Музыкант

Музыкант.

Осенью мы поехали в дальний лесной район на охоту. Этот край-район называли «медвежий угол». За медведями тоже охотились: добыть медвежью шкуру брались многие охотники. Всякий выход на охоту видели мы в лесу, на просеках, свежие следы зверей, похожие чем-то на следы человека, - такая же пятка со ступнёй, но с округлыми отметинами от пальцев. Находили сорванные стебли лесной сладкой травы – «ствольев» (род борщевика) – любимое медвежье лакомство, видели кучи медвежьего помёта, похожие на пироги с черникой. Мы стерегли зверей и по ночам на вытоптанных полях овса, но так и не довелось нам в тот раз (год) повидать Топтыгина Михайлу…
А край был действительно медвежий, глухой. В некоторые деревни не доходили даже провода и не было электричества. В деревнях нас встречали с опаской – с рюкзаками и ружьями, перепоясанные патронташами, у кого и поперёк груди. Не раз деревенское начальство спрашивали у нас документы. Но все мы были с членскими книжками Общества охотников и у всех были лицензии на охоту на зверей.
Мы останавливались в деревнях ночевать по нескольку дней подряд, и местные жители, приглядевшись, делались доверчивее, проще, заходили к нам в гости, - потому что, как охотники, мы приносили добычу: то уток с болота, то зайца, а хозяйки готовили дичь и зазывали содей в гости. Так мы сами просили, чтобы в общении с местными жителями узнать места, подходящие для охоты.
--------------------------
Охотник из меня не очень славный. Но я упрямо хлопотал о своём: собирал рассказы о старине, истории, фольклор.
В этом краю лесном и дорог-то больших не было, но зато были разбойники лесные, как говорилось, со времён Пугачёвского восстания, по лесам местным прятались бандитские войска Пугачёва. До сих пор по оврагам в лесу стояли развалины «землянок Пугачёвских», как их местные жители окрестили. И даже во время войны 1941-45, в лесах этого глухого района скрывались дезертиры, которые тоже грабили. Много старинных историй о разбойниках и бандитах, о зарезанных и убитых охотниках наслышались мы в разных деревнях глухого лесного края.
Однажды, посмеиваясь, угостившись ужином с дичью и угостив нас новостями деревенский председатель нам сказал:
- Есть у нас старичок, Семёном зовут. Он умеет играть на дуде с мешком – кажется волынка называется. Но это где-то волынка, а у нас по-простому – дуда! – и пригласил он нас встретиться с «музыкантом» особенным.
Деревня эта – «центральная усадьба колхоза» - была не в пример лучше благоустроена, чем небольшие другие деревни колхоза. Ровные две улицы сходились к речушке, около которой находилось здание сельсовета и магазин, и клуб, в котором по выходным крутили кино. Избы в этой деревне были высокие и светлые, крыши покрыты крашенным железом.
Мы вошли в новую избу, которую построил недавно сын Семёна. Курносая девчонка выбежала нам навстречу. Ахнув от испуга – трое мужиков ввалились в дом – она, топая по крашенному полу босыми пятками, скрылась в соседней комнатке за перегородкой, взмахнув занавеской вместо двери повешенной.
На встретил молодой мужик, подозрительно оглядывая нашу пёструю охотничью одежду. Мы поспешили рассказать, что приехали из города, занимаемся охотой…
- И вот, писатель интересуется: поговорить хочет со старичком Семёном, послушать его игру на старинной дуде-волынке. – Представил меня председатель.
- Марья, позови-ка батьку! – крикнул мужик, приоткрыв двери дома в коридор сеней. Оказывается, к дому пристроены были большие клети, соединённые коридором, как второй дом – сруб, а в клетях устроена была комната отца.
Хозяйка пришла с угощениями скорее. Собирала спешно стол для гостей – «как же, - председатель не ко всем и не каждый раз приходит».
Молодой хозяин был уже бывалый, смекалистый человек. Чуялось это и по говору с газетными городскими словечками и по тому, как пренебрежительно он улыбнулся, узнав. Что мы интересуемся стариком и его дудою.
Старик пришёл не скоро.
Вошёл он, тихонько ступая в ботах-«прощай молодость», осторожно прикрыл дверь за собой. С нами он поздоровался за руку. Был он мал ростом, сухощавый, узок в плечах; на маленьком загорелом, смуглом лице его курчавилась короткая легкая бородёнка; улыбался он по-детски, виновато, как улыбаются чувствующие себя лишними, обиженные в семьях старики. Всё было в нём лёгкое: походка, спутанные на голове серые от седины волосы, взгляд и манера легонько покашливать и прикладывать руку ко рту; даже белая холщевая рубаха, как-то особенно легко лежала на покатых его плечах. Руки его были легки, сухи и почти по-женски маленькие.
- Здравствуй, Семён, - сказали мы. – Вот мы из города, охотимся тут…
- Дело хорошее, охота-то, - сказал он, улыбаясь и оглядывая нас живыми быстрыми глазами. – Хорошее дело: зверя надо попугать… -
- Звери зверями, а вот мы слышали, что ты большой мастер играть на дуде старинные песни. Покажи нам своё искусство. –
Он не стал много запираться, или отнекиваться, отвечал просто, будто того и ждал от нас:
- На дуде? Эх, братки, дуда-то моя, чай теперь рассохлась: годков десять уже не брал, навряд ли смогу и сыграть-то! –
Но тем не менее пошёл он за дудой в свою комнату, в клети.
Мы долго ждали, когда дед принесёт свою волынку. Должно быть далеко куда-то он её забросил.
- Вот она, старинная! – сказал он, показывая свой музыкальный инструмент из телячьей кожи, снятой мешком шкуры, с пришитой деревянной дудкой. В руках он держал пищик из камыша сделанный.
– Пищик рассохся, а в пищике всё – главное дело, - именно его долго искал дед Семён. – Да и мех плох стал, воздух пропущает! – говорил он, беря мешок под левый локоть и его надувая.
Послышался жалобный, тонкий звук. Он остановился, набрал воздуха, поднимая под рубахою костлявую старческую грудь, и, склонив набок голову, заиграл, перебирая пальцами на трубе дырочки. Звук получался тонкий, похожий на плач, - звук свирели, тростниковой жалейки, но непрерывный, потому что старик время от времени надувал мех, склоняя голову и отставив ногу в сторону, всё это время он стоял перед нами.
- В старину, бывало, на свадьбах играл, - сказал он, вытирая губы и смотря на нас весёлыми, помолодевшими глазами. – я раньше хороший игрок был. Музыкант. Тогда балалаек этих – гитар не было. И гармоней не хватало. А под мою дуду и плясали; бывало, суток двое играл, а хозяева тебя за это водочкой угощали. Теперь я позабыл, не могу, да и пищик не годится, новый надо делать. –
И он, надувши мех, заиграл старинную, сохранившуюся от старинных времён мужицкую песню, выговаривая слова на старинный лад:
О-ох – и на проходе уси весёлаи наши деньки,
О-ох – и наступають слизовые на нас времена,
Разоряют нас лихие, лихие воры – господа…

Визбу вошёл сын, выходивший «по на двор», встал у порога, деревянно улыбаясь. Старик как будто застыдился сына, бросил играть, поглядел виновато на нас всех.
- Вот она, старинная музыка! – презрительно сказал сын.
- Надо тебе дедушка выступать на фольклорном фестивале – сказали мы. – Там тебе будет почёт и уважение! –
И председателю сказали мы после встречи, чтобы он организовал в своём клубе художественную самодеятельность!
А дедушка Семён поиграл нам еще много песен, сам играл и сам пел, только с мехами можно было такое: он надувал мех между куплетами и припевами. А музыка не смолкала, когда он пропевал слова песен.
Он сыграл нам весь свой запас, спел много песен, так, что мы засиделись допоздна.
Мы ушли взволнованные находкой. Быть может, мы преувеличивали, быть может ни один человек не станет слушать теперь старинную дуду, но что-то говорило нам, что у старика Семёна есть подлинный талант.
Вышли мы когда стало меркнуть. Пошли на овсы, куда заходили медведь. Над лесом закатилось солнце, а на золотом небе чётко чернели лесные макушки. Я прошёл лугом, и зашёл к зелёному дубу, где у нас приготовлен был «лабаз». С ружьями наперевес, мы вдвоём с другим охотником стали караулить на лабазе. Стало тихо; сорвался и прогремел вдали, позади нас в лесу тетерев. Лаяли в деревне собаки, женский голос громко ругал корову, заблудившуюся в лесу, перегоняя её к дому в деревню. Я сидел на дубу, как Соловей-разбойник, слушал и смотрел, как тухнет заря вслед за опустившимся за лес багровое солнце, и кончается над землёю день.
-----------------
Потом я видел старика Семёна в райцентре этого района, - там проводили смотр художественной самодеятельности. Мы поздоровались, старик улыбнулся, подмигивая сказал:
- Вот и довелось встретится… -
- Где же твоя «дуда»- волынка? –
- Тут дуда, новый мех для дуды справил, старину подымаю, как ты и советовал.
Концерт удался. Слушателей было много, со всего района съехались люди. А я смотрел и дивился. Кто учил этого старика так выступать на сцене, так свободно держаться?..
Невольно вспоминалось мне, как, бывало, на деревенских свадьбах, на праздниках, вдруг, прорвётся, и глазу не поверишь, - преобразится какая-нибудь молчаливая баба деревенская, столько блеснёт в ней жару, таланта, каким пожаром запылает зарумянившееся, помолодевшее лицо! – как начнёт она петь частушки свои, собственного сочинения!...
Конец.