Миленький городок

 
 « Селенга – сплошная красота, а в Забайкалье я находил все, что хотел: и Кавказ, и долину Псла, и Звенигородский уезд, и Дон. Днем скачешь по Кавказу, а утром очнешься от дремоты, глядь, уже Полтавская губерния – и так всю тысячу верст. Верхнеудинск – миленький городок"…Так писал сестре Антон Павлович Чехов 20 июня 1890 года. Он ехал на Сахалин в гремящем тарантасе, застревая в топких колеях разбитого, местами непроезжего Московского тракта. Предстоял нелегкий труд - обследование условий жизни и перепись заключенных. Был писатель не совсем здоров, измучен тяжестью путешествия и должен бы усталым взглядом созерцать смену ландшафтов. Но вот ведь как… Не оставил этот край его равнодушным!

Собираясь в дальнее путешествие, Антон Павлович штудировал историю освоения Сибири. Суровые первопроходцы, он был уверен, совершили подвиг во имя Руси. А начиналось все как будто обыденно и просто. В середине ХVII века енисейские воеводы, наслышанные о неисчислимых богатствах, снарядили в Забайкалье казачьи отряды. Летом 1644 или весной 1645 года, - история не уточняет,  Василий Колесников и сто «сотоварищей» отправились из Енисейского острога  на восток для поиска серебряных руд.

Сибирский атаман православного крестьянского рода во главе царской служилой рати и стрельцов переправился через Байкал и  первым вступил в Забайкалье.  Но «большие брацкие да мунгальские люди» неласково встретили незваных гостей, заставили повернуть обратно. Недолго радовались аборигены,  дорожка не успела зарасти. Через два года явился «свирепый Бабага-хан», Иван Похабов. Как испанский конкистадор с боями, захватывая пленных, мечом и огнем прокладывал путь по Селенге и Уде, пробиваясь в Китай. Но и тут воинственный местный князь Цецен-хан нарушил планы. Бабага, как и Колесников, вернулся восвояси.
 
Только колонизацию края уже нельзя остановить, хотя невиданных дотоле бородатых пришельцев не раз разбивали в смертельных схватках. Но те, побывавшие в неведомых диких местах, несмотря на лишения и опасности, очарованные и одержимые, стремились к новым походам. Стоило ли возвращаться домой? Время правления Алексея Михайловича Романова, прозванного Тишайшим, окрестили «бунтошным веком». Соборным уложением окончательно закабалены крестьяне, в церкви – Никонианский раскол и преследование старообрядцев, бунты в Московии, Новгороде, Пскове На Дону, в Поволжье, на юге восстание Степана Разина. Страшная казнь атамана, виселицы вдоль дорог. Тысячи непокорных и яростных, как и эти, ушедшие в Сибирь, мучеников на крестах.
 
На арене кровавых событий появляется сильная личность – землепроходец, исследователь, стрелецкий сотник Петр Иванович Бекетов. Некоторые биографы предполагают: возможно, предок Александра Блока. Однако родословная по материнской линии начинается с более позднего времени и не дает для этого оснований. Грамотный, храбрый,  самостоятельный в суждениях и действиях Бекетов мог изъясняться на местных языках. Он начал службу в Тобольске. В 1627-м  по личному челобитью из Москвы пришёл приказ о его назначении стрелецким сотником с окладом 12 рублей  25 алтын, 78 четей ржи, 4 чети овса в год.
 
Бекетов прекрасно понимал причину неудавшихся прежних экспедиций. Тактику с аборигенами следовало менять, по мере  сил избегать войны. Завел дружбу с ханом Култуцином. Дальше всех землепроходцев продвинулся  сотник по Сибири,  расширяя  пределы Руси. С трудом именем «белого царя» приводил бурят, якутов и эвенков «под государеву руку», облагал ясаком. Поиск «новых землиц» довел казаков до Ледовитого океана - устья Лены и моря Лаптевых. Первым из русских Бекетов вышел на Амур - в «Даурские земли».
 
Удивляет география его походов – в стругах по могучим рекам, неведомо – откуда они начинаются и где кончаются, по неизведанным таежным дебрям и болотам на лошадях или пешими с тяжелым снаряжением, пищалями и аркебузами. Страдать от холода и голода, всегда быть начеку от встречи с недружественными людьми и хищным зверьем. Составили первую гидрографическую карту Забайкалья,  чертёж рек Селенги, Хилка, амурских притоков Ингоды и Шилки. Дважды привозил Бекетов богатые дары в Москву. Царская семья щеголяла в сибирских соболях на зависть Европе.

Зимой 1656 года Бекетов, простудившись в пути, возвратился в Тобольск и  попал в гущу бурных разборок.  Между его бывшим товарищем по походам, а ныне дьяком Иваном  Струной и ссыльным старообрядцем протопопом Аввакумом возникла вражда – не поделили утаенные деньги. Протопоп донес архиепископу Симеону на простоватого Ивана, которого тут же арестовали и предали анафеме — страшному по тем временам наказанию. Присутствовавший в соборе Петр Бекетов, человек, не боявшийся ни пуль, ни стрел «иноземцев», ни гнева воеводы не выдержал и стал открыто бранить Аввакума и самого архиепископа, «матерно лаючи как собака». Испуганный протопоп спрятался, а взбешенный Бекетов покинул собор. И, как говорит сам неистовый защитник старой веры, по дороге Петр «...взбесился, ко двору своему идучи, и умре горкою смертию зле».

Симеон приказал труп Бекетова, как «великого грешника», отдать псам на улице, а всем тобольчанам запретил оплакивать Петра. Три дня собаки грызли труп, а Симеон и Аввакум «прилежно молились», а затем «честно» погребли его останки. Так пишет о кончине знаменитого первопроходца и исследователя Владимир Богуславский. В 46 лет завершилась жизнь Бекетова не от меткой стрелы, от разрыва сердца из-за несправедливых нападок  на верного спутника. Заложенные Бекетовым остроги стали позже крупными городами Сибири.

В 1665 году возник Селенгинский острог, а годом позже – при впадении Уды в Селенгу - Удинское зимовье, превратившееся в острог, впоследствии – в Верхнеудинск,  «миленький городок». Почему же «Верхне -», если на самом деле он в низовье, в устье Уды? Но Нижнеудинск уже был на другой Уде, притоке Ангары. Вот и живет несуразность, приводящая в недоумение путешествующих по карте, или – хуже того, заплутавших в верховьях реки. В дикой тайге Еравнинских озер среди испещренных ледниками и потухшими вулканами высокогорий. «Где же ты, Верхнеудинск?  Где-то рядом, вот ведь исток Уды!», -  взывают истомленные путники, тщетно надеясь на блаженное пристанище с кипящим самоваром, пышными калачами, березово-веничным духом в банном жару. Но – увы! Очередной географический парадокс. До Верхнеудинска добираться вам еще тысячу верст!
На старой фотографии – герб Верхнеудинска от 1790-го года: золотое поле, в верхней части бабр (тигр) с соболем в зубах, в нижней - жезл бога торговли Меркурия и рог изобилия.
 
Начало главной улицы - Большой, а ныне – Ленина,  вероятно, место проведения ежегодных ярмарок. В 1741-м году построили Одигитриевский собор, позже - несколько красивейших храмов. Посреди Большой видна белая триумфальная арка – «Царские Ворота», воздвигнутые в честь приезда будущего императора Николая II. Ко времени прибытия  А.П.Чехова наряду с лавками, магазинами, складами были каменный Гостиный двор, здания классической архитектуры, гостиницы, прогимназия, библиотека, народные училища, одно из них – женское.
Улица Большая (http://site.infpol.ru/news/667/161512.php)
 
Вот таким увидел «миленький городок» Чехов. Он зашел на почту, отправил письма, пообедал в Гостиных рядах. Прогулялся к Одигитриевскому собору в конце Большой. Шла служба, и пел хор. Антон Павлович послушал молебен, поставил свечку и пошел к Уде, устью, где она впадает в Селенгу. Очень удивился, что вода разного цвета - в Селенге темная, в Уде светлая, прозрачная. На календаре было 26 июня. Сияло жаркое  солнце, на небе – ни облачка. Перед глазами расстилались  изумрудные пойменные луга, желтые песчаные пляжи и горные леса  в обрамлении городка. «От Байкала начинается сибирская поэзия, до Байкала же была проза», - написал Чехов.
Фото из Интернета (http://site.infpol.ru/news/667/161512.php)

На фотографии люди в длиннополых овчинных шубах, меховых шапках, судя по одежде, аборигены, ждут открытия заведения. Приезжие.  Снега нет, значит, еще или уже не зима. Тепло оделись, отправляясь в дальнюю дорогу. Возможно, продать или обменять охотничью добычу, либо сдать ясак.
Вывеска над входом с именами владельцев. Довольно странный рисунок по правому и левому краям. Отдаленно напоминает насекомого или распятую шкурку пушного зверька. Процветание Верхнеудинска во многом зависело от торговли пушниной. Но кто же такие Моржана Коралл и Павел или Павла Брик с сыном? История города умалчивает.
 
В 1934-м году Верхнеудинск переименовали в Улан-Удэ, Красная Уда, Красные Ворота. Куда ведут от них дороги? Вниз по Селенге - к Байкалу и цивилизации западного мира. Вверх по течению – на юг, к сердцевине Азиатского материка. «Сезам, откройся!» - тягуче и торжественно произнесет рыжебородый Али-Баба. Тотчас сухим щелчком как спелые стручки кунжута распахнутся створки Красных Ворот, и откроется путь к таинственной пещере самобытной культуры Востока. Повеет горячими ветрами пустынь и влажными муссонами океанов, острый запах пряностей смешается с чудными ароматами роз и неведомых тропических растений.
 
От гор Монголии прочертил путь Селенги Бекетов. «Сэлэнгэ» - по-бурятски - плавная, просторная, спокойная. Через черно-желтые пески и каменистые степи катит она вдоль меридиана к стремительным водам Уды. И, довольная, успокоенная встречей, круто поворачивает на запад, к Байкалу. Без нее, этой живительной артерии, одряхлеет, состарится древнее озеро. Не спасут его и триста тридцать молодых шумных притоков – где уж им до Плавной и Спокойной! Приблизившись, не сразу, ни единым руслом она вольется в Байкал; приостановится, призадумается, - а не разволнуется ли от счастья старик, не выплеснется ли от радости мощным разрушительным цунами? Разольется мудрая Селенга дельтой в тысячу рукавов, и каждый из них найдет свою дорогу и затихнет, растворится в заливе Провал.
 
Более полутора веков назад на его месте вольготно жили люди. Но в январскую ночь 1861 года с 11-го на 12-е число оглушительный подземный гул разбудил жителей. Земля медленно раскачивалась  под ногами.  Объятые ужасом, подобно «Последнему дню Помпеи», с детьми на руках и стариками за спиной они бежали к лодкам, баркасам – благо рыбаки, и Байкал еще не сковало льдом.
Истошный вой, мычание, ржание и блеяние животных перекрывал ураганный шквал. Волны стремительно взмывали по стенам домов, круша строения на пути. Сгрудившись на баркасах, молча, прижавшись друг к другу, смотрели беглецы, как исчезают под водой родной улус, пастбища, леса и кустарники. Не угадать – где же было прежнее устье Селенги? 

Снег чернел, таял, заносился песком и илом. Повсюду, куда хватал глаз, колыхалась сплошная водная стихия. Сотня квадратных километров Цаганской степи утонула подобно Атлантиде. На пятнадцать метров земля погрузилась в пучину. Постарался Байкал для водных обитателей, им предстояло осваивать новые угодья.
Не всем людям улуса удалось тогда выжить. На Сахалине Чехов познакомился с иеромонахом Ираклием. Утонули многие, среди них - все его сородичи. «Раз бурятские тенгри не спасли мою семью, стану молиться русскому Богу», -  решил он и поехал в Посольский монастырь на берегу Байкала. Принял крещенье и стал монахом.

Маленькой девочке с длинной густой челкой неведомы истории про «Байкальскую Атлантиду», воинственных казаков и побывавших проездом будущего царя и знаменитых писателей. Только через много лет заинтересует ее история родного края. А пока…
Из окна дома ей виден серебристый шелковый палантин - длинный, немного свернувшийся с одного конца. Упал с плеч великанши, когда та резвилась, прыгала по зеленым лугам в той стороне, откуда появляется солнце. 
- Это Уда, - говорит бабушка. А теперь посмотри еще дальше. Что увидела?
- Там тоже что-то светится, только узкое, как поясок длинный.
- Нет, не поясок, - смеется бабушка, - а широкая река Селенга. Уда меньше, только кажется большой, потому что ближе к нам. Она Селенге как заботливая дочка. Собрала воду со всего света и принесла матери. Смотри влево, -  показывает рукой, - вот как расширился твой палантин, -  там Уда впадает в Селенгу.

Реки, большой полуостров между ними  и острова видны только летом. А зимой прячутся под белой чистой скатертью. По ночам, когда все спят, топает, скрипит по снегу, «трещит по замерзшей воде» злой Мороз Красный Нос. Смотрит – «нет ли где голой земли»? Или человека –  чтобы заморозить до смерти. Встретит – обрадуется и бьет палицей. Сжатой в кулаке, в пальцах палкой. У меня в книжке он один на целой странице, а деревья ему до колен. Днем, при солнышке  быстро бегают по белому полю маленькие  тонконогие паучки-лыжники. Хорошо, что не знают о свирепом старике и потому его не боятся. Но если проломится лед, могут утонуть. Кататься все же лучше не на лыжах, а на санках и в своем  дворе.

На Троицу мы с бабушкой ездили к ее сестре в Нижний Убукун. Автобус подъехал к Селенге и вскарабкался на мост. Вот теперь-то я ее рассмотрю хорошенько! Конечно, издали  –  она просто река, серебристая полоска, и ничего больше. Надо прилипнуть лбом к окну и смотреть-смотреть, не отрываясь, вниз. Вдруг подступила тошнота, закружилась голова. В зеленых берегах, в коричневой, тягучей как кисель воде, раскачивается под нами огромная змея-анаконда. На спине жаккардовое покрывало с выщербленными воронками-вихрями Они плывут друг за другом как баржи, как связанные веревочкой. И ты крутишься и проваливаешься вместе с ними в глубину, в темноту, не удержаться, не спастись!

- Не смотри на Селенгу, - говорит бабушка.
Я отворачиваюсь, прикрываю глаза, но она тянет к себе, не отпускает живое покрывало. Нет, под ним не анаконда!  Они ведь живут в теплых краях, где не бывает зимы! И как я сразу не догадалась?  А в Селенге ворочается  никому не ведомое чудище, неизвестное людям, не нарисованное ни в одной книжке! Оно неуклюжее, скользкое, холодное. Лениво болтает безглазой головой, шевелит лапами и хвостом, толкает и вспучивает буграми покрывало - растягивает резиной, сжимает, проваливает ямами. «Вот как выскользну, вырвусь из глинистого плена – то-то будет вам!» – шипит и, захлебываясь, хохочет, пуская воздушные пузыри. Где, в каком месте вынырнет, взмоет вверх? В один миг обрушится мост. Автобус, все мы провалимся в черную утробу монстра.
 
Ужас ползет по спине, рвется наружу. Но большой девочке стыдно кричать и плакать от страха. Спрятавшись под бабушкину руку, я чувствую ее защищающее тепло.  «Замри, замри! – шепчет, скрипя зубами, чудище, - проглочу – не заметишь!» Пассажиры с окаменевшими лицами, сжавшись в комок, сидят с закрытыми глазами, прислушиваются.  Но вот, к счастью, и другой берег,  пологий съезд. Дружный вздох облегчения, стеснительные, несмелые улыбки.
 
Пора возвращаться домой, нагостились, и бабушка торопит с отъездом. А я не хочу уезжать из деревни и снова увидеть живую Селенгу. По вечерам, когда в темнеющем небе зажигаются первые звезды, мы сидим на крылечке и разговариваем. Черемуха рано зацвела. Огурцы поздно посеяли. Рядом с домом тети Шуры весело журчит добрая, с чистой родниковой водой Убукунка. Моет разноцветные камушки на дне, сама как рыбка в солнечной чешуе.

Остался позади городок моего раннего детства, недолгих школьных лет и, наконец, поздних случайных встреч и радостных снов. С неуклюжим двойным именем в малахитовом обрамлении тайги,  под бездонной синевой в потоках слепящего света. Городок, притулившийся,  прижавшийся к  развилке  двух  несказанной красоты забайкальских рек, будоражащих взрослый восторг, детский страх и трепет.

Воздух дивной чистоты и свежести. Жаркий, звенящий и легкий – от  сыпучих песков, деревянных строений, сосновой хвои. В знойном мареве дня или белых туманах осени растеклись акварельные пятна, размылись привычные контуры призрачными миражами. Пожарная каланча -  Руанский собор Клода Моне.  Приземистые дома, вышки, дальние сопки как паруса и мачты уплывающих за горизонт одиноких кораблей. Еле видимых - в дрожащей и мерцающей эфирно-морской глади импрессионистов.

Но вот с гор подул ветер, напитанный горькой полынью, смолистым духом  лесов. Поднялось солнце. Развеялась дымка, пронзенная тонкой струной золотого луча. Он коснулся росы на траве, дождевых капель на листьях или зимних снегов.  Праздничными фейерверками вспыхнул зачарованный мир.  Тонкое перо в руке великого мастера преобразило картину -  графически точную, чеканную, с резкими границами света и тени. Глубокие, яркие краски - ультрамариновое небо, краплак черепичных крыш, охристые булыжники мостовой, черные изломанные тени телеграфных столбов.
 
Палитра Ван-Гога – «Подсолнухи». Ярко-желтый кадмий и небесная голубизна. Картину не удается продать целиком, и  тогда художник разрезает ее на части. На части – к счастью: один из  подсолнухов угодил в Забайкалье, и солнце виноградного французского Арля озарило городок за Байкалом!

Наперекор разрушительной силе стихий будет жить «миленький городок». Судьба древних Геркуланума, Трои, Помпеи, Каракорума и Хара-Хото обойдет его стороной. Но если не найдет она окольных дорог, верю - придет однажды в предвечерний час из неведомых пределов усталый караван и остановится в развилке двух рек. Напоят в Селенге лошадей,  пустят на зеленые луга. Запылают костры, под густыми кронами сосен  появятся жилища. Быть может, то будут астронавты из дальних миров, и зеркальные купола межпланетных кораблей засияют на таежных сопках. Эти, другие, им больше незачем стремиться к поиску мест обетованных.  К чему разгадывать в тайных знаках на камне имя  развалин? Свой будущий город пришельцы назовут коротко,  звучно, радостно и светло – именем, милым для сердца.