Надежда, которая умирает последней

 Однажды, в конце учебного года, видимо, после подведения итогов, касаемых моих сомнительных школьных успехов, авторитетная педагогическая комиссия вместе с озабоченным родительским комитетом единогласно пришла к выводу, что моему дальнейшему школьному присутствию они не рады и, что я должен буду освободить их беспокойство от своего присутствия.

 Для благополучного исхода этого коллективного решения сумели получить добро в высшей районной инстанции народного образования.

 Так неблагополучно и закончилась для меня безутешная учёба в решающем восьмом классе.

 На улице тогда стояла неукротимая весна с тёплым апрельским солнышком и его озорными бликами бежавших отовсюду ручьёв таявшего снега.

 Всё это происходило  за два месяца до сдачи государственных экзаменов, но время не стояло на месте, предоставляя мне каждый раз свои новые явления беспокойного быта.

 За не яркой для меня весной прокатилось такое же угрюмое, обезображенное, как неудачное полотно начинающего художника, бездушными невыразительными красками холодного серого цвета, ни для чего не приспособленное лето.

 А за ней прикатилась и зимушка-зима, легендарно воспетая во всех неблагополучных, как у меня, волшебных народных сказках.

 А дальше они будут иметь вот такое незавидное печальное продолжение, как и этот случай со смертельным исходом.

 Мама моя ещё успеет немного пожить, но в первых числах сурового декабря 1965г. отправится в мир иной, оставляя за порогом санный след, по которому её отвезут на лошадке гнедой масти к своему последнему приюту, почти, как у Василия Перова на картине "Проводы покойника".

 В те далёкие минуты душу непроизвольно заполняли слова неувядающих, бессмертных строк Николая Алексеевича Некрасова:
"Меж высоких хлебов затерялося
Небогатое наше село.
Горе горькое по свету шлялося
И на нас невзначай набрело."

 Где-то тут же рядышком выскакивает и текст печальной сиротской песни:"Позабыт, позаброшен с молодых юных лет..."

 Не знаю, но почему-то мою одинокую впечатлительную душу постоянно сопровождал примерно вот такой невесёлый, пасмурный фольклор, из неподъемных, грустных, когда-то написанных песен, людьми участливыми к человеческому горю, не равнодушными к людской душевной боли, с невероятно высоким чувством жалости, милосердия и сострадания.

 Хотя их и песнями-то назвать грешно. Это прямо какой-то неподъёмный плач души.

 Они сопровождали меня в минуты вынужденных раздумий: и когда стоял по месяцу в школьном углу по воле моей классной руководительницы, и когда не принимали в пионеры только одного меня, демонстративно не обижая этим всех остальных, и когда показательно при всех разбивали до крови мой нос, а после я шёл куда-то в сторону моих безнадёжных мыслей, не находя успокоения своим не заслуженным житейским утратам.

 А всё по тому, что так и должно было происходить. Это, как и в природе, например, о собаке, у которой имеются злые зубы боятся, не дай Бог, даже плохо о ней подумать, а на косую, хромую, слепую всегда найдётся подлец, чтобы бросить в неё беспощадный, тяжёлый камень.

 И поскольку деревенская улица за ночь была хорошо засыпана снегом, то управляющий повозкой, чтобы не вязнуть в густом декабрьском снегу, также сидел в санях наблюдая за монотонной походкой лошадки, казалось тоже как будто чего-то понимающей.

 Остальные участники этой траурной церемонии, послушно встраивались в расчищаемую санями дорогу и шли по ней один за другим в направлении полозьев, которые тянулись на край того места, где недалеко от озера, обрамлённого с одного края переросшими деревьями с тишиной и покоем, расположилось скромное деревенское кладбище. 

 Село наше, разбросало свои жилые строения такими же непредсказуемыми клочками по территории проживания, как и рисунки написанные спящими утренними  облаками, непохожими ни на какие другие селения, любой уголок которого назывался своим, понятным для каждого, топонимическим именем:Черноморка, Новолиния, Партизанка, контора, ток, клуб, ферма, озеро и так далее. 

 По национальному составу здесь царило такое разнообразие, что не хватало разве что инопланетян, в чём я, кстати, тоже очень сомневаюсь, так что перечислять их здесь по цвету глаз, шевелюры и различных оттенков кожи не имеет смысла.

 Ну, а мы, через половину часа, подошли к месту сакрального погребения и вечного упокоения людей, уставших от непосильной жизни .

Я не плакал, хотя сильно боялся её смерти ещё до того, как ей заболеть. Наверное перегорел настолько, что не осталось ни одной слезинки.

Может по-тому, что это всё случилось не вдруг. Последних два года она выглядела высохшей и внешне, и в голосе её оставалось силы на два-три слова. Приговор судьбы ещё не наступил, но был уже давно предрешён и очевиден.

 Со слезами и по жизни у меня было очень скупо. В детстве тоже не помню себя, когда я плакал.

 Хотя сегодня, когда я смотрю про наши людоедские порядки, некоторые невыносимые человеческие истории тоже выжимают из меня влагу, что глазам невольно хочется побыть мокрыми, а душе и сердцу отпустить поводья, и справедливо расслабиться.

 А в детстве мои слёзы были где-то там в глубине души, даже тогда, когда меня обижали. А делали это изыскано, как бесплатное кино, в возрасте -  где-то пятого класса.

 Собиралась толпа оповещённых зевак, одному из которых поручали сходить за мной. Всё это происходило в одном и том же месте - за зданием клуба, где не было посторонних лиц, которые могли бы этому помешать.

 Что будет со мной я уже знал, но выхода не было и я шёл, как обречённый кролик в пасть ненасытного удава.

 Видимо в связи с  различными переездами я упустил время приобретения друзей детства и не сумел влиться в новый для себя коллектив. Эта мамина деревня вся разговаривала на "хохляцком" языке, который для меня был непривычен и говорить на нём я так и не научился, а поэтому всегда был как бы белой вороной, за что видимо иногда и огребал для себя очередную порцию несправедливой расправы.
 
 Специалист по разбиванию носа был один и тот же, и бил только один раз. По ихнему это называлось "пустить из носа юшку". Остальные просто смотрели.

 Как настоящий вампир, он разбивал мне нос и я шёл куда-нибудь от этого места с опустошённой душой без всякой надежды на возмездие.

 Кстати, за раннюю любовь к спиртному, а может и за мою "юшку", этого не узнаешь никогда, но вскорости  Боженька забрал его к себе - видимо, от греха подальше.

 Из причин, за что обижали, помню только одну. Раз со своим соседом Шуркой Михайленковым за деревней на краю тальника начали строить для личного интереса - типа тайный домик.

 Кто-то нас тут "застукал" и всем разболтал. Это и явилось причиной ещё одного подлого удара по моему невезучему носу. Досталось только мне - у Шурки было три старших брата. Защищая его, они могли бы всю деревню на ноги поднять и наказать всех виновных сурово, справедливо и доходчиво. 

 Здесь обижали только одного меня, потому что у всех остальных счастливчиков были отцы, а мой где-то потерялся, а вместо него я получил обыкновенное житейское неблагополучие. Поэтому берегите своих отцов, и смотрите чтобы они у вас никуда не пропадали.

 Помню, когда мы жили в Семёновке маму свалил какой-то грипп. Мне тогда было не более пяти лет. Печь наша потухла, а за дровами надо было идти почти на улицу.

 До этого времени я никогда не рубил дрова, а здесь пришлось попробовать. Топор мне казался очень тяжёлым. Попробовал его поднять, но не сразу, а только при помощи обеих рук, но удержал.   

 Помня предосторожные мамины указания, я начал с тонкой осиновой ветки. Ответственно положив её перед собой на пенёк, стараясь не поранить себя размахнулся и сильно приложился по ней топором.

 Всё тогда у меня, помню, получилось, только вот, как заносил дрова - не помню.

 Рубить ветки мама мне не разрешала, но когда на улице метёт такая пурга, а в трубе завывает ненасытная вьюга, выдувая последнее вчерашнее тепло, приходилось проявить настойчивость и ради этого выходить почти на улицу.

Там перед входом в избу притулился камышовый навес, немного защищающий нас от надоедливых зимних ветров, вьюг и буранов с такой же жидкой из береговой озёрной поросли калиткой.

  Я ещё раз проверил хлипкий крючок и притянул на себя для надёжности на всякий случай защитное от ветра полотно калитки, что ещё вчера росло на соседнем болоте шуршащим камышом, а сегодня стало нашим защитным экраном.

Мама регулярно говорила мне, чтобы я никогда не выходил в непогоду на улицу в одиночку, иначе меня может унести ветром. Это правило настораживало, поэтому приходилось его выполнять, как "Отче наш", всегда и очень послушно.

Самая главная мамина мечта - дожить до проводов сына в армию, к сожалению, не сбылась, но на это, видимо, была Божья воля.

 Она очень мучилась тем, чтобы не оставить меня сиротой, а лет то мне было тогда ещё с гулькин нос.

 Дорога до кладбища была не чищена, пробивались по глубокому снегу, как придётся. Людей было - кот наплакал. Постояли у могилки, простились и каждый разошёлся по своим домам.

Может быть кому-то будет интересно знать: куда же делся автор? Да вот он я - здесь, выжил и восьмой класс закончил, правда, в вечерней школе г.Челябинска через много лет, но на отлично. В этом же городе закончил и полное среднее образование.

 Но это мы забежали немного вперёд, а теперь попробуем ещё раз вернуться в свою первую Альма-матер и попытаться ещё немного в чём-то там разобраться.

 Где-то сразу же после Новогодних каникул "Шурочка", так звали моего классного преподавателя, объявила, чтобы я не смел показываться на её уроки математики в течении двух месяцев.

 После такого серьёзного включения счётчика я, правда, ещё пытался пробовать несколько раз оставаться на её уроках, но заметив это, она тут же удаляла меня вон.

 После таких не балетных реверансов я, к сожалению, решил оставить свои неудачные попытки доучиться вместе со своими ровесниками, продолжая вынуждено торчать в коридоре, дожидаясь уроков с учителями, которые относились ко мне снисходительно.

 Все эти два месяца мне приходилось пережидать "Шурочкины" претензии в коридоре, а она тем временем добросовестно отмечала в классном журнале моё прилежное отсутствие, пока прогулов не накопилось достаточно, чтобы безоговорочно склонить мнение высочайшей образовательной комиссии о моём негативном отношении к учёбе.

 Видимо, по другому наказать меня было проблематично.
Ну что ж, кому суждено быть повешенным - тот не утонет.

 После такого богатого набора прогулов мне "справедливо" объявили людоедский приговор.

 Родственников в деревне никого уже не осталось, но есть люди, с которыми я общаюсь до сих пор.

 Её сегодняшний портрет особенно разрисовывать не буду, думаю, достаточно и того, что, по словам односельчан, она "какая-то слишком нервная". Это взрослым то людям, а каково же было мне в пору сопливого детства?

 Вспоминая тех, о ком душа разрывается на части и сердцу хочется рыдать. Мне до сих пор приятно вспоминать словами благодарности Веру Никифоровну - учителя младших классов - одинокую женщину с двумя детьми. Их папа жил в этой же деревне, но с другой семьёй. Моя мама частенько сходилась с ней для личного разговора по душам.

 До последних дней мои жизненные качества расхваливала и Капиталина Петровна тем, кто их уже успел забыть, недавно ушедшая от нас  но навсегда оставшаяся одной из моих любимых учительниц.

 Никогда не выпадет из памяти и человек, прививший мне любовь к русскому языку, а через него и к родному деревенскому краю, к моей милой малой родине, к своему, только однажды угасшему очагу - это бескорыстный труженик просвещения Анна Ивановна. Фамилию помню, но писать не буду - боюсь ошибиться.

 Когда похоронив маму меня увезли в село Октябрьское, я оставил свою маленькую избушку без хозяйского присмотра, с болью в сердце, навсегда покинув её в тоскливом одиночестве, как родного, близкого человека.

 Про свою первую учительницу, Дину Владимировну я готов сказать только самое нежное, доброе, ценное. Это моя больная незабываемого рана детства и моя искренняя любовь малыша к человеку, на которого я до сих пор готов молиться.

 Дождавшись осени, собрав требуемые документы, я поступил в строительное училище на кого-то, где проходили изучение грузоподъёмных машин: тали, тельферы, полиспасты, запас прочности стальных канатов, способы строповки, методы складирования грузов, и что-то про грузоподъёмность.

 В будущем, когда я буду работать на Гагаринском машиностроительном заводе в должности инженера по техническому надзору и безопасной эксплуатацией объектов повышенной опасности: по трубопроводам пара и горячей воды, сосудам, работающим под давлением, по котлам, по газу, грузоподъёмным машинам, все эти талёшки с тельферами для меня были бы, как слону дробинка.

 А вот в строительном училище тогда почему-то не потянул, за что ровно через месяц бедолагу опять принародно выставили за двери, как нашкодившего котёнка.

 Тут бы в пору было: найти понадёжней верёвку с мылом, да взять на душу грех, но что-то опять  удержало. Наверное надежда, которая умирает последней. И я твёрдо решил воспользоваться ею ещё раз.

 Начну с деда, который возглавлял в нашей деревне советскую власть, до того, как погиб на борозде во время весенне-посевной кампании.

 Когда он похоронил бабушку, чуть погодя нашёл себе новую пассию.
Продолжение рода, хотя до этого было уже три ребёнка: Рая, Люда и Витя, назвали Серёжей.

 Когда меня отчислили из училища, я маме ещё месяц ничего не рассказывал.
Перекус из дома брал на неделю, проедал его за два дня, а три -  жил воспоминаниями о пище, которая теперь для меня была вкуснее вкусного.

 Этот Серёжа, я его так и называл, из-за небольшой разницы в возрасте,
приходился мне дядей. Вроде бы какая-никакая, а родня, вот я и доверился, человеку, который жил в этом городе и вроде бы как, понимал чуть больше меня.

 Начали мы с ним ходить по разным кабинетам, чтобы куда-нибудь определиться на учёбу, но нас футболили и отворачивались, как черти от ладана, потому что у меня не было городской прописки.

 Будь всё по другому, тогда бы меня взялись вытаскивать из этой непонятки тысячами разных способов: и на поруки, и за другие прилично доступные части моего утомлённого этими клоунами тела.

 Вспоминая хорошей памятью всех блаженных, преподобных и прочих праведников,
натолкнулись на спасительную, однажды сказанную одним из них мысль, как будто прямо для нас:"Ищите и обрящете", что мы и сделали.

 Стали искать - где наше не пропадало - и нашли ещё одно училище: ремесленное, для деревенских, где я и начал учиться на сельского электромонтёра с правом допуска до тысячи вольт, в соответствии с "Правилами технической эксплуатации электроустановок РФ".

 Летнюю практику мы отрабатывали в трёх населённых пунктах совхоза "Боровой":               
на центральном отделении, в Могутовке и Княженке. Монтировали новые линии электропередач, вместо старой, изношенной в лоскуты, которая пока ещё на чём-то
там держалась.
 Всё просто, как дважды два, но если чем-то пренебрегаешь, то могут произойти неприятности с увечьем здоровья если не хуже.

 По мере продвижения выполненных работ, попадались и заковыристые трудности. Пока копается земляной грунт, а чаще глиняный, вопросов не возникает.

 Столбы, развезённые трактором, только и дожидаются, чтобы им выкопали ямку на метр семьдесят, и поставили вертикально при помощи автокрана, но перед этим засверлив 16мм буром четыре отверстия с противоположных сторон столба, для крюков под изоляторы с разбежкой в сорок пять сантиметров друг от друга для фазных проводов, и один под нулевой.

 Монтаж изоляторов выполняется на верху при помощи крючьев, а иногда и какой-то матери.

 В Княженке, прямо сразу под лопатой нам неожиданно попала скала. Но выход есть и из такого, казалось бы, безвыходного положения.

 Ставится треугольный кряж из досок, выполняющих роль опалубки, внутренность его вместе со столбом заполняется булыжником и всё это заливается бетоном.

 И служит тогда это стоячее сооружение чуть ли не на века, в боевой горячей позе, как у волка на морозе.

 А раз, когда я начал копать ямку, помнится, где-то около магазина на глубине штыка из под лопаты начали выскакивать косточки. Присмотрелся – вроде бы человеческие.

 Такие чудеса среди улицы попадаются не часто, поэтому пришлось обратиться к администрации поселения.

 Думал растревожу скучающих археологов или прилетит дежурный наряд, тогда ещё, милиции по особо важным делам. Но не случилось.

 Объяснение было простое, как пареная репа: эти захоронения делали в голодные тридцатые годы. Сил не было ни у кого, поэтому людей хоронили на месте их падения.

 Эту эпоху России люди назвали потом голодомором.

 Оглядываюсь я теперь на себя любимого: ой, как же не далеко мы ушли от этого времени. Думаю, что с постройкой очередного нового храма опять никакого чуда не произойдёт.

 Просто добавится ещё один утренний перезвон церковного колокола и Россия, прославившая себя балалайкой, гуслями и чем-то там ещё очень музыкальным, встанет на следующую ступеньку элитного звукового ряда.

 Но мы забыли про столбики. Так вот , однажды, при демонтаже старой линии электро передач у нас произошёл несчастный случай.

 Некоторые столбы, закопанные в землю без железобетонных пасынков по истечении длительного времени, держаться в вертикальном состоянии только за счёт натянутых проводов.

Не следует, забравшись на столб к проводам, тут же обрезать их только с одной стороны, потому что оставшаяся линия тут же утянет столб вместе с перестаравшемся работником и возможно даже сразу на небеса, что почти, и произошло у нас с Киселёвым Артуром.

 По конструкции его телосложение чем-то напоминала знаменитого Шварценегера, только лицо не было таким угловатым, а равномерно округлым с осмысленным выражением глаз и приятный в общении. Однажды он продиктовал мне стих Есенина: «Устал я жить в родном краю».

 Для меня это было полной неожиданностью, так как откровенную любовь к поэзии он держал где-то там – в глубине своей таинственной души. Про себя и свои личные дела в открытую нам не рассказывал никогда.

 А ещё, он был старостой группы, но мы бы уважали его и просто так, потому что всё это было написано на его лице.

 При падении у него произошло сотрясение мозга и травмы нижних конечностей. Его практика прекратилась в связи с упомянутым несчастном случае.

 Мы тоже вскоре получив аттестаты учебного заведения, неслышно разъехались

 Мне дали направление от ПМК-54 в какие-то Кулевчи для обязательной там двухгодичной отработки, куда я только успел доехать и в этот же день пришла команда "Отбой", в связи с тяжёлым состоянием мамы.

Не знаю откуда что пришло, но я тут же простился со своими несостоявшимися коллегами и забрав документы с манатками отправился к своему дому , где часто приходила в гости навязчивая строка со словами:"Горе горькое..."

 А 5 декабря  моя единственная опора в жизни ушла из этого мира навсегда.