Пришелец из Храма Солнца - главы 15, 16

ГЛАВА  ПЯТНАДЦАТАЯ
           В то время, как у Валентина  трезвонил вовсю «мобильник» (Валентин его специально не взял, чтобы полностью отключиться от всяких дел)  он  вместе с Ритой, Эдиком, Костей, Нелли, Геной и Ренатом с женой находились далеко за городом, в живописной местности. Они уже давно облюбовали этот дивный уголок природы, и, только  представлялась  возможность приехать сюда  (это не зависело от времени года) они, почти не сговариваясь, собирались – и прощай «…столица, моя Москва»: суетная, шумная, несколько  поднадоевшая…
          Они сноровисто поставили палатки, натаскали на вечер для костра сушняк, и затем разбрелись в разные стороны: одни пошли по грибы и ягоды, другие с удочками к небольшому озерцу.
           Их первоначальная боязнь, что Гена с различными оговорками станет отнекиваться от  этой загородной прогулки,  слава богу, не оправдались. Гена с ними поехал, с энтузиазмом помогал устанавливать палатки, таскал сушняк, и лишь на предложения порыбачить или сходить по грибы отказался, объяснив, что он займётся сооружением костра. Костра – так костра. Они  охотно его оставили, тем более, что Нелли также отказалась присоединиться к ним, сославшись на мнимую усталость («…хочу просто посидеть и подышать воздухом»)  осталась с Геной, что им было, понятно, только на руку, и с шутками, и  прибаутками отправились за лесными и озёрными дарами.
           Нелли, некоторое  время  наблюдавшая за  действиями   Гены:   уверенными, сноровистыми, причём, делаемые им не просто в охотку,  а с  удовольствием, человека, стосковавшегося  по этой, как ей казалось всегда, примитивной, и ничего из себя сложного не представляющей, работе. Да, и работа ли это – натаскать для костра сухих веток,  разжечь, а  затем: или с первобытной радостью  прыгать вокруг него, или же, под аккомпанемент гитары,  петь Окуджаву, Визбора, Высоцкого…  Туристская атрибутика. Но для Гены, чувствовалось, это была работа, причём, работа вдохновенная   (даже лицо его просветлело и смягчилось) и сооружал он не просто костёр (это не было хаотичное нагромождение веток) а нечто походившее на пирамиду или индейский вигвам, и Гена не просто сооружал, он колдовал, что-то менял в своей костровой композиции, отходил, как художник отходит мольберта, глядел оценивающим взглядом издалека, затем что-то убирал, что-то добавлял… Понаблюдав некоторое время за действиями Гены, Нелли, ощутив неудобство своего ничегонеделания, решила хоть как-то поучаствовать в этом..
          -А мне можно вам помочь?- спросила она.
          -Конечно,- радостно откликнулся Гена.
          -Только вы мной руководите… Я ведь в этом деле полный профан, а  вы,  как  я  вижу, мастер.  Такое    впечатление,  что  вы   работали  в  охотничьем   хозяйстве,  причём,  не в каком-то там простом, а в элитном, где после так называемой «удачной охоты вождей», свежевали тушу кабана или оленя, а затем, самые  лакомые куски, чтобы они получились сочными, пропахшими дымком,  поджаривали на костре…
          -Что вы…  Какое  охотничье  хозяйство?.. Когда-то в далёком детстве... в пионерском лагере… или просто для забавы…
          -Но я смотрю, у вас профессиональная хватка…. Все-таки сложить настоящий костёр это не просто… Не каждый это может сделать…
          -Настоящий, да. Но это у меня скорей выходит по наитию, чем  от знания.
          -По наитию?  Странно…
          -Что тут странного. Ведь любой дар - это в какой-то степени наитие… и возникает он у человека независимо от его происхождения…  от его социального положения…   Наитие, наверное, и есть  тот самый подарок Бога – божий дар…
           «О, так он ещё может рассуждать,- подумалось ей, - а не только  бормотать пьяным нечто бессвязное и невразумительное…»
          -Когда я служил,  у нас в части был небольшой оркестрик, и  к нам прибыл один призывник музыкант. Прекрасно играл на фортепьяно,  легко подбирал любую мелодию, и никто не думал, что он не только не знает музыкальной грамоты, но даже не знает нот. Выяснилось  это только тогда, когда на одном из смотров художественной самодеятельности  поставили  перед ним  ноты, чтобы  он саккомпанировал  певичке… и что же:  он  отворачивается от нот и смущённо объясняет, что он их не знает. Не может играть по нотам. Мы все остолбенели… Однако, он ей саккомпанировал, и гораздо лучше, чем бы по нотам…
          «О, так он ещё  играл в оркестрике, - с ядовитостью подумала она.- Да, не прост Гена, не прост… А работал  под заурядного  алкоголика…»
          -Так вы ещё к тому же, оказывается музыкант,- не без язвительности произносит она, и  тут же корит себя.- Ну, ты и стерва…
          -Какой музыкант?.. Когда-то в детстве ходил в дом пионеров учиться играть на баяне…   Вот в Армии и пригодилось…
          Работа спорилась. Она подносила Гене  одну за другой  сухие ветки, небольшие коряги, и когда их руки случайно соприкасались, она чувствовала, как колючки  тока устремлялись по её рукам, проникая в  самую глубину  тела, что её невольно смущало и даже раздражало:
          «Неужели это ОН»,-  снова тревожно думалось ей, и мелком вглядываясь в Гену, интуитивно чувствовала, что его также  донимают, так называемые, «токи».
          Через некоторое время, сооружение, именуемое   в будущем костром, было почти завершено. Оставалось лишь несколько мазков, и Гена с удовольствием наложил их, принеся из лесу кипу сухих трав,  прошлогодних, напавших за зиму, шишек и игл хвойных деревьев,  украсил ими,  подоткнул ими кое какие пустоты и вопросительно взглянул на Нелли.
           -Высший пилотаж!- кивнула она. – Молодец!
           -Какой там молодец… Думаю, без вашего  участия получилось бы, наверняка, хуже, - ответил он.- Хочется верить, наши друзья одобрят наш  небольшой труд. Все-таки мы не сидели сложа руки… Тоже внесли свою лепту…
           «А он может, оказывается, и комплименты говорить,- снова подумала она, и внимательным долгим взглядом посмотрела на Гену, от которого тот смутился и отвернулся.
           Восторгу, вернувшихся с озера и леса добытчиков, и, увидевших Генино сооружение, называемое костром, не было предела:
           -Не фига  себе!-  изумился Эдик.
           -Это  что,  будущий  костёр?-  вопрошает  Костя.-  Да это… это произведение искусства… Даже жалко  поджигать…
           -Ничего подобного,- опять вклинивается Эдик,- это средневековое кострище, на котором сжигали еретиков… Гена, это что, намёк?.. Ты решил кому-то из нас устроить аутодафе?  Сознавайся кому?  Какая тебе  из наших физиономий не нравится?  А?..
           -Но на  таком костре  невозможно  будет ничего  приготовить,  к  нему  даже  будет опасно подойти,- слышится, несколько смущённый,  голос жены Рената.
           -Не волнуйтесь... этот костёр,  так сказать,  задуман для души, на  который надо  просто  глядеть, и ни о чём не думать…- отвечает Гена.
           -Гена, ты  к тому же ещё  и философ…- восклицает Эдик.- Но ты не прав, огонь как раз и заставляет нас задуматься о быстротечности нашего существования…  Мы также сгораем в наших страстях,  ежеминутных желаниях  и ежедневных поступках… и тоже  затем превращаемся в прах… Впрочем, сегодня не  будем о плохом…
           «И философ,  и музыкант, и… откуда ты взялся на мою голову»,- с щемящей тоской снова   думает про  себя Нелли.
           -А для готовки,- обращается Гена к  жене Рената,- я подготовил другой… Вот там для этого,- он указал на  другую кучку сушняка и коряг,- всё приготовлено…
           -Всё с тобой, Гена, ясно. Теперь мы без тебя ни на какие мероприятия, типа пикника, больше не поедем. Ибо наши  филологические мозги не могут в полной мере осознать, оценить всю прелесть    первобытного состояния, зуд охотника и добытчика, а, главное, этот немыслимый кайф: сидеть у костра, неотрывно глядеть на пламя и грызть или жевать нечто  свежеподжаренное  с дымком…
           Пока Эдик изощрялся в шутках, Гена  сноровисто  вбил в землю две небольшие рогатины, сверху на них положил  толстую ветку, на неё подвесил казан, подгрёб под него сухой хворост и поджёг. Подождав минуту, другую, пока пламя  не охватит его, подложил затем  коряги, и, сняв казан,  подал его Ренату.
           -Всё, костёр будет постепенно разгораться, а вы можете приступать к рыбе. Много вы её наловили?
           -Не так, чтобы очень,- ответил Ренат,- бывало лучше, но кое-что есть…
           -К тому же ещё будет шашлык-башлык,  вино и прочая, и прочая… В общем, гуляй рванина от рубля и выше,..- с грузинским акцентом произносит Эдик, доставая из багажника поочерёдно бутылки  а затем и миску с маринованным мясом.- Шашлык я беру на себя, Ренат с Костей   займутся  рыбой, Гена, понятно у нас главный костёрмейстер, а за Валентином, как всегда, общее руководство. Что же касается наших девушек, то, хотя сегодня далеко не восьмое марта, мы освобождаем их от кухонной рутины… Не слышу одобрительных возгласов и оваций…
           В ответ - женские аплодисменты.
           -Тихо, тихо! Я хочу внести небольшую корректировку,- успокаивает  своих, не в меру разошедшихся, коллег Валентин,- да, девушек мы освобождаем, как  только что сказал Эдуард, от кухонной рутины, но мы  не освобождаем их от  главного предназначения  - вдохновлять  нас…
           -Чтоб шашлыки получились – за уши не оттащить,- продолжает Эдик,-  уха – пальчики оближешь.  Вино – пить, и не напиться… Уррра!
           Уррра! – снова грянуло в ответ, и все  с шумом и энтузиазмом принялись за дело.
           Спустя некоторое время, складные  столики был накрыты: сочные, нанизанные  на  шампуры,  шашлыки исходили кавказскими пряностями, уха источала  неповторимый аромат, а рюмки наполнены вином.
           После того, как все суетливо расселись,  слово взял Валентин:
           -Дамы энд господа, друзья и товарищи, для начала я хочу поднять рюмку за нового члена нашего  пусть небольшого…
           -Но с большими амбициями- тут же добавляет Эдик
           -...коллектива, - продолжает Валентин,- и нашего нового коллегу (а он, действительно, наш коллега, который заставил нас  изрядно поломать наши головы над его языком)   Геннадия Алексеевича Аверина…
           -Оказывается, он – Геннадий Алексеевич Аверин,- тут же шепчет на ухо, сидящей с ним рядом  Нелли, Эдик,- а  мы  всё – Гена, да  Гена…- и снова, перебивая Валентина, обращается   непосредственно  к  Гене. -  Геннадий   Алексеевич   Аверин,   а  верен  ли,- обыгрывает  он Генину фамилию,-  ты будешь нашему  братству, нашему священному союзу «Манускрипты и папирусы»?..  Поклянись!
           Гена, оттого, что на него направлены все взоры, естественно, смущён, но, пытаясь подыграть Эдику, и избавиться от всеобщего внимания  к себя,  скороговоркой произносит: «Клянусь!»
           -Не-ет!-  разочарованно произносит Эдик, это не клятва! Ты знаешь, как товарищ Сталин Иосиф Виссарионович давал клятву, когда умер Ильич?..
           -Слушай,- вмешивается в разговор Костя,- имей совесть. У меня уже устала рука держать рюмку. Дай нам нормально выпить…
           -Пардон, - тут же  соглашается Эдик, и  вновь к Гене,- старик, за тебя!
           Затем:  были ещё тосты,   шутки, застольные разговоры обо всём и ни о чём, шумиха, веселье…
           На Гену сейчас мало кто обращал внимания, и он, как видимо, был этому только рад. 
           Нелли, сидящая между ним и Эдиком,  конечно, не могла  не заметить, что Гена пил меньше остальных, а порой  даже  делал вид, что пьёт, а в дальнейшем, когда пошли   анекдоты, и всеобщий  не слишком трезвый  трёп, словно удалился ото всех, уйдя, в свои мысли, думы, может, в воспоминания…
           Нелли, хотя и участвовала в разговорах, смеялась шуткам друзей, шутила сама, не переставала искоса наблюдать за Геной, чувствуя, как при соприкосновении с его рукой ли, плечом, её будто  пощипывал ток, исходящий от Гены. И ей  вдруг захотелось прямо вот сейчас оторваться: ни о чём не думая убежать с этим загадочным, непохожим на других Геной: убежать глубоко в лес, и целоваться, целоваться… Целоваться жадно, нетерпеливо, ненасытно… Её подмывало, ей хотелось, и в то же время  это  пугало, и сдерживало. Пугало самоё вдруг возникшее желание,  а сдерживало понимание, что этого  не произойдёт.  Да и  Гена был сегодня не такой, каким она, пусть не часто, но привыкла его видеть. Он казался её сегодня, умудрённым, много повидавшим,  очень одиноким,  и…  Она наклоняется к его лицу, чуть не касаясь его губами (а ей так хочется его коснуться, ощутить вкус кожи…) и шепчет: «А когда мы будем любоваться сложенным нами костром?..  Мы что, зря старались?..
           Гена пожимает плечами.
           -Я не слышу,- игриво говорит Нелли.
           -Ещё не вечер,- шепчет Гена,  касаясь её уха, от чего у неё перехватывает дыхание.
           -А поцелуй за то, что я помогала,- ещё игривей шепчет Нелли,- я  что не заслужила?
           -Заслужили,- отвечает Гена и осторожно, нежно прикасается  губами к её щеке.
           -О,- тут же  шепчет в их сторону глазастый и ушастый Эдик,- я смотрю, вы  время зря не теряете… Молодцы…
           -Эдька, не свисти,- традиционно отвечает Нелли,- Гена  сказал мне, что вы из-за своей пьянки, забыли про костёр, которым вы все так недавно восхищались…
          -Ничего подобного…- ответствует Эдик.- Никто не забыт – и ничто не забыто…- наполняет свою рюмку и обращается к публике.- Господа, давайте ещё раз вздрогнем, и перейдём к следующему действу нашей программы: языческий костёр,- и поёт.- Взвейтесь кострами синие ночи, мы пионеры – дети рабочих. Близится эра светлых годов. Клич пионеров: всегда будь готов!
           Все ему  дружно подпевают, а затем так же дружно пьют.
          После этого, Гене, как главному виновнику торжества, Валентин вручает коробок спичек и предлагает совершить обряд поджигания.
          Гена  подпаливает  костёр  с  разных  сторон,  и  пламя,  лизнув  сухую  траву, вспыхнувшую,  как порох,  устремляется  вверх,  сыпля  мелкие  звёздочки  искр.
          -Ух, ты, красота какая!- восторженно восклицает Ренат.
          -А мы не подпалим лес?- испуганно вопрошает Рита,- несколько отступив  от набиравшего силы костра,  и загудевшего пламени.
          -Не беспокойтесь,- отвечает Гена возбуждённый с радостным лицом, на котором играют отблески  огня.- Я всё предусмотрел, да и ветра нет…  Всё будет нормально…
          И снова первобытная языческая радость охватывает всех, но не надолго. Нет уже прежнего дурачества и ребячества. Огонь словно гипнотизирует их.  Они молча стоят вокруг и смотрят  на эту,  то и дело меняющуюся картину огня: завораживающую, влекущую, торжествующую и пугающую,  действительно, как говорил  только что Эдик, заставляющуюся  уйти в себя,  задуматься о жизни и смерти,  о грехе и наказании, о суетности и быстротечности бытия… И  они невольно переходят на шёпот, а вскоре и вовсе лишь молча глядят на огонь, как он постепенно уменьшается, как жар дотоле, заставивший их отойти подальше, становится  не таким сильным. Словно насытившись,   своим пугающим воздействием на окружающих, он смягчился, подобрел, а вскоре приобрёл вид того домашнего, задушевного костерка у которого хочется именно посидеть, помечтать, отвлечься от грустных мыслей…
          Расходились они от костра, словно с панихиды, тихо, не произнося ни слова…
          Женщины  убирали остатки трапезы, Эдик и Костя молчаливо налили себе по рюмке вина и выпили, Ренат, глубоко задумавшись, мерил шагами поляну, где они расположились, и курил. У костра остался лишь Гена, который подсев к нему совсем близко,  палочкой помешивал  догорающие потрескавшиеся ветки, а Валентин,  также сидя невдалеке, смотрел то на  затухающий костёр, то на  Генино лицо,  то и дело меняющееся под бликами огня.
           Гена вдруг отводит взгляд от огня  смотрит на Валентина, и последний с каким-то паническим ужасом узнаёт в Гене, того самого жреца, который когда-то то ли в его бредовом состоянии, то ли в гипнотическом сне беседовал с ним, и который снова пронизывает его своим взглядом насквозь.
          «Бред, бред,- повторяет  про себя Валентин.- Этого не может быть, как не может быть вообще…- Отходит от костра, продолжая разговаривать с собой,  и подходит к Эдику.- У нас что-нибудь осталось?
           -Даже, если бы не осталось, для хорошего человека всегда найдётся… Это как,  на посошок, или мысли нехорошие лезут в башку?.. Мне тоже… И знаешь какие? Мы будто попали в какое-то зазеркалье: невесть откуда-то взявшийся Гена, говорящий (я до сих пор не могу поверить) на языке  майя, какие-то сумасшедшие, словно проживаешь их не в реалии, а во сне, все эти последние дни… И сегодняшний   символический костёр, сперва  жар птицей  взметнувшийся в высь,  а потом…  потом ни жар-птицы, ни огня – тлеющие головешки… Так и жизнь… Хорохоришься, чего-то добиваешься -  всё суета сует, всё прах и тлен… И вот сегодня, глядя на Гену, мне подумалось: а может это  всё чья-то злая шутка, розыгрыш… Завтра, послезавтра проснёмся  - и этого ничего нет. Ни Гены, ни языка майя, ни-че-го… Было зазеркалье, было нечто невероятное, но вот мы вернулись оттуда, и это невероятное осталось там…  Ладно, давай  по грамульке…
           Валентин,  вроде бы и слушает Эдика, но  его мысли  далеко: «Гена – жрец, Гена – жрец… - слова, словно клювом,  долбят его темечко, и неожиданно для себя,  произносит  вслух и в рифму,- а назавтра нам трындец…»
          -Что, что?- вопрошает Эдик.
          -А  назавтра нам трындец…- повторяет он,- и кирдык, и капец,- и почувствовал, что на душе  стало как будто  легче, произносит - наливай!
          -Может и Костю  позвать? – спрашивает  Эдик.
          -Зови…
          Эдик подводит Костю.
          -Третьим будешь?- шёпотом дурашливо спрашивает  у Кости Валентин.
          -Третьим,  конечно, почётно, но…
          -Ишь  ты какой…- произносит Валентин, а затем  Эдику.- Золотым хочет быть…- и снова к Косте.-  А ты знаешь, что  (поёт на мотив «нам не страшен серый волк») завтра будет нам трындец, нам трындец, нам трындец…
           -Или может быть кирдык, иль песец, иль звиздец…- подхватывает Эдик.
           -О, я смотрю вам уже хорошо,- смеётся Костя, и зовёт Рената.- Иди к нам. Присоединяйся.
          - И за что пьём?- осведомился Ренат.
          - За что?- переспрашивает Валентин.-  За то, чтобы «завтра»  оставалось бы «сегодня».
           -Хорошо говорыш, началнык…-  с грузинским акцентом вторит Эдик,-  Но я хочу нэсколько перефразыровать твой пожелание: пусть «сэгодня» никогда нэ станэт нам ни «завтра», ни послезавтра, ни после, после...
           -Может быть и так…
           -Наши мужчины решили продолжить банкет,- указывает Рита на  Валентина, Эдика, Рената и Костю, стоящих возле багажника машины с рюмками в руках.
           Нелли, глянув в их сторону,  пожимает плечами:
           -Не продолжить, а мальчики   просто не добрали…
           А вообще-то, хотя Нелли и помогала Рите и разговаривала с ней, мысли её  были заняты только одним Геной, по-прежнему одиноко сидящим  у костра. Она  то и дело, поглядывала в его сторону и с тоской думала:
           -И откуда же ты взялся на мою голову?

ГЛАВА  ШЕСТНАДЦАТАЯ
           Валентин  лежал в постели и размышлял, поскольку  мысли его  были снова заняты  Геной. Хотя они в субботу изрядно бабахнули, ни в воскресенье, ни сегодня его не оставляло видение: Гена – жрец. Сказать, что ему померещилось? Можно было бы, если б это было впервые….   Но это повторилось, и вряд ли это было случайностью…  Может Гена, сам того не зная, как не знает, что  говорит на языке майя, обладает ещё и какими-то уникальными способностями?
           Его размышления прервал долгий требовательный звонок.
           «Кого это надирает с утра пораньше звонить?..»- нехотя встаёт  и берёт «мобильник»:
           -Да, я слушаю…
           -Валентин Викторович,- слышит он раздражённый голос директора института,- немедленно приезжайте в институт…
           -А что случилось?  Пожар, наводнение?..
           -Хуже… Ваш Гольц уже с  раннего утра в институте, теребит меня по телефону… и орёт,  как недорезанный… Не хватало, чтоб его в нашем институте кондрашка схватила… А я не собираюсь за это отвечать…
           -Обождите, какой Гольц,  какая кондрашка?..
           -Ах, вы ещё делаете вид, что не знаете ничего,- ещё больше раздражаясь,  почти кричит в трубку «Дир».
           -Михаил Романович, обождите, давайте всё по порядку… Я никак не могу врубиться…
           -Хорошо по порядку.  В субботу мне звонят и говорят, что приехал какой-то учёный немец, который утверждает, что ему прислали   письмо из нашего института, в котором нечто сенсационное, когторое поставит на уши весь научный мир, и так далее…  Едва я переступил порог института, как ко мне подскакивает этот самый немец, и, тыча мне в лицо трясущимися руками каким-то листком с иероглифами, дико тараторит. Я пытаюсь его унять – куда там!  Наконец, после его нескончаемой тирады, берёт слово переводчик, и   объясняет, что господин Гольц, уже много лет трудится над восстановлением какой-то уникальной  храмовой надписи, от которой остались рожки да ножки, то есть, почти  ничего, и тут  ему вдруг  присылают эту самую надпись в целости и сохранности  и ещё в письмеце с голубой каёмочкой. Я понятно, ни сном, ни духом… Причём, думаю, здесь наш институт: либо старик ошибся адресом, либо у него с головкой не всё в порядке. Нет!  Он  мне  показывают письмо,  на котором  чёрным  по белому обратный адрес – наш институт. Но,  прежде  чем  я  смог  объяснить, что  завтра  выходной,  что  сейчас  ничего  нельзя, узнать  решить,  что  он  должен  набраться  терпения  и  подождать  до понедельника, мне пришлось выслушивать его тарабарщину ещё два часа… И за эти два часа  я сам чуть не  рехнулся… Теперь-то дошло?
           -Дошло-то, дошло, только…
           -Никаких только!  Ноги в руки и сюда. Я не намерен снова два часа выслушивать этого вашего  сумасшедшего Гольца… - прервал  «Дир» разговор и положил трубку.
           «А назавтра  нам трындец, нам трындец, нам трындец…»- снова завертелась у него  в голове,- надо срочно звонить Эдику…»

           Гольц сидел в кабинете директора, словно на иголках. Директор  же, как мог, его успокаивал: вот-вот сейчас…- они уже выехали…- не волнуйтесь… – они ни куда не денутся…  Конечно, могут попасть в пробку… Вы же видели, что творится  на наших улицах.
           Гольц, переводя  глаза с директора на входные двери,  темпераментно и  взволнованно что-то говорил, и, хотя директор его не слушал, и почти не обращал на него внимание, нервозность и нетерпение последнего, как ни странно, передались и ему. Он тоже то и дело посматривал на входные двери и на часы, злясь, что эти оболтусы задерживаются, и размышлял про себя: откуда всё же появилась эта надпись, приведшая немца в состояние тихого помешательства.
           «Неужели виновником всего этого переполоха явился тот самый алкоголик Гена, которого привёз Валентин Викторович из какой то там Тмутаракани?..» - подумал он.  Да, вскользь о Гене ему было известно, но все эти разговоры о его уникальности он  воспринимал с изрядной долей недоверия и скептицизма. Поскольку всякое «новое открытие», «новомодную теорию», «чудеса в решете» встречал не просто с иронией, а, скорее, с издёвкой,  видя в этом: или  очередную дутую сенсацию, рассчитанную на дурной вкус, или же на желание заработать дешёвую популярность  и деньги. А  различного рода  экстрасенсов, колдунов, шаманов  и прочая, и прочая воспринимал не иначе, как обыкновенных шарлатанов.- Вот и этот «уникум»… Где-то грохнулся по пьяной лавочке  башкой  (это он о Гене) и произошёл у него сдвиг по фазе: заговорил на  так, как все люди…»
За дверью послышались голоса, затем раздался стук.
           -Да, да, входите,-  почти кричит «Дир».
           Тотчас двери распахнулись и в кабинет не вошли, а ввалились, одновременно здороваясь и извиняясь за то, что немного опоздали, Эдуард и Валентин, тоже видно  удивлённые и  ошарашенные  скоропалительным  приездом немца.
           Гольц, видно поняв, что это «те самые» тут же устремляется к ним навстречу, причём с таким количеством слов, что ни Эдуарду, ни Валентину не удавалось вставить ни одного слова,  лишь пожимали  поочерёдно учёному руку и пытались ему как то представиться:
           -Валентин Викторович…
           -Эдуард  Осипович……
           Неизвестно как долго продолжалась эта нелепая сцена, если бы   директор не вмешался, не развёл их, как рефери на ринге, в разные стороны, а затем, с видом гостеприимного хозяина, пригласил за стол. Пока все рассаживались,  он вызвал секретаршу и попросил сделать им всем кофе. К кофе  он охотно бы прибавил и бутылку коньяку, так как полагал: разговор будет долгим, напряжённым и, думается, весьма интересным.
           -Ну, что ж- после того, как появилось кофе и все расселись,  обращается  «Дир» к Эдуарду и  Валентину  нарочито  солдафонским  тоном,- а теперь, господа хорошие,  рассказывайте…   и  по порядку, и во всех подробностях, и в деталях… Как, что и  почему?..
           -Извините, Михаил Романович,- обращается Валентин к «Диру»,- Мы, конечно же, полностью удовлетворим любопытство и ваше, и нашего гостя, расскажем обо всем произошедшем подробно и  в деталях, но нам также не терпится узнать,  у немецкого учёного, что  его    так  взволновало и потрясло,  что  он,  оставив все свои дела, примчался  (именно примчался) к нам в столицу…- и тут же обращается с этим же вопросом к Гольцу.
           Последний достаёт из кармана дрожащей рукой, присланный ему ксерокс знаменитой  Гениной криптограммы,  кладёт её на стол и начинает, хотя и взволнованным,  но хорошо поставленным голосом, будто он читает лекцию студентам Оксфорда или же Кембриджа, объяснять:
           -Как вы, наверное, знаете:  не так давно, глубоко  в горах государства Перу, был обнаружен город майя, он довольно таки хорошо сохранился, особенно же хорошо сохранился (в этом я вижу руку провидения) храм, стены которого, довольно внушительных размеров, все испещрены криптограммами, причём большее место в них занимают символы: символы земли, неба, солнца, звёзд… С такой масштабной криптограммой учёные столкнулись впервые, и кое-кто из учёных считает (я тоже принадлежу к их числу), что эти письмена ничто иное, как зашифрованная история человечества…  Да, да, да,  судя по символике, здесь  ведётся речь не о каком то конкретном  народе, не локальных конфликтах, войнах, катаклизмах а о вопросах космогонических: о жизни и смерти народов, материков, может быть даже земли и нашей солнечной системы. Но  что самое любопытное: при прекрасной сохранности всех этих криптограмм, отсутствуют несколько  строчек, которые, располагались над входом, и, по моему разумению, были своего рода  ключом к расшифровке и пониманию всех  этих обширных (назовём их так)  текстов, которыми испещрены стены храма… Вот смотрите…-  достает из папки разноплановые фотографии  с изображением  криптограмм.- А вот то самое место (оно снято крупным планом) откуда невесть почему-то надпись исчезла. Странно? Странно. Весь текст цел  целехонек, а  текста над фронтоном храма нет.
           -А может, там его и не было, или там было нечто, не относящееся к тексту, и его попросту убрали,- попытался возразить Валентин.
           -Отнюдь. Здесь именно был текст, Это доказали наши учёные  с помощью компьютерного моделирования. Однако, кто-то его убрал, уничтожил…  Почему это было сделано, из каких соображений – остаётся только гадать. Мы, правда, пытались неоднократно, различными способами восстановить, хотя бы частично, утерянное, но результата не достигли…  Не достигли, и вдруг… я получаю ваш ксерокс с какими-то неряшливыми кривыми знаками… Честно скажу, я не сразу понял что к чему, если бы  не ваша приписка, которая гласила: возможно, это часть надписи на фронтоне «Храма Солнца». Вначале мне подумалось, что это  шутка, розыгрыш, то есть, я не сразу сообразил, что это, действительно, применимо к тому, что находилось над входом в храм. А далее  случилось так, как это чаще всего бывает, и то, чего я никак не ожидал… Я отдал  этот листок с накарябанными   знаками  нашей сотруднице, чтобы она с помощью компьютера  привела эти знаки в божеский вид: увеличила, выпрямила, а затем… затем, проделав всё это, она, прочтя вашу приписку  (опять таки с помощью компьютера)  просто так для интереса поместила присланную криптограмму туда, где по моей (и не только по моей) догадке должен был находится  текст, и о, чудо! Она легла точно на своё место, как бильярдный шар в лузу,   даже не легла - вписалась, вернулась… А теперь представьте моё состояние… Я, который много лет бился над восстановлением этой надписи, вдруг получаю её часть. Фантастика!  Однако, то что здесь изображено,- указывает на листок с криптограммой,-  это, как я уже говорил, лишь малая часть, если можно так выразится, только первая строка, а ещё, судя по форме, по композиционному расположению верхней строки,   должно   быть   ещё   две,  поэтому  я   здесь…  Если  нам  удастся   восстановить
полностью эту надпись, мы, возможно, получим ключ к разгадке  текстов на стенах храма, и, возможно,  узнаем не только прошлое человечества, но и его будущее…
           -М-да,   вон  оно   как   оборачивается…- предаётся  вслух размышлениям Эдик.- Значит, оказывается,  в  наших  (вернее,   в  руках  Гены) находится будущее человечества… И это  знание  майя  не  захотели передать  завоевателям… Майя  исчезли, а вместе с ними исчез, уничтожен ключ к разгадке этих обширных  текстов, чтобы, завоеватели и их потомки, не узнали, какая их ждёт за содеянное  кара…
           -Да, да,- закивал Гольц,  не всё поняв, что сказал Эдик, - но только откуда у вас этот самый  ключ, каким образом он у вас оказался.  Кто вам  его  передал?
           -Вопросов возникает масса,- озадаченно произносит Валентин, и ему сразу же вспоминается Гена в виде жреца, или жрец в обличье Гены…- А чтобы вам стало несколько понятно,- обращается он непосредственно к Гольцу,-  я вам расскажу сейчас  вкратце всё  от начала до конца.   
           Поскольку Валентин знал немецкий, да и Эдик неплохо им владел, им не предоставляло труда вести с Гольцем беседу, а вот «Дир»…  Он, конечно, внимательно вслушивался в их беседу, смотрел на, то и дело меняющуюся,  физиономию Гольца: от недоумения до восторга, от неистовой взволнованности до нетерпения увидеть уникального Гену, но понять полностью весь смысл разговора пока не мог, хотя рядом с ним и находился один из сотрудников, который старательно переводил ему их беседу. Однако, последняя была настолько горячей, настолько эмоциональной (особенно со стороны Гольца), что переводчик едва поспевал за рассказом Валентина и  бесконечными восклицаниями Гольца, который то и дело изумлённо  ахал, переспрашивал,  всплескивал руками, выражая свой восторг  бессвязным бормотаньем.  Как бы то ни было, «Дир» всё же разобрался в этой почти детективной истории, и под конец повествования Валентина, был поражён не меньше Гольца.
           -Ах, подпольщики конспираторы,- думает он про себя.- А мне об этом ничего… Нет, я всё же лукавлю,- тут же возражает  сам себе,- ведь меня тоже приглашали на ту самую  вечеринку с этим алкоголиком, да и коллеги  о нём мне все уши прожужжали… А что я? Пришёл в конференц-зал,  увидел  довольно-таки изрядное количество собравшихся, и…  ушёл… ибо негоже мне директору института   бросаться на всякую сомнительную сенсацию… Но теперь уже точно без коньяка не  обойтись, во всяком случае, для меня он просто необходим, чтобы всё это переварить, и, встав из-за стола, направился к сейфу, где, как у всякого уважающего себя директора, помимо  важных документов хранилась  бутылка «Арарата» и рюмки. Достав то и другое, поставил перед каждым рюмку и наполнил их коньяком.- Господа, а теперь я хочу ещё раз вместе с вами поприветствовать нашего гостя, выпить за его здоровье, и пожелать ему успехов в его изысканиях… Вы не против?»
           -Конечно же,  нет,-  отвечает за всех  Эдик,- только получается сразу как-то скопом за всё… Я бы это разделил на три части:  вначале выпьем за большого ученого Гольца, который удостоил своим посещением наш институт, потом предлагаю выпить за его здоровье, чтобы еще много лет он работал на благо науки, ну а затем, понятно,  за его успехи в этом своём новом предприятии уже здесь у нас…
           Гольц,  слушая Эдика, благодарно кивал головой, а затем, после того, как тот закончил, подняв рюмку и оглядев всех, произнёс:
           -Мы, может быть, стоим на пороге величайшего открытия, и, если это произойдёт,  то мне уже можно будет спокойно умереть: я своё маленькое дело на этой земле сделал, ну а  вам,-  обращается он к Валентину и Эдику,- вам предстоит продолжить его. Поэтому, ИМЕННО ВАМ, хочу пожелать  успеха, и выпить за вас…
           Была выпита первая рюмка, вторая… И то ли коньяк подействовал на Гольца, то ли,  снедаемый   нетерпением:  встретиться,  увидеться  с  Геной,  дабы   убедиться,  что  тот существует, что всё, что рассказывал Валентин, не фантазия,  не вымысел, не мистификация, а правда, реальность, в которую, действительно, трудно поверить, Гольц, отчаянно жестикулируя, вновь заговорил, залопотал,  глядя на Валентина и Эдика  умоляющими глазами.
           «Дир» в этом безумном бормотанье слышал только многократно повторяемое имя Гены.
           -Что он ещё хочет?..- спрашивает Валентина  «Дир».
             -Что, что,- отвечает за Валентина Эдик,- ему теперь не терпится увидеться с Геной…
           -Мне теперь тоже  хотелось бы на него взглянуть после вашего рассказа… Кстати, где вы его прячете? Он же, если можно так выразиться, достояние республики, а вы его обратили в частную собственность,- уже, немного отошёдши от неопределённости, связанной с приездом немецкого учёного, и, несколько  разобравшись в ситуации, шутит «Дир».
           -Ни в коем разе,- возражает Эдик,- во-первых, мы ему,  предоставили полную свободу действий, согласно хельсинским соглашениям, во-вторых, мы его  не прихватизировалии, как некоторые, отняв у народа,   фабрики, заводы, пароходы, а, наоборот, мы,  также как и вы, считая его достоянием, щедро  делимся со всеми, кто хочет разгадать эту тайну века,  которую он носит в себе…
           -И где же он находится?
           -В гостинице, в обыкновенной гостинице, хотя, не мешало бы  укрыть, спрятать его и  от доморощенных папарацци, и от разного рода проходимцев, которые  могут его умыкнуть и использовать в своих корыстных интересах…
           -Так, получается, можно к нему прямо сейчас…
          -Насчёт этого это не ко мне,- отвечает Эдик. – Главный распорядитель он,- указывает на Валентина.
           Пока «Дир»  разговаривал с Эдиком, Гольц не прекращал досаждать Валентина просьбами,  Валентин в ответ ему, обещающе кивал,  пытался  объяснить, что сегодня - он не уверен а завтра – уж точно, наверняка… это, однако, мало помогало.  А тут ещё и «Дир» встрял.
           -Поскольку вы не удосужились мне всё это рассказать, и, хотя я по-прежнему не  очень в это всё верю,  меня также разобрало любопытство, нет, скорей не любопытство, а  желание удостоверится в истинности вашего рассказа, то есть, я теперь не менее господина Гольца жажду  познакомиться с вашим уникальным подопечным (или подопытным?).  Посему,  мы  сейчас допиваем коньяк и едем к нему. Переведите это Гольцу  и спросите у него: как он насчет моего предложения?..  заканчивает свой монолог «Дир».
           Гольц, вначале несколько опешивший, оторопевший от неожиданного предложения «Дира», тут же хватает, наполненную рюмку, и начинает со всеми радостно чокаться, беспрерывно   лопоча слова благодарности, и, естественно,  горя желанием, как можно скорей увидеть Гену.
           -Ну так что,- после выпитого обращается «Дир» к Валентину,- принимаете моё предложение? Едем к вашему  уникуму?
           -Подождите, Михаил Романович…  А если его нет на месте нет,- Валентину, понятно,  не хотелось вот так неожиданно  толпой явиться к Гене. Для чего?  Чтоб  только поглазеть на него, как на какую-то диковину.
           -Вы же говорили, что он сиднем сидит у себя в номере.
           -Этого мы не говорили, ибо он живой человек, и сами понимаете, может в любой момент куда-то отлучится…
           -Но ведь можно ему позвонить… У вас есть его телефон?
           -Есть,  но…
           -Вот и звоните, а если его не окажется в номере,  тогда отложим до другого раза. Надеюсь, он ни куда не денется...
           -Думаю, не денется,- ответил Валентин и стал нехотя набирать  номер, однако, услышав в трубке длинные гудки, облегчённо  выдохнул и повернулся к «Диру».- Как я и предполагал, его на месте  нет… Можете  убедиться сами…
           -А по мобильнику,-  Не желая смириться с провалом мероприятия, тут же подсказывает «Дир».- Может он где-то недалеко.
           -Попробую,- отвечает Валентин, вызывая по мобильнику Гену.- Геннадий, здравствуй, как дела, что нового?.. Понял, понял… Понимаешь… тут такое дело…  к нам внезапно приехал из Германии один известный учёный, занимающийся языками… Понятно, что не надолго… Хотел бы с тобой встретиться… Я тебя понимаю… Да, да, конечно…  А как насчёт завтра?  Хорошо, старик, набирайся сил…. Пока,- прячет мобильник и  снова обращается непосредственно к «Диру»:
           -Михаил Романович, я думаю, что этот визит нужно отложить на завтрашний день. Почему? Во-первых, он себя неважно чувствует, поэтому  пошёл немного прогуляться, во-вторых,  представьте себе: мы сейчас скопом заявимся к нему в гостиницу, и что?  Его это, я больше чем уверен, смутит, поскольку будут незнакомые лица, в-третьих, для чего мы туда поедем, только лишь для того, чтоб  поглядеть  на него, чтобы удостовериться, что он существует? Ведь разговора никакого не получится, а он в трезвом  виде  особого интереса не представляет… Обыкновенный человек…
           -А для того,- добавляет Эдик,- чтобы он стал интересен, чтобы увидеть его во всей красе, его надо, как говорил один из героев «Бриллиантовой руки» довести до определённой кондиции, а у нас, если честно, пока рука не поднимается его снова накачивать спиртным… Вот такие пироги.
           Гольц, чувствуя, что ситуация кардинально меняется,  с тревогой смотрит то на Валентина, то на Эдика.
           -Что тогда будем делать?- спрашивает «Дир».- И что мне делать с ним?- кивком головы указывая на немца.
           -Гольца мы возьмём на себя,- отвечает Валентин,- я ему всё объясню, и он, думаю, нас поймёт. К тому же и без визита к Гене у нас есть многое, что рассказать и что показать ему, так что за Гольца можете не переживать. А ехать в гостиницу вчетвером, чтобы только на Гену поглядеть – нет никакого смысла…
           -Зато завтра мы доставим вам его в целости и сохранности, и вы сможете не только его увидеть воочию, но ещё  потрогать его и ущипнуть себя, убедившись, что это не сон, ни мистика, а самая что ни на есть реальность.    И всё будет чинно и благородно,- продолжает Эдик, подхватив мысль Валентина.
           -Хорошо, завтра – так завтра. А теперь: объясните всё это немцу и можете забирать его с собой.