прошлое!





                Маленький труженик

     Шуркина «Волга», пыхтя и фыркая, с трудом выбралась наконец-то на асфальтированную дорогу. Из неё вылезли два закадычных друга.
   -  Ё-моё, на кусок грязи твоя машина похожа, Шурка – Витька обошёл её кругом – и что делать будем, где мыть, ни одной лужи поблизости нет.
   -  А, - махнул Шурка рукой – в Бочатах помоем, там, поди, хоть одна-то мойка найдётся, а так действительно ехать – первый же гаишник остановит и штрафанёт.
     Друзья хлопнули дверцами и «кусок грязи» покатил дальше. Проезжая по городку, увидели мальчишку с ведёрком, стоящего на обочине. Остановились, спросили про мойку.
  -  Да я, дяденьки и стою здесь, чтобы машины мыть, подъезжайте вон, в тот карман, я вам сейчас быстро помою. А автомойки у нас здесь нет, не построили ещё – шмыгнув сопливым носом, доложил он нам. Друзья переглянулись:
  -  Ты смотри, такая мелюзга, лет десять, наверное, от силы, а уже деньги зарабатывает!
    Тем временем, парнишка уже тащил  двадцатилитровую канистру с водой. Он весь согнулся от непомерной тяжести, напрягая тонкие красные ручонки. Канистра цеплялась днищем за землю, тормозила, но маленький работяга всё-таки доволок её и, отдышавшись, начал мыть машину. Шурка посмотрел на друга, полез в багажник и достал ещё две тряпки:
  -  Ты не против, если мы тебе поможем – тронул он пацана за рукав.
  -  Я лучше сам, а то вы ведь тогда меньше заплатите – маленький трудяга смотрел на Шурку умоляющим взглядом – а мне деньги очень нужны.
  -  Да ты не бойся, сколько скажешь, столько и заплатим, только втроём мы быстрее управимся  – успокоил его Витька и поглядел на друга – правда, Шурик?
  -  Конечно, какой разговор – подтвердил тот – а для чего тебе деньги, если не секрет? – Игрушку, какую купить хочешь?
    Парнишка на время перестал ёрзать тряпкой:
  -  Да не до игрушек мне, я на еду зарабатываю, и мамке на лекарства, а ещё сестрёнке на садик и на молоко, если останется.
     И он опять взялся яростно работать тряпкой, как бы стараясь наверстать упущенное в разговоре время. Постепенно друзья его разговорили, и он им рассказал, что отца сократили с работы, и ему пришлось уехать работать вахтовым методом на север. Потом сильно заболела мать, слегла, денег нет, сестрёнку обещают за неуплату отчислить из садика.
  -  И сколько ты уже так работаешь? – спросил его Шурка.
  -  Да с весны, кушать-то хочется, отец денег не присылает, а мать всё болеет и никак не выздоровеет, наверное, в этом году в школу не пойду, семью-то кормить надо, да и мать с сестрёнкой жалко. Бывает правда, иногда соседи выручают, когда совсем с деньгами плохо. Но я им отдаю, когда заработаю.
     У Витьки от такого рассказа ком в горле собрался:
  -  Господи, да что же это за страна такая, где нет сочувствия к людям, куда смотрят власти, ведь семья гибнет!
     Шурка видимо испытывал те же самые чувства - видно было по его помрачневшему лицу. Наконец машина была помыта. Парнишка подошёл к Шурику:
  -  Вы незаметно положите половину денег вон, под тот камушек, я потом, ночью заберу, а вторую половину мне отдайте, а то наш хозяин, что разрешает здесь работать, отбирает почти всё, оставляет совсем немного. А я скажу, что вы столько дали, потому, что сами помогали мыть. Ладно?
    Шурка так и сделал, только положил денег в два раза больше. Они поблагодарили маленького работягу, сели в машину и прежде чем уехать оглянулись ещё раз. Парнишка стоял на пронизывающем ветру, маленький, худой, одетый не по погоде легко. Он шмыгнул носом, улыбнулся и помахал им красной обветренной ручонкой. Шурка в ответ посигналил, и они с тяжелым чувством покинули этот городишко.
     Ехали долго молча – разговаривать не хотелось. На душе кошки скребли. У Витьки в голове крутилась, не переставая одна и та же мысль, царапая душу, выворачивая все чувства наизнанку:
  -  Господи, за что же ты его наказал, этого маленького человечка, ребёнка ещё в сущности, ничего в жизни не повидавшего, но уже успевшего хлебнуть столько лиха!
     Но в душе ему всё-таки верилось, что этот маленький мужичок справится со всеми жизненными трудностями и вырастет настоящим мужчиной, способным на всё ради счастья своих родных и близких людей. Так будь же ты счастлив, маленький труженик, но с большим, любящим сердцем!



                Однолюб

     С Любашей  Сергей познакомился, когда отдыхал в доме отдыха  «Таргай». Он с  первого  дня заметил худенькую  симпатичную девчонку, когда  первый раз пришёл на танцплощадку. Она стояла в стороне, и как-то настороженно смотрела на кружащиеся в вальсе пары.
  -  Потанцуем? – Подкатил к ней Серёга.
  -  Да я плохо танцую – засмущалась она и сделала шаг от него – пригласите кого-нибудь другого.
  -  А мне вы понравились – набрался храбрости Сергей – так пойдём?
  -  Пойдём – согласилась она, и новая красивая пара влилась в хоровод танцующих.
     Во время танца успели познакомиться, потом, как-то незаметно для себя, оказались уже за пределами танцплощадки, на узкой аллее, с деревянными крашеными лавочками.
  -  Может, присядем? – Предложил Сергей – ты не устала?
  -  Хорошо – согласилась Люба – а то у меня ноги устали – гудят, на работе так не уставали, как от танцев.
     Потом опять бродили по ночным дорожкам, о чём-то говорили, Сергей рассказывал анекдоты, смешные истории из жизни. Любаша смеялась, всё больше и больше проникаясь симпатией к этому весёлому парню. Они начали встречаться каждый день, и уже не мыслили себя друг без друга, всё больше  и больше испытывая потребность в этих свиданиях.
     Незаметно подошёл конец заезда, пришло время расставаться. И всё бы ничего, живи они в одном городе, где им проще было встретиться.  Люба жила в Новокузнецке, а Сергей в Междуреченске, но видно судьбе не суждено было их развести – они обменялись адресами и разъехались, договорившись встретиться как можно быстрее. Вскоре встреча состоялась, Сергей,  позвонив, приехал к Любаше, и они встретились на вокзале недалеко от её дома. Целый день они бродили по городу, держась за руки, не в силах оторваться друг от друга. Девушка познакомила его с городом, которого Сергей не знал совсем, сходили в кино. Потом, проводив Любу, Серёга помчался на последнюю электричку, на которую чуть было, не опоздал. Едва он вскочил в вагон, как двери тут же закрылись.
     В следующий приезд Люба познакомила его с родителями и  братом, а ещё через некоторое время Сергей уговорил её поехать в Междуреченск. Город ей очень понравился. Они сходили на реку искупаться, потом побродили по здешнему «Арбату» - проспекту «Коммунистический». Родителям Сергея девушка очень понравилась: скромная, симпатичная. Встречи их стали постоянными, каждый выходной они проводили вместе. Любаша очень сдружилась с Серёгиной  двоюродной сестрой Галей, живущей в Мысках, и часто заезжала к ней гости вместе с Сергеем.
     Шло время. Из армии вернулся, отслужив срочную, брат Серёги – Егор, а вскоре должен был призваться и он, после недолгой отсрочки.
  -  Егорка, женись, что ли быстрей, - наседал Серёга на брата – а то уйду служить, и не погуляю на твоей свадьбе.
  -  Да где я так сразу, невесту найду, чтобы к душе пришлась – упирался Егор – не буду же я первой встречной предложение делать!
     И всё-таки это вскоре произошло. Брат познакомил его со знакомой девчонкой – продавщицей из магазина. Дело было так: они, одевшись абсолютно одинаково, пришли к ней познакомиться, и встали перед прилавком, глядя на неё и улыбаясь (А надо сказать, братья были очень похожи в то далёкое время, несмотря на разницу в возрасте четыре года). Бедная девчонка вытаращила глаза, думая, что у неё двоится, пока Серёга не представил брата:
  -  Познакомься Рита, это мой брат Егор, я тебе о нём рассказывал, он недавно демобилизовался, готовый жених тебе!
     Рита вспыхнула, яркий румянец разлился по щекам:
  -  Серёжа, ну чего ты буровишь, какой жених, может, я ещё пока замуж и не собираюсь.
  -  Да знаю я, как вы «не собираетесь» - заржал Серёга – ну ладно, знакомьтесь поближе, договаривайтесь, а я пошёл, дела у меня. И он, крутнувшись, быстро слинял, оставив их наедине.
  -  Рита, давай я тебя после работы встречу, погуляем, поговорим, а то здесь народ не даст пообщаться.
  -  Хорошо, до вечера – улыбнулась девушка – я в одиннадцать работу заканчиваю.
      Егор попрощавшись, ушёл. Они начали встречаться, чему несказанно был рад не только брат, но и мама Егора, которая давно уже мечтала о внучатах. На девятый день знакомства Егор и Рита подали заявление в ЗАГС, предварительно попросив благословения у её родителей. Весной, после свадьбы брата, Серёгу призвали на службу, но перед этим он чуть было не сделал один необдуманный шаг – предложил Любе стать его женой, на что та ответила отказом:
  -  Серёженька я, конечно, буду тебя ждать из армии, ты не сомневайся, но дома, как старая дева, сидеть не буду. Ведь у меня все подруги незамужние и общаться я с ними буду в любом случае, будь то праздники или дни рождения. Ты только подумай, что тебе могут наговорить доброжелатели, когда вернёшься домой! Так что давай свадьбу отложим на потом, когда отслужишь. Ну и если до того не передумаешь.
     Сергей подумав, согласился с её доводами. Ещё бы, ведь он уже имел возможность видеть как «ждала» брата его подруга, пока он служил. Она не стеснялась в выборе женихов, мотаясь по кафе и ресторанам, но в то же время писала ему письма полные любви и верности.
     После проводов брата Егор долго не находил себе места, он сильно скучал, ещё бы, к тем годам его службы, когда они не виделись, прибавится ещё два года. А ведь побыли то они вместе всего каких-то шесть месяцев. Это было так мало для них! А ведь они, до Егоровой службы никогда не расставались, постоянно были вместе, и вот теперь опять – разлука!
     Вскоре пришло первое письмо от братишки. Он писал, что попал служить на Север, на полуостров Рыбачий. Первый раз в жизни увидел океан. После небольшой подготовки его посадили на ракетный тягач, ведь до армии он получил права водителя в ДОСААФе.
     Любаша изредка приезжала навестить родителей Сергея, встречалась с Ритой и Егором, иногда оставалась переночевать, говорила, что очень скучает по Серёже. Так потихоньку прошло два года. В последнем своём письме со службы, Сергей родным, да и Любе тоже, сообщил, что их часть вместо дембеля хотят послать в Казахстан на полковые учения. Так что служба обещает продлиться ещё месяца на два-три. Все родные расстроились, особенно Люба:
  -  Господи, за что мне это, я и так столько ждала, надеялась, сил моих больше нет!
     Но Сергея всё-таки демобилизовали вовремя. В самый последний день перед отправкой на учения, им объявили, что старослужащие едут домой, а на учения отправят только молодёжь. Собирались, кто как мог – ведь к дембелю никто не готовился. У них не было ни чемоданов, ни подготовленной по такому случаю парадной формы. Серёга уехал из части в простой гимнастёрке, лишь бы скорей домой к родным, к любимой которая, наверное, уже заждалась его!
     В поезде, сидя у окна, не мог насмотреться на белоствольные берёзовые рощи, тянувшиеся по обе стороны от дороги, на сосновые леса, бескрайние степи. Господи, как же он по всему этому соскучился! Ещё бы, ведь там, где он служил, кроме голых сопок ничего не было, да ещё океан – необъятный и холодный, такой чужой и пугающий. Сергей всё свою жизнь прожил в таёжном краю, вместе с братом рыбачили, били шишку, неделями не выходили из леса, он любил свою малую Родину – Сибирь. Потому-то ему так нетерпелось побыстрей увидеть родные, до боли милые места. Скорее приехать, обнять маму, отца, съездить в гости к брату, который теперь жил недалеко от Красноярска, но в первую очередь увидеть свою любимую, по которой так истосковалось его сердце. Сергею всё казалось, что поезд еле ползёт, хотя он шёл чётко по расписанию.
     Наконец вот он, долгожданный Новокузнецк! Серёга решил не предупреждать Любу о своём приезде:
  -  Пусть ей сюрприз будет, свалюсь как снег на голову – решил он.
     Не знал тогда Серёга, и даже не догадывался, какой сюрприз ждал его впереди! Запыхавшись, остановился у знакомой двери на третьем этаже, позвонил.
  -  Кто там? – Услышал он голос – мама Любаши подошла к двери.
  -  Это Сергей, из армии вернулся, откройте, пожалуйста, я к Любе.
     Дверь распахнулась, и уже по одному только виду Ольги Петровны, Сергей понял, вернее сердцем почувствовал: что-то произошло в этом доме, не очень его здесь ждали!
  -  Мама, кто там? – со стороны кухни вышла Любаша – Серёжа? Ты откуда взялся, ведь должен на учениях быть, как писал.
  -  Отменили учения для дембелей – пролепетал Сергей, пытаясь обнять любимую – та отстранилась:
  -  Серёжа прости, пожалуйста, я не могу быть больше с тобой, у меня через неделю свадьба – я беременна.
     Сергея словно колом по голове саданули, в глазах потемнело, он отшатнулся от любимой.
  -  Почему, за что, как так? – Замельтешили в голове вопросы, наползая друг на друга.
     Люба стояла возле него, потупив голову, ей видимо тоже было нелегко говорить это Сергею.
  -  Ты прости меня, так уж вышло, теперь ничего не вернёшь – выдохнула она с горечью – знать судьба у нас с тобой такая – не быть вместе.
     Потом они пошли побродить по городу. Серёжа купил Любе большой букет роз. Они ходили молча, не зная о чём говорить. Можно только представить, что творилось у них обоих в душе. Сергей проводил любимую домой, но заходить не стал, да его и не приглашали. И только на прощание сказал, едва сдерживая слёзы:
  -  Желаю, чтобы ты была счастлива! – поцеловал в щёчку, и с тяжёлым сердцем отправился на электричку.
     Сергей очень тяжело переживал измену любимой, и даже встреча с родителями не смогла смягчить боль этой потери. Мать сразу заметила, что у сына случилось что-то неприятное и, отозвав его в другую комнату, подальше от гостей, потребовала:
  -  А ну ка, давай выкладывай, что у тебя не так, передо мной не стесняйся, я же твоя мама, и сердцем чувствую – у тебя большие неприятности. Если будешь молчать, легче не станет, откройся мне, возможно, я смогу тебе чем то помочь.
Сергей подумал-подумал, и решил выложить, всё как есть, ведь человека ближе, чем мама, нет. Она всегда готова посочувствовать и помочь в любой жизненной ситуации.
  -  Заходил я к Любаше – свадьба у неё скоро – выдохнул он – не дождалась она меня, изменила!
  -  Да как же так сынок, даже поверить не могу, она же до последу к нам в гости ездила, обманывала что ли, только не пойму, зачем?
     Сергей нахмурился:
  -  Ладно, мама, давай забудем, жизнь ведь продолжается, она поставит всё на свои места, а это я, как-нибудь, переживу.
     А жизнь и правда продолжалась, не смотря ни на что. Серёга познакомился сначала с одной девчонкой, потом с другой, но почему-то каждую мысленно сравнивал очередную подругу с Любашей. Нет, не исчезла, не ушла из его жизни первая, такая настоящая, хотя и несчастная любовь!
     А у Любы вскоре после свадьбы, родилась дочка, а ещё через восемь месяцев, они с мужем расстались. Воспитывать дочку Любе пришлось одной. Правда помогали и родители, они просто души не чаяли во внучке, ведь она была такой долгожданной!
     Прошло два года, как Сергей вернулся из армии. По своей основной профессии – машинист экскаватора, работать не стал, устроился в автобазу шоферить. Немного поработал на самосвале, потом пересел на автобус. В один из выходных к нему в гости приехала сестра Галя из Мысков. Оглядев его холостяцкую берлогу, задала вопрос, которому Серёга, в общем-то, и не удивился:
  -  Ну, и долго ты собираешься холостячить, что, за это время не подсмотрел никого, или Любашку свою, всё забыть не можешь?
     Серёгу как ножом по сердцу полоснуло:
  -  Галя, давай не будем об этом, всё уже в прошлом осталось, зачем старое бередить. У неё семья, ребёнок уже, наверное, большой и они с мужем явно счастливы.
  -  Да нет у неё никого, с мужем развелась через восемь месяцев. Одна она с родителями дочку растит. Иришкой назвали, хорошенькая такая девчонка – ну прям картинка!
  -  А ты-то, откуда всё это знаешь, видитесь что ли? – В глазах Сергея появился лихорадочный блеск – давай колись, сестрёнка!
  -  Да мы и не прекращали общаться с ней, всё-таки подруги. А то, что у вас с ней произошло – это только ваше личное дело – Галя глянула на него лукаво – давай я вас снова сведу, может, что и склеится. Она ведь тоже очень сильно переживала, что совершила такую большую глупость.
     Серёга опустил голову, видно было, что здорово всколыхнули его душу новости, которыми засыпала его сестра. Словно ведро ледяной воды на голову выплеснула.
  -  Давай Галюня так сделаем:  я подумаю, хорошенько всё обмозгую, и если решусь, приеду к тебе, там поговорим, так просто всё это не решается.
  -  Ну, вот и договорились - засмеялась сестра – а я пока Любашку твою подготовлю и возможно в скором времени устрою вам встречу у себя дома.
     На том и порешили. А в скором времени состоялось и свидание Серёги с  Любой, которая ничего не подозревая приехала к Гале в гости. Сергей подъехал чуть позже, по приглашению сестры, которая не предупредила его о предстоящей встрече, а просто попросила:
  -  Братишка, приезжай в гости, пообщаемся, а то что-то давно не был.
     Серёга, шагнув за порог Галиного дома, застыл в нерешительности: за столом сидела Любаша!
  -  Боже  мой, как же так, а я без цветов – пронеслось у него в мозгу – Галь, я сейчас, мигом вернусь – пробормотал он, надёргивая ботинки.
  -  Куда? – Кинулась было к нему сестра, но Сергей уже летел вниз по лестнице, перепрыгивая сразу через несколько ступеней.
     Вернулся он довольно быстро, с большим букетом роз и, смущаясь, положил их на колени Любы:
  - Здравствуй, Любаша, извини, не ожидал тебя здесь увидеть.
Вот так начался новый этап в их жизни, в жизни теперь уже взрослых, серьёзных людей, испытавших горечь потерь и расставаний. Они начали встречаться сначала у Гали, а чуть позже, Люба пригласила Сергея домой и познакомила его с дочкой. Иришке в то время исполнилось уже два с половиной годика. Едва увидев Сергея, Иринка протянула к нему ручонки со словами «папа»! Ольга Петровна, державшая её на руках, расплакалась:
  -  Это же надо, ведь никто этому её не учил, видать сердчишко подсказало, что ты ей нужен.
     Потом пили чай, Иринка сидела на коленях у Сергея, не сводя с него глаз, а у того, комок в горле – он сразу же, буквально с первой минуты, прикипел душой к этому крохотному существу, ещё не знавшему, что родной отец её бросил! Наверное, в эти вот минуты и утвердился Сергей в своём, назревшем решении создать семью именно с Любой и Иришкой!
     Через некоторое время он сделал Любаше предложение, и она согласилась стать его женой. Сыграли свадьбу, и вскоре брат помог им перевезти вещи Любы на квартиру к родителям Сергея, где они и обосновались в отдельной комнате. Жизнь их потекла размеренно, Люба устроилась на работу, Иришку пристроили в садик. Сергею порой казалось, что не было в их жизни этого долгого перерыва, этого чёрного пятна в их судьбе. Лишь порой нет-нет, да и черкнёт по сердцу острый коготок: почему им сразу не суждено было быть вместе, кто в этом виноват? Но он гнал от себя такие мысли – главное они сейчас вместе, и очень счастливы! А может это просто жизнь испытывала их чувства на прочность? Кто знает!
     Вскоре Люба родила мужу сына, которого по обоюдному согласию назвали Александром. Летели годы, дети подрастали, Иринка, дочка так привязалась к Сергею, что готова была не отходить от него ни на шаг, играть с ним, сидеть на руках, обниматься. Он был счастлив как никогда! Сашку, сына, устроили в садик, он поначалу хныкал, не хотел в него ходить, но потом постепенно привык. Вскоре Люба, после долгих походов по разным инстанциям, решила жилищную проблему, им дали кооперативную квартиру и они переехали в неё сразу же после получения ордера. Теперь у детей была своя, отдельная комната, где командовала Иришка. А время проносилось, не успели оглянуться, как дочка окончила школу и поступила в ВУЗ, да и Сашка оканчивал девятый класс и собирался поступать в ПТУ, на автокрановщика. Родители не спорили - его выбор. Изредка Сергей с женой навещали старшего брата, который недавно построил новый дом в живописном месте на берегу озера. Они парились в баньке, потом сидели на берегу, за небольшим столиком, с рюмашкой водочки и наслаждались видом цветущей черёмухи, которая своей белой кипенью накрывала весь противоположный берег. Заливались соловьи в кустах, по водной глади расходились волны от играющей рыбы. И на душе у них в это время было так хорошо. Но такие встречи были редки, чаще они с братом бывали вдвоём на рыбалке, отдаваясь полностью во власть природы. Любили посидеть до полночи у костра, мечтать и делиться планами на будущее, вспоминать пролетевшие так быстро и незаметно, молодые годы. Ночевать в палатку не уходили – спали прямо у костра, как бывало в молодости. Так лучше были слышны все вздохи и шорохи ночи, пересвист запозднившихся птиц, глухое уханье филина, и звонкие переливы речных перекатов. Потом опять будни, работа. Так незаметно подошло время провожать на пенсию, Егора.
     Серёга сожалел, что не заработал тоже горный стаж:
  -  Надо было и мне в угольную промышленность идти работать, а теперь вот придётся до шестидесяти лет пахать.
     Брат его утешал:
  -  Ничего, не заметишь, как и сам на пенсию выскочишь, а пока работай, зарабатывай денег побольше – на старости пригодятся!
А годы действительно неслись, пролетали как мгновения, вот уже и дети выучились, определились по жизни. Обзавелись семьями, нарожали внуков, и теперь частенько в доме у Сергея и Любаши звенели заливистые детские голоса, радующие их сердца.
Вот отпраздновали уже и сорокалетний юбилей совместной жизни, проводили гостей, Сергей улёгся спать, а жена, управившись, присела на диван и задумалась. В памяти у неё пронеслись эти сорок лет жизни с любимым. Как они прожили? Наверное, всё-таки были счастливы все эти годы, Сергей не обижал её, был добрым и ласковым с ней и с детьми. Да и дети его любили, пожалуй, даже больше чем её. Он ни разу не вспомнил о прошлом Любы, ни разу ни в чём не упрекнул. А ведь мог в отместку за прошлое, начать бегать по бабам, но этого не случилось, он был верен только ей, своей единственной в жизни любви! Даже сейчас, уже будучи на пенсии, они  не могут друг без друга прожить и дня, оставаясь всё так же, как и в молодые годы, влюблёнными и счастливыми.




    
                Егорка

     Есть у селений лесозаготовителей одна особенность: они, как и люди, недолговечны. Пока есть лес, посёлок живёт и процветает, но после того, как запасы тайги истощаются, начинается медленное умирание жизни в этом, некогда цветущем крае.
     Не сделала жизнь исключения и посёлку «Таёжный», в котором работал на трелёвочном тракторе отец Егорки – Михаил. Когда закрыли леспромхоз, люди начали потихоньку перебираться кто куда. Сделать свой выбор предстояло и семье Михаила. Но куда пойти-поехать, где искать работу, если нет другой специальности, кроме этой? Долго обдумывали они с женой, куда бы податься, ведь четверых пацанов, старшему из которых исполнилось двенадцать лет, надо было как-то прокормить. Знакомые мужики подсказали, что в Забайкалье много леспромхозов, зарплаты там неплохие, да и жильё можно быстро получить. И решили они с женой, что можно попытать счастья в тех краях. Михаил должен поехать один, потом, когда устроится, получит жильё, тогда и семью можно перевозить. Он уехал, а Татьяна, вся в радужных надеждах осталась одна с кучей ребятишек, ждать вызова от мужа.
     А Михаил как уехал, так и сгинул, будто его и не было, ни ответа от него, ни привета Татьяна так и не дождалась. Может, другую нашёл, а может быть, попал в дурную компанию, и нет его давно уже в живых. Пошёл второй год, как от него нет никаких вестей. Запасы деньжат, какие ещё оставались после расчёта из леспромхоза, давно закончились, приходилось перебиваться на рыбе, что ловил Егорка, на ягоде и грибах. Татьяна иногда ездила в город, продавать дары леса, чтобы купить муки и крупы, на том и жили. И всё бы ничего, но ребятишки росли, одёжка истрёпывалась, нужно было их одевать-обувать. Но где взять деньги? Егорка, как самый старший старался помогать матери, чем только мог, вот и теперь заявил ей, что пойдёт с мужиками в тайгу ореховать. Татьяна приготовила ему всё необходимое, Егорка, накинул на плечи тощенький  рюкзачишко, взял отцовское ружьё, и пошёл на ореховый промысел.
     Кому приходилось заниматься этим тяжёлым трудом, тот знает, сколько сил требуется, чтобы набить шишку и переработать, а потом ещё и доставить домой. Целый месяц пробыл Егорка на промысле, мужики его не обделили, долю определили как равному, ещё и похвалили при матери:
  -  Хороший сын у тебя Татьяна растёт, работящий, настоящий помощник.
      Зиму пережили Татьяна с ребятишками благополучно, продавали орехи, купили кой-какой одёжки для младших, и продуктов в запас. Егорка понимал, что на его плечи легла большая ответственность за семью, как на самого старшего, потому не сидел без дела, помогал, чем мог матери по хозяйству, работал у соседей, если просили помочь, зарабатывая, таким образом, немного, но на хлеб хватало. Временами он уходил в тайгу, ставил петли на доверчивых рябков, приносил обычно несколько штук, мать варила из них запашистый суп, и тогда казалось, что ничего вкуснее они до сих пор не едали.
     Запасов ореха хватило в аккурат до весны. Вскоре пошла колба, за ней папоротник и ранние грибы – сморчки. Егорка брал с собой в лес всех братьев и они, рассыпавшись по полянам, несли всё, что смогли добыть…
     Прошло уже почти три года, как Михаил уехал на заработки. Татьяна потеряла всякую надежду на возвращение мужа, одна надежда и опора оставалась у неё, это Егорка. Он за эти годы вытянулся, возмужал, не по годам стал серьёзным и деловым, всё свободное время отдавая поискам какой-либо работы в посёлке. Ходил пилить и рубить дрова, чинил крыши и заборы, помогал людям по ремонту домов. Иногда Егорка уходил на охоту на косуль, он
подкарауливал их на тропе или же на солонце, но так как опыта у него по этой части было мало, то и мясо в семье приходилось кушать очень редко. Всего лишь пару раз удалось Егорке подстрелить коз и принести домой свежатинки.
Это был для них праздник! Но как бы не экономила Татьяна, оно быстро кончалось.
     Прошедшей зимой Татьяна сильно простудилась, зимнее пальтишко совсем стало непригодно, а новое купить, нечего было и думать. Она надевала старенькую куртёшку, которая не могла согреть в морозы. В ней Татьяна поехала в город за мукой, продала ведро ореха, купила, что было нужно, но пока стояла на базаре, промёрзла и очень сильно простудилась. По приезду домой слегла и проболела две недели. С тех пор ей всё время нездоровилось, она постоянно подкашливала и таяла на глазах.
  -  Надо мамке лечиться, – решил Егорка, и чуть ли не насильно увёз её в город в больницу. Врачи поставили диагноз: гепатит, то есть желтуха.
     Остался Егорка один, с оравой младших братишек, которые уже понемногу начинали помогать ему по хозяйству.
  -  Ну, что, пацаны, управитесь одни, без меня? – собрав их однажды, спросил Егорка, – Мне нужно на один день в тайгу уйти.
     Ребятишки, привычные ко всему, пообещали, что будут вести себя хорошо, не драться, и Егорка, сварив им жиденького супчика, чтобы хватило на день, ушёл бить шишку. Он решил наготовить в этом сезоне как можно больше ореха (хотя год был неурожайным), чтобы хватило не только на продукты, но и маме на новое пальто. Несколько дней подряд уходил Егор в старые кедровые семенники, бил шишку, возвращался, готовил кушать братишкам и опять уходил заниматься этим тяжёлым промыслом. Ребятишкам же, чтобы не сидели без дела, дал наказ откатывать орех, чтобы не было в нём мусора. Всё какое-то занятие, да и польза делу. Иногда Егорка, загрузив в старенький рюкзачок пару ведер ореха, уезжал в город продать его и купить в больницу маме чего-нибудь вкусненького. Татьяна, хоть медленно, но всё-таки шла на поправку, и её обещали через неделю-другую выписать домой.
     Деньги, вырученные от продажи орехов, Егорка прятал в укромном месте – это те, что предназначались матери на пальто. Он завернул их в бумагу, на которой карандашом написал: «маме на пальто». Остальные же, предназначенные на продукты, клал в стол. Он знал, что никто их не тронет
без его разрешения. Когда по его подсчётам  уже должно было хватить на покупку, он достал из кармана очередную партию вырученных денег, чтобы добавить к тем, что лежали спрятанными, и полез в тайник за свёртком. Когда же Егорка достал его, то обомлел: деньги были все изгрызены крысами или мышами. Это было для него большим ударом. Завернув оставшееся  в эту же бумагу с надписью, он положил её в карман и заколол булавкой, чтобы не выпали.
  -  Сколько трудов пропало, – бормотал расстроенный Егорка,  -  Неужели мамка опять без пальто останется?
      А за орехом теперь приходилось уходить всё дальше и дальше - ведь поблизости было уже всё повыбито.
  -  Ну, братишки, вы уж потерпите ещё немного без меня, я вернусь через пару дней, а потом вместе пойдём носить орехи. Согласны?
  -  Мы тебя дождёмся, – дружно загалдели братья, – только приходи быстрее!
     Не могли знать ребятишки, что видят брата в последний раз! Егорка как ушёл, так и пропал! Прошла неделя. Уже и мать вернулась из больницы, а сын  не возвращался. Местный народ уже несколько дней ходил его искать, но всё безрезультатно. Никто не знал, в какой стороне Егорка бил шишку.
     Прошло три года. Известно, что кедр даёт урожай орехов через три, на четвёртый. Вот и этот год выдался урожайным. Мужики, те, что ещё остались в посёлке, занялись заготовкой ореха, и однажды обнаружили в развилке большого кедра то, что когда-то было Егоркой. Когда сняли его на землю, то нашли в кармане обветшалой одежонки, застёгнутом на булавку, бумажный пакет с деньгами, на котором выцветшими от карандаша буквами  было написано три слова: «маме на пальто».
    

                Вторая  жена

     Известие об окончании войны застало Михаила, когда он лежал в госпитале. Его, изрешечённого осколками, доставили сюда из медсанбата, прямо с передовой. Врачи долго бились за жизнь бойца, делая операцию за операцией. Возле него на тумбочке, лежала уже небольшая кучка осколков, извлечённых из разных частей тела. Вроде бы пора и на поправку пойти, но силы почему-то к нему не возвращались, да ещё из дома пришли плохие известия. Сестра писала, что Глаша, жена его, сильно болеет, давно не встаёт с постели. Ребятишек приходится кормить ей, а ведь у неё самой трое:
  -  Помрёт, наверное, твоя Глафира, не жилец она на этом свете.
     Читал эти письма Михаил, и на душе становилось так паршиво, хоть вешайся. Не помощник он сейчас семье, пусть даже и выпишут из госпиталя. Что он может, весь израненный, без сил, за ним самим уход нужен, пока очухается.
  -  О чём опять задумался, Миша? – подошла заступившая на смену дежурная сестра Настя.
  -  Да о своём всё, о семье. Не нужен я им сейчас, только в тягость буду. Скоро выписать должны, а ехать домой не могу, им самим есть нечего, а тут ещё я, нахлебник, лишний рот.
  -  А ты Миша, поживи пока у меня, всё равно я одна, муж погиб, детей завести не успели. Поставлю тебя на ноги, тогда и уедешь домой – предложила Настя.
  -  Да как-то неудобно это, что люди подумают – заупрямился Михаил.
  -  Люди поймут, война вон, сколько судеб перекалечила, да ты не думай об этом, я же не женить тебя на себе собираюсь, вот окрепнешь тогда и поезжай домой – настаивала Настя.
     Через неделю Михаила выписали. Ходил он ещё плохо, и Настя, наняв машину, перевезла его к себе. Она жила в небольшом домике недалеко от госпиталя. Настя поселила Михаила в спальне, а сама устроилась в другой комнатке на сундуке. Дни  потекли размеренно и спокойно. Потихоньку к Михаилу возвращались силы, он уже свободно ходил по двору, и пытался было колоть дрова, но Настя пресекла эти попытки:
  -  Слаб ещё, дровами заниматься, если не можешь сидеть без дела, найди работу полегче.
     Вскоре, как-то само собой случилось, они начали жить как муж с женой. Михаил понял, что полюбил Настю всей душой, за её спокойный, кроткий нрав, за доброту и терпение. Она не была красавицей, но исходящая от неё какая-то неведомая сила, словно магнитом притягивала Михаила. Он уже просто не мыслил жизни без этой женщины.
     Вскоре пришло очередное письмо от его сестры:
  -  Миша, дела совсем плохи, Глаша твоя вот-вот отдаст Богу душу, что я буду с ребятишками делать, сил моих больше нет. Приезжай, какой есть, может ещё успеешь жену похоронить.
     Михаил не стал скрывать от Насти содержание письма. Они просидели всю ночь без сна, думая как быть дальше. Настя, глядя как мучается Михаил, всё решила сама:
  -  Вижу, как ты мучаешься Миша, ехать тебе надо, дети ведь у тебя там, поднимать их надо. А обо мне не беспокойся, поболит душа и всё забудется, пройдёт со временем.
     Но Михаил сказал, как отрезал:
  -  Поедешь со мной, что бы там не случилось, без тебя не будет мне жизни, полюбил я тебя!
     Собирались они недолго, Настя продала свой домик. На вопрос Михаила, зачем она это сделала, коротко ответила:
  -  Нам же надо на что-то жить, пока ты сможешь работать.
     Посёлок, где жила семья Михаила, встретил их солнечным, тёплым днём, но на душе у них было какая-то тревога, ожидание чего-то непредсказуемого. Вот и родное крыльцо. Из дома вылетели четверо ребятишек и бросились к отцу, но увидев рядом с ним незнакомую женщину, остановились:
  -  Батя, а это кто?
  -  Я вам потом всё объясню – коротко ответил Михаил, обнимая и целуя сыновей, даже не замечая, что по щекам побежали ручьи – ну, идёмте в дом, подарки смотреть будем, а женщину эту, Настей зовут, знакомьтесь.
     Ребятня посмотрели на гостью, но ничего не сказали и молча подались в дом.
  -  Ничего Настя, всё уладится, ты только верь мне – глядя ей в лицо уверил Михаил.
  -  Да, Миша – только и смогла сказать оробевшая женщина.
     В доме царил беспорядок, пахло плесенью и нестиранным бельём. В соседней комнате, кутаясь в лоскутное одеяло, лежала бледная худая женщина. Она безразличным взглядом окинула мужа, скользнула по Насте и отвернулась к стене.
  -  Глаша, ты что, не узнала меня? – тихо спросил её Михаил.
  -  Да она давно не разговаривает и не узнаёт никого – объяснил отцу старший сын.
  -  А что врачи-то говорят? – Поинтересовалась Настя.
  -  Ничего они не говорят, уже и приходить перестали – в дверях стояла немолодая женщина – ну, здравствуй, что ли братишка, с приездом – и, обняв, чмокнула Михаила в щёку.
  -  Вижу, не один приехал, ну да что уж говорить, живой к живому тянется, как звать то?
  -  Анастасия – Михаил её к сестре – знакомься, это Лизавета, единственная родственница моя, сестрёнка.
  -  Очень приятно – еле слышно произнесла Настя – мне Миша много о вас рассказывал.
     Побыв ещё немного, Лизавета, убегая домой пригласила:
  -  Приходите вечером, посидим, погутарим о жизни.
     Следующий день начался с наведения порядка в доме. Всё мешавшее было вынесено на улицу, на просушку, и Настя чуть ли не до вечера скоблила полы, стирала и вешала бельё, готовила кушать. Ребятня поглядывали на неё враждебно, и даже не пытались помочь. Михаил ушёл в поисках работы, и появился ближе к вечеру, довольный:
  -  Мастером на завод берут, завтра уже надо выходить в смену.
     И потекли будни как вода в спокойной реке, однообразные и незаметные. Настя в первые дни сбегала в больницу, узнала у врачей, что за болезнь у Глаши, и взялась её лечить. Она твёрдо решила поставить её на ноги, и первое что сделала, это помыла её, переодела во всё чистое и сменила постельное бельё. Пришла Лизавета:
  -  И чего ты с ней маешься, не жилец она на этом свете, бесполезно её лечить, всё равно уже не очухается.
  -  Посмотрим – коротко ответила Настя – я же всё-таки имею какое-то отношение к медицине, вот и Мишу выходила, даст Бог, и Глашу на ноги поставлю.
  -  Ох, Божья душа – вздохнула Лизавета – а как поднимется Глашка, куда ты потом?
  -  Там видно будет – спокойно глянула ей в глаза Настя – окажусь лишней – уйду.
     А Глафира и правда, потихоньку начала поправляться. На щеках, пока ещё впалых, появился слабый румянец, глаза приобрели осмысленное выражение. А на днях, она попыталась даже что-то сказать. Ребятня тоже привыкли к Насте и уже не глядели на неё как на чужую, но пока никак не называли. Но это не беспокоило её, тяжело было смотреть, как мучается Михаил, глядя на выздоравливающую жену. Его видимо тоже терзал вопрос: что же будет дальше, как жить при двух жёнах? Так прошёл год. Глафира начала разговаривать и подниматься, теперь за столом собиралась вся большая семья. В один из воскресных дней, когда Михаил, раздевшись до пояса, колол дрова, к нему подошла Настя:
  -  Миша, нам надо с тобой поговорить, давай, куда-нибудь отойдём.
     Михаил отложил топор:
  -  О чём ты, Настя хочешь поговорить, я догадываюсь, ну пойдём, пройдёмся.
     Они пришли на берег реки и сели на обрывчике.
  -  Мне пора уходить, Миша – тихо промолвила Настя, отвернув от него лицо – Глаша поправилась, теперь я здесь лишняя, она ведь твоя законная жена, а я кто, приживалка?
  -  К тебе что, плохо здесь относятся? – Нахмурился Михаил – или гонят из дома?
  -  Пока нет, но не стоит этого дожидаться, лучше уйти по-хорошему – на глазах у Насти показались слёзы.
  -  А ты обо мне подумала, как я без тебя жить буду, ведь Глашка мне давно уже как бы и не жена вовсе. Да и не глупая она баба, поймёт, поди, что к чему.
     На том и закончился их разговор, оставивший какую-то недосказанность и чувство вины у обоих.
     Когда Глаша совсем поправилась и могла уже сама вести домашнее хозяйство, Настя твёрдо решила уйти из жизни этой семьи:
  -  Они меня поймут, а Миша, Миша как-нибудь переживёт это, и всё у них с Глашей будет хорошо.
     Утром, проводив Мишу на работу, Настя взяла приготовленный заранее небольшой узелок с бельишком и, незаметно выскользнув на улицу, чуть ли не бегом кинулась в сторону станции.
     Вечером с работы пришёл Михаил. Едва переступив порог, понял, что-то произошло – вся семья тихо сидела за столом, глядя на него виноватыми глазами.
  -  Что случилось? – Он оглядел всех – а где Настя?
  -  Пропала она, видно следом за тобой ушла – объяснила Глаша – мы её сегодня даже и не видели.
     Михаил молча разделся и ушёл в свою комнату. Там он упал на кровать и завыл в подушку:
  -  Настя, Настя, что же ты наделала, переломала жизнь и мне и себе.
     Он даже представить себе не мог, куда она ушла, ведь жилья у неё нет, денег нет, и родственников у неё тоже нет.
  -  Миша иди, покушай, всё уже на столе – тронула его за плечо Глаша.
  -  Уйди, тошно мне, жизни без неё нет, ведь она меня с того света вытащила, да и тебя тоже. Мы ей жизнью обязаны.
     Глаша молча вышла из комнаты. Она и сама полюбила как сестру, эту простую, трудолюбивую женщину, не думая даже о том, что та отняла у неё мужа. Главное, что Настя сохранила отца для её детей, которым он, ох, как нужен!
     Михаил стал замкнутым, злым, ни с кем не разговаривал. Приходя с работы, молча ел и уходил в своё комнату. Он оброс щетиной, похудел, под глазами появились синие круги. Глафира потихоньку, исподволь, вызнала у него, где работала Настя, в каком госпитале. Однажды, вернувшись с работы, он не обнаружил дома жены и младшего сына:
  -  Ребятишки, куда мать с Сенькой делись? – Спросил он у оставшихся дома.
  -  Мамка ничего не сказала, она собралась, взяла Сеньку и куда-то прямо с утра ушла – доложили испуганные пацаны.
  -  Час от часу не легче – сплюнул Михаил – теперь и эта в бега подалась, что мне одному теперь с вами делать?
     Ребятня только молча таращили на него глаза, полные слёз.
     Глафира недолго искала госпиталь, в котором когда-то лежал Михаил. Она подошла к дежурной медсестре и узнала, что Настя, вернувшись, устроилась сюда санитаркой, и живёт здесь же, в небольшой комнатке под лестницей.
     Она очень удивилась, увидев Глашу на пороге своего жилища:
  -  Что случилось, почему ты здесь?
     Вместо ответа Глафира упала перед ней на колени:
  -  Настенька, милая, прости ты меня, если чем-то обидела, почему ушла, не сказав ни слова? За тобой я приехала, по своей воле, Миша даже не знает, что я здесь, ведь ты для меня как сестра родная стала. А Миша, он ведь твой, нет у нас с ним уже ничего, только дети и связывают.
  -  Что ты Глашенька, вставай, садись-ка на топчан поговорим, чаем вас напою, с дороги поди, голодные?
     Ночевать Глаша осталась у Насти в каморке. Утром, получив увольнение, Настя собирала свои нехитрые пожитки – уговорила её всё-таки Глаша.
     Вечером, когда Михаил как обычно лежал у себя в комнате, во дворе послышались громкие возгласы. Кричал старший сын:
  -  Папка, папка, иди быстрей, смотри, кто идёт!
     Михаил как был полураздетый, выскочил во двор. По улице, в сторону его дома шли, взявшись за руки две женщины с ребёнком, а из соседних дворов выглядывали, выходили люди, обсуждая и с интересом рассматривая эту странную пару – две жены одного мужчины. Но тем, было глубоко безразлично чьё-то мнение – они были счастливы по-своему.  Каждая.
               
               
Стаканыч

     На углу гастронома топтались, озираясь по сторонам, три согбенные фигуры мужского пола. Они как будто выискивали кого-то глазами.
  -  И где его черти носят, то не отвяжешься, а когда надо, не дождёшься – проскрипела пропитым голосом та, что повыше.
  -  Да ну его, давай из горлышка разбанкуем, и разбежимся – внёс предложение небритый тип в полинялой кацавейке неопределённого цвета.
     Но тут из-за угла выплыл благообразного вида старичок – божий одуванчик.
Голова его была увенчана белыми как вата и торчащими во все стороны волосами.
  -  Привет, милёночки, – прошепелявил старикашка – не меня ждёте?
  -  Тебя, тебя, где ты бродишь, хотели уже без стакана обойтись, – загалдели мужики – давай, доставай что ли!
     Старичок полез за пазуху и вытащил  стакан и небольшой солёный огурец.
  -  Ух ты, - удивились мужики, - вот это сервис, даже и закуска есть! Ну, ты Стаканыч молодец!
     Алкашная братия, недолго думая, прямо здесь, на углу, быстренько распили поллитровку и разбежались в разные стороны. Стаканыч – так назвали дедка алкаши, остался один. Он посмотрел по сторонам, и медленно направился в сторону магазина.
     Михаил стоял в сторонке и наблюдал за скоростной церемонией распития. Он давно уже заприметил благообразного старичка, который постоянно курсировал возле этого гастронома. Местные бабки, торговавшие около магазина семечками и сигаретами, тепло приветствовали его появление словами:
  -  Здравствуй, Милёночек, иди, семечками угостим.
     На что тот, шепелявя, отвечал им с юмором:
  -  Шами шелкайте ваши шемешки, а я и беж них обойдушь!
     Бабки хохотали, угощая его,  кто пирожком, кто булочкой, которые он тут же съедал. Видно было, что человек он здесь, уважаемый. Михаила заинтересовал этот дедок, и он решил познакомиться с ним поближе. Когда Стаканыч проходил мимо, остановил его словами:
  -  Уважаемый, можно вас на минутку?
  -  Да хоть на десять – оживился тот – время у меня вагон и маленькая тележка, говори, чего хотел.
  -  Я постоянно вас здесь вижу – начал Михаил – наверное, живёте где-то рядом?
  -  В этом доме и живу, в подвале, – прошамкал Стаканыч – а что, удобно, магазин рядом, да и платить за удобства не надо.
  -  Как, в подвале, – не понял Михаил – у вас что, квартиры нет?
  -  О-о-о – протянул старичок – это длинная история, вам её лучше не знать, да и зачем?
  -  А может я вам смогу чем-то помочь – ну там, родственников найти или ещё что-то сделать.
  -  Эх, милёночек – вздохнул обречённо Стаканыч – ничем ты мне не поможешь, да и поздно уже – года подходят, помирать скоро. Ну а коли хочешь про жизнь мою узнать – бери беленькую и пойдём ко мне в гости. Там посмотришь, как живу, и сам определишь, помогать или нет.
     Старичок выжидающе посмотрел в глаза Михаилу.
  -  Да, да, конечно – согласно кивнул тот головой – я не против, идёмте.
     Они зашли в магазин, Михаил купил поллитровку водки и кой-какой закуски.
Стаканыч поглядел на всё это добро и, прищурившись, поинтересовался:
  -  Ты что, голодный, кушать ко мне идёшь или поговорить?
  -  Одно другому не помешает – улыбнулся Михаил – и покушаем и поговорим.
     Дверь в подвал, куда они подошли, была приоткрыта, из-за неё несло плесенью и застоявшимся спёртым воздухом. Стаканыч повёл Михаила по тёмным хитросплетениям подвала, изредка предупреждая о препятствиях. Наконец подошли к деревянной двери в какую-то каморку. Со словами: «милости прошу», старик распахнул её и Михаил, шагнув внутрь, про себя удивился, насколько это жилище не гармонировало с окружающей средой. Здесь было прибрано и чисто, небольшое оконце давало достаточно света, чтобы  всё рассмотреть. Порядок чувствовался во всём. Кровать, вернее топчан, заправлен покрывалом, на столе, кроме светильника – ничего.
  -  Ну, как вам мои апартаменты? – поинтересовался Стаканыч.
  -  Вполне приличные – ответил Михаил, выглядывая, куда бы присесть.
  - Ты вот что, милёночек, садись-ка на топчан, здесь чисто. Не смотри, что в подвале живу, мне добрые люди регулярно бельишко стирают, спасибо им за это.
  -  У вас как у военного – порядок идеальный – сделал Михаил комплимент деду.
  -  А я и был военным, полковник в отставке, так что ты милёночек почти угадал. И кстати мы не познакомились, как извините вас звать-величать молодой человек?
     Михаил представился.
  -  А меня когда-то Виктором Николаевичем называли – давно это было, теперь вот кто как обзовёт: кто Милёночком, а кто Стаканычем. Да Бог их простит, я не обижаюсь.
  -  А как же вы здесь-то оказались, в подвале, ведь наверное, и своё жильё когда-то было? – задал Михаил вопрос, который так и вертелся у него на языке.
  -  Ты, вот что, наливай-ка по маленькой, а то у нас разговор с тобой не склеится, потом уж поведаю тебе свою историю-исповедь. Вижу, добрая ты душа, коли интересуешься такими отбросами как я.
  -  Они выпили, закусили. Стаканыч посидел немного, как бы собирая в кучу растерявшиеся за годы события своей такой непростой жизни.
  -  Вот ты Миша считаешь, наверное, меня обиженным судьбой, или запитой личностью – начал задумчиво Виктор Николаевич – а я наоборот  думаю, что это не так. Единственного чего у меня нет на данный момент, это денег. Ну, без них, слава Богу, обхожусь – люди добрые подкармливают.
  -  А как же пенсия? – задал законный вопрос Михаил – Ведь вы же должны как бывший военный, получать приличную сумму!
  -  Эх, милёночек, была у меня и пенсия, и дети, и много ещё чего, было да ушло – опустив голову, с грустью произнёс Стаканыч.
     Он глянул на Михаила, потом на стол:
  -  Давай-ка ещё по маленькой, а то что-то в горле пересохло, давно не говорил так много.
     Они выпили, помолчали немного. Стаканыч видимо собравшись с мыслями продолжил:
  -  Да, была у меня семья дружная, полная как говорят – два сына и мы с женой – идиллия! Я служил, зарплата достойная, часто ездили отдыхать на море все вместе. Но вот как-то в один из моих отпусков я не смог поехать вместе с семьёй на море – срочно понадобился на работе. Жене пришлось ехать одной, дети тоже остались дома – у них появились свои интересы, свои увлечения. Из поездки жена вернулась совсем другим человеком. Она стала рассеянна, задумчива, часто и подолгу разговаривала с кем-то по телефону. Однажды, придя с работы, я не обнаружил её дома, а на столе лежала записка с одним только словом: «прощай». Вот так, в одночасье рухнула вся моя семейная жизнь. Дети очень переживали, спрашивали у меня, куда пропала мама. Но я им ничего путного объяснить не мог, да и записку показать тоже не захотел, надеялся на то, что одумается, вернётся. Нет, не вернулась, по-видимому что-то серьёзное произошло в её жизни, если решилась на такой шаг. Я пытался  искать жену, но все мои попытки не увенчались успехом. Так с той поры её и не видел. Дети после такого поступка матери ожесточились, стали совсем неуправляемыми. Каким-то образом они нашли записку, оставленную женой, и пришли ко мне с предложением поговорить. Начал старший:
  -  Отец, ты как хочешь можешь думать и поступать, но мы с братом решили, что нет у нас больше матери, даже если вернётся – не простим!
  -  Сынки, да ведь вы не знаете, что у неё на душе, может ей самой тяжело без вас. Неизвестно ещё, где она сейчас и что с ней – попытался я их отговорить от такого решения – она же вас родила, вырастила, нельзя вот так, сразу, отказываться от родной матери!
     Но сыновья, увы, были непреклонны. Так прошло несколько лет. Постепенно свыкся с мыслью, что детей мне придётся поднимать одному, за все эти годы даже и, не пытаясь найти замену жене – так я её любил!
     Время шло, одного за другим выучил, а потом и женил сыновей, они обзавелись детьми, получили квартиры от государства. Остался я один в трёхкомнатной. Тоска временами одолевала, хотелось выть от одиночества. Вскоре подал в отставку. Пенсию назначили хорошую, так что ни в чём не нуждался. И тут является ко мне старший сын с женой:
  -  Отец, мы вот подумали, а почему бы тебе не перебраться к нам жить, что одному-то в трёхкомнатной делать? Давай обменяем обе наши квартиры на пятикомнатную, одну тебе комнатку выделим, живи, как хочешь. Уход за тобой будет, ну там, покушать сварить, постирать – это всё жена берёт на себя, а ты отдыхай.
     Недолго думая, я согласился на их условия, нисколько не задумываясь о будущем. А оно не преминуло показать все прелести жизни квартиранта, коим я себя почувствовал в первые же месяцы жизни в семье сына. Жена его оказалась ворчливой стервой, придираясь ко мне за дело и без дела. Постепенно я замкнулся в себе, стараясь как можно реже выходить из своей комнаты. Кушать пробирался ночью, убедившись, что все уснули, или же днём, когда никого не было дома. Но и тут сноха нашла, чем меня достать – начала предъявлять, что ем слишком много, и вообще, продукты ворую. Сын сначала оговаривал её, а потом понял, что это бесполезно и махнул рукой – разбирайтесь, мол, сами! Однажды вечером, заявляются они ко мне в комнату и, немного помявшись, заводят  разговор, что денег не хватает, много приходится платить за квартиру, да и дети подрастают, одевать-обувать надо. В общем, предлагают мне пенсию перевести на сберкнижку сына:
  -  А на расходы мы тебе будем выделять, по мере надобности.
     Я, дурак старый, и на этот раз согласился, сделал, как они просили, о чём вскоре очень пожалел! Прошёл ещё год невыносимой жизни в этом аду. Всё, терпение моё кончилось, надо было что-то делать, и я решил попроситься пожить у младшего сына. Пришёл к ним и, едва только завёл разговор об этом, как сразу же пожалел о своём необдуманном решении.
  -  Ты что, старый, в своём уме? – разоралась сноха – как квартиру, так старшему сыну, а жить сюда пришёл проситься? Даже и разговора быть не может об этом – не нужен ты в нашем доме! А не хочешь жить с ними, иди в пансионат!
     Сын же, сидел, опустив голову, молчаливо соглашаясь с женой, и только жалко из себя выдавил:
  -  Ну, ты пойми правильно, отец, нам самим места мало, три комнаты всего, терпи уже и живи у них, ведь не выгоняют они тебя.
     Как ни горько это было слышать от сына, сердцем я понимал, что в чём-то он прав! Ведь старший, вместе с женой, забрали у меня всё, что только могли – квартиру, деньги и самое главное – свободу. На душе после разговора с сыном остался какой-то неприятный осадок – и этому не нужен! Долго сидел на лавочке в парке, обдумывая сложившуюся ситуацию, выискивая из неё выход. Так ничего не придумав, вернулся домой, и сразу понял, что сын со снохой уже знают о моём визите к младшему. Они сидели со злобой глядели на меня, готовясь нанести очередной удар. Первой начала сноха. Она с визгом в голосе обрушила на мою голову столько обвинений, что их хватило бы с избытком на семерых. Оказалось, что я - нахлебник,  кровосос,  тунеядец и ещё многое такое, чего не мог о себе и подумать! Не споря с ними, молча прошёл в свою комнату, собрал нехитрые пожитки, которые поместились в рюкзаке и, не прощаясь, ушёл, унося на плечах проклятья которыми наградила меня вслед дорогая сношенька. Пенсию свою решил оставить им – пусть пользуются, может она им на пользу будет, да и внукам авось, что перепадёт с неё. А сам как-нибудь перебьюсь, пока силёнки есть, буду подрабатывать! Долго бродил я в этот день по городу, осмысливая происшедшее. Почему так случилось, что не стал нужен родным сыновьям, что я упустил в их воспитании? Скорей всего просто мало уделял им времени, занятый серьёзной работой. На третий день скитаний познакомился с таким же несчастным дедком, как и я, который нашёл для меня этот последний приют. С сыновьями встречаться мне больше не пришлось, благо живут они на другом конце города. А вот на внуков иногда приходил посмотреть, пока в школе учились. Теперь даже и не знаю, где они и чем занимаются.
     Виктор Николаевич замолчал, отвернувшись, смахнул что-то со щеки, и чуть помедлив, проговорил:
  -  Наливай, что ли Миша, а то у меня всё внутри пересохло, а я пока с мыслями соберусь.
     Мало-помалу, за разговорами, Михаил постепенно и как бы ненароком вызнал у Стаканыча, где живут сыновья, их фамилии, где работают. Он уже твёрдо решил, что любыми способами постарается вернуть Николаевича в семью, в которой тот так нуждался. Ещё немного посидев, Михаил распрощался с хозяином жилища, оставив ему неполную бутылку водки и, потихоньку притворив за собой двери, выбрался наконец-то на свежий воздух.
     На следующий день он нашёл дом, в котором проживал старший сын Виктора Николаевича. Расспросив у соседей номер квартиры сына и вечером, когда все отдыхали  после ужина и трудового дня, постучал в указанную дверь. Открыла миловидная женщина средних лет.
  -  Что-то не похожа она на ведьму, описанную Стаканычем – мелькнуло в голове у Михаила.
  -  Вам кого? – с улыбкой поинтересовалась она.
  -  Мне бы (он назвал имя сына) увидеть можно?
  -  Да, да, проходите, пожалуйста. Дорогой, это к тебе – позвала она мужа – да вы проходите, вот сюда, в гостиную.
     Пока они разговаривали, к ним из дальней комнаты вышел высокий седоватый мужчина в дорогих очках и с журналом в руке:
  -  Здравствуйте, чем обязан? – поинтересовался он, разглядывая гостя.
  -  Я бы хотел поговорить с вами наедине, если можно. Речь пойдёт о вашем отце, Викторе Николаевиче.
     При последних словах Михаила, журнал выпал из рук мужчины, он побледнел и, видимо, не в силах стоять, опустился в стоящее рядом кресло:
  -  Что с ним, где он, он жив? – еле слышно прошептал  побелевшими губами.
  -  Я вам всё объясню, за этим и пришёл, – пообещал Михаил – так, где мы можем побеседовать?
     Хозяин квартиры, уже немного пришёл в себя, и жестом пригласил гостя в свой кабинет:
  -  Прошу, здесь мы можем поговорить.
     Зайдя в комнату, Михаил представился и сел в предложенное кресло. Он посмотрел на сына Стаканыча, который с волнением и чувством тревоги глядел на него в ожидании разговора.
     Беседа их закончилась далеко за полночь. Договорились встретиться завтра и вместе навестить Виктора Николаевича. На следующий день, встретившись в оговоренном месте, отправились в каморку к старику. Тот оказался дома. Михаил не стал заходить, остался за дверью. Сын, едва увидев отца, упал на колени, и со слезами обнял его за ноги:
  -  Отец, прости ты меня, пожалуйста, дурак я был, жена мною командовала, всю душу она во мне убила. Потом, слава Богу, одумался. Вскоре, когда ты так резко ушёл, у нас с ней произошёл серьёзный разговор, а через неделю и развелись. Вот уже много лет живу с другой, замечательной женщиной. А тебя я пытался много лет найти, и всё безрезультатно. Сыновья остались со мной, не захотели уходить с матерью. Они будут очень рады тебя видеть. И пенсия твоя вся  цела – ни копейки я из неё не стал брать, всё надеялся тебя найти.
     Михаил, едва сдерживая слёзы радости, потихоньку покинул счастливых родных, нисколько не сомневаясь, что теперь-то у Стаканыча начнётся новая, счастливая жизнь!
Прошло года два, с той поры. Михаил больше не видел как обычно возле гастронома знакомую фигуру с головой-одуванчиком. Местные бабки, торговки семечками, судачили меж собой:
  -  Милёночка то, говорят, сын забрал к себе жить, давно он его искал, сердечного, и всё-таки нашёл. Ещё говорят, помог ему кто-то.
     Михаил только улыбался, слушая их пересуды, ему было приятно, что ещё один бедолага обрёл наконец-то  семейное счастье.
     Но вот, как-то однажды, направляясь в День Победы в городской парк на возложение венков, увидел Виктора Николаевича. Михаил сразу узнал его по пушистой белой шевелюре. Стаканыч одет был в военный мундир, на котором золотом отливали погоны  полковника. На груди у него в три ряда блестели награды. Рядом  шагали два рослых, молодых человека. Лицо старого военного светилось от счастья!



                Зимородочек

     Какие же у людей разные судьбы! Наверное, Бог даёт каждому по его заслугам. А может ли человек сам решать, предопределять заранее своё будущее? Стоит задуматься. Одни например, пытаются сделать своё существование на земле комфортней, лучше, планируя завтрашний день, расписывая его как график, заранее зная, что нужно сделать, чего добиться. Другие же, тыкаются как слепые котята, не зная, что им вообще от жизни нужно. Кидаются из крайности в крайность и наконец, обессилев, бросают всё на произвол судьбы, и медленно дрейфуют по течению, чтобы выплыть неизвестно где. Таких людей жизнь ломает другой раз очень жестоко…
     Костя с Алёнкой дружили ещё со школы. Им было хорошо вместе, и как-то само собой  дружба постепенно переросла в настоящее, серьёзное чувство, этим самым определив их дальнейшую судьбу. Они жили в одном доме и виделись каждый день, проводили все выходные где-нибудь на берегу реки, или же уезжали за город, бродили по лесу и мечтали. Они уже твёрдо решили для себя,
что обязательно поженятся после того как Костя отслужит в армии, куда его должны призвать уже этой весной. Алёна очень переживала по этому поводу, боясь, что у них с любимым могу разрушиться отношения, ведь за время службы человек очень сильно меняется. Костя мог уже другими глазами взглянуть на жизнь после демобилизации, а она так не хотела его терять!
     И вот, в один из последних майских дней, он принёс Алёне повестку:
  -  Всё, завтра ухожу служить, приходи провожать на вокзал!
  -  Уже? – выдохнула Алёна – у неё перехватило дыхание.
     Костя поцеловал её успокаивая:
  -  Ну, что ты, любимая моя, это же всего на два года, а потом снова будем вместе. Ты только жди меня, обещаешь?
  -  Да, да, конечно мой дорогой, я буду очень тебя ждать, на это есть особая причина, о которой  скажу завтра.
     На вокзал она прибежала раньше, но на перроне уже было полно провожающих. Алёнка отыскала Костю – он стоял с родителями, выслушивая какие-то последние напутствия и крутил головой, по видимому искал глазами её. Она подошла, прижалась к его плечу. Родители отошли в сторонку, не мешая им прощаться. Наконец прозвучала команда: «по вагонам» Алёнка прижалась к Косте и на самое ухо прошептала:
  -  Любимый, у нас с тобой будет ребёнок!
     Костя в шоке от услышанного, не успев ничего осмыслить, на ходу заскакивал в набиравший ход поезд. Алёнка осталась стоять на месте, с прижатыми к груди руками и безмолвно глядела на удаляющийся состав. У неё было такое чувство, что видит любимого в последний раз.
     Лето уже вовсю набирало обороты, с каждым днём становилось теплее. Всё кругом цвело и пело, откуржавилась черёмуха, осыпав всё вокруг себя опавшими лепестками словно снегом. Загорели оранжевым цветом огоньковые поляны, на которых местами проглядывали голубые глаза незабудок. Но Алёну почему-то не радовала вся эта красота, в её душе жило непроходящее чувство тревоги, ожидание чего-то нехорошего.
     Письма от Кости она получала регулярно, он сообщал, что попал в «учебку», где готовят младших командиров.
  -  Учиться надо полгода – писал Костя – потом распределят по разным частям, скоро жди письма с нового места службы.
     И всё, после этого сообщения от него не было больше ни одного письма. Алёна буквально сходила с ума, мучаясь в догадках:
  -  А может он другую завёл и забыл обо мне, или в госпиталь попал раненый –
терзала она себя сомнениями.
     В это тяжёлое для Алёнки время, её навестила давняя приятельница – разбитная девка, перебравшая не один десяток мужиков. Она успела в свои двадцать с небольшим лет уже побывать замужем и развестись.
  -  Чего грустишь, подруга, - затормошила она Алёнку – кавалер не пишет?
  -  Да, давно писем не было – зашмыгала та носом – даже не знаю, что и думать.
  -  А чего тут думать-то! – засмеялась подруга – Скорей всего нашёл он себе кралю в увольнении, вот и все дела!
   Алёнка от таких слов заревела в голос.
  -  А ты ещё этому козлу рожать собралась, дура. Тебе он нужен, ребёнок безотцовщина? Делай что надо, пока не поздно! – учила подруга.
  -  Да поздно уже, через три месяца рожать – захлёбывалась слезами Алёнка.
  -  Тогда вот, что – придвинулась ближе подруга – откажись от ребёнка прямо сразу, после рождения, пока не успела привыкнуть.
  -  Как же так, а что с ним потом будет? – засомневалась Алёна.
  -  Не беспокойся, найдут ему семью, сейчас бездетные в очередь стоят на отказных, так что не парься по этому поводу, – успокоила её подруга – ну, давай, счастливо оставаться, пора мне, и она, чмокнув Алёнку в мокрую от слёз щёку, упорхнула, сделав своё чёрное дело.
     Всё передумала Алёна за эти оставшиеся до родов три месяца. И только одного не могла себе представить, что возможно у Кости просто не было возможности в данное время ей написать! А оно на самом деле так и было! В Афгане, куда он попал после учебки, было не до писем.
     Когда подошло время рожать, Алёна уже для себя всё решила. Мать со слезами уговаривала её не делать глупости, не отказываться от ребёнка, но все уговоры ни к чему не привели! В самый разгар Крещенских морозов Алёна родила сына и, даже не посмотрев на него, ушла из роддома одна! Родители отреклись от такой дочери, и она ушла жить в общежитие. И началась у неё весёлая, разгульная жизнь. Она старалась походами по кафе и ночным клубам забыться, уйти от кошмарных мыслей, которые одолевали её ночами, видения преследовали даже днём, когда она оставалась наедине с собой. В этих кошмарах она видела, как сын тянет к ней ручонки, пытаясь дотянуться до её груди, и плачет и зовёт, но она, отталкивая его, кричит что-то и, очнувшись, плачет, проклиная себя за то, что натворила. Но было уже поздно что-то вернуть, дело сделано, в роддоме ей сказали: «вашего ребёнка  усыновили». На все  просьбы Алёны узнать, где он сейчас, следовал ответ, что такой информации не дают, и она опять уходила ни с чем. Временами ей казалось, что сходит с ума от всех этих кошмарных сновидений. А время шло, тянулось монотонно и однообразно, без радости и надежды на какие либо перемены.
     Алёнка уже перестала думать о Косте, и ждать его возвращения, когда однажды распахнулась дверь, и на пороге возник он – живой и невредимый! Только голова его была наполовину седой, и через всё лицо тянулся большой розовый шрам.
  -  Алёнушка, родная, заждалась? Ну, обними же меня скорей – шагнул к ней Костя.
     У Алёнки потемнело в глазах и, уже теряя сознание, успела почувствовать, как её подхватили сильные Костины руки. Очнулась она на кровати, рядом сидел её любимый с обеспокоенным лицом:
  -  Ну, слава Богу, с тобой всё в порядке, а то я уже бояться начал, хотел «скорую» вызывать.
     Алёна встала, отошла к окну: она сердцем чувствовала, что сейчас должно произойти нечто важное для обоих. Она ждала вопросов, которых боялась, ведь на них обязательно придётся отвечать!  Костя видимо почувствовал настроение
Алёны, её настороженность, скорее даже испуг. Он подошёл, обнял её за плечи:
  -  Ну, рассказывай, как без меня жила, и почему сейчас здесь обитаешь, в общежитии. Я к твоим родителям заходил, они сказали, что всё сама расскажешь.
     И тут Алёну прорвало – из глаз потоком хлынули слёзы, она затряслась в рыданиях, не в силах вымолвить ни слова. Костя стоял, обняв её бьющееся в конвульсиях тело и утешал, как мог. Наконец она успокоилась и, поняв, что разговора избежать не удастся, рассказала ему всё, как на духу, ещё больше осознавая всю трагичность сложившейся ситуации. Закончив рассказывать, Алёна взглянула на Костю. Тот сидел, опустив голову, и видно было, как ходят желваки на его скулах.
  -  И где же сейчас мой сын? – не поднимая головы, глухим голосом поинтересовался он.
  -  Мне сказали, что его усыновили – пробормотала Алёна непослушными губами – но кто, неизвестно, этого не хотят говорить.
     Костя поднялся, глядя Алёне прямо в глаза, произнёс каким-то жёстким, не своим голосом:
  -  Не думал я, что ты такая сволочь – родное дитя бросила.  Так даже звери не поступают. И как  после этого можно спокойно жить? Да ты мне просто омерзительна! Прощай, не хочу больше находиться с тобой рядом! – И он вышел, хлопнув дверью так, что с косяков штукатурка посыпалась.
     Вечером, соседка по комнате, придя с работы, увидела такую картину: Алёнка сидела на кровати, прижимая к груди куклу, завёрнутую в тряпки. Она поглядела на девушку каким-то стеклянным, безумным взглядом, продолжая что-то тихо напевать, покачивая в такт куклу.
  -  Алёна, что с тобой? - испуганно поинтересовалась соседка – Что здесь произошло?
  -  Да вот, сыночка нашла, – улыбнулась Алёна – теперь он будет всегда со мной, и Костя к нам вернётся!
     До девушки, наконец, дошло, что с Алёной не всё в порядке. Видимо днём произошло событие, помутившее разум её подруги, но все попытки узнать что-то у неё, закончились ничем. Алёна только улыбалась и продолжала монотонно бормотать и качать свою куклу. Изо всех слов соседка разобрала только несколько: «самородок, сынок, зимородочек». Поняв, что все разговоры с подругой бесполезны, она легла спать. Утром, Алёны в комнате не оказалось, однако верхняя одежда её была на месте. Обеспокоенная подруга, выскочив на улицу, нашла её лежащей в снегу, полузамёрзшей. Вызвала «скорую». Алёну увезли с сильнейшими отморожениями.
    … Лечение подавалось туго, у неё, кроме обмороженного тела оказалось ещё и крупозное воспаление лёгких. Она лежала безразличная ко всему, не произнося ни слова, и целыми днями смотрела в потолок, каким-то невидящим, отрешённым взглядом.  Соседкой по кровати у неё оказалась молодая женщина, которая всё время пыталась растормошить Алёну, заставить говорить. Но только один раз она заметила живой проблеск в её глазах, когда начала рассказывать о своём сынишке, которого усыновили год назад. К этой женщине каждый день приходил  муж – тихий, скромный, всегда улыбающийся, он вызывал симпатию
у всех больных в палате. И только одна Алёна казалось, не замечала его присутствия. Женщина обратила внимание, что  молчаливую соседку за всё время лечения никто не навещал, и время от времени угощала фруктами, которыми в изобилии снабжал её муж. Анатолий, как его звали, тоже старался разговорить Алёну, но все попытки оказались напрасны.
     В один из выходных дней Анатолий пришёл в палату с сынишкой. Этот смешной симпатичный малыш, которому было чуть больше года, неуклюже протопал к материной кровати, улыбнувшись своим малозубым ртом Алёне. Та, приподнявшись на локтях, горящими глазами смотрела на него, не моргая. В ней словно проснулось что-то живое, давно забытое. И, наверное, за все дни, что она находилась в больнице, на лице появилась улыбка. Анатолий, заметив это, дал малышу яблоко:
  -  Сынок, иди, угости тётю.
     Ребёнок подошёл к ней и, глядя в глаза пролепетал:
  -  Ляля!
     Алёна взяла яблоко и поцеловала кроху в щёчку, почувствовав при этом, как сильно забилось, застонало у неё в груди сердце, и словно горячей волной обдало всё тело. Она откинулась на подушку и из глаз потекли облегчающие душу слёзы. Проплакавшись, Алёна почувствовала себя словно другим человеком. С этого дня она резко пошла на поправку. Анатолий стал постоянно приходить с сыном и Алёна, общаясь с ним, понемногу оттаивала душой.
     Её соседке становилось всё хуже. Женщины в палате говорили меж собой, что она доживает последние дни. И вот однажды её не стало. Алёну, как и других, до глубины души тронула смерть этой совсем ещё молодой женщины.
И ещё она поняла, что не увидит, наверное, больше её малыша, от одного присутствия которого, ей становилось так хорошо, и в груди возникало непонятное сладостное волнение.
На очередном обходе врач обрадовал Алёну, пообещав через недельку выписать из больницы. Она задумалась, куда пойти? Родители от неё фактически отказались, даже проведать ни разу не приходили, а общежитие вызывало неприятные ассоциации после встречи с Костей. Но всё решилось как-то само - собой.
      Почти перед самой выпиской её навестил Анатолий с сынишкой. Алёна обрадовалась несказанно. Ещё бы, она так хотела увидеть хотя бы ещё разок этого малыша! У Анатолия был жалкий, растерянный вид – он заметно волновался. Немного посидев на краешке кровати Алёны, пока она играла с ребёнком, он решился начать, по-видимому, трудный для него разговор:
  -  Алёна, ты, наверное, догадываешься, как мне сейчас трудно одному с сынишкой. Так вот, у меня будет к тебе большая просьба: не могла бы ты побыть какое-то время с моим сыном, пока найду подходящую няньку? Обещаю хорошо заплатить. Просто я подумал, что лучше тебя, никто с этим не справится. Вижу, что ты привязалась к Андрюшке, да и он тебя полюбил. Соглашайся, Алёна, пожалуйста, хотя бы ненадолго!
     Да как же она могла отказаться второй раз от своего сына! А то, что это её ребёнок, которого оставила, бросила так опрометчиво, она уже ни капли не сомневалась – ей просто это подсказывало сердце матери!
     В день, когда она выписывалась, в вестибюле её уже ждали Анатолий и Андрюшка с букетом цветов. Едва увидев Алёну, малыш побежал к ней, лепеча:
  -  Мама, мама!
     Слёзы радости брызнули у неё из глаз:
  -  Господи, спасибо тебе! – шептала она, прижимая к себе маленькое, хрупкое тельце сынишки – Я теперь всегда буду с тобой, ты слышишь – ВСЕГДА!
     Ведь я нашла тебя, мой дорогой сынок-зимородок!
    



                Горькая правда жизни

     В автобазовской курилке, что кособоко прилепилась к стене кузницы, царило оживление. Время было обеденное, и мужики собрались здесь покурить и поболтать о том, о сём. Услышав шум и громкий смех, из кузни вышел молодой мужчина в брезентовом фартуке и грубых рукавицах-верхонках:
     Чего это вы так разгоготались, поделитесь, над чем ржёте – поинтересовался он.
   - Да вот, Петрович новый анекдот рассказал – они кивнули на пожилого мужика, сидевшего в углу курилки, который как ни в чём не бывало, попыхивал папироской.
     Кузнец подсел к рассказчику, достал папиросу и, прикурив, попросил его:
   - Расскажи, Петрович, над чем это они так хохотали, может и я, посмеюсь.
   - А чего повторять-то – нехотя пробурчал тот – пусть они тебе и перескажут.
И поднявшись, потопал к себе в слесарку – время обеда закончилось, а у него – слесаря-моториста, работы всегда предостаточно – успевай, крутись!
     Петрович был интересной личностью, много знал, говорил довольно сносно на немецком, но только когда хорошо подопьёт. И не любил рассказывать ничего о себе. Но автобазовские мужики каким-то образом разнюхали, что он долгое время был в плену, в Германии, а после войны и освобождения, ещё и отсидел десять лет в сталинских лагерях.
     Со временем как-то так само собой сложилось, что подружились Володя-кузнец с Петровичем, и тот стал частенько заглядывать к нему в кузницу по разным делам, а то и просто покурить и поговорить. Однажды, в конце смены, в пятницу, он предложил Володе:
   - Слушай, такое дело, давай сегодня посидим у меня, есть повод немного выпить, поговорить. Понимаешь, дата у меня сегодня – ну, в общем, день рождения.
     Володя согласился и они, переодевшись, пошли к проходной. Петрович жил рядом с автобазой, в одноэтажном деревянном бараке, построенном ещё заключёнными в начале пятидесятых годов. Дома были построены на болотистом месте, и к ним вели дощатые тротуары, на полметра возвышающиеся над землёй. С одной стороны от домов открывался прекрасный вид на реку, с другой – были настроены различные сараи и постройки для хранения дров и угля. За ними простиралось шикарное моховое болото, с редкими островками кустов и рыжими плешинами поспевающей клюквы.
     Дома у Петровича уже был накрыт стол, семья ждала его прихода с работы.
Он познакомил Володю с родными – женой Надеждой и детьми – сыновьями Колькой, Валеркой и дочкой Любой. Владимир удивился тому, что у Петровича, хотя он и в годах, такие маленькие ещё, дети. На что тот отмахнулся:
   - Потом расскажу, будет у нас ещё время, а пока давай-ка к столу, нас уже заждались. Удивительно, но за столом, никто из родных не поздравлял именинника, никаких тостов не прозвучало, и это показалось Владимиру странным. Через некоторое время, когда дети и жена Петровича вышли из-за стола, тот предложил:
   - Пойдём-ка Володя на воздух, покурим, побалакаем. Ко мне ведь редко кто в гости приходит – чурается народ, и всё из-за прошлого – ведь я отбывал срок, как предатель Родины.
     Они вышли на крыльцо, уселись на лавке, помолчали. Первым заговорил Володя:
   - А ведь я, Петрович даже имени и фамилии твоей не знаю. В автобазе все по отчеству кличут, вот и я, тоже.
   - Кузьмой меня зовут, а фамилия – Курочкин. Сам я алтайский, и на войну забрали с Алтая. Вот только возвращаться я в те края не хочу. Семья у меня там была, да сгинула. Ну, да всё по порядку тебе поведаю. Никому ещё о своих мытарствах не рассказывал, даже жене, тебе расскажу всё как есть – к душе ты мне пришёлся. Не знаю почему, но стал ты мне как родной. Да и накопилось   внутри столько – охота вылить, выплеснуть. Глядишь, может дышать легче станет! И не день рождения у меня сегодня, Володя. В этот день я отмечаю освобождение из немецкого плена. Только радости от этого освобождения впоследствии  не почувствовал, а только получил ещё больше физических страданий и душевных мук. Но об этом чуть позже расскажу.
     Кузьма Петрович перевёл дух, прикурил очередную папиросу от недокуренной и продолжил, глядя на поблёскивающую поверхность реки:
   - На войну меня забрали в первые дни. Погрузили в Барнауле в эшелон, и на запад. Ближе к линии фронта нас кое-как переодели, дали одну на пятерых винтовку и сапёрные лопатки, и погнали на передовую – воевать! В первом же бою перебили наших почти всех, а кто был ранен – забрали в плен. Вот так я и оказался в Германии, даже повоевать не успел! За год сменил три лагеря. Потом начали нас распределять по заводам, фабрикам и фермерским хозяйствам. Вот так попал я на завод.  До войны мне долгое время  пришлось работать в МТС токарем, а немцы отбирали из пленных всех мастеровых, чтобы значит, на них пахали – бесплатная рабочая сила была им, ох как нужна! Я подумал, что отсюда легче убежать, хотя не имел чёткого представления, как это будет выглядеть. Но надежды на освобождение не терял! Из лагеря тоже пытался бежать три раза. Каждый раз ловили с собаками, которые здОрово изгрызали, но ничего, главное живой оставался, не расстреляли. Отлёживался, но думку о побеге не оставлял!
     И вот, привезли нас, несколько человек на какой-то завод и устроили своего рода экзамен: дали каждому по железной болванке, указали время, за которое мы должны были выточить определённую деталь. Двое из наших сделали работу за полчаса. Их мастер проверил работу, что-то прокаркал, этих бедолаг поставили к стенке и расстреляли у нас на глазах. Нам на ломаном русском объяснили:
   - Это не токари, они допустили брак. Настоящий специалист должен соблюдать все правила обработки и режим скоростей. Запомните, кто будет делать брак – расстреляем!
     Через некоторое время мне удалось познакомиться с одним немецким токарем. Не знаю, был ли он коммунистом, но к нам относился хорошо – старался поделиться лишним куском хлеба, кой-какой одежонкой. Наша лагерная роба быстро приходила в негодность и была латаной-перелатанной.
Он по моей просьбе достал карту Германии, и я стал готовить план побега и учить немецкий язык. Вскоре случай представился, но далеко уйти не удалось, меня продал фермер, который видел, как я устраивался на ночь в стоге сена. Опять избили, но не настолько сильно, чтобы я мог работать дальше -  рабочих-
специалистов не хватало. Меня приковывали к станку  на цепь на всю смену, а вечером под конвоем уводили в заводские каморки с решётками на окнах. Так и пришлось до самого освобождения пахать на этом проклятом заводе!
     Не буду я больше утомлять тебя, Володя своими рассказами про то, как нас освободили, но после этого для многих  начались ещё более худшие времена. На нас смотрели как на врагов народа, изменников. Даже не осудив, прямым ходом отправили в лагеря – теперь уже советские! Вот так встретила нас Родина, в которую мы рвались всей душой! Многие не выдерживали – кончали жизнь самоубийством. Солдаты – охрана, в основном нерусские, относились к нам хуже немцев – били нещадно, собаками травили. Порой думалось, что лучше бы я в том, первом бою погиб, чем терпеть такое! В общем отбабахал я десять лет от звонка до звонка по статье, как враг народа и предатель. Когда освободился – не знал куда идти и что делать. Решил искать свою семью – может, повезёт найти – ведь я их почти пятнадцать лет не видел! Приехал в родную деревню, расспросил стариков. Мне рассказали, что ещё во время войны, ушли мои родные из деревни – голод здесь сильный был. А куда ушли – никто не знает. Вот так я потерял ещё и семью, а было у меня их аж пятеро, и все девчонки!
     Кузьма Петрович поперхнулся, отбросил недокуренную папиросу, прокашлялся, как будто готовясь продолжить свой рассказ, но видимо передумав, предложил:
   - Пойдём-ка, Володя, опрокинем ещё по маленькой, а то у меня что-то в горле запершило – нелегко всё это вспоминать-ворошить.
     Надя, жена Петровича, уже успела навести порядок на столе, убрав всё лишнее. Посидев ещё немного и выпив по паре рюмок, мужики вышли на свежий воздух. Солнце уже царапало горизонт своими розово-оранжевыми лучами, окрасив низко ползущие облака в причудливые тона. Серебристая днём, гладь воды помрачнела и отливала тёмным золотом. Ниже переката плыли клочки пены, окрашенные светом заходящего светила.
   - Красиво – глядя на реку, мечтательно проговорил Володя – ну, а дальше-то как у тебя всё сложилось, семью так и не нашёл?
   - Больше года я мотался по всем инстанциям, но всё было бесполезно. Потом попал в больницу – здоровье после всех этих лагерей, и немецких и советских, стало ни к чёрту. Вот там и познакомился с Надей – она санитаркой работала. Вскоре поженились, приехали сюда. Город молодой, рабочие руки нужны, вот и не посмотрели, что у меня статья такая, взяли на работу, дали жильё, ну а там уже и ребятишки народились. Такие вот Володя, дела.
   - А у моей жены, тоже отец пропал без вести в первые дни войны, пришлось им хлебнуть лиха через верх. Ушли они в город из деревни – там легче было прожить. У неё, кстати, тоже девичья фамилия была Курочкина – поделился Володя.
   - Ну, да, людей с такой фамилией много, особенно у нас, по Алтаю – посмотрел на него Петрович – а она случаем не оттуда родом?
   - Алтайская, моя Анюта – мы в Горно-Алтайске познакомились и там же поженились. Да, у неё, кстати, и отчество – Кузьмовна! – он ошалело посмотрел на побледневшего Петровича. – Не может быть! Неужели?
     Домой Володя пришёл довольно поздно, жена и ребятишки уже спали. Он сел на кухне за стол и задумался:
   - Как же мне жену подготовить для встречи с отцом? А может он вовсе и не отец, а так, однофамилец!
     Мысли роем кружились у него в голове, не желая укладываться в какой-то порядок. Спать не хотелось. Иссмолив пачку «Беломора», Володя с удивлением обнаружил, что уже рассвело и пора собираться на работу. Проснулась Аннушка:
   - Дорогой, ты что, даже и не ложился сегодня – удивилась она – что у тебя произошло, что случилось?
   - Анюта, у нас сегодня вечером гость будет, ты постарайся пораньше с работы отпроситься и приготовь чего-нибудь. Потом сама всё увидишь. Всё, пока, я побежал, а то на работу опоздаю – и он умчался, даже не взяв как обычно, свой обеденный тормозок.
     В автобазе, у кузницы, его уже с нетерпением ждал Петрович:
   - Ну, как Володя, поговорил с Анной? Что она сказала, готова встретиться? – Посыпались из него вопрос за вопросом.
   - Ничего я ей конкретного не сказал, предупредил просто, что вечером будет гость. Да не дрейфь ты, Петрович, всё нормально будет – успокоил его Володя.
     Этот рабочий день для них тянулся необычно долго, время медленно ползло, словно как можно дольше оттягивая минуты встречи отца и дочери.
     Аннушка, отпросившись с работы, хлопотала на кухне, даже и не догадываясь, какой сюрприз её ждёт вечером. Что за таинственный гость придёт к ним – она терялась в догадках, женское любопытство точило её, не давая сосредоточиться на приготовлении ужина. Наконец послышался звук открываемой двери. Выглянув в прихожую, она не смогла разглядеть гостя, который согнувшись, снимал обувь.
   - Проходи, Петрович, знакомься: моя жена Аннушка – нарочито официально проговорил Володя, пропуская гостя впереди себя – Анюта, посмотри, вы случайно не знакомы с этим человеком? – В его голосе чувствовалось волнение.
     Анна взглянула на гостя повнимательней и у неё начали подгибаться колени.
Упасть ей не дал Володя. Он подхватил жену и усадил на стул. Аннушка словно онемела – она не могла сказать ни слова, и только во все глаза смотрела на отца, которого похоронили заочно в самом начале войны – ведь на него пришла похоронка! А Кузьма Петрович упал передней на колени, обнял за ноги и плача, не переставая повторял:
   - Анечка, доченька! Анечка, доченька!
     Володя, глядя на эту трогательную встречу, не смог сдержать слёз и отворачивался,  стараясь не подавать вида.
     Наконец понемногу все успокоились и устроились за столом. Надо ли говорить, что спать в эту ночь им не пришлось совсем – проговорили до утра. Утром Володя позвонил от соседей на работу и предупредил начальника, что они с Петровичем на сегодня берут отгулы. Объяснять причину он не стал. Анна ушла на работу, а мужики собрались и поехали в соседний городок, где жила жена (бывшая) Петровича, то есть Володина тёща. При встрече с ней ситуация повторилась – ещё бы, ведь она давно его похоронила, а он, спустя столько лет, свалился как снег на голову! Пока они с Петровичем разговаривали, Володя сбегал и привёл двух сестёр Анны, которые жили неподалёку. Те прибежали, и слёзы потекли уже в три ручья!
     Кузьма Петрович и сам не смог сдержать слёз, глядя на своих взрослых дочерей и так сильно изменившуюся и постаревшую жену. Забыв обо всём на свете, встретившиеся родные, столько лет не видевшие друг друга, проговорили до самого утра. Афимия Семёновна не осуждала мужа, выслушав историю его скитаний, и только горько посетовала:
   - Ничего теперь уже не исправить.  Тебе тоже от жизни досталось по полной – нахлебался лиха досыта, да и нам с девчонками не меньше трудностей пришлось пережить . Сама порой удивляюсь, как удалось выжить в те голодные времена. Если бы не перебрались в город, перемёрли бы мы с дочками от голода. Хорошо, старшая, Анна с двоюродной сестрой Полиной вовремя ушли в Горно-Алтайск, да потом уже и мы за ними потихоньку переселились. И как им бедным удалось дойти зимой в морозы, двести пятьдесят километров по степям, просто невероятно, как они живыми остались? Правда, сильно обе обморозились. Полина по приходу в город попала в больницу с воспалением лёгких и через некоторое время умерла. А Аня нашла временное пристанище у дальних родственников, и они помогли ей устроиться на работу.
     Ближе к утру дочери разошлись по домам – им нужно было на работу готовиться. Афимия Семёновна накормила Петровича завтраком, они посидели ещё немного молча. Видно было, что муж  хочет ей сказать что-то важное, но никак не может  решиться.
   - Вижу я, ты что-то задумал, Кузьма – говори прямо, что хотел – подбодрила его Афимия Семёновна.
   - Да ты меня прямо насквозь видишь – он взял её за руку – Афимьюшка, родная, давай сойдёмся, брошу я свою Надьку, от тоски и безысходности я на ней женился, когда вас не смог отыскать – не мила она мне! Вот только младшенького, Валерку заберу с собой и всё, больше меня в той семье ничто не держит.
     Афимия посмотрела на него глазами полными слёз:
   - Нет, Кузьма, хватит с тебя и одной брошенной семьи, живи как жил. А я уже за столько лет привыкла жить одна, да и дети наши давно выросли. Не вернуть нам прошлого, да и настоящее не надо переделывать. Будем доживать свой век, как жизнь распорядилась.
     Петрович, опустив голову, выслушал жену и с тяжёлым сердцем уехал в свою настоящую, хоть и не такую счастливую как до войны, жизнь, теперь уже после встречи со своими родными кровинками-дочками, казавшейся такой никчёмной и пустой!
     Ещё несколько раз наведывался Петрович к своей бывшей жене со своим младшим сынишкой Валеркой в гости, но после скандала, который закатила ему Надежда, смирился и перестал навещать Афимию.
     За последний год Петрович сильно сдал, сгорбился, стал более замкнутым и, не дотянув до Нового года, отдал Богу душу, и перед смертью, будучи уже в полубессознательном состоянии, до последнего дыхания не переставал повторять имя своей первой и единственной любви:
   - Афимьюшка…Афимьюшка…Афимью………



                Над рекою лебеди

     Бытует в народе такое выражение: «лебединая верность», которое многим кажется избитым и пустым по значению. Но, что это чувство реально существует, меня убедил один случай произошедший в небольшой таёжной деревушке.
     Рыбачили мы с братом на одной небольшой, глухой речке. Дело было в первых числах октября. В это время неплохо ловится хариус, нагуливая жир перед ледоставом. Мы построили временный домик на берегу, в живописном месте, под тремя огромными елями. Эти великаны окружали собой ровную поляну, раскинувшуюся в нескольких метрах от реки. Время у нас было предостаточно, чтобы как можно комфортнее устроить своё временное пристанище. Мы наготовили дров, сырые сложили в поленницу под навес, а сухие, для растопки, разложили под топчаном, рядом с печуркой. Наконец, управившись с хозяйственными делами, которые отняли у нас пару дней – ведь жить нам здесь предстояло больше месяца (всё зависело от того какой будет рыбалка). На следующее утро отправились обследовать зимовальные места, на которые уже в это время должен скатиться хариус. Поднялись по реке километров на пять, на первый раз, как бы для разминки.
     Я шёл не торопясь и не мог налюбоваться окружающей красотой этой дикой природы. Среди охряной, с редкими бардовыми кустами, лиственной согры, как огненные сполохи, местами искрились гроздьями кусты калины. Черёмуха, сбросив листву стояла, словно девица перед купанием – нагая, позабывшая снять украшения-серёжки. Они тяжёлыми соблазнительными гроздьями свешивались с ветвей, словно напрашиваясь, чтобы их отведали. Я не смог удержаться от соблазна и некоторое время, срывая спелые гроздья, наслаждался сладко-терпким вкусом лесных ягод. Время от времени с красавиц рябин с шумом взлетали выводки рябков. Они тоже готовились к зиме, набивая зобы сладкой, после осенних заморозков ягодой.
     И вот, наконец-то мы на месте. Дальше идти нет резона – если у рыбы жор, то этого расстояния вполне хватит, чтобы добраться с рыбалкой к стану, до вечера. Настраиваем удочки, и начинается удивительная по своей красоте и азарту, хариусовая рыбалка! Эмоции переполняют, и мы время от времени перебрасываемся восторженными восклицаниями:
  - Ух ты! Смотри-ка, что делает, того и гляди удилище сломает! – Кричу я брату.
  - Да у меня только что такой же попался – откликается он.
    Через некоторое время, пресытившись рыбалкой и сбив азарт, решаем возвращаться к стану. Благо рыбы было выловлено достаточно для первого раза.
На подходе к домику почувствовал запах дыма. Что такое, может, кто в гости забрёл? И действительно, у небольшого костерка сидели и спокойно попивали чаёк, два наших знакомых рыбака из недалёкой таёжной деревушки. Пообщавшись немного, мы проводили наших гостей и занялись своими делами – брат начал чистить и солить рыбу, а я пошёл ставить петли-перевёртыши на рябков в ближайший пихтачок.
     Медленно бреду еле заметной тропинкой вдоль речушки – её проложили немногочисленные деревенские любители-рыбаки. Кручу головой, выглядывая, где бы нарвать гроздьев рябины для приманки на мои хитроумные ловушки. Останавливаю свой взгляд на противоположной стороне реки. Там, прямо от воды начинается склон горы, разукрашенный природным художником в самые невообразимые цвета. Вообще, начало октября, по моему, самое прекрасное время года. Создаётся такое впечатление, что природе за лето надоела зелень, и она решила порадовать себя и людей разнообразием красок. Просто взяла и плеснула на тайгу всю цветовую палитру, имеющуюся у неё. И теперь любовалась сама на эти неповторимые сказочные, осенние этюды. Вот уж воистину  говорится, что природа, самый лучший художник!
     Прожили мы на реке до конца октября, но ожидаемого «свала» рыбы, так и не дождались. Решили съездить домой, запастись продуктами и остаться здесь ещё на некоторое время, ждать пока хариус «покатится». Мы ждали больших морозов, во время которых пойдёт густая шуга, сгоняющая рыбу на зимовальные места. Стало уже заметнее холодать, особенно по ночам. Образовались первые забереги. И вот, наконец-то первый хороший мороз – градусов за двадцать! Рыба катилась два дня, за это время мы хорошо порыбачили, запасшись на зиму крупным, до килограмма весом хариусом.
     Перед отъездом, до полуночи сидели у костра, как бы прощаясь со своим обжитым ставшим родным, за время рыбалки, местом. Ночью пошёл снег. Он крупными хлопьями плавно падал на костёр и, не долетая до поленьев, таял, превращаясь в маленькие, паровые облачки. Мы смотрели, любуясь, на это маленькое чудо, и совсем не хотелось идти спать. Вдруг, высоко в ночном небе,
Послышались какие-то гортанные звуки. Брат посмотрел на меня:
  -  Лебеди? Так поздно? Это что-то невероятное! – пробормотал он – как же они бедные летят в такой холод?
     Утром решаем съездить в деревушку на берегу реки, в которую впадает наша, поменьше. Там жило много наших знакомых и друзей. Решили попрощаться – до следующего года возможно больше не увидимся. Заехали в первый крайний дом, к Петровичу. Он обрадовался встрече с друзьями, быстро сообразил чайку с запашистым таёжным мёдом. За чаем рассказал об утреннем событии, которое потрясло всю деревню:
  -  Утром, забегает ко мне сосед:  - Петрович – кричит – иди смотреть, стая лебедей на плёсе, в полынье плавает, красивые и много!
     Выскочили мы из избы и на берег, а там уже народ собрался – любуются, птицы-то и взаправду красивые, белоснежные! И тут, один из приезжих,(видно в гости к кому-то приехал) прибегает с карабином, с оптикой. Люди думали , что он хочет через оптику рассмотреть их получше, а он устроился поближе к птицам, на бугорке, прицелился и выстрелил! Народ, не ожидая такого, шарахнулся от него. А птицы, эти белоснежные красавцы, с криком, словно белое облако, взмыли над смертельной полыньёй, подняв снежную пыль. Когда снег осел, все увидели бьющуюся в смертельных агониях птицу, и лёд под ней всё больше окрашивался кровью!
     Петрович замолчал, посидел немного, видимо переваривая случившееся, затем медленно продолжил:
  -  Ну, дали наши мужики горе-охотнику хорошенько, только птицу-то этим не воскресишь! А лебеди покружили-покружили немного,  потом поднялись высоко и улетели, не переставая кричать, горестно и гортанно. Видимо так они прощались с членом своей стаи. Но один лебедь отделился от улетающих и, надрывно крича, начал кружиться над убитой птицей. Затем он опустился возле неё, пошевелил неподвижное тело клювом, потёрся об неё грудью, что-то непрестанно крича, словно причитая. Он видимо всё ещё пытался поднять её, звал с собой и, наконец, успокоившись, застыл около подруги, обняв крылом и положив голову на окровавленные крылья.
     Петрович замолчал, молчали и мы, взволнованные его рассказом. Потом попрощавшись, и не заходя больше ни к кому из знакомых, с тяжелым сердцем поехали домой. Мы ехали и всю дорогу молчали, думая каждый о чём-то своём, а в ушах стоял грустный крик улетающих последних лебедей.
    С Петровичем мне довелось увидеться только на следующее лето. Мы шли на лодке с друзьями вверх по реке, и я на некоторое время упросил их заскочить к нему в гости, проведать – здоров ли? За чаем вспомнили прошлогоднюю историю с лебедем.
  -  Когда лёд хорошо схватился – рассказал Петрович – мы с соседом решили пойти посмотреть птицу – всё-таки не каждый день лебедя близко увидишь. Подошли, смотрим – лежит убитая лебёдушка, а лебедь (он покрупней немного) обнял её крылом, перевил своей шеей, да так и замёрз рядом с любимой. Он даже мёртвую не захотел её оставить, вот так!
     И закончил, глядя нам прямо в глаза:
  -  Людям бы надо учиться у этих птиц верности и настоящей любви!




                Хвоинки

Весна в этом году выдалась буйная, тёплая. Ещё не успел сойти весь снег, а поляны уже вовсю пестрели цветами.  Птицы, одуревшие от яркого солнца и запаха оттаявшей земли, заливались на разные голоса, стараясь перепеть друг друга. Река пока ещё не тронулась, но в многочисленных промоинах клокотала и бурлила, стараясь вырваться наружу из многомесячного ледяного плена. По краям проталин юрко сновали прилетевшие трясогузки, вылавливая вылупившуюся из личинок подёнку. Вдоль реки струился запах дымка и жарящихся шашлыков. Народ наслаждался весной, теплом и ярким солнцем, соскучившись за долгую зиму по всему этому. Красота!
     Филиппыч полулежал на кровати возле распахнутого окна и жадно вдыхал запахи весны. Вслушивался в долетающие со двора звуки и радостные возгласы играющих ребятишек, которые перемешивались с заливистыми трелями-переливами прилетевших скворцов. Он слушал всё это, и на душе становилось легче, боль уходила куда-то в неизвестность, хотелось жить, двигаться. Его, старого таёжника и охотника, пьянили эти весенние запахи. Они казалось, возвращали ушедшие за время болезни силы, манили встать и идти в лес, туда, где прожита большая и лучшая половина жизни. Пусть эта жизнь была полна тяжёлого таёжного труда, опасностей и встреч с лесным зверем. Филиппыч прикрыл глаза, и сразу же потекли в памяти воспоминания. Они навязчиво толпились у него в голове, наматываясь словно нитки на клубок, пробуждая уснувшие было чувства.
     Припомнилось, как он, двенадцатилетним пареньком впервые пошёл с отцом на охоту. Старший брат дал ему свою старенькую одностволку и два патрона с крупной дробью:
  -  В мелочь не стреляй, не трать зря патроны, рябков мы и на петли наловим, а вот в глухаря или косача – можешь!
     И всё, заразился Николка тайгой, старался всё свободное время посвятить блужданию по окрестным распадкам. Он не столько охотился, сколько наблюдал, запоминал, учился законам природы, удивляясь её мудрости и совершенству.
     Ему было семнадцать, когда началась война. Окончив семилетку, он уже работал в госпромхозе штатным охотником-промысловиком и считался одним из наиболее удачливых, по добыче зверя. На следующий день после объявления войны, пришёл в военкомат:
  -  Прошу отправить меня добровольцем на фронт, фашистов бить. Стрелять умею хорошо, с детства по тайге хожу.
  -  Тебе сколько лет, сынок? – поинтересовался военком
  -  Уже семнадцать, но я работаю в госпромхозе – гордо заявил Николка.
  -  Рановато тебе ещё на войну, а хорошие охотники, они и в тылу нужны. Кто же будет пушнину добывать, на которую мы оружие и вообще всё что нужно для победы за границей покупаем? И закончил, как отрубил – забудь сюда дорогу, накладываю на тебя бронь.
     Ещё пару раз попытался поговорить с военкомом, но тот был непреклонен:
  -  Приходил твой директор, просил, чтобы тебе дали бронь до конца войны. Ты ведь у него один из лучших охотников? 
     Так окончились его походы в военкомат.
     Филиппыч зябко передёрнул плечами – начинало вечереть и в комнате стало прохладно. Он потянул за бечёвку, прилаженную к окну сыном Никитой, и оно послушно захлопнулось.
  -  Где же он ходит, - подумалось Филиппычу – вроде как с работы давно должен прийти.
     И как бы повинуясь его словам, заскрипел ключ в замке, и послышались голоса, один сына, а другой незнакомый, женский. Через некоторое время в комнату вошла миловидная молодая женщина, следом – сын.
  -  Батя, познакомься, это Галя. Она будет у тебя сиделкой, прошу любить и жаловать – и, улыбнувшись, добавил – не обижай её, я думаю, вы подружитесь.
  -  Спасибо, Никитка, она мне уже понравилась – растроганно произнёс Филиппыч, глядя на смутившуюся женщину.
  -  Ну, вот и хорошо, сейчас я отвезу Галю домой и потом буду тебя кормить.
  -  Никита Николаевич – запротестовала Галя – давайте я уже вас обоих покормлю, потом отвезёте. Договорились?
  -  Отлично! – хлопнул ладошками Никита – давайте что-нибудь приготовим.
     Потом они сидели за журнальным столиком, придвинутом к кровати и ужинали втроём, устроив Филиппыча поудобней. А он смотрел на спокойно ужинавших молодых людей и думал, что неплохо бы сыну иметь такую жену, как Галя. Даже при первом знакомстве с ней видно - хороший она человек, не то, что бывшая сноха, разбитная бабёнка, сбежавшая от Никиты к своему начальнику. И от того тоже через месяц ушла.
     Когда Никита, доставив Галю домой, вернулся, отец завёл разговор:
  -  Сынок, тебе понравилась эта женщина?
  -  А что, - не понял Никита – ты на что намекаешь, отец?
  -  Да, вот такая жена тебе нужна – добрая, хозяйственная, не то , что твоя бывшая, прости Господи!
  -  Ну, ты батя даёшь, я же её совсем не знаю, мне Галю в соцзащите рекомендовали как хорошую сиделку, а не как жену!
  -  А ты сын приглядись к ней, может у вас, что и срастётся – хитро улыбнулся Филиппыч.
  -  Ладно, - махнул рукой Никита – как-нибудь разберёмся, а теперь давай ка спать, утро вечера мудренее, - и ушёл в свою комнату, напоследок наказав – если что – зови!
     Уже полгода Филиппыч был прикован к постели – сказывался тяжёлый труд в тайге, простуды. Да ещё хозяин леса, медведь дважды ломал ему кости. И после каждого раза, охотник, провалявшись подолгу в больнице, снова отправлялся на промысел. И вот теперь в старости всё это сказалось. Вроде совсем ещё недавно бегал по тайге за ягодой и грибами, а теперь ноги вообще отказали, до туалета не дойти. А лес так манит, особенно сейчас, весной, когда всё вокруг цветёт и ароматы разносятся манящие, зовущие на пробудившуюся после зимы природу. Филиппыч уже несколько раз просил сына:
  -  Никитка, уважь отца, принеси ты мне хотя бы маленькую веточку кедровую, ну хоть несколько хвоинок. Подышать я хочу этим запахом.
     Он, конечно, понимал, что не до этого сыну, занят тот на работе с утра до вечера, да и по дому хлопот полно. Не до походов в лес ему. С появлением в доме Гали, Филиппыч повеселел, казалось даже болезнь отступать начала. Никита приходил теперь домой на готовый ужин – Галя готовила великолепно!
Потом, как обычно, он увозил её домой, каждый раз подолгу задерживаясь.  Филиппыч начал догадываться, что у него с этой женщиной всё хорошо складывается. И правда, вскоре Никита в присутствии Гали, объявил отцу, что они решили узаконить свои отношения.
  -  Ну, наконец-то, слава Богу – обрадовался старый – а то я уже думал, не дождусь этого!
     Жизнь в доме налаживалась. Галя, переехала жить к Никите и навела везде идеальный порядок. Квартира преобразилась, всё сияло чистотой. Филиппычу становилось всё лучше – он уже начал садиться на кровати, правда с помощью Гали, и радовался этому как ребёнок. Одно только огорчало старика, сын так и не принёс ему кусочек леса – кедровую веточку, постоянно забывая об этой, казалось бы, незначительной просьбе.
     Как-то утром, Галя подошла к сонному ещё, Филиппычу:
  -  Побудьте без меня пока, я скорей всего к обеду только вернусь, потерпите?
  -  Иди голубушка, иди, никуда я не убегу – попытался пошутить старый – отбегал своё.
     Галя, как и обещала, прибежала к обеду. Едва распахнув дверь, радостно объявила:
  -  А у меня для вас подарок!
     Но Филиппыч уже и сам почувствовал разнёсшийся по квартире такой до боли знакомый запах кедровой хвои! Галя положила возле него этот колючий, душистый подарок и пошла готовить обед. Старый охотник дрожащей рукой поднёс веточку к лицу, вдыхая этот волшебный аромат, возвративший его в молодость, в тайгу, в прошлое. Он закрыл глаза. От накатившегося волнения закололо в груди, стало трудно дышать. Филиппыч застонал, в комнату испуганно заглянула Галя:
  -  Господи, что с вами, плохо?
  -  Да, сердчишко прихватило – прохрипел Филиппыч.
     Галя метнулась к ящику с таблетками:
  -  Тут ничего от сердца нет, но я сейчас сбегаю, аптека рядом. – И она, накинув пальтишко, выскочила на улицу.
     Таблетки, принесённые Галей, не помогли, Филиппычу становилось всё хуже, и пришлось вызывать неотложку. Приехавший врач сделал ему укол, и отозвав Галю в сторону, сказал:
  -  Его нужно везти в стационар, положение критическое. Там врачи сделают всё что нужно, чтобы вывести вашего отца из этого состояния.
     Никита, придя вечером с работы, застал плачущую Галю дома одну.
  -  Что с тобой, дорогая? И увидев кровать отца пустой, переменился в лице:
  -  Где отец, что с ним?
     Галя рассказала всё, как было, сожалея о своём, казалось бы, благородном поступке. Никита её успокоил:
  -  Кто бы знал, что он так отреагирует на твой сюрприз, не казни себя, всё уляжется. Оставайся дома, я съезжу к отцу, узнаю как там дела.- И он, чмокнув Галю в мокрую щёку, умчался.
     Но ни через час, ни к ночи, Никита домой не появился. Галя, встревоженная, позвонила в больницу. Ей ответили, что сын не навещал отца. Она начала обзванивать все больницы, друзей, милицию всё безрезультатно. Наконец, дрожащими руками набрала номер морга. Ей сообщили, что поступил мужчина
после тяжёлой аварии:
  -  Приезжайте опознать.
. . .Чёрные дни настали для Галины – потеря любимого мужа, его отец в тяжёлом состоянии, в больнице. Временами жить не хотелось, но её сдерживала маленькая живая искорка, оставшаяся от Никиты – его ещё не родившийся ребёнок!
     Филиппыч провалялся в больнице целых три месяца. Ему долго не говорили о гибели сына, боясь, как бы старому, не совсем окрепшему от болезни, не стало хуже. Филиппыч тяжело перенёс это известие, но постепенно отошёл и потихоньку начал поправляться. Вскоре Галя забрала его домой. Когда она объявила, что скоро он станет дедушкой, радости Филиппыча не было конца – ведь это родится его внук! Маленькая частичка его единственного сына!
     Галя осталась жить рядом с ним, прикладывая все усилия, чтобы поставить свёкра на ноги. Скоро Филиппыч мог сам садиться на кровати, а ближе к весне уже потихоньку шкандылял по комнате, радуясь этому как ребёнок, начинающий делать первые шаги.
     Галя родила здоровенького мальчика, которого по согласию с дедом назвали Никиткой, и старый часами не отходил от кроватки внука, так похожего на его сына. А когда у Филиппыча ноги окрепли настолько, что он мог выходить на улицу, то они втроём, три самых близких человека, часами могли бродить по городу, по парку. И в такие часы им казалось, что нет никого на свете счастливее их, этих трёх таких разных по возрасту людей, но так любящих жизнь и друг друга!
     Филиппыч прожил после смерти сына ещё шесть лет. Он умер, по заключению врачей от того, что внезапно остановилось сердце. Оно видимо исчерпало весь свой жизненный ресурс. Галя, придя с работы, обнаружила его лежащим на своей кровати в неестественной позе. Из его зажатой в кулак руке топорщились любимые кедровые хвоинки.