Дядя Вася из сборника под Росийскими звездами

Родной дядька мой, Василий Степанович, был четвертым ребенком в семье, из тех, кто выжил в Великую Отечественную. Служил в Чехословакии, и как сейчас говорят, карателем принимал участие в подавлении Пражской весны. Ну, а дядька другое рассказывал. Говорил, что подавления никого не было. Войска дополнительные были введены, но приказ был суров: «Огонь не открывать». И не открывали, а провокаций, как рассказывал дядя Вася очень много было: и в спину из охотничьих ружей стреляли, и в лицо плевали, и в отношении дяди Васиной части были диверсии – каким-то образом местные смогли испортить водопровод. Воду для части приходилось добывать в колодцах, к которым чехи советских военнослужащих пытались не пропускать. Сейчас можно безбоязненно лить на пространствах мировых информационных агентств на Советский Союз и его непутевую наследницу Россию. И вот – рассказывают об ужасах Советской оккупации. А наши вели себя очень корректно, и никакого сравнения с Чехословацким мятежом в России в восемнадцатого года нет! Не было изнасилованных местных жительниц – Зинок, зашитых в мешки, не было показательных карательных операций, не было мародерства, грабежей, не было и выдачи адмирала Колчака! Порезвился на бескрайних наших просторах от Поволжья до Владивостока чехословацкий сорокатысячный корпус. Белочехами их назвали позже, не были они союзниками ни красным, ни белым, в восемнадцатом чаще называли чехособаками. В Чехии сейчас настаивают об установке в России памятников участникам боевых действий чехословацкого корпуса, а ежели откажетесь де ставить – то мы в ответ можем снести на своей территории памятники Великой Отечественной солдатам-освободителям! Дядя Вася говорил, что спасли ситуацию немцы ГДР. Германская Демократическая Республика – бриллиант в короне Советского влияния. Никогда нас не предававшее государство, самое социальное, самое технологическое. Мы их продали в девяносто первом, вместе с лучшей в мире разведкой – «штази». Немцы с чехами церемониться не стали – зашли как хозяева. Выстрел из дробовика в спину? В ответ автоматные очереди. Демократические тела на дорогах, препятствующие движению бронеколонн? Немцы не заморачиваются – едут по чехам, пары раз хватило на излечение от дурости – понимания, что с ним церемониться не станут. Чехи, конечно, немцам не припоминают это. Как же по-другому? Европейская солидарность, они сейчас вместе в одной кодле. А нас периодически макают в события пражской весны.

   После событий в Чехии дядя смог поступить в военное училище. И уже лейтенантом его распределили в Прибалтику. В Прибалтике дядя совершил очень большую ошибку – женился на местной. Родственники с прибалтийской стороны были против – русских оккупантов они тихо презирали. Небось совсем еще недавно ходили в каких-нибудь зеленых, или лесных, или эсэсовских братьях. Советским людям не доносили тогда о проделках бандеровских и прибалтийских нацистов в войну, не принято было. Формировали новый исторической тип личности – Советского человека. Чтобы к Советскому человеку перейти, разный подход применяли – жителей Российской Федеративной зажимали, как могли, а национальные окраины лелеяли и подкармливали. Так, что в головах жителей республик-сестер, покрытых войлочными и фетровыми шляпами, барашковыми папахами, островерхними кучмами, соломенными шляпками и тюбетейками прочно угнездилось – в России живут одни нищеброды, подзаборная пьянь, жадная до чужого добра и именно они кормят их. Отношение было соответствующее – от покровительственного кавказского, связанного, очевидно, с доступностью наших женщин, которые таяли от кавказских щедрот и любвеобильности, до открыто ненавистнического на Западной Украине. В Прибалтике прикрывались вежливым презрением. Были, правда, случаи открытых диверсий, дядя рассказывал– как-то приварили к рельсам колеса грузового состава, который должен был следовать в Россию.

   Значит, женился дядя. А служба идет – передислокация, и отправляют дядю с молодой женой в далекий гарнизон, где, в отличии от жизни в Прибалтике, из развлечений только сбор ягод и грибов. Жена дядина забастовала и вернулась домой к родителям. Дядька помыкался и написал рапорт. Дело было неслыханное – увольнение из рядов Советской Армии, по собственному желанию не увольняли! Разговоры в высоких кабинетах, на уровне командира дивизии, на комсомольских собраниях были следующие: «Ты офицер и принял присягу на всю жизнь по собственному желанию. Из армии либо в тюрьму, либо за проступки порочащие высокое звание советского офицера на гражданку с волчьим билетом! Какая любовь? Если твоя избранница не согласна разделить с тобой все тяготы и лишения, то комсомолка ли она? Ты ведь не плохой офицер, и с хорошей стороны зарекомендовал себя, проходя службу солдатом в Западной группе войск! Ты занял чье-то место при поступлении в военное училище!». Отец мой прилетал к нему, увещевал, называл дураком, просил не портить жизнь себе и остальным многочисленным родственникам. Дядька не послушался, настоял на своем. Приехал к жене жить в Прибалтику. Национализм там был жуткий – на хорошую работу не брали, наши за отверженного не заступались. И испил горькую чашу дядя Вася до дна. Работал подсобником, сторожил. Про жену его, тетку нашу, ничего плохого сказать не могу, только хорошее, но зарабатывала она больше мужа, что во времена Советского Союза было неслыханно. Авторитета и в семье никакого, дети его – мои братья и сестры разговаривали по-русски только дома с отцом. Отца называли Васей. Жалел ли о своем поступке дядя? Думаю, да. Но никогда об этом не говорил, даже во время пьянок в Сибири, когда он встречался с родителями и родственниками.

   Родственников они принимали. В основном мы, конечно, приезжали, потому как остальные гораздо беднее нас были, а отец мотался по северам. Авиабилеты, как сейчас помню, были по тридцать семь рублей. Авиаперелет в Советское время был настоящим событием, мало кто из моих одноклассников мог похвастать тем, что летал. Волшебство: аэропорт, гордые птицы самолетов, красавицы стюардессы, недосягаемо загадочные экипажи летчиков, питание на борту, упакованные сахар и соль, до последней косточки съедаемая курица. И Прибалтика соответствовала. Это сейчас жителя Москвы ничего не может удивить за бугром. А раньше Прибалтика казалась отдельной сказочной страной. Старый город, дома, которым сотни лет, узкие улочки, мощеные мостовые, иностранная речь и непередаваемый неспешный ход сытой жизни. Доберешься до дядькиной квартиры, тетка уже накрыла стол. На столе изобилие, где помимо прочего нежная бройлерная курица – тетка работала на местной птицефабрике. Наши деревенские курицы были жесткие, с сухими окорочками, высушенные постоянным разгребанием земли и навоза в поисках червей и зерна. А если удавалось достать курицу в магазине, то она представляла из себя синий трупик, который необходимо было пару часов варить, чтобы потом угрызть. Просыпаешься с утра, а дядя уже мотнулся в магазин и купил для нас эскимо! Сестру мою он больше всех любил и готов был для нее разбиться в лепешку. Волшебное, покрытое шоколадом лакомство. Эскимо не производили у нас, не знаю почему. Мороженое было не плохое по восемь-девять копеек ягодное и томатное в бумажных стаканчиках, по двенадцать-пятнадцать копеек крем-брюле, а пломбир продавался в маленьких брикетиках между вафельных оболочек и стоил копеек двадцать. А эскимо не было! Его можно было купить только в Москве, Ленинграде и Прибалтике. А тут с доставкой на дом.

   Львиную часть времени отпуска занимало хождение по магазинам. Магазины были битком забиты, в том числе и импортным товаром. Смешно было сравнивать местное изобилие с деревенским магазином «Товаров повышенного спроса», где всего ассортимента было наименований тридцать – соль, сахар, хлеб, рыбные консервы, резиновые сапоги… Заходили в кафе. Дядька брал пиво. Хорошо было так, целый час, бездумно сидеть возле окна, тянуть чашечку кофе, грызть леденцы монпансье, смотреть на течение чужой жизни. Пятьдесят копеек и ведь никто не гонит! У нас все было по-другому. Я понимал дядьку, даже мне иной раз хотелось быть благоустроенным, обеспеченным местным.

   Когда они в ответ добирались к моему деду в деревню, то дядька отдыхал душой – помогал отцу в нехитром хозяйстве, ходили на покос, на рыбалке бреднем перетягивали маленькие наши сибирские озерца, за один раз вытягивая несколько ведер карасей, до одури парились с родственниками в бане, у них даже соревнование было про меж собой, кто дольше высидит, много пили. Тетка откровенно скучала – ей такое времяпровождение не нравилось. Детей они с собой не брали – оставляли у своих родственников, и с некоторых пор дядя Вася стал приезжать один. Я уже поумнел и понимал – чах он там. Вот один раз приезжаю с института домой, мать уже тоже дома. Раздается звонок в дверь, открываю:
– Дядя Вася!
Обнимаемся. Мать суетится на кухне, по-быстрому накрывая на стол – на дворе пора горбачевского дефицита:
– Вася! Ты что же не предупредил, я бы подготовилась. А то и угостить-то тебя особо нечем! Садись за стол! Ну как вы там? Похудел! Что так долго не приезжали-то?
– Да я проездом, мать навещал. Не колотись, у меня скоро самолет. Батя-то скоро с работы придет?
– Да в командировке он!
– Жалко-то как. Не свиделись… Может вы ко мне соберетесь?
– Да сейчас, Вася, время такое уж и не знаю, – мать споро накрывает на стол.
Жареная картошка. А солений и грибов – этого всегда прорва.
– Выпьешь немного? У нас и водки-то дома нет. Отец ездил по путевке в ГДР, привез виски. Ты пробовал виски, Вася? А мы попробовали, ну такая гадость. Сейчас я тебе налью, – мать открывает отделение бара в румынской стенке.
При открытии дверей зажигается ртутная лампа дневного света – отец сделал, но вот других особых достопримечательностей в баре нет, одни импортные пустые бутылки, в которые батя заливает собственный самогон из яблок. Но сейчас и они все пустые. Очевидно, отец как вернется, приступит к процессу перегона, брага уже стоит готовая. А, виски цел! Целая пирамидка бутылочек емкостью от пол-литра до смешных стограммовых. Мать ставит перед дядькой кружку и из двух маленьких бутылочек сливает ему остатки германского пойла, получается грамм сто пятьдесят.
– А себе? –спрашивает дядя.
– Я сама не буду, вина нет. Давай, Вася, выпей за встречу!
Дядька выпивает, краснеет лицом и откашливается:
– Да, редкостная дрянь!
– Ты давай, давай закусывай, – мать, подперев щеку кулаком, смотрит как дядя Вася ест.
Его очень любят в нашей семье.
– Еще налить? – спрашивает мать.
– Нет, – решительно закрывает кружку рукой дядька. – Племяш, проводи меня. А то мне уже пора.
– Я Вас на автобус до аэропорта посажу, – поднимаюсь и я из-за стола.
Мать с дядькой прощаются. Мы выходим из дома.
– Хоть бы до аэропорта добраться!
– А что, дядя, случилось?
– Да батя твой виски весь выпил и налил туда чаю. И давно уже – чай закис, как бы живот не прихватило! Передай ему привет от меня!
Мы хохочем! Старшего брата не сдал!
Дядька умер где-то в девяностых. Смутное время. На похороны нас не позвали. Искорками разлетелись наши мужики по окраинам, чтобы угаснуть.