Ирина

История эта произошла в 70-х годах прошлого века, в обычной деревне с небольшим магазином и почтой – в ней почтальоном и работала Рая. Тридцатилетняя, крепкая, обычной внешности женщина, она жила с дочерью Ириной в доме, доставшемся ей от бабушки. Муж её, Семен, – ветреный был человек: за семью не держался, уехал стоить БАМ в надежде заработать на большой дом и машину. И вот уже девятый год Рая не получала от мужа ни денег, ни весточки. И приелась ей одинокая жизнь без мужской ласки (ни жена, ни вдова) настолько, что привела она в дом мужчину – выпивающего, в прошлом сидевшего и очень любящего женское тело.
Ирине шел тринадцатый год, по стройному стану её видно было, что дочь схожа с матерью, а вот лицом удалась в отцову породу: черноволосая, кареглазая. Отчим часто засматривался на только формирующую фигурку падчерицы и, вздыхая, говорил: «Ох, Ирка, и везет же тебе! Чуть подрастешь – и все мужики твои будут!». Мать словно не замечала томных взглядов отчима в сторону дочери. А девочка, стесняясь, уворачивалась от мужских прикосновений, боясь даже пожирающего, колющего его взгляда.

Однажды, придя из школы, девочка встретила корову и отправилась в сарай на обеденную дойку. Не успела она привязать Зорьку, как в дверях показался отчим. Хоть и был он пьяным, но оказался намного сильнее девочки-подростка. Ира плакала, сопротивлялась, пока не получила удары кулаком по голове; даже когда она потеряла сознание, мужчина продолжал её бить. Ира очнулась от громкого коровьего мычанья, горячие коровьи лепёшки шлепали рядом с лицом измученной девочки. Испуганная Зорька металась по сараю, чудом не затоптав девочку, лежащую на полу в грязи. Ира боялась пошевелиться, ей казалось, что у неё нет ног, живота, и вообще всё её тело горело, казалось, будто граната взорвалась внутри детского тела. Она протяжно застонала и вздрогнула от того, что рядом с лицом услышала сильное дыхание коровы. Из огромных Зорькиных глаз текли слезы.

Уже стемнело, когда Рая пришла с работы и увидела возле крыльца дома спящего пьяного мужа со спущенными трусами, а штаны валялись возле сарая. Мать тихо судорожно плакала, когда вытаскивала пучок соломы изо рта неподвижной дочери, рвала своё платье и вытирала им окровавленные ноги девочки. А утром на запряженной лошадью тележке отвезла дочку к своей матери в соседнее село.
Бабушка лечила внучку разными лекарствами, травами, да только Ира не хотела ни с кем разговаривать, сделалась словно каменная. В новой школе была тихой и неприметной, подруг не имела.

Мать изредка навещала своих, привозила гостинцы, и каждый раз строго-настрого запрещала дочери говорить с кем либо о том случае: «А то будут насмехаться и дразнить тебя, и замуж потом никто не возьмет…». О том, что случилось в тот страшный для Ирины день, никто никогда с ней не обсуждал. А девочке так хотелось, чтобы её пожалели, посочувствовали, ей так не хватало материнской заботы и ласки. Девочка жила в состоянии страха, и как только видела выпившего мужчину на улице, так ей чудился отчим.

До восьмого класса Ира жила с бабушкой, а потом уехала в далекий город, поступила в техникум и неплохо окончила его. За все время учебы мать с дочерью не виделись. Поначалу Рая писала письма дочери, в которых говорила о своей работе, о соседях, звала её в гости, как будто ничего ужасного и не произошло в тот день, о котором Ирина никак не могла забыть. Только бабушка от внучки изредка получала поздравительные открытки. Все время Ирина страдала и жила с непонятным чувством к матери: она ненавидела её, призирала даже больше, чем отчима, который навсегда что-то надорвал в её еще детской душе и психике. Ирина не могла простить мать, не понимала, почему она не посадила отчима в тюрьму, почему не чужого мужика выгнала из дома, который так жестоко надругался над маленькой девочкой, а предательски избавилась от неё – родной дочери, и навсегда увезла на той скрипучей повозке из родного дома от её подружек, одноклассников. Мать просто выкинула из своей жизни дочь, променяла на пьяного похотливого мужика.

Прошло время, боль, казалось бы, и утихла, но встречаться с матерью Ирина не спешила, ей казалось, что должно пройти ещё какое-то время, а потом, может быть, она и переступит порог своего дома. Иногда она вспоминала, как мечтала: вот приехал бы её родной папа, выгнал чужого дядьку прочь из их дома и зажили бы они все вместе, как раньше, в детстве… Но мечте не суждено было сбыться уже никогда.
В один из зимних дней пришла телеграмма со страшной вестью: в ней говорилось, что в родном доме сгорели её мать и отчим. Ирина горько рыдала, вскрикивая: «Мамочка!». Всю ночь она вспоминала, как хорошо они жили с мамой и папой, как они учили её плавать, как мама читала любимые книжки, как вместе разносили почту по селу. Ирина собралась ехать на похороны, а утром передумала, о чём потом очень сожалела, так и не простив себе, что не простилась с матерью.
Прошло несколько лет, прежде чем Ирина встретила хорошего парня. Они работали в одной автоколонне. Вышла замуж, родила сына и до рождения второго ребенка оставалась пара месяцев, как в дом пришло горе – в автомобильной аварии разбился муж.

Только сейчас, разочарованная в жизни, находясь в полном одиночестве, Ирина захотела вернуться домой, которого уже давно не было. Она решилась поехать к своей бабушке, с которой очень давно не поддерживала связи. Трясясь несколько часов в поезде, затем в рейсовом автобусе, Ирина с маленьким сыном и сумками медленно подходила к дому, откуда больше десяти лет назад, она уехала в новую самостоятельную жизнь. Ей вдруг стало тяжело идти, но не от тяжелых сумок, а от одной мысли, что вдруг в бабушкином доме будут заколочены окна, как во многих соседских домах. Сердце заколотилось ещё сильней, когда услышала лай собаки за невысоким забором.

– Макаровна на огороде! – вдруг раздался чей-то пронзительный голос.
По-прежнему скрипела калитка в огород. На узкой тропинке, словно окаменевшая, стояла Ирина, из-за ее спины выглядывал славный мальчуган.
– Бабушка, здравствуй! Это я! – проглатывая ком в горле, тихо проговорила Ирина.
В фуфайке, в больших кирзовых сапогах, с грустными зелеными глазами, опершись на лопату, Макаровна на миг словно застыла, затем с неподвижным лицом подошла к гостям, взглянула на внучку, погладила мальчишку и буркнула:
– Пошли в хату, поешьте с дороги!
Только в доме Ирина дала волю своим чувствам. Слезы будто градом полились из глаз, ей хотелось плакать потому, что только сейчас она поняла, как любит её родная бабушка. Как не хватало ей этого маленького дома, как она соскучилась по теплу старой печки. Макаровна, наспех раздевшись, на коленях, в низких поклонах, молилась и благодарила Господа и Матерь Божью, что вернулась её внученька жива и здорова.

Весь вечер они разговаривали, плакали, вспоминали. А утром, взяв с собой кое-что из еды, женщины отправились на кладбище Ещё издали Макаровна заметила какую-то мужскую фигуру как раз напротив памятника своей дочери Раисы. Мужчина встал, поклонился. В ответ поздоровалась только Ирина.
– Не узнали меня, Анна Макаровна? – нервно теребя кепку в руках, внимательно всматриваясь в лица женщин, сказал мужчина – А я Вас сразу признал, а вот красавицу не узнаю. – Затем подошел к Ирине, тронул рукой плечо, словно вывернул её на свет, чтобы получше рассмотреть девушку.

Морщинистое лицо его выражало то недоумение, то восторг. Он вскрикнул:
– Неужто Ириночка!? Деточка моя! А это, стало быть, мой внучок!? – Мужчина, не дождавшись ответа, кинулся расцеловывать дочь и рядом стоявшего мальчугана.
У могилы матери на самодельном столике Ирина выложила продукты, помянули. И, не прерывая расспросами, женщины тихо слушали исповедь блудного отца. Он неторопливо рассказал, как мотался по грандиозным советским стройкам, заколачивая деньги. Как встретилась ему то одна женщина, то другая, так в итоге и не нажил капитала, а семью потерял, о чём сильно теперь сожалеет. Со слезами на глазах говорил, что кроме Ирины у него детей нет. И ещё отец признался, что исправно деньги на дочку отправлял своей матери, а та должна была отдавать Раисе по своему усмотрению.
– Не видали они от тебя никаких денег! А со свахой видались у церкви на Пасху (Иринка тогда ещё дитём была), так она сунула пару пряников с конфетой и всё. Боле никакой помощи от неё не было, – язвительно и строго сказала Макаровна, цепким взглядом своим словно разрывая непутёвого зятя.
– Маманя померла, вот уже девять дней прошло, – тихо, будто оправдываясь, с покаянием сказал отец. Все перекрестились. Каждый что-то буркнул себе под нос, и Ирина с бабушкой ещё внимательнее стали слушать его. – Я прилетел на похороны, да теперь и останусь здесь. Дом еще крепкий, бросать жалко. А деньги те, что я на тебя присылал, все в сохранности на книжке лежат, маманя их на тебя завещала, доченька! – При слове доченька Ирина тихо заплакала. – А если захочешь, то приходи в дом, вместе все жить будем. Я работать пойду, хозяйство заведем: кур, гусей, корову. Вон, детям молочко свежее будет. А?..
Женщины молчали. Ирина, размазывая слезы по щекам, хотела что-то сказать, да обняв сына, не сдержалась, зарыдала в голос.
– Далась тебе эта стройка века. Из-за тебя у всех жизнь кувырком. Был бы ты, ирод, дома и Раиса моя жива была б. – Теперь и Макаровна кричала, обнимая деревянный крест.

Когда все успокоились, отец опять стал звать Ирину жить к себе. Не дождавшись ответа, он попрощался и медленно, несколько раз оглядываясь, побрёл в свое село. В другую сторону по пыльной дороге шла Макаровна, держа за руку мальчишку. Ирина задержалась у могилы, нежно вытерла рукой пыльную металлическую табличку с улыбающимся портретом молодой мамы и тихо несколько раз произнесла: «Прости, меня мамочка». Она увидела, как отец ещё раз обернулся и помахал ей рукой. Ирина улыбнулась и кивнула ему в ответ.