Дедов яблоневый сад

Непривычная глазу пустота. Умерла старая деревня, осталась только пара брошенных домов. Мы шумно проехались по улице – котов не видать, собаки не лают, лишь монотонный шум деревьев.

Помню, как с папой от остановки почти три километра пешком добирались к бабушке в гости, проходили по улице, а на лавках сидели женщины в резиновых или кирзовых сапогах, одетые в стеганые телогрейки. Все обязательно громко здоровались.
Я рассказываю своим детям, что по этой пыльной дороге мы с подружками гоняли на велосипедах. Раньше по этой улице шумно проходило огромное стадо колхозных коров, а потом вот здесь, на лавке, с хворостиной в руках я встречала свою корову. Мне тогда было лет семь-восемь. Это родное село моего отца, моих предков – Корочанский район Белгородской области, село Новотроевка. Так я писала в адресной строке на открытках, когда поздравляла бабушку с праздниками. Старательно выводила: «Казанковой Евдокии Макарове». Почтальон безошибочно находил всех. Улица была без названия, даже номер у дома не значился. Но в каждом дворе была жизнь и история, всё было: и радость и горе, и смех и слёзы. Гуляли свадьбы, рождали детей, провожали сынов и мужей на фронт. Первая мировая война, Гражданская, Великая Отечественная. Из пятидесяти домов, что были на этой улице, в сорок семь принесли похоронки. И все вдовы рвали жилы, гнули спины, работая от зари до ночи, поднимая село и колхоз. Я помню слова бабушки: «Работали за трудодни и палочки». У меня и сейчас нет полного представления, как так можно было жить, за палочку, отмеченную в чьей-то тетради. Часто от родителей слышала рассказы о голодном детстве.
Спасибо деду Мише, что перед самой войной разбил яблоневый сад. Бабушка заготавливала сушку, варила компоты, кисели, и четверо детей грызли яблоки вместо хлеба.

Среди высокой сочной травы стоит заброшенный, но ещё живой дом, в котором я с двоюродным братом любила гостить на летних каникулах. Перед домом – покосившийся забор, когда-то подпертый досками.
Первая дверь дома была заперта большим замком. В третий раз приезжаем сюда в надежде войти в дом. Привезли старые ключи в надежде подобрать подходящий, стамеску и топор – на случай, если придется выламывать дверь. С удивлением мы обнаружили, что замок на двери сорван, наверное, желающими разграбить дом. Но вторую дверь охранял старый, уже ржавый, но надёжный страж. Замок не хотел впускать чужих, дожидался нас: внучку и правнуков бывших хозяев дома.
В сенцах лежали вилы, лопаты, вёдра – всё так необходимое раньше в хозяйстве, а сейчас никому не нужное и даром. На крепких гвоздях – бабушкины фуфайки и множество связанных в букеты, когда-то пахучих, лечебных трав. Приглядевшись, я обнаружила за пучком зверобоя тот самый ключ на длинной верёвке. Сердце учащенно забилось, предчувствуя волнение и радостное ожидание. Замок легко поддался, и мы вошли в дом.

Гостей здесь уже давно не ждали, только время похозяйничало. В обеих комнатках немного обвалился потолок. Всё укутано кружевами паутины и многолетним слоем пыли. На полу – пара чистых калош и сапоги. На окошках – цветочные горшки, на некоторых из них наклеенные мной лет сорок пять тому назад фантики от шоколадных конфет – «для красоты».
Говорю детям: «Вот в этой печи бабушка готовила оладьи: толстые, как пышки, борщ томился в этих чугунках и любимая пшённая каша с золотистой корочкой и ненавистной пенкой. Стол из досок, лавка, шкафчик – всё, что здесь стоит, сделано руками моего отца – вашего деда. И вот этот пол, который сейчас вздыбился, словно над ним поработали кроты. Раньше он был земляным. Я хорошо помню, как отец накрывал его досками, и они скрипели, когда я бежала босиком в кухоньку за пахучими оладушками».

Мой дед воевал. В 35 лет он отдал жизнь, защищая Родину и свою деревню от врага. Разве мог он тогда предвидеть, что его деревни не станет? Неужели его жена должна была умереть в одиночестве в их доме, почти голодная, при четверых детях и пяти внуках, которые разъехались по городам? Разве никому не нужен дом, который он построил для семьи, и яблоки из его сада? Ели бы он увидел, что стало с его малой родиной, – точно тронулся бы рассудком. И поди докажи деду, что в том, что сейчас с его деревней и колхозом «Красное знамя» случилось, не фашист проклятый виноват.
Не знаю, на кого злиться и как быть с этим непонятным чувством стыда. Я сейчас понимаю, что давно умер мой отец, который всегда помогал своей престарелой маме. Но почему я в восьмидесятых годах, будучи взрослой девушкой, и потом, имея двух детей, погрязшая в своих домашних проблемах, совсем забыла о родной бабушке? Почему я влезла в семейные склоки папиных родственников и прекратила связь с роднёй? Они даже не сообщили о смети бабушки. О тяжёлой её судьбе я узнала спустя несколько лет от посторонних людей. А теперь никого нет, выяснять отношения не с кем. В России я осталась единственной внучкой из многочисленной родни, с которой теперь потеряны все контакты.

Мне очень стыдно, что какие-то шестьдесят километров отделяли меня от больной, голодной бабули. Теперь я с семьёй приезжаю на старое деревенское кладбище, чтобы убрать на могилках и излить душу. Здесь, на могиле бабушки, я рассказала ей, что нашла захоронение её мужа, который считался пропавшим без вести с 1943 года. Мы с дочкой добилась, чтобы имя деда, Казанкова Михаила Михайловича, увековечили на мраморной плите братской могилы под Прохоровкой. Очень хочется, чтобы бабушка меня простила.

После того, как я увидела мертвую деревню, заброшенный и будто съеденный паутиной дом, на сердце остались смешанные чувства ужаса и радости. Трепет в душе от того, что опять побывала на родине своего отца, где любила бывать в детстве. Хотелось пройтись по знакомым местам, рассказать семье о моем беззаботном и счастливом времени жизни. А с другой стороны – страшно больно и до слёз обидно, что нет нигде людей, только пара уцелевших пустых домов, кое-где фрагменты фундамента, и только шумят за перекошенными заборами брошенные яблоневые сады.

Мне трудно подсчитать, сколько лет старому саду, посаженному ещё до войны моим дедом и бабушкой, но, на удивление, он по-прежнему даёт урожай. Каждую осень от легкого ветерка переспелые яблоки осыпаются и укладываются на землю ровным ярким, разноцветным покрывалом. Спустя время всё гниёт, и яблоки превращаются в забродившую массу, лакомство для насекомых и червей.

Мы с детьми, расчищая палкой тропу, прорываемся сквозь травянистые заросли и добираемся до нашего сада. Любуемся огромными, уцелевшими, ветвистыми деревьями. Ноги утопают в перегнившем урожае, охмеляющий запах шибает в нос. И словно по какому-то волшебству к нам под ноги падают, ударяясь о толстые ветки, два спелых яблока. «Со мной поздоровались души моих родных», – подумала я, и удушающие слёзы потекли по лицу. – «Отнесу эти яблоки в церковь, а ещё соберём, чтобы помянуть дома».

Мы уезжали из пустой деревни. В машине было тихо. В голове мелькала жизнь, как картинки немого кино. Я знаю точно: многое ещё впереди. Будет весна, и дедов сад зацветёт душистым белым цветом, и осенний яблоневый урожай будет снова ждать гостей.