Граф Лев Толстой, Максим Горький и Леонид Андреев

Серия философского юмора
опус № 1.2
А.В. Миронов

Читаю рассказы самостоятельно и с "выражением":
https://www.facebook.com/profile.php?id=100049139389819

Граф Лев Толстой, Максим Горький и Леонид Андреев

Многое изведал граф – пьянствовал с удовольствием играл в карты, проиграв дом и наследство . Любил он женщин, преимущественно с легкими защитными покрытиями и представлениями о соответствии подобающей им добродетели. На старости лет, а она наступила внезапно вечером, как первый снег на голову, великий писатель земли русской, заклеймил в душе женский пол в первую очередь как исчадье ада и во вторую, как всеобщую погибель человечества. Будучи настоящим мыслителем, Лев Толстой держал эти сокровенные мысли под спудом до поры до времени, ожидая, когда все само рассосется без следа.

Угас, угас божественный порыв молодости, дуновение счастья и граф задумался о будущем, то есть о смерти. В желании понять ее смысл и действенный принцип Лев Николаевич укладывался в первый попавшийся гроб и лежал, проникаясь ощущениями покоя и всепрощения. Но чего-то постоянно не хватало для создания образа, все время получался обыкновенный семулякр, и эта писательская беспомощность волновала больше, чем наступившая старость.

Все приходящие на ум сознания мысли о смерти блистали яркостью в моменты раздумий и беспомощно жухли, когда, становились чернильными пятнами на бумаге. Граф сохранялся в прежнем беспокойстве, он боялся и гордился своей способностью познать самую суть вещей и повелевать ими как персонажами, но смерть была сильнее и управлять ею, сделать беспомощной мягкой куклой, не получалось. Привыкший всю жизнь побеждать и властвовать, граф настольно проникся взволновавшей его проблемой, что из опасения оставлял ружье дома, а любимую охоту на зайцев и стрельбу по воронам полностью исключил. Нельзя сказать, что великим писателем земли русской руководили нежность к пушистым комочкам или глупым заполошным птицам. Граф боялся промахнуться и убить себя раньше, чем подчинит себе, через писательство, смерть. Отсюда вороны занимались своим делом спокойно, а зайцы, не остерегаясь заслуженной кары, размножались как кролики, то есть бессмысленно и бесполезно. «На кого Россию оставлю?» – волновался Толстой, – «сможет Горький справиться? Или продастся за особняк?»
В один из вечеров на кухне за распитием предночного чая собрались Лев Толстой – великий писатель земли русской и Горький, позванный нарочно и приведший с собой молодого Леонида Николаевича Андреева – великого русского писателя. За столом сидела также Александра Бернадотт, приехавшая специально из Шведции. Лев Толстой превосходил Горького не только магической силой, но и другими мистическими возможностями. Он сразу понял, что Алексей Максимович не прав принципиально. «Мать, мать, мать…», – звучало в его голове, и Лев Толстой набрасывал на Горького широкими мазками план будущего романа из жизни рабочих. «Вот тебе за старуху Изергиль, вот тебе за «Девушку и смерть», получай буревестник революции», – злорадно думал Лев Толстой. «Во как пофартило, может, стоит в карты начать играть», – доверчиво радовался Горький свалившейся на его плечи удаче. Он уже своровал у Леонида Андреева план пьесы «На дне» и теперь, получая от графа Толстого троянского коня, расчувствовался по-детски, до потливости глаз и свербления в носу.
– А что это Леонид Николаевич ничего не ест? – обратился граф к молодому человеку, оробевшему от щедрости хозяина, но сохранившему в этой ситуации, ощущение собственного достоинства, отсутствующее напрочь у Горького. – Не отвечайте, не отвечайте, отказов в моем доме не приемлю, – продолжал граф озвучивать внутренний монолог, всегда журчащий и никогда не прерываемый. – Читал ваши рассказики, забавно, забавно, – неожиданно граф вспомнил, что ничего не читал и потребность сказать какую-то умную мысль наткнулась на сияющую пустоту. Он интуицией понимал, что сидящий перед ним человек писательской силой превосходит не только доверчивого Горького, но и самого Толстого. Тогда граф прибегнул к сильному магическому приему под названием: «Сдувая пыль с разума», произнес:
– Вы, Леонид Николаевич, пугаете, пугаете, а мне не страшно, – и, прерывая движение молодого писателя, добавил, – не желаете еще чаю и сушками? Московские, с маком, очень вкусные.

Сам граф ел квашеную капусту. Его слово и дело асимптотически приближались друг к другу, но по-прежнему не составляли единое целое. «Надо написать об это махатме Ганди и Николаю Рериху», – подумал Лев Толстой. Он неоднократно откладывал письмо на поздний срок, что привычным образом не совершил задуманного и на этот раз. Удивительно, не высогорное молчание Рериха, а пришедшее от махатмы Ганди сообщение из далекой Индии: «In a gentle way you can shake the world». – «Следует лаской встряхнуть целый мир», – перевел для истории великий писатель земли русской. Он трагически вздохнул, сложил комочком телеграмму, и ужаснулся тому, сколько людей стремится отнять у него контроль над миром.

13 марта 1915 Журнал «Русская усадьба и ее обитатели»