Семь гривен, пятачок

«Семь гривен, пятачок», – последние слова, которые я услышал от этого человека перед тем, как расстаться с ним навсегда.
Накануне ушла моя самая любимая женщина, моя бабушка Катя.
Ушла трудно, в беспамятстве, от тяжелого рака прямой кишки, и Александр Яковлевич  был рядом с ней все самые тяжелые дни ее жизни. Бабушка тогда лишь изредка приходила в сознание, когда забегала медсестра сделать ей укол обезболивающего, следил за тем, чтобы она была сухой и чистой. Убирал за ней, подмывал ее, не брезгуя ничем. Он отдавал бабушке то, что она давала ему все годы совместной жизни, и сделал все, чтобы она не мучилась.
Так получилось, что я, молодой балбес, не выдержал долгого присутствия в комнате, где стоял тяжелый запах от того, что баба Катя ходила под себя (а кто тогда слышал за памперсы?), и ушел погулять, а когда вернулся, то уже все было кончено. Александр Яковлевич рассказал мне, что бабушка перед смертью пришла в себя и он ей сказал:
– Катя, Алик приехал.
– Алик, где Алик ? – спросила бабушка, и это были ее последние слова.
Тогда я очень корил себя за то, что не остался рядом до ее кончины, но потом пришел дядя Фима, сын АЯ, и, когда я ему рассказал про это, немного успокоил меня, говоря, что этого не могло произойти, потому что бабушка уже долго была в беспамятстве.
Мой отец его не любил, считая, что он увел бабушку от деда Яши, но на самом деле все было не так.
Бабушка никогда не была счастлива с дедом.
 Я это помню еще по своему безмятежному одесскому детству, когда дед, неплохой в общем человек, но грубый и необразованный, приходил выпившим и постоянно упрекал бабушку во всяческих грехах, а сам нередко бывал пойман на изменах. Единственное, что могу сказать в его защиту, так это то, что на их обоюдном отношении ко мне разногласия никак не отражались.
Александр Яковлевич Стыс появился в нашей семье еще году эдак в 1960-ом, когда бабушка работала в артели, производящей кожгалантерейные изделия. Он там был технологом.
Приходил к нам на дни рождения с супругой Цилей, видной женщиной выше его ростом. Жили они на Тираспольской площади, в доме, который до революции принадлежал семье его отца, в квартире на втором этаже, вместе с дочерью Ривой, представляющейся незнакомым людям как Рита, ее мужем Борисом и двумя их детьми, Милой и Яшей, которого Александр Яковлевич любовно называл Юка.
Через несколько лет Циля Григорьевна скончалась, и по прошествии определенного времени АЯ стал ухаживать за моей бабушкой, к тому времени уже не жившей с дедом. Часто и я был участникам их встреч, что не смущало меня, хотя не уверен, что это доставляло большое удовольствие АЯ. У меня же в этих встречах был свой корыстный интерес, поскольку Александр Яковлевич по установившейся традиции обязательно приглашал нас в кафе на Дерибасовской, где угощал четырьмя шариками шоколадного пломбира, а бабушка добавляла мне из своей порции еще два шарика.
Поскольку квартирный вопрос и в Одессе был квартирным вопросом, бабушке пришлось разменять нашу комнату с одной соседкой в Школьном переулке на огромную комнату на третьем этаже на Кирова угол Пушкинской, с двумя соседями (с доплатой, которую произвел АЯ).
К тому времени мои родители в Риге уже давно разошлись, мама перенесла операцию на легком и навсегда избавилась от туберкулеза, и мне пришлось возвращаться в Ригу.
Сказать, что я был счастлив от этого, таки нет, потому что жизнь у бабушки была для меня раем по сравнению с тем, как мне пришлось жить в Риге. С четвертого и по шестой класс мне пришлось учиться и почти все время жить в интернате, а это, скажу я вам, была очень «веселая» жизнь.
Впрочем, не это тема моего рассказа, и, придет время, напишу об этом отдельно.
После моего переезда из Одессы в Ригу я каждое лето проводил у бабушки. В самом конце мая меня сажали на поезд Рига–Симферополь, к которому прицеплялись несколько вагонов, идущих до Одессы и перецеплявшихся на станции Киев к поезду Киев–Одесса. Через двое суток на перроне одесского вокзала меня встречала бабушка Катя. Пока она жила в Школьном переулке, что угол Островидова и Торговой, мы добирались на 28-ом трамвае, а когда разменялась на Кирова угол Пушкинской, то мы, если я не привозил с собой очень много вещей, шли пешком от вокзала.
Не буду рассказывать, как и чем меня кормила бабушка, поскольку об этом можно рассказывать бесконечно. При всем при том, что – по сравнению с Ригой – одесские продмаги представляли собой жалкое зрелище, бабушкин стол ломился от яств и здесь было все то, чем богат одесский Привоз. Туда мы ходили вдвоем с Александром Яковлевичем.
Поход на Привоз начинался в восемь утра  и мы шли, благо  Привоз был рядом,пешком.
Идем мы как-то по Пушкинской, улице с довольно оживленным даже в те времена движением, и вдруг с противоположной стороны дороги АЯ окликает какой-то пожилой человек.
– Александр Яковлевич, я вас умоляю, здравствуйте.
АЯ останавливается, и начинается разговор ни о чем.
– Ну?
– Я таки вам скажу, шо Фима Любарский уже подал документы.
– Ой, Фима подает документы уже пять лет и будет подавать еще столько же. Его Маня не сдвинется с Одессы, вы это знаете.
Разговор продолжается еще минут десять, и я осторожно намекаю, что бабушка ждет нас к завтраку. АЯ, не прощаясь с собеседником, поворачивается ко мне.
– Сынок, этот поц так заморочил мне голову, что я не могу.
– А кто это?
И тут последовал ответ, повергший меня в ступор.
– Я знаю? Какой-то подонок, чтоб он был здоров.
– Почему он подонок?
– Не бери всерьез. В нашем народе столько же подонков, сколько и в любом другом. Он, наверное, хороший человек, а я просто так сказал, на всякий случай.
Посещение Привоза достойно отдельного описания, но тем не менее это надо было видеть и слышать. С появлением АЯ торговки, а особенно те, кто всю жизнь там стояли, оживились.
– Соня, гляди, старый Стыс пришел, так теперь будет вынимать мозг, шоб он был здоров.
– Циля, готовьте рибу, шобы свежая, а то он пожалуется Семену, а тот мне будет делать цурес, когда надо точить ножи.
– Максик, шоб ты сдох, где те куры, которые ты зажал вчера в холодильнике, неси, бо Саша Яковлевич любит посвежее.
И так все время, пока мы обходим ряды. Не знаю, что знал АЯ такого, что ему продавали самое лучшее, что можно найти на Привозе. В результате мы возвращались с полными авоськами еды домой, где баба Катя уже начинала выговаривать за отсутствие.
– Яша, шо такое случилось, шо я уже подумала за то, шо вы уехали в Бердичев на заготовки?
– Катя, ты же знаешь за Привоз. Там нечего купить, если ты не Стыс. Одни мошенники.
– Ладно уже. Мойте руки и за стол.
После завтрака мы отправлялись на Ланжерон, чтобы к обеду быть дома.
А теперь подробно про то, кто был такой Александр Яковлевич Стыс.
Родился он в последний год девятнадцатого века в очень богатой семье фабриканта Янкеля Стыса, владевшего несколькими мануфактурами. Успев получить из-за последовавшей революции лишь неполное образование, Саша обладал отличной грамотностью и умением прекрасно считать. Мне рассказал его сын Фима, что именно АЯ, в силу своего характера и знакомства с молодым Ильей Ильфом, стал прообразом Александра Корейко, но доказательств сего факта не приводил, хотя, судя по тому, какие комбинации по не совсем честному отъему денег у государства он разрабатывал и какое у него было чутье на деньги и проблемы, могу предположить, что это утверждение было недалеко от истины.
К середине Первой мировой войны молодой Стыс стал настойчиво уговаривать отца продать бизнес и уехать всей мишпухой в Америку, благо желающих было хоть отбавляй, мотивируя это тем, что после войны может быть большой шухер и всем может стать плохо. Вначале отец был против, но вскоре согласился на продажу, но категорически отказался куда-либо уезжать. Последующие события доказали правоту молодого человека, но Саша Стыс не был бы тем, кем он был, если бы не сделал то, что надо было сделать. Деньги, вырученные за дело, были помещены в банк «Лионский Кредит», что оказалось очень дальновидным, потому что все остальные банки впоследствии были просто разграблены всеми сменявшими друг друга властями.
Не буду углубляться в исторический экскурс, потому что все и так знают, что в итоге произошло со страной.
К тому времени, когда пришли большевики, вся семья проживала в доме, но ничем не владела. В том, что и после революции все жили совсем неплохо, так это кто ж сомневался.
Прошла всего пара лет, и грянул НЭП. Казалось, что вернулись старые времена и можно вздохнуть спокойно, но Саша Стыс, к тому времени уже обзаведшийся семьей, так не считал. Конечно, он, как и все предприимчивые люди, организовал производство, тем более, что предприятия, которые ранее принадлежали его семье, не были окончательно разграблены и можно было, приложив усилия, запустить все заново, но в отличие от оптимистов, считавших, что НЭП навсегда, Саша считал, что скоро все закончится, и закончится плохо. Поэтому в самый разгар НЭПа он продает дело за хорошие деньги, привозит чемодан ассигнаций к себе домой и уезжает с семьей отдыхать на Куяльник. В тот же вечер его жилище грабят и уносят все то, что накоплено непосильным трудом. Какой ужас, какой кошмар и как жалко бедного Александра Стыса.
Просто жалко.
До слез.
С тех пор несчастный Александр Яковлевич Стыс практически нигде серьезно не работал. Так, по мелочам, консультировал кожевенные производства, но за какие-то гроши. Правда, вся семья жила с тех пор в достатке, но так, чтобы особо не высовываться, и все дети получили прекрасное образование, и Цилечка, его сокровище, тоже нигде не работала.
Для того, чтобы понять, как это могло случиться, надо чуть-чуть вернуться в прошлое, туда, где была другая Одесса, где жили не только богачи и бедняки, но еще жили и такие достаточно хорошие люди, как Меер Вольфович Винницкий и его всем известная компания.
Не знаю, что такого хорошего сделал старик Стыс для этого уважаемого человека, но ни дело семьи, ни персонально семью никто в Одессе не посмел бы тронуть пальцем. Конечно, вы все знаете, что уважаемый господин Винницкий зря поверил Советской власти, как, впрочем, не только он, и так случилось, что с этой властью ему оказалось не по пути, но власть этого не знала и решила, что ей не по пути со многими уважаемыми людьми того времени, включая Мишу. В общем, как говорил один бандит, когда его любовница выпала из окна девятого этажа:
– С каждым может такое случиться.
Как нас в детстве учили, что дело Ленина живет, так и получилось с делом незабвенного Меера Вольфовича, более известного нам как Миша Япончик. Думаю, что кошмарное ограбление квартиры Александра Яковлевича тоже было делом рук его наследников, но не без интереса уважаемого товарища Стыса. Хотя, кто знает, а может, это лишь мои домыслы.
Прошло много лет с тех пор и много воды утекло, и началась уже Вторая мировая, и опять это присущее моему герою чутье не подводит. В 40-ом году вся семья переезжает в Среднюю Азию и обустраивается там. Дети учатся, а АЯ устраивается технологом в артель по производству обуви для Красной армии, что дает ему возможность впоследствии не быть призванным, но его старший сын вопреки воле отца поступает в танковое училище и через год после начала войны сгорает в танке, за что и получает орден Красной Звезды посмертно.
Младшие Фима  и Рита учатся в школе, а АЯ сидит дома и никуда не выходит. Потеря любимого сына подкосила его сильнее, чем Цилю. Он больше не улыбается и, как он сам рассказывал, больше не живет. Так продолжалось и по возвращении в Одессу, до того времени, пока у Ривы, его дочери, не родился сын, названный Яковом. Юка, как ласково звал его АЯ, стал самой большой радостью в его жизни, и улыбка снова засияла на его лице.
На Юку излилась вся нерастраченная любовь к детям – а своих оставшихся в живых детей, Фиму  и Ривку, он не очень жаловал. Фиму  за то, что взял в жены гойку, а Ривку за то, что выскочила замуж за никчемного, по глубокому убеждению Александра Яковлевича, молодого человека по имени Борух, который умел, по выражению Стыса: «только ,что хорошо поесть, но не хорошо заработать». Жили они в квартире АЯ и питались за общим столом.
Когда уже ушла Циля и Александр Яковлевич сошелся с моей бабушкой, Яша часто забегал к деду, который его баловал деньгами, и неизвестно – кто бы из него вырос, поскольку учиться Юка не хотел и, получив еврейскую профессию часовщика, устроился на работу в мастерскую на Торговой, где не особенно усердствовал, поскольку в деньгах особо не нуждался. Вот так бы жил простой еврейский мальчик Юка в свое удовольствие, но случилось тут, что девочка, с которой он встречался, собралась уезжать туда, откуда вернуться в те времена было уже нереально. Как вы уже догадались, наступили времена, когда началась Большая Алия.
Новость эта была не самой приятной для старика Стыса, но он искренне не любил Советскую власть и хотел добра внуку, а посему сделал все, чтобы Яша, оказавшись в Земле Обетованной, ни в чем не нуждался. Я не представляю, чего это стоило Александру Яковлевичу, но уезжал Яков Борисович, его любимейший внук, имея в кармане пиджака заветную бумагу с красивой гербовой печатью, заверенной приехавшим из Москвы молодым человеком несоветской национальности, оказавшимся, как это ни странно, поверенным нотариусом консульской службы Французской Республики посольства одноименной страны. В этом замечательном документе указывалось, что его предъявитель имеет право на получение в банке «Cr;dit Lyonnais» вклада, размещенного в вышеуказанном заведении в 1916-ом году на имя Александра Стыса, в сумме три миллиона золотых рублей Российской империи.
Прошло время и, поскольку через год после отъезда Яши бабушка Катя ушла в мир иной, я потерял связь со стариком Стысом, чего не могу простить себе потому, что относился он ко мне очень хорошо и не заслужил забвения. Я был молод и глуп, и беспечно эгоистичен, а он был далеко от Риги, и письма от него, написанные безупречным почерком, зачастую оставались без ответа с моей стороны, а потом, через несколько лет, я узнал, что и его черед настал переплыть реку Стикс, чтобы поселиться навеки в Ган Эдене.
Прошло много лет, и я очутился уже в совсем другой Одессе, в другой стране – Украине, и мой любимый дядя Леничка рассказал, что в 94-ом году в городе объявился Юка, который поведал о том, что он получил все то, что его дед почти 80 лет назад положил в филиал банка в славном городе Одессе. Меняются времена и нравы, а банки, которые создавались не для того, чтобы награбить побольше и исчезнуть, а приносить пользу, в том числе и не только их владельцам, неподвластны времени. Деньги, которые там хранились, не только не пропали, но и приумножились, и это несмотря ни на какие передряги, смены режимов и такие разного рода мелкие неприятности, как войны.
Надо было знать моего любимого Леничку, ушедшего по нелепой случайности, спровоцированной безмозглой медсестрой, вколовшей ему препарат, на который у него была непереносимость. Этот добрейший и честнейший человек в то время, когда он жил, еле-еле сводя концы с концами, отказался от предложенных Яшей денег. Не знаю, что двигало им, но он отказался.
В тот день, когда бабушка ушла и мы с отцом проводили ее, я собрался улетать домой. Александр Яковлевич обнял меня и только сказал:
«Семь гривен, пятачок… И ты, сынок, когда-то поймешь, как это тяжело».