Станция Хтоническая

Если бы в метро были швейцары, отворяющие дверь посетителям, у них был бы нереально здоровый бицепс. Потусторонний хтонический ветер кружил тут непрестанно, прогоняя непрошеных гостей из холодного подземного царства. Это забытые языческие боги наказывают людей за неверие. Бедные мертвые демоны, сегодня они наконец получат долгожданное жертвоприношение: в моем рюкзаке лежит самодельная бомба, способная разорвать в щепки целый вагон. Главное, суметь до него добраться.

Когда перемещаешься в уютный холл метрополитена из колючей осенней слякоти, сыроватая теплота тут же заряжает похеренный дух. Невидимое колдовство спящих подземных богов. Триумфальные арки-металлодетекторы лениво сканируют торопящихся манекенов, передавая эстафету настороженным взглядам охранников, а сквозь затычки-наушники доносится многоголосый гам: объявления, реклама, голоса, кряхтение, пыхтение, музыка, ветер. Хаотичная какофония спешащей куда-то жизни. Роботизированной динамиками, поездами и эскалаторами. Одушевленной одинаковыми людьми. Запечатленной моим взглядом.

Я проглотил слюну и постарался не выделяться, проходя через рамку металлодетектора. Она приветливо пискнула надо мной и умолкла в ожидании следующего пришельца. На меня покосились еретические взгляды охранников, вынюхивающих подозрительных лиц. К счастью, я не подпадал под их критерии: на мне не было тюбетейки и бороды; глаза не прятались под очками, лицо под шрамами, тело под рясой, а голос под акцентом. Я — самый простой обыватель, перешагнувший средний возраст и последнюю черту. Массовка в провальном второсортном сериале, снятом по зарубежной лицензии. Давно пора было снять его с эфира.

Очередь к кассе палкой тянулась по коридору, пожирая людей, как ненасытная Харибда. Где-то в ее нутре считалась мелочь и анлочились мобилы. Я нырнул в нее щучкой и окончательно исчез из поля зрения наивных стражников.

— Один жетон, пожалуйста, — обратного пути не планируется.
Один жетон для одной последней поездки. Ржавая похотливая монетка в очередной раз проникла в отверстие, раздвигая заветные врата в обитель злосчастной хтони. А потом ведь будут раздумывать, что послужило мне мотивом. Спешу огорчить предсказуемых журналистов: я не мракобесный фанатик, не поддерживаю Кроули, Ла-Вея и другие милые фэндомы. Я слишком стар, чтобы рушить психику видеоиграми и веществами. Меня не травили одноклассники, родители и коллеги. Я не слушаю писклявых скопцов-металлистов — в моих наушниках меланхолично настукивает Эрик Сати.

«Так почему же вы решились на этот яркий перформанс?!», — нетерпеливо спросит воображаемый интервьюер. «А какая, на ***, разница?», — иронично отвечу я. Действительно, когда цель выполнена и желаемое свершилось, уже бессмысленно размышлять о причинах. «Но причину нужно знать, чтобы предотвратить подобное в будущем!» — возразит воображаемый опер, и будет неправ: для предотвращения достаточно разобраться в средствах, но не в причинах. А средств я не скрываю: простая самодельная бомба по инструкции из Ютуба, обернутая курткой, чтобы не заметил металлодетектор.

Эрик Сати дождливо наигрывал в наушниках первую гносьенну, посыпая пеплом сонные клавиши, а я врастал в эскалатор, скромно держась веткой за торопливый поручень. Спрятавшись под металлическим скрежетом, незримые гномы раболепно толкали ленивую лестницу. В отверстиях рифленых ступеней прятались жвачки, монетки и муравьи. Муравьи побольше прятались в мобилах: нафталиновая тетка передо мной, еще куча экранов перед ней. На ступень по мобиле. Слева поднимались понурые големы-ветераны, выжившие в многолюдной поездке. Из потного поезда в сопливую осень. Неестественно длинные модильянивские шеи вырастали из преждевременных пуховиков, а пустые, из тех же полотен, глаза искали что-то живое в людях напротив. Но после первого же взгляда, смиренные, прятались обратно в мобилы. Закурить бы сейчас вместе с Эриком Сати, да ведь спалят, сволочи.

Рекламные баннеры ненавязчиво ютились промеж бесцветных шариков-фонарей. Сходи на стендап, возьми ипотеку, поменяй оператора. Повсюду капслоком кричало слово бомба, подразумевающее, конечно же, взрывные скидки. Но все равно коробило. Ладно, в угоду любопытным до причин признаюсь, что меня просто все заебало. Да, за этой короткой бессодержательной фразой может спрятаться кто угодно — от затравленных школьников, до религиозных фанатиков, но в ее лаконичности, в отсутствии всякой конкретики и кроется красота. А плоскость красиво гораздо важнее плоскости потому что. Прекратите искать причины — ищите эстетику!

Нервная лестница высадила меня на станции и тут же спряталась под грязный мраморный пол. Вот я и добрался до тронного зала пропавших без вести королей. Их барочная роскошь поросла паутиной поездов, в которой медленно дохли глупые человеческие мухи. Блестящие бриллиантовым ожерельем люстры угрожали спрыгнуть вниз, ювелирная мозаика на стенах поросла безвкусными указателями, а изысканные дорические колонны стали опорой для чужеземных варваров. Милые и наивные варвары ждали свои поезда, не задумываясь о тлеющем благородстве этого подземного олимпа.

Я маневренно сбежал к платформам от упрямых промоутеров, приглашающих на какой-то хэллоуинский карнавал прямо в метро. Боюсь, вечеринку придется отменить. Намалеванная желтой краской черточка оберегала зевак от случайного падения, но они все равно перешагивали ее и вставали у края платформы. Смешные бунтовщики. А ведь наверняка слышали в новостях про маньяка, который сбрасывает людей под поезда. Уже пару месяцев не могут его поймать, а жертв все больше и больше. Еще бы, работенка-то у него — проще простого, они же ничего перед собой не видят. У этого никчемного дилетанта слишком мелочный подход. Главное, чтобы меня с ним не спутали.

Металлический червь скрипя дымом выполз из туннеля. В желтых окнах нарисовались сотни голов, мечтающих первыми добраться до эскалатора. Сбежать из этого умирающего места. После многозначительного пшшшш отворились тревожные двери, и из вагона посыпались торопливые манекены, слишком невнимательные, чтобы разглядеть на мне испуганный взгляд и вспотевший лоб. Да что там, они в принципе меня не замечали: врезались в плечи, неловко извинялись и убегали. Как же им повезло. Когда орда бездыханных слепцов семечками высыпалась из вагона, я неспешно перешагнул последний порог, вздрогнув от закричавшего из динамиков высокопарного предупреждения:

— Осторожно…

…сердце останавливается. Как же много все-таки решает случайность. Стоило мне прибыть сюда на пять минут раньше, и другие родственники скорбели бы, лили слезы и презирали несправедливость бытия. Другие перспективные судьбы и дальше подавали бы большие надежды. А если кто-то ненароком проспал свою остановку, именно его сновидение станет вечным и беспрерывным. Зловредная случайность. Вспомнился этот модный фильм про маньяка Мэнсона, который порешал глупую голливудскую артисточку. В фильме его подручные сектанты не сумели добраться до жилища своей жертвы — случайно нарвались на выдуманных режиссером героев и получили от них люлей. А зрители получили красивую сказку, уродующую честную реальность. Злую, но честную. Тогда я вышел из кинотеатра и впервые задумался о важной роли случайности; вилял по ночному городу, выискивая наименее опасные переулки. Свернешь не туда — согреешься грязной сталью пьяного ножика. Свернешь куда надо — продолжишь разлагаться от фоновой ненависти. Зловредная случайность.

Большинство манекенов опустошило вагон на моей станции. Когда тронулись в путь, передо мной осталось человек пять, не больше. Я прислонился спиной к надписи «Не прислоняться» и терпеливо выжидал, пока вагон снова заполнится. Ржавеющая станция медленно исчезала за моей спиной, позируя последним взглядам уезжающих несчастливцев. Вскоре ее сменила черная туннельная пустота. А эти дурашки все прятались в наушниках, книгах и сновидениях. Сонные студентики, нервные пенсионерки. Рядом со мной сидел то ли стареющий мужик, то ли молодящийся дед в пухлых очках, с расчесанной бородой и мудрой сединой. От его тяжелых вздохов и блестящих глаз веяло добрым хмелем. Вонзил в меня взгляд и не отпускал, а когда я ответил тем же, он начал унылый поддатый монолог:

— Нет, значит, сил больше. Значит, сидят целый семестр — кивают, слушают — потом приходят, значит, на зачет и мычат. Спрашиваю про Хайдеггера, а они мне, значит, про императивы кантовские. И мне потом зарплату режут, значит! Как будто я виноват, да? А я ведь не виноват… Раньше хоть на лапу давали, а щас зашугали всех! Коррупция, значит… А я, значит, на пенсию хочу. А врач говорит, что многого хочу. Ну а я тогда, значит, не хочу на пенсию… Я тогда сдохнуть хочу. Чем раньше, значит, сдохну, тем лучше!

Достал из пыльного пальто кожаную фляжку и вылакал пару капель. Все эти значит не вписываются в мои планы: я ведь хотел против воли останавливать их сердечки, а он тут сам желает на тот свет. Ладно, одно выполненное желание делу не повредит. Может, мне за него еще и зачтется.

Проехали две остановки. Профессор продолжал заискивать передо мной сизым нытьем, а вагон обрастал влажными куртками и душными шеями. Ткань терлась о ткань, рекламные плакаты пряталась за шапками, но людей все еще было недостаточно много. Уловил взглядом юную семейную пару. Шептались о чем-то, переглядывались недобро. Их счастливые улыбчивые щечки постепенно превращались в пустые заебанные глаза. Чем громче шуршал металл, тем выше становились интонации молодоженов. Муженек ревниво допрашивал раздраженную дамочку. Она уворачивалась от предъяв и яростно контратаковала. Когда их смутили любопытные взгляды окружающих, они отошли в конец вагона и там продолжили битву. Злоба накалялась как олово, вспышки горячих слов брызгали ожогами. Из уст счастливого мужа вытекло слово «тварь». Уста влюбленной жены стрельнули слюной в его морду. Он покраснел, вытер лицо рукавом и осмотрелся в поисках насмешек. Безудержная злоба сжала его руку в кулак и с незаметным размахом ударила возлюбленную в живот. Та согнулась от боли и проскрипела сквозь зубы:

— Сдохни, урод. Я тебя ненавижу.

Муж желчно улыбнулся и прошептал в ответ:

— Сначала тебя, к ***м, изрешечу.

И эти туда же. Чертова случайность продолжает свои идиотские шутки: именно мне попался вагон, где все мечтают о смерти. Пока план совсем не пошел под откос, я достал со спины рюкзак и проверил бомбу. Все в порядке. Подрубил подготовительную фазу, чтобы в нужный момент просто дернуть рычажок. Проедем одну станцию, наберем еще чуток неудачников и полетим.

Вот, если задуматься, убивать других людей ведь более-менее просто, по крайней мере, это можно понять: убийца ведь ничего не потеряет, кроме совести, если он благороден, и свободы, если его поймают; но другое дело — убивать самого себя. Это же гораздо сложнее! Не говоря даже об инстинктах, как можно лишить себя жизни, когда на свете еще столько не постигнутого опыта? Столько неувиденных мест, непрочитанных книг, несказанных слов. Столько не встреченных людей. Нам же дается самая малость, ничтожная капелька времени на жизнь, на бытие, по сравнению с вечностью. Почему бы не взять отсюда все, что есть, как ненасытный обжора, попавший на шведский стол, даже если меню так себе? Как обладатель победного лотерейного билета, даже если приз во многом уебищный. На халяву ведь и уксус сладок.

Как минимум потому, что обладание этими халявными ништяками будет куда менее продолжительным, чем их отсутствие. Они не способны затмить созерцание вселенской тоски, отражение мировой скорби. Все это моментально, ничтожно, преходяще. Одним словом, просто большое наебалово. Примерно такое же ложное самовнушение, как про последнюю рюмку или первую внутривенную. Весь этот ваш опыт, чувства, эмоции, любовь, искусство, слезы — все это сгинет куда быстрее, чем кленовый листик в горящем лесу, и не оставит ни единого воспоминания. В небытии ведь нет памяти, верно?

Двери сомкнулись на очередной остановке. Последней остановке. В вагон забежала усталая женщина со шкетом лет пяти. Теплый слоеный свитер закрывал ее шею, а строгие очки отражали застенчивость, хотя и сомнения не было, что дома она пригубит бутылочку красного. Под глазами волнами разрастались морщины, а в слезливых радужках любовь целовала грусть. Встала у двери напротив меня и не отпускала руку мальчонки. А он поднял к ней глазки и спрашивает:

— Мама, а что будет там, впереди?

Мама сладостно улыбнулась, поймала мой взгляд и присела на корточки.

— Впереди будет наша станция, — нежно шептала она малышу, не отпуская мои глаза. — Потом ты пойдешь в садик. После садика начнется школа. Потом институт. Когда получишь диплом, будешь работать. Потом ты женишься, у тебя будут свои детки, которые тоже спросят, что впереди. Иногда будет любовь, а иногда грусть. Когда состаришься, останутся только воспоминания... А потом ты умрешь. И я тоже умру, и твои друзья, и жена умрет. Все, что ты любишь, — умрет. Когда-нибудь умрут и твои детки, которые всю свою жизнь будут думать о том, что впереди. И их детки умрут, и все другие люди, и города, и даже целые страны. Все когда-нибудь умрет, дорогой.

Мальчик смотрел в начало вагона, пытаясь пробить взглядом стену и рассмотреть эту таинственную и всемогущую смерть, поджидающую каждого из нас где-то впереди, во тьме туннеля, в столовой садика, в кабинете математики или в затхлом офисе. Мама гладила его по головке и смотрела на меня, улыбаясь, как будто знала, где на самом деле прячется судьбоносная старуха с косой. Я снова достал рюкзак и просунул руку в его фундаментальную, решающую глубину. Пожалуй, пора.

Поезд резко остановился. Все стоячие пассажиры, включая меня, повалились на пол, сталкиваясь друг с другом и ударяясь о поручни. В вагоне отрубился свет; неуютная чернота пробралась сюда из туннеля и обняла все пространство. Не уверен, дернул ли я за рычажок. Если нет, значит опозоренные мертвые боги воспротивились моему подаянию. Надеюсь, что это не так, и бомба все-таки взорвалась. Испуганные манекены кряхтели и возмущались, вопрошали и предполагали. Пожилые порицали нездоровую старость и халатную власть, молодые фантазировали об обвалах и террористах.

— Надеюсь, это конец, — прошептал сизый профессор.

Свирепые молодожены не останавливали перебранку, несмотря на аварию. Наоборот, использовали темноту для незаметного рукоприкладства.

— Если заявится маньяк, попрошу его завалить тебя в первую очередь. — Эта нелепая угроза звучала до смешного серьезно.

— Замолчи!

Любопытные головы вертелись в поисках скандалистов, но не находили их за многослойным мраком. Мальчишка расплакался и прильнул к маме, тщетно пытавшейся его успокоить. Когда ужас обуял весь вагон, двери внезапно распахнулись, озарив тревожные лица приглушенным красным неоном. В вагон стремительно забрались демоны и черти: неся с собой инфернальный хардбасс, они кричали и танцевали, разливали шампанское по фужерам и раздавали их ошарашенным пассажирам. Красные рогатые бородачи в латексных хвостатых костюмах, мертвенно бледные нимфы с кошачьими зрачками и живыми щупальцами, привидения, спрятанные под простынями, зомби, окровавленные кетчупом, — несчастный Врубель заплакал бы, увидев этих гротескных чудовищ.

Они брали людей за руки и призывали пуститься в пляс, праздновать освобождение духов из потусторонних миров. Где, как не здесь, в подземелье, более всего приближенном к обители бесов, устраивать этот вакхический карнавал? Пассажиры постепенно отпускали тревогу и, позабыв торопливость, вливались в безбожное безумное празднество. Гневные молодожены прекратили ругань, отвернулись друг от друга и слились в танцах с крылатыми инкубами. Зубастые вампиры делились пьянством с профессором. Малыш перестал плакать и взлетел под потолок на плечах пузатого сатаны, поражающего нечестивых грешников резиновым трезубцем. Кто-то зачитывал на латыни непонятные заклинания в такт мертворожденному хардбассу. Бородатые некроманты в самодельных мантиях воскрешали мертвецов по заказам наивных пенсионеров. Из темных углов, куда не доносился кровавый неон резиновых фонарей, слышались вздохи и поцелуи. А мой план окончательно пошел ко дну. Мы должны были вместе выйти из подземного удушливого уныния в освобождение через смерть, но вместо этого уныние сменилось ужасом внезапной остановки, а из ужаса родилась радость безумного карнавала. В итоге ритуал подземной поездки раскрасился новыми неожиданными цветами, и моя роль в нем потеряла смысл.

Я выпрыгнул из вагона на рельсы и споткнулся о сырой крысиный холод. Застегнул куртку и зашагал вперед вдоль поезда, заглядывая в разноцветные окна вагонов: повсюду криво тряслись пьяные головы, подчиняясь хромому ритму мелодии. Я марал ладони о ледяной металл поезда и влажный бетон туннеля. Когда поезд исчез далеко позади, со мной остались только невидимые капли воды, крысиный писк и эхо нервных шагов. Туннель приобрел необычайно крутой склон. Вонючие рельсы вели меня вниз, по пустой темноте, даря смутную надежду, что этот путь никогда не закончится.

Но надежда оказалась ложной. Вместо станции или депо мне открылось пространство огненной красноты, пораженное бесконечным пламенем. В нем ревели от боли терзаемые души и слышался визжащий смех омерзительных мефистофельских уродцев. Где-то внутри невидимый орган кричал токкату и фугу ре минор, проклиная божественное наследие великого Баха.

Я обратил взгляд назад, на темный туннель, вспомнил детский карнавал наивных манекенов и оставил мимолетную идею вернуться обратно. Достав из рюкзака бомбу, я положил ее у хрупкой бетонной стены, поставил таймер на тридцать секунд и отбежал вперед, в самый конец туннеля. Грохочущий взрыв разрушил потолок, завалив воздух пылью, а туннель камнями. Теперь никто из них не сможет проникнуть сюда. А я, даже при желании, не смогу вернуться.

Из недр кровавого пламени слышалось щебетание раскаленных котлов и приглашающие крики безумцев. Не переживайте, дорогие, я уже бегу. Случайность, перемноженная на случайность, перемноженную на случайность, довела меня до конца. До вожделенного и заслуженного страдания.