Окно

Окно располагалось в маленькой, пахнущей маринованным имбирем кухне. Обрамленное голубыми занавесками, неравномерными волнами, взбирающимися под свежевыбеленный потолок, оно являло собой стеклянный прямоугольник в пластмассовой раме. С виду непримечательное, обычное, как в миллионах других домов, окно представляло для Таира наивысшую ценность. Каждую свободную минуту своей жизни, он старался проводить в кухне, на шатком стареньком стуле напротив окна. Часы, когда свидание с ним делалось невозможным, мальчик ненавидел. Заболев, что случалось с ним довольно часто, он вынужден был находиться в постели несколько суток подряд. В эти дни, Таир неистово страдал. Детское сердце истекало кровью, когда острый слух ребенка улавливал едва различимые звуки разговоров и звон посуды из кухни.
Он ревновал к окну, ненавидя всех за то, что в данную секунду, именно они, а не он имеют возможность пройти мимо него, невзначай коснувшись рукой гладкого прохладного подоконника. Они, а не он, когда захотят могут посмотреть через натертое до рези в глазах, ослепляющее, оконное стекло туда, где… На этом месте мысли мальчика начинали путаться, перемешиваться, сливаться в одну тонкую жидкую субстанцию, мерно текущую по направлению к окну. Оно трансформировалось в его сознании, изгибалось, сворачиваясь то пополам, то скатываясь в трубочку, образовывая собой подзорную трубу, через которую он видел то, что тащило его, притягивая сильнейшим магнитом вожделения. Схватившись за голову, мальчик катался по постели, подминая под себя мокрые от собственного пота простыни, извергая изо рта звериные, полные отчаяния поскуливания.
На его крики прибегала она. Тянула к нему усыпанные веснушками руки с обломанными ногтями, склоняясь так низко, что слышалось ее смрадное отвратительное дыхание, ползущее по его щеке. Крепко обхватывала худенькие мальчуковые плечики, трясла, как тряпичную куклу, отчего его голова, метущаяся в истерике из стороны в сторону, меняла траекторию, ударяясь затылком о пружину, выпирающую из старенького матраса. Выгнувшись дугой на очередном подъеме, ребенок замирал. Полуприкрытые глаза вваливались внутрь, распухший язык заполнял все пространство ротовой полости, оставляя для живительного воздуха микроскопическую щель для входа и выхода. Из нее каждый раз, стыдливо и неудержимо выбиралась на свет вязкая слюна. Оглядевшись по сторонам, она выбирала свой дальнейший путь. Медленно текла вдоль впалой щеки или, раздвоившись, огибала узкие губы и острый подбородок.
Тогда она отставала от него. Кидала на постель, бросала в него толстым комком свалявшегося одеяла и уходила, погасив свет. Мальчик спал. А когда просыпался, не было уже липкой слюны на лице, безнадежности и стеклянной подзорной трубы. Будущее представлялось ясным и солнечным. Как летнее утро за его окном. При мысли о нем, ребенок приподнимался на локтях, свешивал ноги с кровати, совал теплые ступни в холодные резиновые тапочки и, пошатываясь шел к окну.
Оно ждало его. Всегда на одном и том же месте. Умытое и хрустящее. С легкими голубыми занавесками по бокам. Таир брал стул, седлал его задом-наперед как верного коня и, уложив голову на край спинки, замирал. Иногда проходил час, иногда два, прежде чем окно начинало говорить и показывать. Стекло, разделяющее кухню и внешний мир, растворялось. В кухонную духоту врывалась летняя свобода и многообразие звуков и запахов. В этот раз окно транслировало сказку. Красавица и чудовище, немыми губами прочитал мальчик. Где-то он уже слышал это словосочетание. Совсем давно. Тогда было уютно. Кажется, его даже качали. Тогда его еще не тошнило, и отвратительная жидкость не заливала круглые колени того, кто качал его на них. Перед глазами поплыли картинки из прошлого. Зеленовато-желтая лужица под стулом, на стуле, на платье. Женский крик. Новая порция отвратительного извержения. Крик, переходящий в визгливое сопрано. Крик…
Он всколыхнулся всем телом, чуть не упав вместе со стулом на пол, помотал взлохмаченной головой, избавляясь от остатков увиденного. Во рту запахло тошнотой. Едва справившись с приступом, ребенок вновь принял устойчивое положение на стуле – коне и уставился в окно.
На лужайку вышла красавица. Более прекрасного существа невозможно было представить. Все в ней источало нежность и доброту. Коктейльное платье кремового цвета облегало идеально выточенную фигуру. Волосы, иссиня-черные, гладкие, переливающиеся как шелк, уходили за плечи, закругляясь на худеньких трогательных лопатках. Лица женщины не было видно. Она легкой походкой прошла вдоль аллеи с розами и остановилась у куста акации.
Больше всего на свете Таир хотел видеть ее лицо. Какое оно? Милое и улыбающееся или сосредоточенно-напряженное как в последнее время?
Снова картинки из прошлого. Чуть вздернутый веснушчатый нос, слабо подкрашенные пушистые ресницы вокруг оливковых глаз, узкие бледные губы с едва заметной родинкой у подбородка. Слабая улыбка и внезапное преображение. Оно испортило все. Искаженное болью лицо больше не выглядело прекрасным. И крик. Истошный, полный скорби и неотвратности происходящего. От крика закладывало уши. Хотелось только одного. Чтобы он смолк навечно. И он стих. Скатился с верхних ноток в самый низ. Апогеем стал слабый выдох, сопровождающийся чуть слышным стоном. Последним в ее и его жизнях.