Сбежавшие. Глава 10

      Глава 10. В ШКОЛЕ И ДОМА


      Наташа не сдержала данного себе самой слова, прошла по книжным магазинам не в начале сентября, как намеревалась сперва, а тридцать первого августа, ничего не нашла и вернулась домой хмурой и озлобленной; такой же и встала на следующий день. Сколько времени она гоняется за злосчастным «Наведённым гипнозом», но он исчез, как тот мальчик на перекрёстке! Может, книга и не выходила на русском языке, а ссылки на неё, найденные в интернете, имели в виду оригинал, не издававшийся в России? Нет, так жить нельзя. Зациклишься на одной химере, и в этот момент что-то важное и реальное пройдёт мимо, а ты не заметишь и не ухватишь. Да, она была самонадеянно уверена, что и сама сможет расписать практику овладения наведением своей воли, но одно дело — бросить на ветер гордые слова, и совсем другое — воплотить их в действия. Ритуальная магия сюда не подходила, заниматься аутотренингом, бормоча под нос «я самая могущественная», было глупо. Пора, пора спускаться на грешную землю и ставить перед собой более скромные цели.

      Эти мысли занимали её вечером, и в первое осеннее утро, усаживаясь за стол с чашкою чаю (завтракать, поднимаясь в рань, Наташа не любила), Наташа обозревала свои желания, соизмеряя их с арсеналом своих возможностей. Нельзя было сказать, что ей не давало покоя, постоянно мучило, звало что-то одно, наболевшее, настырное, — скорее, она хотела выяснить, чего же стоит сама по себе, без чужих подсказок и кем-то выданных справок. Идти можно было по трём направлениям: власть, деньги, любовь. Для ясности деньги Наташа откинула сразу: в лотерею, где за десять рублей можно было получить десять миллионов, она не очень-то верила, бездетного родственника с безнадёжным диагнозом на своём горизонте не видела. В сущности, деньги ей не были нужны, вернее, не стоили трудов её ума: через год она закончит школу, поступит на работу, купит вожделённые DVD-рекордер и компьютер, немного разгрузит мать, вместе они залатают самые большие прорехи в бюджете и квартире, а потом начнут потихоньку прикапливать.

      Оставались власть и любовь. На короткие реплики матери Наташа отвечала кратко и односложно (разговаривать с утра пораньше, как и есть, она не любила, да и кому охота тараторить, не полностью отойдя ото сна?), не желая упускать цепь размышлений. Власть. Господство. Царствование. Законодательство. И тут Наташу осенило: власть, устанавливающая порядок, каноны, нормы, созидающа, но рутинна, а кто ей сказал, что именно таковая власть — лучшая? Власть разрушающая, деструктивная более масштабна, эффектна. Путин, дававший интервью, ей, конечно, нравился, но это пока не её уровень, а диктовать разным дурам, какие тряпки на себя надевать, как Вика с Ларой, ниже её достоинства. Зато спихнуть их с нарытой кротом горки, на которую они взобрались, считая её Олимпом, чертовски занимательно. Наташа сначала тонко улыбнулась, а потом и злорадно оскалилась, представив несчастную Вику у разбитого корыта с развенчанными достижениями, оказавшимися мнимыми. Но как это сделать? В Вике не было непререкаемых ценностей, а у Наташи отсутствовали готовые рецепты. Она напряжённо размышляла. «Разделяй и властвуй, разделяй и властвуй», — пронеслось в голове, и тут на неё нашло второе озарение. Дискредитация. Да, именно так. Она растащит класс на единицы и каждую будет обрабатывать в отдельности: ненавязчиво, исподволь, как бы походя. А начнёт она… начнёт с Андрея.

      Андрей был единственным старшеклассником в школе, достоинства которого приближались к прелестям дивного видения двухгодичной давности. При воспоминании о его коже по Наташиной пробежали мурашки, она сладко поёжилась.

      — Ты бы блузку одела с длинным рукавом. Солнце — солнцем, а по утрам всегда прохладно. Настоитесь ещё на линейке…

      Наташа посмотрела на мать. На Людмилу Анатольевну свалилось ещё одно несчастье: скоро нужно будет перевести квартиру на себя. Сколько это стоило, она не знала, но была уверена, что цена неимоверна. А беготня…

      — И ещё… посуда…
 
      — Помню, помою. Да не нервничай ты так с этой купчей. Люди десятилетиями живут и ничего не оформляют. Сказал же нотариус, что живущие автоматически вступают в права на наследство, если на момент смерти владельца прописаны в его квартире.
 
      Мать всегда так: сначала не врубится, а потом начнёт про всякую ерунду, и это тогда, когда в голове складываются самые важные мысли! И Наташа стала представлять, как она подойдёт к Андрею — ненароком, невзначай, словно наткнувшись. Равнодушно процедит что-то дежурное, потом вставит два словечка про Вику — как бы просто кстати. Вот тут-то надо будет смотреть в оба, чтобы точно определить по уровню блеска глаз, где в данный момент Вика обитает. Если на пьедестале, то надо её спихнуть, если на задворках — спустить до подвала. Или до канализации.

      «Добрый знак», — подумала Наташа уже по дороге в школу, когда перед последней третью пути повстречалась с Андреем.

      — Здорово! Как лето провёл?

      — Шикарно, на лоне природы. А ты выезжала?

      — Нет, не пришлось. Бабушка слегла окончательно — ухаживать надо было. В начале августа умерла. Похороны, хлопоты, да и мать не хотела оставлять.

      — А, выражаю соболезнования. Она ведь в нашей школе преподавала?

      — Да, только мы её не застали: когда в среднюю перешли, она уже на пенсию вышла. А где твоё лоно природы находилось?

      — В деревне, полсотни километров отсюда и полсотни лет. Потрясающее место. Воздух, речка, сеновал и чёрно-белый телевизор.

      — Довольно серо по заключению. Правда, это как посмотреть. Чёрно-белый телевизор, если он работает, — наверное, сейчас такая же редкость, как и пишущая машинка. В этом смысле ты обретался в музее. У родственников, что ли?

      — Угу, предки меня туда и свалили вместе с братцем.

      — Откуда у тебя брат взялся?

      — А мы и сами не поняли, стали родичей обозревать, так общего нашли только в пятом колене, на уровне какой-то прапрабабки. Мама и то не помнит, то есть он мне выходит седьмой водой на киселе, даже не четвероюродным.

      — А… симпатяшка?

      — Больше. Красавчик. Белокожий, чернокудрый.

      — Здорово, при случае познакомишь. И чем вы там занимались? Сено сгребали, телят поили?

      — Представь себе, иногда и этим.

      Наташа болтала беззаботно: ей казалось, что до главного ещё далеко. Каждый гуляет в угодной только себе самому иллюзии. Ей не пришло в голову внимательно вглядеться в глаза Андрея при вопросе «чем занимались?», как и вслушаться в интонации ответа, и ни особо заблестевших глаз, ни неожиданно дрогнувшего голоса она не заметила.

      — И как, привили тебе любовь к сельскому хозяйству?

      — Да нет, я в фермеры после школы не собираюсь, а вот наведываться туда, особенно летом, можно частенько. Ни интернета, ни дискотек — глушь, тишина и божья благодать. Просто XIX век из литературы прошлого года.

      — О, ты удалился уже на полтора столетия, хотя сперва говорил о пятидесяти годах. Немного странно, учитывая то, что сейчас все одержимы помыслами о предстоящем.

      — И не ведают, что, когда ты лежишь на сеновале…

      — Ха-ха, как тебя зациклило и какие кайфующие глаза! Ты что, на уикенд Вику выписывал, высылая за ней телегу?

      — Нет, она уже в прошлом другого качества — том, о котором вспоминают без энтузиазма.

      — Ой ли? Я сначала было подумала, что она загорела на сеновале, а теперь приходится констатировать, что потемнела от горя. И в прошлом не осталась, и в грядущем не предполагается, что всего обиднее. Вообще-то понятно: большинство обычно предпочитает белокожих, а апельсиновые гаммы хорошо смотрятся лишь на рекламе, да и то при должном освещении. Да, смуглое пятно в светлое будущее не вписывается. Ой, Галка, привет! Это ты вчера звонила? Я как раз не могла…

      «Всегда запоминается последняя фраза», — глубокомысленно думала Наташа, переключившись на болтовню с одноклассницей, — даже не думала, а вспоминала услышанное ранее. Разговор вёлся уже на пятачке перед школой; Наташа же витала в облаках: ей всё казалось, что она умно интригует, представлялось, что не Штирлиц, а она, не о рации, а о DVD-рекордере, не от Рольфа, а от Андрея, и не Кет, а Вику, и не Рольф не перевербовывает, а Андрей не трахает.

      — Ты что, так и сказала? — И Наташа расхохоталась — слишком заливисто, очень искренне, чересчур беззаботно, — что Викой с Ларой, стоящими в десятке метров от двух девчонок и от Андрея, уже разговаривающего с приятелем, конечно, было замечено.

      — Что я тебе говорила? Посмотри — она просто вне себя от восторга. Определённо уже наболтала уйму гадостей, — обеспокоилась Лара.

      — Ты уверена, что про нас?

      — Я уверена, что про тебя.

      — А Андрей так её и будет слушать?

      — А он и так её уже слушал: не он, а она отошла к Галке. Один раз, конечно, значит мало, но если ему долбить постоянно…

      — То можно очень быстро надоесть.

      — Да не она ему может надоесть, а он может поверить! Тут уже не о любви, тем более, что ты и сама поостыла. Она что-то задумала. Вечно ходила припухлая, а сейчас просто цветёт от счастья.

      — Да что ты себя накручиваешь? Тебе просто мнится… — Вика по-прежнему оставалась беззаботною.

      — Хорошо бы, если так…

      — Ты меня порядком заразила своим скептицизмом. Давай подойдём к нему и сразу всё выясним.

      — Вика, подожди. Ты сейчас взвинчена, а он не отошёл от впечатлений. Наговоришь кучу дерзостей и всё испортишь.

      — А что ты предлагаешь?

      — Затаиться, хотя бы до первой или второй перемены. Понаблюдать. Он изменился, только я не пойму в какую сторону. Какой-то слишком раскрепощённый, на всё плюющий. Сам в себе, сам для себя, сам по себе.

      — Ну и?

      — Что «ну и»?

      — Из этого надо сделать какой-то вывод.

      — Ну да.

      — Что ж ты замолчала?

      — Так я и думаю, какой вывод сделать.



      К перемене, до которой Ларе предполагалось вывести заключение, Вике — подождать, а Наташе — расширить территорию, покрываемую кознями, все трое заметно приуныли. Лара и так, и сяк крутила обнаруженную «раскрепощённость», но, что из этого следует, понять не могла; Вика кидала незаметные взгляды на Андрея, но ничего, кроме невнимания к своей персоне, не обнаруживала и от нетерпения довольно неприлично ёрзала на стуле; Наташа, довольная поначалу, уразумела, что дискредитировать ей, собственно говоря, нечего, потому что акценты, по крайней мере, у особо интересующей её персоны, уже были расставлены, и чьей-чьей, а Наташиной заслуги здесь не было. Что же касалось общей незамечаемости, то и она была налицо: Вика с Ларой вокруг себя никого не группировали, проповедей не излагали, только морщили лбы и переговаривались вполголоса.

      «Не очень-то они и нужны кому-либо, — думала Наташа. — У людей другие заботы, никто к ним и не тянется. Дискредитация состоялась без меня. Остаётся любовь».

      Наташа посмотрела на Андрея. В конце прошлого года он запомнился ей просто очень милым, но после лета, надо было признать, сильно изменился в лучшую сторону. Он разбрасывал вокруг себя потоки света, электризовывал пространство; и карие глаза, и волосы светлого каштана как бы осыпали искрами, крохотными рыжинками и нежные щёки, и всю его фигуру, невысокую и стройную. Он выглядел каким-то просветлевшим, блаженным, умиротворённым, очень свободным — в общем, абсолютно счастливым. Была ли тут замешана девушка, не она ли послала Вику к чёрту? Наташа не знала, но, поразмыслив, погрустнела: выбить новый, свежий роман вряд ли было ей по силам. Вновь приходилось ждать. Пока Андрей угомонится. Пока всё войдёт в привычный ритм. И тогда она, на зависть всем, взбороздит землю, вырвется из колеи и явит изумлённым глазам свой успех.



      Отсидев ещё один урок, Вика не удержалась и подошла к Андрею, выбрав момент, когда плотность одноклассников вокруг него оказалась наименьшей.

      — Забываем старых друзей или заводим новых?

      Андрей обернулся, и тогда Вика рассмотрела его вблизи и осталась крайне недовольной увиденным. То, что с пяти метров казалось невниманием, обернулось пренебрежением: Андрей словно парил в высотах, где Вике явно не находилось места, его глаза словно были устремлены в заоблачные дали, до которых ей никогда не удастся дотянуться, его лицо, как просветлело по неизвестным причинам, так и осталось словно омытым святой водой. Вика ещё ожидала, что он смутится, спохватится, извинится, на что-то сошлётся и, преодолев смущение, вызванное невольным забвением (ну, заигрался, ну, отвлёкся, ну, чего не бывает в молодости и в суете начинающегося года!), попробует выйти на старые тропы, и вот тогда именно она будет решать, как развернуть ситуацию, но Андрею не было дела ни до Вики, ни до ситуации. Он изволил только опустить очи на появившееся рядом с ним и вяло протянул, как бы с неохотой опустившись на грешную землю:

      — А, это ты… Привет, привет…

      — Ты что, не выспался или перебрал?

      — Вот уже и подозрения. Просто не отошёл от отдыха и сельской идиллии.

      — И что же тебя там так привлекло? Какая-нибудь Клава-корова?

      — Анфиса с коровой, пятью поросятами и сепаратором. Могу организовать поставки молока по ценам ниже рыночных, а то ты слишком загорела: без спецсредств это не пройдёт до поздней осени.

      Вика закусила губу (конечно, мысленно). Так, это почти разрыв, в котором не она выступает инициатором! Срочно надо что-то предпринять: от неё не должны сметь отказываться так легко и нагло!

      — Загар нынче в моде. Если Картошка не смогла им обзавестись, то это не её достоинство, а недостаток её матери.

      — Твоя точка отсчёта слишком материальна, а это нонсенс: в принципе точка — вещь фиктивная. Надо яснее определяться в системе ценностей.

      — Как раз об этом я и хотела поговорить. Зайди завтра вечерком ко мне — и столкуемся, расставив все точки, какими бы они ни вышли.

      — Замётано. Надеюсь, смокинг не потребуется?

      — Как и презервативы.

      — Слава богу: я давно от них отвык.

      Вике досталась загадочная улыбка, после чего взгляд Андрея снова углубился в столь же загадочные дали. Она резко развернулась и подошла к Ларе.

      — Ну, и что ты об этом думаешь?

      — Трудно сказать. Ты бы просветила насчёт содержания.

      Лара ответствовала вяло, исследования человеческих душ ей уже наскучили. С гораздо большим интересом она поглядывала в сторону столовки, где пыхтели аппетитные пончики с повидлом, кровожадные помыслы о которых пришлось отложить до следующей перемены.



      Итак, пончики мы оставим Ларе, таинственного Андрея — наиболее терпеливым, а сами перенесёмся через остающиеся уроки с переменами и вернёмся к Наташе в конце первого школьного дня. Выйдя из школы, она нерешительно потопталась на месте, не зная, куда себя девать. Домой идти не хотелось, Наташа зашла в магазин, купила булку, перешла улицу и уселась на деревянную скамейку в центре небольшого садика. Жилые кварталы, в кои удалились одноклассники, прилегали к школе с другой стороны, здесь её никто не мог побеспокоить. Положив сумку справа, Наташа жевала булку, слушала плеск фонтана и рассеянно скользила взглядом по коляскам с чадами, выгуливаемыми почтенными старушками. Она перебирала свои предполагавшиеся романы, которые закончились, так и не успев начаться, вспоминала прекрасного мальчика, потерянного через пять минут после встречи, Андрея, выбежавшего сломя голову после звонка, как будто за ним гнался сам дьявол, так и не обретённую книгу. Даже явный разрыв Вики с Андреем, ясно читавшийся на физиономии школьной красавицы, уязвлённой и оскорблённой, её не радовал. Что-то блеснуло ей пару часов назад — и погасло. Остались домашние задания, которые не хотелось делать, квартира, в которую не хотелось возвращаться, а в ней — постель, которую не хотелось застилать. Обычная, давно набившая оскомину рутина, вечно озабоченная мать, бедность, не имеющая конца. Надо что-то делать, как-то развернуть ситуацию, но как? «Всё это суматоха, — придумалось наконец, — суета, бестолковщина, Андрей непонятен, солнце припекает. Вот читала я в интернете „Агни-йогу и психическую энергию“ Спириной — там и сказано, что нельзя зацикливаться на отрицательном, а наоборот, всё время выходить на положительное, пусть и небольшое, а это небольшое потом к себе притянет и значительное. Так надо действовать. Поболтала с Андреем — хорошо, устроил он Вике дерьмецо — ещё лучше, оказалась булка вкусной — прекрасно. Не знаю точно, когда и как, но рано или поздно что-то шикарное просто свалится мне на голову или ляжет под ноги. Только надо подождать». И, ободрённая светлыми мыслями, Наташа подхватила сумку, поднялась и направилась к выходу из садика, между делом показав язык одной бабуле, чрезвычайно опрятной и аккуратненькой.



      Рядом с Наташей, вокруг неё и в ней самой, куда бы она ни шла и что бы она ни делала, всегда находилась, как и в каждом из нас и вокруг каждого из нас, её энергетика — та самая душа, аура, биополе, энерго-информационная оболочка (терминология значения не имеет). Удивительно послушная и покорная движениям Наташи материальной, она всё же была намного выше, мудрее, дальновиднее и образованнее того тела, которому всегда сопутствовала. Она знала не только то, что Наташа забыла, но и то, что та не помнила или не знала, она была прозорливее и предвидела, когда и как расстанется со своей обладательницей, ей были ведомы будущее и даже то, во имя чего и для чего её привязали к белковой структуре. Возможно, она была по отношению к Наташе равнодушной или хотя бы сдержанной, возможно, она ей сочувствовала, возможно, добродушно подтрунивала. Конечно, она могла и злорадно ухмыляться над Наташиными построениями, но вряд ли созданию высшего порядка и тонкой энергии были увлекательны развлечения столь низкого пошиба.



      Сколько зубов и ногтей обламывает человек, пытаясь добиться поставленного, вступая в борьбу с обстоятельствами и чужими интересами! Как много из намеченного, сверкавшего алмазами, оказывается невзрачным по его достижении! Сколькое рассыпается в прах, перестаёт быть значимым и волнующим, вожделённым уже в пути к нему, и, остановившись в недоумении, мы растерянно оглядываемся по сторонам в поисках желанного пика, не находя ни его, ни потраченного времени, ни потерянных нервов, ни напрасных усилий! Карабкаясь по неведомым тропам, стаптывая подошвы и обдирая ладони, ты делаешь это чаще всего лишь затем, чтобы, выбравшись на крохотный плоский пятачок, уразуметь, что смысла в жизни всё-таки нет, и, возражая самому себе, плетёшь паутину дум о том, как хорошо было бы обзавестись возможностью переиграть хотя бы два-три года из прожитого, погрязаешь в сожалениях о сделанных ошибках, сетуешь на былую слепоту и бессилие угадать хоть что-то из будущего, овеществлённого и ставшего сегодняшним днём. Тебя мучат неразделённость любви и ненависти и их неразделимость, повергают в тоску вечно ненужные декорации и невозможность от них избавиться, оскорбляет власть бога, расставляющего всё по-своему и неизменно отбрасывающего тебя на линию старта к свершениям заведомо недостижимым или ложным, унижает постоянное непонимание высшего промысла. И странно, и удивительно думать, как в то же самое время, когда ты в бессильной злобе и в напрасных попытках рвёшься к очередной иллюзии, главное в тебе — твоя истинная сущность, твоя душа — взирает бесстрастно и понимающе на ещё один раунд бессрочной партии. Она знает, почему именно таким путём тебе приходится идти, знает, что кроется в череде столь редких побед и столь частых поражений, знает, что бесплодное для материального тебя оказывается востребованным для неё как ещё одна ступень её эволюции, пути которой неисповедимы только для тебя. Казалось бы — зачем? Не экспериментируй так безжалостно и бесчувственно, обратись к тому, кто тобой руководит, и предложи ему разделить бедствия и радости поровну, между всеми: ты же часть того, кто мучится, основная часть. Но нет: на разных весах отмериваются испытания, не признаёт высший произвол всеобщего равенства перед лицом своим, и продолжает брести по земле по уготованным маршрутам слепая мешанина углеродных цепочек, не ведая, сколько осталось до прозрения…



      Итак, Наташа шла домой, но во взаимоотношения тела и духа не вмешивалась: ею владели абсолютно другие мысли.

      «Так, так, положительное, положительное. Что-то хорошее надо отыскать в этой жизни. Красивые тряпки и DVD-рекордер мне пока не светят. Ищи, Наташа, ищи что-то хорошее и дешёвое, а не найдёшь — сотвори его сама. Ага, придумала. Хорошее, полезное и абсолютно бесплатное. Приду домой — и разберу этот чёртов сундук, а потом надо будет поднатужиться и выкинуть его на помойку. И маме меньше хлопот, и хлама меньше, и места больше. Если удастся немного прикопить, года через полтора-два и балкон перекроем. Большо;е хорошее всегда начинается с хорошего ма;ленького, даже крохотного».



      Наташа не была суеверной: она никому не доверяла, зачем же надо было верить всуе, то есть впустую? Наташа не была мнительной: она была конкретной и в сомнительные расклады не углублялась. Возможно, так думала её энергетика; возможно, так думает автор. Наташа же была твёрдо убеждена лишь в том, что когда-то её жизнь совершит крутой поворот к лучшему, и в ожидании этого прекрасного дня обустраивала площадку для старта, поэтому она шла домой, стараясь сохранить воинственный настрой на активное начало, нежданно её посетивший, поэтому, придя домой, она отперла замок, быстро пересекла прихожую и, опустив сумку на пол, прислонилась к дверному косяку (матери дома не было: Людмила Анатольевна, настиравшись с утра, отправилась подавать объявления о приёме заказов на пошив одежды и далее по магазинам и рынкам). Обозревая обстановку столовой, Наташа на минутку нахмурилась: ей показалось, что она никогда не выберется из этой квартиры и ничего в ней не улучшит, что её жизнь никогда не вырулит на дорогу к счастью и грандиозным свершениям, что книжные рецепты хороши только поверху, умозрительно. Но усилием воли Наташа резко тряхнула головой, отогнала наступавшее уныние и таким же твёрдым шагом направилась на балкон. Так, вот и этот сундук, а начать, конечно же, надо с настеленного на него покрывала с разлезшейся бахромой, выцветшего и запылённого. Девушка взялась за край двумя пальцами и легонько отогнула — и в воздухе сразу же закружились мириады пылинок, весело затанцевали в лучах солнца. Наташа тихонько опустила ткань. Этак мигом вывозишься в грязи, сначала надо переодеться. Она отворила дверь, вышла с балкона, прошла в спальню, отыскала самый старый халат, самые ветхие тапочки, переоделась, переобулась и, подумав, взяла солнцезащитные очки, чтобы поменьше пыли лезло в глаза. Теперь её экипировка была под стать предстоявшему делу.

      Повторно выйдя на балкон, Наташа уже храбро ухватилась за покрывало и начала скручивать его наружной стороной внутрь, после чего без церемоний свалила на пол. Что там мама говорила про неподъёмность? На первый взгляд крышка не казалась особо капитальной. Сейчас она её откинет…

      Сундук был набит доверху. Две трети его, левую часть и центр, занимали стопки тетрадей, книг и журналов, справа был навален разнокалиберный хлам. Первым делом Наташа извлекла на свет божий чайник. Ручка с одной стороны отстала, кромка крышки сбита, а пластмассовая держалка на ней отколота. Так, пусть чайник составит компанию покрывалу. А что в этом полиэтиленовом пакете? Какие-то лоскутки, скрученные в рулон. Наташа силилась припомнить юбки и платья, сшитые из материала, бренные останки которого держала в руках, но так и не вспомнила: видимо, они давно износились. И обрезки полетели на пол вслед за чайником. Обнажился бок здоровой кастрюли. Так, у ней прохудилось дно. Ступай туда же. Ещё один пакет, в нём оказался изъеденный молью красный спортивный костюм с поломанными молниями. Его она ещё помнит, одевала в семилетнем возрасте. Ну и здоровая канистра! Для бензина? Для воды? Ручка, как и на чайнике, оторвана, навинчивающаяся крышка треснула. Канистру Наташа тоже свалила на пол и оглядела кучу, выросшую рядом с ларём. Пора отправляться на свалку, так и забаррикадироваться можно. И Наташа представила, как дверь в столовую навеки замуровывается. Она остаётся стоять на балконе одна, но с крыши ближайшего дома уже спешит на помощь прекрасный принц. Нет, не мальчик с перекрёстка и не Андрюха, а… солист из «Quest Pistols». Вот. Разумеется, из второй части клипа «Я устал», уже полуобнажённый. И сгребает Наташу в охапку. Наташа сгребла себя в охапку и оставила восемь серых полос от грязных пальцев, по четыре на каждом плече, ругнулась и снова уставилась на кучу старья. Ничего, она такое сокровище — её могут и подождать, только сразу это всё, конечно, не вынести. А, увеличим производительность труда. Запихнём лоскутки в чайник, чайник — в кастрюлю, туда же и полиэтилен, костюм закатаем в рулон покрывала, а канистру сунем под мышку. Тяжело, зато хватит одной ходки.

      Пыльная и потная, но чрезвычайно довольная своей сообразительностью, нагруженная Наташа пересекла квартиру и спустилась по лестнице, с достоинством кивнув повстречавшейся соседке. Старьё в мусорный ящик она отправляла с явным наслаждением, её сердце полнилось горделивой радостью. Да, она такая, она хорошая, она хозяйственная, она умная, она сообразительная, и всё у неё будет хорошо. «Что за прелесть эта Наташа, чудо как хороша», — вспомнилось из прошлогоднего курса литературы. Чушь! Разве её, Наташу настоящую, можно сравнивать с той, придуманной безграмотной потаскухой, которая бегала за Курагиным и не знала, что в Ладееве живёт Андрей, а на экране телевизора поёт солист из «Quest Pistols»! Где уж ей до Наташи, которая знает законы Ньютона, строение атома и массу столь же умных вещей! Только бы мать не пришла в ближайший час, а то начнёт охать и ахать, устроит ревизию выбрасываемого, и всё затормозится!

      Вернувшись на балкон, Наташа выудила из сундука облезлую сумку, здоровый пакет с тесёмками и стала набивать их оставшимся хламом. Сломанные игрушки, капроновые крышки, стоптанные башмаки, растрескавшиеся шкатулки, наполненные ржавыми гвоздями, которыми ничего ни к чему нельзя было прибить. Ну и барахольщица была бабуся! Нет, чтобы сразу отправить всё в мусорный ящик! Ей кажется? Нет, на самом деле дно.

      Последней из правой части сундука Наташа вытащила корзину из металлической сетки с деревянными ручками и внимательно её осмотрела. Вовсе не ржавая, в отличном состоянии и очень удобная: если не загружена полностью, сетка сама собой собирается и уменьшает объём. И для лука пойдёт, и для картошки, правда, шелуха и песок будут осыпаться сквозь решётку на пол. Что же с ней делать? Наташа подумала-подумала, вынесла корзину на кухню и в сложенном виде подсунула её под коробку с картофелем. Корзину она оставит на рассмотрение матери. Ну, а теперь, чтобы сжечь корабли, надо отодрать от сундука крышку: тогда хочешь не хочешь, а придётся довести дело до конца. Взяв здоровую отвёртку, девушка подвела её к зазору между откинутой крышкой и стенкой. Теперь поднажать. Так, затрещало, уже хорошо. Надо вооружиться железякой потолще, вот этим прутом. Жми, Наташа, жми! Прекрасно, теперь с другой стороны. Отлично, держи! Только немного тяжёлая, но вынести можно. Потом надо вытащить бумаги, а сам ларь разломать на доски и выкинуть по частям. И никакие мужики не понадобятся, давно стоило этим заняться. И вообще, Наташа — сама себе голова, она уже взрослая и всё сделает сама, а если ждать мать, так с её унынием ни до чего руки не дойдут.



      Крышка сундука уже отдыхала на свалке, когда Наташа в очередной раз вышла на балкон, захватив тряпку для пыли. Всю макулатуру она решила рассортировать по темам и стопками сложить под сервантом. Потом она вымоется, пообедает и вечерком всё внимательно просмотрит.

      Наташа уже порядком устала: жара, пыль, постоянно сгибающаяся спина и железки с деревяшками сделали своё дело, но оставшаяся работа не представляла особых трудов: бумаги были уложены достаточно плотно, их нужно было только обмахнуть тряпкой сверху и сбоку, а потом свалить под сервант, который был намного ближе к балкону, нежели мусорка. По сему случаю грандиозную эпопею решено было закончить немедленно. Вытерта пыль с небольшой красной папки, венчающей гору умных мыслей. Незачем из-за одной папки устраивать поход к серванту, надо захватить ещё и эти тетради. Сочинения… «Печорин — младший брат Онегина»… «Конфликт отцов и детей»… «Драма Раскольникова»…

      Чацких с Онегиными, Татьян, русских душою, зеркала революции, конфликты отцов и детей, драмы Раскольникова Наташа обтёрла, подровняла, чтобы кипа выглядела аккуратнее, и сложила под сервант, кинула на них красную папку и перешла от письменного слова к печатному. Дидактические материалы, методические пособия, сборники диктантов и орфографические словари составили вторую кучку. Их надо было поплотнее придвинуть к тетрадям, потому что по мере продвижения ко дну и толщина, и формат бумаг возрастали. Календарные планы, планы уроков… тема… цель… списки классов, сценарии школьных праздников. «Я устал, иду на дно». Где же это дно?

      Оно показалось, когда была вынесена сотня журналов мод, выпусков «Советского экрана» и «Америки». Все они относились к шестидесятым-семидесятым годам; обложки поражали наивностью, пристойностью и скромностью. Возможно, для матери интересно будет прикоснуться к своему детству и бабушкиной молодости. Наташу же это не влекло, но ещё менее заманчивым представлялся очередной поход к мусорным ящикам. Она уже наработалась на сегодня, а выкинуть ненужные бумаги с сундуком, предварительно разломанным на доски, можно будет в ближайшие дни. И Наташа направилась в ванную, где долго фыркала над умывальником, смывая с себя пыль и пот. Теперь можно и перекусить. Где же мать так долго ходит, вспомнила бы о дочери и возвратилась бы поскорее, чтобы накормить. Наверное, с десяток редакций уже обегала со своими объявлениями. Кого сейчас интересуют индпошив и вязание? Зачем покупать материалы, шерсть, таскаться на примерку, когда в магазинах и так всего полно? И матери пора сообразить, что дополнительные пятьдесят баксов положения не исправят. Должно быть, она специально время тянет, чтоб попасть на рынок ближе к вечеру и купить овощи с фруктами подешевле, а бедная Наташа из-за этого вместо горячего супа ест холодные рыбные котлеты.

      Впрочем, рыбные котлеты походили на мясные, и Наташа перестала пенять про себя матери, прошла в столовую, уселась в кресло и искоса посмотрела на груду бумаг под сервантом. Они вызывали двойственное ощущение: то казалось, что в таком ворохе обязательно найдётся что-то интересное или по меньшей мере любопытное, и сердце начинало биться сильнее от предвкушения возможности виртуального путешествия, то, наоборот, его охватывала тоска от трёх десятилетий усилий, канувших в Лету, от ненужных никому планов, которые, может быть, и не были реализованы, от целей, может быть, так и оставшихся недостигнутыми. Но впереди целый вечер, следующее воскресенье, домашних заданий пока чуть-чуть — можно и поиграть.

      Ближайшей к креслу была красная папка — её Наташа и взяла, удобно расположилась в кресле, на этот раз забравшись в него с ногами, и развязала тесёмки. В папке лежали тонкие тетради, пронумерованные красным карандашом на обложках. Открыта первая.

      «Когда новый дом закроет старый фонарь…

      Замок стоял на берегу небольшого озера. Было тихо и чуть торжественно…»

      Это не могло относиться к похождениям Чичикова и лирике Некрасова. Наташа согнула тетрадь большим пальцем левой руки и, отпустив его, просмотрела веером промелькнувшие страницы. Отметок не было. Наташа подняла глаза и устремила взор на спинку дивана. Ещё чего-то не хватало. Котлеты, хоть и походили на мясные, всё-таки оказались не особо питательными, и очень хотелось пить. Наташа положила тетрадь на журнальный столик, встала, отправилась на кухню, поставила чайник на плиту и принялась копаться в холодильнике. Что это? Сыр. Какой? Конечно, белый. Как ей надоела эта чёртова экономия! Вместо голландского или швейцарского, одни дырочки от которых и то выглядят аппетитно, приходится есть эту брынзу, да ещё со вчерашним хлебом! Можно же хоть раз в месяц купить что-нибудь повкуснее — по крайней мере лучше, чем каждый день жевать эту ерунду. Наташа, взгромоздившись на стол, болтала ногами, смотрела на чайник и прикидывала, что лучше: ежедневная брынза или еженедельный голландский. В ней начало закипать раздражение: что же, нашла она то положительное, которое должно было к ней прийти? Сыр, кипа бумаг под сервантом, фонарь, замок — в чём тут позитив? Из носика стала подниматься струйка пара. Наташа выбрала самую большую чашку, налила чаю, уселась в кресло, как прежде — подобрав под себя ноги, взяла тетрадь и стала заполнять чаем и текстом живот и мозги соответственно.