Еще о разных генералах ПМВ ч. 8

Еще о разных генералах ПМВ ч.8

(Продолжение. Предыдущая глава:http://www.proza.ru/2020/02/06/506)

Разумеется, в русской армии времен ПМВ имелось большое число умных, умелых, думающих и «болеющих за дело» офицеров и генералов.
Давайте посмотрим, что вспоминал о таких своих сослуживцах начальник 14-й пехотной дивизии ЮЗФ генерал-лейтенант В.И. Соколов:
« …Командовать корпусом прислали одного из старших начальников дивизий Булатова, начальника 3 пехотной дивизии.
Дивизия эта под начальством Булатова снискала себе почетную известность, да и сам Булатов известен был многим.
Это был типичный старый холостяк, умный, эгоистичный и с огромным самомнением, основанном на отличном знании своей специальности - артиллерийской службы, ступени которой, как строевые, так и технические он все прошел с несомненной пользой для дела, которое, обладая специальной подготовкой в артиллерийской академии и артиллерийской школе, знал прекрасно, теоретически и, главное, практически; это был выдающийся полевой артиллерист.
 
При здоровом, истинно русском уме, с хитрецой, Булатов любил напускать на себя суровость, казавшуюся даже свирепостью и упивался, если достигал цели, когда перед ним трепетали, но трепетали, главным образом, те, у которых было так или иначе рыльце в пуху, по незнанию службы или нерадению к ней; с такими Булатов был груб и дерзок, но с людьми дела он сдерживался и вообще не делал зла, даже тем, кого разносил в пух и прах.

Так как нерадивых или предпочитающих служить с прохладцей всегда больше, то Булатова большинство это не любило и боялось, однако, скрепя сердце, делало свое дело, словом Булатов был той палкою, которая для многих в нашей армии, как это не ужасно, представляла единственное лекарство против свойственным русскому человеку лени и халатности.


Так или иначе, но плоды деятельности Булатова сказались быстро и вскоре его требования, казавшиеся лишними или преувеличенными перестали казаться таковыми, а нововведения Булатова входили в хорошую привычку…»
(В.И. Соколов «Заметки о впечатлениях участника войны 1914-1917 гг.»).

Упомянутый здесь генерал от артиллерии Николай Ильич Булатов к моменту начала ПМВ был в должности начальника артиллерии Иркутского военного округа.  Имевший прекрасный боевой опыт Булатов (а он был участником русско-турецкой (1887-1888г.г.) и русско-японской войн) не мог «сидеть» на этой тихой тыловой должности и добился назначения в Действующую армию.
13 ноября 1914 года он был назначен начальником 3-й пехотной дивизии. Летом 1916 года Булатов  командовал Сводным корпусом на Юго-Западном фронте. (Именно этот момент и вспоминает генерал В.И. Соколов)
За боевые отличия Н.И. Булатов был награждён орденом Св. Георгия 4-й степени.

С конца 1916 по апрель 1917 года он  командовал 1-м армейским корпусом.

После Февральской революции  (2 (15) апреля 1917 года)  генерал Булатов был отчислен от должности командира 1-го армейского корпуса, с назначением в резерв чинов при штабе Киевского военного округа.

(Это были знаменитые «гучковские чистки» русского генералитета и старшего комсостава Действующей армии, когда было «отчислено от должности» свыше 150 генералов и высших офицеров, кого новые «демократические» полководцы подозревали в «монархических симпатиях». С горькой иронией  в войсках это именовали «избиением младенцев».
Попал под это гучковское «избиение» и Н.И. Булатов).

6 июля 1917 числящийся по полевой лёгкой артиллерии, состоящий в резерве чинов при штабе Киевского военного округа, генерал от артиллерии Булатов Н.И. был и вовсе «уволен от службы, за болезнью, с мундиром и пенсией».
Дальнейшая судьба его, дата и место смерти неизвестны.

Был ли генерал Булатов каким-то «идеальным» командиром?!
Нет, конечно.
И у его имелись свои недостатки, о которых говорил генерал В.И. Соколов:
«Булатов щедро награждал достойных.
Будь у него поменьше грубости и побольше сердца, он мог бы снискать искреннею привязанность большинства.
Но Булатов любил возноситься, любил похвалу своему превосходству, любил поучать подчиненных и потому служить с ним избегали; любил также вздорить с начальством, которого не боялся, говорил смелые, неприятные речи, а при нелегких требованиях дерзил и потому не был любим и свыше, чем и надо объяснить, что на войне, несмотря на две блестящие удачи с VIII корпусом под Луцком  и с ХХХ-м на Стоходе, он закончил свою боевую карьеру едва получив корпус..»

«Идеальных»  людей и командиров не бывает, но тем не менее, генерал Н.И. Булгаков на этой тяжелейшей войне еще мог бы принести России и Действующей армии пользу…


Другой известной (и популярной в войсках и «обществе»)  фигурой был  начальник 4-й стрелковой («Железной») дивизии генерал-лейтенант Антон Иванович Деникин.
Однако, генерал В.И. Соколов, в своих воспоминаниях, достаточно критично оценивал его морально-деловые качества:
«Деникина VIII корпус знал давно, как начальника 4 стрелковой, так называемой железной, сначала бригады, а потом дивизии - по боевым встречам и совместным делам в 1915 и 1916 годах.
Мы знали, что это человек необъятного честолюбия, к удовлетворению он шел всеми способами, до самой дешевой рекламы включительно, но при этом он был человек безусловно храбрый, не только с военным, но и с гражданским мужеством.
Мы знали, что своего Деникин не упустит, а при случае захватит и чужое, разумеется не в материальном, а в моральном смысле; хорошее дело раздувалось в выходящее за обычные рамки.

Для рекламных целей Деникин держал при себе специального адъютанта (забыл фамилию), который посылал корреспонденции во все мелкие бульварные южные газетки, откуда  в перепечатке реклама попадала и в большую прессу.
На войне реклама быстро достигает цели, читающая публика жадно хватается за росказни о военных подвигах и героях, быстро создавая общественное мнение, и уже ему не легко раскрыть истину…»

Интересно, что подобной же тактики использования газетчиков (которых он старался «обласкать») для повышения своей популярности придерживался и знаменитый генерал А.А. Брусилов.
В.И. Соколов так писал об этом:
«…если не сам Брусилов,  то его умная жена, не покидавшая его на войне, не останавливалась перед самой обычной рекламой.
 У меня имеется одна из таких реклам - маленькая брошюрка талантливого военного писателя Андрианова, написанная под влиянием Брусиловой, представляющая настоящий панегирик ее мужу, а ласково и гостеприимно принятые корреспонденты, не исключая и таких первоклассных, как Немирович-Данченко, отплачивали за то такой шумихой, что падкому до нее общественному мнению ничего уже не стоило вознести Брусилова в ореол народного героя минувшей войны.»


А вот что В.И. Соколов писал про роль прессы в раздувании популярности А.И. Деникина:

«Прессе поневоле внимают в больших штабах, куда не доносится боевая канонада, и там составляются мнения не без влияния прессы.
Как на характерный пример, укажу на известную в высших штабах (не ниже корпусного) брошюру - обзор Луцкой операции, составленную в штабе Юго-Западного фронта подполковником Громыко, удостоенного за этот полупочтенный труд Высочайшей благодарности, труд, в котором допущено грубое искажение фактов на основании Деникинской саморекламы и прессы.
 
За взятие Луцка, в котором главная тяжесть и честь боя принадлежала VIII корпусу, Деникин получил одну из редких боевых наград - бриллианты на Георгиевское оружие, ибо въехал в Луцк в автомобиле и там с драгунами кого-то побеждал, как значилось в газетах; как это возможно сделать при наличии перед Луцком заблаговременно укрепленных позиций с 9 рядами проволоки, если предварительно не взять эту позицию, газетным писакам, да, повидимому, и высокому начальству не приходило в голову, но факт взятия Луцка Деникиным на автомобиле закрепили осыпанным бриллиантами Георгиевским оружием.

Возбужденному по этому поводу протесту VIII корпуса, конечно, не только не был дан ход, но он даже не дошел до адресата, бывшего начальника штаба фронта Клембовского.
 
Деникин не выделялся острым, живым умом и способностью быстро схватывать и правильно оценивать обстановку, т.е. качествами крупного начальника, не любил штабную службу и вообще представлял собою чисто строевого начальника, мужественного и отважного, способного на личный пример и самопожертвование.
Поэтому в роли корпусного командира он чувствовал себя не в своей тарелке, ему необходима была близость боевых частей, но опять-таки не крупного масштаба, с которым он разбирался плохо.
Впрочем, мне под его начальствованием пришлось отбыть только бессмысленное толчение людей в Калединском наступлении под Корытницею, а в Румынии боевые столкновения Деникин провел с 15 пехотной дивизией на Фокшанском направлении, в то время как 14 пехотная дивизия дралась в составе 40-го корпуса, поэтому составить какое-либо суждение о деятельности Деникина в бою корпуса я не мог…»


Интересные воспоминания о своей встрече, в марте  1918 года,  с А.И. Деникиным, оставил капитан В.Ф. Клементьев.
(Он был одним из ближайших помощников знаменитого полковника А.П. Перхурова, который летом 1918 г. возглавил «Ярославский мятеж»).

Весной 1918 года Перхурова и Клементьева принял генерал Л.Г. Корнилов, формировавший в Новочеркасске первые отряды Белой армии. 
Задачей Перхурова и Клементьева была организация подпольной работы в «большевистском тылу» и создание там офицерских добровольческих отрядов.
Как выяснилось, огромное большинство «господ офицеров» в это время отнюдь не желало участвовать в Гражданской войне, предпочитая оставаться простыми обывателями и не гнушаясь работать даже «половыми» и официантами в московских и питерских ресторанах и кабаках.

В.Ф. Клементьев, впоследствии, так писал об этом:
«28 декабря 1917 года  мы были уже в Москве.
Мы с Перхуровым остановились у его родственников, в богатом особняке…
Много говорили тогда о том, что все жаловались на отсутствие денег (ведь почти никто не работал), а кафе и рестораны были полным-полнешеньки. Почти во всех подавали не официанты, а бравые беспогонные офицеры, и все непременно с Георгием на груди.
За хорошую мзду можно было получить и порцию наркотиков — тогда был большой спрос на кокаин…»


И вот, что капитан Клементьев вспоминал о встрече с Деникиным:
«Перхуров …сидел в широком кожаном кресле и разговаривал с каким-то полным купцом.
Купец был в широкой меховой шубе и едва помещался в кресле. Полковник Перхуров представил меня купцу. Он пожал мне руку, и я отошел в сторону. Прислушавшись к разговору, я скоро понял, что сидит в шубе не купец, а генерал, и генерал известный.
Гость пробыл сравнительно недолго. Когда он встал, пожал всем руки и надел меховую шапку, он еще больше стал похож на крупного купца-лабазника. Когда за гостем закрылась дверь, я спросил, кто это был. «Генерал Деникин», — ответил Перхуров…»


В этом описании Клементьева  меня очень удивило то, что он говорит о Деникине, как о необычайно толстом человеке, который «едва помещался в кресле». (А ведь Деникин совсем недавно бежал из Быховской тюрьмы, куда был посажен Керенским).
Видимо, не случайно Деникин «для конспирации»  избрал образ «крупного купца-лабазника» в меховой шубе.
Любопытны и впечатления капитана Клементьева о знаменитом, впоследствии, генерале Маркове:

«…Верховный обратился ко мне и сказал, что он меня посылает с полковником Перхуровым в качестве помощника, потому что тот об этом просил. Кроме того, генерал хотел бы, чтобы я, если удастся, съездил в Юрьев и рассказал офицерам-артиллеристам, что в Ростове действительно идет формирование Русской Добровольческой армии.
Здесь генерал Корнилов горько усмехнулся и заметил, что формирование армии, к сожалению, идет очень вяло.
 
Офицеров и вообще военнообязанных лиц уже приехало сюда свыше 5000 человек, а записалось в армию много меньше тысячи.
Поэтому он вынужден был отдать распоряжение всем военнообязанным, находящимся на территории Добровольческой армии и не записавшимся в ее ряды, в течение 24 часов уехать, куда им нравится…

У полковника Перхурова я застал какого-то штатского. В потертом демисезонном пальто и узких коротковатых брюках он очень походил на приказчика из небольшого магазина подержанного платья. Я решил, что это кто-нибудь из администрации общежития, и хотел отойти в сторонку.
Но полковник Перхуров сказал гостю: «А вот и мой помощник!»
Я подошел к незнакомцу и по-военному представился. Гость дружески пожал мне руку и сказал: «Марков».

Эта фамилия мне ничего не говорила, а был это генерал Марков. Я присел в кресло и стал прислушиваться к разговору. Конечно, очень скоро мне стало ясно, что с Перхуровым говорит совсем не штатский и тем более не приказчик, а знающий генерал, совсем не похожий на Деникина.
Генерал Деникин вел разговор серьезно и как бы все изрекал, а генерал Марков, скорее, беседовал, часто улыбался, шутил, но говорил о ближайших задачах Добровольческой армии.
Слушая разговор генерала Маркова с полковником, я подумал о том, как одежда меняет человека.
Генерала Деникина в его тулупе я принял за степенного купца с тугим бумажником, а генерала Маркова взял за скромненького приказчика…»
(Клементьев В. Ф. В большевицкой Москве: (1918-1920). - М. : Рус. путь, 1998.)


Обратите внимание на несложную арифметику, демонстрирующую нежелание основной массы офицерства участвовать в разгоравшейся Гражданской войне.
Господ офицеров и «вообще военнообязанных», по подсчетам Корнилова, тогда  приехало в Новочеркасск «свыше 5000 человек», а записалось в его армию «много меньше тысячи».
Корнилову пришлось тогда даже издать грозный приказ, требовавший от всех офицеров, кто не записался в ряды Добровольческой армии, «в течение 24 часов уехать, куда им нравится»!!!


Вернемся теперь к рассказу о морально-деловых качествах высшего офицерства царской армии времен Первой мировой войны.


Очень тепло генерал-лейтенант В.И. Соколов вспоминал о многих своих подчиненных:
«Я вышел на войну начальником штаба Гренадерского корпуса. Дивизиями в то время начальствовали Постовский и Ставрович .
Александр Иванович Постовский  был начальником I Гренадерской дивизии.
Это был воспитанный, деликатный и немного штатский офицер Генерального штаба, благодаря продолжительной службе по передвижению войск, следствие его болезненного состояния он был несколько вял, но не манкировал службой, и дивизия его была в большом порядке, а офицеры относились с уважением и симпатизировали ему.
За его порядочность и кажущуюся слабость, смешиваемую с деликатностью, его преследовал командир корпуса Мрозовский и довел его в начале войны до первого удара, а потом и совсем выжил.
В боевой обстановке Постовский держал себя также корректно, в чем ему много помогал начальник его дивизионного штаба Дядюша, который хорошо знал свое дело и был энергичным и дельным работником….»

О судьбе генерал-лейтенанта А.И. Постовского уже говорилось в прошлой главе.
Генерал-майор Дядюша Сергей Иванович в годы ПМВ показал себя умным и высоко подготовленным офицером. Впоследствии он занимал должности командира 2-го гренадерского Ростовского полка, начальника штаба 4-го армейского корпуса и с января 1918 года  начальника штаба 6-й армии Румынского фронта.
Затем он служил на различных должностях в петлюровской армии, дослужившись там до и.о. военного министра. Умер в Польше в 1933 году.

Другие примеры из воспоминаний В.И. Соколова:

«Командиром артиллерийской бригады у Постовского был Мамонтов, выдающийся артиллерист, отлично знавший теорию и практически артиллерийскую технику, живой, энергичный, смелый и отважный, притом благородный и высоко порядочный человек.
В начале войны Мамонтов, как выказавший себя в августовский боях 1914 года с блестящей стороны и один из старших командиров, был назначен инспектором артиллерии 26-го корпуса, затем получил дивизию, а позже должность инспектора артиллерии в Особой армии Гурко; летом 1916 года он был убит осколком бомбы с аэроплана у себя на квартире, когда вставал утром с постели.
Удивительна такая судьба Мамонтова: в явной опасности под неприятельским огнем уцелел и погиб в своей комнате в сравнительном тылу…

Древинг, на котором лежала главная тяжесть управления 2-й Гренадерской дивизией, был достойным во всех отношениях офицером Генерального штаба.
Погиб он случайно, по-видимому от своего же снаряда, когда в бою 27 августа, уже при очевидном повороте успеха боя в нашу сторону, вышел из окопов посмотреть по кому  бесцельно вел огонь пулемет Таврического полка.

При перенесении тела его обобрали санитары, сняли шинель, из кармана кителя вынули свыше 3000 рублей казенных денег. Древинг оставил большую семью без всяких средств к жизни».


Этот генерал-майор Древинг Петр Федорович с апреля 1913 года был начальником штаба 2-й гренадерской дивизии. (Именно его командира  дивизии генерала Ставровича  офицеры переименовали в «Стервовича», о нем уже шла речь в предыдущей главе).
 
Печально, что контроль за действиями санитаров, порой, был поставлен так безобразно, что даже с тела погибшего генерала и начальника штаба Гренадерской дивизии, этим мародерам хватило подлости снять шинель (!) и вывернуть карманы погибшего, украв крупную сумму казенных денег из его кителя…
К сожалению, генерал Соколов ничего не написал о том, нашли ли этих подонков и как они были наказаны.

 Вот его отзыв о другом доблестном подчиненном:
«Командир Московского полка Черемисинов выделялся необычайным спокойствием, невозмутимостью, дело знал отлично и полком командовал с достоинством, пользуясь всеобщей любовью и уважением офицеров и солдат.
Во время ночной паники в августе 1914 года, начавшейся в соседнем второочередном полку, Черемисинов был тяжело ранен в живот, но излечился благодаря искусству столичных хирургов.
Найденная при этом пуля с круглой головкой, какие были во второочередном полку, вызвала общую радость в полку, что любимый командир был ранен не своею пулей…»

Согласитесь, что эта реакция свидетельствует о том, какое уважение имел командир Московского полка у своих подчиненных.

Вот еще одно свидетельство генерала Соколова о достойном офицере его корпуса:
«Томиловский, командир Гренадерского саперного батальона, которым командовал его отец, любил этот батальон поэтому как свою родную семью. Будучи отличным знатоком своего дела, одаренный светлым и острым умом, Томиловский был действительно выдающимся командиром, доведя свой батальон, свою вторую семью, до образцового состояния во всех отношениях, так что даже Мрозовский не мог ни к чему придраться. Подобрав выдающийся состав офицеров, Томиловский с первых боевых дней являл пример образцового самоотвержения, работоспособности до самозабвения.
Следуя примеру достойного начальника также образцово и с выдающимся мужеством работали все офицеры и в первых же боях несколько человек заслужили Георгиевское оружие.
Несмотря на слабое здоровье, Томиловский не жалел  себя, часто перемогался, но продолжал работать, не зная устали...

Мустяц был только временно командиром Волынского полка; это был достойнейший человек, настоящий беззаветный герой, беспредельно храбрый и честный, преданный родине, долгу и своему родному  полку, где он пользовался всеобщей любовью, авторитетом и уважением.
Любой солдат мог видеть Мустяца с палкой в руках в самых опасных местах в бою: он и погиб на форту Перемышля, стреляя из винтовки как простой солдат, будучи смертельно ранен ружейной пулей в лоб.

В бою у Лупкова в начале мая 1915 года он последний пробился с остатками полка в числе 110 человек и со знаменем из арьергардного окопа.
Но несмотря на такие исключительные качества и самые настойчивые мои представления не удалось его провести на должность командира Волынского полка, командиром был назначен фон-Эзеринг.
Ужe после смерти Мустяца, мне удалось выхлопотать ему давно и не paз заслуженный Георгиевский крест и чин генерала для увеличения пенсии вдове…»

Командир Гренадерского саперного батальона, полковник Томиловский Евгений Петрович был участником русско-японской и Первой  мировой войн, за боевые отличия он был награжден Георгиевским оружием.

Полковник Мустяц Евгений Константинович с самого начала мировой войны служил в 53-м Волынском пехотном полке.
Несмотря на всю его доблесть, проявленную в боях, он так и не был назначен командиром этого полка. Вместо него был назначен  полковник Эзеринг Карл Иванович, который не только получил звание генерал-майора, но и стал начальником штаба 74-й пехотной дивизии. После Октябрьской революции К.И. Эзеринг добровольно вступил в Красную Армию и даже находился в списках Генштаба РККА. Потом  он уехал в Латвию и умер в Риге в 1934 году.

Ах, если бы такие доблестные офицеры как генералы В.И. Соколов, П.Ф. Древинг, Н.И. Булатов, Мамонтов, полковники Черемисинов, Томиловский, Мустяц, составляли большинство среди высшего командования царской армии…
Может быть, тогда и ход мировой войны и судьбы России были  бы иными.


Однако, на деле все обстояло совсем иначе.
Говоря о своих начальниках и сослуживцах, генерал-лейтенант В.И. Соколов подчеркивал:
«…из 22 крупных начальников положительным типом, при его недостатках, представляется один только Булатов.
Думаю, что и на других фронтах процент был тот же, но в этом нельзя видеть нашу неспособность к высшему командованию, а лишь неподготовленность к тому вследствие сложившейся в нашей армии системы выдвижения на высшие должности и полного отсутствия так же системы в воспитании и выработки качеств для высшего командования, уже отмеченные после Японской войны в покаянном слове бывшего военного министра и главнокомандующего нашей армией в Японскую войну Куропаткина в 4-м томе его объемистого труда об итогах Японской войны…

Повторяю, что большинство начальников стояло далеко от своих подчиненных и потому не могло знать их способности, и следовательно, не могло и правильно их аттестовать. Это сознавалось и потому на войне так легко забыли про аттестации мирного времени, заменив их личным знакомством и протекцией…»



К великому сожалению, «обратных» примеров было великое множество.
Вот что В.И. Соколов вспоминает про генерала от инфантерии Кашталинского Николая Александровича:

«Из XII корпуса 14-я дивизия была командирована в 40-й корпус, которым командовал вытянутый из архива престарелый Кашталинский, а правил его корпусом начальник корпусного штаба Бицютко.
 
Не знаю, кому пришла в голову выдвинуть вторично совершенно отставшего, да и раньше вряд ли понимавшего что-нибудь в военном деле, тем более в современном, такого архаичного военачальника, каковым был Кашталинский.
Выдвижение  его в японскую войну с административной должности в Закаспийской области, где он в точение 20 лет управлял царским имением Мургаб, сразу на должность начальника бригады и авангарда нашего на Ялу, надо отнести на совесть Куропаткина, всегда тянувшего своих Туркестанцев, а с Кашталинским он был приятелем по Туркестану в молодых годах.
 
Опыт вышел печальный, но, видимо, это было забыто и Кашталинского, еще более постаревшего, и отставшего за 10 лет, снова вывели на боевую арену. Правда, по внешности старик был еще бодр, имел цветущий вид, но вид Патриарха.
Покинув военную службу в Турецкую войну вследствие тяжелой раны в молодых чинах, конечно, Кашталанский не мог усвоить себе характер современного боя, а тем более руководить крупным войсковым соединением, и потому являлся только марионеткой при Бицютко, y которого, в свою очередь, играл большую и несвойственную ему роль капитан Генерального штаба…»

К началу Первой мировой войны Н.А. Кашталинскому исполнилось 65 лет и, по меркам того времени, он уже считался глубоким стариком. Интересно, что до этого он дважды выходил в отставку:
в 1900 году «по болезни», а в 1908 – «с производством в генералы от инфантерии».
Тем не менее, этого почтенного отставника, снова вызывают «спасать Россию» и назначают на должность командира армейского корпуса.

Справедливости ради, надо сказать, что будущий германский фельдмаршал Пауль фон Гинденбург был на 2 года старше Кашталинского, и к началу Первой мировой войны тоже находился в отставке.
Однако Гинденбург, в отличие от Кашталинского, десятилетиями управлявшего царским имением в Туркестане, всю свою службу постоянно находился «в строю» германской армии и имел успешный опыт участия в Австро-прусской (1866) и Франко-прусской  (1870—1871) войнах и в годы ПМВ сумел всем продемонстрировать наличие у него полководческого таланта…

Приведем и другие характерные примеры из воспоминаний В.И. Соколова:

«Инспектором артиллерии корпуса на войну выступил Цыбульский, с академическим артиллерийским образованием, но со странностями нервного происхождения.
Нa этой почве вследствие несдержанности Мрозовского позволившего еще во время переезда на войну сказать Цибульскому непозволительные дерзости, с Цибульским произошло полное нервное расстройство и едва доехав до театра войны, он еще до начала военных действий убыл по болезни в Россию…

Командир бригады в 35-й дивизии - Ремезов - в Японскую войну был в корпусе воспитателем, на войне был ранен в руку и ногу и из этих ран создал себе вывеску: носил руку для всех на перевязи и ходил с палкой, в действительности же раненой рукой рукоприкладствовал, а во хмелю забывал про палку.
 
Вообще он был человек без твердых нравственных правил, любил прихвастнуть и призагнуть, особенно, когда нужно было рассказать о своей боевой деятельности, распорядительности и подвигах.
На памяти осталась его темная история с драгоценностями в замке Потоцкого "Золотой поток".

Во дворце этом, где жил Ремезов, брошенном со всей роскошной обстановкой, дивными картинами и редким вещами, остался несгораемый денежный шкаф, в котором оказалось бриллиантовое колье, принадлежавшее какой-то знакомой Потоцкой.
По ходатайству Потоцкой  Ремезову было поручено наблюсти за вскрытием шкафа для выемки колье.
Несмотря на понуждения начальства, Ремезов медлил под разными отговорками, в конце концов, по получению категорического приказа он выехал из дворца, загоревшегося якобы от попавшего немецкого снаряда, не успев исполнить приказ о вскрытии шкафа.
Проверить справедливость донесения не представлялось возможным, потому что корпус должен был вслед за этим отходить к Кельцам.
Ремезов же домогался Георгиевского креста за взятие Нового Корчина, где не оказал никакого отличия; втереть, как говорится, очки не удалось…

Командир второго полка Госсе попал в строевые начальники из кадетского корпуса, где провел всю службу молодых чинов, по этому совершенно отстал от строя и военного дела, вдобавок оказался паническим трусом и погубил свой Ростовский полк 21 сентября 1914 года при Александрии, где бросил управление полком, сославшись на медвежью болезнь, за что и был немедленно отчислен от должности.
 
Впоследствии через жену Мрозовского, которую умолила жена Госсе, Мрозовский дал ему удовлетворительную аттестацию, благодаря которой Госсе получил запасной полк…

Житомирским полком командовал… Раздеришин, весьма оригинальный и странный человек, у которого после контузий и ранений в Японскую войну, по-видимому, не все были дома.
Безтолково храбрый, нервный, склонный в своих донесениях к преувеличениям, он не мог разумно руководить полком и не пользовался расположением и уважением офицеров.
В полку он, к счастью, пробыл недолго будучи тяжело ранен при обходе позиции у с. Бокуйлы, где вздумал проявить мальчишеский задор, выйдя из окопов и начав ругать австрийцев в самом близком от них расстоянии…»


На мой взгляд, при оценке боевых качеств офицеров, в царской армии, слишком преувеличенное внимание уделялось степени его личной храбрости и готовности «лечь костьми» на поле брани.
Разумеется, для командира взвода, или роты (которых в бою постоянно видят их подчиненные) демонстрируемое офицером  бесстрашие и презрение к смерти играет огромную роль в их боевом авторитете у солдат.
А вот для командира батальона (который в годы ПМВ командовал уже почти 1000 солдат)  и тем более командира полка (у которого было 4000 подчиненных), куда бОльшую роль имеет тактическая грамотность, умение правильно оценить ситуацию, спокойствие и выдержка, способность вовремя  принять нужное решение.
Насколько он лично храбр, уже мало кому видно и не играет решающей роли в успехе, (или поражении) его части  в бою. От командиров такого уровня требуются совсем другие качества.

Посудите сами, какой был толк от «бестолковой храбрости» командира Житомирского полка?!  Демонстрируя её (и видимо, желая подбодрить своих солдат) он «проявил мальчишеский задор»,  вылез из окопа  и начал  «ругать»  австрийцев, получив за это тяжелое ранение и выбыв из строя.
Полк оказался обезглавленным, да и  «урок» получился вовсе не для австрийцев, а для своих подчиненных: не лезь, без необходимости, на рожон,  и не подставляй свою голову под шальную пулю, она званий не выбирает!


Вот что вспоминал о никчемном молодечестве и показной храбрости генерала Каледина начальник штаба его кавалерийской дивизии полковник (впоследствии генерал-майор) Э.Г. фон Валь:

«Когда батарея заняла позицию за отлогим холмом недалеко от дер. Бендарово, Каледин, оставил части дивизии в сборе, за участком, назначенным ему, сам же отправился вперед на наблюдательный пункт. Ехал он, как раньше часто случалось, впереди фронта позиции и свернул назад на батарею.
Полковник Богалдин, который сделал все, чтобы его батарея стала на позицию незаметно для противника, увидев начальника дивизии с группой сопровождавших его чинов, слезших с коней и подходивших по снегу к батарее, выбежал вперед и сказал начальнику штаба:
"Неужели вы не можете его удержать от этого? теперь будет обнаружена и батарея и мой наблюдательный пункт".
К последнему Каледин и направился.
 
Артиллерийские наблюдатели спрятались за деревьями рощицы, имевшей форму острого треугольника, обращенного в сторону противника.
В 100 шагах от них стал Каледин с начальником штаба, командиром бригады ген. Франковским, старшим адъютантом Ген. Штаба кап. Рот, корнетом Скачковым и 2 вестовыми.

Противник немедленно открыл огонь и уничтожил наблюдательный пункт, ранив сперва солдата-артиллериста, а потом и остальных наблюдателей. Тогда Каледин отошел на несколько сот шагов назад, и стал открыто, несмотря на просьбу начальника штаба, прислоняться к дереву.
В это время через поле подъехал ординарец Хана Нахичеванского.
Неоднократно приходилось наблюдать, что открытая передача донесений на местах, которые должны оставаться неизвестными противнику, приводит к несчастьям.
И тут австрийцы направили огонь на то место, где слез ординарец.
Стреляли они гранатами и шрапнелью. Много гранат попадали в глубокий снег и, зарываясь в грунт, не давали разрыва, другие взрывали столбы черной земли из под белого снега…

Но вот новый разрыв шрапнели и Каледин падает на спину.
Солдат ординарец и корнет Скачков его хватают подмышки и тащут в лощину, что была вправо и назад от рощи.
Противник, замечая выход людей, открывает ураганный огонь по оставшимся, которые выбегают по очереди.
Рощица превращается в ад. Над начальником штаба сваливается пробитая снарядом верхушка дерева, под которым он стоит. Две пули пробивают ему полушубок. Но вот все собрались в лощине, покрытой высоким кустарником, около лежащего бледного с стиснутыми зубами Каледина…
Явившийся доктор устанавливает, что шрапнельная пуля попала в толстую стопу туалетной бумаги в кармане Каледина, пробила ее и проникли в ляжку. Его кладут на носилки и отправляют в Львов…

Во Львов была вызвана и Мария Петровна, его жена. Пуля, скользнувшая далеко вниз по кости, остановилась повыше колена.
Не будь она остановлена бумагой, она проникла бы дальше и попав в сустав, вызвала бы необходимость ампутации. Таково было мнение врачей. Все же рана была очень серьезная. Через 2-3 недели Каледина посетил его бывший начальник штаба дивизии и нашел его выздоравливающим…»

Как видим, и в данном случае, демонстративное пренебрежение Калединым элементарными правилами маскировки и осмотрительности, привело к тому, что австрийцами был уничтожен наблюдательный пункт, убито и ранено несколько его подчиненных, да и сам он получил ранение шрапнельной пулей, которое вообще могло привести к ампутации его ноги.

Судя по восклицанию командира артиллерийской бригады, с которым тот обратился к начальнику штаба Каледина: «Неужели вы не можете его удержать от этого? Теперь будет обнаружена и батарея и мой наблюдательный пункт"?! – эта калединская привычка выезжать на открытое место (и демаскировать его) была хорошо знакома его подчиненным, и вызывала у них неподдельный  ужас…



Ну, пожалуй, достаточно примеров из воспоминаний генерала В.И. Соколова.
Можно подумать, что он имел слишком «склочный» характер и намеренно представил многих своих сослуживцев в «черном свете».
Посмотрим, что вспоминали о своих военачальниках другие офицеры-белогвардейцы.


Вот что говорил один из ближайших помощников знаменитого полковника А.П. Перхурова капитан В.Ф. Клементьев:
«В мирное время в Калуге стояли: два полка 3-й пехотной дивизии, 9-й пехотный Ингерманландский, Петра Великого полк и 10-й пехотный Новоингерманландский полк, а также 3-я артиллерийская бригада. Начальником дивизии был генерал-лейтенант Ползиков, начальником штаба дивизии — полковник Серебренников.
 
(Отмечу, что генерал Ползиков и полковник Серебренников в ноябре 1914 года на сутки задержались с наступлением, когда в составе двух дивизий — 3-й и 61-й, — обойдя город Кельцы, мы вышли в тыл немецкой группе, занимавшей позиции перед Кольцами.
Благодаря этой задержке все немецкие части у нас на глазах без помех вышли из окружения.
Генерал Ползиков и полковник Серебренников были немедленно отрешены от занимаемых должностей.
Причем генерал Ползиков был уволен в отставку, а полковник Серебренников после зачисления в резерв чинов укатил в Киев.)»

Интересна и  оценка В.Ф. Клементьевым начальника  юнкерского училища, в котором он учился:
«Вспомнилось Алексеевское училище. Всплыл в памяти образ его начальника, генерал-майора Генштаба Хамина.
В 1908—1909 годах был он начальником нашего, тогда еще Виленского юнкерского училища, занимал должность полковника. Училище распустил. Сидел в канцелярии.
В ротах не показывался.
Иногда в нашем, Верхнем зале устраивал доклады, которые заканчивались восклицанием: «Вы не гимназисты, вы не институтки!»
На одном из таких докладов мы, только что принятые в училище юноши, неожиданно узнали не от кого-нибудь, а от начальника училища, что незадолго до нашего поступления в 3-й роте было арестовано девять юнкеров за «противоправительственную работу» в стенах училища.
Все они предстали перед военно-окружным судом и были приговорены к каторжным работам.
Перед отправкой в Сибирь осужденные обратились к полковнику с просьбой о помощи. Начальник училища распорядился отправить им в тюрьму по смене белья и на неделю снабдить их продовольствием.
 
Итак, виноватые юнкера поехали в Сибирь на каторгу, а полковник Хамин был произведен в генерал-майоры и назначен начальником Алексеевского военного училища.
После него наше — Виленское — училище привел в порядок генерал-майор Адамович.
Но четыре года (1910—1914) — небольшой срок, чтобы ликвидировать следы развала «хаминских времен».
Кончило свое существование Виленское военное училище в Полтаве.
В декабре 1917 года юнкера уехали по домам праздновать Рождество Христово и назад не вернулись…»
(Клементьев В. Ф. В большевицкой Москве: (1918-1920). - М. : Рус. путь, 1998.)

Посмотрите, что вспоминал о командире  1-й бригады («Петровской») 1-й гвардейской пехотной дивизии  генерал-лейтенанте Леопольде Фридриховиче  Бринкене его подчиненный, капитан лейб-гвардии Семеновского полка Ю.В. Макаров:«…Бригадным командиром на войну вышел с нами генерал барон Бринкен. Он был молодцеватый генерал, с громким голосом и седеющей бородкой на две стороны. Явно играл под Скобелева.
В военном отношении ничем не прославился.
 
Но еще с мирного времени о нем ползли слухи, что будучи командиром Л. Гв. Петербургского полка в Варшаве, он усердно и систематически занимался «мордобойством».
Рассказывали, что благодаря такой своей мало гвардейской привычке, он раз попал в очень неприятную историю.
За какую-то провинность он ударил по физиономии часового, таковым своим действием явно нарушив соответственную статью гарнизонного устава, гласившую, что «часовой есть лицо неприкосновенное». Часовой оказался парень с характером и сменившись с караула заявил своему ротному командиру, что подает на командира полка жалобу.
А если, мол, жалобе не дадут хода, он все равно заявит о случившемся на первом же инспекторском смотру.
 
С большим трудом удалось Бринкену это неприятное дело уладить.
Солдата перевели в другой полк, но слухи пошли, и из Варшавы докатились до Петербурга.
К Бринкену у нас относились холодно и всерьез его не принимали…»
 (Ю.В. Макаров «Служба в старой гвардии»).

Не слишком-то лестный отзыв о командире своей артиллерийской бригады , в которой он воевал на Юго-Западном фронте, оставил прапорщик Ф.А. Степун:
«Командовал бригадой полковник Фальковский, суетливый в своих движениях, неотчетливый в своих приказаниях, безвольный, бесхарактерный, преждевременно состарившийся человек с красным помятым лицом и со старомодными седыми бакенбардами.

Ничего дурного в полковнике не было: он был мягок в обращении с офицерами, крепко любил свою жену, своего коня Явора, на котором разъезжал еще по Маньчжурским сопкам в японскую войну и имел невинную страсть сверять и заводить часы, которых у него в комнате стояло и висело до полдюжины.
Все его несчастье заключалось лишь в том, что, не будучи ни воином, ни администратором, он был совершенно не приспособлен к исполнению тех сложных обязанностей, что были на него внезапно возложены историей.
 
Офицеры бригады относились к нему хорошо, но без малейшего уважения и называли его, смотря по настроению, то «шляпой», то «ж-пой».
(Степун Федор Августович «Бывшее и несбывшееся»).

Не правда ли, печально, когда офицеры-артиллеристы на войне (!) совершенно не уважают собственного командира бригады,  и именуют его «то «шляпой», то «ж-пой»?!

В заключение этой главы, приведем фрагменты из воспоминаний  генерала В. Н. фон Дрейер «На закате империи», о командире 27-й пехотной дивизии генерал-лейтенанте Г.Г. Джонсоне.
27 пехотная дивизия, командовать которой назначили Джонсона, была в основном  укомплектована кадровыми солдатами,  и заслуженно считалась одной из самых дисциплинированных и боеспособных на Северо-Западном фронте.
К сожалению, генерал-лейтенант Г.Г. Джонсон на новой должности проявил себя крайне неудовлетворительно:

«Джонсон, еще недавно командовавший бригадой в 25-ой пехотной дивизии у Булгакова, получившего 20-ый корпус, относился как то безразлично ко всему, что происходило вокруг, и в частности на фронте его дивизии…

Почти три месяца войска стояли неподвижно за своими слабыми проволочными заграждениями и вели перестрелку с немцами.
Один только раз приказано было в декабре месяце, произвести частичное наступление на фронте дивизии и прорвать позицию противника. Ничего из этого однако не вышло; потери оказались огромными; в одном 105 Оренбургском полку было свыше 800 человек убитых и раненых, среди них несколько офицеров, с командиром полка во главе…

Чем больше я присматривался к Джонсону, тем решительнее отказывался видеть его в ответственной роли крупного начальника.
За все три месяца, что мы стояли на позиции, он ни разу не посетил солдат в окопах, ни разу не выезжал в штаб полков.
Все ограничивалось разговорами по телефону, или командиры полков и артиллерийской бригады приглашались явиться к начальнику дивизии…»

В январе 1915 года 27-я п.д. была подчинена командиру ХХ армейского корпуса генералу Булгакову (с которым приятельствовал Джонсон) и спустя недолгое время оказалась в немецком окружении, в Августовских лесах.
О том, как себя в это время проявил генерал-лейтенант Г.Г. Джонсон, рассказывает начальник штаба его дивизии полковник (в то время) В.Н. фон Дрейер:

«Неожиданно, как гром с ясного неба. 28 января получили мы телеграмму из Штаба XX корпуса, куда, по новой диспозиции, перешла наша пехотная дивизия генерала Джонсона. «Сняться с занимаемой позиции и немедленно начать с боями отход на Сувалки», - гласила она.
К полуночи полки дивизии подошли к сборным пунктам и, двумя колоннами, двинулись к русской границе. Бушевал ледяной ветер со снегом, и на два шага вперед не было видно ни зги…

Двигались почти без отдыха, с малыми привалами.
 К полудню третьего дня, после того как нас обстреляла в упор появившаяся на фланге немецкая батарея, ведший левую колонну генерал Джонсон, вместе с капитаном Шафаловичем, вдруг исчез, бросив свою дивизию.
 К вечеру получаю записку из Сувалок: «На каком основании вы остались при войсках, а не сопровождали меня? Джонсон».

Отвечаю также полевой запиской: «Полагаю, что место Начальника Штаба должно быть именно при войсках, особенно в настоящем положении; не считаю возможным присоединиться к вам раньше, чем полки дивизии не подойдут к Сувалкам».
Ни одного слова упрека Джонсон не осмелился мне сказать, когда мы вошли в город».

Не правда ли, поразительная наглость (и трусость) в тяжелой боевой обстановке была проявлена генералом Джонсоном?!
Бросив свои войска, он сбежал в тыл, в г. Сувалки.

(Несколько дней спустя, этот генерал-лейтенант Джонсон, бросивший свою дивизию и драпанувший в Сувалки, сдастся немцам в плен, и будет вести себя в этом плену самым позорным образом.

О том, как вел себя в немецком плену генерал-лейтенант Г.Г. Джонсон, рассказал один из героев обороны крепости Новогеоргиевск, капитан  К. Лисынов, попавший там в плен к немцам тяжело раненым (осколок снаряда выбил ему глаз) и контуженным:

«В то время как большинство прапорщиков старалось держаться с немцами не унижая своего достоинства, один из весьма крупных чинов, старший в лагере в Стральзунде генерал-лейтенант Джонсон начальник 27 дивизии и георгиевский кавалер, боясь быть переведенным в другой лагерь и потерять некоторые предоставленные ему удобства, заискивал перед каждым немцем, жал с улыбочкой руки всем немецким нижним чинам, поднимал с пола оброненные ими предметы…
 
Дабы не сердить коменданта, немецкого майора, отказывался подписывать составленные офицерами жалобы испанскому посольству на беззакония немецкой администрации, стараясь доказать офицерам, что немцы правы, что какое-либо нарушение международных договоренностей они себе не позволили.

Он же объехал по поручению немцев образцовые лагеря для военнопленных нижних чинов и немцы потом, восхваляя поистине ужасный режим установленный для военнопленных нижних чинов, ссылались на генерала Джонсона как на свидетеля.
 Нижние же чины, принесшие ему жалобы, были подвергнуты немцами взысканиям»).

Вернемся к рассказу полковника  В.Н. фон Дрейера о том, как во время гибели войск ХХ корпуса показал себя генерал-лейтенант Г.Г. Джонсон:
«Днем 7 февраля для командира корпуса и всего командного состава сделалось совершенно ясно, что мы окружены со всех сторон. До выхода из леса, перед Гродненскими фортами, оставалось не больше полуперехода, верст 10-12…
К вечеру 7 февраля картина трагического положения XX корпуса ясно обозначилась. Оставался один шанс — прорваться под покровом ночи, во что бы то ни стало, бросив все обозы.

На военном совете Булгакова приняли участие три начальника дивизий — генералы Джонсон, Розеншильд-Паулин и Федоров, начальники штаба корпуса — генерал Шемякин, начальник артиллерии генерал Шрейдер, командиры бригад генералы — Чижов, Филимонов, Хольмсен и Беймельбург и несколько офицеров Генерального Штаба.
Царило уныние, никто из присутствующих не был уверен, что выйдет живым из этой западни.
Обращаясь ко всем, Булгаков часто спрашивал и мое мнение и, когда я высказался за то, что для обеспечения ночного прорыва следует подумать и о сильном арьергарде, так как немцы несомненно ударят с тыла, он немедленно с этим согласился.
 
Каково же было мое удивление, когда для столь ответственной операции не нашлось ни одного из присутствующих генералов и командир корпуса обратился прямо ко мне:
«Поручаю вам составить этот арьергард из всех частей, что вы найдете здесь в лесу, оторвавшихся от своих полков, в придачу возьмите 53 артиллерийскую бригаду и 20 Мортирный дивизион. В начальники штаба я вам назначаю штабс-капитана Махрова, это отличный офицер».

Пока я с Махровым собирали отдельные роты и группы отставших солдат, болтавшихся в лесу, немецкие орудия уничтожали наши батареи, как только те появлялись на каких-либо лужайках в лесу.
Это была потрясающая картина: передки не успевали отъехать, как немцы, отлично все видевшие с Сопоцкинских высот, в несколько минут превращали в месиво и людей и лошадей…

Наступила ночь. Стрельба продолжалась со всех сторон, то утихая, то усиливаясь. К полуночи все стихло, и колонны двинулись. Генералы продолжали находиться все вместе и Джонсон, не решившийся стать во главе своей дивизии, назначил командовать ею того же полковника Белолипецкого».

Итак, даже когда остатки войск ХХ-го армейского корпуса  пошли в последний, отчаянный прорыв  к своим, до которых было всего-то 10-12 верст, генерал-лейтенант Г.Г. Джонсон так и не нашел в себе силы встать во главе вверенной ему  27-й пехотной дивизии, назначив вместо себя командира  108 Саратовского полка В.Е. Белолипецкого…

Все царские генералы из числа руководства ХХ корпуса держались тесной кучкой, и при агонии войск своего корпуса дружно сдались немцам в плен. Ни один из них не был убит в ходе этого прорыва…

Генерал-майор В.Н. фон Дрейер с горечью резюмирует:
«Гибель 20-го корпуса в Августовском лесу была, если не столь чувствительна для престижа русских стратегов, как катастрофа с армией Самсонова под Танненбергом, то все же понесенные нами потери оказались чрезвычайными.
Немцы захватили 11 генералов, — они целой группой находились все вместе, окопавшись в лесу, возле фольварка Млынек, — всех офицеров, около 60 тысяч солдат, 200 орудий и, конечно, все обозы.

Одиночным порядком прорвались немногие, что-то около восьми офицеров, и среди них оказались, к счастью, полковник Белолипецкий и штабс-капитан Шеповальников…

Уже по окончании войны стало известно, что все генералы 20-го корпуса так целой группой и были направлены сперва в Сувалки, для представления командующему германской армии генералу Эйхгорну, милостиво протянувшему им руку.
Затем их всех перевезли в Восточную Пруссию и засадили в крепость, кажется, в Торн.
Говорили, что жилось им не плохо, но от безделия и скуки они между собой скоро перессорились.
Друзья, — Булгаков и мой начальник Джонсон, — сделались злейшими врагами, друг с другом не разговаривали; прочие все обвиняли в своем несчастий бедного Булгакова и, уже не стесняясь, ругали его чуть не в глаза…

После октябрьского в 1917 году развала русского фронта, все они вернулись в Россию; Булгаков, между прочим, в свое бессарабское имение.
Что было с другими я не знаю; известно только, что генерал Джонсон во время гражданской войны чем-то командовал под Воронежом и, несмотря на свою осторожность на войне с немцами, попался ночью большевикам, ворвавшимся в дом, где он находился, и был ими прикончен…»
(В. Н. фон Дрейер «На закате империи», Мадрид, 1965г.)

Нет сомнения в том, что если бы во главе царских войск во время Первой мировой войны стояли высоко подготовленные, знающие требования современной войны генералы, способные верно оценивать складывающуюся обстановку, вовремя принимать решения и брать ответственность на себя, то ход и результаты ПМВ могли бы быть иными.
К сожалению,  несмотря на большой численный перевес своих армий над германскими войсками, царские генералы раз за разом бывали разбиты и русские войска терпели от немцев унизительные поражения в Восточной Пруссии, под Брезинами, в Августовских лесах, у озера Нарочь,  у Ковеля  и на других участках германского Восточного фронта…

В следующей главе поговорим о телесных наказаниях в царской армии и некоторых примерах революционных настроений в ней.

На фото: группа пленных офицеров Лейб-гвардии 3-ей Артиллерийской бригады. Лагерь для военнопленных в Польше, март-июль 1920 года.
Удивительно, что летом 1920 года, когда ПМВ уже давно закончилась и многие тысячи г.г. офицеров, да и простых солдат, вернулись на родину еще в 1918-1919 годах, эти господа офицеры все еще сидели в бывшем немецком лагере для военнопленных оставшемся на территории "нэзалэжной" Польши.

Продолжение:http://www.proza.ru/2020/02/29/632


Рецензии
Интересно, спасибо.

Капитан Медуза   15.02.2021 21:23     Заявить о нарушении
Большое спасибо за отклик и Ваш интерес, уважаемый Капитан!

Сергей Дроздов   15.02.2021 22:13   Заявить о нарушении
На это произведение написано 9 рецензий, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.