Сезон опозданий

Существует мнение, в соответствии с которым писать книгу о своей жизни в какой-либо стране предпочтительнее, проведя в ней всего один день, и не потому, что этого достаточно, а потому, что на следующий возникают различные проблемы и начинаются всяческие размышления, а вчерашней определенности и предопределенности как не бывало, и чем дольше в этой стране находишься, тем она непонятнее.
В соответствии с этим мнением автору удалась бы лишь книга о ПНР, книга о ГДР получилась бы раз в двадцать невразумительнее, а про книгу об СССР подавно пришлось бы забыть.
Но, к моему счастью, сохранился исходник — путевой дневник, из которого, собственно, и выращиваются такие книги.
В пандан Фиме Жиганцу.

Фото 1: «Тихий Дон»

Автор вздрогнул и проснулся или, быть может, проснулся и вздрогнул, потому что стрелки на часах выстроились в ряд и вытянулись во фрунт, как и подобает, когда в одной столице заигрывают фанфары, а другой — по воробьям стреляет пушка. Автор опаздывал...
Опоздания – сущий бич наших дней. Но если на Западе и Востоке это драма и где-то даже трагедия («В ожидании Годо», «Опоздавшая молодежь» и др.), то к западу от Востока и к востоку от Запада это фарс, заслуживающий разве что упоминания. Безо всякого комментария.
На перроне его спутники набросились на него засвидетельствовать свои тревоги, после чего с ощущением исполненного долга возвратились к оставленным занятиям: Боцман продолжил принимать наставления от родителей, Родичева (бывшая Омельченко) – демонстрировать супруга, Мамаева и Тарарина – хихикать, Старый – курить, Марат – скучать, Парчахидзе – фиксировать историю современности на фотопленку, Сид – отсутствовать в поисках поезда, Коновалова – отсутствовать в поисках Сида.
Купе № 1: Марат, автор, Сид и некое женское тело под простыней.
Явно зарубежная книга также приковывала внимание. Мы по очереди брали ее в руки, листали и сошлись во мнении, что книга сия на чехословацком языке, что и подтвердилось, когда тело обернулось симпатичной дочерью вышеназванных народов и второкурсницей Ростовского государственного медицинского института Густой. То есть Августой.
До вечернего сна, соответственно, мы занимали ее вопросами языкознания и диалогами из русско-монгольского разговорника, несколькими днями ранее приобретенного автором на савелиевские деньги в Гагре и случайно проигранного в Новороссийске Сиду в карты.
Из-за июльского путешествия наша с Сидом производственная практика в газете «Новороссийский рабочий» сократилась до одной недели, в продолжение которой нам удалось также ознакомиться с городом-героем, окунуться в Черное море и посмотреть сериал про Штирлица.

Фото 2: На всех московских есть особый отпечаток

Последний день июля.
Шаббад.
Перебранка со спутницами случилась по поводу транспортировки их вещей с Казанского вокзала на Белорусский, потому что вещей у них оказалось больше, чем рук. Несмотря на посулы продуктовых благ за бугром, мужские силы таяли на глазах. Мамаевский чемоданище Боцману с автором пришлось даже переть по очереди.
Столица, между тем, с нескрываемым нетерпением ожидала ростовчан и, как выяснилось, тщательно подготовилась к нашей встрече.
Завтракать автор со Старым и Сидом отправились в «Прагу», где и произошел с ними показательный и поучительный случай: пока автор относил пустой поднос к пустым подносам, а Сид с полным подносом, наоборот, приближался к месту выгрузки, они лишились пары яиц с колбасой.
Потом завернули в «Жигули» за углом, где Старый потребовал раков, а получил креветок. У раков, пояснил пивочерпий, медовый месяц.
Тем временем за соседним столом такие же путешествующие ростовчане охаивали пиво, не похожее на «Жигулевское» в ростовских «Жигулях».
Сожрать всех столичных креветок подавно не удавалось, поэтому ими было решено угостить также остальных наших спутников, для чего скучавший Сид был отправлен за целлофановым пакетом, но вместо него возвратился лишь с газетой, в которую мы украдкой и смахнули членистоногих и которая в метрополитене дала ожидаемую течь. Мы опаздывали…

Фото 3: От Москвы до Бреста

Нет более подходящего места, чем вагон-ресторан, передвижение в котором осуществляется несравненно быстрее, чем в спальном выгоне.
Ничего интересного в тот день больше не припоминается, поэтому есть возможность рассказать о том, как составилась наша компания.
О летнем путешествии не то по научному, не то культурному обмену в одну из стран социалистического лагеря десятка наших однокурсников нас известили после зимней сессии, поэтому отбор его половины во второй группе ограничился теми, кто сдал сессию без четверок.
В первой группе, однако, этот критерий оказался неприменим, так как отличников там обычно недоставало, зато активистов было хоть отбавляй.
По этой причине избирательная кампания там затянулась надолго, а в самый разгар ее к тому же выяснилось, что избрать им предстоит не пятерку, а всего лишь четверку, потому что в десятку входит и руководитель группы из числа преподавателей, и тогда избирательная кампания у них сменилась митингами с резолюциями, во-первых, уравнять их в правах со второй группой, а во-вторых, поощрить их за активность пятой кандидатурой, отнятой у второй группы.
С этими резолюциями они добрались до самого верха, но на самом верху им объяснили, что ввергать в смуту еще и вторую группу нецелесоообразно.
Оба их куратора от деканата, а в первой группе, в отличие от остальных, было целых два куратора, давно отправились в законный отпуск.
Тогда и активисты опомнились и решили отправить в свадебное путешествие две супружеские пары, которые у них сложились, но оттого, что одна официально еще не зарегистрировалась, отмели и вторую.
А поскольку срок подачи документов истекал, четверка от первой группы в итоге составилась тривиально – из тех, кто по окончании летней сессии производственную практику намеревался проходить в Ростове.
…А в Бресте, между тем, нас принудили оставить на таможне все наши рубли вплоть до последнего, который припрятал Сид (см. фото № 28).

Фото 4: На Варшаву падает дождь

Ночью на границе поляки стащили из-под нас отечественные колеса и вставили нам свои, а кроме того, взяли со всех пассажиров расписки в том, что мы их за это не расстреляем, не одурманим и не растлим.
В Познани под видом новых деклараций Марат пытался нам всучить польские почтовые бланки, которые спер на железнодорожном вокзале.
Потом потчевал нас дефицитом — консервированной печенью трески в масле, и пока мы жеманились и кочевряжились, ее сожрал Боцман.
Потом играли в единственную известную ему карточную игру – в него. Дурака то есть, которым он оставался с удивительным постоянством, какая бы из наших спутниц ни оказывалась его партнершей.
Посреди одной из партий запасные игроки бросились вдруг поздравлять автора. Смотрит он в окно и видит станцию под названием Rzepin.
Самым любопытным за рубежом, как давно замечено («За рубежом»), остается наш соотечественник, который до рубежа равнодушно воротит нос от заоконных пейзажей, зато сразу после него практически прилипает к окну, хотя ни архитектура, ни прочая натура никаких изменений не претерпевают, по-прежнему оставаясь славянскими.
…На Варшаву, в полном соответствии с русской песней, падал дождь.

Фото 5: Между Шеневельдом и Шенефельдом

Немецкой границы, как ни приглядывались, не обнаружили, и Неметчину распознали с немалым опозданием и лишь по готике привокзальных сортиров, а ее столицу – по фаллическому символу телебашни.
Тарарина перед выходом из поезда всех желающих обучила такой не понаслышке знакомой ей фразе, как: «Ich spreche Deutsch nicht».
Под стеклянными сводами Восточного вокзала (Ost-Bahnhof), однако, никто из немецкоговорящих нас не только не встречал, но и не замечал, и оттого Сиду поневоле пришлось сделаться нашим вергилием.
В справочном бюро (Ausrunfts-stelle) словоохотливый бородач-информатор поначалу разъяснил ему все, однако Сид не уловил и половины. В другой раз он пришел с новой версией, ничего общего с первой не имевшей, поэтому пришлось ему пойти туда же и в третий раз.
Между Шеневельдом и Шенефельдом, доложил он по возвращении, разница немаловажная. Хотя мы, собственно, направлялись в Лейпциг, отбыть в который непосредственно из Берлина, по его словам, не представлялось возможным. Особенно поездом.
Тогда мы поехали в метро – тесном и темном бункере с грязными бетонными стенами и сквозняками, и неизвестно, где оказались бы, не попадись нам тот рыжий с малолетней дочерью, которая и вывела нас на свет божий, повернула лицом на юг и трижды пропищала: Ляйпцишь!
Марат отправился на поиски кассы (K;sse), остальные – на поиски туалета (Toil;tte), для коллективного посещения которого Марат выделил Сиду какую-то монету, которую тому надлежало там же разменять на более мелкие и распределить между всеми, однако на месте выяснилось, что в железнодорожных туалетах оплата не взимается.
Там же Мамаева с Тарариной посредством опроса других посетителей наслышались от них про какой-то дополнительный маршрут.
Тем временем автор из расписания (f;hrplain) самостоятельно установил, во-первых, что все поезда на Лейпциг отправляются именно с берлинского Ost-Bahnhof, а во-вторых, что один из проходящих через полустанок, на котором мы находимся, отправился парой минут тому назад.
Для верности пропустили еще один и в Лейпциг прибыли лишь в понедельник.
При этом из одного пустого вагона, в который мы поначалу погрузились, Сид на ходу перегнал нас со всеми вещами в другой, поскольку первый, видите ли, был первого класса, тогда как билеты у нас были куплены во второй, зато в другом таком же сидячем и жестком вагоне после того как Сид огласил, что он предназначен для курящих (Rauchen), мы с удовольствием отомстили ему за все наши мытарства.

Фото 6: Осада Лейпцига

Отныне Марат сопровождал Сида по всем инстанциям лично. Остальные перетаптывались на перроне, как вдруг какой-то старичок схватил пару наших чемоданов и бросился с ними наутек. Мы – за ним. В итоге очутились в Красном Кресте, где и провели на стульях остаток ночи.
А ровно в 06-00 второго августа пробудились от чьей-то громкой ругани. Это уборщица (Aufr;umefrau) костерила (sch;mpfen) нас за то, что мы нарушили (;bertr;ten) пресловутый немецкий порядок (Ordnung), и с грохотом (Gep;lter) восстанавливала (wiederh;rstellen) его.
Марат с Сидом попросту сбежали от нее в Карл-Маркс-университет (Karl Marx Universit;t), а что оставалось делать остальным?
В помещение к тому же скоро понапихался всякий люмпен, а в стене отворилась амбразура, и оттуда люмпен начали усиленно кормить, тогда как нам даже  воды не предложили.
Тогда и мы принялись закусывать и едва не принялись распивать, но тут возвратились наши посланцы, впереди которых бежали наша переводчица фрау Моска, которую мы сразу окрестили Моськой, и наша экскурсоводка по Нижней Саксонии и ее столице фройляйн Анка, с порога рассыпавшиеся во всех возможных извинениях.
В Нижнюю Саксонию, как следовало их понимать, мы опоздали на сутки.
С вокзала до общежития добирались на трамвае – мимо гостиницы «Berlin», того же «Karl Marx Universit;t», универсама и проч.
На углу одного из домов автор заметил вывеску – «Biereck», то есть пивной угол. То же самое на каждом углу есть и в Ростове, хоть и без вывесок. После такого открытия осталось лишь пересчитать остановки.
В общежитии разместились в трехкомнатном боксе с двухэтажными деревянными кроватями, прикроватными светильниками и крахмальными простынями, кухней с газовой плитой, туалетом с туалетной бумагой и душевой с мылом, но без горячей воды.
Холодная немецкая вода и впрямь оказалась холодной, поэтому обмыться ею полностью отважились только автор со Старым, да и то лишь потому, что перед помывкой и после нее согрелись русской водкой.

Фото 7: Русский орднунг

Третье августа.
Лейпциг.
На третий день нашего немецкого бытия Мамаева за утренним чаем предложила всем присутствующим это самое бытие, наконец, упорядочить.
В смысле питания.
То есть объединить наши персональные продуктовые запасы в общий, а также установить дежурство по кухне для девиц и продуктовому магазину для остальных, подразумевая, таким образом, и Марата.
Последний охотно приобщил к table d;out остатки своей печени, однако в индивидуальных походах за хлебом, как говорится, замечен не был.
К общему столу по утрам и вечерам он выходил в строгом черном спортивном костюме в обтяжку на выпуклостях и в подборку на впуклостях и с полулитровой кружкой в одной руке и ложкой в другой.
А обедали мы в мензе, то есть студенческой столовой, по специальным талонам стоимостью 0,8 восточной марки, то есть 26 советских копеек, после чего на улице за ту же цену приобретали в палатке еще и горячую вареную или жареную сосиску (W;rstchen), политую кислой горчицей и вставленную в надрезанную круглую булочку.
Пиво, как сразу выяснилось, в мензе не только не отсутствовало, но и отпускалось в емкости от кофейной чашечки до пивной кружки (S;idel), поэтому в дальнейшем перед употреблением сосиски автор со Старым предпочитали отоваривать свой талон двумя большими кружками.
Накануне наши попечители торжественно выдали нам свои денежные знаки в почтовых конвертах с прозрачными оконцами и всевозможные проездные, пропускные и питательные талоны, первые из которых, действительно, напоминали почтовые знаки, а на последних типографским способом были проставлены еще и числа августа.
Вышло по три косых на рыло, не считая талонов, один из которых к тому же оказался просроченным. То есть непригодным ни на что.

Фото 8: Город святого Томаса

Наш поход по столице Нижней Саксонии немками был намечен строго на 08-00 по местному цигелю, но с учетом мамаевской инициативы график сразу же пришлось пересмотреть. Немки пока что лишь качали головами, однако их орднунг уже тихо трещал по всем швам.
В университете нас уже и ждать перестали и все ушли нах хаус, но мы все же попали на крышу этого самого высокого в Нижней Саксонии здания, где есть надписи на русском языке. Одну из них будто бы оставил советский космонавт, фамилию которого мы так и не вспомнили.которых к тому же оказывались просроченнымиходные талоны и
На крытом маркете безо всякой очереди затарились дефицитной отечественной книжной продукцией, после чего автор со Старым, ориентируясь преимущественно обонянием, выбрались на площадь перед ратушей, где с огромной телеги на резиновом ходу, запряженной двумя битюгами, крепкие дядьки в кожаных штанах и румяные тетки в белых кружевных чепчиках прямо из бочек торговали вкуснейшим пивом.
Это первое немецкое пиво запомнилось нам навсегда, и сколько мы впоследствии его ни искали, испить его еще раз нам так и не удалось.
Запомнилось еще и потому, что за каждую кружку мы заплатили две марки, за которые в студенческой столовой нам налили бы литров пять.
Мы даже догадались, что одна марка из двух идет в заклад собственно за кружку, но не знали, как по-немецки возвратить ее обратно.
Тырят, стало быть, кружечки немцы, хотя бы позлорадствовали мы.
Да и как не стырить, если на каждой из них – наклейка с изображением святого Томаса с кружкой пива в руке, то есть гербом Лейпцига.

Фото 9: Гизела

Четвертое августа.
Лейпциг.
С ранья посетили саксонские радио (Sacksonische rundfunk) и газету (Sacksonische zeitung), в которых саксонцы отрапортовали нам о своих достижениях, а чтобы как-то завязать беседу, автор спросил, как у них с гонораром, и по тому, как редакторша заерзала в кресле и бросила взгляд на фрау Моську, понял, что этот вопрос у них еще не решен.
Остаток дня и всего путешествия Марат развлекал всех и развлекался сам, вновь и вновь вспоминая ту ситуацию: - Ай, молодца! Спрашивает редакторшу, как у них с гонораром… Это в Сексише-то цайтунг!
По возвращении в общежитие на грифельной доске у входа мы обнаружили надпись почему-то на английском языке: Specially for russian students! И далее о том, что мы приглашаемся на дискотеку, которая в 20-00 состоится на нашем втором этаже. И приписка: beer will be!
Это понял даже Старый.
Действительно, полдискотеки занимали ящики с пивом, на котором восседала девица с голым животом по имени Гизела и торговала им, а остальное пространство – музыкальная аппаратура, которой управлял темноволосый парень в синей рубашке по имени Дитмар.
Следует пояснить, что все немецкие студенты посильно подрабатывают в своих учебных заведениях, а также поголовно состоят в Союзе свободной немецкой молодежи, который не только предоставляет им свободу быта, но и обеспечивает рубашками синего цвета.
Третьим немцем был студент с мефистофелевской бородкой по имени Гюнтер, с которым Сид всю дискотеку обсуждал нерешенные вопросы немецкой классической философии и филологии, поэтому для их окончательного решения Старый пошел в нашу меблирашку за водкой.
Пиво к тому времени было уже все выпито, музыка прекратилась, и немногочисленные посетители дискотеки принялись, было, расходиться, однако стоило вернуться Старому, как все потянулись обратно.
Соответственно, присутствовали: автор со Старым, Сид с кока-колой, Гюнтер с бородкой, Дитмар с синей рубашкой, Гизела с голым животом, ленинградец Миша с ленинградским же «беломором», толстый негр Славик с бледным юношей без имени и расово-национальных признаков и притащившие последних Мамаева с Тарариной.
Между ходками Старый подсаживался к Гизеле, и они о чем-то шептались. На каком языке, можно только догадываться, но шептались же!
Негр Славик водку пил молча, зато бледный юноша, племенную принадлежность которого никому из присутствующих установить, помнится, так и не удалось, вдруг ударил по гитарным струнам, но, вопреки ожиданиям, не запел, а лишь заиграл какие-то средневековые фуги.
Марат, тревожно дефилируя мимо открытых дверей, угловым зрением подсчитывал пустые водочные бутылки, а наутро распорядился: ввиду банкета, который мы должны будем устроить на прощанье, все наличное отечественное спиртное надлежит сдать ему на хранение.

Фото 10: Голова профессора Дузиски

Пятое августа.
Лейпциг.
На организованную специально для нас пресс-конференцию декана журфака Карл-Маркс-университета мы опоздали, ожидая Старого, который на трамвае укатил в бесплатный туалет на ж/д вокзале.
Фрау Моська с фройлянд Анкой закатывали глаза и заламывали руки.
Зато у декана было больше времени, чтобы как следует подготовиться к докладу, из которого мы уяснили, что немецких виртуозов пера и акробатов ротационных машин готовят на базе философии.
Это нам не понравилось, и Сид доходчивым немецким языком упрекнул его в некоторой переоценке классической немецкой философии и, наоборот, недооценке классической немецкой филологии. Профессор Дузиска покраснел и пообещал Сиду исправиться.
Политическая грамотность среди немецких виртуозов и акробатов до нашего появления ценилась, по-видимому, как никакая другая.
По пути в общежитие автор со Старым сугубо с познавательной целью посетили бирек, замеченный сразу по приезду. Он состоял из двух залов, которые обслуживала, впрочем, одна официантка – разбитная бабенка с резиновым задом, которым она так и поигрывала на ходу.
Едва мы присели за стол, как она поставила перед нами по высокому стакану пива и чиркнула ручкой по подстаканникам, а едва наши стаканы опустели, она незамедлительно повторила те же манипуляции.
За соседним столом трое аборигенов перебрасывались картишками, да и остальные вели себя, как старые знакомые, приветствовали друг друга, но от стола к столу не ходили и не подсаживались, огоньку и сигарет у соседей не стреляли, и оттого лежавшие перед каждым его зажигалка и пачка общим достоянием не становились.
Двое посетителей в соседнем зале подавно развлекались тем, что угостили официантку пивом и по очереди подержали ее зад на своих коленях.
В довершение всего туалет в этом биреке также оказался бесплатным.

Фото 11: Гизела (продолжение)

Вечером того же числа Гюнтер с Дитмаром решили устроить нам ответную попойку, для чего запаслись бутылкой водки «Starorusskaya» за 16 марок, а чтобы ни Славик, ни Миша, ни бледный юноша, ни Мамаева с Тарариной на хвост не сели, привели нас в холл на первом этаже, где Гизела с подружкой уже раскладывали по тарелкам какое-то печенье.
Немецкая студенческая стипендия, кстати, впоследствии с процентами вычисляется из оклада немецкого же молодого специалиста.
Гюнтер жестом фокусника вынул из жилетного кармашка стопку металлических наперстков, расставил их ровной шеренгой и наполнил, Дитмар произнес что-то правильное про дружбу, и мы выпили по первой.
От нескольких капель автор даже поперхнулся, и тогда подружка пошлепала его по спине и участливо спросила, не хочет ли он поблевать.
Пришлось сходить наверх за гранеными стаканами, а заодно и второй бутылкой водки, укрытой от вчерашней экспроприации, и все наладилось.
Гюнтер на правах хозяина принял у автора стаканы и, по-мефистофелевски улыбаясь и поглядывая в нашу сторону, начал медленно их наполнять. Каждый минут по пять. И наполнил — до половины.
Гизела с подружкой так же весело наблюдали за розливом, ожидая, по всей видимости, какого-то аттракциона, однако через мгновение их лица не выражали ничего, кроме глубокого разочарования.
Гюнтера же с Дитмаром, наоборот, восхитило и то, как автор со Старым неторопливо допили свою бутылку, и то, как непринужденно поддерживали разговор, и то, как после всего выпитого ушли своими ногами.
Каждый немецкий студент, необходимо уточнить, как минимум на год старше своего советского однокурсника, потому что для получения высшего образования обязан его отслужить в Народной армии.
Старый с Гизелой особняком от остальных вновь о чем-то шептались, причем вид у обоих был предовольнейший, а ее подружка тем временем сообщила автору, что завтра они отправляются в Польшу.
Перед сном автор рассказал об этом Старому, и что же с ним стало!
Старый внезапно куда-то исчез. Хотя дверь была закрыта на ключ.
Так и пришлось включить свет, и только тогда он появился из-за портьеры.
Взгляд его был влажен, и губы его дрожали, но он все же сказал, отчетливо выделяя каждое слово: - Как, это, говорит, от вас хорошо пахнет!
Затем он и впрямь куда-то ушел, породив между автором, Сидом и Боцманом дискуссию о том, может ли от Старого хорошо пахнуть. В принципе.
По возвращении Старый признался нам, что подарил Гизеле флакон хранящей его запах «Красной Москвы», которой обмазывался после бритья, потом по лестнице взобрался на свой второй ярус, лег и захрапел.

Фото 12: Едут, едут по Берлину…

Шестое августа.
Берлин.
Как и в Лейпциге, до вечера блуждали в поисках общежития столичного университета Александра Гумбольта, хотя нашими поводырями были его студенты Иоханн и его морганатическая жена Сильвия.
Наконец, Иоханна осенило, и он пальцем (!) поманил (!) с проезжей части (!) на тротуар (!) регулировщицу (!) в полицейской форме (volkspolizei), которая как ни в чем не бывало подошла и все объяснила.
Хотелось бы знать, чем завершилось бы то же самое в нашем отечестве.
Потом побродили по Алексу, как берлинцы панибратски называют свою главную площадь Александрплатц, постояли под вращающимися и показывающими время в других мировых столицах часами, а напоследок влезли на фаллический символ и обозрели окрестность.
В общежитии нас поселили с нашими спутницами на разных этажах, поэтому мы, отправляясь к ним на ужин, выходившую на лестницу дверь нашего бокса из двух комнат, в одной из которых расположились автор, Сид и Старый, а другой – Марат с Боцманом, захлопнули.
Ключ от нее мы то ли не обнаружили, то ли его вообще не существовало. Во всяком случае, автор открыл ее обыкновенным ножом.

Фото 13: Другари

Седьмое августа.
Берлин.
На центральное немецкое телевидение, как у нас повелось, мы опоздали: пока искали ключи, пока запирали двери… Анка просто рыдала.
А во дворе телецентра тем временем нас дожидалась такая же немногочисленная болгарская группа, которую без нашей, однако, немцы в телецентр не пропускали, и оттого болгары немного нервничали.
Мягчайшие горизонтальные кресла, в которых утонули даже Мамаева с Родичевой, цветной телевизор, бесшумные вентиляторы и невнятное бормотанье телевизионщиков про какую-то «актуальную камеру», впрочем, умиротворили всех, а Сид, к радости болгар, подавно задремал, скрестив руки на груди и далеко в проход, под самую «актуальную камеру» вытянув свои длинные ноги в красных носках.
Переводчика с немецкого на болгарский тоже почему-то не оказалось, поэтому наши другари все это время развлекались чем попало.
Наибольшее удовольствие они предвкушали от пробуждения Сида, однако Сид, к их разочарованию, пробудился беззвучно и в самый актуальный момент – когда хозяева от слов перешли к угощению.
По десятку тощих немецких бутербродов мы с болгарами слопали в одно мгновенье, так что по выходу из телецентра вместе направились доедать в столовую, затем – в том же составе – в центральную газету «Neues Deutschland», где нас кормили только баснями.
Сначала газетчики продемонстрировали нам с болгарами немецкий стиль канцелярско-бюрократической деятельности: в общем помещении в отдельных стеклянных кабинетах без крыш и дверей копошились корреспонденты, а откуда-то сверху из такого же стеклянного кабинета через подзорную трубу за ними надсматривал шеф.
Затем в цинкографии показали нам фотографию какого-то мужика в очках и галстуке и спрашивают: кто это? Но ни мы, ни болгары не знали, что это, оказывается, был самый главный немецкий министр.
Зато когда в библиотеке немцы подвели нас к стеллажам с трудами нашего собственного генсека и болгары захихикали, мы их не поддержали.
- Какие-то ненадежные товарищи, - вместе с немцами подумали мы.

Фото 14: Palast der Republik

Вечером Иоханн с Сильвией и долговязым и длинноволосым Петером повели нас оттянуться в свой главный рейхстаг, который, как выяснилось, функционировал и днем, и ночью. То есть с полной нагрузкой.
Еще при подходе, продираясь сквозь толпу безбилетников, мы по достоинству оценили предприимчивость наших опекунов, а уж внутри…
От того, что было внутри, Родичевой с Парчахидзе сразу сделалось дурно, и Сид был вынужден отвозить их в общежитие на такси.
У Боцмана от увиденного, наоборот, разболелся живот, и на общественном транспорте в общежитие его доставлял, соответственно, Марат.
Что мы увидели?
Римскую империю времени упадка, а еще – последний день Помпеи.
На всех этажах Дворца Республики под портретами вождей, председателей и генеральных секретарей, на всех этих красных кожаных креслах и диванах, а то и прямо на полу валялись, обнимались, целовались, курили, пили, пели и танцевали молодые немцы и немки, а в центре каждого фойе оглушительно наяривали рок-группы.
Мамаева с Тарариной, однако, чувствовали себя, как рыбы в воде, и даже Старый, прикупив афишку группы «Hungaria», здесь же собирал их автографы. Особенно ему приглянулся босоногий барабанщик с оторванными у колен штанинами и нечесанными грудью и головой.
В нескольких ресторанах, судя по програмке, выступали также солисты, в том числе и советские, фамилии которых автор, правда, забыл.
По окончании мероприятия оставшиеся не без труда отыскали друг друга, а также Петера, который еще не отошел от наркоза и оттого, провожая нас до общежития, на всю ночную Фридрихштрассе орал:

Вольга, Вольга, мутер аллес,
Вольга, руссише река…

А мы подтягивали.

Фото 15: Давайте побананим

Восьмое августа.
Берлин.
Всего лишь за получасовую поездку на метро и электричке от Берлина до Трептов-парка мы случайно изобрели оригинальный жаргон.
Великий и могучий насчитывает примерно два миллиарда слов. То есть ровным счетом один миллиард девятьсот девяносто девять миллионов девятьсот девяносто девять тысяч девятьсот девяносто четыре лишних. Даже дикари племени мумба-юмба нуждались в трех десятках, даже Эллочка-людоедка – в десяти, а нам оказалось достаточно шести: такси, собака, часы, банан, импортный и Александрплатц.
Под грохот вагонных колес Сид рассказывал о том, как накануне доставлял Родичеву с Парчахидзе в общежитие на такси, Боцман помянул свою оставшуюся в Ростове собаку, Коновалова – часы на Александрплатц, Мамаева с Тарариной – какую-то импортную штучку, а все вместе выглядело так, как в анекдоте про бананы: все раговаривали разом и не слышали друг друга. Зато когда все разом смолкли, в немецком воздухе так и повисли шесть вышеперечисленных слов.
- А зачем собаке с бананом импортное такси? – переспросил кто-то.
- Собака в такси бананит по часам на Александрплатц, - был ответ.
И началось!
Какие только языковые конструкции, пословицы и поговорки, афоризмы и максимы, крылатые выражения и стихотворения не сочинялись!
Не сторонился общего словоизлияния и Марат, не только поддерживая, но и местами расцвечивая его острым банановым словцом.
Затруднения возникали тогда лишь, когда нарушалась некая иерархия, и чтобы ее восстановить, приходилось договариваться примерно так: банан – это собака, а импортный банан – это собака в такси, но собака с бананом – не то, что такси с часами, хоть и на Александрплатц.
Еще более затруднительным оказалось отделаться от этого жаргона.
Словом: Ой, банан, банан, не банань меня!

Фото 16: По ту сторону железного занавеса

Который, точнее, состоял из железобетона, и заглянуть за который с верхней ступеньки специального подиума нам удалось лишь потому, что фатер или гроссфатер одного из наших гидов был какой-то шишкой.
Назначение этого подиума, даже с верхней ступеньки которого никаких примет другой жизни мы не заметили, так и осталось для нас загадкой.
После этого в караулке Бранденбургских ворот пограничники прокрутили нам кино о том, как их из-за стены охмуряют голые бабы и мужики.
Потом победным маршем мы прошагали по Унтер ден Линден, мимо бывшего и нынешнего рейхстагов, музеев, посольств и университета Александра Гумбольта и в старинном кафе отметили это ананасами в шампанском, доселе известными нам по художественным произведениям.
За стеной, кстати, продолжалась, хоть и в противоположном направлении, застроенная сходными учреждениями та же Унтер ден Линден.

Фото 17: Капитуляция Потсдама

Десятое августа.
Понедельник.
Королевский парк Сан-Суси готы спланировали так, что славяне с Сидом во главе с ходу в нем заблудились, а едва выбрались ко дворцу, в котором тремя десятками лет ранее союзники приняли капитуляцию Германии, как местная оса-реваншистка тяпнула Боцмана за верхнюю губу, да так, что губа сразу раздулась и заслонила собой поллица.
Вечером в Берлине были вынуждены стать гостями Иоханна с Сильвией, так как поужинать где бы то ни было уже не представлялось возможным.
Суп, приготовленный Сильвией под руководством Мамаевой, содержал и колбасу, и селедку, и макароны, и овощи, но мы схавали все.
И запили «Каберне».
А потом осматривали совершенно безразмерную квартиру отца Иоханна.
- Он – кто?
- Профессор научного коммунизма, потерявший руку под Севастополем…
На двери одного из туалетов квартиры профессора научного коммунизма губной помадой была нарисована голая человеческая задница.

Фото 18: Город Сикстинской мадонны

Одиннадцатое августа.
Дрезден.
В который мы прибыли на двухэтажном поезде и были совершенно очарованы новой девятиэтажкой общежития Дрезденского университета.
Помылись, побрились, постирались, поужинали и покатались в лифте.
Двенадцатого августа ревизовали Цвингер вместе со всем содержимым.
В очереди за билетами в галерею провели больше половины отпущенного на нее времени, а его остаток разделили еще и между испанцами и голландцами, но все же сосчитали пальцы на правой руке папы Сикста и осудили автора за голого бога-сына, после чего заглянули еще и в Альбертинум, поэтому в музей гигиены попросту опоздали.
Остаток дня провели за распитием яблочного вермута с двумя новосибирцами, забредшими к нам со Старым в гости, и совместным просмотром из окна футбольного матча дрезденского «Динамо» с кем-то еще.

Фото 19: Поиски подземелья в поднебесье
 
Тринадцатое августа.
Пятница.
Майсен.
На фарфоровом заводе осматривали выставку ночных ваз, с удовлетворением находя на каждой скрещенные голубые мечи, потом долго скитались вокруг холма с готическим замком на вершине и не могли отыскать к нему подступов, пока, наконец, в одном из переулков не протиснулись между заборами и не поползли вверх по каменной лестнице.
Лично автора забавляла перспектива отыскать в замке подземный ход, для чего в кирхе он обошел все приделы и даже заглянул в алтарь, но тщетно.
В одной из закрытых дверей, однако, обнаружилась неизвестного назначения дырка, которую он и принялся исследовать мамаевской шпилькой.
Наши его обступили, советовали плюнуть (не в дырку, конечно, а на затею), однако автор, памятуя о незамысловатости немецких замков (см. фото № 12), не отступил, и эта дверь в итоге также ему покорилась.
За ней во тьму сбегала узкая каменная лестница и оттуда веяло средневековьем.
Наши так и отпрянули, но потом некоторые все же потянулись туда.
В конце лестницы начался лабиринт, который нам пришлось освещать горящими спичками. Потом мы стали сожалеть, что не прихватили с собой провизии, пока не уткнулись в глухую кирпичную стену, из-за которой, однако, доносились чьи-то голоса и звон колокола.
Что это? Тайная секта? Розенкрейцеры? Бенедиктинцы? Тамплиеры?
Все это, к сожалению, так и осталось для нас загадкой, зато со всей очевидностью выяснилось, что мы давно уже где-то потеряли Боцмана.
Тот же звон, впрочем, раздавался и снаружи кирхи, где все остальные наши развлекались тем, что раскручивали вращающийся колокол.
Там же обнаружился и Боцман, которого, оказывается, в кирхе не было:
- Как можно! Мы ведь другой веры...

Фото 20: Боцман за бугром

Партайгеноссе Боцман, как величал его Марат, на чужбине напрочь утратил свою способность запоминать все подряд и воспроизводить по первому же требованию. Теперь в голове его не задерживались ни названия городов, ни улиц, ни номера домов, ни трамваев.
Так, в Дрездене, когда настала его очередь сходить в магазин за хлебом к завтраку, он возвратился лишь к обеду, без хлеба и весь в слезах.
В другой раз ехали мы куда-то недалеко на поезде и по обыкновению соединяли передвижение с насыщением в митропе, то есть вагоне-ресторане, а когда высадились на своей станции, недосчитались Боцмана, который немного не отправился дальше, если бы не Сид, догнавший поезд и вытолкнувший из него упиравшегося Боцмана.
Напасти за бугром подстерегали его, можно сказать, на каждом шагу.
От телеугощений, к примеру, он занемог так, что прикладывал к животу чайник с водой, который на кухне подогревал Марат, а в Потсдаме и вовсе едва не загнулся, когда его за губу тяпнула та самая оса.
И даже одиночество, которое он так превозносил и которого ему так недоставало дома, вне его оказалось непереносимым, так что Марат в лице Боцмана очень скоро, хоть и ненадолго, обрел свою вторую тень.
Пробавлявшийся спиртным на родине, за ее пределами Боцман сделался ярым абстинентом. Более ярым, чем сам Марат, который еще в начале путешествия признался нам в том, что и хотел бы выпить иной раз, но у него даже от небольшой дозы невыносимо начинает болеть головизна.
Так вот, партайгеноссе Боцман отвергал даже немецкое пиво. Даже в установившуюся жару и нередкое отсутствие других прохладительных напитков, а когда Марат едва ли не силой направлял его к пивной палатке, Боцман отчаянно отбивался от него руками и ногами.
Лишь в окрестностях памятника «Битве народов», где пивом утолили жажду даже Родичева с Парчахидзе, поневоле оскоромился и он, хватил залпом большой стакан и, как на эпитимию, поплелся к Марату.
В городе Сикстинской мадонны, потеряв последний разум, он приобрел несколько аляповатых деревянных шкатулок отечественного, по всей видимости, производства, а в городе Гете, Листа и Шиллера – красный уличный фонарь на здоровенной стальной ноге, которая выпирала из самых вместительных сумок и жертвой которой стала Мамаева.
Цвет фонаря, в свою очередь, обеспокоил Марата, который категорически не советовал Боцману вывешивать его над своим балконом.

Фото 21: Zoo

Пятнадцатое августа.
Берлин,
Воскресенье.
Свободный день, который немцы, однако, предложили нам провести на загородном озере либо в городском зоопарке, и мы разделились.
Автор с Сидом, беседуя по обыкновению об эволюции мировоззрения какого-либо Жана-Поля, подошли к одной из открытых вольер, устроенных в виде нагромождения скал, перед которым простиралось три метра грязно-зеленой воды с плавающим поверх мусором и без всякой живности, и оперлись на невысокую ограду, как вдруг Сид не только сам куда-то заторопился, но и потянул за рукав автора.
В чем дело? Куда смотреть? На скалы? Между скалами? Ах, выше…
Из расщелины в скалах, между тем, за нами внимательно наблюдали карие глаза какого-то сильно заросшего и взлохмаченного существа.
Что? Лев?!
В голове автора мгновенно высветилась почерпнутая еще в детстве и тогда же, казалось, напрочь забытая статистика о том, что африканский лев прыгает с места в длину на восемь-десять метров, а сейчас до него мы запросто могли, если бы, конечно, захотели, доплюнуть.
На более безопасном расстоянии, правда, мы рассудили, что львам здесь, наверное, как и рабам когда-то, подрезают сухожилия на ногах.
Еще через некоторое время автор со Старым остановились перекурить вблизи такой же невысокой ограды, по другую сторону которой среди развесистых лопухов протекал небольшой ручеек из сточных вод, а на дне ручейка скопилась целая россыпь каких-то желтых монет, но не успели автор со Старым даже разглядеть этот Клондайк, как на его оборону из лопухов стали выползать… крокодилы.
Натерпевшись страхов, за ужином рассказываем нашим спутницам обо всем пережитом в зоопарке, а Мамаева, Тарарина и Коновалова нам отвечают, что и сами до сих пор никак не придут в себя после того, что они в тот же день испытали на берегах загородного озера.
А поскольку поделиться подробностями все трое наотрез отказались, автор сильно подозревает, что они побывали на нудистском пляже.

Фото 22: Гроссбауэрбрудершафтбундкир
 
Числа не помню.
Месяца тоже не было.
Было черт знает что такое.
Только с утра в тот день, кажется, шел дождь, и в пригородный сельскохозяйственный кооператив мы отправились на каком-то довоенном автобусе со встречными креслами и столами с настольными лампами.
Ни в поля, ни в луга, вроде бы, не ходили, а сразу в правлении начали хлестать водку с бауэрами, которые, сменяя друг друга, возникали как бы ниоткуда, всем наливали и со всеми чокались, да еще Сиду, который в нерешительности застыл с ножом и вилкой над каким-то колобком, сообщили местную пословицу: чего бык не знает, того не жрет.

Фото 23: Не менее великий арбайтфройндшафтбундкир

Семнадцатое августа.
Веймар.
В который наш приезд ознаменовался громом и молниями, в промежутках между которыми мы рысцой перебегали от дома Шиллера к домам Листа и Гете, расположенным неподалеку друг от друга.
В предпоследнем автор невзначай облокотился на рояль маэстро, а в последнем, желая отдохнуть поосновательнее, опустился на какой-то черный полированный ящик в переходе между кабинетом и спальней.
Хорошо посидел, а когда встал, крышка хлопнула. Тогда автор поднял ее и убедился в том, что удостоился чести посидеть на толчке олимпийца.
Еще утром в окрестностях железнодорожного вокзала мы со Старым приметили вывеску «Alter Weimarische Bier», однако на обратном пути как ни искали, не нашли. Пришлось довольствоваться обычным.
Зашли в какой-то привокзальный бирек, сели за один из длинных дубовых столов, выложили на него, как и все, свои сигареты, заказали по бокалу пива, сидим и употребляем, как вдруг обнаруживаем, что восемь остальных наших соседей по столу, здоровущих мужиков с рабочими лапищами, действительно, заинтересовались нашим «Ростовом».
И хотя стрелять сигареты и даже прикуривать среди немцев не принято, угостить друг друга не только не возбраняется, но и приветствуется.
Так выяснилось, что это была одна локомотивная бригада, трудившаяся на донских, а точнее, новочеркасских электровозах и в привокзальном биреке выпивавшая румынское шампанское «Zarea» вперемешку с отечественным пивом за здоровье одного из своих коллег, который в настоящее время спал мордой об стол справа от автора.
При упоминании его имени он дернулся во сне и смахнул со стола наш бокал с пивом. Подошла официантка, собрала осколки и предложила нам покрыть убыток, но вмешались его коллеги, и она удалилась, дважды чиркнув ручкой по его подстаканнику, а затем принесла нам со Старым еще по бокалу пива, которого мы не заказывали.
Тогда автор попросил официантку принести пива и всем остальным, на что локомотивщики одобрительно закивали, принялись хлопать нас по плечам и называть камрадами. В ответной речи Старый также не удержался и одновременно употребил оба известных ему немецких слова, обведя локомотивщиков указательным пальцем и уточнив:
- Арбайтен? Аллес?
А уж когда последнее слово он повторил официантке, незадолго до этого принесшей нам от немцев по стаканчику шнапса, локомотивщики загудели не хуже своих локомотивов и зазвонили в старинный колокол, висевший тут же в углу, все остальные посетители бирека повскакали со своих мест и потянулись к нам обниматься и чокаться, а потом весь бирек грянул в нашу честь какой-то застольный гимн.
Лишь официантка осталась безучастной к общему торжеству и молча показала Старому текущий счет. В ответ Старый достал из штанов свой портмоне с подмигивающей казачкой на обложке и так же без лишних слов продемонстрировал усомнившейся свою сольвентность.
Перед уходом автор пошел облегчиться, но едва расстегнул штаны, как услышал грохот передвигаемой мебели, чей-то бас и визг Старого.
Влетает назад и видит: официантка со страху забилась под стойку, наш дубовый стол сдвинут со своего места, и на нем барахтается Старый, которого схватил за горло какой-то лысый толстяк.
Еле отбил Старого и объяснил толстяку, что пили мы здесь и всех поили за свой счет, а вовсе не того локомотивщика, что мордой об стол.
Перед нашим уходом из этого гостеприимного заведения Старый от всей души пожелал локомотивщикам скатертью дороги, а лысому толстяку – засунуть нашу сдачу себе в нос, на что они все согласно кивали.
На воздухе, правда, Старого немного повело, да еще сзади ему под ноги попался какой-то киндер, и Старый так и кувырнулся через него.
Тут его мутер как заверещит, постовой на привокзальной площади как засвистит, так что весь веймарский транспорт остановился, и автор в обнимку со Старым до вокзала дошли без помех.
Ночевать поехали на поезде в соседнюю Йену, по которой еще дольше передвигались на трамвае, а когда, наконец, добрались до общежития Иенского университета, обнаружили, что вместо одного корпуса перед нами наличествует несколько, причем населенных по половому признаку, и в женском студентки запросто разгуливают неглиже.

Фото 24: Сутки в концлагере

Восемнадцатое августа.
Йена.
К нашему со Старым пробуждению наши добрые спутницы приготовили нам термос крепкого чая, а Сид насыпал в него сахара и выпил.
Отрывки из женских воспоминаний кое о чем происходившем накануне:
- В поезде Старый сначала потребовал, чтобы ему открыли все окна и двери, чтобы он мог свободно гулять и дышать свежим воздухом, а потом начал жаловаться на свою судьбу телеграфным столбам.
- Мамаева в трамвае сидела у Пашки на коленях, а он даже не чувствовал.
- А когда Пашка сел на заборчик, Тарарина сзади подперла его своим телом. Старый тоже хотел на заборчик, влезал-влезал, но так и не влез.
- А как они стояли! Как лошади – положив головы друг на друга. И качались.
Старый ко всем приставал с единственным вопросом: как же он вчера умудрился влезть на второй ярус кровати, если лестницы не было.
Потом был Бухенвальд, жара, сушняк и огромная очередь в музей.
К тому же годовщина убийства здесь Эрнста Тельмана, к памятнику которому одна за другой тянулись какие-то официальные делегации.
Надпись на воротах все прочитали. Кинозал посетили. Музей тоже.
 Между последними Мамаева с Тарариной наткнулись еще и на воззвание вернуть свободу Луису Корвалану и обе подписались под ним.
Зато среди частокола разноцветных памятников, установленных англичанами, французами и теми же немцами, ни одного советского не было.
И вообще, никаких крематориев, бараков и колючей проволоки вокруг, а вся территория посыпана свежим щебнем и обнесена новым деревянным забором. Огромные ямы, служившие могилами, забраны в декоративный бетон и покрыты свежепостриженной травкой, как на клумбе.
Как будто не концентрационный, а какой-то пионерский лагерь. Тем более что юные немецкие пионеры везде так и вертелись под ногами.

Фото 25: Старый как культуртреггер

Когда-то Боцман для трактатов о Старом предлагал однокурсникам десятка полтора готовых названий (например, «Проблема деградации личности на материале мемуаристики Старого»).
Вот и на чужбине, если пользоваться сложившимися словосочетаниями, Старый занимался преимущественно тем, что распространял советский образ жизни, однако, в отличие от Мамаевой (см. фото № 7), не столько среди соотечественников, сколько среди коренного населения, и притом исключительно с помощью жестикуляции.
В одной из уличных пивнушек, например, когда у него закончились свои сигареты, он вместо сигарет автора захотел попробовать немецких и жестом намекнул на это ближайшему немцу, который несколько удивился, но дал и даже щелкнул перед ним зажигалкой.
Тут бы Старому и уняться, но он решил во что бы то ни стало еще и наградить отзывчивого немца пустой пачкой ростовского «Ростова», которая, по убеждению Старого, особенно ценится коллекционерами.
Немец сначала недоуменно пожал плечами, потом замотал головой и наконец стал озираться во все стороны, как бы ища от него защиты.
Тогда Старый просто сунул пустую пачку ему за пазуху, пояснив автору:
- Своего счастья не понимает.
Впоследствии, когда продукция ростовской табачной фабрики имени Урицкого у Старого закончилась полностью, указательный палец себе в рот он с успехом вставлял еще и в немецких табачных лавках.
Продавцам пива, напротив, Старый показывал два пальца и бывал таков, но однажды вместо пары пива едва не получил два килограмма каких-то ягод, потому что известное ему английское слово beer, которое он приметил на палатке, у немцев означает совсем другое, а пиво немцы обозначают словом bier, хотя произносят его по-английски.
Долго еще Старый материл их за это, но куда печальнее был бы обратный случай, закажи он bier в Англии, где ему подали бы катафалк.
С калькуляцией у Старого обстояло еще хуже, поэтому даже за мелкие покупки он расплачивался купюрами, невольно полагаясь тем самым на немецкую щепетильность, мало-помалу, впрочем, сделавшуюся для него обременительной, потому что его карманы переполнились мелочью, которой он позванивал на ходу, как русская тройка.
Никакого недовольства у Старого не вызывал лишь старый местный обычай, в соответствии с которым на всевозможных приемах их устроители без лишних расспросов наливали водки каждому из гостей.
С учетом этого Старый устраивался где-нибудь между Маратом, Боцманом и Сидом, которые по личным причинам предпочитали лучше сплавить свою порцию водки ему или автору, чем подрывать немецкие стереотипы.
Хотя на теплоэлектростанции после тридцатиградусной польской водки, настоенной к тому же на сосновых иглах, Старый немного расстроился и призвал энергетиков как можно выше поднять качество топлива.

Фото 26: Женская дружба

Дамские сумочки, освобожденные от советских продуктовых, табачных и винно-водочных изделий, похудеть на обратном пути, однако, не собирались. В этом мужчин убеждал каждый день на чужбине.
Наибольшую активность в их наполнении развили Родичева с Парчахидзе, хотя и остальные от них не сильно отставали, но если последние хотя бы исполняли свои обещания делиться отечественными водкой, закуской и куревом, то первые свои закрома даже не приоткрыли.
Поначалу, покуда каждый обходился собственными резервами, мы по-ростовски, то есть направо и налево, угощали ими всех остальных.
И обе абстинентки, какими Родичева с Парчахидзе прикидывались до сих пор, за милую душу опрокидывали стопку-другую из ближайшей бутылки и выкуривали сигаретку-другую из ближайшей пачки, ни одна из которых ни в одном случае им не принадлежала.
В конце концов автор со Старым без всяких околичностей предложили им облегчиться от их отечественных табачных запасов с возмещением в отечестве их стоимости в рублях и услышали в ответ без таких же околичностей, что обеим хотелось бы возмещения здесь и в марках.
Зато блоки «Ростова» и «Нашей марки» нежданно-негаданно вынул из чемодана и разделил между всеми отроду не куривший Боцман.
О Родичевой Коновалова мимоходом заметила, что она ничего не потеряет, если все привезет обратно, где у нее теперь есть законный муж.
- А Парчахидзе? – спросили мы.
- А Парчахидзе, - ответили нам уже Мамаева с Тарариной, хоть и не так аргументированно, - такая патла, такая скука, такое бельмо собачье…
Тогда и остальные отвернулись от них, а заодно и от их чемоданов.
Где теперь их немецкие комбинации? Кого обманули их немецкие белила и румяна? И вообще, сохранились ли у них какие-либо иные впечатления, кроме тех, которые они приобрели в немецких очередях?

Фото 27: Последние деньги и деньки

Девятнадцатое августа.
Лейпциг.
Марат таки сводил нас в мемориальные музеи В.И. Ленина и Г. Димитрова, о местонахождении которых не догадывались даже лейпцижане.
Стоим мы в одном из них с Сидом перед витриной с немногочисленными открытками и календариками и рассуждаем, следует ли их покупать, когда стоявшая рядом Тарарина тихо осведомилась, нельзя ли попросить у нас взаймы одну-единственную марку.
- Зачем она тебе? – искренне поинтересовался автор, отдавая монету.
- Куплю хлеба и съем, - так же тихо и мечтательно призналась она.
Это царь-голод уже правил на женской половине и подбирался к мужской.
Походы в мензу одним потреблением пива больше не ограничивались и горячими сосисками по выходу из нее не сопровождались.
Все органы чувств вследствие этого у всех необычайно обострились.
Особенно их возбуждали вид и шелест купюр, а также звон мелочи.
На этот предмет на женской половине Боцман неоднократно и с пристрастием был допрошен, а Старый, звеневший, как русская тройка, подавно остановлен и перевернут, вследствие чего из его карманов хлынули целые потоки никеля, проматывать который мы направились в тот же бирек, который автор приметил сразу по приезду и через пару дней сугубо с познавательной целью посетил вместе со Старым (фото № 10).
Как мы и предполагали, каждому из нас, включая Мамаеву, Тарарину и Коновалову, досталось по одному стакану пива и одному подстаканнику со святым Томасом, а потом Старый начал выгребать мелочь…
Та, что с резиновым задом, издалека завидев такие залежи, просто схватилась за голову и в этой позиции так и осталась до нашего ухода.
На ночь глядя фройляйн Анка нежданно-негаданно повела всех в местное отделение общества дружбы между ГДР и СССР, где нас приветливо встретили горбоносый парень, старичок и молодая супружеская чета, рассадили нас за столы, поставили перед нами русскую водку и жостовские подносы с ветчиной, колбасой, балыком, сыром и овощами, нарезанными, правда, как и хлеб, такими прозрачными пленками, что мы для возвращения бутербродам привычного отечественного вида укладывали их друг на друга штабелями.
Немцы тем временем только еще готовились произносить причитающиеся тосты, поэтому, заметив, что нам нечем их закусывать, гостеприимно отдали нам и свой поднос, а поскольку им самим пришлось теперь пить русскую водку без закуски, несли всякую чепуху.
Старичок к тому же скоро задремал, горбоносый парень стал приставать к фройляйн Анке, а молодой супруг – и вовсе наглаживать волосатую ногу своей супруги. Тогда мы встали и ушли из этого борделя.
Двадцатое августа.
Лейпциг.
Отвальная.
Поляна была накрыта преимущественно рыбными консервами и несколькими экспроприированными бутылками «Старорусской» ростовского и «Рислинга» аксайского разливов, которых, впрочем, было достаточно, чтобы уложить на месте как минимум немецкий взвод, но нашими гостями были только вчерашний горбоносый парень с Анкой.
Тогда мы все переключились на Марата, решив споить хотя бы его.
Тот сначала отнекивался, но потом все же согласился пригубить немного «Рислинга», если только мы все вместе споем его любимую песню.
Надо было видеть в эту минуту наши постные лица, а также слышать, как мы, отчаянно фальшивя, гнусавили про последний троллейбус!

Фото 28: Исход

Двадцать первое августа.
Лейпциг.
Шаббад.
Не без сожаления расстались с нашими двухэтажными кроватями, шпилем Карл-Маркс-университета, трамваем и вокзалом в Лейпциге, затем – лавками берлинского Ost-Bahnhof и фаллическим символом.
Поезд «Берлин-Киев».
Четвертым в первом мужском купе, помимо автора и Сида, Маратом на сей раз был поселен Старый, которого Марат так и называл.
После пересечения немецкой границы все откровенно признались друг другу в контрабанде нескольких пфеннигов, а после пересечения польской Сид покаялся еще и в провозе через все границы отечественного бумажного рубля, который будто бы затерялся между страницами какой-то книжки и который я немедленно выиграл у него в карты и потратил на пару бутылок импортного пива, распитых со Старым.

Фото 29: Англичанин Сидоров
 
Наиболее причудливые комплексы и метаморфозы среди всех путешествовавших продемонстрировал все же, представляется автору, он.
В столичных «Жигулях», к примеру, из графина, как и все, наполняя свой бокал, а затем обменивая его на пустой бокал автора и т.д.
Или на лейпцигской дискотеке, усиленно прикладываясь к похожим на пивные и закрывая ладонью их этикетки бутылкам кока-колы.
В отличие, например, от Старого, всего лишь замаскировавшего унесенные из «Жигулей» креветки россыпью разорванных в клочки салфеток.
Или автора, приходится это признать, первым предложившего остальным посильно воздерживаться на чужбине от великого и могучего.
И того же Марата, владевшего кандидатским минимумом французского языка и не пытавшегося его практиковать даже с Боцманом.
Вот и ролью переводчика Сид поначалу увлекся так, что даже старух смущал расспросами, где есть женский туалет (Wo ist Fr;uen Klos;tt?), а продавщиц женского белья – расспросами о его фасонах и размерах, однако чем дальше, тем больше стал злоупотреблять своим положением и все женские слабости в конце концов обратил в свою пользу.
Так, угрозами оставить наших спутниц на произвол судьбы он вынудил их подгонять под свою талию и стирать приобретенные им рубашки.
Для богемности он прикупил себе также дюжину разноцветных шейных платков, а в одной из книжных лавок еще и самоучитель немецких карточных игр и по вечерам донимал автора со Старым своими упражнениями из всевозможных «рамсов», «скатов» и «канаст».
Из жалости они обучили его преферансу, а также рисковали жизнью, высовываясь из окна покурить, но, несмотря на это, в концлагере были преданы им абстинентному синдрому (см. фото № 24).
При наших коллективных опозданиях он без тени смущения присоединялся к упрекам немок. Даже если мы опаздывали по его вине.
Значит, его поздно разбудили или долго выглаживали его рубашку.
В каком-то из потсдамских дворцов продавщица сувениров, по его словам, приняла его за англичанина, хотя следовало бы за космополита.

Фото 30: Звезды Варшавы

Советский проводник русским языком так и сказал: стоянка – 108 минут.
Стоял поздний, сухой, прохладный, безветренный и беззвездный вечер.
Автор с Сидом прошлись по перрону, обогнули вокзал и огляделись.
Вокруг вокзала лежала кромешная тьма, зато где-то совсем неподалеку, совсем близко слышался гул и сияли огни большого города.
Когда еще им доведется, да и доведется ли побывать в сердце Варшавы?
И, словно завороженные, какими-то перелесками, пущами, рощами, садами, парками, бульварами и скверами они двинулись к нему.
Огни, казавшиеся чуть ли не над головами, приближались однако, не так быстро, как они ожидали, да и по дороге к тому же за ними увязались местные девчонки, хихикая и окликая их с непонятной целью.
Наконец, впереди с огромной красной звездой на шпиле показался и он – московский подарок варшавянам, Дворец науки и культуры!
На всю центральную улицу Юлиана Мархлевского из многочисленных ресторанов разносились западная музыка и восточный мат.
Стало быть, варшавская молодежь, в отличие от берлинской, темпераментнее переживает свое местонахождение между Западом и Востоком.
…В свой вагон они возвратились, по их расчетам, минут за пятнадцать до отправления поезда, однако даже за столь непродолжительное время своего отсутствия нашли в нем большие перемены: во-первых, вместо проводника появилась проводница, а во-вторых, вместо однокурсников – какие-то незнакомые люди на их местах.
Непонятно.
Вроде как и номер вагона тот же, и табличка на нем та же – «Киев-Берлин»… Как «Киев-Берлин»?! А где «Берлин-Киев»?! Где-где?
Пошли разбираться к дежурному по вокзалу, которым оказалась немолодая и немногословная дама, нисколько не удивившаяся их появлению и на чистом русском языке посоветовавшая им сесть в ночной поезд «Варшава-Брест» и на границе обратиться к пограничникам.
Легко сказать, сесть, а у них и денег нет. Но в поезд они все же сели, памятуя о том, что при посадке в немецкий поезд билет не спрашивают.
И сели не только успешно, но и, как выяснилось, удачно, оказавшись в одном сидячем восьмиместном купе с какими-то молодыми поволжскими колхозницами, председатель которых в коридоре протянул контролеру целую пачку билетов, а тот лишь отмахнулся.
Так что до польско-советской границы они добрались без пересадки, однако еще раз этот номер не прошел. Тогда, не дожидаясь своей очереди лично предъявлять документ, автор поднялся со своего места, подошел к польскому пограничнику и обратился к нему: пан капитан…
А тот вдруг как отпрыгнет от него! А его подчиненные как скрутят, да как поволокут через весь вагон, да как выбросят его из него!
Следом за автором тем же способом выбросили в неизвестность и Сида и вдобавок ко всему приставили к ним часового с примкнутым штыком.
Стоят они, тихо переругиваясь, и мерзнут, как вдруг в свете недалекого фонаря замечают офицерскую фуражку явно советской формы.
- Товарищ…
На их счастье слух у соотечественника оказался хорошим, как и память, и через некоторое время он возвратился… с их паспортами, которые, как выяснилось, Марат оставил по эту сторону от священного рубежа.
Зато обратно в теплый вагон дверь они открывали пинком и пану капитану своими краснокожими книжицами просто помахали перед носом.

Фото 31: Опять на родине

Двадцать третье августа.
Брест.
Понедельник.
Тяжелая рука неизвестно откуда появившегося командора вытолкнула автора с Сидом из длинной очереди в привокзальную сберкассу за оставленными в ней тремя неделями ранее советскими дензнаками и направила куда-то за дальние пакгаузы, где они услыхали про себя немало неожиданного, изложенного к тому же отнюдь не нормативно.
Потом в аэропорту приобретали билеты на самолет до Борисполя. Предложили возместить расходы Марату, но он на это лишь покривил губы.
Потом ожидали посадку в переполненном аэровокзале, потом ожидать надоело, а тут как раз подвернулся автобус в Брестскую крепость.
- Езжайте, куда хотите, - сказал Марат, обнял портфель и закрыл глаза.
В переполненном автобусе почти по часу добирались до крепости и обратно.
Музей в понедельник был закрыт, сувениров и пива не продавалось.
Тогда хотя бы побродили по немногим общедоступным развалинам.
От Бреста до Борисполя долетели за полтора часа. То есть без обеда.
Немного подзабытое ощущение отечества возвратилось полностью.

Фото 32: По матери городов

Когда направились по перрону встречать поезд «Берлин-Киев», Марат послал автора с Сидом вперед, а сам издалека и не без удовольствия, надо полагать, наблюдал, как их едва не поколотили его пассажиры.
Коновалова потом рассказывала, что она долго не верила сама и убеждала остальных в том, что автор с Сидом не отстали от поезда, а сидят в ресторане или едут в соседнем вагоне, в котором встретили знакомых.
Мамаевой же с Тарариной примнилось или приснилось, будто бы автор с Сидом долго бежали за поездом, бежали-бежали, но так и не догнали.
…Киев своими открытыми пространствами, монументальными памятниками и фасадной архитектурой, а также внешним видом и поголовным суржиком своего населения сильно смахивал на переполненную провинциалами столичную Выставку достижений народного хозяйства, призванную пускать им пыль в глаза и утомлять донельзя.
Один поход вокруг республиканского стадиона занял у нас полдня, поскольку стадион окружали автоматы с местным пивом, после которого передвигаться хотелось исключительно от сортира к сортиру.
Однако мы все же нашли в себе достаточно мочи и для прогулки по рынку и Хрещатику, и для поездки в метрополитене на Долобецкий остров.

Фото 33: Ростов-папа

Казалось, он даже не заметил нашего отсутствия, встретив нас в том же виде. Разве что некоторые листья на деревьях немного пожелтели.
Перед высадкой договаривались вечером собраться и отметить возвращение, но по прибытии, как спустившиеся с гор в известном кинофильме, разошлись в разные стороны и в прежнем составе уже не собирались.