Месяц март

записки человека в депрессии...

«Знаешь, дорогая, недавно я проснулся от странного чувства, будто внутри меня что-то копошится. Скребется неслышно, но настойчиво. Это злость во мне родилась. Гнойным очагом пухла, а сегодня вскрылась, мир затопила.

Сижу дома, видеть никого не хочу. Знаешь, почему?

Вот еще не человек сам что-то делает, а меня уже все в нем раздражает. Потом проходит как-то, отпускает, и я начинаю злиться. На себя, за себя, вместо себя. На комнату эту дурацкую. На людей. На отсутствие рядом со мной людей. Знаешь, словно какой-то зуд появляется, будто что-то держит меня. Я все время кашляю. Мария прописала лекарство, а у меня от этой кислятины горло жжет, да и не поможет оно, я же знаю. Ты же должна меня понимать...

Я постоянно ощущаю на шее чью-то лапу, она меня держит, выдохнуть не дает, воздуха почувствовать нормально.

Выйду на улицу, а меня прямо трясет всего, и в гортани комок-спазм. Плечи распрямить не получается. Только и остается, что смотреть на небо косвенно, вполоборота, косясь, не выворачивая головы, — как оно всех нас прибрать может, но почему-то не хочет.

Ты надо мной не смейся!.. Будто знаешь, что там, за облаками мутными, студенистыми. Все что угодно там может быть.

Знаешь, говорят, небо бездонное.

Я, мой друг, небом подавился. Я этой жизни наглотался, как просроченного мясного бульона: вот она вроде, жизнь, ты ее до дна испить стараешься, но что-то шевелится в ней мелкое такое и копошится, лапками перебирает, выплыть пытается. И тебе противно становится, ты проглотить это скорее хочешь, как горькое лекарство, и вид сделать, что ничего не было, что так надо и ты нос воротил, только чтобы наблюдателей повеселить. Чтобы, когда все закончится, похвалили тебя посильнее.

«Этакий я молодец, эх, гляди, не морщусь, все по жизни терплю, раз так надо. А курс принимать сколько? Молчишь. Ну, молчи. Врачевака та. Хороняка...»

Знаешь, я тут подумал: если жизнь — лекарство, то что тогда болезнь? А болезни жизни что тогда на самом деле?..

Ты только про смерть мне не говори. Я ж не идиот, сам понимаю. Только смерть — то, что всегда и со всеми. Константно, перманентно и вечно. Зачем же от нее лечить? А болезни — это то, что проходить должно. Рано или поздно.

Так от чего же нас все лечат? Воздухом целебным, горным, словами, путешествиями, объятиями. Новыми впечатлениями?.. Как говорили друзья? — «Иди развейся». Нет, не так. «Иди проветрись», вот.

Интересно, что меня больше в конце концов доконает: борьба за существование или вопрос «зачем»? Зачем это все: деревья, старый парк, машины вдоль домов приткнулись — тупыми рылами к тротуару.
Окно на полупрозрачный серый леденец похоже, в крапинку: его ребенок облизал, а потом в песок уронил и смотрит, что с ним делать не знает. Вот и я так же каждое утро на это окно смотрю, гадаю: то ли нарисованное за ним все, то ли — настоящее.

Вчера прилетали воробьи. Прыгали по кустам перед подоконником. Я им хлебных крошек со стола смел, бросил на карниз, чай возле раскрытой форточки выставил, чтобы остывал. Ветер подует — по горечной горчично-ромашковой глади чашки мелкая рябь идет. Скалы фарфоровые береговые, покато-круглые, гладкие. Об такие и разбиться — не грех.

Воробьи (эти мелкие пернатые букашки) чирикают. Как будто смеются. И я тоже усмехаюсь в кулак. Дурак старый.

Люди, которые смеются без причины, — либо дураки, либо пьяные, либо в депрессии, либо все сразу. Или же просто за окном февраль — месяц огненных батарей и холодных мыслей. Мертвячий месяц. Слепой. Словно созданный только для того, чтобы утянуть за собой в топкую мерзлую пропасть все живое. Если есть на свете болезнь, от которой лечат жизнью, новыми ощущениями и солнечными улыбками, то Февраль — ее обострение.

Февраль — это (как нам завещали?) «достать чернил и плакать». А еще «не выходи из комнаты, не совершай ошибку».

Сегодня наконец помыл посуду.
Я всю жизнь буду мыть посуду. Зачем я это делаю? В чем смысл? «Жизнь». Как «таблетка»: проглотил, запил и забыл. Жизнь ли меня так мучает? Или я сам себя мучаю?..

Вот и я не выхожу. Сижу запертым в доме, как его большая раковая опухоль, тихонько шевелюсь в темноте: токсический, ядовитый, смертельный. Все стены мной поросли, везде отразился, размножился: в зеркале прихожей, в кухонном серванте, в полированной крышке пианино, в мебели.

«Дай волю мебели!»

Я дал. Волю мыслям, чувствам, желаниям, обидам. Они меня жрут, изнутри душат. Мне все осточертело, я будто из мира вычеркнут. Себя ненавижу и других заодно. Все думаю, кто первым жизнь отравил: я им или они мне? Вместо лекарства заведомо подсунули плацебо. Теперь получилась отрава.

Весна. Скоро март будет. Весенний месяц март. Весна, она для того и есть, чтобы жизни, как анестезии, хлебнуть. Чтобы все забылось. Все распустится. И будет тебе не микстура — а сладкий детский сироп.

Если жизнь — лекарство, то болезнь все-таки — мы сами. Мы. Не было б нас, не стало ничего. Все для человека, все ради нас.

А мы жизнью давимся.»