Глупость, сказанная в халате

Миша страдал. Борода раздражала кожу, клетка на рубашке бесила, а ноги в тяжелых ботинках прели. Стиль ламберсексуала был явно не для него. Миша страдал от жары и скуки, продолжая вести экскурсию на автомате, отключив все отделы мозга, кроме мозжечка.

— Фонтан «Самсон, раздирающий пасть льва». Изначально по замыслу Петра I в Петергофе в честь победы над Швецией должен был быть создан фонтан с изображением Геракла, побеждающего Лернейскую гидру…, — рот выдавал заученные звуки, сознание лениво билось о стены неудовлетворенности.

Потные лысины в пиджаках, полуживые мумии в модных саванах и безразмерная, колышущаяся грудь в цветастой блузке сливались в одно жирное, морщинистое пятно. Миша не любил свою работу, да и миром в целом был не очень доволен.

— А теперь свободное время. Жду вас на этом же месте через час.

Экскурсанты разбрелись по парку, как звери после водопоя. Миша немного углубился в деревья, чтобы спрятаться от реальности на страницах книжки про инфантильного неудачника, чья жизнь кардинально меняется, когда он случайно оказывается в параллельном мире. Невзрачный, ничего толком не умеющий и неспособный на нормальное общение даже в привычных, хорошо знакомых обстоятельствах герой вдруг открывал в себе бездну талантов, харизмы и уверенности, оказавшись в чужой, враждебной среде. Красавицы и королевства падали к его ногам. Мише нравилась книга. Глубоко внутри он мечтал о каком–нибудь чуде, которое сделало бы его жизнь значимой и значительной, но Мише было уже двадцать семь, а чудо все не торопилось.

— Привет, — симпатичная брюнетка с азиатским разрезом глаз вырвала его из фантазий.
— Привет.

Миша автоматически оценил спортивную фигуру в платье 18–го века. Видимо, брюнетка была частью более дорогой экскурсии с анимацией.

— У тебя какая группа крови?
— Э–э–э. Вторая положительная. А зачем….

Брюнетка ударила Мишу кулаком в живот, зажала согнувшуюся пополам жертву в «гильотине» и принялась душить. Миша выронил айфон и попытался вырваться, но шансов не было. Шею сдавливала нечеловеческая сила, не вяжущаяся с безобидной внешностью азиатки. Он похрипел несколько мгновений и отключился.

Сознание возвращалось постепенно. Секунд пять Миша лежал с закрытыми глазами, купаясь в дремотной неге. Казалось, что наступило неизбежное утро и вот–вот прозвонит будильник…. Память внезапной вспышкой вторглась в безмятежность. Живот болел, шея ныла. Миша вскочил на ноги и огляделся. Ни азиатки, ни телефона поблизости не было. «Ограбила». Было неловко, что его так легко побила девчонка, но на подержанный айфон он копил несколько месяцев. «Нет. Я этого так не оставлю», — думал Миша, пробираясь сквозь деревья на шум Морского канала. «Я напишу заявление. Я ее посажу», — он злорадно представил, как симпатичная брюнетка будет смотреться без макияжа в тюремной робе, и этот образ немного поднял настроение. Миша раздвинул ветки последнего дерева и обомлел.

Вместо Морского канала с мостами и фонтанами его взору предстала свежая траншея. Повсюду торчали землянки и шалаши, копошились какие–то грязные люди. Они бессмысленно перекидывали землю с места на место, носили туда–сюда пустые тачки, раскапывали и тут же закапывали ямы. Несколько человек, образовав круг, передавали друг другу камень. Миша посмотрел в сторону, где должен был быть Большой дворец, но увидел лишь очертания стройки и сараи.

— Грязь. Покупайте, грязь. Прекрасная грязь, — перед Мишей возник мужик в лохмотьях с котелком и черпаком. — Барин, возьмите грязь. Высший сорт. Немецкая.

Миша уставился на торговца грязью, парализованный ступором.

— А ну пошел, — двое солдат в зеленых кафтанах, вооруженные фузеями и шпагами, пинками прогнали мужика в лохмотьях.
— Что–то я тебя не припомню. Кто таков? — солдат с лихо закрученными усами с подозрением посмотрел на Мишу.
— И одежда какая–то странная. Что молчишь? Отвечай, когда спрашивают, — второй солдат, толстяк с огромной, уродливой бородавкой на подбородке щелкнул Мишу пальцами по носу.
— Что вы себе позволяете? — возмущению Миши не было предела.
— А ты часом не шпион? — усач выхватил шпагу и приставил острие к груди Мишы. — Erk;nna j;vel!

Миша сглотнул внезапно появившийся комок. Его взгляд судорожно перебегал с одного солдата на другого.

— Я экскурсовод…. Не знаю, как сюда попал….
— А ну дыхни, — бородавочник обнюхал Мишу — Кажись, трезвый.
— Ну, точно шпион. Отведем его в острог. Пущай урядник разбирается.
— Слушайте, парни, — Миша попытался придать голосу дружелюбные нотки. — Я не знаю, что у вас тут за мероприятие. Видимо, масштабное, но меня ограбили и мне срочно нужно….

Тяжелый кулак бородавочника попал четко в ухо и мир взорвался. Из глаз брызнули слезы, ноги стали ватными. Миша «поплыл» в первом в жизни нокдауне. Солдаты подхватили утратившее волю к сопротивлению тело и потащили в острог.

— Митька, ты бы свел бородавку–то. Ужас же сплошной.
— Так не смотри. Я тебе баба что ли, чтобы ты на меня пялился.
— Как не смотри, ежели она с любого угла в рожу лезет. Хоть в караул с тобой не ходи.
— Так не ходи.
— Как не ходи, коли приказано. Слушай, Мить, я одну бабку знаю. Настоящая ведьма. Мужики ее три раза удавить пытались. Она тебе бородавку вмиг заговорит.
— Я в эти суеверия не верю. Неправославно это и антинаучно.
— Дурак. Для тебя же стараюсь. Бабы ведь любить не будут.
— Ишь ты любовник выискался. Усы накрутил, а за ласку все равно платить приходится.
— Ну и желчный же ты тип, Митька. Не зря у тебя эта дрянь на бороде вскочила. Эта твоя мерзкая суть наружу рвется.
— Поговори еще, — миролюбиво усмехнулся бородавочник, — пришли что ли.

Солдаты остановились у мрачного вида сруба и затолкали Мишу внутрь.

Полумрак, разбавленный светом колючих звезд. Постель из подгнившей соломы. В углу вонючая кадка, служащая туалетом. К горлу подкатывает тошнота от смеси запахов и отчаяния. Миша уже несколько часов лежал в позе эмбриона, пытаясь осмыслить случившееся.

— Но как? Как творение, имеющее начало, может сущностно быть равно творцу? Это же бред. Нет. Это все жиды придумали, чтобы русский человек ихнего раввина почитал. Я им говорю, это заговор, а они меня батогами. Но ничего, вот Царь–батюшка приедет, я ему всю правду расскажу. А он мне меду даст и рубаху новую, а может и орден какой, а этих…, — бормотание и всхлипы безумца за стеной не прекращались ни на минуту.

Миша неоднократно щипал себя и даже прокусил ладонь до крови, но нет, он не спит, не сошел с ума и не накачался наркотиками. И все же он каким–то непостижимым образом, что совершенно невозможно…. Ум и опыт отказывались принимать произошедшее, но факты с болезненной настойчивостью, Миша потер отбитое ухо, указывали на то, что он в прошлом! Во время строительства Морского канала и Большого дворца. То есть, примерно в 1715 году. Последнее, что он помнил из «настоящего» — чертова азиатка. Вероятно, она как–то связана с его путешествием во времени, а значит, и для возвращения обратно она также необходима. Но где и как ее искать? А если она уже в будущем? Что если он навсегда застрял в начале 18–го века? Как он собирается тут выжить? Миша провел ревизию навыков и знаний, которые дали бы ему преимущество перед предками и ничего не обнаружил. Миша был филологом и даже английским толком не владел. Единственное в чем он неплохо разбирался — творчество Набокова, фильмы Куросавы и рецепты кофе. Как это могло пригодиться в петровской России, ведущей войну со Швецией, Миша представить не мог. Зато он отчетливо понимал, что скоро им заинтересуется тюремное начальство. Что он расскажет на допросе? Что появился из будущего? Вряд ли это светлая идея. И хотя Миша точно знал, что ничего предосудительного за всю свою жизнь не совершал и даже не собирался, но тогда откуда это гнетущее чувство вины и потребность оправдаться? Хорошо было бы превратиться в червя или таракана. Какую–нибудь совсем незаметную букашку, чтобы забиться в щель и не привлекать ничьего внимания.

Мрачные размышления прервала возня за дверью. Глухой удар, сдавленный стон. Напряженный шепот и шипенье не предвещали ничего хорошего. Миша решил прикинуться глухонемым.

Дверь камеры практически слетела с петель от мощного толчка. Тусклый свет свечей из коридора заслонил силуэт гиганта.

— Барин–шпион, вы здесь?
— Конечно здесь, тупица. В остроге ведь всего два каземата и в одном с Крещения сидит Борька–еретик, — второй силуэт, значительно меньшего размера шагнул внутрь. — Хватайте его.

Мише накинули мешок на голову. Сильные руки легко подняли его в воздух и понесли, потом куда–то небрежно погрузили и накрыли чем–то, воняющим рыбой.

— Н–но, трогай, мертвая.

Воздух рассек свист хлыста. Мир с усталым скрипом пришел в движение и Миша понял, что лежит на дне телеги. Его переводят в другую тюрьму? Тогда к чему вся эта таинственность? А может, его решили просто утопить в заливе, чтобы избежать бюрократической волокиты? Миша задергался, охваченный страхом.

— Тише, барин, тише. Еще один пост проедем и будем на месте. — что–то тяжелое навалилось сверху и стало трудно дышать.

Поездка длилась минут десять. Десять бесконечных минут горькой рефлексии и борьбы за глубокий вздох. Он всегда избегал конфликтов и инициативы. Никогда не лез на рожон и переходил только на зеленый. За что же судьба оказалась к нему столь немилостива? О, как было бы здорово выпить ореховый латте, съесть пиццу и поругаться с каким–нибудь незнакомцем в Интернете из гарантированного центральным отоплением уюта собственной квартиры.

— Тпру, проклятая.

Телега подпрыгнула на последней кочке и остановилась. Мишу извлекли из повозки и освободили от мешка. Взошедшая луна освещала двух бугаев, мужичка помельче и пузатого попа. Сзади плескался залив. «Ну, точно, утопят» — покрылся испариной Миша, несмотря на ночной холод. «Сейчас грехи отпустят и в воду».

— Барин–шпион, — мужичок бросился на колени и обхватил Мишины ноги. Поп пьяно икнул. — Не погуби, Христом Богом молю. На тебя одна надежда.
— Да я не шпион, — горячо запротестовал Миша и попытался выскользнуть из неожиданных объятий.
— А за что же тогда тебя в острог–то упекли? — мужичок перестал голосить и поднялся. Миша пригляделся и опознал в нем торговца грязью, встреченного днем.
— Да ни за что. За то, что я нездешний.
— Понятно, что нездешний, — ухмыльнулся торговец грязью. — Мы тебя поэтому у солдат–то и выкрали.
Миша немного расслабился, поняв, что прямо сейчас его убивать не собираются. Но кто эти люди и что им нужно?
— Женись, барин, — с жаром выдохнул торговец грязью.
— На ком? — опешил Миша.
— Да на дочке моей.

Из темноты появилась крупная, краснощекая баба в кокошнике.

— Зачем? – удивился внезапному счастью Миша.
— Как зачем? Мужик без бабы – лишь придаток к желудку. Только баба может сделать из мужика человека. Да ты не беспокойся, барин. У нас уже все готово, и приданое и лодка. Женись.

Миша оглянулся. На волне покачивался небольшой ялик с парусом. На корме блестел обитый железом внушительный сундук. Бугаи зажгли по большой свече. Поп пьяно икнул.

— Я не хочу, — робко возразил Миша.
— Никто не хочет, а надо. Ты не о себе, ты о ней подумай. Ну, что ее тут ждет? Домострой, роды каждый год и ранняя смерть в муках. Выйдет за какого–нибудь дурака, как ее братья. Тьфу, – торговец грязью сплюнул в сторону бугаев и перекрестился. — А у вас в Швеции – цивилизация, передовое общество. Ну, дай ты девке шанс пожить нормально.
— Да я не шпион. Я не из Швеции…
— Конечно, не шпион. Только нужно торопиться. Вам бы из залива до рассвета выбраться.
— Кто–нибудь вообще собирается венчаться? – поп стремительно трезвел на свежем воздухе, и ему это не нравилось.

Миша затравлено огляделся, понял, что спорить бесполезно, и рванул в темноту, но не успел пробежать и двух метров, перехваченный одним из братьев невесты. Остаток церемонии он провел в крепких объятиях будущих родственников.

Поп пропел молитву, безбожно фальшивя и путая слова. Торговец грязью пустил скупую слезу, троекратно расцеловал зятя и надел на пальцы молодых венчальные кольца. Краснощекая невеста в кокошнике, упорно молчавшая все это время, также молча взошла на лодку и уселась на сундук с монументальным видом гальюнной фигуры. Бугаи внесли Мишу на борт и оттолкнули ялик от берега. Молодая семья, подхваченная течением, быстро дрейфовала в пугающее будущее.

— Доченька, не забывай старика. Пиши. Грамоте выучись и сразу пиши, — голос тестя звучал все тише, растворяясь в ночи. — И первенца Гаврилой назови в честь отца моего, чтоб его в аду черти вечно терзали. И помни….

Из всех мрачных перспектив, будораживших воображение, возможность утонуть в открытом море была ближайшей, так что, едва лодка принудительной любви отплыла метров на триста, Миша решил действовать. Он не рассчитывал справиться с парусом, но на дне ялика лежала пара весел. Пройти вдоль берега и причалить подальше от безумной семейки — план был прост и очевиден. Правда, неизвестно, как к нему отнесется свежеиспеченная супруга. Это могло стать проблемой. Привыкшая к суровой крестьянской жизни невеста была минимум на двадцать килограмм тяжелее Миши. Что ж, и тут придется полагаться на весло, если что.

Миша поднялся с гребной скамьи и скосил глаза. Краснощекая баба в кокошнике не шелохнулась. Ялик зарылся носом в очередную волну, и Мишу выбросило за борт.

Ледяная вода обожгла кожу, одежда мгновенно стала весить целую тонну, надпочечники выбросили лошадиную дозу адреналина. Миша вынырнул, барахтаясь, как испуганный щенок.

— Помог…., — крик захлебнулся в черноте накатившей волны. Ялик был уже в десятке метров.

Исполинская спина в кокошнике быстро удалялась по лунной дорожке, а Миша тонул. Тяжелые ботинки популярной марки тянули ко дну. Негнущимися пальцами он стянул их, потеряв венчальное кольцо.
Триста метров в борьбе за жизнь с переохлаждением и течением. Одна судорога, два обессиленных отчаяния и одна готовность умереть, пока наконец ноги не почувствовали мягкую глину твердой земли. Миша добрел до берега и в изнеможении рухнул. Светало.

— Глянь, Мить, море выкинуло русалку, — усач потыкал ногой босого, грязного, мокрого Мишу со спутанными волосами и свалявшейся бородой.
— Видать, беглая.
— Оно понятно. Вот только беглая оттуда или отсюда?
— Урядник разберется.

Солдаты подхватили неспособное к самозащите тело и понесли в острог.

— Т–а–а–к, — урядник недавно позавтракал и пребывал в благодушном настроении, — Бегаем, значит, казенное имущество ломаем и на солдат нападаем.

Мишу била мелкая дрожь. Грязная лужа под ним становилась все больше.

— А ты знаешь, например, как при несоблюдении санитарных норм и техники безопасности снизить количество смертей на строительстве? Вот и никто не знает, а результат будь добр предоставь, — урядник внимательно оглядел Мишу, — На шпиона ты, братец, конечно, не тянешь, жидковат. И ты точно не из наших мужиков. Стало быть, из–под Санкт–Питер–Бурга?

Миша не имел ни сил, ни желания отвечать.

— Ну, конечно оттуда, — миролюбиво заключил урядник, — Тебе повезло. Я не забью тебя до смерти, а всего лишь выпорю и поставлю на работу, а то у нас вечно рук не хватает. Дайте ему пять плетей.
— Подождите, я не согласен...

Урядник подал сигнал, солдаты схватили Мишу и потащили во двор.

***
— Михайло, иди поешь. На солнышке погрейся. Что ты как червь закопался там.

Миша вылез из землянки, подслеповато щурясь на яркий свет. Василий протянул ему кусок хлеба, а Степан миску с чем–то кашеобразным, напоминавшим по вкусу репу вперемешку с капустой и ватой. Еда была отвратной, но сытной и горячей. По кругу ходила большая кружка. Миша сделал умеренный глоток. Водка приятным теплом растеклась по пищеводу. Невдалеке строитель случайно отрубил себе лопатой палец на ноге, быстро истек кровью и умер. Миша аккуратно лег на бок, облокотил голову на руку и утонул в горизонте.

Мысли медленно накатывались одна за другой, не торопясь всплывали образы прошлого, но какие–то нечеткие, подернутые пеленой ложной памяти. Он уже не мог с точностью сказать, каким из них можно верить, а каким нет. Прошло, наверное, дня четыре, а может и больше, как солдаты избили его плетьми, выдали новую одежду и определили в бригаду, занятую рытьем гигантской ямы. С утра и до наступления темноты они копали котлован, предназначение которого было никому неизвестно. Вечерами же жгли костры, пили водку и пели протяжные песни далеким звездам. Миша, не имевший копательного опыта, много суетился, быстро уставал и сразу же в кровь натер руки. О побеге он пока даже и не думал. Куда? Как? Здесь его хотя бы кормят и не бьют.

Миша сел и неосторожно потянулся. Раны на спине отозвались болью. Он посмотрел на свои руки, грязные, с длинными ногтями и рубцующимися мозолями. На ноги в лаптях и каких–то портянках, которые он пока так и не научился накручивать правильно. Нечёсаная борода и косматая голова. Рубаха, да рваный зипун. Он мало отличался от товарищей по землянке. Может быть, и не было никакого будущего? Может он, крестьянский сын, заброшенный судьбой, будучи не в силах вынести правды, просто выдумал его?

— Заканчивай обедать, — солдаты заслонили собой солнце. – Котлован сам себя не выкопает.
— А зачем мы его роем? Что будет на его месте? — спросил Степан, поднимаясь. Все стали собираться и убирать посуду.
— Это не ваше дело. Да и не наше. Он нужен для будущего.
— Какого будущего? – настаивал Степан.
— Которого у вас нет, — мрачно констатировал усач.
— Почему это нет? – возмутился Василий. — Я вот планирую жениться еще. Вернусь к себе в Андросово. Жену найду справную. Хозяйство заведу. Кто знает, может, мои потомки всколыхнут историю этой страны?

Невдалеке бедолага заболел бубонной чумой, быстро покрылся “бубонами” и упал в лихорадке. Осознав случившееся, несчастный приподнялся и пополз в сторону похоронной команды.

— Статистика, Василий, не на твоей стороне.
— Нахер статистику, со мной моя вера. Без веры нет человека.
— Но если так думать, то у вас тоже нет будущего, – продолжал настаивать Степан.
— Возможно, — поразмыслив, ответил бородавочник. — Зато наше настоящее немного лучшего вашего. И чтобы наше не стало хуже, мы готовы ваше превратить в ад. Заканчивай обедать.

Строители взяли инструменты и полезли в котлован. Солдаты развернулись и ушли. Миша размял немного спину, подготавливая ее к нагрузке. Он с удивлением обнаружил, что нестерпимая боль первых дней стала превращаться в ощущение силы. Он начал чувствовать мышцы. Миша поплевал на руки и взялся за лопату.

— Сдавайте ваших мертвецов, – повозка похоронной команды, состоявшей из худого, одноглазого старика и огромного, воняющего падалью ручного ворона, появилась на краю ямы.
— Сегодня снова нет. Все здоровы, — весело ответил Василий.
— Да? Откуда такая уверенность? Ты опытный врач? Или, может, прорицатель? Какая–нибудь экзотическая инфекция или тщательно наложенное проклятье могут годами сосать из человека жизненную силу, пока в один внезапный момент хлоп. А вроде ничего не предвещало. Вот у тебя, явно же белки желтые. В боку не колет?
— Нет, не колет. Тьфу, тьфу, наговоришь еще.

Ворон отщипнул небольшой кусок от одного из трупов, лежавших в повозке. Тело сдвинулось с места, медленно поползло вниз и шлепнулось на землю. Старик легко поднял его одной рукой и закинул обратно.

— Так что? Живот ни у кого не болит? Виденья не мучают? Судороги по ночам не беспокоят? Просто вы поймите, вылечить вас невозможно, а топать до вас далеко. Зачем вам страдать и мне мучиться? У меня в повозке киянка есть. Один быстрый удар и все счастливы.
— Никто пока умирать не собирается.
— Все так говорят, — старик со скепсисом осмотрел копателей, — Но вот этот же точно долго не протянет, — указал он пальцем на Мишу, попытавшегося усилием воли стать невидимым.

Старик подхватил повозку и, продолжая ворчать на жизнь ворону, прыгавшему рядом, двинулся дальше.

— Ну–ка спрятали свои морды. И чтоб тихо там. Царь идет, — внезапно появившийся бородавочник прикрикнул на строителей и вытянулся по струнке. Все побросали инструменты и сгрудились на дне.

Атласные платья, голые плечи, кружевные манжеты, туфли с пряжками, утопающие в жиже. Верховная власть со свитой обозревала строительство.

— Фонтаны, — зычный голос Петра I разносился над ямой, — не только услада для глаз, но и чудо инженерии….

Некоторые мужики боязливо выглядывали из котлована, пытаясь одновременно увидеть царя и при этом остаться незамеченными солдатом. Миша тоже тянул голову изо всех сил, но лишь растянул шею. Все что ему удалось рассмотреть — шевелящиеся усы на широком лице.

— И вот там все это вертится, толкает вверх воду и само отечество…, — продолжал разглагольствовать голос Петра, но Миша не слышал его, полностью загипнотизированный усами, исполнявшими танец маниакальной страсти. Они прыгали и дрожали, убеждали и побеждали. Они воплощали в себе все усы сразу, бывшие и будущие. Это была идея усов, мировая воля, танцующий Шива, чистая энергия непреодолимого упрямства, воплощенная в черной щетке волос.

— На фонтанах и пушках стоим и стоять будем, — заключил Петр I, сорвав овации спутников.

Процессия под предводительством усатого визионера продолжила осмотр будущих достижений. Одна из сопровождавших дам на мгновенье попала в поле зрение Миши. Рельеф дельтовидной мышцы, восточный разрез глаз. «Азиатка!» — мысль еще не успела добежать до спинного мозга, а Миша уже карабкался вверх, остервенело вгрызаясь пальцами в стену котлована. Он был почти уже у края, когда приклад фузеи бородавочника «поцеловал» его в лоб. Миша потерял сознание и рухнул на самое дно.

— Голову держи, захлебнется ведь, — Миша очнулся от того, что в него заливали водку, машинально сделал пару глотков и закашлялся.
— Очухался, — Василий аккуратно положил голову Миши на землю. — Куда ж ты, дурень, попер? Сказано же было — тихо сидеть. Ну да ладно, коли водку пьешь, значит еще поживешь.
— Василий, а я все никак в толк не возьму, причем тут фонтаны? Пушки — понятно, инфраструктура, реформы там всякие — тоже. Но фонтаны? Это же просто причудливо бегущая вода. Как они помогают умножать величие отечества?
— Не знаю, Степан. Но раз начальство говорит, что умножают, значит, так оно и есть. Ему виднее, зачем они нужны.
— Чтоб бабам показывать. И туристам иностранным, — подал голос Миша, не открывая глаз. Голова гудела как пчелиный улей, но на удивление ничего не болело. И зачем он только полез? Наверняка это была просто придворная дама, которая показалась ему похожей на азиатку. — И самому любоваться. Выйдет с утра на балкон, нальет кофе с коньяком, а вокруг фонтаны плещутся, цветы благоухают, птички поют — благодать. А про ваши кости, поросшие травой, никто и не вспомнит никогда. Вы тут дохнете ради красивой картинки на открытках.
— Это что еще за разговоры такие? Любая власть от Бога.
— Какого Бога? Яхве, Кришны, Перуна, Митры, Гора или Шиутекутли? Вам просто головы морочат, чтоб вы смирно в лаптях грязь ковыряли, пока господа в шелках да каретах катаются.
— Нашего Бога. Того что установил космический порядок. Одних поставил править и угнетать, других — копать и не роптать. Это что же начнется, ежели каждый на чужое, не Богом отведенное место метить станет? Ежели каждая кобыла в дьяки подастся? Хаос и тьма вместо порядка и света.
— Погоди, Василий, — подключился к диспуту Степан, — А разве есть хоть что–нибудь, созданное не Всевышним?
— Нет. Даже Дьявол и тот от Бога.
— Стало быть, и власть и протест против нее исходят от Него?
— Стало быть.
— Тогда получается, что периодически бунтовать — прямая обязанность угнетаемых, возложенная на них Провидением?
— Хмм, вроде бы получается, — Василий запустил руки в бороду и погрузился в раздумья, — Это что же выходит, что мы не по Дхарме живем? Нехорошо это.
— Нехорошо.
— Слушайте, мужики, — Василий поднялся и расправил плечи, — Бросай работу. Хватайте вилы, топоры. Хошь не хошь, а надо бунтовать.

«Бунт, бунт, бунт» — прошелестело эхом над строительными площадками. Тихие тени вставали то там, то здесь, сбивались в кучки, образовывавшие массу. Масса вздрогнула, затянула песню и покатилась в сторону администрации. Воздух опалился жаром борьбы, наполнился воинственными кличами, ружейной пальбой, запахом пороха и криками умирающих. Но Миша ничего не слышал. Он лежал на спине и смотрел в небо, словно видел его впервые. Такое высокое и тихое, грандиозное и торжественное, бесконечное небо с неторопливо ползущими облаками. Мише было хорошо и спокойно. Он полностью растворился в небе, а небо в нем.

— Вот он, — бородавочник и усач стояли на краю котлована.
— Ишь разлегся, смутьян малахольный. Берем его.

Солдаты подхватили тело, внутри которого не было никого, кто мог бы дать отпор, и поволокли в острог.

На это раз его избили всерьез. Один глаз заплыл, голова трещала и каждая клетка выла от боли. Миша едва мог стоять самостоятельно. Кровавая лужа под ним неумолимо росла. От прежнего благодушия урядника не осталось и следа.

— Т–а–а–к, вошь неблагодарная. Да ты хоть понимаешь, тля несознательная, как трудно вытащить такое огромное, инертное государство из архаичного прошлого? Разумеешь ли, что 18–й век на дворе? Что Новый Свет уже 200 лет как открыт, а мы все за бороды цепляемся. Что у нас только два пути: или рывком вперед или становиться колонией? А ты, значит, смуту учинять. Если ты такой справедливый, почему ты мразь? Прибил бы, как клопа, да Государь лично допросить хочет. Но уж потом…

На залив опустился вечер, и жизнь потекла своим чередом. Еда в котелках грелась, лошади фыркали, люди сплетничали, пытаемые бунтовщики кричали, мухи выискивали навоз и трупы пожирней, на колесо царской одноколки писала собака. Но Миша ничего этого не замечал, пока солдаты тащили его по улице. Он вспоминал черно–белые кадры кинохроники, запечатлевшей казнь нацистских шпионов. Худые и растерянные, в сопровождении священника, американского офицера и пары солдат они по очереди подходили к месту собственной гибели. Их привязывали к столбу, надевали на голову мешок, священник читал молитву, и расстрельная команда делала залп. Быстро, буднично, по–деловому. Мишу поражала покорность, с которой шпионы позволяли себя убивать. Их ноги и руки не были связаны, а тела не истощила пытка. Почему же они, видя, как только что казнили других и, понимая, что через две минуты то же самое сделают с ними, не пытались вцепиться в горло офицеру, плюнуть в лицо священнику, просто побежать. Хоть что–то сделать, совершить последний волевой акт. Теперь же он понимал, чувствовал, что нить дамоклова меча уже оборвалась, а все что он может — лишь безучастно наблюдать за падением. Запредельное торможение, кажется, так называется подобная реакция нервной системы на чрезмерное раздражение. Неминуемая и скорая смерть — слишком сильный, парализующий стимул. Воздух стал тяжелым, плотным как вода и не пропускал звуков. Миша ничего не слышал и почти не видел сквозь кровавую пелену, застилавшую целый глаз. Он не заметил, как они добрались до царских покоев, и что пара рослых гренадеров, охранивших двери в спальню, вошла вместе с ними.

Петр I с красным от гнева лицом, в ночной рубахе и колпаке сидел на кровати. Он что–то говорил, риторически спрашивал, но Мише он казался смешной рыбой, забавно шевелящей губами. Миша непроизвольно улыбнулся. Кровать ожила и обнажила еще одного человека. Девушка в одних панталонах и корсете села и…. «Азиатка!» — оцепенение вмиг слетело. Мир обрушился звуком, болью и гневом за все пережитые несправедливости и невзгоды.

— Ты–ы–ы, — прохрипел Миша, обвиняющим перстом указывая на азиатку.

Петр I замолчал и недоуменно посмотрел на нее, потом на Мишу, снова на азиатку.

— Ты–ы–ы, — продолжал булькать Миша.

Вопрос, обращенный к девушке, застыл на лице Петра I и он открыл рот, чтобы его озвучить, но азиатка коротко, почти без замаха ударила царя головой в переносицу. Петр I охнул и завалился за кровать.

— Держи, — девушка вытащила что–то из–под подушки, бросила это Мише и легко соскочила на пол.

Первым среагировал усач. Он безрассудно бросился к азиатке и тут же слег, сраженный круговым ударом ноги в голову. Один из гренадеров попытался обхватить ее сзади, но улетел прямиком в туалетный столик после броска через плечо. Бородавочник попробовал достать противника длинным боковым, но девушка на удивление быстро нырнула под руку, шокировала его кроссом в подбородок и добавила прямым. Второй гренадер наседал, беспорядочно молотя воздух пудовыми кулаками. Миша оторопело разглядывал предмет, брошенный ему девушкой: уродливую, облезлую деревянную игрушку, напоминавшую помесь медведя с чебурашкой. Азиатка охаживала коленями по корпусу мешком висящего на ней второго гренадера. Бородавочник и первый гренадер, осознав свою ошибку, обнажили шпаги. Разъяренный Петр I, раздобывший где–то топор, вскочил на кровать.

— Бежим, — крикнула азиатка, пнула второго гренадера в живот, швырнув его навстречу атакующим, и вытолкала Мишу из спальни.

— Сюда, — скомандовала девушка.

Они забежали в ближайшую комнату, захлопнули дверь и навалились на нее всем весом. Азиатка без особых усилий подтащила стоящий рядом массивный диван на кривых, резных ножках, баррикадируя вход.

— Я…. Ты…. Какого хрена…., — попытался сформулировать претензии Миша.

Погоня с наскока попыталась ворваться, но баррикада выдержала.

— Ты хочешь вернуться или остаться?
— Вернуться.
— Тогда заткнись и держи дверь, — азиатка отошла немного в сторону, провела рукой по воздуху, и перед ней возник голографический дисплей. Пальцы девушки быстро забегали по непонятным символам и иероглифам.

Дивану и Мише едва удавалось сдерживать мощные удары преследователей по двери. Нелепый медведь–чебурашка, которого он держал в руке все это время, мешал упереться, как следует, и Миша положил игрушку на диван.

— Расступись, — взревел Петр I с другой стороны и принялся рубить топором деревянную преграду.

Азиатка извлекла откуда–то из панталон серо–матовый предмет, похожий на кусок пластилина размером с сигаретную пачку, и отщипнула небольшой фрагмент. Фрагмент начал трансформироваться и превратился в крохотную колбочку.

— Мне нужно немного твоей крови, — азиатка приложила колбочку к руке Мише и та безо всякого прокола кожи быстро наполнилась кровью. Азиатка приставила колбочку к изначальному серо–матовому куску, который поглотил ее и снова стал однородным, а девушка вернулась к манипуляциям с дисплеем.

— Сгною! Лично на дыбе запытаю, — энтузиазм Петра I потихоньку окупался. Ему удалось прорубить небольшое окошко, сквозь которое на Мишу взирало перекошенное яростью лицо в кровавых соплях и ночном колпаке.

— Все готово. Встань ближе, — приказала азиатка. Миша бросился к девушке и крепко обхватил ее за талию.
— Фу, не надо ко мне жаться. Просто рядом встань.

Миша отпустил азиатку, девушка нажала на последний символ и они переместились.

Никаких психоделических иллюзий, разложений на атомы или тоннелей сквозь космос, просто только что они были в комнате, а теперь стояли среди белых фиалок, на берегу реки, лениво изгибающейся в летнем мареве. И это точно был не Петергоф.

Внезапно Миша почувствовал острый приступ тошноты. Путешествия во времени, рваный зипун, простая красота непритязательных цветов, вонь собственного тела, тихий шелест листьев. От всего этого голова шла кругом. Мир существовал, и Миша тоже существовал. Он был живой! Одинокий, бессмысленный, ненужный миру и безразличный к нему, но живой, не посторонний себе. Мишу рвало на белые фиалки от невероятной остроты ощущений. Он блевал, стоя на четвереньках, и прозревал, рос с каждым спазмом.

— Медведь где? — азиатка брезгливо разглядывала Мишу.
— Какой медведь?
— Деревянная игрушка, что я дала тебя на сохранение.
— Кажется, я оставил его в той комнате. Да точно. Положил на диван, чтобы не мешал.
— Ты что сделал? Ах ты, сучий сын лягушки, яйца ублюдка — взорвалась азиатка и сильно пнула Мишу в бок. Словно бревном огрела. У Миши перехватило дыхание и, кажется, хрустнули ребра. От удара его вырвало еще сильней.
— Ох, ну, почему, почему я такая неудачница.
— Ты же ничего не сказала, не предупредила, — застонал Миша, — Откуда мне было знать, что эта ссаная игрушка так важна?
— Это ты — ссаный кретин, две минуты не мог в руках вещь подержать. А медведь — первое, что смастерил Петр I, когда научился столярничать. Его любимый спальный мишка, талисман и невероятно ценная хронореликвия. Знаешь, сколько он стоит на черном рынке?
— Так это все из–за дурацкой игрушки? Как ее, хронореликвии?
— Из–за них в прошлое и мотаются в основном. Для частных коллекций извращенцев, которые хорошо платят и держат зык за зубами. Ну, и секс–туризм, конечно. А ты все просрал.
— Я не просил меня куда–нибудь перемещать. Это из–за тебя меня били, мучили и грозились казнить. Как насчет извинений?
— Иди в жопу. Как будто это я виновата, что ты жалкий неудачник.

Миша со злостью посмотрел на девушку.

— Давай, гоблинок, попробуй, — осклабилась азиатка. — Но предупреждаю, я продукт генной инженерии и высоких технологий. Мои мышцы сильней и быстрей твоих в разы, также как способности к регенерации и интеллект. Только боль и унижение ждут тебя. Хотя, куда уж больше.
— Верни меня обратно, в мое время, — Миша сел и обхватил ноги руками.
— Да хер тебе. Ты хоть представляешь сколько нужно энергии для перемещения? Думаешь, она на деревьях растет? У меня заряда еще на четыре прыжка всего. Рисковать нельзя, — азиатка вызвала голографический дисплей. — Если бы медведя сохранил, тогда другой разговор. Посмотрим, куда нас занесло. Хммм. Река Луара. Окрестности Орлеана. 15 июня 1429 года.
— Орлеан? 15 век? То есть ты с самого начала не собиралась возвращать меня?
— Собиралась. Правда. Но обстановка была нервная, все вокруг кричали и пытались нас убить. Я немного ошиблась с настройками.
— Ничего себе немного. Всего–то 600 лет и тысячи три километров.
— Хватит ныть. Если тебя что–то не устраивает, то вали давай.
— А вот и свалю. Как тогда твоя машина времени без моей крови обойдется?
— Ты думаешь, что она на крови работает? — прыснула азиатка. — Слушай, ты хоть школу–то окончил?
— Окончил, — пробурчал Миша. — Я гуманитарий.
— Оно и видно. В общем, все эти увлекательные путешествия во времени, они немножко незаконны. И если меня поймают, то…. Однажды меня уже приговаривали к шести месяцем. Б–р–р, — вздрогнула девушка от неприятных воспоминаний. — Тебе лучше этого не знать. В моем времени анонимность уголовно наказуема. Известно все о каждом, в том числе и ДНК. И скрыть факт перемещения во времени тоже невозможно, но можно запутать алгоритмы поиска, если смешать ДНК человека из моего настоящего с кем–то из прошлого, данных о котором нет в библиотеке ИИ. Так что ты мне не особо нужен, подойдет любой прошляк.
— Зачем же ты тогда меня с собой забрала? И вообще, что ты делала в 21–м веке, если направлялась за игрушкой Петра I?
— Случайно получилось, — замялась азиатка. — Моя машина времени — дешевая, американская подделка и работает иногда, как хочет. Эти нищие болваны ничего нормально сделать не могут. Вот выплачу долги и проценты по кредитам, тогда куплю качественную, китайскую вещь. И медведь в этом мне бы очень помог, а ты его просрал.
— Да я уже понял, понял.
— Может, здесь есть что–то интересное, — пальцы азиатки бегали по дисплею. — Ого! 3000 юанькойнов. Это даже лучше медведя. Нам нужно добыть небольшой фрагмент девственной плевы Жанны д’Арк.
— Что? И как ты собираешься это сделать?
— Не знаю. Возможно, тебе придется ее соблазнить.
— Я не стану этого делать.
— Давай, кое–что проясним. Мне на тебя насрать и ты мне не нужен. Только потому, что я добрая женщина и немного виновата, что втянула тебя во все это, я верну тебя обратно, когда получу, что хочу. Но если ты будешь кочевряжиться, ныть и корчить из себя целочку, то я тебя брошу тут или лично придушу. Я говорю: «Прыгай». Ты спрашиваешь: «На какую высоту?». Тебе понятна иерархия наших отношений?
— Да. Понятна.
— Вот и чудно.
— Только все равно не выйдет ее соблазнить. Она же была религиозной фанатичкой.
— Я думаю, главное препятствие не в этом, а в том, что ты урод. Ладно, придумаю что–нибудь. Как тебя зовут, уродец?
— Миша.
— А я Мэйли, — девушка убрала дисплей и стала снимать одежду. — Но это все потом, а сейчас я хочу искупаться.

Мэйли разделась догола и пошла в сторону реки. Несмотря на боль, растерянность и унижения Миша немедленно возбудился. Ему было двадцать семь, а девушка была идеально округла и упруга.

— Ты тоже лезь в воду. Это приказ. Воняешь же козлом, бомжевавшим месяц по жаре. Еще и заблеванный весь, — скомандовала Мэйли, обернувшись на полдороги.

Миша разделся и присоединился к девушке. Мэйли плескалась как счастливый дельфин, ныряла и нарезала круги широкими, красивыми гребками. Миша пару раз окунулся с головой и дрейфовал в позе звезды недалеко от берега. Приятная прохлада воды вместе с грязью смывала усталость и отчаяние, возвращала уверенность, перспективу и любопытство.

— А ты из какого будущего?
— Из далекого. Что я говорила про тупые вопросы?
— Хорошо, хорошо, не заводись. Просто, знаешь ли, не каждый день меня похищают путешественники во времени. А как же парадокс убитого дедушки? Причинно–следственная петля? Да и вообще, разве мы не меняем будущее, нагло вторгаясь в прошлое?
— А вот это уже не тупые вопросы, — Мэйли подплыла к Мише. — Тебе знакома концепция мультивселенной?
— Знакома.
— Хорошо. Представь себе, что мультивселенная состоит из всех возможных событий, потому что согласно модальном реализму — любой возможный мир реализуется. Но каждая отдельная вселенная — это ограниченный набор событий, соединенных причинно–следственными связями в конкретную темпоральную последовательность, воспринимаемую нашим сознанием, как непрерывное, линейное течение времени. И повлиять на которую нельзя, так как она детерминирована первоначальными условиями, — Мэйли, увлеченная рассказом, встала в полный рост. Вода доходила ей до пояса, и роскошная грудь, усыпанная каплями, покачивалась в полуметре от Миши. — То есть прошлое, настоящее и будущее каждой темпоральной последовательности предопределенно и неизменно. Моя машина времени может путешествовать только по точкам–событиям темпоральной последовательности, принадлежащей моей вселенной. Но, как мы помним, эти точки–события — часть мультивселенной и, значит, могут входить в темпоральные последовательности других отдельных вселенных. Поэтому, когда мы якобы меняем прошлое, мы, на самом деле, не изменяем причинно–следственных связей между событиями нашей вселенной, а осуществляем сценарий другой.
— Извини, я отвлекся, — Миша не мог отвести глаз от торчащих сосков и манящих линий.
— Хорошо. Возьмем, например, Гитлера. В моей вселенной он проиграл войну и покончил с собой. Если я отправлюсь в 1889 год и удавлю гаденыша в колыбели, то, вернувшись в свое время, обнаружу, что это никак не повлияло на прошлое моей вселенной. Потому что я не изменила его, а лишь осуществила предопределенный сценарий другой вселенной, где Гитлер умер в детстве и не стал фюрером. Теперь понятно?
— Вроде бы да. Но ведь тогда получается, что свободы воли не существует и все решено заранее.
— Смотри–ка, а ты не такой дебил, каким кажешься на первый взгляд. Видимо, но разве это так уж плохо? Не нужно мучиться свободой выбора и нести за это ответственность. А еще можно делать все, что хочешь. Вообще все.

— Bonjour! — на берегу стояли три вооруженных солдата и махали купальщикам.

Их развязное дружелюбие не сулило ничего хорошего. Несмотря на жару, они были одеты в стеганки и кольчуги, головы венчали полукруглые шлемы, а в ножнах болтались мечи. На плече одного лежал арбалет. Он опустил его на землю, достал кинжал, подцепил им панталоны Мэйли и принялся их нюхать.

— Amis, je me prends barbu, — обратился один из солдат к своим спутникам.
— Henri, ne sois pas gourmand. Assez pour tout le monde.

Мэйли усмехнулась.

— Ты понимаешь, что они говорят? — спросил Миша.
— Кажется, они собираются тебя изнасиловать.
— Меня? — опешил Миша. — Но почему меня?
— Французы, — пожала плечами Мэйли, помахала солдатам и пошла в сторону берега.

Соблазнительно покачивая изгибами, Мэйли ханьской Афродитой вышла из воды, продефилировала к солдату, нюхавшему ее панталоны, обворожительно улыбнулась и быстро ударила его рукой в кадык. Она на лету подхватила кинжал, выпавший из рук фетишиста, цеплявшегося хрипом за жизнь, и без паузы воткнула его в шею второго солдата. Третий почти успел вытащить меч, когда Мэйли повалила его на землю и стала душить, зажав между прекрасных, смертоносных ног. Вскоре все было кончено. Второй солдат был еще жив. Орошая прибрежный песок кровью, он стоял на четвереньках, шокировано ощупывая рукоятку клинка, торчащего из шеи. Мэйли достала меч из ножен мертвеца и добила несчастного одним ударом.

Это было отвратительно и заняло меньше минуты. Вот только что они были живы и, возможно, полны омерзительных планов в отношении него, а теперь лежат жуткими кулями мяса, привлекая насекомых. Миша стоял всего в нескольких метрах и не знал, как реагировать. Он впервые стал свидетелем хладнокровного убийства.

— Ну, что ты там застрял? — Мэйли быстро обшаривала еще теплые трупы. — Давай, выбирай подходящий размер, пока их не кинулись искать.
— Слушай, неужели у вас в будущем нет каких–нибудь штук, чтобы просто обездвижить или усыпить противника? — Миша робко приблизился, еще издалека успев прикинуть, что ему, скорее всего, подойдет одежда арбалетчика.
— Есть, конечно. Но я люблю насилие. Да, вот еще…, — Мэйли резко выпрямилась, обхватила Мишу и, прижав к себе, одарила жарким поцелуем.

«Что происходит?» — Миша испытывал странную смесь сексуального возбуждения и паники. «Может, она извращенка, обожающая кровавые, некрофильские оргии? Как–то неудобно отказываться».

— Не обольщайся, — Мэйли разжала объятия, и Миша рухнул на землю. — Скажи привет самовоспроизводящимся нанороботам, которые теперь с тобой навсегда. Они помогут тебе понимать любой язык и говорить на нем. Роботы будут синхронно переводить в обе стороны, задействуя как речевые центры твоего мозга, так и управляющие мышцы. Тебе будет казаться, что все происходит на русском, но для китайца ты будешь говорить по–китайски, а для француза по–французски. А еще ты теперь невосприимчив к ядам, инфекциям и негативным эффектам наркотиков. Только кунжут нельзя. Он убьет тебя меньше, чем за минуту. Так что запомни — никакого кунжута.

Миша почувствовал одновременно острый позыв кишечника и подкатывающуюся тошноту. Его резко скрутило пополам.

— Но понадобится какое–то время, пока твой организм к ним адаптируется.

***

Миша страдал. Чужие ботинки натирали ноги, кольчуга давила весом к земле, а от шлема с непривычки затекала шея. Менялись места и эпохи, но жизнь не становилась проще. Миша страдал от жары и усталости, продолжая передвигать ноги на автомате и с завистью глядя на легкую поступь Мэйли, невозмутимо несущую на плече здоровенный арбалет. В доспехах, скрывающих фигуру, шлеме с широкими полями и лицом, перепачканном дорожной пылью, нужно было постараться, чтобы опознать в ней женщину, а не профессионального солдата. Они отшагали уже несколько километров по лесной дороге, в ей одной ведомом направлении.

— Куда мы все–таки идем?
— Через три дня произойдет ключевое сражение Столетней войны, битва при Пате, в котором французы под предводительством Жанны д’Арк разгромят англичан.
— У тебя уже есть какой–то план?
— Пока предварительный. Используем ее фанатизм. Я могу синтезировать наркотик, одновременно вызывающий мощные галлюцинации и разжигающий либидо. Нарядим тебя в какие–нибудь перья. Будешь изображать ангела. Запудришь ей голову, что она должна зачать от Духа Святого или архангела какого и вуаля.
— Мне нужен привал, — Миша слишком устал, чтобы спорить.
— Опять? До места почти сто километров, а нужно еще будет успеть приготовиться. Я иду. Ты либо тащишь свою задницу за мной, либо остаешься в этом времени.
— Иду.

Мэйли внезапно остановилась и прислушалась. Спустя несколько мгновений Миша тоже различил неторопливый топот копыт. Мэйли толкнула Мишу в придорожные кусты и одним прыжком присоединилась к нему. Из–за поворота показалась пара всадников.

— Я устал. Я хочу есть. Мне нужна женщина, — толстяк на маленькой лошадке изнывал, адресуя свое недовольство немолодому рыцарю в доспехах, знавших лучшие времена.
— Мелко мыслишь, недостойно настоящего рыцаря.
— Так я и не рыцарь.
— Рыцарь — это не звание, а призвание. Это благородное сердце, искреннее служение и великие амбиции.
— Вранье, тщеславие и пропаганда. Ты обещал сделать меня губернатором.

«А вот и наш транспорт» — шепнула Мэйли на ухо Мише и выскочила на дорогу.

— Слезайте. Конечная, — приказала Мэйли, направив на рыцаря взведенный арбалет.
— Да как ты смеешь, чернь, угрожать мне этим подлым, дьявольским оружием. И ты напрасно надеешься на поединок со мной. Я сражаюсь только с равными мне по рождению. Но если твоя кровь кипит в предвкушении доброй драки, то мой оруженосец к твоим услугам.
— Я? — опешил толстяк, — Но я не хочу, не умею. Я простой землепашец.
— Смелее, друг мой.
— Я не хочу быть смелым, я хочу быть живым.
— Твое время вышло, рыцарь, — цинично усмехнулась Мэйли. — Впереди абсолютизм, регулярная армия, пушки. Последний раз предлагаю, слезай.
— Не стреляйте. Он просто вздорный, но безобидный старик. У него подагра и проблемы с желудком.
— Ты что женщина в мужском костюме? — пригляделся рыцарь внимательней. — Нечестивица! Ведьма!

Рыцарь перехватил копье, ударил шпорами жеребца и рухнул на землю, сраженный арбалетным болтом в лицо. Оруженосец попытался развернуть лошадь, чтобы спастись бегством, но запутался в стременах, нелепо выпал из седла и сломал при падении шею.

— Что ты опять там залип? — Мэйли волокла тело рыцаря в кусты. — Ты вообще собираешься мне помогать?
— Неужели тебе их ничуть не жалко? — Миша схватил оруженосца за пятки, с брезгливым любопытством разглядывая голову трупа, вывернутую под противоестественным углом.
— Эй, это была самозащита.
— Ты пыталась их ограбить.
— Во–первых, мы. Ты в этом тоже участвовал. Во–вторых, они все равно, что фикция, их никогда не было в моем мире. Просто вымышленные персонажи. Ты что сочувствуешь литературным героям?
— Да. Если они хорошо написаны.
— Не все такие слюнтяи. Семья, школа, общество — все вдалбливают в подрастающий мозг пиетет к правилам. Вот только никаких правил нет. Есть только воля. Садись уже на лошадь, время не ждет.

Мэйли ловко запрыгнула на жеребца, принадлежавшего рыцарю. Мише досталась маленькая лошадка оруженосца. Он впервые сидел верхом, и следующие пару часов ушли у Миши на то, чтобы просто не выпасть из седла, поспевая за мелкой рысью Мэйли. Немного освоившись и натерев с непривычки бедра, Миша научился держаться рядом с жеребцом азиатки.

— А ты религиозна? Веришь, что в конце может ждать расплата?
— Как ты думаешь, сколько мне лет?
— Эмм. Не знаю. 25? 30?
— 224, мальчик. Мне уже третье столетие. А после 45 ты обычно становишься или циником или алкоголиком. Религии вашего времени непопулярны в моем. Они во многом были основаны на культе смерти и страдающей природе земного воплощения. Жизнь человека раньше была наполнена печалями и длилась издевательски мало. Всего лишь несколько десятков лет. В мое время нет ни болезней, ни голода, ни старости, ни боли. Сама смерть стала чисто техническим вопросом и люди живут по 500 лет. Подлунный мир больше не неизбежный и болезненный этап на пути к трансцендентному, а действительно лучший из возможных. Так что ваши религии утратили поклонников. Это все равно, что в твое время всерьез поклоняться Зевсу или Осирису.
— И что больше никто ни во что не верит?
— Ну, почему же. Некоторые все также требуют смысла от Вселенной и бегут от реальности. Да и за 500 лет разумной жизни можно и заскучать. Культов существует довольно много, но они другие. Есть, например, один культ, последователи которого убеждены, что в акте творения Бог или космический принцип распылил себя в своих созданиях. Забыл себя до тех пор, пока каждая разумная часть не достигнет такой степени осознанности, что вспомнит свою истинную, изначальную природу. И тогда Вселенная остановится, вернется в прежнее состояние, что означает конец мира, как мы его знаем. А поэтому нужно как можно больше грешить и пребывать на низких вибрациях, чтобы предотвратить апокалипсис. И, конечно, есть всякие дениалисты, что отрицают сам прогресс и выступают против трансгуманизма как такого. Они скрываются под поддельными генетическими профилями и мрут, едва выбравшись из колыбели, лет в 70 от таких нелепостей, как рак. Правда, все эти культисты процветают в основном в отсталых и диких частях планеты. В США их особенно много.
— А в России?
— Ты про Северный Автономный Район Китайской Народной Республики?
— Северный что?
— Твоя страна еще к концу 21–го века полностью утратит суверенитет. Ваши тупые и жадные правители, не способные к стратегическому планированию, доведут Россию до крайнего упадка, социальных волнений и распада. С помощью кабальных кредитов, псевдо референдумов и банального силового захвата Китай получит полный контроль над вашими территориями. Но не переживай. Подобная судьба ждет почти все остальные страны. Независимыми останутся только США, удаленные от цивилизации острова и Израиль. Этих, кажется, ничем не возьмешь.
— А Китай все еще коммунистический?
— Все еще? С тех пор как ИИ «Великий Кормчий 2.0» захватил верховную власть, Китай не просто, а исключительно коммунистический. Воспитанный на трудах Маркса, Ленина, Мао и истории коммунистического движения он установил безоговорочный тоталитаризм со всеобщей слежкой на уровне синтеза белков, устроил культ собственной личности и создает другие ИИ, чтобы наполнить ими политбюро, которое сам же периодически разоблачает и репрессирует.
— Ладно. Пусть эта чужая Вселенная или время, и Бога нет, но они же живые, чувствуют и страдают по–настоящему. Неужели у тебя отсутствуют зеркальные нейроны, эмпатия. Что это говорит о тебе?
— Что машина времени у меня, а ты уже задолбал. И есть страшно хочется, — Мэйли остановила жеребца, указала Мише на виднеющуюся впереди деревню и кинула ему кошелек, снятый с одного из поверженных противников. — Сгоняй туда, найди какой–нибудь трактир и купи припасов. Я тебя тут на полянке подожду.
— Почему я? Я же не знаю, что и как.
— Потому что вокруг средневековье, а я женщина в мужской одежде и главная в нашем невероятном дуэте. Лошадь оставь, чтобы меньше внимания привлекать. Будут спрашивать, говори, что отстал и нагоняешь свой отряд.

Миша, кряхтя и стараясь не тревожить натертые места, слез с седла, отдал поводья Мэйли, вздохнул устало, и тронулся в путь.

Он шел и думал о хрупкости жизни. За последнее время Миша видел много трупов. Мертвая плоть, обезображенная небытием и грубой физиологичностью, поначалу пугала и отвращала, но чем дальше, тем больше становилась чем–то обыденным. Страшны же были предсмертные страдания тела и ужас эго, осознавшего наступающий конец. В любой момент с каждым из нас может случиться все что угодно, и нет никаких гарантий, что удастся дотянуть до рассвета. Какой будет его собственная смерть? Будет ли она результатом болезни, насилия или несчастного случая? Случится внезапно или силы по капле будут оставлять его? Миша никогда не ассоциировал себя с какой–то религиозной традицией, но всегда чувствовал присутствие, мистический источник существования и хотел верить, что будет какое–то потом. А сейчас он сомневался. Вспоминал раздробленные кости, цвет подкожного жира, конвульсии и гримасы, мух, копошащихся под веками. Это было настоящее и единственно реальное. А все порывы духа, влечения страсти, самомнение самосознания, нагромождения слов и иллюзии «я» на этом фоне лишь ничтожный самообман. А значит все, что у него есть, это время между сейчас и мухами. Как он распорядится им? Почему прежде прыгал с волны на волну, направляемый лишь силой инерции?

— Эй, служба. Куда путь держишь? — Миша так увлекся, что не заметил, как с ним поравнялась телега, управляемая монахом.
— Да вот, отстал от своего отряда. Нагнать пытаюсь. А пока хочу в деревне отдохнуть да еды купить.
— Так и я туда еду. Садись, подвезу, чай ноги–то не казенные.

Миша благодарно плюхнулся в повозку.

— Ты пошарь в мешке. Там яблоки есть и хлеб. Угощайся.
— Спасибо, — На дне телеги лежал мешок и пара красивых ларцов. Миша достал сочное красное яблоко и впился в него зубами. Живот радостно заурчал, приветствуя твердую пищу. — Забыл уже, когда ел в последний раз.
— Ничего, ничего. Вот англичашек прогоним с нашей земли, тогда и наедимся. Да и не о брюхе надо думать, а о душе. Спасен ли ты, сын мой?
— Не знаю. А что для этого нужно?
— Покаяться, уверовать и принять Иисуса Христа в сердце своем.
— Видимо, не спасен.
— Это ничего. Спастись никогда не поздно. Значит, надо начинать с покаяния. Человек ты военный и молодой, поди, грехов на тебе больше, чем блох на собаке, — монах открыл один из ларцов, достал пару бумаг и протянул их Мише. — Смотри, настоящие индульгенции, подписанные Папой. Прощение прелюбодеяния — 2 лиарда. Убийство на справедливой войне — 5 лиардов.
— Ты ж сам говоришь, что спастись никогда не поздно. Я обожду, пожалуй. А там, глядишь, цены упадут или грехи пересмотрят.
— Хмм, — монах с усмешкой посмотрел на Мишу. — Надеешься выжить?
— Хотелось бы.
— Может, ты и прав. Все равно первородный грех не искупить, как не траться. Как вкусил человек плоды познания и открылось ему, что существует он отдельно от мира и Бога, так и мучайся теперь субъект–объектной проблемой до конца.

Монах спрятал индульгенции обратно в ларец, достал из другого что–то завернутое в ткань и протянул Мише.

— Не хочешь индульгенций, так купи святые мощи. Вот, возьми мизинец ноги Дионисия Эфратского. Большой ценности артефакт. Не себе, так в подарок возьми. С таким–то пальцем не стыдно в любой дом прийти.

Миша от неожиданности подавился яблоком и закашлялся.

— Нет? Вижу по глазам, что столкнулся с ценителем. Дионисий он, конечно, так, не очень выдающийся святой. Плут, картежник и каторжник. Уверовал и стал проповедовать Благую Весть. Вроде бы даже однажды оживил курицу, но это не точно. Мутная история. Если бы смерть мученическую не принял от язычников, которым сильно задолжал в карты, то, может, и не стал бы святым. Так что мощи у него не самые сильные. От чумы не защищают. Первенца не охраняют. Разве что в картах должны помогать. А вот это настоящий товар. Не товар, а инвестиция, — монах извлек из ларца другой кусок ткани, с чрезвычайной осторожностью развернул его и с гордостью предъявил Мише маленькую сухую ветку. — Редчайшая вещь, растет в цене с каждым годом — часть куста, с которым говорил Моисей.
— Что они делают? — Миша указал на группу людей, извивающихся в полной тишине то ли в странных танцах, то ли конвульсиях на небольшом пятачке перед входом в таверну.
— Тпруу. Приехали. Никто не знает почему, но некоторые вдруг начинают танцевать без остановки, пока не упаду без чувств или замертво. Сначала один, потом все больше. Могут так по несколько дней плясать. Одни говорят, что это бесы. Другие — что пищевое отравление. Я же думаю, что они просто пытаются забыться, втаптывая в пыль усталость от жизни, а ведь скоро сенокос. Так что, ничего не купишь?
— В другой раз.
— Ну, бывай.

В закопченной, тускло освещаемой маслеными плошками таверне пахло застарелым потом и кислятиной, повсюду бегали тараканы и клопы, но это не особо беспокоило Мишу. Он съел порцию какого–то непонятного и почти несоленого рагу из голубя, и удовлетворенно привалившись спиной к стене, потягивал из кувшина бурду, напоминавшую пиво. Напиток был ужасным, но холодным, содержал алкоголь и, кажется, легкие галлюциногены. Миша, имевший опыт употребления психоделиков, сразу распознал мерцание окружающего пространства, начавшего утрачивать четкую очерченность форм. За соседним столом компания полуголых, вымазанных маслом качков пила протеиновые коктейли из больших глиняных кружек.

— А они что? Объедаются пирожными, жареной картошкой, сосисками сраными, всей этой денатурированной мертвечиной, а потом жалуются, что бицепс не растет. А как он будет расти с заблокированной манипурой? — вещал самый крупный и взрослый качок, по всей видимости, тренер. — Тело физическое связано с энергетическим самым прямым образом. Чувствуешь, что не идет присед. Залез на плато, значит, нужно прорабатывать муладхару. Надо любить себя. Баловать сауной и хорошей экипировкой. Да, близкие и знакомые могут не понять вашу практику. Но это от того, что они живут на вялом энергетически–гормональном уровне. Вы свой прокачиваете три–пять раз в неделю, а они свой приканчивают стрессом, текилой и булочкой, которыми пытаются с этим стрессом бороться. Так что не надо стесняться бросать удовлетворенные взгляды на свое отражение и покупать абонемент.
— А что делать, если девушке не нравится, что я так много времени и денег трачу? — подал голос самый худой и начинающий.
— Бросать ее. Или вести в зал. А если не идет, то бросать. Можно, конечно, совмещать, но максимальных высот достигнет лишь тот, кто идет в одиночку. Отношения порой опасней, чем жим двухсот килограмм — в отношениях никто не подстрахует.
— Ну, не знаю, тренер. Ты, конечно, человек авторитетный, все видели, сколько ты в становой тянешь, — качки утвердительно закивали, — А ты был женат?
— Четырежды.
— Гвардейцы кардинала! — внезапно закричал один из спортсменов, и гвардейцы кардинала полезли из окон, подвала, печной трубы, самих стен. Качки стали превращаться в Боярских в роли д’Артаньяна и вступать в бой. Миша решил, что с него хватит и вышел на улицу.

Воздух, теплый, густой и упругий, искрился и переливался, накатывая волнами. Танцоры все также исступленно молотили пятачок перед входом, не обращая внимания на пару бездыханных тел, не выдержавших ритма. К Мише подъехала желтая телега, запряженная козлами.

— Садись, уже. Ну? — бросил Мише пес, похожий на добермана, управлявший повозкой.

Миша протер глаза и наваждение исчезло.

Мэйли, удобно расположившись в тени раскидистого дуба, неторопливо вырезала деревянный дилдо.

— Где тебя черти носят? Так и с голоду помереть можно, — она бросила свое занятие, вырвала мешок из рук Миши и принялась жадно изучать припасы. — А вино где?
— Торопился, как мог. Извини, вина не было.
— Ничего поручить нельзя.
— А это тебе зачем? — указал Миша на валявшийся на земле дилдо.
— Ишминения в планах, — ответила Мэйли, пытаясь одновременно запихнуть в рот сыр, хлеб и куриную ножку. — На твою потенцию рассчитывать явно нельзя, так что будем действовать проще. Я ее держу, а ты добываешь хронореликвию.

«Она же монстр. Настоящее чудовище» — думал Миша, глядя на жующую с шумным чавканьем Мэйли. «Может, ну ее. Свалю по–тихому. Благодаря нанороботам от болезней и местной кухни я защищен и владею всеми языками. Устроюсь переводчиком к герцогу или барону. Уж как–нибудь проживу»

Мэйли, словно прочитав его сомнения, перестала есть и внимательно посмотрела на Мишу.

— Не одобряешь? Мне на твои оценки плевать. Единственное, что меня волнует — можно ли на тебя рассчитывать. Чистеньким остаться не получится. Так что, давай, прими, наконец, решение и следуй ему.
— Уже принял.

Лунный свет едва пробивался сквозь плотные облака, сливавшиеся у земли с дымом костров часовых, относившихся к службе без особого рвения. Темноту периодически прорезали пьяные выкрики, смех и ржание лошадей, которым снились бескрайние поля, полные сочной травы. Пробраться в лагерь французов оказалось делом хоть и нервным, но не особенно сложным.

— Да прижми же ты жопу ниже, — злобно шипела Мэйли на ухо Мише. — Как вообще можно умудриться отрастить такую жопу на столь тщедушном теле.

Миша постарался слиться с землей, пока Мэйли аккуратно разрезала заднюю стенку самого шикарного походного павильона в лагере, разведанного ею накануне днем.

— Заходим, — прошептала Мэйли и они тихо прокрались внутрь. — Я ее оглушу и придушу, и тут вступаешь ты. Быстро делаем дело и исчезаем из этого времени. Будь готов.

Миша на цыпочках следовал за азиаткой, крепко вцепившись в дилдо двумя руками. Они, не дыша, нашли кровать Орлеанской Девы, Мэйли сдернула одеяло и недовольно выдохнула. Кровать была пуста, как и весь павильон. Миша огляделся, насколько позволяла темнота. Внутри было просторно и комфортабельно. Кровать, стол, стулья, вешалки с нарядами, зеркало, туалетный столик, тут даже была приличных размеров походная ванна.

— Значит, где–то бродит. Спрячемся и подождем.

Они расположились за укрытием, обеспеченным ванной и зеркалом, и Миша неожиданно для себя задремал. Он пришел в себя от тычка под ребра и хотел было возмутиться спросонья, но ладонь Мэлий плотно закрывала Мише рот, веля вести себя тихо. У входа в павильон оживленно спорили.

— Нет и еще раз нет. Хватит.
— Но Жанна, милая. Вы же знаете, что это необходимо.

Два силуэта зашли внутрь. Один из них зажег свечи в канделябре, и силуэты оказались Жанной д’Арк, одетой в мужские колготки с хуком, и знатным мужчиной в роскошном наряде.

— Послушайте, Этьен, — Жанна устало развалилась на стуле, всем своим видом демонстрируя, как ей утомителен этот разговор. — Вы, кажется, забыли наш уговор с дофином.
— Что вы, я все прекрасно помню. И Карл, уверяю вас тоже.
— Тогда что вы от меня хотите?
— Еще одно или, может быть, два сражения и мы разгромим англичан. Вы только посмотрите, чего мы уже достигли.
— Мне все равно. Это ваши дела, из–за которых меня могут убить.
— Ни один. Клянусь, что ни один враг не подойдет к вам на поле боя.
— Они прекрасно могут это сделать издалека, с помощью своих ужасных луков. При прошлой осаде стрела поразила моего телохранителя прямо в глаз, и меня всю забрызгало его кровью. Это было отвратительно.
— Жанна, Жанночка, дорогая. Победа так близка. Если мы одержим верх, то вы станете герцогиней Бургундской. Это обещание самого Карла.
— Ох уж эти бургундцы. Какое–то у меня неприятное предчувствие по поводу них. Я так больше не могу. Мы договаривались, что я приду ко двору, разыграю из себя полоумную фанатичку, объявлю Карла божьим помазанником, выступлю с вдохновляющей речью и все. И посмотрите, во что это вылилось. Этьен, я актриса, а не солдат.

«Она не девственница» — одновременно прошептали друг другу Миша и Мэйли. Миссия была провалена. Находиться здесь больше смысла не было. Мэйли молча занялась приготовлениями к перемещению: взяла немного Мишиной крови и вызвала голографический интерфейс. Миша машинально постукивал дидло себе по ноге и думал о том, что его возвращение домой, кажется, задерживается. Мэйли нажала на последний символ и переместилась, а Миша нет. Спустя еще пару секунд он сознал, что произошло.

— Вот же сука, — импульсивно выругался Миша в полный голос.
— Здесь кто–то есть, — вскрикнула Жанна д’Арк.
— А ну выходи, — зарычал мужчина, выхватывая меч. С оружием в одной руке и канделябром в другой он решительно двинулся в сторону Мишиного укрытия.

«Ой, бля» — паниковал Миша, судорожно пытаясь придумать, чтоб такое сделать или сказать, чтобы не быть зарезанным немедленно. Ничего не придумав, он встал в полный рост и переместился в ничто.

Это ничто и, правда, было ничем. Ни свет, ни тьма, ни форма, ни содержание. Хотя, даже если бы это ничто и было чем–то, Миша бы все равно этого не понял, ведь и Миши тоже не было. У него не было тела. Единственное, что было в этом ничто — его внутренний диалог.

«Я мыслю, следовательно, существую. Но как я могу мыслить, если физически не существую. Стоп. У меня есть память. Я помню, кем был, но совершенно не представляю, чем теперь являюсь, если вообще являюсь. Но как я могу помнить и размышлять, не имея мозга, ведь для этого нужно, чтобы сигналы перемещались от нейрона к нейрону»

— Подсудимый обвиняется в преступном сговоре, незаконном перемещении во времени…, — вдруг забубнил бесстрастно новый участник диалога.
— Эй! Эй, ты! Что происходит?!
— В первом эпизоде преступной активности, подсудимый вместе с гражданкой Мэйли Джоу….
— Я не виновен. Это все она. Она меня похитила.
–...соучастие в убийствах, грабежах, проникновении со взломом... — продолжал бесстрастно перечислять прегрешения Миши второй.
— Я не хотел. Меня заставили. Это только ее вина. Верните меня мне в мое время. Я лишь хочу домой.
— ….учитывая смягчающие обстоятельства, подсудимый приговаривается к заключению сроком на один год, — вынес вердикт второй и замолчал, оставив мысль о самой себе в полном одиночестве в нигде.

***

 “Срок заключения завершен”- ворвался в пустоту голос и Миша переместился или, скорее, переродился.
 
Он сидел на траве под деревом, где впервые встретил  Мэйли и дрожал, захваченный потоком ощущений, исходивших от его собственного тела. Миша чувствовал  глухие удары сердца, давление крови в сосудах, сокращение мышечных волокон, сонмы летних запахов, какофонию звуков и теплый ветер, ласкающий кожу. Он забыл, что значит быть живым,  вариться в бульоне бесконечных химических реакций и электрических сигналов.   Это было ошеломительно и прекрасно, но в тоже время,  в самом дальнем уголке сознания пульсировала темная точка глубокой, непонятной печали, словно он не справился, испугался и упустил что-то чрезвычайно  важное, какую-то возможность, которая больше не представится. 

- Вот вы где. А когда мы поедем обратно? У меня поезд в шесть, а я еще сувениров  не купила, - тяжелая грудь в цветастой блузе вопросительно нависла над Мишей.

Миша  уставился  на провинциального вида женщину, неспособный вымолвить ни слова. Это был слишком долгий джонт. Сувениры.

- Я это… Пойду. Скажу остальным, что нашла вас, – экскурсантка смущенно попятилась и исчезла среди деревьев.

Хорошо же он, должно быть, выглядит. Миша  оглядел себя.  На нем была его одежда из будущего. Штаны, модные ботинки, рубашка в клетку. Рядом валялся  айфон, открытый на страницах книжки про попаданца. Миша взял его, включил фронтальную камеру и принялся разглядывать свое изображение. Аккуратная прическа и борода, чистое лицо.  Все так же, как было до того, как мир сошел с ума.  Только взгляд пустой и безумный.  Миша быстро снял рубашку и принялся фотографировать  свою спину.

- Я же говорю, что он какой-то странный, - донесся  из деревьев женский шепот.
- Извращенец, наверное. Или наркоман. Может, полицию вызовем?
- Да  хрен его знает. Но в одном  автобусе я с ним точно не поеду.

Мише было плевать. Он  пристально разглядывал фотографии, но не было ни шрамов, ни каких либо других отметок,  свидетельствующих о пережитых приключениях.  Неужели ему  все это привиделось?  Сотрясения мозга, о котором он не помнит? Инсульт? Какой-то припадок?  Надо будет непременно обследоваться.  Все это так странно.  Деревья продолжали шушукаться, обсуждая его безумие. Может они и правы. Он уже ни в чем не был уверен, кроме одного - на эту работу он больше не вернется.  Миша оделся и побрел в сторону выхода.

- Извините, вы  мне не поможете? -  пожилой чернокожий турист мял в руках карту местности.
- Конечно, - машинально кивнул Миша.
- Замечательно.  Я отстал от группы и заблудился.  Мне нужно попасть сюда, - турист  ткнул в точку на карте.
- Постойте, мы сейчас на каком языке говорим?
- Что? Вы серьезно?
- Более чем.
- На английском. Вы в порядке?
- Не знаю. Я ничего не знаю, - попятился Миша.

Вторые сутки подряд он  безвылазно сидел в своей убитой, съемной однушке, выходившей окнами в  питерский дворик, в который чье-то талантливое воображение пыталось вдохнуть иллюзию жизни, но картинки  на стенах и странные инсталляции не могли удержать обреченность и депрессию, сочившиеся из каждой трещины. Ветер, в отчаянии метавшийся по углам, обваливавшаяся штукатурка, изъеденное плесенью дерево оконных рам, небо, пойманное в колодец крыш, серый воздух и призраки целых поколений несчастных судеб кричали, что жить здесь приличному человеку без алкоголизма и мыслей о насилии над собой или ближнем, совершенно невозможно. Этот дворик всегда казался Мише олицетворением русской литературы.  Но сейчас его это не трогало. Он сидел и  смотрел в стену, чувствуя, как  пустота перекатывается по венам. Сначала он мечтал вернуться в свое время. Потом, первую половину вечности в нигде,  снова обрести телесность. Теперь же, когда все вроде бы образовалось лучшим образом, он совершенно не знал, что с этим делать. Ни желаний, ни тревоги, ни внутреннего диалога. Просто сидел и смотрел в стену. Ел, когда чувствовал голод. Спал, когда полагалось спать. Спал, когда полагалось спать. А в перерывах смотрел в стену. Самым же ироничным было осознание, что и раньше его жизнь была такой же. Только разбавленной надуманной суетой.
 
Чтобы почувствовать хоть что-то Миша решил подрочить на порно.  Он открыл ноутбук, но прежде чем успел написать поисковый запрос, рука сама нажала на быструю вкладку любимого коллективного блога.  Лента постов не баловала оригинальностью. Котики, бабы, смешные картинки, баянистые байки и политические новости. Почвенники ругались с либералами, велосипедисты с автомобилистами, лыжники со сноубордистами.   Миша скроллил одним глазом, а другим рассматривал прыщ на ноге. Прыщ казался перспективней. Внезапно его внимание привлекла новость о газопроводе из России в Китай.  Патриотично настроенные пользователи гудели радостью и потрясали в комментариях трубой, грозя англосаксам  великим партнерством с  красным драконом.   Миша вспомнил слова Мэйли и написал: «Идиоты. Китай нас сожрет. Он всех сожрет».  Немедленно посыпались обвинения. Мишу называли «мамкиным китаистом», «диванным экспертом», «либерахой», «школотроном» и  «подпиндосником». Сыпались графики, цифры и ссылки, а он ничего не мог противопоставить, кроме мрачного прогноза, нарисованного Мэйли.  Он даже не был до конца уверен, что это будущее неизбежно. Вполне возможно, что его версия реальности не тожественна версии Мэйли. Вдруг правительство России в его Вселенной изменило свою политику, предотвратив поглощение Китаем. Может быть, кто-то…. Внезапно  что-то внутри щелкнуло и он понял зачем.  Мир обрел осмысленность и цель. Миша засел за источники. 

Он вгрызался в трактаты, пробирался сквозь неочевидные аналогии,  усваивал абстрактные концепты и  подписался на основные китайские паблики. Понять врага — уже наполовину победить. Миша пытался разобраться сам и хотел  открыть глаза остальным. Он завел телеграмм-канал и специальный сайт. Самоубийство поп звезды,  прогноз роста ВВП, скандал в баскетбольной лиге,  съезд КПК или новые правила парковки в Шанхае. Все имело значение  и место на страницах его постов.  Постепенно у него стали появляться читатели и даже соратники.  Одни утверждали, что  Китай необходимо остановить. Другие, что это нереалистичная фантазия и нужно прорабатывать изоляционистские сценарии. Все сходись, что это катастрофа. Стихийное бедствие, предотвратить которое невозможно, и  остается лишь минимизировать ущерб. 

-  У Китая нет друзей, только интересы.  Это левиафан, копивший силы в глубине океана истории. И сейчас он всплывает на поверхность, чтобы поглотить все, до чего дотянется его хищная природа.  Ни о каком партнерстве и речи быть не может.  Он высосет из нашей великой страны все ресурсы и соки,  -   настаивал, немного картавя,  крайне толстый представитель интеллектуального крыла националистов.

- Они отравили реки и землю.  Вырубили миллионы гектаров леса, опустошили моря.

- Китай — это настоящий технототалитаризм. Всеобщая слежка, цензура, рейтинг благонадежности,  политические репрессии и концентрационные лагеря.  Это не страна, а гигантская ферма по выращиванию бесправных китайцев, - возмущался хилого вида либерал.

- Цинично прикрываясь красным знаменем и героями прошлого, КПК предала  трудовой народ  и идеи социализма, построив самый обычный, ублюдский госкапитализм  с очевидной империалистической повесткой, - твердо чеканила маленькая, остролицая девушка, представлявшая очень левые движения.

Китай оказался идеальным врагом, объединившим прежде непримиримых противников. Комитет Национального Спасения уже второй час заседал в недорогом кафе на окраине Москвы, но так и не мог выработать единого плана  действий.

- Нужно объявить бойкот всем китайским товарам. Не будет денег — не будет китайской угрозы.

- И как ты себе это представляешь? Да  если мы откажемся от всего китайского, то нам придется бегать голыми  и голодными. Общаться криками и голубиной почтой. И развлекать себя игрой  в снежки и крокодила. 

-  Ну, хорошо. Значит,  нужно пропагандировать разумное, ограниченное потребление китайских товаров с тенденцией к постоянному снижению. Любая имперская экспансия нуждается во все возрастающем притоке денег и ресурсов. Даже простое ограничение или фиксация текущего уровня — уже серьезный удар по противнику. 

- Нет. Давайте, лучше пустим слух, целую pr кампанию, что китайцы облажались при испытаниях нового боевого вируса и теперь угрожают заразить чумой  весь мир через посылки с али экспресс.

- Не клюнут.

- Конечно, клюнут. Они верят в нло и свободный рынок.

- Надо зайти с другого конца.  Хрен с ними с китайцами. Национальное правительство, выполняющее волю народа и подчиненное обществу, способно  справиться с любыми китайцами.  Социальная революция!

- Мне не нравится ваша позиция. И рожа тоже.

Вентиляция небольшого кафе не была рассчитана на такое количество людей. От духоты, затянувшихся прений и алкоголя многие начали терять концентрацию.  В районе туалетов либертарианцы дрались с имперцами.  Кто-то из монархистов пытался насильно окрестить официанта из Средней Азии.  Анархо-синдикалисты отказывались признавать право частной собственности владельца кафе на напитки и призывали бармена к забастовке.

***

Миша проснулся  уже какое-то время назад, но все еще не открывал глаз, пытаясь спрятать похмелье под подушку. 

- Хватит дрыхнуть.

Миша приоткрыл один глаз. Маленькая, остролицая девушка курила голая у окна.  Голова отозвалась тяжестью за легкость накануне.

- Так кто, говоришь, тебя финансирует?

- Дом-музей Шарля Перро, что за идиотские вопросы? - простонал Миша.

- Хмм, - девушка глубоко затянулась и повернулась лицом к окну.

В дверь постучали.

***

- Т-а-а-к, - следователь с не запоминающейся внешностью  не сводил  с Миши глаз. - Нарушаем, значит. Подрываем обороноспособность государства и доверие к власти. Нехорошо.
- Это ложь. Наоборот, мы хотели укрепить и упрочить.

- Планируя бунт и демонстрируя пещерную ксенофобию к нашим друзьям и стратегическим соседям? Нехорошо. 

- Какой бунт? Участие в шествии профсоюзов и фестиваль короткометражек — вот, что мы планировали.

 - Отпираться — нехорошо. И глупо. Все остальные уже дали признательные показания. Мы лишь предлагаем вам шанс упростить себе жизнь. Сотрудничать с нами — хорошо. Рассказать, кто финансирует, адрес головной  организации, имена. Это Сорос? Родезийские сепаратисты? Фронт освобождения Норвегии? Сорос?

- Какие показания? Какой Сорос? О чем вы?

- Вам, как главе организации, грозит от пятнадцати до пожизненного.  На вашем месте, я бы немедленно начал рассказывать.

- Что рассказывать?

- Все, что знаете.

И Миша начал рассказывать. О печальном будущем, Мэйли, путешествиях во времени, предательстве, пустоте  и ожидании. Он так увлекся, что не заметил появления усача и бородавочника в форме фельдшеров. Следователь подал сигнал кивком головы. Миша обернулся, все понял, но не собирался сдаваться без боя. Ему удалось швырнуть стул в следователя, но силы были не равны. Навалившись вдвоем, фельдшеры сбили Мишу с ног, прижали к полу и сделали укол. Даже в этом положении он продолжал отчаянно сопротивляться и укусил усача за ногу. Наконец, успокоительное подействовало, Миша обмяк и фельдшеры завладели телом, боровшимся до конца.

***

- Понимаешь? - мужик в  белом халате был краснолицым, бородатым гигантом с глазами навыкате. 
- Кажется, да, - Миша  словно плыл в тумане, с трудом различая звуки  и контуры.
- Продолжишь бегать?
- Не знаю. А смысл?
- Никакого.  Я все равно буду ждать.
- Я подумаю.
- Подумай, конечно.

Мужик в халате  поставил на землю блюдо с фруктами и булочками, дружелюбно хлопнул Мишу по плечу и ушел, оставив его на лужайке среди благоухающих цветов и бродящих теней. Откуда-то из кустов прискакал беспокойный кролик. Он смешно пробовал носом воздух, суетливо нарезая круги вокруг еды. Миша смотрел глубоко сквозь собственное невежество. Ничего не важно. И не страшно. Всего лишь одна из бесконечного количества копий. Миша откусил кусок булочки, усыпанной семечками. Все пространство начало сиять синим светом. Кролик перебегал с места на место, не зная с какой стороны подступиться к блюду. Миша погладил его по голове и кролик успокоился.